Анжелика в Новом Свете Голон Анн
— Здесь не хватает одного… — И, будто не веря своим глазам, он пересчитал убитых. — Да, одного не хватает. По-моему, нет Уттаке. Должно быть, ему удалось бежать.
— Каким образом они проникли в крепость и застигли вас врасплох?
— Им открыли ворота. Часовые решили, что возвращаются французы…
— Но что с Жоффреем? Боже мой, где же он? Пойду разбужу сыновей.
Анжелика снова пересекла двор; в тумане, глушившем все звуки, он казался безмолвной пустыней. На каждом шагу ее подстерегала опасность. Сквозь пелену тумана она разглядела стену кладовой, остановившись, она прижалась к ней, держа пистолет наготове, так как ей послышался какой-то неясный звук.
Звук повторился.
И тут же, вздымая снежную пыль, что-то медленно сползло с драночной крыши и тяжело рухнуло прямо под ноги Анжелике.
На снегу неподвижно лежал мертвенно-бледный Уттаке. Выждав минуту, она наклонилась к нему. Он чуть заметно дышал. Его ослабевшие руки, видимо, только что выпустили конек крыши, за который он держался столько часов подряд.
Глаза ирокеза приоткрылись. Губы чуть дрогнули. И Анжелика скорее угадала, чем расслышала, те же слова, что он сказал ей на берегу ручья и сегодня повторил во сне:
— Женщина, оставь мне жизнь!
Она подхватила его под мышки и, с трудом сдвинув с места, поволокла по снегу. Уттаке был страшно тяжелый, да и руки скользили по его смазанному жиром телу.
В кармане платья Анжелика нашла ключ от кладовой, она открыла замок и, оттолкнув локтем створку двери, втащила туда раненого ирокеза. Уложив Уттаке в самом дальнем углу, она набросила на него сверху несколько старых мешков. Потом вышла из кладовой и стала запирать дверь.
Вдруг она почувствовала, что за ее спиной стоит кто-то и наблюдает за ней.
Она обернулась и чуть не подскочила на месте. Перед ней стоял индеец; и она тут же узнала в нем вождя, одетого в медвежью шкуру, которого несколько дней назад видела во дворе у переносного алтаря. Он был действительно гигантского роста, но необыкновенно худ. Его густые волосы, смазанные жиром, были украшены крупными деревянными четками, а по обеим сторонам лица болтались косы с привязанными к ним лапами рыжей лисицы. Бляхи, амулеты и крестики, в несколько рядов обвивая шею, спускались на татуированную грудь.
Он смотрел на Анжелику, наклонив голову и хитро сощурив глаза. Потом начал медленно подходить к ней. От беззвучного смеха его белоснежные острые зубы обнажились — передние, резко выдаваясь вперед, делали его похожим на злобную белку.
Но Анжелике почему-то не было страшно.
— Ты сагамор Пиксарет? — спросила она.
Как и все индейцы, постоянно общавшиеся с французами, он должен был понимать французский язык, а быть может, даже и говорил на нем.
Он утвердительно кивнул.
Тогда она встала между ним и дверью, чтобы не дать ему проникнуть в кладовую. Ей не хотелось пускать в ход оружие. Вот если бы удалось как-то отвлечь его, помешать ему прикончить раненого. А что если заключить с ним сделку?.. Сбросив с плеч свой великолепный малиновый плащ, она сказала:
— Возьми… Это тебе… Твоим покойным предкам… Плащ Анжелики заворожил индейцев. О нем уже шла молва на берегах Кеннебека. Они мечтали заполучить его, ведь их все время заботила мысль о покрове, достойном их предков. Сколько католических священников приняли мученическую смерть лишь потому, что не пожелали расстаться со своими парчовыми ризами.
В такую минуту только подобный жест мог отвлечь внимание индейца. Он с восторгом уставился на яркий шелк, переливавшийся, как утренняя заря. Индеец недоверчиво протянул руку, жадно схватил плащ, развернул его, а затем, торопливо скомкав, прижал к груди.
Он взглянул на запертую дверь, на Анжелику, снова на дверь. Как раз в это время, одолев, наконец, туман, выглянуло солнце, сверкнув лучами, оно осветило двор, постройки, палисад, и снег тут же начал оседать.
Увидев, что происходит у дверей кладовой, Перро стремительно бросился на помощь к Анжелике. Но патсуикет уже убегал, прижав к себе драгоценную добычу; как огромная белка, он перемахнул через ограду и был таков.
Как раз в этот момент, добравшись до форта, Жоффрей де Пейрак входил в ворота. Заметив мужа, Анжелика, не помня себя от радости, бросилась к нему и, целуя его, со страхом заметила, что он ранен.
— Слава богу, вы живы! — воскликнул он, сжимая ее в объятиях.
— Вы ранены?!
— Пустяки… Что с детьми? Где они?
— У них все в порядке. Мне кажется… среди нас… вообще нет убитых.
Де Пейрак посмотрел в сторону дома, там, у открытых дверей, уже начал собираться народ. Он направился туда, охваченный, так же как недавно и Анжелика, предчувствием случившейся беды.
Остановившись на пороге, он увидел застывшие, словно восковые, фигуры индейцев, которые сидели, уронив свои окровавленные головы на не убранный после пиршества стол.
В его черных глазах вспыхнула бешеная ярость, и сквозь стиснутые зубы вырвалось,похожее на стон:
— Проклятие! Пусть будет трижды проклят сделавший это!
— Это, конечно, патсуикеты, — с уверенностью в голосе сказал Никола Перро.
— Да, я знаю… Я знаю, кто предал нас, кто ворвался сюда под покровом ночи. Они оставили вещественное доказательство…
Он вынул из кармана промокшего камзола амулет, сорванный с груди убитого патсуикета, и все увидели, как на его ладони блеснул маленький золотой крест.
— Крест! — воскликнул он с горечью. Неужели нет в этом мире места, где я бы мог взяться за дело, не споткнувшись о крест!
— Мессир граф, не богохульствуйте, умоляю вас, — побледнев, вскричал Никола Перро.
— При чем тут богохульство! Это все рассчитано заранее. Он мрачным взглядом обвел всех собравшихся здесь людей. В нем все клокотало от едва сдерживаемого гнева. Никто — даже они, его верные товарищи, его братья — не поймет значения тех страшных, кощунственных слов, что готовы сорваться с его языка. Никто, кроме нее. Потому что она пострадала от тех же врагов, что и он, и так же, как он, до конца испила чашу страдания. Он горячо обнял ее, почти с отчаянием глядя в прекрасное бледное лицо с прозрачными глазами.
Вместе с ним ее отверг мир верующих и праведников; оттого, что она любила его, еще совсем юной, ее заклеймили печатью проклятия, и вдруг его осенило, что она стала как бы его двойником, единственным существом на свете, подобным ему.
— Да, это, конечно, дело рук патсуикетов, — сказал Мопертюи, чтобы только нарушить тягостное молчание. — Они не могут спокойно видеть ирокезов, чтобы не вцепиться им в глотку. Когда они узнали, что тем удалось…
— Да, на такое решиться могли только они… Только индейцы-фанатики могли осмелиться проникнуть в форт ночью и устроить резню. Фанатики, доведенные до исступления. Такие, как патсуикеты. Они достаточно приобщены к христианству, чтобы не бояться существующего у индейцев поверья, согласно которому воин, убитый ночью, будет вечно блуждать во мраке. Они настолько уверены в мистическом всемогуществе Черного Платья, что им и в голову не приходит усомниться в его словах, когда он утверждает, что убийство одного англичанина или ирокеза обеспечит им рай.
— Вы имеете в виду отца д'Оржеваля? — в один голос воскликнули Перро и Мопертюи. — Это невозможно, он — святой…
— Этот святой сражается за своего бога. Он уже давно интересует меня. Папа и король Франции послали его в Акадию, поставив перед ним единственную задачу: поднять абенаков на священную войну против еретиков-англичан и всех скрытых врагов католиков и французов. Именно отец д'Оржеваль обратился за военной помощью в Квебек и повелел захватить мой форт. Когда он понял, что ваши мирные соглашения с графом де Ломени сорвали его планы, он решил нанести окончательный, роковой удар… Для подобных целей он не впервые прибегает к помощи патсуикетов. И вот теперь, — продолжал де Пейрак глухим, срывающимся голосом, взглянув на крест, сверкающий у него на ладони, — теперь благодаря ему мои руки запятнаны кровью и предательством. Вспомните, Перро, как вел себя старый Тахутагет, коща он впервые пришел к нам для переговоров. Он колебался. Мучительно колебался, потому что Уттаке их убеждал, что союз с белыми невозможен. Но ирокезы все же решились довериться белому человеку… убедили себя, что он не предаст их. Что я могу сейчас им сказать? Отныне мой дом осквернен неискупимым преступлением…
Его голос дрогнул. И Анжелике, на плече у которой все еще лежала его рука, показалось, что, произнеся эти слова, Жоффрей внезапно на что-то решился. Он как-то вдруг успокоился, к нему вернулось его обычное самообладание, и он еще раз медленно повторил: «Мой дом осквернен…». Задумавшись, он стоял, сосредоточенно глядя в одну точку.
— Уттаке бежал! — промолвил Перро.
— Тем хуже! Он доберется к своим воинам, и уже завтра они будут здесь. И нам придется или уничтожить их, или погибнуть самим. Где люди, стоявшие ночью в дозоре?
Жак Виньо и двое испанцев вышли вперед.
Француз рассказал, что в два часа ночи, когда их вахта уже кончалась, за палисадом вдруг раздался голос… Кто-то, говоривший по-французски, просил открыть ворота графу де Ломени, которому якобы пришлось вернуться назад. Накануне они так по-доброму распрощались с французами, что теперь, не задумываясь, впустили их. В тумане не было видно ни зги. Едва часовые открыли ворота, как на них тут же набросились и крепко связали по рукам и ногам. Вместо полковника де Ломени они увидели барона де Модрея во главе небольшого отряда патсуикетов. Тех, кто к концу пира был еще в состоянии что-то соображать и держаться на ногах и при крике «Медведи!» выбежал из дому, индейцы, пользуясь темнотой, зверски избили.
Выяснилось довольно странное обстоятельство. В этой ночной схватке, отчаянной, молниеносной и безмолвной, никто из людей де Пейрака не был убит и даже серьезно ранен. Создавалось впечатление, что был отдан строгий приказ: европейцев, находящихся в форте, не убивать. Неужели Модрей и Пиксарет проникли сюда только затем, чтобы снять скальпы с вождей ирокезов?
Патсуикеты недооценили силу графа де Пейрака, они не предполагали, что он окажет им такое отчаянное сопротивление. И один из них был убит.
В то время как граф отбивался от индейцев во дворе, а потом, спасаясь от их преследования, бросился вниз, к реке, в прокуренный зал ворвались Модрей и сагамор Пиксарет.
— Я сразу все повял, — рассказывал старый Маколле. — Но что в том толку? Я даже зада от скамейки оторвать не мог. А если бы и мог? Дело тут было тонкое… Модрей такой знатный сеньор, молодой, здоровый и сильный. А кто я? Старая развалина, без гроша в кармане… И к тому же правда-то была на его стороне, он пришел отомстить Сванисситу, который вырезал всю его семью. Когда Сваниссит увидел его, он тоже сразу все понял, но он к этому времени так отяжелел, что не мог двинуться с места… Анхисера и Ганатуха тоже совсем ошалели, а Онасатеган вообще ничего не видел, он уже давно храпел. Только Уттаке вскочил с места и дрался с ними как черт, потом он выбил раму и выпрыгнул из окна. Вон поглядите.
Жоффрей де Пейрак провел рукой по лбу. Он задел рану, и она сразу заныла. Это была первая кровь, которую он пролил, завоевывая Новый Свет. Этой кровью он был обязан Этскону Гонси, Черному Платью… И он знал, что она была не последней. Приказ не трогать европейцев был всего-навсего хитрой уловкой. Они все также были обречены. Разве могут индейцы не отомстить за это предательское убийство?
Несмотря на все усилия де Ломени и де Пейрака, несмотря на всю дипломатичность и терпение, которые они оба проявили как честные люди, чтобы отогнать призрак ненужной войны, она вставала перед ними, нелепая, страшная и неизбежная.
Глава 12
Анжелика осторожно проскользнула в кладовую и, остановившись у порога, прислушалась.
Жив или нет Уттаке? А вдруг он сейчас набросится на нее? Все было возможно.
Она подождала некоторое время и, не уловив ничего, что могло бы ее насторожить, ощупью начала пробираться в тот угол, где оставила раненого ирокеза. Ворох старых мешков был на месте.
Когда в зале заметили, что вождя могавков среди убитых нет, она решила промолчать. Прежде чем сказать мужу, что у них есть заложник, надо было убедиться в том, что он жив.
Просунув под мешки руку, Анжелика коснулась упругого вытянувшегося тела. Уттаке был здесь. И хотя он даже не шевельнулся от ее прикосновения, она поняла, что он жив.
Облегченно вздохнув, Анжелика взялась за дело. Она принесла лампу и зажгла ее, поставив на перевернутый ящик. Приготовила флягу с водкой, какие-то мази, корпию — все, что она нашла в скудной аптечке форта, а также бутыль со свежей колодезной водой. Потом сбросила с индейца мешки и теперь в желтоватом и мутном свете сальной лампы увидела его неподвижное, холодное как мрамор тело. Она перевернула его на спину и ближе поднесла лампу.
Ничто не ускользнуло от ее наметанного взгляда, она отметила, как лежат его руки, как опустились углы рта, насколько глубоко запали глаза… Это не заняло у нее много времени.
«Он будет жить», — решила она.
Сколько раз Анжелике приходилось вот так же склоняться к раненым: и в Марокко, и во время восстания в Пуату. Она снова поставила лампу на ящик и начала более тщательный осмотр. Надо было найти рану, повергшую ирокеза в столь глубокое, похожее на смерть забытье.
Осторожно, почти не дыша, она начала быстрыми движениями пальцев ощупывать его покрытое татуировкой тело. Ее прикосновения были так легки, что, казалось, индеец, лежавший без сознания, не мог их почувствовать. Однако Уттаке открыл глаза. Он увидел профиль склонившейся над ним белой женщины, ее опущенные веки и строго сжатые губы, придававшие ее лицу напряженное выражение. Он ощутил те животворные токи, которые, исходя от ее легких и ласковых рук, проникали в него, возрождали в нем силы.
Вдруг он увидел, что, наклонившись совсем близко к нему, она что-то сосредоточенно разглядывает, словно индеец, заметивший след врага…
— Вот! — воскликнула она.
И покачала головой. Оттянув промокшую от крови набедренную повязку, Анжелика обнаружила в верхней части правого бедра рану, тянувшуюся почти до самого паха. Копье, которым целились в живот, чуть отклонилось в сторону.
Бедро было туго перетянуто шнурком, остановившим кровотечение. Выпрыгнув из окна, Уттаке сам перетянул себе ногу, чтобы его не могли найти по кровавому следу. Средство действенное, но рискованное, так как не только кожа вокруг раны, но и сама нога посинела и сильно отекла. Медлить было нельзя.
Анжелика снова взяла в руки лампу и внимательно осмотрела рану. Потом решилась наконец расслабить шнурок. Показалось немного крови; кровь была алая, и она должна была бы бить ключом. Происходило что-то необъяснимое. Неужели свершилось невозможное? В этом застывшем теле жизнь побеждала смерть… Каким чудом! Она подняла глаза к лицу раненого ирокеза и вздрогнула, увидев, что он смотрит на нее сквозь косые прорези век. Вот, значит, как велика была его сила внушения! Но почему это ее удивляет? Разве она не знала, что Уттаке обладает этой силой? Она вспомнила о тех неодолимых импульсах, которые заставили ее в тот вечер пойти к ручью, где он ждал ее, чтобы убить. Теперь она не сомневалась, что он вызвал ее туда заклинаниями.
Она понимала, что Уттаке наделен небывалой, почти сверхъестественной силой, она-то и помогла ему остановить собственную кровь и шаг за шагом оттеснить смерть. Сколько часов, пока он ждал, что белая женщина придет к нему на помощь, он нечеловеческим усилием воли сдерживал смерть, готовую схватить и унести его жизнь. Анжелика недоверчиво снова начала его разглядывать. От него исходил крепкий запах дикого зверя, и, как всегда в присутствии индейца, у нее возникло чувство, что перед ней существо из другого, неведомого ей мира, и сейчас, когда он лежал в полной наготе, она даже с некоторым удивлением увидела, что у него самые обыкновенные руки, на ногах десять пальцев, выпуклые ребра и все остальное, как у всех мужчин.
Она вытерла кровь, промыла рану чистой водой и наложила на нее повязку с целебной мазью.
Потом ловко перевязала ее. От мази отек быстро спадет, и при могучем здоровье Уттаке от этой страшной колотой раны очень скоро останутся одни воспоминания.
Индеец тоже знал, на что способна Анжелика. Он знал, что она поддается его воздействию, но теперь ему было известно и то, что она в состоянии расстроить его замыслы. Он смог заставить ее прийти к ручью, но она пришла туда с кинжалом. В ней была своя сила. Конечно, потому, что она тоже дружила с Духом Снов. Сила, если и не противоположная его собственной, то, во всяком случае, не схожая с ней, жила в этой белой женщине, пришедшей сюда из далеких земель и от легких прикосновений которой непонятная дрожь пробегала по его телу.
Безмолвно, лишь глядя в глаза другу другу, Анжелика и ирокез узнали, что думает каждый из них. Он представлялся ей существом крайне опасным, одержимым бесом, сущим дьяволом. Она вызывала в нем те же чувства. С каждой минутой они все больше узнавали друг о друге, о возможностях и о силе каждого, и взгляды их все более ожесточались и вместе с тем становились все более понимающими. Это была магическая дуэль. Дуэль двух равных противников.
И кто бы мог подумать об этом, глядя на эту белую женщину, тихо склонившуюся над умирающим дикарем?..
Со стороны казалось: знатная дама самоотверженно врачует страждущего индейца, тогда как на самом деле здесь столкнулись два существа, наделенные одинаковой силой воли, две родственные натуры, которые, сами того не зная, стояли на пороге удивительных событий…
Нахмурившись, Анжелика закончила перевязку, бросила последний сумрачный взгляд на раненого и встала. Из тюков, лежащих на полке, она вытащила три толстые попоны.
Очень осторожно, стараясь не причинять Уттаке боли, она приподняла его тяжелое как камень тело и подсунула под него одну из попон, другой укрыла его до самого подбородка и, свернув третью, подложила ее под голову. Теперь она смотрела на него с удовлетворением. Уттаке стал похож на настоящего раненого, беспомощного, покорного больного. У нее хватило мужества, подсунув руку ему под затылок, покрытый липкой коркой из волос и растрепанных перьев, приподнять его голову и поднести к губам бутыль с водой. Окаменевшее лицо Уттаке чуть оживилось. Он пил жадно, словно ребенок. Потом глубоко вздохнул.
Когда Анжелика опустила его голову, она увидела, что его глаза закрыты. Она с ужасом подумала, что он умер, но, приглядевшись, поняла, что он просто спит.
Глава 13
До самого вечера Анжелика ждала подходящего момента, чтобы поговорить с мужем. Полдня де Пейрака не было в форте. Остальное время он провел в совещаниях с Никола Перро и Мопертюи. У Анжелики было впечатление, что те сначала проявляли нерешительность, но потом графу видимо, удалось их убедить, и теперь они все вместе горячо что-то обсуждали. Анжелика волновалась, было не похоже, что де Пейрак готовится к обороне форта.
А ведь со дня на день, если не с часу на час, надо было ждать появления ирокезов. Между тем ворота по-прежнему были открыты, люди де Пейрака как ни в чем не бывало спокойно расхаживали по двору. Правда, несколько раз он ненадолго собирал их, отдавал какие-то распоряжения, и они тут же отправлялись их выполнять. На холме за фортом и на берегу реки непонятно для чего вырыли ямы, но вряд ли то были оборонительные укрепления.
Анжелика заметила, что Флоримон что-то мастерит, сидя на ящике в углу двора; подойдя к нему, она увидела, что юноша набивает трубки из толстого картона смесью серы, хлората и окиси меди.
— Что это ты тут делаешь?
— Петарды…
— Ну и время нашел!
— Выполняю приказание отца.
— Для чего они ему?
— Не знаю. Но видимо, они ему понадобятся…
Анжелика посмотрела вокруг. За несколько часов снег растаял, покрыв блестящими капельками росы траву и листья.
— Флоримон, тебе что-нибудь известно о намерениях отца? Ворота все еще открыты. А ведь ирокезы могут появиться в любую минуту.
— Отец выслал разведчиков, они следят за ними и сообщат нам об их приближении.
— Все-таки что же он собирается делать?!
— Не знаю. Но вы не волнуйтесь, матушка. Положение наше, конечно, очень серьезное, но отец сумеет найти выход и из него.
Такова была общая магическая формула. Все твердили:
«Наш отец… наш хозяин сумеет найти выход из любого положения».
Когда на лице де Пейрака появлялось то особое сосредоточенное, так хорошо знакомое им выражение, все понимали: вопросы сейчас излишни, следует только повиноваться. Но Анжелика, слишком много перестрадавшая, знала, что в жизни даже он не всегда, к сожалению, может найти выход. В глубине души она до сих пор не могла забыть и простить ему, что в то далекое лето он недооценил своего врага, не рассчитал, что удар может быть нанесен мгновенно, и не предотвратил его. Правда, враг был чрезвычайно опасный, чрезвычайно галантный и коварный — сам всемогущий король Франции, Людовик богоданный, XIV. Граф Жоффрей де Пейрак пренебрег тогда опасностью, заглушил в себе голос разума, подсказывавший ему немедленно бежать. Он хотел провести последнюю ночь с ней, со своей женой, Анжеликой. Людовик XIV ударил внезапно, как молния. И жизнь их была разбита.
И даже сейчас ей порою приходилось рассчитывать только на собственные силы, и как часто, увы, она вынуждена была признать, насколько они ограниченны.
Анжелика постоянно была настороже. В любом событии она прежде всего старалась предугадать опасность и тут же начинала изыскивать средства, чтобы избежать ее. Де Пейрак смотрел на жизнь другими глазами, он верил в удачу и действительно считал, что даже из самого трудного положения всегда можно найти выход. Анжелике оставалось только завидовать его оптимизму.
И сейчас де Пейрак был спокоен. Однако он чуть не потерял свое спокойствие, когда, наконец, улучив минуту, Анжелика сказала ему, что вождь могавков жив и что из-за тяжелого ранения он не мог добраться до ирокезов и призвать своих братьев к мщению. Уттаке в их руках, здесь, в Катарунке, ей удалось спасти его жизнь, и сейчас она выхаживает его.
— Где же вы были раньше? Что же вы молчали? — вскричал де Пейрак, едва сдержавшись, чтобы не ударить кулаком по столу. — Известие, по-моему, заслуживает внимания. Оно может в корне изменить все планы. Впрочем, что значит изменить! Вы даже не представляете, как оно облегчает нашу судьбу! Теперь я почти уверен, что все мои замыслы осуществятся и все произойдет именно так, как я задумал.
— Нельзя ли узнать, на что вы решились?
— Пока нет.
— Вы собираетесь защищать форт? Нам придется сражаться?
— Да! И возможно, до последнего… Мы хорошо вооружены и смогли бы одолеть их войско. Но наша победа над ними одновременно явилась бы и нашим поражением, они все равно не дали бы нам здесь житья, и рано или поздно нам пришлось бы покинуть эти места. Я предпочитаю пойти другим путем.
— Каким же?
— Пока я не могу сказать вам ничего.
— Конечно, я слишком глупа, чтоб оценить ваши планы! — с гневом и обидой воскликнула Анжелика. — Вы забываете, что я тоже командовала военным отрядом… Вы считаете, что мое место на кухне. Ваше недоверие ко мне, ваша скрытность приводят меня в отчаяние!
— О! Зато вы удивительно откровенны! Вы так щедры на объяснения своих поступков и чувств!.. Вы даже до сих пор не рассказали мне, что произошло между вами и Уттаке, в результате каких событий, какой неосторожности с вашей стороны вам удалось в тот вечер захватить в плен и привести, как на поводке, самого страшного врага белых. Вы находите, что в этом нет ничего странного? Что это не требует объяснений? Вы куда-то исчезаете, возвращаетесь, если вам заблагорассудится, рискуете жизнью, совершаете удивительные и безумные вещи… И вы, видимо, считаете, что все это не имеет ко мне никакого отношения?.. Вот и сегодня… вы спасли жизнь Уттаке, но вы молчите об этом в течение многих часов, словно я чужой вам человек, к которому вы не смеете подойти. А как вы думаете, в тот вечер, когда эти проклятые французы пожирали вас своими глазами, а вы с таким искусством кокетничали с ними, меня это приводило в восторг? Вам, может быть, кажется, что мне всегда легко и отрадно с вами?
Они почти с ненавистью смотрели в глаза друг другу, потом в их лицах что-то дрогнуло и оба рассмеялись.
— Любовь моя, — сказал Жоффрей, притянув ее к себе, — простите мою резкость. Я слишком люблю вас, и в этом мое несчастье. Я постоянно боюсь, что вы снова ускользнете от меня и что ваша неосторожность погубит вас. Однако признайтесь, что ваша скрытность ничуть не уступает моей… И тем не менее я с каждым днем все больше убеждаюсь, как бесконечно вы мне дороги. Сегодня утром я, наверно, задохнулся бы от отчаяния, не будь вас рядом со мной. Ведь по вашим глазам я видел, что вы испытываете совершенно то же, что и я. Возможно, это и помогает мне держаться. Мы очень близки друг другу, любимая, может быть даже ближе, чем это вам кажется. Однако я вам ничего не скажу. Пока не скажу, моя радость. Наберитесь терпения, прошу вас. Со мною рядом верные и опытные советники, Перро и Мопертюи, они одобряют то, на что я решился.
Он взял лицо Анжелики в свои ладони, поднял его и заглянул ей в глаза.
— Доверьтесь же мне, дорогая!
Под его ласковым взглядом, которому она никогда не умела противиться, ей оставалось только в знак согласия опустить веки и покориться.
Уттаке открыл глаза. В светлом проеме распахнутой настежь двери он увидел две фигуры. Мужчина и женщина стояли над ним, тесно прижавшись друг к другу. Он снова сомкнул веки, ибо знал, что об эту стену разбивается вся его ненависть.
— Уттаке, я приветствую тебя, — торжественно и печально произнес де Пейрак. — Я принес тебе скорбную весть. Мужайся, брат мой. Этой ночью Сваниссит, Онасатеган, Анхисера и Ганатуха предательски убиты патсуикетами.
— Я знаю. Я все видел.
— Уттаке, я храню в своей памяти все, что мне говорил Сваниссит. Мне известно, что ты его преемник. Я приветствую в твоем лице вождя Союза пяти племен.
Индеец ответил не сразу, и, когда заговорил, голос его звучал совсем глухо:
— Ты позвал нас к себе в Катарунк, пригласил войти в твой дом, и под твоей крышей нас ждало страшное предательство!
— Кто совершил это злодейство? Ты же все видел, скажи мне!
— Барон де Модрей и его проклятые сообщники — патсуикеты, дети Черного Платья.
— Значит, ты знаешь, что моей вины тут нет. Ты должен понять, Уттаке: тот, кто убил ваших вождей, предал и меня! Не заставляй же краснеть от стыда мое лицо, оно и так обагрилось кровью, и кровь эта пролилась тоже по вине патсуикета. Смотри!
И он показал на повязку, стягивавшую его лоб. Казалось, Уттаке колеблется; затем он с трудом приподнялся на локтях, и горькая гримаса исказила его застывшее лицо.
— Какое мне дело до ссор между белыми? — с презрением проговорил он. — Вы все заодно. И я вас всех одинаково ненавижу.
— Лихорадка помрачила твой разум, Уттаке. Что бы ты ответил, если б я стал обвинять ирокезов в преступлении, которое совершили гуроны, только потому, что вы принадлежите к одной расе?
Он замолчал, чтобы дать индейцу время осмыслить его слова, а потом снова заговорил:
— Мужайся, Уттаке! Хорошенько подумай, прежде чем сказать последнее слово… Ты обязан помнить о судьбе твоего народа.
— Мы оставили часть своих воинов в лесу под началом Тахутагета, другие теперь уже начали переправляться на этот берег ниже по реке. Скоро они узнают о том, что случилось, скоро они будут здесь. — Силы оставили его, и он упал навзничь. — Меня ты можешь убить, Текондерога, — побелевшими губами чуть слышно проговорил он, — но не в твоей власти помешать моим братьям отомстить за гибель наших вождей.
— А кто тебе сказал, что я хочу помешать им в этом? — воскликнул де Пейрак. — Народы Длинного Дома, идите же в Катарунк! Идите сюда все племена союза ирокезов! Мстите за своих убитых вождей!
И он удалился вместе с Анжеликой, оставив взволнованного Уттаке размышлять над своими словами.
Воздух был так сух и прозрачен, что эхо жестокого сражения, которое ирокезы вели с патсуикетами где-то неподалеку от деревни Модезеан, докатилось до самого Катарунка.
Немного позже разведчики донесли, что почти все участвовавшие в битве патсуикеты были истреблены, совсем немногим удалось спастись бегством. И Пиксарет, видя, что остался один, взвалил на свои плечи раненого отца д'Оржеваля и бросился в лес. Несмотря на погоню ирокезов, ему удалось скрыться. Он донес миссионера до Пенобскота, где на острове Нокумбега был французский форт. Судьба Модрея долго оставалась неизвестной.
Победители сожгли дотла деревню, замучили пытками двух пленников. На следующий день они отправились в Катарунк и по дороге узнали о страшной и бесславной смерти своих вождей.
Глава 14
Анжелика, стоя на коленях, перевязывала раненого Уттаке, которого перенесли во флигель, когда в комнату ворвался непонятный страшный рев, одновременно пронзительный и гулкий. Рев нарастал, заполняя все вокруг, потом мгновенно оборвался и замер.
Анжелика взглянула в открытое окно, думая, что приближается гроза или ураган. Но небо было ясное.
Уттаке, сверкая глазами, приподнялся на своем ложе.
Тогда она поняла все и дрожь пробежала у нее по спине.
Это был воинственный клич ирокезов. Он прогремел, и снова воцарилась мертвая тишина. Ни одного выстрела не раздалось ему в ответ.
Закончив перевязывать Уттаке, она аккуратно собрала все медикаменты и корпию и опустила их в свою сумку. Де Пейрак, не вдаваясь в лишние объяснения, приказал всем собрать необходимые вещи, чтобы быть готовыми к любой случайности. В свою дорожную сумку Анжелика положила платье, смену белья и драгоценную шкатулку, где теперь не хватало зеркала, подаренного Сванисситу, и коробочку с драгоценностями Онорины.
Минутами у нее мелькала догадка, каким образом де Пейрак задумал спасти их жизнь, не вступая в бой с ирокезами. Но она тут же отгоняла ее прочь, так как самой ей казалось, что сделать это без кровавой битвы невозможно.
Анжелика проверила висящий на поясе пистолет. Они все были вооружены. Даже у госпожи Жонас был в руках мушкет, который она держала, словно ребенка. Услыхав клич индейцев, все бросились в комнату к Анжелике и сейчас не отходили от нее ни на шаг; и взрослые и дети чувствовали себя спокойнее рядом с ней. Они ждали, застыв в напряженных позах, с оружием и собранными вещами в руках, с опаской косясь на лежавшего в углу раненого ирокеза. От них требовалось совсем немного: когда дадут знак, им надо будет перейти двор и выйти из форта, не показывая своего страха. Что будет дальше, они не знали.
Наконец, в дверь постучали, и в комнату вошли Мопертюи с сыном; подхватив Уттаке, они поставили его, крепко поддерживая с обеих сторон, чтобы он мог держаться на ногах. Следом за ними в великолепном одеянии из красного бархата появился граф де Пейрак.
— Твои братья пришли, — сказал он Уттаке, спокойно натягивая кожаные перчатки с черными крагами, расшитыми серебром. — Они стоят в нерешительности у подножия нашего холма. Сейчас к ним из форта вышел Никола Перро. Он наблюдает за ними сверху, и они не знают, что делать: поразить его стрелой или нет. Ты должен поговорить с ними.
— Какую роль ты хочешь заставить меня играть, Текондерога? — спросил индеец, содрогнувшись всем телом. — Ты же знаешь, если я заговорю, я призову своих братьев к мести.
— Против кого?
— В твоем форте, под твоей крышей, свершилось предательство…
— Увы, это так. Но я искуплю этот позор. Каким образом? Это уж мое дело. Сейчас речь идет о тебе, Уттаке. Ты попросил помощи у белой женщины из Катарунка, у моей супруги, и она спасла твою жизнь. Она бы не сделала этого, если бы мы хотели смерти ирокезским вождям, пойми это. Но есть нечто гораздо более важное… Вспомни, ради чего погиб Сваниссит. Он рисковал всем, лишь бы встретиться со мной и добиться союза. Сегодня ты — вождь ирокезов. К чему хочешь ты привести свой народ? К миру или полному истреблению?
Де Пейрак был ростом выше индейца, он смотрел на него сурово сверху вниз, словно желая подавить его физически. Сломить непокорную душу Уттаке было задачей почти невыполнимой. Но сейчас от этого зависела их жизнь. Только склонив ирокеза на свою сторону, они могли рассчитывать на спасение.
— Лучше погибнуть! — вскричал Уттаке. — Но знай, ты умрешь раньше.
— Что ж, значит, погибнем все, — невозмутимо ответил граф и затем обратился к старому канадцу, вошедшему вместе с ним:
— Мессир Маколле, вы знаете, что следует делать. Поручаю вам этих женщин и детей. Расположитесь так, чтобы все время видеть Никола Перро. Если он подаст вам знак, вы тотчас же уведете их в форт, а сами приготовитесь к бою.
— Слушаюсь, мессир граф. Я присмотрю за ними.
Де Пейрак еще раз взглянул на ирокеза, которого поддерживали Мопертюи с сыном. Сейчас это был его главный козырь, полученный благодаря Анжелике.
— Дайте ему глоток рома, чтобы он мог держаться на ногах. А теперь идемте все.
Выйдя из дома, он сдернул со лба повязку, рана открылась, и по его лицу медленно заструилась кровь.
Жан Ле Куеннек ждал графа, держа под уздцы вороного коня. Де Пейрак вскочил в седло, поскакал к открытым воротам и через минуту исчез в их светлом проеме.
При его появлении на эспланаде снова раздался оглушительный клич индейцев. У Анжелики так сжалось сердце, что она остановилась, не в силах сделать шага. Но и на этот раз белые не ответили выстрелами.
— Идемте. Смелее, — подбадривал их Маколле. — Уж коль начали играть комедию, надо играть ее до конца. А знаете, разъяренного зверя, уже готового к прыжку, иногда может остановить что-то ему непонятное, что вдруг удивит его… Ведь многие ирокезы и в глаза не видели лошади… Может, вас, сударыня, и не очень устраивает такой кавалер, как я, но не забывайте, что после меня у вас, видно, не будет и такого…
Старик так балагурил и смешил их, что они вышли из форта с веселыми лицами.
Никола Перро был действительно там, он стоял, заложив руки за спину, и спокойно смотрел вниз, где у реки собралось полчище ирокезов. Ветер трепал бахрому, украшавшую его плащ из оленьей шкуры, и острый кончик мехового колпака.
Де Пейрак гарцевал на своем коне перед знаменосцами, словно производил им смотр.
Черные кирасы испанцев сверкали на солнце.
Мопертюи с сыном, поддерживая Уттаке, встали рядом с Никола Перро. Внизу прокатился глухой рокот.
Анжелика взглянула туда и почувствовала, как кровь отхлынула у нее от лица.
Оба берега заполнили грязные, окровавленные, взъерошенные индейцы. На реке было тесно от лодок, челноков и каноэ, а они все откуда-то прибывали и прибывали. Индейцы высаживались на берег, поднимая клубы пыли, и молча устремлялись в сторону Катарунка. Эта толпа, размахивавшая луками и томагавками, производила устрашающее впечатление. Глаза всех были обращены к форту. Там, наверху, они видели своего старого знакомца, Никола Перро, он так часто бывал в Священной долине, так часто плавал по Пяти озерам, что они привыкли его считать своим. Там был и вождь могавков Уттаке… И тут они уже ничего не могли понять… Ведь им сказали, что все их вожди погибли в Катарунке. При виде графа на его сказочном черном скакуне их охватывал суеверный страх. Они теснились, понемногу наползая на холм, но пока занимали выжидательную позицию.
Жоффрей де Пейрак спешился и, пройдя несколько шагов, встал чуть впереди Перро и Уттаке. Ветер трепал полы его плаща, развевал волосы, кружевное жабо и яркие ленты, прикрепленные к плечу.
Анжелика сжала ручонку Онорины. Она отыскала глазами своих сыновей. Флоримон и Кантор стояли недалеко от нее, торжественно застыв со знаменами в руках. На знаменах золотом, алым и голубым шелком были вышиты языки пламени, стелющегося по ветру.
Она не знала, что это за символ, надо будет спросить у них завтра… Боже, ведь это «завтра» может для них не наступить…
Внешне все были так спокойны, что даже трудно было представить, что через минуту может произойти страшная трагедия.
— Что сейчас будет? — вполголоса спросила Анжелика у старого Маколле.
— Пока что белые и индейцы приглядываются друг к другу. Оценивают обстановку. Что-то решают. Ирокезы растерялись: во-первых, они не знали, что Уттаке жив. Потом, они боятся любых огороженных мест, да и открытых участков тоже, они привыкли к лесу. Кроме того, белые вышли к ним навстречу, чего уж они никак не ожидали. Теперь они окончательно запутались… не знают, что и делать… Видите, кое-кто из них начал танцевать, это они разжигают себя. Вообще ведут себя как кошка, пугающая мышь. Только вот кто кошка, а кто мышь, пока не известно. Спокойно. Они сейчас снова завопят. Не двигайтесь и не показывайте, что боитесь.
Нечеловеческий хриплый вой снова потряс воздух. Госпожа Жонас и Эльвира судорожно вцепились в Анжелику, и она уже не знала, кого успокаивать в первую очередь — их или перепуганных детей, уткнувшихся к ней в колени: «Не бойтесь, их крик звучит так громко только потому, что они кричат все вместе!..».
На этот раз индейцам ответили. Едва замер их клич, как раздались два мощных взрыва, один на самом берегу реки, за спинами ирокезов, второй где-то среди скал, поднимавшихся над фортом. Огромные каменные глыбы взлетели в воздух и с ужасным грохотом, который тут же повторило и усилило эхо, рухнули на землю. Ветер паники подхватил ирокезов и раскидал их в разные стороны. Одни бросились к ивовой роще, другие — к своим лодкам. Самые отважные пытались сплотиться и уже начали вкладывать стрелы в натянутые луки. Но взрывы следовали один за другим, отвлекая внимание индейцев и не давая им опомниться.
— Что все это значит? — спросил побледневший Уттаке.
— Твои братья приветствовали меня боевым кличем. Я отвечаю им на их приветствие. Разве ты забыл, что я Человек Гром? — И добавил, иронически взглянув на него:
— Чего ты боишься, Уттаке? Чего боятся они? Ведь это просто летят камни.
Вождь могавков пристально смотрел на него.
— Чего хочешь ты от меня?
— Поговорить с тобой и с твоими воинами о возмездии за пролитую кровь.
— Чем можешь ты расплатиться с нами за кровь наших вождей?
— Поговорим, и ты узнаешь…
Уттаке повернулся к ирокезам и на чем свет стоит начал бранить их. Но его ослабевший голос не повиновался ему и звучал слишком тихо. Тогда ему на помощь пришел Никола Перро, приставив к губам руки, он прокричал:
— Собаки! Шакалы трусливые! Куда вы? Назад! Ведь это просто падают камни. Пусть военачальники выйдут вперед. Мы будем сейчас говорить о расплате за кровь…
Понемногу воины пришли в себя. По всему было видно, что ирокезы склоняются к переговорам. Это уже было большой уступкой. По традиции переговоры полагалось вести сидя и противники не должны были выказывать друг другу враждебных чувств.
Вожди во главе со старым Тахутагетом вышли вперед. Его безобразное, изрытое оспой лицо было сумрачным. Но вслед за ними поднялись и все другие индейцы, они бросились наверх и, затопив склоны холма, расселись и разлеглись прямо на земле. На солнце запах, исходивший от их намазанных медвежьим салом голых тел, был нестерпим. Сотни черных, загадочно поблескивавших глаз образовали магическое кольцо, сомкнувшееся вокруг Катарунка.
— Отступать-то больше некуда, — пробормотал Маколле. — Вот как получилось. Присядем и мы, сударыни. Отсюда нам все будет хорошо видно. Если Перро подаст знак, что дело худо, что нет больше надежды, нам с вами придется перебираться в убежище.
— Ой, сколько же их! — прошептала Анжелика.
— Бывает и больше. К тому же они и вооружены плохо, да и, видать, сильно устали. Эти головорезы явились сюда, должно быть, сразу после боя. С нашим-то оружием тут и делать нечего.
— Мой муж собирается все уладить мирным путем.
— А почему бы не попробовать… В этой стране, пока жив, можно надеяться на все, что угодно. Правда, на сей раз дело трудное, ведь убиты их великие вожди. Но попытка не пытка.
И старик, махнув рукой сидящему поблизости от них ирокезу, что-то прокричал ему, приподняв свой красный шерстяной колпак.
— Я сказал ему, чтоб не трудился снимать с меня скальп, это уже сделано.
— И он расхохотался.
— У вас еще хватает сил шутить! — с завистью взглянув на него, воскликнула госпожа Жонас.
— Такой уж я уродился, и умирать, видно, буду с прибаутками.
Тем временем Уттаке, оба канадца и граф де Пейрак уже опустились на землю напротив ирокезских вождей. Люди де Пейрака встали позади своего хозяина. В их позах не чувствовалось никакого напряжения, на первый взгляд они держались даже несколько беспечно. Но Анжелика, следившая за ними краешком глаз, видела, что все они готовы к боевой тревоге, каждый точно знает свою роль. И все держатся начеку. Иногда кто-нибудь отправлялся в форт, потом возвращался оттуда. Должно быть, каждый шаг у них был строго рассчитан. Глядя, как четко действуют эти люди, многие из которых казались ей несимпатичными и даже ненужными в Катарунке, она поняла, как тщательно отобрал их де Пейрак для своей экспедиции в Новый Свет. Конечно, у каждого из них были свои недостатки, но все они были слепо преданны де Пейраку, готовы к любым испытаниям, а в минуту опасности становились хитрыми, как змеи.
Читать бесплатно другие книги:
