Капсула для копирайтера Бильжо Антон

– Это правильно.

Он повертел в руках металлическую коробочку Caf Crme.

– Я тоже не курю. Хотя иногда об этом жалею. – И зачем-то зачитал текст на бумажной вкладке: – «Благодаря специальной смеси сортов табака эти сигариллы имеют мягкий, но очень приятный вкус».

Герман присел на коричневый продавленный кожаный диван, попавший в эту обстановку по ошибке.

– Вы, наверно, удивлены, что мы вас вызвали?

– Немного.

– У меня и правда будет к вам странный разговор. Хотите бурбон?

Из шкафа, где, как выяснилось, хранились не только халаты, была мгновенно извлечена квадратная бутыка Jack Daniels и правильный толстодонный бокал. Герман ждал, что явится и Сергей, однако, судя по всему, разговор должен был состояться на двоих.

– Спасибо, утром не пью.

– Я тоже. – Петр подмигнул. – Вообще не пью.

Сегодня он выглядел крайне элегантно. Острое лисье лицо, на котором хорошо смотрелась хитроумно выбритая бородка, быстрые движения, бодрый тонус. Успешный, компетентный, немного самовлюбленный. Строгий темный пиджак, яркая полосатая подкладка которого недвусмысленно указывала на знаменитую марку «Пол Смит», нещадно разрушающую стереотипы и создающую ироничные, озорные тренды.

– Нам очень понравился ваш скрипт, – сказал наконец Петр. – То есть это не то слово – понравился. – Он усмехнулся своим мыслям. – Расскажите, как вы его придумали.

Герман поерзал на диване.

– М-м-м…

– Откровение?

– Что?

Вспоминая потом этот момент, он удивлялся, как просто и быстро доверился незнакомцу. Тот смотрел внимательно, не отрываясь, с обволакивающей теплотой, словно разглядывая в Германе нечто прекрасное, никому больше не заметное.

– А вы откуда знаете?

Магнитский подошел к столу, открыл ящик и достал старую советскую папку, подписанную «Совершенно секретно. Внутренний проект H&h». Затем, ни слова не говоря, выложил на стол несколько фотографий.

– Проект Herz und herz, – произнес Петр, и Герману показалось, что конвейер за окном с жалюзи перестал работать, а люди в халатах и шапочках замерли, подняв свои острые крысиные мордочки наверх, к светящемуся квадрату окна. – Строительство одноместного космического корабля «Зигфрид», немецко-российского производства. Подготовка площадки и проведение старта доверено российским партнерам и произойдет на заброшенном космодроме в нескольких километрах отсюда. Как видите, вы даже с бетонными плитами угадали. Цель эксперимента – достижение Поляриса. Приблизительный срок миссии – триста двадцать три года.

Любопытно, осталась ли запись того разговора. Ведь в комнате Петра вполне могла находиться камера. Да если бы камеры и не было, все равно, такие вещи не пропадают бесследно. По крайней мере, Герман был уверен, что его снимают.

Наверно, Третьяковский выглядел несколько анекдотично. Скорей всего, он улыбался на всякий случай, хотя Петр говорил абсолютно взвешенно, каким-то даже потусторонним в своем спокойствии голосом. Знал ли Петр сам, ЧТО говорит? Говорил ли это он или тут была замешана третья сила, использовавшая его как проводника?

– Эксперименты по созданию ОКК «Зигфрид» финансируются последние семьдесят лет тайной ложей ордена тамплиеров, – продолжал Магнитский, прохаживаясь по кабинету. – Орден издавна ставил перед собой единственную цель – спасение человечества от вызовов, с которыми оно неизбежно столкнется в ближайшем будущем. Все это время Herz und herz инвестировала в работы не только по техническому совершенствованию ОКК, но и по поиску единственного пилота, который будет способен совершить путешествие.

Он остановился и внимательно посмотрел на Германа.

– Мы внутри зовем его Пророк. Согласно древним книгам претендент будет указан тамплиерам свыше. – Герман откашлялся. Петр услужливо похлопал его по спине. – Я понимаю. Может быть, все-таки бурбон?

– Капельку. Я за рулем.

– Jack Daniels, – пояснил Петр, фармацевтически капая в бокал.

– Я больше люблю Jim Beam.

– Jim Beam пили мафиози, криминальные авторитеты и убийцы, – обворожительно улыбнулся Петр. А вот Jack Daniels – напиток полицейских.

Чокнувшись с Германом кулаком, Магнитский сел на подлокотник дивана и протянул ему сигариллы. Герман затянулся ароматными, но мягкими Caf Creme.

– Вчера нам показалось, что Пророк – это вы, – подытожил наконец Петр.

– Все это очень любопытно, – выговорил Герман, снова чувствуя резь в глазах, видимо, веки опять начали краснеть. – В последнее время мне как-то плохо. Испытываю тяжесть.

Петр кивнул:

– Возможно, у вас какая-то миссия.

– Возможно. Устал от агентства, понимаете? Все бесит. Писать эти тексты про молочко для снятия макияжа, про часики, костюмы, бурбон… – Петр снова кивнул. – Они там никого за людей не считают. Каждый из нас для них просто часть оперативной памяти. Мы как цивилизация оказались в тупике.

Петр кивнул в третий раз.

– Именно поэтому, – сказал он, – вам предлагается пройти обследование, которое необходимо, чтобы удостовериться в том, что вы тот, кто нам нужен. – Герман помощился, вспомнив про ЭКГ. – Кстати, – продолжал Петр, доставая из кармана и протягивая Герману упаковку Herz und herz, – попробуйте. Для пилота это отличная профилактика.

Герман автоматически взял знакомую до отвращения упаковку. Петр засмеялся.

– Представляю, как ошеломительна для вас новость, поэтому не тороплю. Вам надо подумать… Что у вас с рукой?

Магнитский кивнул на левую руку Германа. Она все еще немела, лежа культей на коленях.

– А что с ней?

– Ничего, – отвел глаза, забрал пустой стакан Германа, встал. – Просто спросил.

Петр подошел к своему столу и снова открыл ящик. Затем выпрямился и протянул Герману визитку. На ней кудрявым геральдическим шрифтом было выведено: «Петр Магнитский, кандидат медицинских наук, член совета директоров, член тайной ложи тамплиеров H&h».

– Хочу предупредить вас, – уже на выходе произнес Магнитский. – Все, что произошло в моем кабинете, должно остаться тайной. О проекте знают только топ-менеджеры компании. И вы.

– Есть еще претенденты? – уточнил Герман.

– На данный момент – нет.

Он самостоятельно прошел через двор со спецмашинами, которые напоминали теперь армию клонов, спрятавшихся на этой планете под разбухшей небесной пеленой. Герман все еще ждал появления шумной компании журналистов с камерами и цветами, когда вышел за проходную и сел в свою Tigra. Но вокруг было только щербатое поле, Симферопольское шоссе, как говно листьями прикрытое шумозащитными экранами, и поваленные вышки линии передач. Повернув ключ зажигания, нажал педаль газа и стартанул с места. Онемение руки прошло. «Какой бред», – улыбаясь, подытожил он.

Не сразу заметил, что начался дождь и пора поднимать крышу.

К обеду вернулось бабье лето – островок солнца в центре осени. Агентство, с его ворковавшими по подоконникам сотрудниками, яркими оранжерейными попугайчиками, решавшими свои игрушечные проблемы, тоже показалось Герману маленьким уютным островком в океане времени и пространства, так что даже захотелось успокоить метнувшегося от него на лестнице Диму. Но ничего, кроме «да ладно тебе, пройдешь ты свой испытательный срок», в голову не пришло.

Роджер встретил обычным в последнее время кислым выражением лица. Герман без приглашения плюхнулся на ярко-розовый диванчик. Темой встречи была доработка скрипта для тестирования на фокус-группах.

Креативный директор слушал, утопая в крутящемся светлом кресле с большой тронной спинкой. Позади него виднелся небольшой кусок чистого неба, по которому быстро плыли мелкие облачка, тоже напоминавшие креативные кляксы. От металлической ручки кресла при каждом повороте Роджера под веко Герману отскакивал солнечный зайчик.

Старший копирайтер начал читать:

– Лес…

– Подожди. Почему лес?

– А почему бы и нет? – резко вскинулся Герман.

Роджер рывком переместил центр тяжести ближе к столу и взъерошил свою британскую солому. Встал и прошелся по кабинету. Поправил табличку «Параметры спермы быков-производителей». Подошел к окну, засунул руки в карманы и хозяйским взглядом обозрел две сходившиеся у крыльца улицы. Ветер раскачивал сучья и рвал сухие листья, как сам Роджер, наверно, порвал бы этот бесценный скипт.

– Герман, – произнес он. – Мы тут не романы пишем. Все должно быть оправдано. Ты уже долго в рекламе и должен знать… Во-первых, то, что ты сделал, недопустимо.

– Я знаю, знаю…

– Нет. – Роджер резко обернулся, и Герману показалось, что лицо у него перекошено от злости. – Это нарушение субординации. Это хотя бы… непрофессионально. Иначе зачем здесь я? Креативный директор.

«Упс! Запрещенный вопрос, – подумал Бывалый. – «Это запрещенный вопрос».

– Все скрипты должны проходить через меня, понимаешь? – Роджер громко вздохнул. – Нельзя нести от-себя-тину.

Он сделал ударение на последний слог. Где-то вычитал словечко, и понравилось.

– ОтсебЯтину, – поправил Герман.

– Продолжай.

Герман невозмутимо расправил на шее Hermes с лошадьми, уперся широко расставленными крокодиловыми лофтерами в пол и продолжал, стараясь отчетливо произносить каждую букву, словно читал тугоухому скрижали Завета:

– Вечер. Мы видим взрослого мужчину лет шестидесяти, который продирается через ветки.

– А где у него скафандр? Он же собирается в космос.

Старший копирайтер усмехнулся, дописал «в скафандре» и продолжал читать:

– За спиной у него – походный рюкзак с самым необходимым. Вот он ступает на бетонные плиты, между которыми пробивается трава. Это заброшенный аэропорт.

– Стоп-стоп-стоп, – снова запереживал Роджер. – Какие плиты, какая трава, какой заброшенный аэропорт? Зачем все эти подробности? Они не имеют отношения к бренду!

– Сука! – прошептал Герман.

– Пойми, – сказал Роджер. – Мне тоже нравится твоя идея. Но люди на фокус-группах не любят детали. Они к ним прицепятся. Ты же знаешь.

– И что теперь делать?

– Напиши – космодром, и все.

– Космодром, и все, – передразнил легкий акцент англичанина старший копирайтер и заштриховал ручкой начало, чуть не порвав бумагу.

О вы, невидящие ничего, кроме денег,

Вы, самостандартизирующиеся,

Вы, обрезающие на себе и других по живому то, что не вмещается в формат,

Вы, продающие свободу и замутняющие суть,

Вы, заложники собственного позиционирования,

Вы, любящие моделей, а не людей,

Вы, ставящие себя на полку для продажи,

Грядет Судный день, и никто из вас не спасется.

Как старую скверну отряхнет вас мир,

и не сможете вы вспомнить, чем жили и жили ли вообще.

Между тем Роджер снова занял место на своем троне тирана. Вынужденно занял, ибо было в нем что-то неуверенное, жалкое. Во всей этой скрюченной позе читалось бессилие перед общей бедой.

– Насчет космонавта, – попросил креативный, – нам нужно его как-то описать. Он должен быть представителем целевой аудитории, то есть чуть лучше, чем они. Это красивый, успешный мужчина лет пятидесяти. Смотри, я нашел референс. – Роджер протянул Герману картинку: – Вставь в презентацию. Они сами говорили про Брэнсона, это политический момент. И еще. Замени тарелку на ракету. В тарелке инопланетяне летают.

– Этого я сделать точно не могу, – тихо сказал Герман.

– Почему?

– На ракете далеко не улетишь.

Согласно Википедии Полярная звезда действительно находилась на расстоянии 323 световых лет от Земли. Герман не знал об этом, когда писал скрипт. Но он явно видел тарелку.

– Файн, – махнул рукой Роджер.

Зайдя в металлический лифт «Цветного», Герман, не задумываясь, нажал на цифру 4 с маленькой табличкой «Фермерский базар». Самочувствие было в норме, пульс хороший, голова не кружилась. 16.15 – самое время «насладиться экологически чистыми продуктами, не жертвуя при этом возможностью открыть для себя новые вкусы».

В большом зале земной шар клал к ногам вошедшему плоды свои.

Герман миновал витрину с логотипами «Деревенский бутик», на которой были представлены: завернутый в крафт-бумагу крестьянский сыр «от Ивана Никофирова, Калужская область»; пятнистые яйца «с птицефермы Базановой Марии»; молоко в бутылях без этикетки, но с красивыми бирками на бельевых веревках «от коровы Даши, Брянская область, доярка П. Н. Киселева»; банки с моченой морошкой, клюквой и маринованными грибами, к которым прикреплялась целая книжечка с историей удивительного человека, философа и художника Афанасия Захарова, Архангельская область, сфотографированного с берестяным туеском сидящим среди мхов.

Дальше располагалась лавка «Эль Деликатессо», где с балки темного дерева свисали палеты, хамоны, призунто, Серрано и Иберико («для тех, кто уже пробовал испанскую вяленую ветчину, эти слова ассоциируются с незабываемым вкусом, а если вы только начали знакомство с этим блюдом, то вам оно еще только предстоит…»). Затем закуток с винами, где в тот день царил слушатель курсов сомелье, бледный целеустремленный юноша, полдня добирающийся из своего Крюкова и мечтающий о личном винограднике. Он развлекал разговорами гомосексуалиста, арт-директора ресторана Maxim, располагавшегося, как мы знаем, этажом выше, человека без принципов, который 5 лет неизвестно чем занимался в Камбодже. Герман слышал часть их диалога, проходя мимо к стойке с китайской кухней.

– Какие ты говоришь нотки? – Арт-директор растягивал гласные и расплывался по стойке.

– Малины и лакрицы, – отчетливо выговаривал сомелье.

– Не чувствую.

Закинув за плечо широкий и длинный шелковой шарф, изнеженный господин пьяно щурился, смотрел на свет интенсивно рубиново-красное «Tignanello» и видел сквозь заляпанное стекло лишь бедного юношу.

Китайскую стойку украшали традиционные красно-золотые фонарики. На маленьком пятачке складно двигалась группа узбеков. Третьяковскому нравилось наблюдать за их работой, казалось, что это одна семья: мужья делают суши, жены торгуют, пожилая мать моет посуду. Прилавки тут ломились от эклектики, состоявшей из самых популярных товаров с большой маржой от пхали до хумуса (менеджер-макретолог, сутуловатая девушка в белой рубашке и юбке-карандаше, довольно потирала ладошки, пробегая мимо на шпильках в конце дня). Но Герман взял только рис с овощами, корейскую морковь и спринг-роллы на общую сумму в 315 рублей.

Незаметно присев в углу, он смотрел и думал, чем отличается от всех них.

Возможно, виной всему была наследственность.

Дело в том, что родители Германа были, что называется, «не от мира сего», то есть жили вечными ценностями. Они познакомились в Математическом институте им. В. А. Стеклова. Отец в молодости был звездой, доктором физико-математических наук, внештатным сотрудником, а мать – скромной труженицей отдела дискретной математики. Герман прожил жизнь в заваленной книгами квартире, где на притолоке готическим шрифтом было начертано «Наука – это храм». Начертано, понятное дело, отцом, хотя его-то сфера интересов была гораздо шире научных.

Антон Третьяковский занимался динамикой вихрей, носил длинные волосы, говорил громкой скороговоркой, бурно жестикулировал, любил историю, германскую и скандинавскую мифологию, а также толстые мудреные книги. Он был, как Герман догадался позже, типичным фершробеном.

Мать, которую папа всегда называл только полным именем София, маленькая, незаметная женщина, носила очки на цепочке, которые в секунды душевного волнения поправляла хрестоматийным жестом, делая ладони шорками. Она была мученицей – все время пыталась сконцентрироваться, ей постоянно мешали, у нее всю жизнь болела голова, и она вечно просила мужа говорить потише.