Господа альбатросы Бушков Александр

6

Вот и окончен последний полет.

Черные горы. Малиновый лед.

Грустные краски заката.

Больше не резать крылом небеса.

Но не согласны с судьбою глаза

Темная воля крылата…

Л.Замятнин[4]

Утром Панарин обнаружил на доске объявлений два новых приказа. Первый извещал, что с сегодняшнего дня профессор и доктор гонорис кауза В.Б. Пастраго назначается главным психологом медсанчасти Поселка. Вторым объявлялся строгий выговор предместкома Тютюнину - за катание в ночное время и в нетрезвом виде на казенной корове и распевание при этом романсов упадочно-нигилистического содержания.

Уже активно действовал Комитет Организации Бракосочетания КОБРА. Работа нашлась с момента учреждения комитета - на Площади имени Покорения Антимира объявился вдребезину пьяный Тютюнин с балалайкой, он брел и орал:

Его отловили и без лишнего шума запихнули в подвал магазина «Молоко». Следом туда же угодили Балабашкин, Станчев, трое отгульных механиков и поднятый с четверенек возле бара гайлендер Брюс. Им поставили ящик вермута, велели громко не орать и заперли на висячий замок. Появился профессор Пастраго в хорошо сидящем смокинге, с настоящей хризантемой в петлице. Его обыскали и, не найдя ничего алкогольного, пропустили на площадь, куда уже стекались принаряженные и трезвые аборигены. Нетрезвых задерживали и уволакивали к Тютюнину сотоварищи. КОБРА работала с неумолимой быстротой своей ползучей тезки - бдительный Леня Шамбор, чей интеллект с похмелья был обострен, ухитрился разоблачить Колю Крымова, запрятавшего фляжку с коньяком внутрь пышного букета.

- Вот, ведь можете, - сказала Панарину Клементина. - Можете?

- Ага, - сказал Панарин. - Денек-то мы можем, чего уж там… Ты что такая ненормально веселая?

- Свадьба же.

Клементина надела голубое кружевное платье, улыбчиво щурилась и пристукивала каблучками. Над Поселком гонялись за редкими облачками оранжевые самолеты метеослужбы, выпускали туманные шлейфы йодистого серебра, и облачка таяли. Динамики с утра без передышки услаждали Поселок Чайковским и Глиэром. Царило солнечное благолепие, носили цветы и ящики с шампанским. Объявился вдруг Шалыган - побритый и причесанный, в черной тройке, украшенной десятком орденских планок, при галстуке Айви Лиг и букетике гвоздик. На него обалдело оглядывались.

Панарина тронул за рукав главный радист Митрошкин, в отглаженной форме с золотыми Эдисонами в петлицах:

- Ахнуть хочешь?

- Излагай.

- Тарантул уходит.

- Врешь!

- Через два месяца. По состоянию здоровья, - авторитетно сказал Митрошкин с уверенностью человека, отвечающего за свои слова. - Будет новый. Молодой, наших лет, доктор в тридцать, членкор в тридцать два. На той неделе прибывает пополнение - орава молодняка, из училища имени Холопа Никишки, как всегда.

- Да-а… - сказал Панарин.

- Чему тут удивляться? - пожал плечами Шалыган. - Тим, Тарантул последний мамонт Поселка, последний динозавр тех времен, когда вначале требовали результатов, а уж потом вскользь интересовались процентом потерь.

«Интересно, сам-то ты из каких зверей будешь?» - подумал Панарин, украдкой приглядываясь к Шалыгановым колодкам - был там и полный набор орденов Галилея, и ленточка исключительно редко вручавшегося (особый вклад и проявленные при этом) ордена Командора Беринга, и ленточка Звезды Улугбека, которую Панарин видел впервые в жизни на живом человеке, и ленточки, принадлежавшие регалиям, о которых Панарин вообще не имел понятия. Чудит дедушка? Или нет?

- Вот тебе и выход, - сказал Панарин Клементине, чтобы уйти от загадок. - Понаедут молокососы с твердыми моральными устоями, воссядет тридцатипятилетний членкор, и все уладится.

В динамике заиграл горн, и публика в ожидании выхода новобрачных стала строиться шпалерами.

- Тим!

Сзади стоял капитан Окаемов, румяный двадцатипятилетний детинушка, начальник Отдела Безопасности - косая сажень в плечах, серебряные лары, Боги-охранители, на погонах. Сейчас он выглядел странно - весь какой-то мятый, взъерошенный.

- Что? - спросил Панарин.

- Пойдемте. Немедленно.

- Что случилось? - встревожилась Клементина. - Сегодня ведь нет полетов.

- И не будет, не будет… - Окаемов бочком-бочком отходил, волоча за собой Панарина. - Мы в клинику, человеку там плохо, начальство просит позвать…

Капитан Окаемов был человек энергичный, неглупый и совестливый. Энергию ему оказалось некуда приложить - его безопасники несли скучную службу в качестве вахтеров и ночных сторожей, оцепляли при аварии посадочные полосы да отволакивали в вытрезвитель подобранных в горизонтальном положении пилотов. Как человек совестливый, капитан тяготился своей полуненужностью и малозначимостью, отчего, по достоверным данным, частенько запирался ночью в цейхгаузе Отдела, долго кушал водку (в бар он ходить стеснялся вдруг да обзовет кто дармоедом) и тихонько пел самому себе песни. Кончал он обычно тем, что находил какой-нибудь дрын и порывался наружу - идти драться с засевшими в Вундерланде драконами и чудо-юдами. Тогда из караулки приходил седой старшина Касторыч, по слухам, помнивший еще легендарного надворного советника аэрологии Сперантьева, запускавшего некогда над Вундерландом воздушные шары с наблюдателями, лихими усатыми поручиками лейб-аэростатного его величества полка имени кесаря Рудольфа, и баллоны с громоздкими ящиками фотографических камер. Касторыч показывал начальству ядреный кулак с вытатуированным Коперником и, наплевав на субординацию, осведомлялся: «А в рыло не хошь, салага»? Окаемов тогда сникал, покорно делал кругом через левое плечо и засыпал в уголке, а Касторыч укрывал его шинелью, ставил рядом чекушку, банку с малосольными огурчиками и уходил на цыпочках читать по складам Лукиана и Крыжановскую-Рочестер, до коих был большой любитель.

Как человек неглупый, Окаемов пытался искать выхода в самообразовании заочно учился на факультете прикладной философии и запоем читал в трезвые периоды научно-популярную, научную и околонаучную литературу, всю подряд, оптом, чохом и гамузом, по всем областям знания. Правда, ничего путного из этого не вышло стараясь соответствовать высоконаучному учреждению, при котором нес службу, Окаемов, что ни неделя, выдвигал завлекательные, но абсолютно несостоятельные с научной точки зрения гипотезы о Вундерланде. В общем, его любили как своего парня и оригинала. Но сейчас он явно не собирался ошарашивать Панарина очередным измышлением, что-то другое…

Второй блок клиники густо оцепили безопасники и сотрудники Лаборатории Встречи Случайностей. Прямо на газоне стояли машины ЛВС, шевелились сложные антенны, трещали рации, бегали взад-вперед врачи. У крыльца, распространяя запах спирта и оружейной смазки, возвышался Касторыч, держа наперевес противотанковый гранатомет.

- Хоть ты исчезни! - рявкнул на него Окаемов.

- Не могу. Феномен, - с достоинством ответил Касторыч и не пошевелился. - А ежели случился феномен, надо бдить.

Окаемов почти бежал перед Панариным, распахивая-стеклянные двери. У палаты Славичека стояли четыре безопасника, с автоматами, не оттертыми толком от смазки, и случайники с какими-то приборами.

- Входите. - Окаемов распахнул дверь.

- Ну и что?

Палата была пуста. Кровать разобрана, рядом с ней уныло повисли шланги капельниц.

- Смотрите. - Окаемов подтолкнул его к висевшему на стене большому квадратному зеркалу.

Панарин стоял вплотную к зеркалу, но не отражался в нем, и Окаемов не отражался. Отражались разобранная кровать, капельница, медицинские приборы, а Панарин с капитаном - нет. Там, в Зазеркалье, были Бонер и Славичек. Славичек в пижаме сидел на постели и чистил апельсин, а Бонер, в мятом летном комбинезоне, расхаживал по комнате, курил и горячо говорил что-то. Славичек внимательно слушал, вставляя порой короткие реплики.

Панарин, не отдавая себе отчета в том, что делает, постучал кулаком по холодному стеклу.

- Бесполезно, - сказал Окаемов. - Мы и стучали, и записки им показывали. Друг друга мы не видим.

- Зеркало снимали?

- Адамян снимал. Зеркало как зеркало. Если отойти с ним в другой угол, оно отразит все, как и полагается нормальному зеркалу. А здесь, на этой стене - только они…

- Метроном Славичека? - спросил Панарин.

- То застучит, то молчит. - Окаемов схватил его за рукав. - Что же получается? Они не умерли, они в Зазеркалье.

- Очень похоже, - сказал Панарин. - Увы, придется нам ограничиться констатацией сего факта. Потому что больше ничего мы сделать не в состоянии… Что еще?

- Содержимое тумбочки.

- А что там такого? Впрочем… Вы что имеете в виду?

- Вот это. - Окаемов развернул носовой платок и показал завернутый в него талисман-гальку. Обычный обкатанный камешек в желто-черно-бело-красную полоску, с просверленным отверстием, на шелковом шнурке. У многих были такие, где-то их подбирали по Бог весть кем заведенной традиции. У Панарина не было - никогда ему на пляже эти «полосатики» не попадались.

- Ну и что?

- В палату его привезли абсолютно голого, вы же знаете правила - всю одежду в таких случаях забирают на исследования. Персонал клянется, что тумбочка была пуста. Посетителей к нему не пускали. Откуда талисман тут взялся?

- Ну мало ли…

- А знаете что? - Окаемов глядел на него торжествующе. - А почему до сих пор никто не додумался приложить его к уху?

- Куда?

- К уху, как раковину. Я вот попробовал, как та обезьяна с будильником - помните, «В мире животных» показывали? Просто так, взял да и приложил. Вы попробуйте сами.

Панарин пожал плечами и приложил камешек к правому уху. Окаемов затаился, как мышка, тишина вокруг стояла гробовая.

Постепенно Панарин стал слышать - но не ушами, а как бы мозгом - словно бы плеск морских волн, набегающих на песчаный берег, шелест легких шагов, крики птиц. Словно бы флейта играла где-то на берегу, чистые, нежные звуки, и кто-то смеялся, доносилась то ли песня без слов, то ли звуки эоловой арфы…

- Слышите? - сказал Окаемов. - Слышите…

Он уже не спрашивал - утверждал.

- Вот что, - сказал Панарин. - Это я пока что заберу. (У Окаемова был вид ребенка, внезапно лишившегося любимой игрушки.) Заберу. Есть кое-какие предположения. Не беспокойтесь, в случае чего первооткрывателем будете числиться вы…

- Значит, есть открытие? - Окаемов был на седьмом небе.

- Возможно, - сказал Панарин. - А вы никогда не слышали, что есть открытия, которые следовало бы сразу закрывать? Нет? То-то… И уберите вы вашу ораву, глупо, в самом деле…

- Сейчас уберу, это я сгоряча, от испуга…

Панарин козырнул и, стараясь не смотреть на зеркало, пошел к выходу. На крыльце он задержался, помахал «полосатиком» на шнурке перед лицом старшины Касторыча и спросил:

- Доводилось видеть?

Остекленевшие от запойного пьянства глаза старшины стали вовсе уж страшными. Он приставил гранатомет к ноге, грохнув им о ступеньку, выкатил глаза и тихо прошелестел:

- Ваше благородие, бросьте… Пропадете ни за что, как прапорщик Ружич…

Что-то замкнуло у него в мозгах, вызывая неведомые Панарину ассоциации.

- Ты что, до тременса долакался, старинушка? - спросил Панарин. - Какое я тебе благородие?

- Извиняюсь, ваше высокоблагородие, потому как - полковник вы…

Во всяком случае, в его бреде была своя логика.

- Младший унтер-офицер гайдроподержательной команды Малохатко на караул встал! - отрапортовал Касторыч. - Ваше высокоблагородие, бросьте дрянь эту, Богом прошу, до пекла доведет, оглянуться не успеете… Ружич тоже смеялся.

- Над чем? - спросил Панарин.

Касторыч выкатывал глаза и дрожал всем телом. Видя, что толку от него не добьешься, Панарин отобрал гранатомет и забросил в кусты. Потом махнул ближайшим безопасникам и в нескольких словах обрисовал ситуацию.

На Касторыча навалились со всех сторон и, превозмогая отчаянное сопротивление, поволокли в сторону первого блока, куда обычно препровождали допившихся до белой горячки. Он выдирался, иногда попадал кому-нибудь по уху, но безопасники висели на нем, как лайки на медведе. Он сдался и заорал:

- Влеките, игемоны! Ваше благородие, опомнитесь, Ружич и Вольский вон тоже… А потом?

За кучей сцепившихся тел захлопнулись стеклянные двери первого блока, Панарин пожал плечами и направился к калитке. Мимоходом он, оглянувшись по-воровски, открыл дверцу ближайшего фургончика Лаборатории Встречи Случайностей и взял с пола плоский серебристый чемоданчик экспресс-анализатора. Выскользнул в калитку и сразу завернул за угол.

«Значит, вот так, - думал он. - Уходит Адамян. Уходит эпоха. Ну, предположим, эпоха не уходит, потому что уходит один лишь Адамян, но все отныне будет не так, все станет чуточку иначе. Непьющие пилоты, кафе-мороженое напротив бара, молодой директор… ну, предположим, до шелеста белых крыльев еще далеко, много воды утечет в Реке...»

Он спешил к себе в коттедж окраинными улочками, чтобы не столкнуться с трезвой свадебной процессией и не оказаться в нее затянутым. Догадки не оформились окончательно - так, колыхались зыбкие туманные контуры - но услышанные от Касторыча фамилии он когда-то где-то слышал уже…

Он вошел в свой коттедж, в тщательно прибранную, насквозь стандартную комнату. Улыбалась с цветного плаката разухабиста зарубежная красотка в купальнике из рыболовной сети, на письменном столе размеренно стучал голубой метроном.

Панарин погрузился в книжные завалы и часа через полтора нашел обтрепавшийся томик, изданный лет восемьдесят назад. Лет пять уж как его не открывал.

Как всякое грандиозное и протяженное во времени предприятие, аэрология обросла за годы своего существования легендами, преданиями, бредовыми вымыслами, апокрифами и полумистическими откровениями. К которому из жанров относилась изданная еще при старой орфографии книжка, установить было бы затруднительно. Автор, корреспондент какой-то бульварной газетенки, старательно собрал анекдоты, слухи, сплетни из жизни обитателей Поселка (именовавшегося тогда Сьянсбургом) и выпустил их в свет под названием «Будни королей воздуха».

Панарин стал читать и странице на пятидесятой натолкнулся на искомое. Историю о том, как однажды поручик Бельский, отпетая головушка, любитель прекрасного пола и воздушных выкрутасов, якобы ухитрился приземлиться в Вундерланде, собрал там пригоршню цветных камешков и сделал из них ожерелье для своего предмета воздыхания, некоей певички Илоны, в Сьянсбурге гастролировавшей. Восхищенная редчайшим подарком, певичка Илона вскорости вознаградила поручика за его храбрость самым приятным образом, что вызвало лютую зависть и злобу прапорщика Ружича, соперничавшего с поручиком относительно певички Илоны. Надравшись в тот же вечер в офицерском собрании, Ружич стал кричать, что поручик Бельский - записной враль и шарлатан, что в Вундерланд он вообще не летает, а кружит где-то поодаль, пока не налетает нужное время, что камешки эти он подобрал в окрестностях Сьянсбурга и жестоко облапошил доверчивую красавицу. Поручик Бельский заехал прапорщику Ружичу в ухо и оборвал с него погоны. Назначен был суд офицерской чести, запахло дуэлью, но, недотерпев до начала суда, ранним утром прапорщик Ружич появился на летном поле, целясь из браунинга, заставил аэродромную команду заправить его аэроплан и громогласно заявил, что отправляется в Вундерланд набрать настоящих тамошних камней и навсегда посрамить жулика Бельского. Видя его состояние, дежурный офицер и команда не осмелились препятствовать, заправили бак и крутанули винт. «Ньюпор» Ружича, ведомый похмельными руками, взлетел, кренясь вправо-влево - и навсегда исчез в рассветной дымке над синими горами. А вскоре грянула первая мировая, всем стало не до Вундерланда, в вихре событий и перемен затерялись и поручик Бельский, и заезжая певичка Илона, и все остальные…

Такая вот история. Панарин не взялся бы сейчас оценивать ее достоверность. Он знал одно - «полосатики» не могли быть подобраны в окрестностях Поселка…

Кое-какой навык у него был, и он уверенно нажал несколько клавишей, перевел три рычажка и сунул снятый со шнурка «полосатик» в круглое отверстие на серебристой панели экспресс-анализатора. И почти сразу же дурным мявом взвыла сирена, по голубому экрану дисплея побежала красная строка: «Тревога! Тревога! Тревога!» Панарин хлопнул ладонью по клавише, и сирена смолкла, но дисплей продолжал работать.

«Полосатик» был из Вундерланда. Никаких сомнений. В домах десятков пилотов лежали, висели у них на шее камни из Вундерланда. Разговор о их происхождении как-то никогда не возникал. Теперь ясно, что те, кто знал, вовремя обходили скользкую тему. А это означало…

Панарин глянул на голубой метроном, украшенный золотым альбатросом. Кто помнит, когда появились метрономы? Да никто не помнит, даже Шалыган ничего не сказал, а этот вопрос не принадлежит к тем, от которых он уклоняется. Просто мы знаем, что метрономы останавливаются, когда погибает их хозяин. Собственно, мы не знаем - нам так сказали. Давным-давно, не упомнить уж и когда. И мы выросли, возмужали с этим чужим утверждением, и сейчас только спохватились, что никакими доказательствами оно не подкреплено. Случалось несколько раз, что после смерти пилотов их метрономы находили остановившимися. Ну и что? Можно подыскать множество других объяснений, но мы подобны австралийским аборигенам, искренне считающим, что в том-то и том-то разрисованном камне заключена их душа. Как вообще могло произойти, что мы, люди технотронного века, дипломированные специалисты, атеисты, материалисты, поверили, будто наша жизнь связана со стучащим приборчиком? Потому только, что так утверждает Президент Всей Науки - скучно и многословно?

Панарин рывком поднялся. Честно говоря, ему было страшно, но он собрал в кулак всю волю, всю силу духа, непропитую пока что решимость и смелость.

И остановил метроном. Блестящая стрелка с грузиком замерла, отклонившись вправо. И ничего особенного не произошло, вообще ничего не произошло, метроном молчал, а Панарин оставался живехонек и невредим. Поборов оцепенение, брезгливо, словно дохлого мыша, он взял метроном за стрелку и вышвырнул в мусорную корзину. Потом снял телефонную трубку:

- Говорит Панарин. «Кончар» на полосу. Молчать! Это совершенно не ваше дело. Кажется, я имею право приказывать, вы не забыли случаем?

7

Ты искал цветок, а нашел яблоко.

Ты искал родник, а нашел море.

Ты искал женщину, а нашел душу.

Ты разочарован...[5]

Э.Седергран

Он направил самолет вниз, на зеленое поле, кончавшееся у песчаной отмели, золотыми генеральскими лампасами окаймлявшей берега Реки. «Кончар» пробежал метров триста, остановился. Чихнул и замолчал выключенный мотор, замер трехлопастный винт.

Панарин откинулся на упругую спинку кресла, расстегнул ремни. Не хватало решимости откинуть фонарь. Он сотни раз пролетал над этими берегами, над этой землей, но ни разу не снижался ниже пятидесяти метров предельно допустимая минимальная высота, неизвестно кем и когда установленная.

С курсантской юности его приучили бояться этой травы, этого песка, этого воздуха. Признаться, для страха были все основания, достаточно ознакомиться с пухлыми томами полетных журналов за любой год - обязательно наткнешься на такое, что поколеблет веру в беззлобное дружелюбие или, по крайней мере, беззлобный нейтралитет Природы. Но, с другой стороны, все эти опасности и ужасы подстерегали только тех, кто летал, перемещался в воздухе над Вундерландом внутри искусственных летательных аппаратов тяжелее воздуха…

Он был на земле Вундерланда, и предстояло решаться.

Панарин откинул фонарь и спрыгнул в траву. Стояла прозрачная тишина, неспешно текла Река, и голубели вдали горы - пограничный рубеж, неведомо кем и когда установленный.

Осторожно, словно по тонкому льду, Панарин дошел до берега и сел на песок возле самой воды. «Омутки» проплывали против течения, песок был рассыпчатым, сухим, прогретым солнцем. Панарин по-детски зачерпнул его горстью и дал стечь с ладони шелестящей струйкой. На ладони остались три «полосатика», яркие, веселые, красивые.

Ничего не было - ни времени, ни цивилизации, ни Вселенной. Только желтый песок Вундерланда. Только холодная, трезвая, непреложная истина Панарин знал, что как минимум половина его пилотов хоть однажды, да садились в Вундерланде. Просто так. Чтобы посидеть у лениво текущей воды, поглазеть на зеленые деревья, волшебным образом вырастающие на месте вчерашних солончаков, или на чудесный кристаллический сад. Можно теперь с уверенностью сказать, что Сенечка Босый тут садился, а Леня Шамбор нет иначе он не ратовал бы так горячо за истребители прикрытия…

Почему все молчали? Все поголовно? Не существовало никаких кар, репрессий, статей уголовного кодекса, грозивших каким-либо наказанием побывавшим в Вундерланде.

Ответ ясен: трудно предсказать последствия. Не исключено, что открытие это способно начисто уничтожить аэрологию. А значит, рухнет опасная временами, но такая налаженная, такая сладостная, такая привычная жизнь Поселка. Что останется от красивой формы пилотов, орденов почета, циркуляров и правил, привилегий и гордого сознания собственной избранности, если каждый, кому не лень, начнет шастать по Вундерланду? Безусловно, останутся какие-то опасности, трудности, сложности - но Господа Альбатросы исчезнут навсегда. Как динозавры, хищные и травоядные. И ведь трагедия еще и в том, что все в Поселке горячо жаждут покорить Вундерланд, вырвать у него его секреты, пашут для этого, не жалеючи нервов и жизней - но покорить и вырвать своими силами, при помощи самолетов, исключительно трудами господ Альбатросов. В глубине души многие сознают, что давно все не так, давно что-то неладно, и задачу они перед собой поставили заведомо нереальную - но жизнь грохочет по накатанной колее…

А теперь и Панарину предстоит делать выбор. Компромиссов здесь нет. Или - или…

Панарин положил руку на голубое крыло самолета и оглянулся на медленно текущие воды Реки, которая вовсе не была Летой. Наверное, впервые он не торопился покинуть Вундерланд. И впервые у него не было на поясе кобуры…

8

Только видимость, только маска [6]

Только внезапный шквал,

Только шапки в газетах: «Фиаско»,

Только снова и снова провал.

. . . .

Только вылазка из засады,

Только бой под покровом тьмы,

Только гибнут наши отряды,

Только сыты по горло мы…

Р.Киплинг

- Пойдете двумя звеньями, - говорил Адамян. Заложив руки за обширную спину, он нервно вышагивал по кабинету. - Прикрывать вас будет звено «Славутичей» майора Кравицкого, - он кивнул в сторону пилота с золотыми сапсанами в петлицах. - Майор с обстановкой ознакомлен.

- Ну да? - нехорошо усмехнулся Панарин. - Мы до сих пор не ознакомились с обстановкой, а майор, выходит, смаху вник? Я не уверен в целесообразности таких решений. Я не уверен, что истребители послужат гарантией безопасности. Может выйти вовсе даже наоборот. Вы ведь знаете, что предсказать Вундерланд невозможно. Чья-то высокоумная голова в Академии теоретизировала с горных высей чистой науки…

- Нужно, - сказал Адамян.

- Сейчас мне мало этого слова.

- Что тебе нужно еще?

- Всего лишь убрать отсюда истребители.

- Невозможно.

- Тогда я не полечу. И я не уверен, что мои люди, узнав о моем отказе, сядут за штурвалы.

- Между прочим, - сказал Адамян, - у меня тут есть рапорт старшего лейтенанта Шамбора, который горячо заинтересовался экспериментом, то бишь использованием для прикрытия истребителей, и выражает жгучее желание участвовать в рейде.

- Ну-ну… - сказал Панарин. - За всех он не может подписываться…

- Шантаж?

- Элементарная экстраполяция.

Майор, стриженный бобриком черноволосый крепыш, молча маялся, старательно глядя в сторону, чтобы ненароком не зацепить кого-нибудь из них взглядом. Весь его вид вопил: с его точки зрения, если старшие командиры и бранятся между собой, то уж никак не в присутствии младших по званию. Сообразив это, Адамян махнул ладонью:

- Майор, подождите в приемной. Что с тобой, Тим?

Панарин презирал себя, но почему-то не мог открыть рот и рассказать о вчерашнем своем полете. Не мог, и все тут. Он сказал:

- Мы справимся и без истребителей.

- Пойми ты, их задача - не расчищать вам огнем путь, а при необходимости прикрыть ваш отход.

- Что в лоб, что по лбу.

- Тим, ты прости, - очень тихо сказал Адамян, - но, быть может, ты устал? С каждым может случиться. Но сейчас ты необходим. К Ведьминой Гати ходили только вы, и я боюсь, что Станчев один не справится. Нам позарез нужно набрать хотя бы три-четыре кубометра «взвеси». Все старые запасы в столице израсходованы, а исследования останавливать нельзя. Нет времени ожидать пресловутых самолетов-роботов. Есть мнение на самом верху, это просьба самого…

- Черт побери, - сказал Панарин. - Вам осталось два месяца, какое значение имеют просьбы самого?

- Ты не понял. Никакого значения не имеют просьбы… Этот рейд - моя лебединая песня, Тим. Ничего у меня больше не будет только санаторий и манная каша. Я бы сам пошел, Господи, я бы сам пошел, но я же подохну еще на взлете! И я не за увековечение своей памяти борюсь. Ты прекрасно знаешь, что те лекарства, биофильтры и ткани, которые получат на основе секретов «взвеси», не назовут ни «касторкой Адамяна», ни «синтетиком Панарина». Но мне нужен этот рейд… Тим, хочешь, я перед тобой на колени встану?

Панарин молчал. Он просто не умел высказать все, что творилось у него на душе - непривычен был к этому. Он сказал:

- На колени не надо. Лучше уберите истребители.

- Невозможно.

«Мне нужен ответ на один-единственный вопрос, - думал Панарин. Садился ты в Вундерланде или нет?»

- Ты, часом, не испугался? Это бывает, Тим, я тебя не стану винить. Хочешь в санаторий на «материк»? Пиво чешское, солнышко, неваляшки в купальниках… А к Ведьминой Гати я пошлю Станчева. Правда, у него нет практики, ну да что делать, если тебя одолела неврастения?

Панарин сердито подошел к столу и щелкнул клавишей:

- Панарин. Первое, второе звенья - на полосу!

…Динамики надрывались - похмельный Брюс изливал душу, немилосердно терзая баян:

- Ты шпалер забыл. - Сенечка подал ему ремень с кобурой.

Чертыхнувшись про себя, Панарин застегнул тяжелую пряжку и закурил. На галерею диспетчерской он не смотрел - в последнее время Клементина завела дурную привычку провожать его в полет, как он ни запрещал, и торчала сейчас у перил вместе с женой Сенечки Босого.

- И моя гитара - две струны… - зло проворчал Панарин. Ветер трепал ему волосы, высекал искры из сигареты.

- Что с тобой? - тихо спросил Леня Шамбор, здоровенный и белозубый, как всегда, загорелый и веселый, как всегда, любимец молодых поварих и ученых дам средних лет.

Панарин оглядел их всех, собравшихся в кружок. Они уже надели шлемы, застегнули комбинезоны и оттого казались очень одинаковыми. Да так оно и было. Все индивидуальное на время полета оставалось на земле - и то, что Петя Стриж в юности тянул срок за взлом пивного ларька, Коля Крымов отсылал половину зарплаты младшей сестре-студентке, а Панарин не на шутку влюбился в Клементину. И то, что за Сенечку Босого регулярно беспокоилась молодая жена, Станчев изобретал самогонный аппарат с дистанционным управлением и речевым синтезатором, а Чебрец учил Магомета стоять на голове. И все такое прочее. Бетонка, словно лазерный луч, отсекала все побочное, и оставались господа альбатросы, короли синего прозрачного воздуха.

- Ну, шантрапа, в седла. - Панарин затоптал окурок. - И помните - нервы на максимум. Набить баки «взвесью» - и драпаем. При отходе, если начнется заварушка, строя не соблюдать, каждый прорывается, как может. Гойда!

Он нахлобучил шлем и был доволен собой - все-таки не оглянулся на галерею.

Семерка шла на реактивных «Сарычах» - при всей своей к ним неприязни Панарин решил, что сейчас потребуется не надежность, а скорость и еще раз скорость. Хапнуть и смыться, словно карманники, зло подумал он. Предположим, так было не впервые, но тогда чуть позади, чуть выше не маячила тройка истребителей «Славутич»...

- Звенья, вниз, - приказал он. - Заборники открыть, начинаем уборочную кампанию, каковой ответим врагу на третий инфаркт Президента Всей Науки.

- Первое звено пошло.

- Второе начинает.

Собственно, в Ведьминой Гати не было ничего особо страшного всего-навсего протянувшееся на десяток квадратных километров хаотическое нагромождение стометровых стволов неизвестных деревьев, покрытых морщинистой синей корой. В солнечные дни от них поднимались струйки голубоватых газовых пузырьков пресловутая «взвесь», сулившая небольшую революцию в ряде отраслей промышленности и камерный погромчик в квантовой химии. Вот только собирать ее, проклятую, приходилось буквально по пузырьку.

- Первый улов.

- Мы тоже.

- Поздравляю, - сказал Панарин. - Кто первый набьет баки, тут же сматывается домой, и без диспутов мне!

Они принялись за работу. Нужно было угадать по взбухающему меж стволов пузырю - который выброс окажется наиболее богатым, потом изловчиться и загнать его в бак. Это в теории. А на практике - ювелирное маневрирование двигателями, рулями управления и соплами вертикальной тяги, отточенная акробатика.

Семь самолетов выплясывали дикий танец над сплетением гигантских ослизлых стволов. Выше ходили по кругу истребители. Панарин больше следил за окрестностями - все-таки в его задачу входило не столько ловить пузыри, сколько осуществлять руководство операцией. Ничего угрожающего в окрестностях не наблюдалось. Слева мелькнули две искрящиеся золотые змейки, но Сенечка бросил самолет в сторону как раз вовремя, а второй раз змейки не нападали. Правда, никто не знал до сих пор, живые это существа, или особый вид молний, и никто не знал, почему от Ведьминой Гати не вернулось звено Парселла…

Коля Крымов и Чебрец наполнили баки, и Панарин приказал им убираться к чертовой матери. Приказ они выполнили, но еще долго ворчали под нос, удаляясь быстрее звука.

- Я - восьмой, - в который уж раз доложил майор Кравицкий. - Все спокойно, ничего подозрительного.

- С чем вас и поздравляю, - проворчал Панарин. - Ну как там, обормоты?

- Имею две трети.

- Я тоже.

- У меня половиночка.

- Так, - сказал Панарин, быстро прикинув в уме. - Еще один заход - и сматываемся.

- Черт… - услышал он удивленное оханье майора.

- В чем дело? - рявкнул Панарин.

- Да показалось…

- Тут никогда ничего не кажется, ясно? - сказал Панарин. - Что наблюдали?

- Я все же уверен…

- Что наблюдали? - спросил Панарин.

Майор немного смущенно доложил:

- Наблюдался летательный аппарат - тихоходный биплан устаревшей конструкции, предположительно «Ньюпор-Рон-111» или аналогичного класса. Описал круг, пилот грозил кулаком. Из-за разницы в скорости не установил, когда он появился и в каком направлении исчез.

Панарин ничего не успел сказать - закричал Сенечка:

- Мужики, Ружич!

- Нужно делать ноги.