Мoя нечестивая жизнь Мэннинг Кейт
Новые потоки слез. Корделия упала на колени, лепеча:
– Простите, простите. Простите меня…
– У меня нет на тебя времени. И ты рискуешь, даже просто придя сюда. Разумеется, тебе прекрасно известно, что у меня своих бед хватает.
– Да, я читала в газетах, но мне надо было повидаться, прежде чем вас посадят. Пожалуйста, если вы можете меня спасти и на этот раз, пока вас не…
– Храбрая же ты. Тебе снова надо избавиться от ребенка, да?
– Однажды ко мне на улице пристал мужчина, – с трудом выговорила Корделия. – Он…
– Набросился на тебя?
Она кивнула, уставившись в никуда.
– Он сумасшедший. Он взял меня силой, дважды, шесть недель назад. Он швырнул меня на землю и…
Ее очевидное страдание заставило меня смягчиться. Я подошла к ней, погладила по волосам, таким же темным, как у меня, но грязным, свалявшимся. Она прижалась головой к моей ноге, я взяла ее за руки. Кожа на запястьях была желтая, с застарелыми синяками. Я сдвинула рукав, и у меня перехватило дыхание. Длинные шрамы тянулись по внутренней стороне предплечья. Она отвернулась, пока я изучала ее исполосованные руки.
– Милая, – потрясенно прошептала я, – ты пыталась изувечить себя?
Она молча пожала плечами. Ее неприкаянность, отчаяние, ее слезы пробудили во мне дикую ярость. Я не хочу ей помогать. Почему я? Почему не кто-то другой? Пусть уходит и не возвращается. Это несправедливо, что она здесь, довесок к моим бедам. Ее не спасти. И почему я должна рисковать ради нее?
– Я не смогу тебе помочь. У меня свои беды. У меня семья. Маленькая дочь. Мне грозит тюрьма.
– Прошу вас. Прошу. Простите, миссис. Я не сделала ничего дурного.
– Мне знакомо это чувство. Я тоже не сделала ничего дурного.
– Я просто шла на рынок. У меня комната в пансионе, за мной ухаживает хороший парень, его зовут Хатчер, Джим Хатчер. Но этот ужасный человек, Хайнс, положил на меня глаз, и я сказала ему, чтоб не лез, а он спрятался в переулке и следил за мной, и когда я шла с корзинкой в руках, он… причем дважды….
– Ох, бедная.
– И недавно он опять появился. Я боюсь. Мне страшно, мадам. Джимми не верит моей истории. Говорит, я сама виновата, зачем было ходить по темным закоулкам в одиночку. Твердит, что Хайнс – мой любовник, представляете? А Хайнс просто мерзавец. Как я его ненавижу! Он мне не больше любовник, чем жаба, но как мне это доказать? Хатчер теперь жениться не хочет, я для него порченая. А я не могу вернуться назад. Не могу и не хочу.
И это чувство мне тоже было знакомо.
– Я убью себя, но не вернусь, – прорыдала она. – Выпрыгну из окна.
– Прекрати. Больше ты себя калечить не будешь. Даже и не мечтай.
– Вы сказали, что я могу прийти к вам… Вы так сказали. Если мне понадобится приют. Вы обещали.
Обещала. И теперь жалею. Это потянет на показательный процесс. К стервятникам-судьям, нарезающим круги вокруг меня, добавилась еще и Корделия. Почему некоторые люди только и делают, что попадают из одной передряги в другую? Вот вроде Корделии: смерть матери породила следующее несчастье, за ним последовала еще беда, потом еще – и так далее до скончания века. Только бы она перестала завывать. А то как в сумасшедшем доме. Надо что-то сделать, чтобы прекратила.
– Лучше бы я умерла! – выла Корделия.
– Хорошо, – сказала я зло. – Я сделаю все, что надо. Сегодня вечером. По-быстрому.
– Спасибо, – всхлипнула она и опять обхватила мои колени.
– Но жить ты здесь не сможешь, ясно? Нельзя, чтобы они тебя здесь нашли. Суд мой начинается в будущий понедельник. Через четыре дня. Ты должна сразу же уехать.
Она закивала:
– Мне жаль, мадам. Мне жаль. Простите.
По черной лестнице я провела Корделию в одну из свободных комнат. Наша единственная пациентка.
– Грета, – сказала я, вернувшись в клинику, – мне нужна твоя помощь.
– Нет, Экси. – Голос у Греты был подавленный. – Это мне нушна твоя.
Ее беды совсем вылетели у меня из головы.
Только сейчас я заметила, сколь ужасно она выглядит. Грета сидела за своим столом и отсутствующе смотрела в окно. Внезапно она уронила голову на стол и заплакала. Я забормотала утешительные слова и погладила по голове:
– Что с тобой стряслось?
– Мистер Шпрунт сказаль Вилли. Он сказаль свой сыну, что я бил шлюх.
– О, Грета!
– Я не даль ему деньги, и он сказаль: Вилли, твой мать шлюха, а ты – выб****к, сын шлюх. Он сказаль: Вилли, твой отец никогда не быль капитан.
– Негодяй, как он смел!
– Смель. Вилли пришель ко мне, спрашиваль: почему ты мне лгаль? Сын только двенадцат лет. Сказаль, ему стидно жить с такой матерь.
– Чепуха, он не мог поверить Шпрунту.
– Но он повериль! Он уже не хочет меня смотреть. Грета плакала и плакала. Как я ее ни обнимала, она была безутешна.
– Я сказаль тебе, – завывала она, – я сказаль тебе, если у меня не будет денги, что мне делайт! А денги нет! Шпрунт пропиль последний шент.
– Мне очень жаль. Я должна была дать тебе денег. Меня отвлекли.
– Ох, этот шуд, ты только о шуде и говоришь, твои беды и эта твоя Лиллиан, толко потому, что она принцесс, ты проводишь с ней дни, кормишь ее шладкий крем и черная икра, а на ошталных тебе наплевайт, ты ничего не слушайт, никогда не спросит, как там Грета? Как поживает Грета, которая работает на тебя все эти дни?
– Ты моя подруга. Разве я тебе не платила? Ты что, недостаточно получила? Хватило и на свой дом, и на учителей сыну, и на мужа-пропойцу.
– Не мужа! Schwein. Швинья. Он разориль меня. Он сказаль сыну такую вещь, про которую обещаль никогда никому не рассказывайт. Теперь сын не желает со мной разговаривайт! Я разорена навсегда!
– Грета, уйди от Шпрунта. Скажи Вилли, что каждое слово, сказанное этой жабой, ядовитая ложь. Приведи мальчика сюда и живи с нами.
Эта мысль мне самой понравилась. Грета будет жить с нами, как в старые добрые дни. Если меня посадят, хотя бы Грета будет при Вилли и Аннабелль. Станет содержать дом в порядке. Она умеет.
Но она смотрела на меня со смятением в глазах.
– Если тебя посадят, Экси, Вилли опять перестанет со мной разговаривайт. И больше не заговорит. Он уже в грош меня не ставит.
– Все будет хорошо. Вилли – твой сын. Шпрунт не сможет его забрать.
– Мне так штидно. Он никогда меня не простит.
– Простит. – Я присела и заглянула ей в глаза: – Сегодня вечером мне нужна твоя помощь. У нас пациентка.
– Ты говориль, что с пациентками поконтшено.
– Одна-единственная.
– Ветшно одно и то ше. Пациентки, дом, шуд. Я уштала. Я мертва. Наверно, взаправду мертва.
– Я тоже устала. Но эту девочку изнасиловали.
Грета спрятала лицо в ладони и заплакала еще сильнее.
– Ты поможешь мне нынче вечером?
– Ну ладно, – сказала она мрачно.
Не обрадовался и Чарли.
– Зачем ты опять связалась с этой жалкой Корделией? Ты с ума сошла?
И, чрезвычайно недовольный, он удалился со своим приятелем Уиллом Саксом. Пожалуй, до утра его можно не ждать. После того как Белль уснула, я отправилась к Корделии Парди, она же Шекфорд, или как ее там зовут сейчас. Волосы ее были расчесаны, и она приняла ванну. Это было баловство, и обычно я такого пациенткам не позволяю, но я была рада, что несчастная Корделия может пользоваться всеми удобствами этого шикарного дома, включая мраморную ванну. На ней был мой халат, пахнувший сиреневой водой, но глаза так и остались пустыми и безжизненными. Я была горда тем, что изменила свое решение, что помогу ей. Вручив ей бутылку виски, я сказала:
– Идем, милая.
По черной лестнице мы спустились в клинику. Там нас ждала Грета.
– Вот, Грета, ты ведь помнишь Корделию.
Грета кивнула и одарила пациентку бесцветной улыбкой. Она уже приготовила спринцовки и кюретки, миски и перевязочный материал.
Когда я принялась за дело, Корделия тихо заплакала.
– Чего ше теперь плакать, – сварливо сказала Грета. – Мадам тебе сейчас удалийт лишнее.
Я снова уткнулась в следы былых грубых вторжений. Сплошные рубцы и спайки, даже хуже прежнего, на внутренней стороне бедра какие-то желтые пятна, похожие на ожоги от спичек. Мы с Гретой переглянулись, но промолчали. Корделия плакала, тело ее сотрясала дрожь.
– Спокойно, – проговорила я сквозь зубы.
Грета склонилась к ней, зашептала на ухо:
– Не шевелись, пошалуйста, Liebchen, все идет хорошо.
Но Грета была невнимательным ассистентом. Дважды я окриком выводила ее из транса, чтобы она передала мне марлю или расширители. Выскабливание заняло много времени. Корделии было очень больно.
– Прости, милая, – сказала я. – Прости, пожалуйста, еще раз. Я была вся в поту. Пациентка вцепилась зубами в простыню и закрыла глаза. Ее по-прежнему била дрожь.
Под конец я попросила у Греты раствор спорыньи в уксусе, но, как выяснилось, она его не приготовила. Пришлось смешивать компоненты прямо сейчас, она проделала это с отсутствующим видом и сказала:
– Если я уже не нужна, Экси, я пойду. Я очень уштала.
– Ты же знаешь, что еще не все, – зло сказала я. – Останься. Глаза ее наполнились слезами. Грета не любила, когда я с ней резко разговаривала, но сегодня мне было все равно.
Я промывала раствором, а Грета держала Корделию за руки, слезы едва ли не полноводными ручьями струились по их лицам, а я разрывалась от жалости и злобы на обеих.
– Ну все, успокойтесь. Я закончила.
Пациентка заскулила, приподнялась, и ее вырвало.
– Ведро, Грета. – Времени на то, чтобы принести ведро и вытереть, у подруги ушло немало.
Я уложила пациентку.
– Ты хорошая девочка, – сказала я со всей возможной нежностью. А нежности во мне было не так уж много. Девять часов, один из последних вечеров на свободе, когда я буду спать в своей кровати. А я торчу здесь.
– Не бросайте меня, – пролепетала Корделия.
– Никто тебя не бросит.
– Я одна. Смертельно одна.
– Я побуду с тобой шегодня, – ворчливо сказала Грета.
– Я думала, ты хотела уйти.
– По прафде, мне не хочется домой, Вилли не будейт со мной разговаривайт. А мистер Шпрунт ist ein Knilch und ich hasse ihn so viel[104].
– Ох, Грета, я не знаю, что ты там проворчала, но мы с тобой увязли по самую шею.
– Что с нами шлучилось? – спросила подруга, садясь рядом. – Что штряслось с каждой из наш?
– Мы очень старались, делали что могли.
– Ты, может быть, и делаль. Твой муж хороший человек.
Странно, ведь Грета всегда говорила, что Чарли тот еще хитрец. Именно она сказала, что у него Ein kleines Schmuckstck, что он всегда этим заработает на жизнь. А теперь утверждает, что мне повезло. И муж у меня – хороший человек.
– Он всегда такой преданный. Тебе повезло, а я вышла за мершавца.
Мне повезло? Пожалуй, не очень-то.
– У тебя было бы все нормально, если бы не Шпрунт. Живи здесь. Перебирайтесь с Вилли и живите. Прямо утром. Две комнаты на верхнем этаже, после того как Корделия уйдет, ваши.
Корделия пошевелилась в кровати, услышав мои слова.
– Но мне некуда деваться, – пробормотала она пьяно. – В Филадельфии меня поджидает эта сволочь. Я никто. Можно, я буду вашей горничной? Пожалуйста.
– Тише, – сказала я. – Поговорим об этом утром. А сейчас отдыхай.
Около трех часов ночи меня разбудила Грета:
– Fraulein хочет тебя. Я ее убеждайт, убеждайт – ни ф какую. Говорийт, чтобы ты обязательно пришоль.
Проснулся и Чарли, выругался. Я надела халат и поспешила за Гретой к пациентке. Похоже, у Корделии поднялась температура, глаза ее лихорадочно блестели. Она вцепилась в мою руку и принялась бессвязно благодарить за то, что я спасла ей жизнь. Жизнь, от которой она пыталась избавиться.
– Вы не прогоните меня сразу, мадам? Ведь правда не прогоните? Мне страшно. У меня никого нет. Мне некуда податься.
В этот предрассветный час я была до того измотана, что ее мольб не оставили камня на камне от моего здравого смысла. Я разрешила Корделии остаться на несколько дней.
– Но к утру понедельника ты съедешь, первого апреля, до рассвета. Тебе нельзя находиться в моем доме, когда я буду в суде. В понедельник утром, не позже. А лучше в воскресенье.
– Пожалуйста, миссис, я…
– К утру понедельника ты уйдешь. Это крайний срок.
Глава третья
Стражи ада
Наш дом вдруг превратился в обитель отчаявшихся женщин. Моя сестра загнана в ловушку. Корделия сломлена. Грета в абсолютном унынии. Я вот-вот окажусь в тюрьме. Чарли мерял шагами комнаты и что-то беспрерывно черкал на клочках бумаги – наверное, разрабатывал планы защиты для Моррилла. Всех нас изводила бессонница. По Пятой авеню туда-сюда прохаживались служители закона – в форме и без оной. Следили за нашим домом, отмечали, когда и кто приходит и когда уходит. Гостей у нас теперь не бывало, разве что адвокаты, мистер Моррилл и мистер Стюарт. Или Аннабелль вернется из школы, где соученицы опять дразнили ее, мерзавки в передничках называли Аннабелль дьявольским отродьем. Ближе к вечеру я села в экипаж и отправилась на прогулку в парк. Вернулась к ужину. Дом рано отошел ко сну. Но, как только стемнело, по лестнице заструились призраки: это женщины в белых сорочках отправлялись по своим надобностям. Мы с Гретой навещали нашу пациентку, Датч бесцельно бродила по холлу, садилась за рояль. Скрипела лестница. Стонал дверной замок. Откуда-то доносились рыдания.
В воскресенье, тридцать первого марта, был канун моего суда. Завтра я встану лицом к лицу с обвинителями. В то утро я открыла дверь Грете, донельзя расстроенной. Она съездила домой в надежде повидаться с сыном, но рядом с Вилли оказался Шпрунт, который учил мальчика играть в карты. В кункен[105].
– Мой сын со мной не разговаривайт, – простонала Грета, дыша перегаром. – Он уже играйт в азартные игры. Он називайт меня eine dumme Frau, как Шпрунт, унд…
– Отшлепать, – высказалась я. – И оставить без обеда.
– Он зовет его «папа»! А меня, ротную мать, презирайт.
– А теперь послушай меня, дурочка! Мальчику нужен отец, а Шпрунт пока заменяет его. Просто скажи Вилли, чтобы пришел к нам. Ко мне и к дяде Чарли.
– Вообше-то, – сморщилась Грета, – Шпрунт менья бросиль.
Что ж, вот и хорошая новость. Только до Греты она пока не дошла. Она пребывала ныне в особенно мрачном настроении, на уговоры не поддавалась, а бесчисленные рюмочки, выпитые за день, ее покладистости не способствовали. Мне бы обратить внимание на ее настроение, но у меня и своих печалей хватало. Последний день я хотела провести с Аннабелль. С дочерью и Чарли мы поехали в парк, легкий весенний морозец покусывал за щеки, но нам было тепло под горностаевой накидкой. Возьму-ка я ее в тюрьму. И мою маленькую семью прихвачу.
– Нашей маме, может, понадобится уехать, – сказал Чарли, когда мы катили по Гарлему.
Мы с ним условились подготовить дочь к разлуке на тот случай, если произойдет наихудшее.
– Зачем? – встревожилась Аннабелль. – Куда? Куда ты поедешь?
– В госпиталь. Там мама поможет нескольким женщинам, которым она очень нужна, – говорил Чарли, а я молча глотала слезы.
– Не хочу, чтобы ты уезжала. Ты обещала никогда-никогда не уезжать.
– Может, никуда и не поеду еще, – храбрым голосом сказала я. – Но если мне придется уехать, ты ведь будешь хорошей девочкой, да? И станешь писать мне письма. Оглянуться не успеешь, как я вернусь.
– Мама, не уезжай! – Дочь всем телом прижалась ко мне. Если небеса когда-нибудь разверзнутся и поглотят меня, это будет справедливая кара за то, что я заставила страдать дочь, за то, что лишила ее матери. Даже я была старше, когда потеряла маму. И почему я не покончила со своим занятием четыре года назад?!
Вечером после ужина я поднялась в комнату к Корделии и суровым, не допускающим возражений голосом сказала, что к утру она должна покинуть наш дом.
– У меня так болит… – слабо прошелестела она.
– Пожалуй, у меня есть средство от боли. – Я положила на подушку пятьсот долларов и наказала, выходя из дома, осмотреться, нет ли слежки.
– Я мисс Шекфорд, – забормотала она. – Я миссис Парди. Я миссис Никто.
– Куда ты отправишься?
– Только не в Филадельфию. Там мужчины. У них волосатые руки. Если наесться луку, мужчина не полезет. Но лук втягивает в себя из воздуха отраву. Я луковица. Я умру. Мои глаза видели пришествие Господа нашего.
Она точно рехнулась. Вдруг запела, затряслась. Неужто притворяется? Пальцы у нее были искусаны, ногти обгрызены под корень, длинный рубец на запястье открылся, и выступившая кровь пачкала простыни. Мне вдруг вспомнилась мама, ее красная, опухшая рука. Она умрет. Я всегда знала, что когда-нибудь одна из моих женщин умрет. Мне еще повезло, что это происходит только сейчас. Я пощупала Корделии лоб. Пропальпировала живот. Лихорадки у нее не было.
– У тебя все хорошо, – сказала я. – Я сделала для тебя все, что могла.
– Вы меня не помазали, миссис, там, и из белья заразу не изгнали.
– Прости?
Вне всякого сомнения, притворяется. Симулирует.
– Вы сама благодать. – Она закатила глаза.
Еще и мошенница. Если она собирается помереть или сойти с ума, то где угодно, только не здесь. Это мое логово, где я могу укрыться.
– Ты уедешь завтра. Бери деньги и уходи. И удачи тебе, милая.
Я поцеловала ее на прощанье.
– О, мадам, не прогоняйте меня. Я наглотаюсь уксуса. Я в окно брошусь. В реку прыгну.
– Главное, чтобы ты нашла в себе силы покинуть этот дом, – сказала я твердо и удалилась.
Сестра у себя в комнате сидела у камина, глядя на огонь, с бокалом кларета. При моем появлении она даже головы не подняла.
– Датч, то есть Лили… извини.
Она пожала плечами:
– Можешь называть меня как угодно. Это теперь совершенно неважно.
– На следующей неделе меня могут арестовать.
Она закрыла глаза, положила руку себе на живот.
– А что, если они вызовут меня в качестве свидетеля?
– Если до сих пор не вызвали, значит, и не вызовут. Адвокат считает, что это маловероятно. У них нет никаких сведений о тебе.
– И все-таки, какой скандал! Мне тебя жалко. И всех нас. Твое имя больше испачкано, чем мое.
– Да, но что такое имя? Ничто. Мне не стыдно. И тебе стыдиться нечего.
– Стыд – это все, что я знаю. Стыд и сожаление.
– Я пытаюсь тебе сказать… Датчи, у тебя есть еще несколько дней, чтобы обдумать… В общем, чтобы передумать, если тебе нужна моя помощь. Если они признают меня виновной, а я невиновна, они могут подождать с оглашением приговора несколько дней или даже недель после окончания процесса. Я вернусь и завтра вечером, и послезавтра, и во все дни, пока идет процесс. Мистер Моррилл вроде бы совершенно уверен, что обвинения снимут.
– Надеюсь. Буду молиться за тебя.
– Но что будет с тобой? Элиот возвращается через три недели.
Она снова пожала плечами:
– Бог направит меня и укажет путь.
Она уедет. Неужели уедет?
– Я хотела, чтобы ты жила здесь. О, Датч, если меня посадят в тюрьму, кто останется с моей дочерью? Я буду спокойна, если ты будешь с Аннабелль. Обещай, что не сбежишь. Грета и Чарли тебе помогут. А потом, когда я выйду на свободу…
Она закрыла глаза, улыбнулась:
– Мне это нравится. Остаться с Аннабелль. У тебя чудесная семья.
– Так ты подумаешь?
Она опять улыбнулась, кивнула:
– Да, Энн, я подумаю.
Я поцеловала ее с какой-то щемящей грустью, а она вдруг, к моему удивлению, крепко обняла меня – совсем как в детстве.
– Спокойной ночи, Экси. Извини за все то беспокойство, что я принесла с собой.
– Ты моя сестра.
Первого апреля я проснулась задолго до рассвета, прислушалась. Кто-то уже встал, слышалось журчание воды – наполняли ванну. Наверное, Корделия готовится к отъезду. Я ощутила облегчение. Разумеется, она преувеличивала свою слабость, как я и подозревала. А деньги ее переубедили, и она спешит уехать затемно, как я и просила, чтобы полицейские не заметили. Но уже в следующий миг облегчение сменилось страхом – я вспомнила о предстоящем сегодня процессе. Та к нельзя, надо успокоиться.
Продремала я, вероятно, не более часа. Тело ныло, в голове теснились ужасные картины. Встала, растерла затекшие ноги и тихо прошла в будуар. Уж одно-то в моей власти – явиться в зал суда одетой так, чтобы остаться в истории истинной королевой.
Затылок покалывало, будто на меня уже были устремлены сотни взглядов. Галерка. Репортеры, пускающие клубы дыма. Я выбрала черный шелк, бриллиантовые серьги, кружевную вуаль. Разве кто-нибудь посмеет заявить, что я не леди? Рука скользнула по длинной шеренге платьев. Шелк и креп. Мех и бархат. Прикосновение к тканям вызвало легкую дрожь в теле, подобную желанию. Что впереди? Грубая тюремная дерюга, проеденная молью.
В предутренней тиши раздался странный звук. Я прислушалась. Капли. Словно капли падают на каменный пол.
Я подошла к двери в ванную. И в самом деле, вода лилась на пол. Ванная комната имела две двери – одна выходила в мой будуар, другая в коридор. Ладно, не буду беспокоить бедную Корделию, пусть спокойно примет ванну. Бедняжка настрадалась.
– Корделия? – позвала я чуть слышно.
Никакого ответа. Ни звука, только капель.
Я подергала за ручку. Заперто.
– Ну прости, – раздраженно прошептала я, отыскала в ящике туалетного столика ключ и вставила в замочную скважину. Звучно щелкнув, ключ открыл замок. Я постучала: – Корделия?
Она лежала в ванне, спиной к двери.
– Корделия…
Спит. Я хотела тронуть ее за плечо, но в испуге отшатнулась. Мир точно опрокинулся. Она была мертва. Черные волосы плавали в красной воде зловещими водорослями, правая рука свесилась через борт ванны, пальцы касались валяющегося на полу кухонного ножа с костяной ручкой. Нож был в темно-красных, почти черных сгустках. Из раны, начинавшейся у левого уха, красная дорожка сбегала в воду.
В груди у меня зарождался жуткий звук, какое-то сдавленное мычание. Звук шел из самого нутра, столь сильный, что я не могла его сдержать. Сестра. Моя сестра.
– О, Датчи… – выдавила я.
Пошатываясь, я вышла в будуар, упала в кресло перед столиком. Меня трясло так, что зазвенели склянки на мраморной столешнице. Я зажала рот обеими ладонями, но вой остановить не удалось.
– Датчи!
Лучше бы я оказалась на ее месте.
А это вполне могло случиться. И к тому идет. Они скажут, что я ее убила. Меня вздернут на мосту Вздохов. И дочь вырастет без матери – как и я. Но даже затуманенный горем и паникой, разум мой метался, пытаясь найти выход. Думай, Экси. Прибереги слезы на потом.
Невероятным усилием воли я затолкала вой обратно в глотку. Взяла себя в руки. Посмотрела в зеркало. Она была там, за моей спиной. Датчи.
Зеркало с безжалостной отчетливостью показывало, что Датчи – из Малдунов, в эту минуту мы вдруг стали невероятно похожи. Будто две половины целого, только одна мертвая, другая живая. Я все смотрела и смотрела в зеркало, смотрела на нас с сестрой, и мир вращался вокруг меня.
И это же зеркало подсказало, что надо делать. План был фантастический, слишком невероятный. Он не может сработать. Но обязан. Другого выхода нет.
Я повернулась к своей мертвой половине. Вода по-прежнему звонко капала на пол. Я сняла кольцо у себя с пальца. Ох, macushla, шептали мои губы, machree[106]. Я взяла ее мокрую холодную ладонь и едва не потеряла сознание. Переждав миг, друг ой, стянула с ее пальца кольцо, подаренное никчемным Элиотом Ван Дер Вейлом, и надела свое. А затем надела и остальные кольца со своих пальцев. И поцеловала ее руку. Так крепко прижалась к ней губами, чтобы Датчи ощутила мое прикосновение даже на том свете. О, мама, прости меня. Я вынула из ушей бриллиантовые серьги, мои любимые серьги-капли, прекрасные, как моя сестра. Расчесала ей волосы и снова поцеловала ее, слезы падали в воду и становились красными.
– Спи с ангелами, – прошептала я, в последний раз поцеловала Датч и распрямилась.
Следовало разбудить мужа.
– Что? – Он испуганно подскочил на кровати. – Что такое?
Я рассказала. Про нож, про шею, про рану, про красную воду. Я чувствовала, что схожу с ума, вот-вот – и уже не вернусь обратно.
– Я надела ей свои кольца, – сказала я. – И серьги.
– Зачем? О чем ты? – Он взял меня за плечи и потряс: – Серьги? Зачем?
– Мне надо бежать. Ты скажешь, что в ванне – это я. Она – это я. Скажешь? Что я обезумела от страха и предстоящей разлуки с семьей.
Он долго-долго смотрел на меня, затем оттолкнул, вскочил и кинулся в ванную. Вернулся он не скоро, в руках – большой саквояж Датч.
Читать бесплатно другие книги:
