Варяжский десант Горюнов Андрей

Унитаз. Точка. Картинка дальше не пошла, фантазия внезапно иссякла; творческий процесс остановился, так и не начавшись. Унитаз застыл в сознании уродливым фаянсовым изделием, не призывая к себе живые образы.

Хорошо! А вот кусты! Над кустами, многие из которых увенчаны зрелыми ананасами, порхают разноцветные, сверкающие в лучах тропического солнца бабочки, так и мелькающие между мохнатыми стволами финиковых пальм… бабочки… Финиковые пальмы… Коптин заметил, что изо рта его идет пар – было ниже двадцати градусов, потому что снег скрипел под ногами, уже несущими к его калитке…

Последняя попытка. Реальность: лес, еловый лес, глубокие сугробы. О-о, нет! В такой сугроб конь провалится по уши, в такой сугроб и нарк за дозу не полезет срать!

Коптин рассмеялся и услышал в ответ радостный девичий смех.

«Инструкция», вновь всплывшая в мозгу, вдруг вспыхнула, рассыпая искры, как бенгальский огонь, мгновенно превратилась в порошок, бесследно исчезнувший на фоне темно-синего вечернего неба.

Но тут же пропали и небо, и лес, и сам он: они бросились друг к другу, влекомые неясно чем.

Майор Горбунов, стоявший возле лошадей, с легкой грустью наблюдал эту на редкость щемящую сцену.

Поцелуй был долгим и жарким.

– Я буду помнить тебя всю жизнь! – сказала Лада Мелентьевна Коптину, совершенно не обращая внимания на майора Горбунова, стоящего в тридцати шагах от них и слышащего каждый вздох.

В глубине княжьего двора вдруг басом гавкнула собака, проснувшись, видно, и почуяв чужого. Ее поддержали другие собаки.

– Буду помнить всю жизнь! – повторила княжна и, быстро отступив от Коптина, не глядя уже на него, закрыла калитку.

Коптин, повернувшись, как автомат, двинулся назад, к лошадям, глядя себе под ноги…

Майор Горбунов собрался вскочить на коня и вдруг покачнулся так, что упал бы, не ухватись он за луку седла: он не мог оторвать левую ногу от земли и вставить ее в стремя… Почему? Ему чего-то недоставало.

Он начал лихорадочно соображать…

Коптин, уже сидевший на своем коне, вопросительно глянул в его сторону:

– Ну, что ты там застрял?

– Сергей… – хрипло сказал Горбунов. – У меня ноги нет…

– Как – нет ноги?

– Нет правой ноги.

– Шутишь?

– Слезь, посмотри.

Коптин, соскочив с коня, подошел к Горбунову.

– Правда… А что произошло?

– Когда вы поцеловались и она сказала тебе: «Буду помнить тебя всю жизнь», у меня зачесалась нога… Но не сильно. Я не стал чесать… – Горбунов рассказывал как-то обиженно-обстоятельно, еще не осознавая ужас случившегося. – Ну вот. А потом стал ногу левую в стремя вставлять и понял вдруг, что если левую ногу – в стремя, то на чем же стоять тогда буду?

– Не болит?

– Нет, не болит.

– Похоже, что старая культя у тебя. Вполне зажившая давно.

– Выходит, что твое прощание и моя правая нога состояли в какой-то причинно-следственной связи…

– Выходит, так, – согласился Коптин.

– Что ж делать-то? – горестно выдохнул майор. До него уже доходил масштаб происшедшего.

– Возвращаться быстрей. А там уж разберемся.

– А что «уж разберемся»-то? Нога ж не отрастет?

– Ну, думаю, разрешат нам вернуться, повторить задание. Ну, обойдемся без прощания. Ну, нога и появится!

– Ну что ты все «нукаешь»? Не запряг еще.

– Кого «запряг»? – Коптин не уловил иронии, восприняв реплику буквально. – Какой смысл мне тебя, одноногого, запрягать?

– М-м-м! – заскрипел зубами Горбунов от сознания безысходности ситуации.

– Давай я тебя подсажу!

Попробовали ехать плечо к плечу: правое стремя майора вместе с левым своим стременем Коптин приладил вместе к своей левой ноге. Не получилось: лошади не привыкли двигаться ноздря в ноздрю, тем более синхронно скакать. После того как оба выпали из седел в третий раз, было решено оставить это циркачество.

Выход был один: Коптин положил майора поперек седла и погнал, каждые четыре километра меняя лошадей.

Быстро темнело.

Естественно, Горбунов мерз, лежа неподвижно в совершенно непривычной позе. Горечь утраты все больше и больше охватывала его.

– Вот черт, прощаться им приспичило! – бубнил он, свесившись головой к накатанному насту дороги. – Конечно, как же! Попрощались… А я теперь ходить как буду? Ну как, скажи? На костылях? «Рупь-двадцать, рупь-двадцать»?! В метро, в коляске попрошайничать? Спиваться?.. Чмок-чмок-чмок?! Тьфу, сволочь! Им-то удовольствие, а мне – ногу… И ведь по самое по «не балуйся» оторвало! И это только за поцелуй! А если бы ты, лейтенант, отшкурил ее по полной программе? Я что, без рук, без ног тогда? Без головы, яиц, зарплаты и надежды?.. Хорошо вы мной распорядились! Ох хорошо! Просто здорово, замечательно! А сколько вы еще людей своим засосом инвалидами сделали? Вернемся вот, посмотрим, поглядим… И главное: я-то тут при чем? Вот кто целуется, пусть у того ноги и отваливаются – это справедливо! Раз в губы – и сразу без ноги. В щечку? Ага, без ушей! В шейку – сразу без глаз! Сразу! А если, скажем… Ну, тут – вообще!!! Ведь верно же?!! «Я буду помнить тебя всю жизнь!» Я тоже, пожалуй, теперь всю жизнь тебя помнить буду!

К челноку прибыли минута в минуту.

В настоящем времени никаких иных последствий прощания с княжной обнаружено не было.

Конечно, в Управлении вторичную командировку в 1584 год им не утвердили: кто знает, что там произойдет, когда одноногий Горбунов встретится с самим собой, но еще двуногим? Подобные так называемые дуплеты не то что не допускались, а были строжайше запрещены, на всех челноках была на сей счет трижды зарезервированная блокировка: теоретики не были единодушны в вопросе о возможных последствиях «дуплета».

Да и вообще к неудачникам начальство относилось крайне неприязненно, если не сказать, враждебно. В России же, известно, победителей не судят, а промахнувшихся вбивают по уши.

Коптин, допустивший нарушение, был лишен визы на пять лет, а Горбунова списали.

Несмотря на все усилия непосредственного начальника и ближайших коллег, стараниями Центрального отдела кадров Горбунову не дали формулировку «инвалидность, полученная при выполнении служебного задания», а вкатили формулировку «инвалид детства», обвинив попутно в том, что он, умело скрывая отсутствие ноги на всех медкомиссиях, ухитрился втереться в кадровый состав, обманом дослужившись до майора. При этом пенсию ему назначили как капитану, вписав непонятное и неверное «вообще не служил» в графу «общеармейский стаж», чем повергли всех офицеров Управления в глубокое недоумение в совокупности с невеселыми мыслями о собственных перспективах.

Коптин стряхнул с себя пелену воспоминаний и посмотрел на Аверьянова ясным, твердым взглядом:

– Да, обязательно нужно знать, быть уверенным в том, что режим удвоения миров работает. Но тут есть тоже важная деталь. Если вы начинаете активно действовать в прошлом в режиме разветвления миров, то практически каждое ваше действие – каждое, я подчеркиваю! – рождает новую ветвь – новый мир. У вас, например, семь патронов в обойме… Семь выстрелов – семь новых миров. После седьмого выстрела вы окажетесь в седьмом параллельном мире. Или восьмом, если первым считать мир исходный, ну, тот, в котором вы находились, еще не начав стрелять.

– Вопрос: если я, отстреляв всю обойму, вернусь снова в исходный мир?..

– Обойма будет уже пуста. Вы же стреляли, рождая параллельные миры, ветвили мир? Первая пуля из вашей обоймы осталась в чьей-то голове в первой ветви, вторая улетела в молоко и застряла в заборе, родив второй параллельный мир, – ну и так далее…

– Так, хорошо. А если мне надо всю обойму выпустить в первом же параллельном мире, не порождая шесть остальных?

– Вы отключаете режим ветвления и с этого момента застреваете в первом параллельном мире.

– Ничем не рискуя?

– Ничем. Вы же сами пришли из основного мира. Мы его называем исходным. Или нулевым, чтобы не сбиваться со счета.

– Иными словами, моя главная задача – выпрыгнуть из нулевого мира, из мира, в котором я родился, так? И дальше я уже ничем не рискую?

– Совершенно верно! – Коптин задумчиво пожевал губами. – Если не считать того, что в любом из параллельных миров вас могут убить другие.

– Как так?

– Да очень просто! Вы там – гость. Вы из другого мира. Сами вы себя не убьете. Но вас могут застрелить местные, так сказать. Ну и как? Что скажете?

– Понятно в общих чертах. Но ведь запутаешься… Что делаешь? Зачем? В каком ты мире?

– Это как раз просто. Каждый возникающий параллельный мир автоматически учитывается, регистрируется, ему сразу присваивается индекс, штрих-код. У вас будет с собой небольшой прибор, нечто вроде дистанционки. Вот такой, смотрите.

Коптин извлек из кармана прибор, похожий на крутой пульт дистанционного управления, с массой кнопок и небольшим экраном, как сотовый телефон.

– Карманный компьютер какой-то…

– Вроде. Правда, цена у него просто умопомрачительная. Причем себестоимость! При штатной работе на дисплее высвечен номер мира, в котором вы находитесь. Вы можете перескакивать из одного параллельного мира в другой точно так же, как вы меняете каналы на телевизоре. Кнопка в центре возвращает вас мгновенно в исходный мир, в наш, в нулевой. Одно нажатие – и вы в нашем мире, и хронолет перед вами! А вот летать по разным временам и параллельным мирам – тут навигация. Целая наука. Вопросы есть?

– Есть. Вопрос языка, общения. Попав в прошлое, хорошо было бы…

– Понимать, что вокруг говорят, и свободно говорить самому? – подхватил Коптин. – Это тоже учтено. Под самым экраном первый ряд сенсоров управляют анализатором, логикой, структурным лингвистическим анализом, самообучающимся блоком сленга и арго, синтезатором биотоков. Словом, оказавшись в любой стране и в любом времени, вы за минуты овладеете языком – начнете понимать и говорить на нем свободно, как на русском. Здесь, кстати, более десяти тысяч языков, диалектов, наречий уже впечатано.

– И в том числе языков прошлого, мертвых языков?

– Ну да. Лингвисты и математики совершили сотни командировок, денег спалили без счета. А то откуда бы такая себестоимость прибора?

– Понятно…

Коптин осторожно убрал прибор в карман.

– Ну как, согласны?

– Согласен с чем? – удивился Аверьянов.

– Работать с нами, естественно, – хмыкнул Коптин.

Аверьянов сдержанно рассмеялся.

– Что тут смешного, Николай Николаевич?

– Тут много смешного, Сергей Ильич. Смешно, что вы меня за дурака держите и приглашаете вместе с тем сотрудничать.

– С чего вы взяли?

– Ну как же? Все, о чем вы мне рассказали, – это инструмент. Если хотите, новый тип оружия. Прекрасного, очень мощного оружия, да. Но готов ли я с вами сотрудничать – это не только вопрос, какой лопатой копать и каким молотком колотить… Есть еще немаловажный вопрос – цель. С какой целью копать? Кого закапывать? И кого молотком колотить?

– Про цель я вам пока сказать не могу.

– Тогда я могу дать вам ответ: нет. Не зная цели, я с вами работать не буду.

– А мне казалось, что вы присягу принимали… – съязвил Коптин.

– Да, было такое! Но когда речь идет о присяге, тогда не спрашивают, согласен ли ты.

– Это правильно. Тогда договоримся так. Мы с вами просто знакомились. Провели предварительную беседу, ни к чему не обязывающую. Подумаем. И вы подумайте. Может, мы еще вернемся когда-нибудь к этой теме. Договорились?

– Так точно.

– Прекрасно. По рукам. Простите, что от отдыха отвлек.

– Разрешите идти?

– Идите, конечно! – по-дружески кивнул Коптин.

– Ты куда сейчас, в полк? – спросил Колю на выезде дежурный по КПП, знакомый офицер.

– Да нет, домой. Я в отпуске.

– Слушай, не в службу, а в дружбу: заверни по пути в полк, а то вот капраз тут командированный, уехать к вам в часть не может. Коробка передач у него полетела, автомат, а у нас все легковушки в разгоне, как на грех! Кто на рыбалку, кто к теще на блины. Пустой гараж, ну – воскресенье!

– Давай, ладно – все одно день пропал!

– Вот спасибо! Сюда, пожалуйста! – Дежурный махнул стоящему в отдалении капитану первого ранга. – Как раз по пути! Вот капитан вас с ветерком подвезет! Он тоже… Туда же…

Аверьянов саркастически хмыкнул, но промолчал.

– Астахов Максим Александрович, – протянул руку каперанг, усевшись.

– Николай, – ответил на пожатие Аверьянов, трогаясь. – Можно просто Коля… А вы, я смотрю, из флота… У нас все лужи мелкие…

– Я не из флота. Форма лишь для маскировки. Вы когда-нибудь слышали о телепортационной разведке?

– Не слышал, врать не буду! – соврал Николай на голубом глазу. – Я, товарищ каперанг, эту современную муру не читаю. Фантастику вообще на дух не переношу.

– Ну?

– Конечно! Выдумка. Брехня.

– Брехня бывает и занятная.

– Занятной брехней все каналы по телеку забиты. – Аверьянов фыркнул от отвращения, прикидываясь садовым шлангом. – Я Льва Толстого… Вот!.. Того.

– Чего «того»?

– «Того»? Ценю. За откровенность уважаю – вот чего! Мужик честный был. Севастополь защищал… Русский офицер! И книжки писал прямо, обстоятельно, не уходил от острых вопросов! Вот бросилась эта под паровоз? Есть! Мгновенно так и пишет, не фантазирует: холодная, «груз двести»!

– Почему «груз двести»? – удивился Астахов.

– А вы попробуйте под паровоз прыгнуть, товарищ каперанг… Только в цинке потом. Видок, прикиньте. Не заморозишь все фрагменты тела, верно? Ну, значит, задохнешься хоронить. По жаре, без холодильника! Как считаете, в последний путь провожать идти с цветами и в противогазе – так, что ли? «Груз двести», бесспорно. Хороший роман. Отличный, считаю!

– Хм… – усмехнулся Астахов. – А что вы меня все время «товарищ каперанг» называете? «Товарищ» – это уже в далеком прошлом…

– Кому как! Я живу по-старому. И служу по старинке. Верой и правдой. России-матушке. Царю и отечеству. Не за страх, а за совесть. Нашей советской родине.

Астахов повернулся к нему и насмешливо произнес:

– Вот удивили-то… – Выдержав минутную паузу, он добавил: – Вы на дорогу, капитан, хоть изредка смотрите. А то кирдыкнемся на самом интересном месте… А кстати, вы как к Америке относитесь, капитан?

– Да как и она ко мне. То есть никак. Гори она огнем!

– США, вы имеете в виду?

– В первую очередь. Очень фильмы их надоели. Драки показушные. Ведь если удар в голову нормально прошел, то это все, сливай воду, – свет погас. А у них там только отплюнется и пошел снова костями махать. Но я-то знаю, это – труп. Мне и смешно!

Николай снова резко крутанул руль влево, так что пассажира кинуло на дверцу, и прибавил газу, выйдя на встречную полосу. Начало разговора с этим скользким капразом крайне насторожило его. Теперь задача была больше слушать и меньше предоставлять информацию собеседнику, прикидываясь разговорчивым дурачком. Капраза же следует прессовать, чтобы он меньше себя контролировал.

В последний момент Коля едва уклонился от лобового столкновения с «магирусом», уйдя вправо, но тут же вновь устремился на встречную, встряхнув каперанга.

– Зачем вы едете по встречной полосе? Пустое шоссе ведь!

– Да я нарочно. Развлекаюсь. Пугаю встречных, ясно? Разъездились, козлы. На иномарках…

– Да вы же сами на «опеле»… – удивился Астахов.

– Мне можно, – с улыбкой идиота ответил Николай. – А вам что, поговорить не о чем?

– Поговорить как раз есть о чем, – решился Астахов. – Я смотрю, вы уравновешенный офицер. Задача ваша будет такая – подломить Америку, понимаете?

– Нет, не совсем.

– Ну, вы не замечаете, что США беспредельно обнаглели? Читали Бжезинского?

– Да я ж сказал, я читаю Льва Толстого!

– А вот напрасно! Напрасно, что вы при этом еще и Бжезинского не читаете! А этот господин пишет, что Россию надо побыстрей расчленить на три отдельных государства – с центром в Петербурге, с центром в Москве. Сибирь отделить в качестве третьего государства.

– И в каком мы государстве окажемся? Ну, вы-то – в московском, это понятно. А мы – в московском или в питерском?

– Это совершенно неважно, потому что дальше нас размолотят еще мельче – примерно на пятнадцать княжеств.

– Не выйдет! Разве Кремль согласится владеть одной Красной площадью?

– Вы шутите?

– Не знаю, – пожал плечами Аверьянов. – Вот если нефть найдут под Мавзолеем и алмазы под Лобным местом – тогда, глядишь… А потом, вы забыли: как они нам могут такую козью морду устроить: мы же дружим со Штатами!

– Это вам только кажется. Бжезинский пишет – и он прав, по-моему, – что американского партнерства с Россией не существует и существовать не может. Используя выражение «партнерство», имеют в виду равенство. Россия же, побежденная в холодной войне, может существовать теперь только как страна, подвластная США, считает Бжезинский.

– Да ну, ерунда!

– Вовсе не ерунда! США стремятся к мировому господству. Стать суперимперией. Подмять под себя весь мир. Ну, Ближний Восток и Персидский залив уже превратились в область, лежащую под башмаком американского морского пехотинца. А это район основного мирового запаса нефти! Как ваше патриотическое чувство, по-прежнему спит?

– Ага, – кивнул Аверьянов. – Я эту муть не принимаю близко к сердцу. Собака лает, ветер носит.

– А если все так будут рассуждать, то США действительно станут единственным государством, правящим миром. Что захотят, то и сделают…

– Нас не спросясь?

– Вот именно. Я вижу, вы не патриот.

– Ну да. Я капитан.

– Вы не валяйте дурака. Это все очень серьезно.

– Серьезно? А что вам нужно-то? Плохо, что Штаты рулят, никого не спросясь, а нужно, чтоб мы, Россия, никого не спросясь, всем миром вертели?

– ООН чтоб решала, ООН! Организация Объединенных Наций. Но можно, чтоб и мы, россияне, вертели. На паритетных началах со Штатами. Как было, помните? Вот лично мне – хотелось бы. А вам что, нет?

– Вертеть – это не моя специальность, – уклонился Аверьянов от прямого ответа. – Моя специальность – уворачиваться, думать и стрелять в ответ на выстрелы.

– Вот именно это нам и нужно. Мыслящие патриоты! Такие, как вы!

– Большое спасибо! И как вы мыслите Америку подломить с моей помощью?

– Ну, не «Тополем-М» же в них палить! Мы вас закинем в прошлое, а вы им историю слегка «подправите».

– То есть?

– То есть… Вот Колумба возьмем. Открыл, чудак, Америку на наши европейские головы. Он открыл? А теперь не откроет! Это я к примеру.

– Мочить будем испанского мореплавателя?

– Португальского, скорее. В морском сражении у мыса Святого Винсента он принимал участие на стороне португальцев против Генуи. Ему было тогда четырнадцать лет. Так что скорее всего он был португальцем. Впоследствии на службе у испанской короны. Но не в этом суть. А суть-то в том, что Америку еще задолго до него открыли викинги. Но их местные жители того, кирдыкнули… А мы вас, Аверьянов, откомандируем в одиннадцатый век, вы там обеспечите успешный десант викингов. Плацдарм. Пусть ребята-скандинавы зацепятся. А Колумб через пятьсот лет притрюхает… А викинги ему – в торец… В рюхало!

– Занято!

– Что вы сказали? – не уловил Астахов.

– Да как в сортире, говорю: Колумбу с мачты – стук: «Земля!!!» А с земли в это время: «Занято!!!» Хорошо! Мне нравится!

– Верно: кому ни расскажешь, всех захватывает. Вот мы и глянем, к чему это приведет. У испанцев возникнут проблемы – варяги, викинги, норвеги, шведы, – это вам не эти, не Чингачгуки с перьями на голове… Варяги – братва серьезная. За бусы-зеркальца Флориду не сдадут.

– Будем надеяться.

– Ну что, вам все понятно?

– Почти. Непонятно, при чем тут разведка. Вы ж ведь говорите о диверсии.

– Да, капитан. Диверсия – это тоже разведка. Разведка боем. Работа. Грязная, ежедневная рутина. Очень грязная. Грязнее грязи. Вы с нами поработаете, поймете, когда изваляетесь по уши. Это вам не прыжки через пропасть, не стрельба с двойного сальто при падении с крыла самолета, не красивые удары в дых, рюх и пах. Не-е-ет! Это сухие правила, постоянно всеми и на любом уровне нарушаемые, это ходы и выходы, это отработанные еще в мрачном Средневековье беспощадные методы, это скрупулезная ложь, ложь везде и во всем – и в мыслях, и в документации! Но ложь подвластная нам, контролируемая. Я всегда знаю, кому, зачем и что я вру. И вы так научитесь. Потому что настоящий сотрудник темпоральной разведки – это холодная голова, чистые руки…

– И полные штаны? – предположил Николай.

– Чужие штаны, подчеркну. Чужие – полные!

– А свои? Пустые? – догадался Коля.

– Абсолютно пустые! – подтвердил капраз Астахов.

– Понятно, – кивнул Аверьянов. – Ну, к пустым карманам нам не привыкать… И в штанах пусто, и в кителе не густо… Это я не про себя… Это я вообще…

– То, что вы категорией «вообще» оперируете, это просто замечательно! Разведчик не должен иметь ничего личного. Ни-че-го! Вот вы очень хорошо сказали, что не испытываете к Америке никаких негативных чувств. Значит, когда вы станете фактически вколачивать эту страну по уши в грязь, вы не будете вымещать на ней что-то свое, личное. Вы будете действовать с холодной головой, зная, что ваши действия приведут, возможно, к обнищанию множества миллионов ни в чем не повинных людей, рядовых американцев, а то и к их смерти. Нет, вы не станете испытывать злорадства, мстительных чувств! Вам будет все равно, кто там и отчего сдохнет. Вы не получаете от этого удовольствия, предвкушая неисчислимые беды, непоправимые катастрофы, которые произойдут в сотнях тысяч обычных семей! Вы просто делаете свою работу. Причем опять же не потому, что «так надо», как говорится, а просто, просто – вообще безо всяких причин. Это такая игра. Диверсионно-разведывательная. Обычное вредительство, умноженное на современнейшую научно-техническую базу. Игра, словом. Разведка – это сложная партия блестящих игроков-автоматов. Роботов. Мы – роботы, бездушные игроки, живых людей нет для нас. Вокруг? Да это шахматные фигуры! И только! Да нет! Что я говорю! Фигуры – это крупные личности – президенты, короли, начальники Генштаба, министр обороны… Они – фигуры, деревянные шахматные фигуры! А офицеры – вроде нас с вами, полковник да капитан, – это для разведки не фигуры, не тузы, не козыри. Это просто дрова. Их берут и колют. На допросах. И в печь потом. Или в дерьмо. И ничего личного. Вот это-то и есть – разведка!

– Ну до чего ж заманчиво! – расхохотался Аверьянов. – Расколют – и в печь! Или в дерьмо. И не во имя великой цели, спасения или идеи, а «просто – вообще безо всяких причин»! Одуреть.

– Я так специально строю разговор, чтоб вы не обольщались. Когда в дерьмо сознательно лезешь, в голове сквозняк свищет.

– Н-да? – Коля подозрительно глянул на полковника. – А по вас сразу и не скажешь…

– Ага!

– Да нет, что вы с дерьмецом – это сразу заметно, конечно.

– Хамишь, капитан?

– Да нет пока вроде, – пожал плечами Аверьянов. – Я думал всегда, что разведчики – это несгибаемые борцы за идею. Работающие в самом сердце неприятеля, чтобы родная страна спала спокойно!

– Ну, будет, будет! Начитались муры.

– С практикой у меня не густо. Не могу спорить.

– Это дело поправимое, – улыбнулся Астахов. – Раз вы теперь с нами.

– А я теперь с вами? – искренне удивился Коля.

– Нет? – удивился, в свою очередь, полковник.

– Я должен подумать. Задача поставлена, техника, средства – понятны… Надо подумать.

– Не надо думать, капитан, – сухо сказал Астахов. – Вы уже слишком много узнали. Я ясно говорю?

– Вы хотите дать мне понять, что у меня уже нет выбора?

– Да нет, выбор есть. Только между чем и чем – вот в чем вопрос. Знаете, как товарищ Христос сказал: «Кто не с нами – тот против нас». Против! А против – это… Ну, вы сами понимаете…

– Догадываюсь. Вы намекаете на физическое устранение. Носитель государственной тайны особой важности. Либо я работаю на вас, либо меня – в распыл.

– А ты догадлив, капитан, – улыбнулся Астахов. – Только я ведь этого не говорил, заметь. Это ты сам сказал, верно?

– Верно. А я смотрю, мы уж на «ты» перешли? А что тогда «капитан»? Если люди – дрова, то отдельный человек – полено? Или чурка?

– А вот ерепениться, капитан, не надо. Не к лицу.

– Но это вы серьезно, что люди – дрова?

– Обычные люди? Конечно!

– И мы вот? И вы? И я?

– Да уж сказал же!

– Здорово! А можно я остановлюсь отлить, товарищ полковник?

– Ну зачем? Зачем такой тон, капитан? Ведь мы сработаемся, я ж чувствую. Вон, тормози, я тоже с тобой – за компанию…

Выйдя из машины, Аверьянов погрозил Астахову пальцем:

– На этой стороне нельзя пи2сать, товарищ полковник.

– Это почему?

– Запрещено! Идемте на ту сторону.

Перейдя встречную полосу пустынной трассы, офицеры встали лицом к лесу, слегка сойдя с дороги.

– А какая разница? – не унимался Астахов. – Тут лес, и там лес. На той стороне мочиться, на этой ли…

– Разница есть. Немалая, – уверенно кивнул Аверьянов. – Чуть погодя поймете.

Справив нужду, они снова пересекли шоссе, подойдя к автомобилю слева.

Аверьянов сел за руль и, ожесточенно хлопнув дверью, нетерпеливо забарабанил пальцами по рулю, ожидая, пока полковник дойдет до правой передней двери. Обойдя автомобиль и дернув ручку, Астахов обнаружил, что дверь заперта.

– Эй! – Астахов постучал по стеклу костяшками пальцев. – Чего ты запер-то?

Николай показал ему молча – обойди, дескать, подойди ко мне, к окну, поближе, – что скажу-то…

Обойдя вновь капот «опеля» – теперь уже в обратную сторону, справа налево, – капраз склонился к окну водителя: