Огнерожденный Афанасьев Роман
Парнишку он нагнал быстро, он не успел далеко уйти. Школяр кивнул и дальше они пошли вместе, держась середины улицы.
Несмотря на морозную ночь, город продолжал жить своей жизнью. В домах горел свет, на улице встречались редкие прохожие, спешащие по таинственным ночным делам.
– Что он сказал? – спросил Фарах.
– Кто?
– Ламеранос.
– А. Просил привести тебя. Ты ведь воспитанник, да?
– Ага. А он больше ничего не сказал?
– Нет.
Подмастерье досадливо поморщился. Что же случилось? Неужели Ламераносу удалось найти в гороскопе изъян? Может, нащупал лазейку в логике предсказания? Но почему так срочно, неужели нельзя было подождать до утра? Правда, ученый сам говорил – приду: днем ли, ночью… Выпало ночью.
Бредя по темным улицам, Фарах едва сдерживался, чтобы не броситься вперед сломя голову. Ему хотелось быстрее добраться до Ламераноса, но проклятый школяр едва передвигал ноги, словно был болен. Может, бросить его пойти вперед одному, побыстрей? Сначала подмастерье подумал, что это хорошая идея. Но, поразмыслив, остался со школяром. Вдвоем лучше. Безопаснее.
Вскоре они добрались до площади Конников. Здесь горели три масляных фонаря. Раньше они светили всю ночь, но теперь их гасили в полночь – экономили. Под одним из столбов собралась небольшая кучка людей, человек пять, судя по виду, – обычные горожане. Они стояли напротив уже закрытой на ночь лавки колбасников и спорили, при том бранились и размахивали руками. Похоже, обсуждали какую-то важную новость. В другое время Фарах обязательно бы подошел послушать – о чем. Но сейчас на это не было времени. Потом, все – потом.
Они свернули на улицу Цветочников, узкую и плохо освещенную. В принципе, отсюда было недалеко до университета. Можно пройти и мимо него, – там тоже горели фонари, и было безопасно. Но школяр взял левее – напрямик, через переулки. Так было быстрее. Подмастерье мысленно одобрил поступок провожатого и прибавил шаг. Если у Ламераноса срочное известие, то не стоит задерживаться в пути. Да и до его дома не так уж далеко.
Фарах шел быстро, и теперь школяр держался за спиной. Он по-прежнему еле плелся, шумно сморкаясь и кашляя на ходу. Конечно, паренька можно понять, – он только исполнял поручение. Ему не надо было торопиться, лишь бы исполнить просьбу наставника, а быстро ли, медленно – неважно. А вот для Фараха это было важно и он прибавил шаг. Школяр, судя по приглушенному кашлю, начал отставать.
Из переулка они вынырнули на улочку Кожевников и быстро добрались до маленького перекрестка. Посреди него высился одинокий фонарь уже знакомый Фараху. Светил он тускло, едва-едва. Так – просто для порядка. Отсюда нужно было сворачивать на улицу Героев, именно на ней и стоял дом Ламераноса. В принципе, до него было еще далеко, но дальше дорога шла по прямой, заблудиться было сложно. Подмастерье заторопился, стремясь быстрее добраться до ученого и выяснить, наконец, что случилось.
Миновав первый дом на улице, Фарах внезапно сообразил, что не слышит шагов школяра и обернулся. Улица была пуста. Лишь на перекрестке едва мерцал тусклый фонарь, бросая причудливые тени на каменные стены домов.
– Эй! – позвал Фарах. – Парень!
Никто не отозвался. Только ветер прошелестел по темной улице, швырнув в лицо воспитанника горсть снежной крупы.
Подмастерье оглянулся по сторонам и невольно попятился. Кругом не было ни души. Только темная пустая улица и холодный ветер. Очень некстати вспомнилось, что тогда, в первый визит к ученому, именно здесь он и увидел подозрительную тень.
– Парень! – крикнул Фарах, судорожно вцепившись в пояс. Руки сами по себе искали нож, но напрасно, Теперь он хранился у Састиона.
Темно и глухо. Злая ночь. Подмастерью вдруг стало холодно. Ветер выдувал последнее тепло из шерстяного плаща, снежная крупа хлестала словно кнут – жестко и зло. Из темноты веяло страхом. Обморочным, жутким, пробиравшим до самого дна души. Фарах снова оглянулся, пытаясь понять, что происходит, и почувствовал, как каждый волосок на его теле встал дыбом от ужаса.
Он замер на месте, не зная, что делать: то ли возвращаться к фонарю, искать школяра, то ли идти дальше, к дому ученого. Возвращаться не хотелось. Там – неизвестность. Куда пропал школяр, – знать не хотелось. Наконец, подмастерье решил, что лучше всего будет пойти к дому Ламераноса, надеясь, что его издалека приметит стражник. Он глубоко вдохнул, собираясь с духом. В этот момент фонарь за его спиной ярко вспыхнул и тут же погас.
На улицу обрушилась тьма. Она придавила Фараха плотным покрывалом, пригнула к земле. Дыханье перехватило. Подмастерье присел, как от удара и замер, не решаясь пошевелиться. Страх навалился сверху, из темноты. Сначала оглушил, потом заставил замереть сердце, и пополз ледяной струйкой между лопаток вниз, к пояснице.
Мертвая тишина окутала улицу. Даже ветер притих, словно тоже испугался ночи. Мир замер, выжидая. А потом сердце Фараха очнулось и заколотилось в ребра так, словно хотело выскочить наружу. Подмастерье замычал от ужаса, и не в силах справиться со страхом, плашмя упал на землю, ткнувшись лицом в мокрый снег.
Это его и спасло. Темнота полыхнула огнем, и яркая молния бесшумно лизнула стену дома прямо над головой Фараха. В яркой вспышке, на секунду осветившей улицу, он увидел два темных силуэта замерших у соседнего дома.
Тело отреагировало само по себе. Животное начало вязло верх над разумом, и мир утонул в белой волне. В краткий миг вспомнилось все, что уже было: и темнота, и вспышки молний и предсмертный хрип Танвара…
Пока голова вспоминала, тело двигалось. Фарах, на секунду потерявший себя, очнулся только на перекрестке. До него подмастерье добрался в один миг. Он не помнил, как вскакивал, разворачивался, бежал. Казалось – вот лежит, распластавшись на снегу. И сразу – летит по улице, шарахаясь из стороны в сторону.
Из темноты, наперерез метнулась тень. Школяр! Раскинув руки, он бросился на Фараха, стремясь поймать, удержать, остановить… Подмастерье отпрянул в сторону, но парень оказался быстрее, прыгнул следом, цепляя руками за плечо… Подмастерье с разбега ткнул пятерней ему в грудь, вложив в удар всю силу, выплеснув весь страх, в кратком мгновенье ненависти. Из-под растопыренных пальцев плеснуло белое пламя и школяр, сбитый с ног резким ударом, покатился по снегу.
Фарах перепрыгнул через него бросился в ночь. Он бежал изо всех сил, наугад, не видя дороги, не думая о ней. Мчался вперед, спасая свою жизнь, и в голове колотилась только одна мысль – быстрее, быстрей! А за ним по пятам мчался ужас. Он летел по ночным улицам следом за жертвой, холодя затылок и отвратительно воняя горелой плотью. Фарах знал: стоит остановиться, и ужас тотчас догонит его. Скует ледяной цепью, повалит на землю и будет держать пока не придут они – Жрецы Темного Пламени, устроившие за своей жертвой настоящую охоту. И подмастерье летел сквозь ночь на крыльях отчаянья, страшась даже подумать о том, что может споткнуться о камень или поскользнуться на льду.
Выбежав к площади, он почувствовал, что незримый ужас отстал. Фарах, уже пришедший в себя, перешел на шаг. Пытаясь отдышаться, он шумно сопел и жадно хватал ртом морозный воздух. Шел быстро, иногда оборачивался, чтобы бросить в темноту быстрый взгляд.
Темные искали его, Фарах был в этом уверен. Холодный ночной ужас – это их темная воля, страшное колдовство "высматривающее" жертву. С помощью этой злой воли, Темные пытались определить, куда направился Фарах. Он понимал, что еще ничего не кончилось. Ему удалось немного опередить преследователей, оторваться от них, но и только. Темные идут следом, они "почуют" его, если подберутся ближе. Нельзя останавливаться, нельзя!
Теперь на площади горел только один фонарь. Под ним стояло трое людей. В одном из них Фарах опознал фонарщика, разумеется, по короткой лестнице, – ее фонарщик держал под мышкой. Наверно, гасил фонари, да остановился поболтать с прохожими. Похоже, горожане действительно чем-то встревожены, раз до сих пор не разошлись по домам. Все спорят…
У Фараха мелькнула мысль – подойти к людям, прибиться к компании, вступить в разговор. Может, Темные не посмеют напасть при свидетелях. И тут же пришла уверенность – посмеют. Еще как. Что им три горожанина? Размажут по стенкам вместе с жертвой. Нет. Это не выход.
Не зная что делать, подмастерье оглянулся и поежился. Холодный ужас остался позади, но он метался по улицам, высматривая свою жертву, и не собирался отступать. До подмастерья доносились незримые волны холода, расходившиеся от колдовства темных жрецов. Они искали его, подбирались все ближе, как гончие, напавшие на след.
Заныл затылок, словно предупреждая, – скоро враги будут здесь. Темные шли следом, уверенные в том, что жертва не ускользнет. Они – охотились. И на этот раз рядом не было Жрецов Огня, чтобы защитить глупого мальчишку.
Пошел снег. Густой и плотный, он падал с темных небес сплошной стеной, затягивая площадь белым полотнищем. Фонарь превратился в мутное дрожащее пятно, горожане подняли воротники, но не прекратили разговор. Обходя их стороной, Фарах нагнулся, ухватил горсть снега и бросил в рот, освежая пересохшее горло. Надо бежать. Прятаться.
Не сбавляя шага, подмастерье прикинул, где ближайший Храм. Далеко. По всему выходило, что это Великий Храм Таграма, который стоит около королевского дворца. Можно попытаться пробиться к нему. Но до него далеко, да и не пустят его в Великий Храм. Стражники отдубасят ночного приблуду так, что Темным не нужно будет добивать. Но есть еще приют!
Фарах пошел быстрее, к повороту на знакомую улицу, ругая себя за то, что не вспомнил сразу о своем новом доме. Конечно, как он мог забыть! Ведь там воспитатели и Састион. Да и старшие воспитанники тоже не пальцем деланы. Встретят врага – как надо. Там Темным его не достать. Не зря же они выманили его из приюта, – побоялись связываться со всеми сразу…
В приюте можно укрыться. Нажаловаться Састиону, поднять на уши ребят. А с утра – в Великий Храм. К Эшмару Каван-Сарскому, на поклон. Пусть знает – Темные по-прежнему в городе. Да, именно так и следовало поступить. Придя к такому решению, подмастерье оглянулся, и припустил бегом по знакомой улице. Следовало торопиться.
До приюта оставалось всего пара поворотов, когда Фарах снова почувствовал знакомую холодную волну. Он остановился, прижался к стене, и затаил дыхание, стремясь стать незаметным. Его снова искали. Но на этот раз источник ужаса находился впереди – у приюта. Почувствовав это, Фарах развернулся и со злостью ударил по стене кулаком, да так, что слезы брызнули из глаз. Конечно. Его там ждали. Караулили, небось, у самого входа. И как только он появится… Никто не успеет ничего понять. Вспышка молнии – и все. За что! Ну, за что? Фарах поднял лицо к ночному небу, наглухо затянутому темными тучами. Ни единой звезды, ни единой! Только снег валит без остановки, словно тучу вспороли ножом… Ему хотелось завыть, подобно распоследнему собачьему сыну – от страха и тоски. Идти в приют было нельзя.
Тем временем незримый ужас стал приближаться и Фарах догадался, что его "почуяли". Теперь источников было два – один позади, другой впереди. И они двигались к Фараху, беря его в клещи. "Между молотом и наковальней" – подумал подмастерье, сжимая кулаки.
Вспомнилось предсказание Ламераноса, тот самый проклятый гороскоп. Неужели – все? Осталось замереть и ждать смерти? Но было сказано – два месяца, целых два! Хотя, не через два, а в течение двух. Но вот, перед ним новый поворот судьбы. Все?
– Нет, – сказал Фарах вслух. – Не дамся! Плевать на такую поганую судьбу!
Он выругался, зло и забористо, как когда-то ругался Танвар. По северному. Потом отлепился от стены и нырнул в переулок, ведущий прочь от приюта.
Быстро шагая по скрипящему снегу, он думал о том, что не станет ждать, пока его прикончат. Надо найти выход, обязательно найти. Нужно лишь немного подумать – что делать.
Сначала Фарах решил поискать стражу. Может, – помогут? Но потом, поразмыслив, решил, что не стоит. Даже если стражники поверят, поймут, и возьмут под защиту: все равно не стоит. Они не спасут. Будет много крови, вот и все. До него все равно доберутся. Тут простым железом не защитишься. Разве что спрятаться в казармах, затеряться среди солдатни. Быть может тогда и удастся обмануть темных. Но это глупости. Стражники, если их и удаться разыскать – что вряд ли, ибо в такую ночь служивые обычно сидят в теплых кабаках, – скорее всего, надают мальчишке пинков да прогонят прочь. Скажут – вот еще не хватало слушать бредни сумасшедшего бродяжки да сражаться с таинственным еретиками. Нет, стражники тут не помогут.
Грея дыханьем озябшие руки, Фарах решил, что надо бежать. Не прятаться по углам, а именно бежать. Не стоять на месте, а бродить по городу, стараясь держаться подальше от странного ужаса, что летел впереди Темных Жрецов. Нужно только дождаться восхода солнца, только и всего. Подмастерье был уверен, что когда взойдет солнце, Темные уберутся прочь, забьются в норы и затаятся до следующей ночи. Охота кончиться. Не будут они бродить по улицам при всем честном народе, когда в городе полно и стражников и жрецов. Они уйдут, обязательно уйдут. И вот тогда можно будет спокойно вернуться в приют.
Фарах подтянул пояс, надвинул шапку на самые глаза и пошел в ночь, стараясь дышать спокойно и размеренно. Надо было продержаться до рассвета. Всего лишь до рассвета.
10
Когда над Таграмом взошло солнце, Фарах едва держался на ногах от усталости. Он встретил рассвет на окраине города, у небольшого домика, обнесенного высоким решетчатым забором. Вцепившись окоченевшими пальцами в железные прутья, он стоял, запрокинув голову, и смотрел, как светлеет небо.
Он выжил. Спасся. Всю ночь бродил по ночной столице, прячась от Темных Жрецов. Это было непросто. Мало того, что это тяжело – всю ночь провести на ногах, ни разу не присев, не отдохнув, – так еще это и опасно. Улицы сальстанской столицы – не самое лучшее место для ночных прогулок. Душегубы и ворье, хоть и притихли в последнее время, но все же выходили в ночь, заниматься своим ремеслом. Надо же как-то кормиться. От них следовало держаться подальше, особенно одинокому прохожему. Кроме них на улицах встречались и компании солдат, ищущих развлечений и склонных затевать ссоры с горожанами. Да и вообще, по ночным улицам столицы шлялось достаточно отребья, способного ни за что ни про что прикончить того, кто им не понравиться. Даже простая стража была опасна для подмастерья. Если бы они схватили его и всего лишь отвели в городскую темницу, это оказалось бы равносильно смерти. Темные, не оставлявшие попыток разыскать свою жертву, настигли бы ее и за решеткой.
Но Фарах справился, он смог уцелеть на ночных улицах и обмануть смерть. Ходил темными переулками, стараясь не привлекать к себе внимания. Держался подальше от странных сборищ и людей, таящихся в ночных тенях. Обходил стороной патрули стражников и компании солдат. Он вел себя как загнанный зверь, который старается выбраться из кольца охотников. И он – выбрался.
Когда стало светать, Темные отступили. Фарах это сразу почувствовал. Волны холодного ужаса, всю ночь витавшие над городом, исчезли. Расползлись клочьями, растворились в утреннем небе и сгинули без следа. И лишь тогда подмастерье смог вздохнуть спокойно, впервые за всю ночь прислониться к стене и расслабиться. Некоторое время он просто отдыхал, наслаждаясь тем, что все еще жив.
Переведя дух, Фарах не бросился со всех ног в приют, а подождал пока солнце поднимется над холмами и бросит первые лучи на заснеженные улицы Таграма. Он не хотел рисковать. И теперь, когда в городе начиналась привычная утренняя суета, подмастерье готов был идти домой. В приют.
Отлепившись от решетки и спрятав замершие ладони подмышками, он медленно побрел по пустынной улице в сторону площади Конников. В голове мутилось. Ноги шли неохотно, каждый шаг отзывался болью в спине. Ступни занемели и Фарах их не чувствовал. Это было плохо, надо было срочно идти в тепло. Но сейчас он не мог идти быстро, – просто не было сил.
Подмастерье забрался довольно далеко от приюта. Скрываясь от темных Жрецов, он держался подальше от нового дома. Знал, что там его будут ждать – обязательно. Теперь это работало против него, до приюта было далеко идти и Фарах опасался того, что у него просто не хватит сил. Но он упрямо сжимал зубы и шел вперед, так же, как несколько часов назад шел по ночному Таграму, спасаясь от Темных Жрецов.
Миновав несколько улиц заспанным снегом, и пройдя через площадь Песен, Фарах с удивлением отметил, что народа на улицах больше чем обычно. Горожане вели себя странно – бродили большими компаниями туда-сюда, и, похоже, не собирались приступать к работе. Они шумно переговаривались, ругались… Город явно был взбудоражен. Фарах не прислушивался к разговорам, он настолько замерз и устал, что ему было уже все равно, – что там стряслось. Он хотел только побыстрее добраться до приюта и спуститься в подвал, к теплым печам. И все же, даже сейчас, он замечал, что происходит нечто странное.
Большинство лавок, располагавшихся на первых этажах домов, было закрыто. Обычно они начинали работать рано, владельцы открывали их с восходом солнца, готовясь к новому дню. Но сейчас на дверях и ставнях красовались запоры. На площадях, где обычно продавали различную мелочевку, стояли только патрули городской стражи. Никаких торговцев. Нигде не видно ни золотарей, ни подметальщиков, что было странно: эти ребята дело свое знали туго и начинали работать с первыми лучами солнца, разгребая мусорные кучи накопившиеся на улицах. Так же не видно и королевских гвардейцев, хотя обычно они прямо с утра присоединялись к городским стражникам, чтобы присматривать за солдатами.
Не имея сил даже строить предположения о том, что случилось в городе, замерзший Фарах выбросил загадку из головы, и устало побрел к приюту. Ему нужно было согреться и поговорить с Састионом. А потом хорошо бы добраться до Эшмара. Уж он то не понаслышке знает, что такое Жрецы Темного Пламени, он поверит земляку. Может, организует облаву или засаду. Фарах даже был готов служить приманкой. Пусть. Лишь бы этот ночной ужас никогда больше не повторился.
К приюту он вышел только через час. От усталости подмастерье еле держался на ногах, но холод отступил. Фарах согрелся на ходу, вознеся подходящую молитву, и, удивился, что у него еще хватило на это сил. И все же, горячую печку ничто не могло заменить. И кружку почти кипящего масунского чая, о которой он мечтал всю ночь.
На стук в ворота никто не отозвался. Фарах из последних сил заколотил кулаками по промерзшему дереву, но и это ни к чему не привело. Таг не отзывался, хотя давно уж должен был выглянуть на улицу, и обложить воспитанника-гулену трехэтажным загибом. Подмастерье подумал уж, что случилось нечто страшное, и даже подался назад, готовясь задать стрекача. Но тут же услышал, что со двора доносятся голоса. Слов он не разобрал, но, кажется, это был Таг, ругавшийся с Састионом.
Фарах шагнул вперед и подергал калитку. Она неожиданно легко отворилась, оказывается, была не заперта. Это было очень странно, и во двор подмастерье зашел с опаской, готовясь, если что, быстро ретироваться.
Во дворе творилось нечто невообразимое. Поперек дорожки, ведущей к приюту, стоял большая четырехколесная повозка, с крышей из плотной просмоленной ткани натянутой на деревянные дуги. Фургон. В таких обычно возили за армией провиант. Он был запряжен четверкой сальстанских тяжеловозов – здоровенных северных быков с мощными ногами и длинной шерстью. Около фургона расставлены деревянные ящики, причем некоторые из них вскрыты. Рядом, прямо на снегу, валялись тюки с солдатскими одеялами.
Среди всего этого безобразия вертелась кучка младших воспитанников, ловко кидавших тюки в фургон. Командовал ими здоровенный детина, стоявший к Фараху спиной. Он тыкал пальцем то в один тюк, то в другой и начальственно порыкивал на мальчишек. Его темно-зеленый плащ из толстой шерсти ниспадал с широких плеч до каблуков прочных кожаных сапог. С левого бока плащ топорщился. Там, судя по всему, на поясе висел меч. На голове здоровяка красовалась меховая шапка, с одним маленьким красным пером. Фарах застыл в нерешительности. Что происходит? Почему вояки короля распоряжаются в приюте?
До него донесся очередной взрыв знакомой ругани, и подмастерье огляделся, пытать отыскать источник – Тага. Шагнув в сторону и выглянув из-за фургона, он разглядел, что Састион и страж стоят на крыльце приюта. Ругались они яростно и самозабвенно. Это было непривычно – видеть ругающегося старшего воспитателя и привратника. Мир, определенно, перевернулся.
Недоуменно моргнув, Фарах пошел к ним, намереваясь разузнать, что тут твориться. Проходя мимо воина, он свернул с дорожки, стараясь держаться от него подальше. Подмастерье хотел проскользнуть мимо служивого, не привлекая к себе лишнего внимания. Во избежание неприятностей. Но это ему не удалось.
– Фарах!
Подмастерье медленно обернулся, не веря ушам. И замер. Из-под меховой шапки воина на него смотрел Килрас.
– Фарах! – повторил он. – Куда ты пропал! Тебя все ищут.
– Я, – сказал подмастерье, – я гулял…
Он удивленно смотрел на Килраса, – воспитанник выглядел как настоящий воин. Под плащом – толстая кожаная куртка с нашитыми внахлест металлическими бляхами. На поясе – короткий и широкий меч. Его взгляд не предвещал ничего хорошего: брови нахмурены, рот сжат в узкую полоску. Гроза врагов отечества. Хоть сейчас – в бой.
– Собирайся. – Коротко бросил Килрас. – Подойди к Састиону.
– Да что случилось то? – спросил Фарах, потрясенный воинственным видом товарища.
Раскрасневшееся лицо Килраса преобразилось. Он широко улыбнулся, снова превращаясь в добродушного воспитанника жрецов. Потом спохватился, нахмурился и положил ладонь на рукоять меча.
– Мы идем на войну, – гордо изрек он. – Собирайся. Выступаем через час.
Часть третья
Кровавый снег
"Сей записью, уведомляю всеблагородного коменданта города Таграма, о событиях, имевших место на улице Цветочников, третьего дня.
Отрядом дежурных стражей, у подвала общественного дома за номером двенадцать по указанной улице, было обнаружено мертвое тело, заколотое ножом в грудь. При обследовании подвала, была обнаружена комната со следами проживания. Среди утвари найдено было: треножников и плошек для масла – тринадцать штук; плащей, шерстяных, леаранской работы – три штуки; окровавленное полотнище, предположительно отрез льняной ткани работы цеха Таграмских ткачей – одна штука. Так же обнаружено остатков еды в изобилии. Следы испражнений свидетельствуют о проживании в подвале трех человек в течение семи дней. Предположительно в подвале был осуществлен ритуал жертвоприношения властителю Холода и Тьмы, а тело, упомянутое выше, впоследствии оказавшееся телом ткача Гарагона, являлось жертвой. Также уведомляю сим, что увеличилось число жалоб горожан вверенного мне участка на бесследное исчезновение родни и соседей. Считаю необходимым довести сии факты до сведения вашего всеблагородия.
Рапорт сотника городской стражи квартала Золотой СерединыВальдор, сын Тамасара."
Резолюция на рапорте.
"Совсем ополоумели! Война на носу, а они говно считают! Оставить сей документ без внимания, а сотника Вальдора и стражей его дежурных, отправить в регулярные части армии, дабы не занимались дурью, а служили отечеству.
Военный Комендант Таграма граф Поско де Бернадо."
1
На третий день пути фургон с Састионом и воспитанниками накрепко увяз в месиве из снега и грязи. Армейский обоз, не дожидаясь отстающих, ушел вперед, в белую пелену мокрого снега.
Воспитатель охаживал быков кнутом, те рвались вперед изо всех сил, но толку от этого было мало: фургон лишь трещал, грозя развалиться, но никак не мог выбраться из ловушки. Воспитанникам пришлось его разгрузить, вытолкать из глубокой колеи, снова загрузить и лишь тогда они смогли продолжить путь. К этому времени обоза уже и след простыл.
Теперь ехали медленно, пробирались вперед почти на ощупь. Крупные хлопья снега, напоминавшие гусиные перья, сыпались с темных небес нескончаемым потоком, словно кто-то наверху рвал в клочья перины и подушки. Близилась ночь, быстро темнело, и дорогу окончательно занесло снегом. Тут уж не до скорости, где там. Путники дружно молились Энканасу, прося легко пути – опасались застрять еще раз. Колеса фургона – узкие, окованные железными полосами – легко проваливались в грязь, так и норовили засесть в ней по самые оси.
К наступлению ночи, они все же добрались до небольшого городка, выстроенного прямо на дороге. Оказалось, что армейский обоз ушел дальше, даже не остановившись, чтобы пополнить запасы. Он догонял армию.
Путешественникам все было понятно. Кроме одного – какой идиот решил отправить на войну наставника приюта и его старших воспитанников. Но приказ есть приказ… Армии отчаянно не хватало жрецов, ведь полководцам нечего было противопоставить колдовству отродий Тайгрена, кроме простой стали. Наверно, кто-то решил, что один жрец и несколько учеников тоже сгодятся для боя. Поэтому сейчас Састион и старшие воспитанники тряслись в большом фургоне, направляясь на север. В Хальгарт.
Войска Второй Армии ушли вперед. Подгоняемые приказами и угрозами, они со всей возможной скоростью двигались к Белым Пустошам, где части Первой Армии Сальстана уже вступили в бой с воинством тьмы. Из Хальгарта летели отчаянные просьбы о помощи и войска торопились, как могли.
За подкреплением следовали армейские обозы, медленные, неповоротливые, но ведомые опытными извозчиками, знавшими толк в походах. Старый фургон с Састионом и воспитанниками после недолгой перебранки с комендантом, пристроили в хвост одному из таких обозов. Они ехали последними, едва поспевая за остальными. И вот – отстали.
Састион злился. Рвал и метал, не скупясь на крепкое словцо, что раньше за ним замечали редко. Вообще воспитатель сильно преобразился, покинув стены приюта. Наверно, уже не считал нужным сдерживаться и блюсти честь наставника подрастающего поколения. Как никак рядом взрослые лбы, а не мальчишки. Воспитанники, еще не видевшие своего воспитателя в таком гневе, испуганно помалкивали.
Но в этот раз раздражение наставника пришлось как нельзя кстати. Заспанный комендант городка, – его название путешественники так и не удосужились узнать, – был немилосердно вытащен Састионом из теплой постели, несмотря на все протесты прислуги. Придя в себя и увидев разгневанного жреца, и его глаза, пылавшие огнем, комендант тот час испросил благословения и выразил искреннее желание помочь.
Выслушав Састиона, умерившего гнев, он прислал в распоряжение наставника кузнеца и кожевника. Те, уразумев, что попали в распоряжение разгневанного жреца, браво трудились всю ночь и к утру починили фургон. Причем не только исправили поломки, но и значительно усовершенствовали повозку: натянули новый тент, да так ловко, что щелей не осталось. Потом поставили новые колеса – крепкие, с широким ободом. Кроме того, в фургон загрузили маленькую железную печь с отводной трубой, формой напоминавшую бочку. Это было новейшее изобретение кузнецов. В последнее время оно пользовалось большим спросом. Правда, за это уже пришлось расплатиться звонкой монетой, простым благословение дело не обошлось. К тому же пришлось раскошелиться и на уголь, без него печь оставалась всего лишь железкой. Но наставник не стал экономить и щедро расплатился.
Восход встретили уже в дороге. Састион рассчитывал догнать обоз к следующему вечеру, и потому решил не тянуть с выездом. Фарах сомневался, что они вообще когда-нибудь догонят обоз, но, как ни странно, им это удалось. Састион все рассчитал правильно: как бы не торопились возницы, но им и быкам нужен отдых. Наставник знал, что вскоре на пути колонны должен встретиться небольшой город Марон. Састион считал, что обоз должен в нем задержаться. Так и вышло.
Старший обоза – грузный и бородатый северянин Тапаран, встретил отставших путешественников жуткой бранью. Он сообщил Састиону, что больше не намерен дожидаться всяких еле ползущих оборванцев, потому что у него приказ и потому что у него есть начальство и еще… Састион молча кивал, но меж пальцев его правой руки стал разгораться белый огонек. Тапаран, заприметив сияние, моментально заткнулся, проглотил последнее ругательство и отбыл в начало колонны.
С этого дня все пошло на лад. Фургон с воспитанниками плелся в самом хвосте обоза, самым последним, но больше не отставал. Войска выдохлись и уже не мчались сумасшедшим галопом на север. Прибавилось дорожных проблем: болезни, дезертиры, отставшие, неразбериха с приказами, неверные карты… Стремительного броска не получилось. Тем не менее, отряды воинов продолжали бодро шагать на север, за ними тянулся обоз, а фургон с Састионом и воспитанниками приюта мирно катился следом.
Потянулись размеренные холодные дни, одинаковые, как селедки в бочке. Воспитанники немедленно прозвали их обозными днями. Круглые сутки они тряслись в фургоне, грелись у печи, вволю болтали и вылезали лишь на редких остановках, чтобы размяться. Ночевали тут же, в фургоне, на кипах солдатских одеял, составлявших основной груз.
Погода стояла снежная, но не очень холодная. Тем не менее, воспитанники, привыкшие к теплой погоде, отчаянно мерзли. Грелись в меру сил – и у печи и молитвами. Но сил учеников хватало не надолго. Шутка ли, молиться целый день… Састион, правивший фургоном, напротив, грелся только славословиями Энканаса. К печи подходил только вечером, когда устраивались на ночлег.
Воспитанники говорили охотно, много и о разном. Састиона не стеснялись. После той ночи, проведенной в деревне, они взглянули на своего наставника по новому. Как-то на одной из остановок, выйдя отлить, пошептались и признали его правильным мужиком. Даже Грендир, недолюбливающий наставника, признал, что тот вел себя как надо. И в обиду себя не дал, не спасовал перед наглым обозником. Потому вернувшись, не сговариваясь, стали вести себя свободнее, не оглядываясь на сгорбленную спину жреца. Разговаривали сначала с оглядкой, но, убедившись в том, что Састион не собирается вмешиваться в их беседы, воспитанники осмелели.
Фарах тоже чувствовал себя свободно. В самом начале пути, он опасался что наставник будет донимать его расспросами – где он провел ночь перед отъездом. Но Састион только раз спросил его об этом. Выслушав сбивчивые объяснения Фараха о том, что он бегал к Ламераносу, жрец равнодушно кивнул, и больше к этой теме не возвращался. Его больше занимали текущие проблемы. Подмастерье был счастлив, – он сохранил свою тайну, и при том ему не пришлось слишком много врать. Он лишь умолчал кое о чем, но и только. О том, что по возвращении в Таграм обман может раскрыться, он старался не думать. И надеялся на то, что воспитатель, преображавшийся на глазах, забудет про это происшествие.
Перемены в Састионе поражали. Он словно скинул с себя привычную маску Учителя и теперь, как казалось со стороны, наслаждался свободой. Свободой от необходимости быть всегда и во всем примером, быть наставником, командиром. Он проводил все дни на козлах, правя быками. И молчал, словно растратил запас красноречия на стычку с комендантом, той ночью, когда они отстали от обоза. А вот его подопечные, почуяв волю, мололи языками как жерновами.
Для начала посмеялись над своими глупыми предположениями насчет перемен в приюте. Все объяснилось просто: перед отъездом Састион решил навести порядок в хозяйстве. Ведь в приюте теперь оставались только младшие воспитанники, а им ремонтировать дом – не по силам. С одеялами все было понятно и так, а то, что прибавили занятий, объяснялось просто. Састион, зная о том, что скоро отправиться в путешествие, хотел дать ученикам как можно больше знаний. Пока еще мог.
Обсудив дела приютские, перешли к личным. Грендир, не скрываясь, мечтал вслух о карьере гонца. Говорил, что на войне гонцы в почете. И стоит только хорошенько выслужиться, вовремя доставить пакет, как тебя заметят. А там, глядишь, после войны и доверия больше будет. Потом, дескать, без проблем можно будет устроиться в серьезную торговую компанию. Чай, не обидят ветерана. А уж если какую медальку удастся получить…Считай, будущее обеспечено.
Килрас же грезил военными подвигами. Ему не терпелось опробовать в бою свой меч, когда-то давно собственноручно выкованный в кузнице у наставника. Он мечтал покромсать в куски северного великана, проткнуть волка, а то и рассечь башку какому-нибудь темному магу. Он с жаром припоминал сказания о былых битвах, в красках расписывал подвиги героев. Из него так и сыпались военные термины, названия оружия, основы тактики и стратегии. Оставалось лишь догадываться, откуда подмастерье кузнеца столько знает о войне. Хотя, кому еще как не кузнецу разбираться в оружии? А военное дело всегда было в чести у сальстанцев, в нем разбирался и стар и млад.
Сасим и Васка говорили мало, особенно в первые дни. Держались особняком, в разговоры вступали неохотно. Но потом Грендиру удалось их разговорить. Братья оказались не такими уж зазнайками, какими поначалу казались Веселой Троице. Начало дружбе было положено еще во время совместных работ в приюте, и теперь она окрепла. Братья говорили немного и все больше о доме. Оказалось, что они родом из небольшого городка на южной границе Сальстана – из Тирасама. Братья часто вспоминали свой городок, родителей, друзей. И всегда – добрым словом, с благодарностями. Они были очень довольны своей судьбой и не желали никакой другой. Вот только дорога давалась им тяжело, братья мерзли больше других, и потому в первые дни пути почти не отходили от походной печки.
Фарах говорил мало, больше слушал других, боялся, что ненароком раскроет свою тайну. Сболтнет что-нибудь лишнее про деда и про Темных Жрецов а там и до беды недалеко. Поэтому предпочитал расспрашивать друзей об их планах, а сам больше молчал. Конечно, и Грендир и Килрас помнили разговор о Темных Жрецах, и им было интересно, где Фарах провел ночь перед отъездом. Но они не решались расспрашивать друга о приключениях при Састионе. Как-то раз им удалось улучить момент, когда воспитатель и братья отошли по нужде. Тогда друзья набросились на Фараха с расспросами: где пропадал, что случилось, почему молчишь. Тот соврал в ответ что, дескать, бегал к ученому и провел всю ночь у него. И попросил друзей не раскрывать его секрет остальным. Килрас и Грендир, конечно, пообещали хранить тайну и держали свое слово. Тем для разговоров и так было предостаточно.
Обсудив планы на будущее, перешли к разговорам о войне. Потом к политике. Через пару дней, видя, что наставник не вмешивается, воспитанники расхрабрились и развели разговоры о развлечениях. Сначала поговорили о выпивке, а потом перешли к разговорам о слабом поле – в любой мужской компании рано или поздно затевается такой разговор.
Грендир, судя по его словам, имел большой опыт общения с женщинами. Бывший уличный мальчишка рассказывал такие подробности, что братья таращили глаза, а Килрас краснел. Он признался, что тоже разок попробовал, с одной цветочницей, но, похоже, его опыт окончился неудачно, потому как здоровяк на самом интересном месте сбивался, и начинал путаться. У остальных воспитанников подобного опыта и вовсе не было.
Грендир же в красках расписывал свои любовные похождения, не скупясь на детали. Вскоре, друзья сообразили, что он сильно приукрашает реальное положение дел. Один раз бывший воришка так заврался, что Састион, обычно игнорировавший болтовню подопечных, расхохотался в полный голос. Тогда настала очередь краснеть Грендиру. Он сбился и перевел разговор на скакунов. Друзья, из солидарности, поддержали тему, вспомнив, что Састион хоть и молчит, но все слышит.
Через пять дней, когда минула неделя с того дня, как путешественники покинули Таграм, воспитанники выдохлись. Наговорились вдосталь, до упора, на всю жизнь. Новизна обстановки уже не радовала, обозные дни внезапно стали длинными и скучными. Теперь каждую остановку ждали как подарка – хоть какое-то развлечение. Время тянулось невыразимо медленно, дорога становилась в тягость. Развлечений было немного, самым главным оставалось обсуждение новых слухов. Их узнавали на вечерних остановках, от обозников, когда брали у них уголь и еду. И слухов и новостей было немного: Вторая Армия уверенно продвигалась на север, а вестей из Хальгарта обозники не знали. Это понятно – их дело заботиться о провианте, не более того. Обозники пополняли запасы в городках и деревнях попадавшихся по дороге – берегли припасы загруженные еще в Таграме до начала войны. Добыть удавалось немного: армия, шедшая впереди, обычно выметала все запасы до чиста. Воспитанники, как и все остальные, питались в основном копченым мясом быков, жестким как подошва, да кашами, что варили в котелке, прямо на печке. Иногда приходилось оставаться и без ужина. Наесться до отвала не получалось, припасы экономили, но ребятам было не привыкать, – в приюте тоже кормили отнюдь не по-королевски.
Когда вспыхнула первая ссора, – Сасим поцапался с Грендиром из-за дурацкой шуточки, – в дело вмешался Састион. Он рявкнул на подопечных, мгновенно возвратясь к роли наставника. Те затихли, разом вспомнив о том, что у них есть старший. Но воспитатель словно очнулся от сна. Он разговорился: выругал всех разом и каждого по отдельности – за лень и нерадивость. После чего объявил, что больше не позволит воспитанникам бездельничать и проводить в праздности дни. По мнению Састиона они уже достаточно отдохнули, и настала пора браться за ум.
С этого дня возобновил уроки, словно воспитанники и не покидали стен приюта. Как ни странно, ученики этому только обрадовались. Нашлось, наконец, занятие способное развеять дорожную скуку. Пожалуй, еще никогда они не слушали Састиона так внимательно. Более того, еще никогда воспитанники так прилежно не выполняли все задания и упражнения. Даже Грендир, бездельник и лентяй, старался изо всех сил.
Уроки проходили очень просто. Састион, не оборачиваясь, диктовал ученикам задания – в основном моления, – а те повторяли за наставником, пытаясь интонациями превратить тексты в молитвы. Састион объяснял тонкости: ударения, продолжительность звуков, длительность пауз. Потом воспитанники должны были произнести моления самостоятельно. Слушая учеников, Састион часто ругался, не жалея крепких слов – чего никогда не позволял себе в приюте. Иногда даже бросал вожжи, оборачивался к ним, и высказывал все, что думает об их происхождении и умственных способностях. Потом, правда, подробно разбирал ошибки нерадивых учеников, поясняя, где и как те ошиблись. И как этого избежать. В приюте Састион так не делал, обычно он просто вдалбливал молитвы в головы воспитанникам, заставляя повторять нужные слова до тех пор, пока они не запоминались накрепко.
Новый подход к учению быстро принес плоды. Воспитанники, неглупые ребята, старались изо всех сил, и вскоре Састион перестал ругаться. Моления получались у них все лучше, нужные интонации усваивались на раз, слова запоминались быстро. Килрас и Грендир, обычно отстающие, схватывали все на лету, ничуть не отставая от других учеников. Однажды Васка набрался храбрости и заметил Састиону, что такой метод обучения гораздо эффективнее старого и неплохо бы по возвращении в приют, продолжить занятия в том же духе. Састион раздраженно глянул на него, склонив голову на бок, словно птица. Потом поджал губы, ткнул в храбреца сухим длинным пальцем и сказал, что если им доведется вернуться в приют, то он не только сохранит такую манеру преподавания, но и на радостях пробежится голышом по двору. Воспитанники сначала онемели от такого замечания, потом захихикали. Тихо, в кулаки. Когда воспитатель промолчал – засмеялись уже в полный голос, представляя Састиона, скачущего по двору, в чем мать родила.
Лишь Фарах не смеялся. Конечно, сначала он улыбнулся, но потом подумал, что Састион и не думал шутить. Воспитатель дал понять ученикам, что если они вернуться в приют целыми и невредимыми это будет чудо. Такая вероятность ничтожно мала, как сказал бы Ламеранос. Ведь они ехали на войну, а это вовсе не загородная прогулка, это лотерея со смертью.
Фараху приходилось видеть смерть. От магии, от меча, от болезни. Он и сам едва не отправился на тот свет, причем не раз. И вот, впереди снова замаячил призрак костлявой старухи, рассыпающей порошок забвения. Подмастерье отвернулся к печке и сделал вид, что греет руки, хотя на самом деле он пытался скрыть слезы, внезапно навернувшиеся на глаза. Ему стало холодно. В горле застыл тугой комок, стало трудно дышать. Он помнил о гороскопе. Один раз ему удалось обмануть смерть. Но на войне… Два месяца. Два месяца!
Слушая как посмеиваются его друзья, Фарах угрюмо размышлял о том, что они, в сущности, еще дети. И Грендир, мечтающий о карьере гонца, и Килрас, уверенный в том, что война состоит лишь из подвигов и побед. Даже рассудительные Васка и Сасим, довольные судьбой, похоже, плохо понимали, что их ждет. Фараху стало почему-то больно и обидно. Ему хотелось сказать об этом друзьям. Предостеречь их, объяснить, или хотя бы напугать, чтобы они серьезнее отнеслись к этому путешествию. Не как к забаве, не как к большому приключению. Не надо шутить, не надо смеяться, – надо думать, как уцелеть. Смех его раздражал. Ему казалось, что друзья недостаточно серьезны и не понимают, во что ввязались. Подмастерье уже повернулся, чтобы сказать им об этом, но тут же поймал взгляд Састиона. Холодный взгляд прищуренных глаз, предостерегающий и повелевающий: "Молчи. Ты понял, но молчи". И Фарах промолчал. Натужно улыбнулся, кивнул смеющемуся Грендиру и промолчал.
На следующей остановке, Фарах выпрыгнул из фургона первым и отошел в сторону от дороги, чтобы набрать в котелок чистого снега: пришло время пополнить запасы воды. Остальные остались в фургоне. Набирая снег, Фарах услышал подозрительный шорох и резко обернулся, обмирая от страха. Но оказалось, что это всего лишь Састион. Покачиваясь с пятки на носок, заложив руки за спину, он внимательно рассматривал Фараха. Его крючковатый нос казался подмастерью птичьим клювом. Да и вообще Састион напоминал птицу – впрочем, как и половина южан.
– А ты умнее, чем я думал, – сказал воспитатель. – Посмотрим, насколько ты талантлив. Быть может, Эшмар и не ошибся в тебе.
После этого он развернулся и побрел к фургону. Не оборачиваясь.
2
На следующий день Састион сменил тему занятий. Моления о благополучном завершении пути, о теплой ночи, о ниспослании удачи – все осталось в прошлом. Воспитатель отбросил их прочь, как отбрасывают старые игрушки, и распахнул перед воспитанниками двери, ведущие к новым знаниям. Он стал учить воспитанников, как пользоваться своим внутренним огнем в бою.
Конечно, Фарах и раньше знал, что жрецы пользуются силой Огня как оружием. Он даже видел это. Довелось. Но подмастерье и представить не мог, что ему придется изучать эти секреты. Тексты подобных молений не встречались в обычных жреческих книгах и учебниках. Они не входили и в четвертый том собрания молений, куда довелось заглянуть Васке и Сасиму. Да и в пятом, по слухам, их тоже не было. Свитки с описанием подобных молитв хранились в строжайшем секрете, за стенами Храмов, и только самые опытные жрецы могли получить к ним доступ. Причем, опять же по слухам, в каждом Храме были свои, уникальные моления. Они составлялись опытным путем, методом проб и ошибок, и ценились много дороже золота.
Когда Састион произнес слова первого моления – о вызове огненного шара, Фарах поразился тому, насколько просто оно составлено. В нем оказалось всего три строки, по три слова в каждой. Их следовало произносить быстро, на одном дыхании. Ударения были простыми, значимых пауз всего три, интонации запоминались с первого раза. Но оказалось, что не все так просто.
Весь день Састион потратил на объяснение метода концентрации внимания. Ученикам следовало обращаться к Энканасу, и к первородной силе Огня, получая от нее ответ. То, на что раньше уходили часы непрерывного повторения молитвы, надо было осуществить за доли секунды. Это и было самым сложным. Произнести фразу – легче легкого. Но получить ответ…
С первого раза не получилось ни у кого. И со второго – тоже. И с третьего и с двадцать третьего… Ученики никак не могли сосредоточиться. Они бормотали слова молитвы без остановки, словно безумные, пытаясь достучаться до всеблагого Энканаса, и получить ответ. Но все – впустую. Повторением тут ничего не добиться.
Састион не ругался. Он лишь мрачнел на глазах и в сотый раз объяснял, как надо чувствовать ответ. К вечеру воспитатель настолько охрип, что объяснялся исключительно жестами. Васка и Сасим отпаивали его горячими травяными отварами, но они мало помогали.
И все же, первым это получилось у Фараха. В какой-то момент, повторяя заветные слова, он почувствовал знакомое жжение в пальцах. Подмастерье знал, что это означало. Так было и в ночь нападения разбойников на караван, и в ночь, когда Темные Жрецы выманили его из приюта. Огонь. Его пальцы помнили белое ослепительное пламя, появлявшееся само по себе, в минуту опасности. Сейчас он почувствовал нечто подобное, ухватился за эту подсказку, попытался снова ощутить огонь на пальцах…
Это было похоже на натянутую струну. На удар мечом. На порыв ветра. Это было похоже на все сразу. Краткое мгновение между двумя ударами сердца, когда мир замирает в томной неге, и время останавливает бег. В этот момент, краткий как взмах ресниц, и происходило это…
Когда на пальцах вспыхнул огонь, Фарах не почувствовал боли. Он заворожено уставился на пальцы, охваченные белым пламенем, ощущая, как оно бьется в такт сердцу. Пламя задрожало и потекло по ладони вниз, капая на пол фургона. Мир снова замер. Все молчали и просто смотрели на Фараха. И он тоже – смотрел. На пламя.
Когда задымился мешок с одеялами, подмастерье очнулся, тряхнул рукой и пламя исчезло. Тут же стало шумно, – Килрас бросился гасить начинающийся пожар, Грендир испугано шарахнулся в угол фургона, повалив восторженно вопящих братьев. Састион, отчаянно жестикулируя, разразился шипящими звуками, яростными и злыми. Он вскочил, оттолкнул Килраса, подхватил тлеющий мешок с одеялами и выбросил его из фургона. Потом быстро обнял ошеломленного Фараха, выпустил из объятий и тут же отвесил ему крепкий подзатыльник.
Когда все успокоились, друзья подвергли Фараха настоящему допросу, выпытывая, как ему удалось вызвать огонь. Тот пытался объяснить, но не смог. Это нельзя было рассказать словами, это надо было почувствовать.
Как ни странно, дальше дело пошло на лад. На следующий день Килрас тоже достучался до небес. Огонек получился небольшим, не больше пальца, но жарким. Састион, обретший к тому времени голос скупо похвалил воспитанника. Но Килрасу для полного счастья хватило и этого, – раньше на его долю доставались лишь упреки в нерадивости.
Сасим и Васка взяли упорством. На третий день занятий получилось и у них. Уязвленные тем, что Килрас и Фарах раньше них приобщились к таинствам боевой молитвы, братья занимались день и ночь и, наконец, добились результатов. Грендир стал последним, кому открылись секреты боевых молений. Ему никак не удавалось ухватить принцип концентрации внимания. Но, в конце концов, все же и он – после многочисленных объяснений и поучений – смог вызвать огонек.
Дальше обучение пошло быстрее. Освоив простейшее моление, ухватив саму суть краткого воззвания, воспитанники смогли понять и более сложные молитвы. Теперь, во время остановок, воздух вокруг фургона воспитанников расцветал огненными вспышками: шары, лучи, ленты и даже огненные стены – все у них получалось. Обозники, и раньше с опаской относящиеся к жрецам-недоучкам, боялись приближаться к фургону. Теперь за провиантом к ним ходил Састион – как старший.
Воспитатель был доволен больше всех. Похоже, он не рассчитывал на такой быстрый прогресс учеников. Састион часто потирал руки, и даже улыбался – совершенно искренне радуясь успехам воспитанников. Фарах подозревал, что они порядком удивили учителя, так быстро ухватив суть воззваний.
Конечно, сил у воспитанников было не так уж много, огненные шары летели недалеко, стены огня быстро гасли, но все же, все же… Это было большим достижением для тех, кто даже не прошел обряд посвящения в послушники. И Састион по праву наслаждался лаврами учителя, сумевшему за столь короткий срок получить такие впечатляющие результаты.
Сам Фарах был весьма доволен самим собой. Ему удалось почти невозможное, – он стал лучшим. Как ни старались остальные воспитанники, им было далеко до Фараха. Он схватывал все на лету, всем молитвы он творил быстро, без ошибок и осечек. После молитв подмастерье на удивление быстро восстанавливал силы и был готов сотворить несколько чудес подряд. Казалось, что у него был прирожденный талант, раскрывшийся только сейчас.
Састион удивленно качал головой, и не скупился, что странно, на похвалы. Однажды, когда они снова остались наедине – остальные воспитанники отправились "привязать скакуна" в ближайшие кусты – Састион вновь заговорил с учеником.
– Ну что же, – сказал он, – похоже, Эшмар не ошибся. Небеса слышат тебя. Очень хорошо слышат.
Фарах расправил плечи и с самым серьезным видом кивнул. Ему было приятно слышать эти слова, – они словно делали его старше и значимее. Как бы оправдывали все его предыдущие злоключения. Это было приятно.
Састион же склонил голову на бок, снова став похож на птицу. Он мазнул взглядом по фигуре Фараха, отвернулся к лесу, и добавил тихо-тихо, шепотом:
– Вот только не знаю, к добру ли это, или к худу.
Фарах в один миг свалился с небес на землю. Сжался в комок, чувствуя, как предательски екает сердце. На секунду ему показалось, что Састион все о нем знает. И о старом Тейрате, и о темных Жрецах… И даже о том, что Фарах родился в Хазирский Полдень.
Но Састион больше ничего не сказал. Отвел взгляд, словно никакого разговора и не было, и стал равнодушно рассматривать спины быков, кормившихся овсом из больших сумок, накинутых им на шею. Вскоре послышались голоса ребят и Фарах вздохнул с облегчением. Его опасения оказались напрасными, Састион ничего не знал о его прошлом. Или делал вид, что не знал. По любому выходило, что пока что Фараху нечего опасаться.
И все же, всю следующую неделю, он старался говорить поменьше, следя за тем, чтобы не сболтнуть чего лишнего. Он насторожено вслушивался в речи Састиона, – не скользнет ли где намек на то, что воспитатель знает его тайну. Или хотя бы тень намека… Но ничего такого он не заметил. И все же продолжал вести себя тихо – больше уже не надувался от гордости, и не давал друзьям ценные советы.
Примерно через две недели пути, погода окончательно испортилась. Сильно похолодало. Люди мерзли все сильнее, топливо экономили, так что путешественникам приходилось несладко. Но люди это люди, они умеют терпеть и надеяться, а вот животным было хуже. Быки пока чувствовали себя хорошо, но по обочинам, вдоль дороги, стали все чаще попадались трупы лошадей, заваленные снегом. Кавалерии впереди не было, но кое-где в обозе вместо быков в фургоны запрягли лошадей, крепких Таграмских скакунов привычных к тягловой работе. Шли они ходко, ели немного, и обоз поспевал за армией. Быки же шли медленно, их приходилось все время подгонять, поэтому они всегда плелись в хвосте. Раньше это казалось обидным, но теперь воспитанники радовались тому, что их быки хоть и не быстроходны, но зато выносливы.
Между тем холода все усиливались. Теперь уже и Састион порой передавал вожжи Фараху и подходил к печке – греться. Воспитанники же почти не отходили от изобретения кузнецов. Теперь одним молитвами мог согреться только воспитатель, но и он старался экономить силы. Фарах же на удивление стойко переносил холод. После стычки с Темными Жрецами, когда он всю ночь провел на улицах заснеженного Таграма, подмастерье стал почти нечувствителен к холоду. Это и удивляло и настораживало его. Но все же он почти не мерз, и, как ни странно, не болел. Даже вездесущий насморк, одолевавший всех воспитанников и даже Састиона, и тот обходил его стороной. Наставник, приметив устойчивость воспитанника к холоду, все чаще просил подменить его на козлах.
Управлять фургоном оказалось интересно. Фараху понравилось это занятие. Знай, посиживай на козлах, подгоняй быков, да старайся не терять из виду зад фургона идущего впереди. Хоть какое-то занятие. Дорога перестала быть скучной. Бывшему подмастерью нравилось сидеть на толстом одеяле, уложенном на доски, дышать свежим морозным воздухом и рассматривать окрестности. Правда, это мешало ежедневным занятиям с наставником, но у Фараха и так все задания получались отлично. Поэтому Састион предпочитал сидеть в фургоне, у печки, и заниматься с остальными учениками, пытаясь втолковать им то, что Фарах понимал инстинктивно, душой.
Вскоре заснеженные поля и холмы сменились лесами. Дорога сузилась, превратившись в ленту, тянувшуюся меж лесных великанов. Фарах с интересом рассматривал деревья украшенные белыми шапками снега. Узнавал он только ели, их он видел на картинках, еще на занятиях с Ламераносом, а вот большинство деревьев видел в первый раз. Внешне они походили на ели, но выглядели более высокими и массивными. Да и колючие лапы у них были много больше, мощнее. Кроме того, вдоль дороги кое-где рос кустарник с острыми иголками вместо листьев. Его названия никто не знал.
О том, что они въехали в Хальгарт, воспитанники узнали в один из вечеров, от Састиона, когда тот пришел от обозников. Воспитатель принес с собой мешок корма для быков, немного крупы и ворох новостей. Первая, самая главная, гласила, что они уже на землях Хальгарта. Вторая новость касалась цели их путешествия, – наконец стало понятно, что обоз, вслед за войсками, движется к крепости Халь. Она до сих пор являлась главным оплотом военных сил Таграма на территории Хальгарта. И, наконец, последняя новость их порадовала: до конца путешествия оставалось не так уж много, от силы неделя пути.
Обрадовались все. Даже Састион улыбался и потирал ладони. Дорога выдалась нудной и тяжелой, иногда казалось, что она никогда не кончится. Всем было ясно, что впереди их ждут новые тяготы и лишения, война и смертельная опасность… Но все равно и воспитатель и ученики радовались тому, что вскоре долгий путь на север подойдет к концу.
3
Ровно через пять дней пути обоз прибыл в долину Халь, к одноименной крепости. Это случилось под вечер, когда багровое солнце уже цепляло нижним краем верхушки деревьев. Закат заливал красным и небо и снежную равнину, вспаханную тысячами солдатских ног. В заходящих лучах солнца, огромные тучи казались темно-фиолетовыми. Они степенно плыли по небу, так и норовя упрятать заходящее солнце в свое нутро. Но оно опускалось все ниже, прячась от своих преследователей в западные леса.
– Как-то это неправильно. – Сказал Килрас, когда воспитанники выбрались из фургона, чтобы осмотреться.
Он оказался прав. Фарах тоже представлял себе место сбора войск немного по иному. Ему казалось, что равнина перед крепостью должна быть уставлена ровными рядами шатров. Синих и белых. Над каждым должен развевать вымпел полка или отряда. Солдаты должны сидеть вокруг костров, травя армейские байки, а весь лагерь должна окружать цепочка часовых. Стены крепости, у чьих ворот стояла армия, должны быть высоки, непреступны и непременно украшены башенками для лучников. Вокруг стен должен быть выкопан ров, наполненный, самое малое, острыми кольями.
Как бы не так. То, что Фарах видел сейчас, ничуть не напоминало картинку из его фантазий. Крепость Халь, видневшаяся на той стороне долины, стояла у самого леса и почти сливалась с ним. Стены из неотесанных бревен, высотой чуть больше человеческого роста. Забор, а не стены. Внутри крепости виднелись несколько бревенчатых зданий, больше напоминавшие загоны для скота. На одном, самом высоком – аж в два этажа, – был укреплен длинный шест. На нем гордо реял королевский стяг, означавший что король в крепости. Вся долина, лежавшая сейчас между фургоном воспитанников и крепостью, была занята войсками. Шатры здесь встречались. Расставленные как попало, без всякого порядка, они ничуть не напоминали те, что виделись Фараху в грезах. Это оказались жалкие палатки, сделанные из чего попало, в том числе из сшитых солдатских одеял. Меж них большими группами слонялись воины, костры были разложены вразнобой – то три рядком, то вовсе ни одного. Снег вспахан так, словно здесь уже состоялось сражение. Никаких часовых не видно. Над долиной стоял устойчивый шум от приказов, криков, брани…
– Пожар в борделе. – Сухо сказал Састион. – В деревенском.
Грендир коротко хохотнул, но его никто не поддержал. Зрелище было на редкость безрадостным. Оно не вселяло в сердца воспитанников ни надежду на скорую победу, ни уверенность в боеспособности Сальстанской армии. Фараху было вовсе не смешно, ему было грустно. И еще ему стало жаль Килраса. Тот спал с лица, и выглядел так, словно вместо праздничного пирога на серебряном блюде, ему подсунули кусок собачьего дерьма в глиняном горшке. В треснувшем глиняном горшке.
– Смотрите! – Грендир ткнул пальцем в ближайший фургон. – Они разворачиваются.
Обоз явно не собирался подходить к войскам. Напротив, фургоны развернулись и теперь двигались к дальнему концу долины, подальше от крепости.
Састион нахмурился, кивнул головой и скомандовал:
– Марш в фургон. Будем держаться обоза. Нечего тереться возле солдатни.
Обозники поступили мудро: они отъехали на соседний край долины и разбили свой лагерь там, подальше от солдат. Кто знает, как поведут себя эти бравые воины, когда рядом с ними окажутся фургоны с провиантом. Пусть лучше фургоны и солдат разделят расстояние – пусть и небольшое, символическое.
После увиденной картины, воспитанники тоже не горели желанием познакомиться поближе с солдатским бытом. Во всяком случае, большинство. Килрас, правда, порывался отправить к кострам, но Састион быстро его образумил, напомнив, как в армии старшие обращаются с молодыми. Килрас, конечно, был уже наслышан – как. И потому быстро сник.
Воспитатель перегнал фургон поближе к центру лагеря обозников и запретил воспитанникам покидать его пределы.
Обозники устраивались на ночлег. Надобности в палатках не было, – фургоны служили хорошим убежищем от холода. Но костры все же решили развести. Тапаран – глава обоза, временно произведенный в чин сотника, – отрядил небольшой отряд за дровами. Воспитанники тоже внесли в это мероприятие посильную лепту: Састион отправил Килраса с дровосеками, чтобы тот размялся и немного остудил пыл.
К наступлению темноты лагерь был обустроен. Фургоны стояли ровными рядами, между ними разгорались костры. Промерзшее дерево горело неохотно, но куски угля, из оставшихся запасов, помогли им разгореться.
Састион решил не разводить костер около фургона. С наступление темноты он загнал воспитанников внутрь, поближе к печке, и провел очередной урок, словно ничего и не случилось. Но на этот раз воспитанники были рассеяны, и в тонкости урока вникали плохо. Их всех занимал один единственный вопрос: "что дальше?". Но на все вопросы Састион коротко отвечал – "завтра". Закончив урок, велел всем ложиться спать, а сам ушел к Тапарану.
Вернулся воспитатель поздно, ближе к полуночи. Воспитанники не спали, – не могли уснуть, ждали новостей. Но Састион ничего нового им не сказал. Выругал, за то, что не спят, и в сотый раз повторил, что все решиться завтра. И еще сказал, что Тапаран выставил часовых. Фарах так и не понял, чего глава обоза опасался больше – внезапного нападения северной орды, или ночного визита проголодавшихся солдат. Новость о часовых ничуть его не успокоила, напротив, из-за этого подмастерье долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок, прислушиваясь к каждому шороху. Наконец, получив подзатыльник от разбуженного возней Састиона, успокоился и заснул.
4
Рано утром их разбудил зычный голос Тапарана. Глава обоза окликал Састиона, не решаясь влезть в фургон. Боялся, верно, что спросонья жрец может незваного визитера и огоньком побаловать.
Састион быстро поднялся, плеснул в лицо стылой водой из котелка, растолкал Килраса и выбрался на улицу. Фарах приподнялся на локте, с интересом прислушиваясь к разговору на улице. Слов он не разобрал, понял одно, – Тапаран сердится. Састион что-то отвечал, спокойно, не повышая голоса. Вскоре беседа прекратилась, жрец заглянул в фургон и крикнул:
– Фарах! Собирайся, пойдешь со мной. Васка, остаешься за старшего. Чтоб к нашему приходу навели тут порядок, разожгли костер и проветрили все вещи! Почистите одеяла снегом.
Сонный Васка откликнулся что, мол, все сделаем. Пока остальные воспитанники протирали глаза, Фарах не зевал. Он подхватил свой нож, с которым теперь не расставался, закутался в теплую шубу, и стрелой вылетел из душного фургона, не сбив с ног Састиона.
На улице было хорошо. Морозный воздух, пьянящий, словно молодое вино, моментально прогнал остатки сна. Подмастерье вздохнул, выгоняя из легких затхлый воздух, и осмотрелся, щурясь от яркого света. Ночью выпал снег. Он присыпал следы людей, осмелившихся потревожить долину, и теперь она снова выглядела нетронутым белым полем.
Около фургона стоял Тапаран. Рядом с ним мялись двое здоровых бородачей – Фарах опознал в них двух старших обозников. Похоже, намечался совет.
– Ну что вы как неживые, – буркнул Тапаран. – Сони.
– Пошли, – спокойно отозвался Састион. – Потом поворчишь.
Главный обозник сплюнул, и, повернувшись, решительно зашагал по белой скатерти снега в сторону солдатских палаток. Следом за ним двинулись старшие обозники. А уж за ними и Састион с Фарахом.
Шли долго. Снег оказался глубоким, и Тапаран шедший первым, иногда утопал в нем по пояс. Ругался страшно. Обозники, шедшие за ним, тоже не скупились на крепкое словцо. Састиону и Фараху, замыкавшим вереницу, было легче всех: обозники, шедшие первыми, прокладывали путь. По нему можно было спокойно идти, не опасаясь провалить в какую-нибудь яму.
Састион молчал. Фарах тоже. Он не осмеливался спрашивать воспитателя, почему тот позвал его с собой. Разглядывая медленно приближавшиеся палатки, подмастерье думал: неужели они идут на совет к королю? Вот это было бы здорово! Королевский походный совет… Фарах читал о таком. Кажется, даже есть специальный чин в армии, обладатель которого ответственен за устройство подобных советов. Но пес с ним, с чином. Посмотреть бы на Виля Весельчака! Но зачем воспитатель все же взял с собой воспитанника? И почему именно его, а не Сасима, например? На этот вопрос Фарах затруднялся ответить.
Когда они добрались до первого костра, – вокруг него грелись пятеро солдат, укутанные с ног до головы в разноцветное тряпье, – Састион повернулся к Фараху.
– Не разевай рта, – тихо сказал он. – Молчи. Твое дело – слушать. Не наши разговоры, а чужие. Потом расскажешь мне то, что я упустил. Понял?
Фарах кивнул. Понял. Чего тут не понять. Разве что, – почему для этого не позвали Грендира? Этот проныра всегда держит ушки на макушке. Он действительно смог бы услышать что-нибудь важное. Но Грендир перед королем – это немыслимо. Хотя, насчет собственной персоны Фарах тоже не питал иллюзий. Вряд ли его допустят на аудиенцию к монарху, это уже слишком. Скорее всего, его оставят на пороге.
Но вышло еще хуже. Сначала они миновали несколько шатров, рядом с которыми мялись на редкость усталые мужики, закутанные в тряпье и ничуть не напоминавшие славных солдат армии Сальстана. Потом прошлись по большой утоптанной площадке с остатками костра и следами мочи на снегу. И, наконец, вышли к большой палатке, размером в четыре фургона, сшитой из бычьих шкур. Ее можно было назвать шатром, правда, с некоторой натяжкой – она была круглой и более-менее опрятной. Но до шатра благородных воителей, видевшемуся Фараху в грезах, ей все одно было далеко.
Палатку венчал маленький красный вымпел, перечеркнутый белым косым крестом. В центре виднелось изображение какого-то зверя. Похоже, это был флаг одного из полков, вот только какого – Фарах не знал.
– Здесь. – Сказал запыхавшийся Тапаран и решительно откинул кожаный полог.
Внутри оказалось душно и людно. В центре стояли три ящика, заменяя стол. На четвертом сидел очень высокий человек, укутанный в теплый плащ, подбитый мехом. Рядом стояли пятеро офицеров в мундирах королевских стрелков. Еще трое солдат, в теплых полушубках без знаков отличий, сидели рядом с входом, на ящиках. Увидев вошедших, они вскочили, обнажая короткие клинки.
– Нараф! – крикнул Тапаран. – Командир Нараф!
– Назад! – гаркнул седой великан. – Это свои.
Охранники отступили, но клинки не спрятали. Их лица, заросшие густыми бородами, выражали неодобрение. Казалось еще немного, и охранники зарычат, словно цепные псы. Фараху они напомнили вышибал из Волчьей Заставы. Во всяком случае, на них охранники шатра походили больше, чем на солдат.
– Идите сюда, – приказал Нараф. – Да быстрей, что вы там копаетесь.
Под ногами чавкало. Снег превратился в мокрое месиво и доски, разбросанные там и сям, ничуть не спасали положение.
Нараф сразу взял быка за рога. Разговор начал первым, едва гости подошли к импровизированному столу. Он сразу обратился к Тапарану и стало понятно, что это не первый их разговор и что им уже приходилось встречаться.
Нараф ругал собеседника за то, что тот так далеко отвел обоз. Тот оправдывался, что сделал это из лучших побуждений. Нараф, оказавшийся полу-тысячником, ответственным за эту часть лагеря, пенял на то, что за провизией далеко ходить. И что, дескать, пусть теперь сами обозники таскают мешки с провизией в лагерь. Тапаран огрызался, отвечая, что кто самый голодный, тот пусть и таскает мешки.
Когда обстановка достаточно накалилась, и офицеры Нарафа начали бросать на обозника косые взгляды, не обещавшие тому ничего хорошего, Састион гулко откашлялся.
– Что там? – раздраженно спросил Нараф, словно только сейчас заметил жреца.
Тот молча сдвинул на затылок меховую шапку и коротко кивнул.
– А, – сказал Нараф. – Жрец.
Фараху почудилось, что в голосе полководца прозвучали нотки пренебрежения, и он нахмурился. Этот человек не понравился ему с первого взгляда.
Састион спокойно, словно ничего не заметил, протянул командиру кожаный свиток. Полу-тысячник нетерпеливо выдернул его из руки Састиона, привычным движением сломал сургучную печать и быстро его развернул. Из свитка выпорхнул бумажный лист, свернутый в трубочку. Нараф ловко подхватил его на лету, но помял. Выругавшись, расправил бумагу и сдвинул брови, вчитываясь в послание.
Читать бесплатно другие книги:
