Наследник Залевский Сергей
– Нет… пожалуй, нет… А вот о других кандидатах в туран-баши узнать бы хотелось. Кажется, еще племянники есть?
– Есть, двое, – сообщил Сергеев, не дрогнув бровью. – Курбанов Нури Дамирович, тридцать восемь лет, глава Первого президентского банка, по нраву – плейбой, делами не занимается, в политике не котируется, прожигает жизнь в Ницце и на курортах Италии. Более реальным наследником может считаться Курбанов Саид, тезка дяди-президента. Тридцать пять лет, министр финансов и глава Второго президентского банка; хитер, энергичен и умело оттесняет старшего братца. Их отец…
– Еще и отец есть! – воскликнул Каргин.
– Есть, и даже находится в добром здравии. Курбанов Дамир Саидович, младший брат туран-баши и бейлербей Дивана. Иными словами, премьер-министр и один из возможных наследников. Коллекционирует старинную французскую мебель, картины и другие произведения искусства.
– Им тоже приготовлены подарки?
– Разумеется. – Сергеев любовно огладил сейф. – У туран-баши и его супруги масса родичей, и всех мы выявить не смогли. Впрочем, ключевые фигуры известны, а с остальными придется импровизировать.
Для человека власти, особенно владыки и политика, опасно иметь двух или трех наследников, подумал Каргин. Большая сумятица будет в этом королевстве, когда туран-баша отправится в сады аллаха… Пожалуй, решил он, у старого Халлорана были свои резоны, чтоб разобраться с наследниками пока живой и не тянуть с подобными делами. Жаль только, что пострадали безвинные, все население Иннисфри, две сотни человек… Но здесь, если случится заварушка, кровью умоются тысячи! Собственно, кровь уже течет: узбекская оппозиция, казахская оппозиция, банды в горах, мятежные районы наподобие Чечни, граница с Афганом и наркоторговцы…
– Ну, перейдем к нашей пропаже, – произнес Каргин. – Итак, Барышников и Прохоров отправились ужинать в…
– …"Достык", – подсказал Сергеев. – Это дальше по Рустам-авеню, около площади Евразии. Очень дорогое заведение с национальной кухней. Плов, манты, долма и бар с девочками.
– Благодарю. Отправились в начале шестого и, как выяснила полиция со слов работников ресторана, в восемь вечера ушли. Машину не брали, потому как близко… Трезвые ушли, не качаясь… Что нам известно еще? Какие факты?
Он повторил сказанное на английском, но Флинт лишь развел руками. Неприметное лицо Сергеева оживилось.
– Фактов нет, но есть соображения, – медленно промолвил он. – Во-первых, люди из «Достыка» чего-то не договаривают. Был я там, беседовал с официантами и метрдотелем… Темнят! Дело, однако, поправимое – пошелестим бумажками, узнаем. Во-вторых, хоть наши коллеги в восемь ушли, это не значит, что они отправились в «Тулпар». Время детское, могли склониться к соблазнам плоти… Тем более, что по дороге к отелю восемь баров, и в каждом – целая выставка гейш и куртизанок.
– Все кабаки проверены? – буркнул Перфильев.
– Да. Все восемь обошел, но, к сожалению, наших там не видели. – Сергеев опустил веки над серыми выцветшими глазками и покачал головой. – Теперь третье: несмотря на щедрую мзду и обещанные наградные, местная полиция бездействует. Похоже, ей известны похители – или, не приведи Господь, убийцы – однако должного усердия отметить не могу. Хотя плачено и переплачено.
– Можно ли подключить к розыскам другие структуры? – после недолгого раздумья спросил Каргин. – Не туранцев, а, предположим, профессионалов из всяких зарубежных ведомств?
Сергеев с грустным видом пожал плечами.
– Должен вас разочаровать, Алексей Николаевич. Внешняя разведка ФСБ в этом регионе еще не действует, сеть пока не налажена – ввиду малого времени и отсутствия финансов. То же у американцев – три агента ЦРУ при их посольстве, бездельники и дилетанты. Есть, конечно, британцы, но это такой уровень конспирации, что днем с огнем не сыщешь. Я, во всяком случае, не берусь.
Примерно о том же говорил коммодор, мелькнула мысль у Каргина. По международным меркам Туран считался заштатной дырой, где ни одна из приличных разведок – за исключением, быть может, англичан – своих агентов не держала. Со временем все, конечно, переменится, ибо сокровищ в этой дыре не счесть, но в данный момент специалисты нужного профиля здесь отсутствовали. Само собой, если не считать Сергеева.
Каргин прошелся по комнате, от стола к широкой застекленной двери, ведущей в лоджию, пересчитал компьютеры (их было три), окинул взглядом сейф и поинтересовался:
– Кто-то из наших мог быть причастен к исчезновению Прохорова и Барышникова? Юрист, переводчик или этот инженер из челябинского КБ? Что они вообще за люди?
Сергеев подумал, напрягся и, повернувшись к начальству лицом, в очередной раз забубнил:
– Максим Олегович Кань, двадцать восемь лет, мать – татарка, благодаря чему с детства знает татарский и туранский. Закончил Восточный факультет Ленгосуниверситета, владеет персидским, арабским, немецким, английским и французским. Холост, наивен, и во всех проблемах, кроме лингвистики, полный лох. Юрий Данилович Гальперин, тридцать лет, женат, закончил МВТУ имени Баумана, специалист по двигателям и, вне этой сферы, такой же лох, как наш переводчик. Ведущий конструктор, а последний год – референт Барышникова и предан ему до гроба. Всеволод Петрович Рогов, юридический поверенный, сорок пять лет…
– Достаточно, – прервал отставного подполковника Каргин. – Я так понимаю, что среди наших ренегатов нет, хотя имеются лохи.
– Молодежь нынче пошла инфантильная, – с меланхолическим видом заметил Сергеев. – Продукт эпохи развитого социализма.
– Вымрут скоро инфантильные, – сказал Перфильев и уставился на Каргина. – Что будем делать, Алексей?
Теперь все трое глядели на него, и Каргин ощутил то же самое, что чувствует вступивший в битву генерал, от коего ждут приказов: куда перебросить конницу и выдвинуть пехоту, где выстроить редут и где поставить батареи. Может, вообще пора трубить в атаку? Пожалуй, пора, решил он и молвил:
– Значит, диспозиция такая. Сергеев отправляется в «Достык», и с ним – Балабин и кто-нибудь из охранников. Денег за правду не жалеть, а если деньги не помогут, пусть Балабин поднажмет… аккуратно нажмет, но энергично. Оружие у нас имеется?
Сергеев моргнул.
– Откуда оружие? Мы коммерсанты, мирные люди… У секьюрити – только дубинки и один кастет на четверых.
– Займешься оружием, тоже аккуратно, но энергично, – сказал Каргин Перфильеву. – Нельзя нам в такой ситуации без оружия. Достанешь? – Влад кивнул. – Вот и хорошо. Машину возьми, деньги и пару своих ребятишек для подкрепления. Тут наверняка подпольный рынок есть, но лучше туда не соваться. Надежного человека поищи или отбери у местных мафиози, только без шума и пыли. – Он повернулся к Сергееву. – Из наших хором другие выходы есть? Кроме парадной лестницы и лифта? Оружие, даже в сумках, через главный вход тащить не стоит.
– В конце коридора – тамбур и черный ход во двор, а оттуда – на Бухарскую улицу. Во дворе стоянка для машин гостей. Не охраняемая.
– Отлично. Теперь с главным нашим делом. – Каргин перешел на английский. – Флинт с переводчиком арендуют конференц-зал отеля, а заодно ресторан, потом садятся на телефоны и обзванивают все посольства, газеты и прочие СМИ, особенно корпункты зарубежных журналистов. Завтра, в семнадцать ноль-ноль мистер Алекс Керк, президент «Халлоран Арминг Корпорейшн», дает пресс-конференцию, а после нее – банкет. Море халявной выпивки, устрицы, цыплята табака, ну и что там еще положено…
– Тема? – деловито поинтересовался Флинт.
– Мы собираемся строить здесь фабрику, если будет на то благословение властей. Фабрику по производству грушевого компота для армий США и европейских союзников. Если убедимся в качестве местных фруктов, построим что-нибудь еще. К примеру, завод горюче-смазочных материалов и нефтепровод через Каспий и Иран до Турции.
– Или до Индии, – добавил Генри Флинт, проявив присущую морским пехотинцам смекалку. – Будет исполнено, босс! А что касается банкета… С устрицами здесь напряженно, но есть осетрина и черная икра. Щелкоперы из «Вашингтон Пост» и «Нью-Йорк Геральд» очень падки на икру… думаю, из-за икры и нефти они и забрались в такую даль.
– Само собой не из-за груш, – сказал Перфильев, уловивший смысл последней фразы. – Груши они могут дома околачивать.
– Икры не жалеть, – распорядился Каргин и махнул рукой. – Совет окончен, все за дело! А сюда пригласите Гальперина. Хочу с ним технические вопросы обсудить.
Трое его подчиненных вышли. Каргин покружил по комнате, бесцельно касаясь то серого компьютерного монитора, то факса с созвездием кнопок и клавиш, добрался до распахнутой двери и очутился в лоджии. Она была широкой, просторной, тянувшейся вдоль комнат люкса, и выходила на Рустам-авеню, бывшую улицу Ленина. Здания на ней стояли прежние, однако вывесок на русском было маловато, все больше туранские, хоть и кириллицей. Лозунги и портреты, которым полагается висеть на главной улице столицы, тоже переменились: лозунги славили теперь не партию, а народное единство, родимый край, его неистощимые сокровища, клеймили врагов-раскольников и призывали вступать в армию. Что же касается портретов, разнообразие не поощрялось: со всех смотрел туран-баша, мудро улыбаясь своему народу или простирая к нему раскрытые в обьятиях руки.
Однако, несмотря на перемены, Туран в восприятии Каргина не был чужой землей. Это связывалось не с детской памятью, не с теми тремя-четырьмя годами, проведенными в Кушке, но, скорее, со всем его воспитанием, жизненным опытом и взглядом на мир. Страна, которой он служил, была для него не просто территорией от южных гор до северных морей, а совокупностью населявших ее народов, той частью человечества, которую он клялся охранять и защищать, не различая узбека от русского, грузина от эстонца. Все они были его соотечественниками, а земли их и языки были его землей и языками, ибо Каргин еще принадлежал к тому поколению, которое об этом не забыло. За ним, возможно, придут другие, только родившиеся или вовсе еще не рожденные, и для них Туран, Литва или Армения будут заграницей, такой же, как Швеция или Канада. Или не будут, думал Каргин, глядя на ущелье улицы внизу. Не будут, потому что людям, прожившим вместе не одно столетие, трудно обособиться и разорвать соединявшие их нити. Вон, надписи на туранском, а буквы-то русские…
За его спиной кто-то вежливо кашлянул, и он вернулся в комнату.
Юрий Гальперин был тощим, длинным, нескладным, и фигурой походил на знак интеграла: стриженая голова откинута назад, а ступни в кроссовках сорок шестого размера торчат вперед. Но, как случается нередко, комическое впечатление исчезло, едва он заговорил. Речь его была четкой, уверенной, а голос – сочным баритоном, не хуже, чем у оперного певца. Может, Гальперин и казался лохом, но лишь тогда, когда молчал.
– Вызывали, Алексей Николаевич?
– Приглашал, Юрий Данилович. – Каргин кивнул на кресло. – Если вы не против, обойдемся без отчеств. Хочу расспросить вас о «косилках» – не столько о технических данных, они мне в общих чертах известны, сколько об истории вопроса. Кто, когда, зачем… И, конечно, что мы имеем в результате – здесь, в Туране, и в Челябинске, в вашем КБ.
Кивнув, Гальперин ткнул пальцем клавишу включения компьютера, вытащил из кармана лазерный диск и вставил в дисковод. На мониторе возникло нечто похожее на корабль – широковатый низкий корпус, мачты с большими пропеллерами, ракетные установки. Корму вдруг прорезала щель, часть обшивки отъехала вниз, превращаясь в пандус, и из недр судна резво выскочила БМП, а за нею – взвод десантников.
– Экраноплан, «каспийский монстр», как его прозвали на Западе, – молвил Гальперин. – Я слышал, что вы, Алексей, человек военный… Приходилось ходить на таких? Или хотя бы видеть вблизи?
Каргин, с большим интересом разглядывая аппарат, паривший над землей, сделал отрицательный жест.
– Видел только на картинках, Юра. Зверь машина!
– Еще бы! Прототип, разработанный нашим КБ, был построен в 1979 году, на опытном заводе в Горьком. Небольшую серию заложили здесь, в Туране, и эти машины вошли в состав Каспийской флотилии. Предназначены для разведки и высадки диверсионных групп. Скорость около двухсот узлов, грузоподъемность двадцать тонн, дальность хода шестьсот миль, действуют даже в штормовых условиях, при высоте волны до четырех баллов. Берут на борт сто пятьдесят десантников в полном снаряжении.[14]
Он продолжал говорить, комментируя мелькавшие на мониторе картинки, рассказывал о том, как после десантных экранопланов у академика Косильникова, возглавлявшего КБ, возникла идея-фикс: создать одноместную машину, амфибию-истребитель, этакий гибрид танка, катера и вертолета. На разработку денег не давали, но Косильников, хоть был уже стар, относился к людям невероятной работоспособности и пробивной силы. Его КБ теряло сотрудников, ученых, инженеров, программистов, бежавших от скудости и нищеты, бунтовали смежники, не желая трудиться почти за бесплатно, на опытном производстве развалилась треть станков, а Барышников, его ученик и вероятный преемник, дважды попадал с инфарктом в госпиталь. Тем не менее истребитель «Кос-4», открытое наименование – «Шмель», был спроектирован и собран в конце восьмидесятых.
Страшное оружие! Боевая машина, которая по морю ходит, как по суху, по суху – как по морю, на холм взберется, овраг перескочит, и никакие противотанковые рвы, надолбы и минные поля ее не остановят… Вооружение – ракеты, управляемые снаряды, пушка, пулеметы, при нужде – торпеды… Кроме того, термозащита, противостоящая пламени из огнеметов и горящему фосфору, видеокамера и прибор ночного видения, а также дисплей, на котором высвечивается цифровая карта местности… Однако дело не столько в оружии и средствах защиты, сколько в фантастической скорости и маневренности, делавших «Шмель» почти неуязвимым. Танк или торпедный катер казались в сравнении с ним парой вышедших из спячки медведей, а вертолет, хоть и имевший приличную скорость, был из тех небесных птиц, которых от стингера не защитишь. Подбить стремительный «Шмель», мчавшийся в считанных метрах от земли, способный развернуться за секунду, было по силам лишь снайперу, но снайперы стреляют не из пушек, из винтовок. Малых калибров «Шмель» не боялся и мог за десять-пятнадцать минут уничтожить батальон, расправиться с десятком танков или батареей гаубиц. Кроме того он мог атаковать авианосец или крейсер на скорости четыреста километров в час и пустить его ко дну раньше, чем сыграют боевую тревогу.
Испытания, однако, показали, что пилот, даже экстра-класса, справиться с такой «косилкой» не в состоянии. Земля отлична от небесного простора, на земле – холмы и скалы, деревья и кусты, здания, доты, колючая проволока и остальные препятствия, ну а на море – волны, плавучие мины и камни у берегов. Одновременно стрелять и маневрировать на высокой скорости задача для человека непосильная, реакции не хватает, и «Шмель» ведет себя точно боевой породистый скакун с неопытным наездником. Это, разумеется, совсем не устраивало Косильникова, и в последующие годы он занимался двумя проблемами: во-первых, запустил серию из трех «Шмелей» на армутском заводе, а во-вторых, в его КБ велась разработка ДМУО – автоматической системы обеспечения Движения, Маневров и Управления Огнем. Наличие ДМУО позволяло реализовать все возможности «Шмеля», фактически превращая его в интеллектуальную боевую машину. Восемь месяцев тому назад система ДМУО была, наконец, воплощена в микросхемах и программах, но серийных «Шмелей» Косильников так и не дождался. Вроде бы их изготовили во-время, но время случилось как раз такое, когда страна рассыпалась, и между Тураном и Россией сразу две границы пролегли, российско-казахская и казахско-туранская.
Границы, впрочем, были прозрачными, и тащили через них в обе стороны что угодно, от леса и бензина до наркотиков и фальшивых долларов, но вот с «косилками» как-то не получалось. Большие десантные экранопланы ушли своим ходом в Астрахань из Прикаспийска, бывшей базы каспийской флотилии, а судьба истребителей-"Шмелей" была покрыта мраком. Может, ржавели они на заводе, может, гнили на каком-то полигоне, а может, вовсе не гнили и не ржавели, а были где-то припрятаны запасливым туран-баши либо одним из его генералов-сераскеров. Слухов об этом ходило множество – скажем, о том, что на заводе имени «Второго марта» сохранена документация, что «Шмель» здоров и жив и даже переименован в изделие «Манас».[15] Кроме слухов были и кое-какие факты, прежде неизвестные Каргину: так, со слов Гальперина выходило, что в последний год уволились из КБ восемь технологов, инженеров и руководителей групп – не просто уволились, а вообще исчезли из Челябинска с концами. Куда? Об этом тоже стоило подумать.
Гальперин выключил компьютер, вытащил диск и бережно спрятал в карман. Затем поднялся, снова сделавшись похожим на знак интеграла.
– Подождите, Юра, – произнес Каргин. – Хочу вас вот еще о чем спросить: как себя держал Барышников? Вы его много лет знаете, для вас заметнее нюансы – может, что-то необычное разглядели? Может, что-то он вам сказал, о чем-то намекнул?
– Говорить ничего не говорил, а его поведение… Понимаете, Алексей, мы ведь с Николаем Николаевичем в Ата-Армут четвертый раз приехали. Прежде толку было ноль, нервы мотали да выстебывались… Мелкая шушера, конечно: мол, завод – достояние Турана, секретный, оборонный, и чего там делают, нам, мелкоте, неизвестно, к большому эмиру идите, только эмира сейчас нет, и лишь аллаху ведомо, появится ли он в ближайший месяц…
– Большой эмир – это министр? – уточнил Каргин. – Таймазов Чингиз Мамедович?
– Он, подлюга! – Гальперин стиснул костлявый кулак. – Сколько крови из нас выпил! Но в этот раз Ник Ник испытывал определенные надежды. Контракт с крупнейшей корпорацией, американцы – парни деловые, с мясом свое отскребут, а заодно – и наше… ну, не отскребут, так выкупят. В общем, был он оживленным, а потом помрачнел, когда Флинта вашего и Прохорова тоже мотать начали.
– А в день исчезновения? Как он выглядел? Тоже мрачным?
Гальперин задумался.
– Нет… пожалуй, нет… Не веселился, это точно, но с кем-то по телефону говорил и, кажется, был заинтересован. Не так чтоб очень, но все-таки… Потом собрался, и пошли они с Прохоровым ужинать.
– А где он обычно вечером ел?
– В ресторане гостиницы. Мы все там столуемся и после восьми обычно не выходим. Здесь неспокойно бывает, а в темноте, знаете ли…
– Значит, после звонка он пошел ужинать с Прохоровым… – медленно повторил Каргин. – А почему вас с собой не взял? Или Флинта?
– Про Флинта не знаю, а я с шефом туда хожу, куда приглашает. На этот раз не пригласил. Вдруг у них разговор намечался секретный или встреча…
– Встреча… Любопытное соображение! – Каргин почесал в затылке и кивнул собеседнику. – Спасибо, Юра. Идите, но постарайтесь из гостиницы не удаляться и уж во всяком случае не бродить по городу в одиночку. Барышников исчез, и вы теперь мой главный технический эксперт.
Через некоторое время после того, как ушел Гальперин, он направился в свой люкс, располагавшийся рядом с номером Флинта, осмотрел просторную гостиную, обе спальни, лоджию с пальмами и фикусом, санузел с роскошной ванной и телефоны с подключенными к ним коробками шифраторов. Ознакомившись с этим, Каргин одобрительно кивнул, разделся и с полчаса нежился под душем. Потом вызвал официанта, велел принести какой-нибудь еды, фруктов и крепкого кофе, перекусил, съел на закуску армутскую грушу прошлогоднего урожая и убедился, что с компотной фабрикой здесь не прогадаешь – груша была размером в два кулака и на диво сочная. Наконец решил разобрать вещи. Модуль связи в черном чемоданчике пристроил в спальне, на письменном столе у окна, принес из гостиной сумку, открыл ее, повесил в шкаф светло-серый костюм, три рубашки и джинсы, разложил белье и сунул под него свой талисман, подаренный отцом берет. Берет, побывавший на Иннисфри, был прострелен и потом заштопан матерью – под клятвы Каргина, что пуля, пробившая ткань, его головы не коснулась.
Оружия в сумке не было. Ни перочинного ножика, ни проволочной удавки, подарка лейтенанта Свенсона, ни трофейных сюрикенов, взятых в Сомали, ни иных приспособ невинного вида, но смертоносного назначения. Статус изменился: был наемником, стал наследником, подумал Каргин, обозревая пустую сумку. Наемник без оружия что монтер без отвертки, а вот наследнику огромной корпорации удавки и ножики ни к чему. Если надо, сам наймет умельцев с ножиками, а так его оружие другое: акции, счета и биржевой бюллетень. Это казалось таким безнадежным и скучным, что он едва не затосковал.
Но встряхнулся и набрал краснодарский номер. Ласточка уже была под маминым крылом, и они, сменяя у трубки друг друга, принялись допрашивать Каргина, как долетел и как устроился, и какая погода в Ата-Армуте, и не забыл ли он парадный галстук к серому костюму – если случится рандеву с туран-баши, то без галстука никак нельзя. Каргин слушал их щебетание, и душа его теплела и размягчалась словно в парной или на солнечном калифорнийском пляже. Но все же спохватился, вспомнил, что и с отцом хотел поговорить. Поздравил с праздником, потом сказал:
– Проблема у нас, батя. Двое пропали – Прохоров, дружок мой по «Стреле», и инженер из Челябинска. Не простой инженер – заместитель самого Косильникова.
– Сильно постараться надо, чтобы «стрелок» пропал, – отозвался отец после недолгой паузы.
– Вот и я так думаю. Начали искать, однако местные в этом деле не помощники. Есть у меня хороший сыщик, из Москвы, но если ты кого из здешних знаешь, из прежних своих сослуживцев, я бы с ним связался. Нужен толковый и надежный человек – такой, чтоб верно нас ориентировал. Что почем, где лучше груши покупать, а где – осетрину.
– Сейчас, – сказал отец. – Записную книжку достану.
Послышался шелест страниц и невнятное бормотание: «Этот умер… этот на Брянщину переехал… этот хороший парень, но глуповат… этого вычеркнуть надо, шельмец и вор… и этого – тоже вор, посадили…» Наконец отец откашлялся и молвил:
– Запоминай, Алексей: Азер Федор Ильич, полковник, из афганских ветеранов, вышел в отставку лет пять назад. В горах над Армутом есть курортное местечко, Кизыл называется, и этот Кизыл вроде как райцентр… А на семнадцатом километре от него – поселок Таш, где Азер и проживает. Улица Ходжи Насреддина, дом семнадцать. Давний мой знакомец, и из тех людей, что знают много, но крепко молчат. Привет от меня передай, скажи, что сын, тогда он с тобой побеседует, а там, глядишь, и мысль полезную подбросит. Большого ума мужик! И храбрый – в Панджшере вместе воевали.
– Спасибо. Съезжу к нему и привет передам, – сказал Каргин и распрощался.
Стемнело, и над городом, от мечети к мечети, поплыли протяжные вопли муэдзинов. «Голосистые, петухи», – пробормотал Каргин и уже вознамерился выйти в лоджию, послушать на свежем воздухе вечерний концерт, но тут в номер ввалился Перфильев. Выглядел он мрачным и с порога забурчал:
– Ну, курвы!.. Ну, хорьки беременные!.. Ворюга на ворюге, и ворюгой погоняет! Шкуры продажные!
– Что случилось, Влад?
– Надежный клоп нашелся, торговец оружием. И знаешь, кто?
Каргин приподнял бровь.
– Гуляю, значит, по базару, прощупываю обстановку. Нашел одних… Чего тебе? – говорят. Все есть – девки, травка, спирт, товар паленый, поддельные лекарства… Намекнул насчет стволов. Зачем? – спрашивают. Я объясняю – праздник, салют надо делать, друзей погибших помянуть, и для того стволы должны быть солидными и к каждому патронов по три сотни. Зелеными плачу! Ну, говорят, раз платишь, то поехали. И привезли меня на склад. Армейский склад, Леха, наш! Идем прямо к минбаши-полкану, что складом заведует, двери ногой отворяем… «Калаши» стоят в смазке, пулеметы, батальонная артиллерия, патроны в ящиках, и столько всего, что хватит Персию завоевать. А минбаши кланяется низко и говорит: бери, что хочешь, кунак! Автоматы – по пятьсот, пулеметы – от тысячи до трех, а если нужно что-то посерьезнее, танк или, положим, вертушка, то за пару дней достанем. Потом прищурился хитро и спросил: для эмира Вали стараешься? Или для чеченов?
– И что ты? – спросил Каргин, пряча улыбку.
– Стараюсь, говорю, для Карга-хана. Есть такой беспредельщик, скоро в Армут с гор спустится, повесит ваш Диван, а Курултай вырежет. Ну, минбаши отвечает: аллах в помощь! Так берем у него?
– Подождем. Посоветоваться надо.
– С кем?
– Есть человек, отцов сослуживец. Завтра пораньше к нему отправимся – ты, я и пара ребят.
– Из местных этот сослуживец? Может, что о Прошке знает?
– Может, знает, – молвил Каргин и подтолкнул Перфильева к дверям. – Пошли ужинать.
На ужин собрались все, кроме Сергеева, Балабина и молодого охранника Славы – эти где-то трудились, должно быть, выколачивали правду из персонала «Достыка». После ужина Каргин, в сопровождении Флинта, осмотрел помещение для банкетов и конференц-зал и остался доволен. Чертоги просторные, можно две сотни усадить, и под столами места много, есть куда падать. Он поднялся к себе, послушал, как храпит Перфильев, полюбовался с лоджии на звездное небо, разделся и нырнул в постель. Сон уже начал одолевать Каргина, когда заверещал черный кейс на письменном столе.
Он вскочил, откинул крышку, ткнул клавишу включения. Худое костистое лицо всплыло на экране: рыжие, с проседью брови, пряди волос цвета пересохшей глины, свисающие на лоб, рот, будто прорубленный ударом топора, глубокие складки, что пролегли от крыльев носа к подбородку, колючие, широко расставленные серо-зеленые глаза. Патрик Халлоран… Дед!
За ним виднелось хрустальной прозрачности окно, плывущие по небу облака и солнце, повисшее в зените. Здесь, в Туране, была уже полночь, а над просторами Тихого океана – ясный день, и Каргину подумалось, что они со стариком полные антиподы. Где лежит остров Халлорана он в точности не знал, но если судить по времени суток, эта часть суши могла находиться в трех-трех с половиной тысячах миль к северо-востоку от Новой Зеландии, где-нибудь среди островов Туамоту, Кука или Тубуаи.
Старик мотнул головой, качнулись блекло-рыжие пряди.
– Навестил родителей?
– Да.
– Как мать?
– Рада, что жену привез. Еще интересуется вашим здоровьем. Фотографии собрала, я послал вам через Мэлори.
Глаза Халлорана чуть помутнели, губы дрогнули и тут же сжались, будто он стеснялся слабости. Гляди-ка, подумал Каргин, скала скалой, а родственную трещину дает! Голос старика однако остался ровным.
– Я получил посылку. Матери скажи: здоров, ирландская кость крепкая… Надеюсь, и у нее здоровье в порядке?
– Грех жаловаться, – ответил Каргин. – Около Кэти хлопочет, внуков требует.
– С этим не затягивай. – Халлоран медленно опустил веки. – Человек странствует между младенчеством и старостью, от небытия прошлого к небытию будущему. От будущего ты прикрыт мною, твоими отцом и матерью, а от прошлого ограждают только дети. Нет детей – нет надежной ограды и опоры, и ты уязвим… Я слишком поздно это понял, Алекс. Не повторяй моих ошибок.
Они помолчали. Почти зримо Каргин ощущал, как изображения и звуки взмывают в космос с далекого острова, стремительно плывут в черной мрачной бездне, перебираясь от антенны к антенне, от спутника к спутнику, падают вниз, в теплую ночь Ата-Армута, и тут же отправляются в обратный путь. Чудо? Нет, всего лишь маленькая человеческая хитрость. Чудо – это жизнь, тот отрезок между прошлым и будущим небытием, когда ощущаешь собственное "я".
– Мэлори сказал, что ты в Туране, – произнес старик. – Он обеспокоен.
– А вы?
– Я – нет. – Он скупо усмехнулся. – Я исповедую простую истину: не помогай, не проси помощи, считай деньги. Ты помощи не просишь и, кажется, во всем остальном соответствуешь этому правилу.
– Но я ведь приехал сюда помочь! Пропали люди…
– Т в о и люди. Ты хозяин, и люди – твой самый ценный капитал. Они работают на тебя, и потому никто не должен посягать на них, то есть на твои вложения. Что касается всего остального человечества и, в частности, Турана… – Губы старика скривились. – Если нужно, сравняй его с землей! Я разрешаю.
Экран погас. Каргин погладил шрам под глазом, пробормотал:
– Вот так, ни здрасьте, ни до свидания… Зато продиктована воля владыки: если нужно, сравняй Туран с землей… А рынок как же? Покупатели и потребители? Всех сравняешь, кому пушки продавать? Хотя мысль в чем-то верная, если сравнять не всех, а избранных персон…
Он нырнул в постель и закрыл глаза. И снилось ему в эту ночь, как он приходит в министерство к сардару Чингизу Мамедовичу с турецким ятаганом и сносит ему голову.
Интермедия. Ксения
Снова плохой день. Кериму трех наташек заказали, для какой-то пьянки в «Тулпаре», что на углу Рустема и Бухарской. Иру с Зойкой послал и ее, Ксению: танцуешь хорошо, а наши любят с русской девкой поплясать. Пошла, как не пойти… Думала, легкий будет вечер – «Тулпар» при интуристовской гостинице, заведение приличное, и гости там не распоследние хамы.
Хотя как повезет… Ире с Зойкой достались мужики под пятьдесят, а ей – старичок, толстый, лысый, с брюхом до колен. В номер к себе потащил, поил шампанским, приказал раздеться и танцевать под турецкую музыку. Ну, танцевала, гнулась так и этак, бедрами трясла, а старичок не может… Не может, и все! Никак у него не получается, ни стоя, ни сидя, ни в постели… Рассердился, кричать начал по-своему, то ли по-турански, то ли по-узбекски… А чем она виновата? Под восемьдесят змею старому, яд свой пережил…
Выгнал, ничего не заплатив. Керим разозлился, побил. Тростью бил – трость у него бамбуковая, тонкая, хоть костей не переломит…
Но больно. Мамочка, милая, как больно!
- А в отчаявшемся том государстве,
- Как войдешь, так прямо наискосок,
- В бесшабашной жил тоске и гусарстве
- Бывший лучший, но опальный стрелок.
Глава 5
Окрестности Ата-Армута, 10 мая,
первая половина дня
Выехали в девять, вчетвером: Каргин, Перфильев и Дима с Рудиком, два молодых охранника-бойца. Остальные члены делегации, невзирая на ранний час, были уже при деле: Флинт и переводчик Максим, знаток семи языков, висели на телефонах, обзванивали заинтересованных персон, не забывая сообщить меню банкета; юрист Рогов, запершись в номере, пил стаканами зеленый чай и отрабатывал текст выступления на пресс-конференции; Гальперин, взяв такси и пачку долларов, поехал по магазинам разыскивать проектор – такой, чтоб считывал изображение с компьютерного монитора. Что касается Сергеева, Балабина и Славы, то они спали, так как вернулись в «Тулпар» ночью, часа в три, и по этой причине доклада Каргину еще не представили.
Рудик, сидевший за рулем, неплохо изучил окрестности – во всяком случае, дорога к курорту Кизыл и одноименному озеру была ему в теории знакома. «ЗИМ», распугивая автобусы и мелких четырехколесных, важно прокатил по Рустам-авеню, миновал площадь Евразии, бывшую Советскую, где высилось здание ЦК компартии республики, ныне отданное Законодательному Курултаю, повернул на зеленый бульвар Чингисхана, а с него – на Кокчетавскую улицу, плавно уходившую вверх. Здесь начинался индустриальный район, тихий и молчаливый, ибо с индустрией дела в Туране обстояли неважно: из четырех производств работало одно. Причины этого лет пять обсуждались в Диване и Курултае, и споры эти нередко кончались рукопашной между пропрезидентскими партиями и оппозицией, а тем временем Туран покидали искусные руки и умные головы. Русские, украинцы, немцы, прибалты, поляки, те, что жили здесь из поколения в поколение, трудились в институтах, на заводах и привыкли считать эту землю родной, вдруг выяснили, что это не так, что нежелательным инородцам места в Туране нет, что в этой стране почитают аллаха, коему милы не инженеры и токари, а муллы и муэдзины. Впрочем, кому на самом деле благоволил аллах, никто не ведал, но самой крупной партией в Туране, поддерживавшей президента, была исламская. В отличие от аллаха партийные бонзы не молчали и толковали волю божества по собственному разумению.
За Кокчетавской улицей, уходившей в предгорья, потянулись другие, почти безлюдные, пыльные и жаркие, лишенные зелени, обставленные мрачными заводскими корпусами, пересеченные тут и там линиями узкоколеек; корпуса соединялись бетонными заборами, рельсы ныряли под ржавые железные ворота, окна казались провалами в пустоту, и так оно, вероятно, и было – в цехах движения не наблюдалось и никаких промышленных шумов не слышалось. Наконец «ЗИМ» поднялся в горушку и выехал на площадь, украшенную серым трехэтажным зданием с массивными дверями, у которых стояли автоматчики. По обе стороны от здания тянулась изгородь из бетонных блоков, над которой виднелись трубы, плоские кровли цехов и туго натянутые провода. Слева от дверей высился огромный фанерный щит с портретом туран-баши, справа – еще один такой же, с надписью на туранском.
– «Мартыныч», – пояснил Рудик. – Бывший наш завод, Алексей Николаевич.
– Вижу, работа здесь так и кипит, – сказал Каргин, заметив, что над трубами курится дымок.
Дима, сидевший впереди, повернулся к нему.
– Все же оборонное предприятие, командир. Наверняка бабок больше платят, вот народ и старается, вкалывает… Только над чем?
Действительно, над чем? – подумал Каргин. Гальперин говорил ему, что «Мартыныч» предприятие комплексное: во-первых, есть при заводе свое КБ, а во-вторых, каждый цех – профилированное производство, где корпуса собирают, где двигатели, где систему ручного управления, где все изделие целиком. Только оружия здесь не делали, но пушки, пулеметы и ракеты не представляло труда закупить, прямо у «Росвооружения» или через посредников. А может, были старые запасы на заводских складах либо на тех, у минбаши-купца, где побывал Перфильев – ведь после распада Союза российские дивизии выводились из этих мест с такой поспешностью, что половину автопарка растеряли, не говоря уж про арсеналы. Возможно, трудятся на «Мартыныче» наемные специалисты из Челябинска, клепают втихаря «Шмели», только для чего? – вертелось у Каргина в голове. Если тому же Гаперину верить, «Шмель» без автоматики что ножны без клинка…
Завод был огромный – забор с постами охраны на вышках тянулся, как минимум, километра на два. Дальше дорога шла через пыльный пустырь, заваленный битым кирпичем и ржавыми железками, затем подъем становился круче, а местность – попригляднее. Сначала появился кустарник, потом акация и заросли орешника и, наконец, дубовые и самшитовые рощи среди высоких изумрудных трав. Кое-где паслись овечьи отары и небольшие табуны лошадей, виднелись скопления домиков, сложенных из камня и окруженных садами, а поблизости от них радужными водопадами низвергались со скал ручьи. В открытые окна машины врывался свежий ветер, пахнувший дымом и только что скошенной травой, трепал волосы Каргина, заставлял щуриться. Минут через десять быстрой езды Рудик сбросил скорость и начал выписывать кренделя, объезжая трещины и выбоины на асфальте. Дорога стала заметно уже, ринулась серпантином вверх, в гору, огибая гранитные монолиты утесов, перепрыгивая мелкие бурные речки, журчавшие под мостами на бетонных сваях; вскоре деревья сомкнули ветви над шоссе, превратив его в тенистый зеленый тоннель. Здесь царили покой и тишина, которую тревожил лишь мощный рокот мотора «ЗИМа».
– Безлюдно, – заметил Перфильев. – А был мировой курорт, всесоюзная кузница-здравница! Все, похоже, развалилось к ядреной фене.
– С черного хода въезжаем, командир, по старой дороге, что через заводской район проложена, – пояснил Рудик. – Восточнее есть другая магистраль, новая бетонка, по ней автобусы в Кизыл курсируют и туристы ездят. Там более интенсивное движение. – Он подумал и добавил: – Хотя по нынешним временам туристов здесь не очень. Не ездят отдыхать из России – далеко, дорого, опасно… Шалят в горах, даже под самым городом шалят.
– Что же ты по бетонке не поехал?
– Хотелось вас мимо «Мартыныча» прокатить. И еще эта дорога проходит к западу от озера и райцентра, а оттуда к Ташу ближе. Я по карте смотрел.
– Это ты зря, – сказал Перфильев. – В карты полковники и генералы смотрят, а тебе не по чину, вы с Димычем рядовые бойцы и обязаны ориентироваться на местности без всяких карт, по интуиции и запаху. Вот скажите, парни, чем тут пахнет?
– Травой и пылью, – отозвался Рудик.
– Еще, кажется, навозом, – неуверенно добавил Дима.
– Конским, – уточнил Перфильев. – Есть много разновидностей дерьма, от человечьего до слоновьего, и различать их нужно… Оп-па! – воскликнул он, прервав свои рассуждения на самом интересном месте. – Это кто тут у нас развлекается? Тормози!
За поворотом поперек дороги лежало дерево. Срублено недавно – листья еще не успели завянуть, и крона перегораживала половину шоссе. Другая половина была блокирована толстым стволом в морщинистой коре, на котором устроились двое мужчин разбойной внешности – бородатые, в папахах и бешметах, с кинжалами и саблями у пояса и лежавшими на коленях «калашами». Третий – видимо, главарь – сидел, подбоченившись, на пегом жеребце, поигрывал плетью и разглядывал «ЗИМ» и его пассажиров с явно нехорошим интересом.
– Двигаем назад? – спросил Рудик, выжимая сцепление.
Но сзади, с обеих сторон дороги, вынырнули еще двое с автоматами, совсем молодой мальчишка и парень постарше, с хищным лицом оголодавшего шакала. Ствол в его руках дернулся, и это движение было понятно без слов: мол, выходите из машины.
Перфильев вылез первым, тихо бросив Каргину:
– Попробую зубы заговорить, а ты, Леша, не зевай.
Опустив плечи, ссутулившись, он направился к всаднику. Каргин, с видом полной покорности, сложил ладони на шее, прислонился боком к дверце, приказав охранникам:
– Делай, как я! Стоять и не двигаться!
– Да мы их… – начал Рудик, но Каргин нахмурился и прорычал:
– Не двигаться, говорю! У этих пять стволов, а у вас что? Только трупов молодых нам не хватает!
Парень, похожий на шакала, упер ему в спину автомат, мальчишка и двое бородатых, небрежно поднявшихся с бревна, держали на прицеле остальных. Перфильев, приблизившись к всаднику, задрал голову и, испуганно моргая, дрожащим голосом поинтересовался:
– В чем дело, джигит? Таможня у вас тут, что ли? Так мы готовы заплатить!
Каргин увидел, как шея у Рудика наливается кровью, а Дмитрий сжимает кулаки. Ребята были из спортсменов, молодые, горячие, еще не битые… Таких майор Толпыго учил сурово, в грязи по канавам валял и тыкал носом в очко, приговаривая: нет приема против лома кроме хитрого ума! Вспомнив об этом, Каргин прошипел:
– Стоять, болваны, сопротивления не оказывать! Ноги на ширину плеч, глаза в землю!
Всадник вынул ногу из стремени, ткнул Перфильева в грудь сапогом.
– Платить хочешь? Заплатишь! Все давай! – С довольным видом оглядев машину, он заметил: – Какой тачка! Большой, черный, богатый… В такой миллионер ездит!
Один из бородатых осклабился, что-то сказал на туранском, и главарь, снова ткнув Перфильева ногой, тоже скривил рот в ухмылке.
– Вот Муса говорит, что с такой богатый нужно доллар брать, десять миллионов. По миллиону за слуг, два – за твой голова, и пять за то, что русский. Дашь столько?
– Откуда у меня такие деньги? – прохрипел Перфильев, придвигаясь поближе к главарю.
– Соберешь, когда у нас погостишь! Пальцы резать будем, неделя – палец, тогда соберешь.
Парень за спиной Каргина буркнул:
– Рубли, доллар – где?
– В кармане, – сказал Каргин, слегка поворачиваясь. – В том, что справа. Достать?
– Сам!
Чужая рука полезла в карман. Ствол уже не упирался в спину, а Перфильев стоял совсем рядом со всадником и канючил:
– Я за базар отвечаю, мужики, плачу, раз попал, но только чтоб сумма была не выше крыши. Борзеть-то не надо! Мне ведь десять лимонов век не собрать! Мамой клянусь! Сто кусков зелеными еще куда ни шло, а на большее мне не подписаться!
Всадник свесился с седла, схватил Перфильева за волосы, прижал лицом к колену.
– Торгуешься, хакпур?[16] С Ибадом здесь не торгуются, клянусь аллахом! Ибад не подбирает мелочь! Ибад – бейбарс…[17]
– Ибадь твою мать, сучонок! – рявкнул Перфильев, единым махом сдернув всадника с коня. Вероятно, он успел сломать ему шейные позвонки – тело главаря обмякло и, словно мешок с песком, рухнуло на одного из бородатых. Тот упал, выпустив автомат. В то же мгновение Каргин развернулся и ребром ладони ударил шарившего в кармане в переносицу. Удар не смертельный, но ошеломительный – кости трещат, кровь потоком, из глаз слезы и, конечно, болевой шок… Он перехватил оружие, вырвал, вскинул и прострелил второму бородатому плечо.
Оставался мальчишка, но он, похоже, был совсем растерян, стоял с поднятым вверх «калашниковым» и смотрел на Каргина умоляющими глазами.
– Брат… не убивай брата… – прошептал мальчик, глядя, как автоматный ствол движется к залитому кровью лицу.
– Всех разоружить, – распорядился Каргин. Рудик с Димой бросились выполнять приказ, а он поглядел на парня, который ворочался на земле, мотая головой и вскрикивая от боли. Потом перевел взгляд на мальчишку.
– Твой брат? Где живете?
– Брат, Шариф… А я – Закир… Мы из Уч-Аджи, что под Кизылом…
Наверное, ему казалось, что, сообщив свое имя, он вступает с победителем в какие-то более тесные отношения и может рассчитывать на пощаду. Заблуждение юности, мелькнуло в голове у Каргина. Тут смотря на кого напорешься…
Он поглядел на Закира и сказал:
– Хороший у тебя старший брат и учит тебя хорошему: грабить на большой дороге. Ну, забирай его, да уматывайте оба! Узнаю, что снова подались в бандиты, разыщу и в Хель отправлю.[18] Одином клянусь!
Угроза была мальчишке непонятна, но от того, вероятно, казалась еще ужаснее. Он дернул стонавшего брата за руку, помог встать и потащил его к деревьям на обочине дороги. Послушав, как трещат сухие ветки под их шагами, Каргин повесил автомат на плечо и направился к своим бойцам.
Оба бородатых, раненый и уцелевший, лежали на земле лицами вниз, Дмитрий стоял над ними с «калашом», а Рудик сгребал в кучу сабли, кинжалы и автоматные рожки. Перфильев, морща нос, осматривал коня, за которым дымилась пара свежих навозных лепешек. Ибад, главарь банды, не двигался, глаза у него закатились, кожа на щеках и лбу начала синеть.
– А ты ведь его убил, – сказал Каргин.
– Да, – подтвердил Перфильев. – Случайно! Зато теперь у нас пять стволов и масса холодного оружия. Не нужно к тому минбаши-прохиндею идти. Еще конь есть… С конем что будем делать, Леха? Конь нам вроде бы ни к чему.
– Отпустим. – Каргин повернулся к Диме с Рудиком и приказал: – Погрузить оружие в машину, дерево убрать с дороги.
– А эти? С этими что? – Дима кивнул на пленников.
Каргин с Перфильевым переглянулись.
– Эти – наша забота, – буркнул Влад. – Подъем, джигиты! Берите своего кунака за руки-ноги, и в лес!
Бородатые встали с угрюмыми лицами, подхватили труп, понесли, продираясь сквозь кусты и подлесок. Каргин и Перфильев шли за ними. Влад посматривал по сторонам, и Каргин знал, что он ищет: ложбинку, яму или трещину на горном склоне, такой величины, чтоб поместились мертвые тела.
Подходящая ямка нашлась метрах в сорока от дороги.
– Мы им теперь кровники, раз шею Ибада сломали, – тихо произнес Перфильев. – Мы уедем, на других наших отыграются. Живыми нельзя оставлять.
– Само собой, – кивнул Каргин.
Влад повысил голос:
– Кто из вас Муса?
– Мин.[19] – Раненый дернул головой.
– Ты, Муса, десять миллионов хотел, и пять – за то, что русские? Ну, сейчас получишь. Полный расчет и увольнение!
Сухо громыхнули выстрелы, потом они стащили трупы в яму и забросали ветками и сухой листвой. Сгребая листья прикладом, Каргин вспоминал о другой яме, из своих снов – в ту, отрытую в горах Афгана, закапывали живьем и после пыток. Солдат закапывали, не разбойников, и были среди тех солдат и русские, и туранцы… Соратники по оружию, которых породнила смерть… Он думал об этом, и совесть его не мучила.
Они вернулись на дорогу. Рудик и Дима смотрели на них примерно так же, как глядят фанаты «Спартака» на форварда, забившего решающий гол бразильцам. Потом Рудик произнес:
– А эти… хмыри бородатые… где?
– В земле, – коротко бросил Перфильев и, увидев, как расширились глаза парней, пробормотал: – Это вам, бойцы-молодцы, не бутик московский от воришек охранять… Ну ничего, ничего! Пошлю вас на Кавказ при случае либо в Приднестровье, и станете вы настоящими головорезами.
– Надо ли? – сказал Каргин.
– Надо, Леша, надо. Жизнь такая!
Рыкнул мотор, «ЗИМ» покатился вверх по дороге, пегий жеребец тоскливо заржал ему вслед. Ехали в молчании и вскоре поднялись к невысокому перевалу. Слева, километрах в восьми, красовалось озеро Кизыл, поражавшее дикой первозданной прелестью: овал прозрачно-розоватых вод в обрамлении серых и бурых утесов, поросших кое-где кустарником и мхами. Одна скала была особенной, намного выше остальных, светлой, почти беловатой, гладкой и остроконечной – Ак-Пчак, что по-турански означало белый нож или клинок. На вершинах и склонах утесов тут и там виднелись смотровые площадки, а в дальнем конце, где к озеру подходила главная дорога из Ата-Армута, высились краснокирпичные корпуса гостиничного комплекса и гнил на воде плавучий ресторан-фрегат. Повсюду – безлюдье, тишина и запустение…
Ниже озера лежала зеленая долина с целебными источниками, санаториями, кумысолечебницами, парком, летним театром и сотней-другой двух – и трехэтажных домов, стоявших ровными рядами вдоль десятка улиц. Райцентр Кизыл дремал в сонном оцепенении, лишенный людских голосов, смеха, музыки, гуляющих пар – словом, всего того, для чего был создан в эпоху братства народов и торжества социализма. Только далекая перебранка собак да редкий вопль ишака нарушали безмолвие.
– Заедем? – спросил Перфильев.
– А на кой черт? – Оттянув рукав рубашки, Каргин взглянул на часы. – Десять ноль семь… Торопиться надо!
– Вон дорога. Наверное та, что нам нужна…
Рудик прибавил газа, и они покатились с перевала вниз, к тройной развилке и нескольким домикам, обмазанным глиной и окруженным садами и огородами. На развилке торчал покосившийся столб, с которого свисали указатели с полустершимися надписями, дружно направленные в землю. Дима зашелестел картой, но Каргин, заметив сидевшего у обочины старика, приоткрыл дверцу и крикнул:
– Эй, отец! Не подскажешь, где тут дорога в Таш?
Старик поднялся и, опираясь на палку, шагнул к машине. Было ему за восемьдесят, по темно-коричневому лицу стекали к бороде глубокие морщины, губы ссохлись и потрескались, старый линялый халат болтался на нем, как на вешалке. Глаза, однако, казались живыми, и говорил он по-русски почти без акцента.