Метро 2033: Изоляция Стрелова Мария
Разведчики натянули противогазы.
Гермодверь захлопнулась за их спинами.
Чернов положил руку на плечо женщине.
– На тебе лица нет. Не переживай. Они не первые, все когда-то начинали самостоятельно. А вспомни нас с тобой, мы вообще отправились черт-те куда, одни, не зная, что нас ждет.
– Они все мне как дети. Особенно Леша. Правильный мальчик, хороший. У него может быть неплохое будущее. Я волнуюсь. Никита вот никогда не отличался особенной рассудительностью. Мало ли… Ладно, хватит. Идем, – вздохнула Марина.
Очередной день подземной жизни клонился к завершению. Заместитель начальника бункера, убежденная атеистка и материалистка, подняла голову вверх, глядя на потемневший от времени потолок.
– Господи, если Ты есть, помоги нам…
Дверь открылась, толкнув Марину под лопатки. Высунулась бледная физиономия с красными глазами. Улыбка в сорок зубов, веселый юношеский взгляд.
– Марин Санна, все в порядке? Вы чего? – удивленно спросил дежурный, глядя в залитое слезами лицо начальницы.
Алексеева уже взяла себя в руки.
– Все в порядке. Ногу подвернула. Почему покинул пост? – сурово спросила она, отерев лицо рукавом камуфляжной куртки.
– Так я услышал, вы тут кричали, думал, может, случилось чего? – невинно захлопал глазами мальчик.
– Ничего. Если бы случилось что-то серьезное, включили бы сигнал тревоги. Займи свой пост и больше не смей открывать внутреннюю дверь до конца дежурства без специального распоряжения.
Марина встала. Ее мелко трясло.
– Марин Санна, страшно… – Мальчишка стыдливо опустил глаза.
– Чего страшно?
– Так там… Это… Мутант и Петр Василич…
– Чего? – удивленно спросила Марина.
– Так не убрали тела, вашей команды не было, а Андрей Савельич велел не убирать…
– Идем, – кивнула женщина.
В тесном тамбуре между внешней и внутренней дверью пахло кровью, паленой шерстью и каким-то особым запахом мутанта, похожим на смрад немытой клетки в зоопарке. К нему примешивался другой, особенный, знакомый с далеких студенческих лет – запах старых книг. «Похоже, обитают они по-прежнему в библиотеке корпуса», – подумалось Алексеевой.
Петя, точнее, то, что от него осталось, лежал в углу, лицом кверху. Его голова, поседевшая, кудрявая, была неестественно запрокинута, разбитые очки свисали на одной дужке. Довоенные очки. Старые, царапаные. Особая Петина гордость.
Лицо мужчины совсем не изменилось. С тех пор, как Марина раздобыла ящик препарата из лаборатории, старение не касалось жителей бункера. «Это все радиация, не стоит волноваться», – усмехалась Марина, когда Ксения, ее подруга, в очередной раз лезла с расспросами, почему в сорок они обе выглядят на двадцать. Знала б ты правду, Ксюшенька… Разве что волос у Петра Васильевича поубавилось… А на лице застыла гримаса боли и первобытный ужас. «А не стоило, Петенька, не стоило их бояться. Не испугался бы – остался жить…» – мысленно попеняла умершему мужчине Марина.
– Кирилл, пойди за нашими, тела – в туннель, к завалу. Петра похоронить тихо, людей наедине с покойником, – страшное, чужое слово резануло по ушам, отозвалось мурашками по спине, – не оставлять, никому не показывать. Мутанта оставить у завала, тоже втайне, огородников наших не пугай, прикрой тварь тряпочкой. Я посижу, пойди, позови кого-нибудь из наших, старших.
Огородниками называли обитателей бункера, трудившихся на третьем, самом нижнем этаже бункера. Там выращивали картошку и свеклу. День и ночь светили маломощные ультрафиолетовые лампы. Крохотные клубни вызревали в земле, не страшась насекомых. И без инсектицидов, в земле бункера мелкой твари не водилось. Недоумевали – что ж это, под стены не пролезают?
«Еще как пролезают. Только дохнут, не успев мутировать до размеров человека, как на поверхности», – думала Марина. И молчала. И кто бы знал, когда веселая, неугомонная Маринка, которую усадить и заставить замолчать можно было только интересной книжкой, стала вдруг мрачной, суровой и жесткой. И что творилось у нее в душе.
На нижнем этаже бункера проходила ветка Метро-2. Она тянулась на северо-восток, в сторону Кремля, и дальше, на юго-запад, к военным базам, где пересекалась с еще одной линией, идущей от Парка Победы. Со стороны Раменок, метрах в двухстах от станции-бункера, темнел завал. Обитателей последнего подземного пристанища чудом не затопило двадцать лет назад – грунтовые воды текли почти параллельно туннелю, небольшой тектонический сдвиг после взрыва – и все, хана, последний путь. Со стороны Центра стояли гермоворота, массивные, мощные. И не открывающиеся со стороны бункера. Нужные, полезные в этой жизни ученые – физики, химики, геологи, медики, даже если и выжили в корпусах соседнего МГУ, то все остались там, по ту сторону ворот. Если еще остались. Что там – никто не знал. Их, никому не нужных в послевоенном рухнувшем мире, замуровали в полной изоляции подыхать. Но они жили. Вопреки всему – жили.
Марина размышляла, вспоминала. Давно-давно, двадцать лет назад, они с историческим клубом отправились в поход. Хлестали осенние дожди, мокрая одежда не просыхала у костра. Тогда девизом стала фраза «Будем превозмогать!». Эх, знали бы они все, что мокрая одежда – всего лишь мокрая одежда, и когда-нибудь покажется она самым незначительным, самым легкопреодолимым препятствием в этой череде превозмогания…
«Интересно, хоть кто-то выжил из тех, кого я знала раньше?» – в который раз за все эти годы подумала Алексеева.
– Ты прости меня, Петя… – шептала она, глядя на изуродованное, искалеченное тело. – Прости, что подвела, что подставила, я же знаю, ты меня спасал, потому и погиб. Ты возмужал за эти годы. Стал совсем другим. Прости меня за то, что говорила двадцать лет назад. Прости, если что-то не так говорила недавно. Ты мне дорог, очень дорог. Петенька, Петя… Но я тебя не любила. Привязалась, но любила не тебя. Женьку любила. И сейчас люблю, ты ж теперь умер и сам все видишь и знаешь, лучше всех нас знаешь. И про нашу авантюру знаешь теперь, наверное. Если бы ты чудища не испугался, оно бы само от тебя летело, поджав хвост. Они такие вещи чуют. Мы сами еще не поняли, не осознали, кто мы такие есть. А они уже все поняли. И ты понял. А Жени моего уже в живых нет. Поди, Симферополь разбомбили в первую очередь, столица же… Петя, сколько я тебе всего сказать не смогла. Не поведала нашей тайны, а ты мог и должен был знать. Я расскажу тебе… Послушай…
Шепот Марины прервал тройной стук во внутреннюю дверь.
– Марин Санна, мы чудище забрать и Петра Васильича, – раздался из-за двери голос Кирилла.
«Держится мальчик. Дети бункера к смерти относятся проще. В мирные дни кто-нибудь согласился бы с разделанным на кусочки трупом оказаться в тесной комнате? Да и «философ» мало похож на Телепузика. Мы меняемся. А их генофонд, их полезное по нынешним меркам наследство – притупленные эмоции».
– Кирилл, прикрой монстра тряпкой. Несите его к завалу, огородников не подпускайте, панику не сейте. Труп Пети – в мешок, похоронить у завала.
– Марин Санна, так ведь запрещено хоронить в бункере, тела не разлагаются толком, это ж так скоро тут кладбище будет.
– Это лично мой приказ. И пусть Паценков попробует его оспорить. Выполнять, – устало ответила Марина. – Я подежурю. Свободны.
В тишине между дверями хорошо было размышлять и вспоминать. Алексеева вспоминала, как совсем молоденькой студенткой оказалась не в нужном месте, не в нужный час…
Всеобщая паника улеглась только спустя две недели. Первые дни в бункере были кошмарны, просто катастрофически ужасны. Перепуганные студенты жались у стен группками, преподаватели и сотрудники не могли установить порядок. В подземельях стояла невыносимая духота – на поверхности несколько дней подряд пылали пожары.
– Марина, вы-то что думаете? Когда уже обратно?
Один из студентов, тихонький отличник Вася, перепуганный до смерти, вымазанный землей и кровью, осторожно тронул девушку за рукав. Он был студентом на кафедре, которую курировала девушка.
Алексеева подняла усталые, заплаканные глаза.
– Вась, я не знаю. Ты думаешь, после того, что случилось, мы выживем и выберемся? Страшно…
Сквозь толстые стены бункера внешние звуки не проникали. Студенты сидели на втором этаже, у двери дежурили преподаватели и один из сотрудников охраны.
Поначалу было очень тяжело. Два дня ничего не ели, нужду справляли за углом. Запасы влажных салфеток быстро кончились, драгоценная, на вес золота минералка, чудом сохранившаяся в чьих-то сумочках, подходила к концу. Григорий Николаевич со старшими коллегами быстро сориентировался в ситуации и в спешном порядке исследовал бункер. Запасы консервов и тушенки были немаленькими, но прокормить сто пятьдесят человек спасшихся студентов, аспирантов и сотрудников долгое время было невозможно. Нужно было устанавливать единое командование.
На второй день раздали сухой паек – банку рыбных консервов и по два хлебца на человека. По кругу ходила чашка с застоявшейся, чуть горьковатой водой из найденной канистры.
Каждый час в разных концах большого зала бункера вспыхивали истерики, лились слезы, сбивались в кровь кулаки о бетонные стены. Запасы транквилизаторов в походном чемоданчике врача заканчивались, буйство грозило выйти из-под контроля.
А на третий день прозвучало страшное слово «смерть». Одна из девчонок, видимо, наглоталась стеклянной пыли, когда трескались окна. Ее рвало кровью, бедняжка непрерывно кашляла. Медик оказалась бессильна. Через час девушка скончалась.
В стенах бункера вновь запаниковали. Кто-то кричал, матерился в голос. Девочки плакали.
Марина сидела у стены на корточках, сжавшись, съежившись в комочек, и боялась поднять голову.
Бесконтрольная массовая истерика нарастала. Среди всего этого гомона и крика прогремел выстрел. В замкнутом помещении хлопок «калашникова» прозвучал неожиданно громко. Воцарилась тишина.
На бортике, шедшем вдоль стен, стоял Григорий Николаевич. В его руке дымился автомат. Заведующий кафедры поднял мегафон, и по убежищу раскатился его голос.
– Немедленно призываю к порядку! Прекратить панику и истерику! На нижних этажах бункера обнаружены рельсы линии Метро-два. Мы отправим отряд и попросим помощи. Нас спасут.
И будто в подтверждение его словам снизу загромыхали стыки рельс, раздался гудок.
Марины в этот момент в зале не оказалось. Она, перепуганная, при звуке выстрела побежала, не разбирая дороги, и не заметила, как попала на нижний ярус бункера. В кромешной тьме, дезориентированная, трясущаяся от страха, девушка вдруг увидела мощный луч прожектора. По наитию она спряталась в нише в стене и постаралась не дышать.
На рельсах показалась моторизированная дрезина, яркий луч прожектора облизывал стены.
Вниз уже торопливо спускались Григорий Николаевич и двое факультетских сотрудников.
С дрезины соскочили три человека с автоматами наперевес, в военной форме.
Смысл беседы ускользал от Марины. Ее перегруженный мозг просто отказался воспринимать информацию. Словно из-под воды до нее долетали гулкие, оборванные фразы:
– …фильтры в этом бункере не работают. Именно поэтому вам удалось сюда пробраться. Технический персонал мы вывели еще три года назад, когда здание НИИ выкупили под создание института. Система жизнеобеспечения вышла из строя и восстановлению не подлежит. Радиация постепенно проникнет в убежище, и вам от нее уже не спастись. Мы завалим туннель. Со стороны Центра предупреждены, что бункер заражен, поэтому гермозатвор они не откроют. Система связи отсутствует, так что не пытайтесь выйти на контакт. Можете попробовать выжить, но мне очень сомнительно, что у вас получится, – сухо изложил человек с четырьмя звездочками на погонах, держа Григория Николаевича на прицеле.
– Но там же люди! Там дети! – крикнул начальник бункера.
– Я повторяю еще раз. Радиация может распространиться по правительственной ветке, поэтому мы должны взорвать этот туннель, – отрезал мужчина.
– Мы все погибнем! Неужели вам мало жертв?! Попросите университетских впустить нас, мы их коллеги!
– Коллегами вы были в мирное время. Теперь силы ученых нацелены только на выживание. Вы все гуманитарии, ничего не умеете. Кормить лишних людей – пустая трата времени и ресурсов. Если кому-то понадобится написать историю, это сделает и физик, а вот вы никогда не сможете разработать новые лекарства и запустить генераторы. Лучше вам сдохнуть сразу и не мучиться, – хладнокровно посоветовал военный.
– Пожалуйста, помогите нам, не бросайте! – беспомощно умолял Григорий Николаевич.
Вдруг у одного из сопровождавших начальника сдали нервы. Пальцы сами нажали на спусковой крючок. К счастью, пули просвистели мимо. Военные тотчас вскинули автоматы и открыли ответный огонь. На поражение.
Девушка осторожно высунулась из своего укрытия. Двое сотрудников факультета лежали на шпалах лицом вниз. Григорий Николаевич отступил на несколько шагов, закрывая глаза от слепящего прожектора.
– Не надо! Я прошу вас, я умоляю вас, помогите нам, просто спасите нас, откройте гермоворота! Мы готовы сделать все что угодно, только пожалуйста, не надо изоляции! Нам не выжить! – беспомощно уговаривал заведующий.
– Мне плевать. Вы – биомусор, чем раньше сдохнете – тем вам же лучше. Сможете выжить – флаг в руки, значит, мы ошиблись. Дела правительства – не вашего ума дело!
Григорий Николаевич застыл, осененный внезапной догадкой.
– Правительства больше нет! Город заражен радиацией, на поверхность не подняться еще много лет, а вы просто бандиты! – крикнул он.
Эхо скакало от стены к стене, словно мячик.
– Какие догадливые. Даже жаль. Хочешь жить – стой на месте! Вам и так очень повезло, в хозотсеке на верхних этажах – противогазы, химзащита и фильтры. На всех не хватит, но можете попытать счастья. Жратвы хватит на пару месяцев, а там, может, одумаетесь и перестреляете друг друга сами, чтобы не мучиться. В капитанской рубке есть оружие и радиоаппаратура. Если повезет – наладите. И заметь, мужик, мы сегодня добрые, ничего не стали забирать.
– Я доктор исторических наук, профессор, а не мужик! Помогите нам! Здесь дети! Они ни в чем не виноваты.
– Профессор – х… – срифмовал военный. – Дерьмо ты, а не профессор. На кой хрен вы, историки, нам нужны? Что вы умеете? Да ни черта.
– Всего два дня прошло! Какого лешего вы так озлобились?! Вы можете нам помочь! – крикнул заведующий.
– Мы всегда такие были. Тьфу, святоша, мля. А теперь отвали! – Военный толкнул Григория Николаевича прикладом, и тот со стоном упал на рельсы. Дрезина тронулась в сторону Раменок, где ветка соединялась с той, что шла к Кремлю. К спасению. Или все же к смерти?
В туннеле глухо громыхнуло, казалось, весь бункер содрогнулся. Григорий Николаевич сел на рельсах, глядя, как в луче карманного фонаря из туннеля выбиваются клубы пыли. Мужчина выругался. Потом еще и еще. Обернулся на грохот. Руки Марины соскользнули по холодному металлу, девушка полетела из ниши вниз, на рельсы. Григорий Николаевич, вскочив, подхватил ее под локоть.
– Все слышала?
Марина торопливо закивала. Она была испугана, бледна, губы прыгали – казалось, девочка вот-то заплачет.
– И что мне с тобой делать? Расстрелять, выставить наружу? Ты же понимаешь, что никто об этом не должен знать…
Марина не выдержала и заревела.
– С другой стороны… – Григорий Николаевич будто беседовал сам с собой. – Мне сейчас как никогда нужен помощник. А с тобой мы сработались. Ты верная, ответственная… Ты будешь мне помогать, поняла?
– Поняла… – прошептала Марина.
До нее наконец доходил ускользнувший смысл беседы военных, взорвавших последний туннель к спасению, и заведующего.
Фильтры бункера…
…На следующий день Григорий Николаевич и несколько студентов отправились осматривать завал. На сотом метре чернела груда обломков вперемешку с землей. Под ногами хрустела бетонная крошка, в воздухе до сих пор стоял тяжелый пыльный запах.
В завал уходили рельсы, путь к спасению и завершению изоляции. Новые жители убежища стояли у земляной стены и молча смотрели на непреодолимую преграду. Лучи фонарей облизывали полукруглые своды.
– Надо бы копать, – мрачно подвел итог Кошкин, снимая с плеча саперную лопатку.
– Бесполезно, – мрачно возразил Ваня Волков, студент-историк, рослый парень, заросший за несколько дней под землей темной щетиной.
– Надо попробовать, – повторил самопровозглашенный начальник.
Григорий Николаевич первым воткнул лопатку в нагромождение обломков, подавая пример.
Несколько часов подряд студенты разбирали казавшуюся бесконечной земляную стену, но не продвинулись дальше полуметра, лишь сбили руки в кровь, пытаясь вытащить крупные куски бетона.
Две плиты упали друг на друга и встали вертикально, перегородив проход. Копай – не копай, бесполезно. Без специальной техники с места не сдвинешь.
– Кажись, докопались, – печально заметил Ваня, отирая со лба пот. На его лице остались грязные разводы, волосы были густо припорошены пылью. Парень был похож на шахтера-рудокопа, не хватало каски и вагонетки. Волков сплюнул на пол и в сердцах швырнул лопату в стену.
– Докопались, – подтвердил Кошкин, глядя перед собой. Задумчивый, растерянный, руководитель чувствовал себя старым и никчемным. – Без экскаватора тут не обойтись. Да только вот где его взять теперь…
Последний возможный путь к спасению был отрезан. Остался только гермозатвор, стальная стена, спрятавшая их последнее пристанище от остального мира…
«Тук-тук-тук». Марина вздрогнула, вынырнув из своих мыслей. Внутренняя дверь. Слава богу.
– Приказ выполнен, Марин Санна. Все в порядке. Петра Василича закопали в завале, монстр ваш там же валяется, под тряпками. Никто не узнал.
– Молодец, Кирилл. Занимай свой пост. Через полчаса пришлю смену.
– Марин Санна…
– Ну? – Алексеева нетерпеливо повернулась.
– Марин Санна, что с разведчиками нашими? С братиком моим что, с Лешкой? – спросил Кирилл, опуская взгляд.
Женщина вздохнула. В такие моменты она проклинала себя и весь мир. Терять своих близких – дико больно. Сказать об этом – тяжело. А сообщить о смерти чужого родственника – невозможно и вовсе.
– Леши больше нет. Его сожрал «философ». Прости, Кирюш… Мне очень жаль.
Марина так и не смогла встретиться с мальчиком глазами. Почему-то она не сразу вспомнила, что это – младший братец разведчика Леши. Пятнадцатилетний юнец Кирилл.
– Марин Санна, почему так случилось? Почему он, почему он погиб? Мы же сироты, у нас никого нет…
– У вас есть я, Кирюш. Я помогу. В любой беде.
Слова звучали глупо, странно. Да и мир, в котором не осталось и трети вещей, которые обозначались прежними словами, не мог доверять такой эфемерной субстанции… «Глаголом жечь сердца людей» безвозвратно кануло в прошлое. Теперь это был мир действия, мир жестокого конкурентного выживания. «Допрыгался, царь природы?» Мир четырех стен, мир, где нет неба. Этого ли ты хотел, человек?
Кирилл понуро поплелся к внешней двери. Да, эмоции притуплены, иначе в этом бункере все бы давно сошли с ума, но ведь и у волка есть чувства, чувства любви и верности. «А мы… Мы хуже волков…» – скользнула чужая, отрешенная мысль. Марина закрыла внутреннюю дверь и медленно побрела в сторону медпункта. Ей еще нужно было проведать Ваню.
Глава 3
Трудом и знанием
В медпункте было тихо и пусто. Марина взглянула на маленькие часики на столе медика – время обеда. Пожилая Людмила Владимировна, одна из последних «старших» – довоенный врач институтского корпуса, отправилась на второй этаж, где из большого котла разливали суп. Систему питания в бункере налаживали централизованную, добытая в разрушенной столовой электрическая плита была единственной, а костры разжигать запрещалось строго-настрого – в закрытом помещении отравиться дымом было проще простого. Еду готовили по очереди назначаемые Василием – помощником Андрея – дежурные, посменно, три раза в день. Вторая смена дежурных отмывала кастрюлю и миски. В условиях железной дисциплины обед выдавался по часам. Марина нахмурилась – прием пищи она пропустила. Так бывало и раньше, но верный Петя припасал для нее миску супа, относил в кабинет, где можно было доесть его хотя бы холодным. Теперь заботиться о начальнице было некому.
– Петя, Петенька… Почему именно ты? – горько прошептала Алексеева.
За ширмой заворочались. Послышался стон.
– Марин, ты? – раздался слабый голос Вани. Он характерно картавил.
– Да, я. Как ты? – Женщина зашла за ширму.
Ваня Волков, один из коллег Марины по факультету, молодо выглядящий мужчина с темной бородой и сединой на висках, лежал на кушетке у стены. На его щеках играл болезненный румянец, рука была перевязана бинтами.
– Жить буду, не помру, – в тон ей отвечал Волков.
– Только рука? Или еще что-то?
– Только рука. Меня Петя прикрыл, когда я дверь отпустил. Пока «философ» его пытался сожрать, я тварь и шлепнул. Прости, Марин. – Ваня отвел взгляд, сообразив, что женщине больно слышать про Петра Васильевича.
– Ничего. Значит, так было нужно. Он спас тебя и меня. Нечаянно или осознанно – я не знаю. Мне важно, чтобы ты поправился. Если бы мы оплакивали каждого умершего, рыдали бы до сих пор. Ваня, ты мне нужен сейчас. В планах вылазка, потом нужно озаботиться вакцинацией.
– Марина, – Ваню передернуло от слова «вакцинация», – мы уже который год колем себе фиг знает что. Ты мне одну вещь скажи: почему именно геронтологические препараты? Может, стоило бы колоть что-нибудь для иммунитета, искать панацею от радиации? Зачем ты пытаешься сохранить нас вечно молодыми?
– Потому что так нужно. Ты не понял, что даже если каждый месяц ты меня будешь спрашивать об этом, мой ответ не изменится? Так как твоя рука? Что у тебя там?
– Перелом и открытая рана, у этой тварюги зубы – кость пополам раскусывают только так. Срастется. Но в экспедицию с переломанной рукой не пойду.
– А я тебя с переломанной рукой и не возьму. И вообще никого не возьму. Одна пойду.
– Сдурела?
«Ванечка, Ванечка… Знал бы ты правду!»
– Ничего. Автомат в руках держать умею, отобьюсь, – бросила Марина.
– Если не вернешься, все твои тайны и интриги станут общедоступными! И представь, что тогда будет с бункером, – прошептал Волков.
Марина ухмыльнулась. У нее хватало ума носить записную книжку с собой в поясной сумке, поэтому тайны умрут вместе с ней. «Или с последней каплей препарата», – про себя добавила Алексеева.
– Ничего не случится. Тебе вкололи промедол?
– Не, повязка новокаином пропитана. Промедол беречь надо, его мало, а новокаин так не спасет, как шприц промедола при травме на поверхности.
– Больно? – участливо спросила Марина.
– Да не маленький, потерплю. Сейчас Людмила Владимировна супчику принесет, поем – и отсыпаться.
– Лады. Отдыхай. А я побегу, у меня еще дел достаточно.
– Бывай, – улыбнулся Ваня.
Марина закрыла за собой дверь медпункта. «Молодец, держится. А сколько натерпелся – страшно подумать…»
Заместитель начальника бункера спустилась по шаткой лесенке на второй этаж в надежде успеть к окончанию обеда. Но не успела – все уже доели, и дежурные унесли миски и котлы в мойку.
Сейчас взрослое население бункера разошлось по своим делам, а восемьдесят три юных обитателя бункера – от пяти до семнадцати лет – сидели прямо на полу рядами и слушали, как Василий, помощник Андрея Савельевича, читает лекцию по истории.
Когда случилась Катастрофа, Григорий Николаевич вместе с коллегами решил сделать в изолированном бункере оплот культуры. Иного выхода не было: в замкнутом пространстве, в изолированном помещении, свободное время становилось губительным. От безделья развивалось вольнодумство и бесконтрольная массовая паника. Решив неотложные проблемы с питанием, освещением и водоснабжением, профессор Кошкин быстро справился с организацией досуга в новом, непривычном для исчезнувшего мира социуме.
Студентов в свободное от обязательных работ время усаживали рядами в бункере, и каждый из выживших преподавателей рассказывал что и как умел. Среди спасшихся оказался один экономист, по совместительству математик, четыре профессора-историка, в том числе несостоявшийся научный руководитель Марии Филипп Игоревич, медиевист. Правда, долго он в бункере не прожил – всего два с половиной года. Также спаслось трое философов и охранник, который преподавал молодежи средства самообороны, устройство «калашей» – их в бункере оказалось десять, – и выживание при радиации. Именно это оказалось самым ценным навыком. Охранник, правда, тоже долго не протянул – сказывались постоянные дежурства на верхнем уровне, да и возраст у него был немолодой.
Теперь – сами уже немолодые, умудренные практическим прикладным опытом и базой знаний, бывшие студенты – историки, философы и политологи – передавали накопленные сведения молодежи.
Всего преподавателей было восемь. «Уже семь…» – горько подумала Марина. Ваня рассказывал подрастающему поколению историю Советского Союза. Вскочив на грубо сколоченный ящик, заменявший трибуну, он вдохновенно вещал про Ленина и Сталина, про Вторую мировую войну и Интернационал. Молодежь, никогда не видевшая внешнего мира, в такие моменты замирала и слушала раскрыв рот. Марина преподавала пение и рисование (вспомнился прежний опыт – до Катастрофы, помимо работы на кафедре, женщина занималась пением с детсадовскими детьми). Когда стройный хор голосов оглашал своды бункера, время замирало. В гробовой тишине чуть хрипловатые от долгого пребывания под землей, видоизмененные из-за мутации рты выводили «Россия – священная наша держава!», замысловатые русские народные песни и средневековые хоралы, коих Марина еще помнила несколько штук. Добытый в подвале магазина электроники синтезатор барахлил, постоянно выходил из строя, но ценился как величайшая святыня. Без разрешения Марины к нему не мог прикоснуться никто, даже Андрей Савельевич. А те, у кого обнаружились способности к рисованию, охотно пачкали блокноты шариковыми ручками и залитыми спиртом фломастерами, такими желанными и дорогими. Костя, один из студентов-историков, показывал приемы самообороны, учил молодежь собирать и разбирать выведенный из строя «калашников», показывал, как правильно целиться, маскироваться, где находятся болевые точки и нервные узлы. Ирина, девушка-философ, рассказывала новому поколению о великих ученых прошлого, заставляла их думать, познавать себя. Марина уходила с ее занятий подавленной и грустной. Слишком много самокопания в этом мире до добра не доводило, поэтому занятия Иры она контролировала лично. Cogito ergo sum, «пока я мыслю, я живу», – но этого самого «когито» в мире, где не живут, а выживают, не могло быть слишком много.
Сейчас ребят обучал Василий. Мужчина был несколько старше их всех, когда случилась Катастрофа, он заканчивал аспирантуру. Вася преподавал математику и элементарную физику – насколько сам знал и насколько помнил. Ребята галдели, не слушали – математик даже прикрикнуть толком на них не мог. Да и понимал, что предмет, казавшийся бесполезным на поверхности, сейчас еще больше потерял смысл. Цепочки формул, какие-то непонятные знаки для старших, таблица умножения для малышни – все это казалось подрастающему поколению скучным.
– А ну, тишина! – прикрикнула Марина, приветственно помахав Васе рукой.
Ребята сразу притихли, как-то сжались, стараясь казаться незаметнее.
«Неужели меня так боятся?» – невесело подумала Марина. Подумала – и тотчас кивнула самой себе. Боятся. Еще как. Уважают, но страшатся. И тому есть причины.
Василий продолжал урок. Алексеева прошла дальше. Вон, у стены скатана в рулон карта России. Разведчики еще лет десять назад раздобыли чудом уцелевший ламинированный кусок бумаги полтора на полтора метра. Это спальное место Ксении Андреевны, девушки-историка, которая занималась до войны исторической географией. Сейчас ей выпала честь обучать детей премудростям землеописания. Ксюша сидела у стены и рисовала в блокноте, периодически задумчиво покусывая ручку.
– Привет. Чем занята? – улыбнулась Марина, присаживаясь к ней.
– План местности по памяти рисую. Посмотришь? – приветливо ответила женщина. С бывшими коллегами отношения у Марины складывались довольно удачно.
– Посмотрю. – Алексеева взяла у Ксении блокнот. – Это Ломоносовский проспект, что ли? Довоенный? Ты еще помнишь, как он выглядит?
– Ну, ты же помнишь, как в Симферополе вдоль реки Солгир пройти от железнодорожного вокзала до авто, – усмехнулась Ксюша. – А была-то там пару раз. А я по Ломоносовскому каждый день в универ таскалась от метро.
– А вот на больное место давить – некрасиво, – мягко пожурила ее Марина. – Но сейчас ты ошиблась. После войны все давно уже разворотило, и выглядит план совершенно иначе.
– Да я представляю, надо думать. Только детям покажу, как и правда было. Они чаще начали спрашивать, что там, на поверхности.
– Поколение разведчиков растет. В советские годы все хотели стать космонавтами. В наше время это ушло в прошлое, было крутым сидеть на попе ровно и ничего не делать, зато деньги грести лопатой, в чести были профессии бизнесменов, банкиров и прочей шушеры. А теперь, когда деньги уже ничего не значат, снова в моде стали опасные профессии. Только она у нас одна. Разведчики. Что это – регресс или цикл?
– Регресс. Цикла быть не может. Нечего восстанавливать. Видела, чего приволокли из последней экспедиции?
– Из той, которую Паценков отправил?
– Ну да. Мне Миша принес, он мне постоянно что-нибудь интересное приносит. – Ксения вытащила зажатый между страницами блокнота листок.
Заляпанный кровью клочок бумаги. Марина торопливо скользнула по нему глазами.
«…черные лезут. Они не боятся радиации, живут на поверхности. Не боятся прожекторов и идут на пули… Выглядят как люди, ходят на двух ногах… Щупальца жалят… Спасите. ВДНХ…»
– Откуда это? – спросила Алексеева.
– Мишка с земли поднял. Видимо, у какого-то местного разведчика выпал. Не знаю зачем, но очень ему этот клочок приглянулся. Он вообще до сих пор верит, что мы можем связаться с внешним миром. Только метрошники нам двери не открывают, – вздохнула Ксения.
«И не откроют!» – зло подумала Марина. Однако вслух спросила:
– Что думаешь на этот счет?
– Насчет черных? Мутанты, наверное. Сожрут ВДНХ, костей не оставят. Жалко. Я, помнится, каждый день через ВДНХ из Пушкино ездила на автобусе. Красивая станция. Особенно решеточки на вентиляции круглые нравились.
– Мутанты? На двух ногах, которые осмысленно идут под пули?
– С чего ты взяла, что осмысленно? Они чуют добычу.
– Добычу? Не, будь это бездумные животные, инстинкт самосохранения взял бы верх. Это хомо новус, новый король верхнего мира.
– Ты со своими теориями совсем с ума сходишь, – усмехнулась Ксюша. – Какой хомо новус? Может, конечно, и новус, но то, что хомо, – очень сомнительно. Последние люди отсиживаются по бункерам и убежищам, как тараканы…
– Как знать, как знать, – покачала головой Марина. – Ладно, Ксюш. Пойду я. Еще дел полно.
Еще из «старой гвардии» в бункере оставался Юра, бывший политолог, единственный, пожалуй, человек, который мог объяснить подрастающему поколению, почему они оказались здесь. Юру уважали, молодежь ходила за ним хвостом, его теории о будущем мира сего поселяли в души надежду. Марина горестно усмехнулась. «Надежду… Что же, надежда помогает выжить. Но разве выживание – самоцель в этом мире? Выжить – чтобы стать? Кем?»
– А еще был Петя. Но теперь его нет. Просто все как… Был – и нет… Не стало – так бездарно и так просто… – прошептала женщина.
Их оставалось четырнадцать. Четырнадцать тех, кто помнил прошлый мир, в этом проклятом бункере, последнем пристанище.
Был Андрей Савельевич, их бессменный начальник.
Любаша – агротехник, женщина немолодая, но с горящим взглядом. До войны Люба каждое лето проводила в деревне далеко за МКАД, копалась на огороде. Ее розы каждый год в начале осени украшали кабинеты. Навыки Любы в выращивании растений спасли бункеру жизнь. Это она первая додумалась до применения ультрафиолетовой лампы, уговорила команду разведчиков совершить опасную вылазку далеко в город в поисках мешка минеральных удобрений, она разбила грядки на нижнем ярусе, и теперь мелкая, жухлая картошка, морковь, свекла – самые неприхотливые корнеплоды – составили основу рациона подземных жителей.
Была Валя – старший повар. Она единственная из оставшихся «старых» не была студенткой. Ее спасло то, что столовая находилась на первом этаже, и молодая женщина успела скрыться в убежище, когда началась бомбежка.
Миша, старший разведчик, муж Ксении. Как сказать – муж… В бункере браки заключались начальником, и в условиях меньшинства мужчин измена оказывалась морально и этически оправданной… Миша за двадцать лет стал опытным разведчиком, зараженную поверхность и разрушенные, кишащие мутировавшими тварями кварталы Раменок он знал наизусть. Когда через два месяца узники бункера решились высунуться на поверхность, он первый отвоевал себе костюм химзащиты, и с тех пор почти не расставался с ним. Они с Мариной вместе поднимались в разрушенный корпус в первый раз, когда группа разделилась, и их кратковременная вылазка была страшной. Мишка на руках дотащил Марину до дверей бункера, когда она, перепуганная до смерти, не могла идти…
За два месяца жизни под землей централизованное управление бункером наладилось. Нужно было организовать вылазку на поверхность. Неизвестность томила и пугала больше всего. Нарастали панические настроения, поэтому созрела необходимость идти и проверять, узнавать, решать…
Тогда о мутантах речи еще не шло. Страшна была радиация, стелившаяся по земле, набившаяся в землю и в стены. Опасна была радиоактивная пыль, усеявшая город.
Михаил Чернов первый вызвался идти в разведку, когда Григорий Николаевич кинул клич. В тот день начальник вызвал к себе Марину.
– Ты идешь с ними, – сказал он.
Девушка побледнела. В ее памяти не померк кошмар, который творился на поверхности в день Катастрофы.
– Почему я? – прошептала она.
– Потому что ты моя правая рука. И раз на тебя возложили эту большую ответственность, ты должна оправдать надежды. Тебе я доверяю, и, как ты поняла, доверяю безоговорочно. И потом, только тебе я могу сказать, что именно нужно принести с поверхности.
– Вы про еду?
– Да, и про нее тоже. Читай.
Марина скользнула взглядом по листу бумаги.
– Из лаборатории? Но там же, наверное, все сгорело?
– Ваша задача узнать это. Ты все поняла? Единственное, что может нас спасти, – лекарство из лаборатории геронтологии. Людмила Владимировна вспомнила, что в нескольких кварталах отсюда находилось некое закрытое медицинское учреждение. Там шли правительственные разработки множества лекарств, в том числе интересующая нас вакцина от старости. Ты должна проверить, не осталось ли в здании экспериментальных запасов. Они – наш путь к спасению. Осознала? – сурово спросил Григорий Николаевич.
– Осознала. Если не найду?
– Если не найдешь – плохо будет всем. Свободна. Через десять минут у второй гермодвери – инструктаж.
Инструктировал небольшой отряд начальник охраны, Павел Александрович.
– Ваша первоочередная задача – разведка. Не вступать в перестрелку…
– С кем? – удивленно спросил Миша.
– Мародеров в городе может быть достаточно, спустя два месяца разграбить остатки не успели, а радиационный фон должен упасть. Я не знаю, что ждет вас наверху. Я не знаю, как долго удержит радиацию химзащита и сможет ли вообще.
– Что значит – сможет ли вообще? Вы посылаете нас на верную смерть? – вскрикнул бывший студент первого курса Николай.
– Не перебивай. Я не даю гарантий. Просто не могу их дать. В любом случае, слушайте дальше. В низины не спускайтесь, в воронки не влезайте. Там могут скопиться газы. К примеру, хлорциан. Или соляная кислота, если шли дожди. Если увидите, что по земле стелется что-то зеленое, – бегите. Не рискуйте лишний раз. Противогазы не снимать ни под каким предлогом. Автоматы держать на предохранителе, без надобности не использовать. Не разделяться. Командиром отряда назначаю Михаила Чернова. Миша, инструктаж понял?
– Понял, – мрачно ответил парень. – А вы? Вы с нами не пойдете? Почему? Вы посылаете вчерашних студентов без сопровождения в неизвестность? На смерть? На что?
Вокруг зашумели.
– Чернов, отставить истерику. Ты сам вызвался добровольцем. За язык тебя никто не тянул, – холодно ответил Григорий Николаевич, появляясь из-за двери. – Ты уверен, что хочешь знать правду?
Читать бесплатно другие книги:
