Доктор Мозг. Записки бредпринимателя. Избранные рецепты осмысленной жизни. Леви Владимир

– Все так, но одно дело творчество как состояние, как самовыражение и самолечение, и другое – как производство: создание плодов творчества – произведений. Плоды должны иметь некое качество. Если человек творит просто для себя или для своего ближнего круга – родных, друзей, знакомых – для тех, кому это может быть интересно и может нравиться – ради Бога. Самодеятельность – дело доброе и прекрасное, как оздоровительный спорт. Но искусство – иное. Искусство – работа для круга дальнего.

Психология графомана, изученная подробно, приоткрыла мне нечто важное не только для графомана, но для любого человека, для каждого.

– ?..

– То, с чем человек себя глубинно отождествляет. Что потом я определял то как круг свехзначимостей и сверхценностей, то как зону неприкасаемости или избирательной некритичности, то как обитель внутренних идолов, заповедник бредов.

Некритичность, неадекватность в самом важном, в сверхзначимом и сверхценном – удел всех живых. Почему врач, если только он не суперфлегматик, не может лечить ни себя, ни своих близких, любимых, даже отлично зная, как это нужно делать, даже прекрасно умея?.. Потому что зашкаленно мотивирован – дрогнет рука, дрогнут мозги… Гипермотивация все сметает, ни с чем не считается и ничего не понимает. Всемогущий Эмоционал с его райско-адским рычагом, о котором мы толковали на протяжении всей этой книги, – вцепляется мертвой хваткой в лобные доли мозга и все остальные – и тащит их, как слепой зверь, не ведая куда, – тащит на страшный суд действительности, какова она есть, каковой не хочет знать и от каковой с потрохами зависим.

Вот и я сверхценное забредье свое в виде стихотворной ОМ приволок в «Эврику» пред ясные очи Людмилы Даниловны, удвоенные редакторскими очками. Плюхнул на стол толстую папку, ожидая диагноза.

– Вы хоть лирическую неожиданность эту свою попытались как-то смягчить? Предупредили Л.Д., сдавая рукопись, что она в стихах?

– Предупредил уже на месте. С учащенным сердцебиением, хриплым от волнения голосом промямлил приблизительно следующее:

– Извините меня, пожалуйста. Некоторое отклонение от первоначального заявочного синопсиса по ходу конкретной работы, вероятно, закономерно… Творческий процесс предъявляет специфические инновационные требования. Для раскрытия представленных в план-проспекте тем в их совокупности потребовались несколько неожиданные решения, в частности, изложение материала современных исследований мозга и психики в стихотворной форме, что нисколько не умаляет достоверности приводимых в работе фактов и их научных интерпретаций, а напротив, подчеркивает…

Л.Д. из этого бреда, как видно было, не все поняла, но слушала терпеливо. Выдержала паузу. Долго листала мой опус взад и вперед, посверкивая тяжелыми очками. Цепко выхватывала тренированным взглядом одну строфу, другую…

В мозгу крысином электрод

вкусней, чем с сыром бутерброд;

педаль под лапой – дверца в рай:

жми – отпирай!

Еще одна пауза потребовалась Л.Д., чтобы обдумать, в какие слова облечь то, что она должна была мне сказать. Она даже закурила на рабочем месте, что редко себе позволяла.

– Так… Уважаемый Владимир Львович. Хорошо, что вы сдали рукопись несколько раньше срока. Вы, конечно, и сами понимаете, что это…

Вздохнула. Еще полистала рукопись. Еще раз вздохнула.

– ЭТО НЕ ПРОЙДЕТ.

Тихо сказала. Тихо и твердо. Взгляд устремила из-под очков куда-то мимо меня. То ли в окно, то ли на потолок.

Теперь паузу выдержал я.

Вообще-то я так и знал. Так и знал, что ЭТО мне завернут с порога. На что надеялся, непонятно. Безумие в чистом виде: изнасилование левого мозгового полушария правым. Сидел, краснея, потея и все понимая. И все же идиотски спросил:

– А почему?

Л.Д. проникновенно заулыбалась и тоном опытного бредпринимателя, каким говорят с тяжелыми душевнобольными, каким и я со своими пациентами разговаривать поднаторел, – принялась объяснять.

– У нас не редакция поэзии. И не редакция фантастики. Мы издаем научно-популярную прозу. С любой степенью художественности, мы это приветствуем. Но только прозу, понимаете?.. Только прозу, а не стихи. Даже если вы мне, допустим, принесете из ряда вон гениальные стихи, читать их как редактор я не имею права. Если их и напечатают, что практически исключено, широкий читатель, поверьте, их не прочтет. Понимаете?.. Это совсем, ну совсем не то. Это не пройдет ни в какие ворота. Принесите нам, пожалуйста, нормальную книгу. Договор можем пока не расторгать. Дадим вам отсрочку.

Сгреб папку в охапку, ушел.

Примерно через полгода принес прозаический вариант – все то же самое, только другим мозговым полушарием. Рукопись не отвергли. Завернули на доработку. «Написано содержательно, но для широкого читателя слишком сложно. Попроще, пожалуйста. Издательство у нас молодежное», – настойчиво попросила Л.Д.

Я разозлился, решил в «МГ» больше не появляться. А через месяц-другой как-то сам собой написался принятый в печать вариант первого издания.

– А что сталось со стихотворным, он у вас сохранился?

– Нет. Сжег.

– ?

– Дотла. В загородном лесу, ночью, на речном берегу. Костер был красивый.

– Копию хоть оставили на память себе и потомкам?

– Нет. Я и много другого своего посжигал. Убедился: что надо – в голове остается. Не в голове, так в душе.

…волна волну оповещала:

«все потеряли – все сначала»,

и ветер ветру обещал

начать с начала всех начал,

а у причала соль рычала,

и чайка сонная кричала,

и как интригу кардинал

прилив с отлива начинал,

и все начала умещались

в ту даль, где дали обещались,

в лавины облачных дворцов,

где грезились отцы отцов,

в развалы солнечных ступеней,

где грелись струны откровений

и лучезарный ученик

читал строку из Книги Книг

Человремя, или Не всегда хорошо то, что красиво

– Люди, не умеющие слушать, более прочих нуждаются в том, чтобы выслушали их.

– Но кто слушать не умеет, тот ведь и сказать не сумеет так, чтобы быть услышанным?..

Имир и Мири. Домашние диалоги

– Мы говорили о диагнозах. Для случая со стихотворным вариантом ОМ самодиагноз имеется?

– Графомания натуральная. Острый приступ.

– Но ведь вы уже первыми публикациями убедили и разные редакции, и читателей…

– Публикация ничего не значит. Графоманов и печатают тоннами, и читают массово, и премиями награждают. Графо-мания означает буквально: письмоодержимость, неодолимое влечение писать. Но давно уже слово это получило значение расширительное. Есть графоманы-живописцы, графоманы-композиторы, графоманы-певцы, графоманы-актеры, графоманы-кинематографисты, графоманы-фотографы и так далее, не говоря уж о «-манах» устного жанра, «рассказчиках неукротимых».

Особый разряд – графоманы-ученые и графоманы-изобретатели. Две самые опасные категории – графоманы-политики и графоманы-врачи.

Не только писать, но вообще – творить, производить, делать что-то можно прекрасно, то есть гениально, можно хорошо, то есть талантливо, можно нормально, приемлемо, то есть профессионально, а можно плохо, негодно, то есть по графомански.

– По пятибалльной системе лесенка у вас выстроилась, от пятерки до двойки. Гений – отличник, талант – хорошист, профессионал – троечник, всего-то навсего?

– Талантливый человек может сделать что-то и гениально, на пять с бесконечным плюсом, и на трояк или хуже. Профессионалу разрешается быть и гением.

– Отличником и сверхотличником?.. Но графоман-то уж точно – двоечник или хуже того, единичник какой-то или нулист?

– Я бы сказал – лишнист.

– ?..

– Первый мой литературный наставник, писатель и сценарист Анатолий Шварц в ответ на мой дурацкий вопрос «как научиться писать?», в смысле – писать хорошо – ответил коротко: «научись вычеркивать». И добавил: «Написать всякий всякое может. А вот ты попробуй вычеркнуть. Правильно вычеркнуть». – «А как правильно?» – «Убирай все, чего может не быть. Оставляй только то, чего не может не быть. Отбор на выживание, как в природе».

То же самое, как потом я узнал, говорил композитор Брамс: «Чтобы создать хорошее произведение, сперва нужно правильно написать много нот, а потом много нот правильно вычеркнуть».

– И писатели-классики многие говорили подобное, и кто-то из великих скульпторов: «беру камень, отсекаю лишнее – получаю нужное».

– Вот-вот, графоман и отличается всего более нежеланием и/или неумением убирать лишнее, и нередко это лишнее занимает все или почти все произведение Может быть уравновешенным человеком с адекватной самооценкой, но не критичен к себе как автору: не способен – или не умеет, не обучен, случай не безнадежный – представить, как его творения воспримут другие.

– Можно ли по тексту произведения отличить необученность от неспособности, непрофессионализм от бездарности? Перспективность, пускай с малыми шансами, от безнадежности?

– Иногда легко, с одного взгляда. Иногда очень сложно. Немаловажный вопрос: а судья кто? – кто оценивает, кто эксперт? И в каком находится состоянии?..

Если оценивающий – мастер жанра, в котором ему доверена творческая экспертиза – допустим, известный поэт, читающий стихи неизвестного, – то суждение его о читаемом будет, конечно, весьма весомым. Но будет ли верным – вопрос. Творческая сила и оценочно-критическая компетентность взаимозависимы не линейно. Как не всякий хороший читатель способен хорошо писать, так и не всякий хороший писатель – хороший читатель. Есть самостоятельное, великое искусство читать, есть искусство воспринимать искусство.

Автор может понравиться или не понравиться мэтру по каким-то личным мотивам, к искусству не относящимся. Может быть, по причине творческой самовлюбленности корифей одобрит только своего подражателя – или, наоборот, по той же причине отринет, приняв за соперника. Может, при всей интеллигентности и благожелательности, не понять гениальности, воспарившей за пределы его восприятия. Или просто не в настроении будет во время дегустации продукта, живот будет болеть.

Кто бы ни оценивал, всякая оценка субъективна – через свой опыт, свой вкус, свои предрассудки, свою патологию, через очки собственной души, с отпечатками ее пальцев.

У Леонардо да Винчи есть любопытный психологический совет живописцу, перескажу своими словами. Если отбираешь среди людей самых красивых, чтобы их рисовать,  – советует Леонардо, – учитывай, красив ли ты сам. Если некрасив, не полагайся только на собственное впечатление: хочешь этого или нет, красивыми тебе будут казаться люди, более иных похожие на тебя.

Я тут добавил бы: так будет получаться, если ты себе, несмотря ни на что, нравишься; а если не нравишься, красивыми будут казаться люди самые отличные от тебя, антиподы.

Сам не образец совершенства  – продолжает Леонардо – поспрашивай других, красива твоя модель или нет, и положись на мнение умнейших и лучших.

– Звучит удручающе, хоть советует Леонардо.

– У него же читаем – цитирую: не всегда хорошо то, что красиво.

Идеалом Леонардо была объективность, являемая не только красотой; он понимал, что объективность есть интеграл – всеобщее субъективное, и что смертному к этой всеобщности можно лишь более или менее приближаться.

– Как же узнать, графоман ты ли нет?

– Самому человеку этого знать не дано, как увидеть без зеркала собственные глаза и уши. Обратную связь могут дать только люди и время, такое вот зеркало: человремя.

Проблески дарования – не залог будущего мастерства: не всякий бутон раскрывается в цветок – все под вопросом, но если вопрос есть, это уже надежда. Искры без огня иногда случаются, а огня без искр не бывает. Дар прорывается и сквозь неумелость: из подражательства, из наивной банальности, из сырой невнятицы вынырнет вдруг, сверкнет, как солнышко из-за облаков, живой образ, выпорхнет, как птичка из куста, за душу берущая строчка, пахнёт свежестью…

– Почему вы уверены, что преданная огню стихотворная ОМ была произведением графоманским? Разве там не было искр надежды?

– Может, и были, но пламя не разгорелось. Композиция была рыхлой, стихов много слабых. Видеть это я начал недели через три после посещения «Эврики» – вышел, можно сказать, из запоя и относительно протрезвел.

– Почему не дали рукописи отлежаться, не оставили на переделку или хотя бы на память, а уничтожили?

– Сгоряча. Да и всегда легче было затеять новое, чем домучивать прежнее.

Со стихами дело особое: иным виршам, чтобы прийти в себя – или, скорее, наоборот, из себя выйти – приходится отлеживаться десятилетиями, для других и жизни не хватит. В стихотворной «Охоте» где-то вспыхивали огоньки поэтических находок, а где-то сияла та еще белиберда. Богиня памяти Мнемозина искала кому отдаться, хитрый герой Интуй пролез к ней через туннель подсознания и овладел. Гордый рыцарь Адреналин пел вечернюю серенаду Нуклеиновой Кислоте. Академик Павлов на том свете сам попросился в ад, чтобы искупить свой великий грех перед собачьим племенем, и собаки с фистулами желудка бесконечно его пожирали, становились в вечную очередь, чтобы покушать Павлова.

Человеческие характеры уподоблялись прибрежной морской гальке, камням разных пород – а я, автор, их собираю

и топаю каменоломно,

и падаю толпе на грудь –

исчадье каменного лона,

камнелюбивый камнелюдь…

Пожизненно благодарен Людмиле Даниловне за шлагбаум, стукнувший по башке с максимальной мягкостью.

D-r Mozg. Recipe № 27.

Здоровый авантюризм развития.

Старайся ошибаться как можно чаще и повторять ошибки как можно реже.

Сколько букв нужно для автографа?

Графомания всечеловечна. Первоисток ее – всаженная в каждую живую частицу жажда бессмертия.

Микрографоман – или, так скажем, сперматозоид графомана, – тот вездесущий неуловимый автор, который всюду оставляет автограф из трех букв. Миниграфоманы – и те, что хотя бы одной буковкой своего имени увековечиваются на стенах, на парковых скамейках, на лестничных площадках и в лифтах, на скалах, на деревьях, на музейных экспонатах, в пещерах, в общественных туалетах

Из недр небесных всходит гений,

соединитель поколений,

комета с ледяным хвостом.

Он странен как закон природы.

Он страшен как страшны уроды.

Но есть таинственность и в том,

как хищно маленькие души

вгрызаются в чужие уши,

как, утвердить себя стремясь,

недоумытые поэты

маракают автопортреты

и дарят с надписями грязь,

как недознайки, недосмейки

садятся хором на скамейки,

на стенки лезут и поют.

Везде один и тот же голос,

не отличимый ни на волос:

МЫБЫЛИЗДЕСЬМЫБЫЛИТУТ.

Сойдет за славу и позор нам.

Ползем на небо ходом черным,

а сатана играет туш.

Но погодите же… А вдруг вы

прочтете сквозь немые буквы

инициалы наших душ?

О, поглядите же на стены,

они нам заменяют сцены

и трубы Страшного суда.

Ах, как же вы не догадались,

мы были здесь, и мы остались

и остаемся навсегда…

Это стихотворение под названием «Автографы» (из большого цикла «Инициалы»), в первой редакции было напечатано в 1989 году в 11 номере журнала «Новый мир», рядом со страницами Солженицынского «Архипелага Гулага».

– Может быть, редакторы-новомировцы почуяли в вашем стихе какое-то родство или параллель гулаговской теме?

– Не знаю, может быть и послышался какой-то эмоциональный аккомпанемент. Название первоначальное было: «Перевод надписи на скамейке: ЗДЕСЬ БЫЛ ВАЛЕРА». О древней основе графомании – потребности оставлять памятные метки, свидетельства о себе. И потребности в обратной связи от самовыражения, хотя бы только воображаемой.

Лев Толстой говорил не раз, что писать нужно только тогда, когда не можешь не писать.Сам писал только так, страдал священной болезнью Grafomania Grandioza. В этом толстовском значении графоманию – как влечение, как невозможность не, со всем букетом составляющих ее побуждений, – можно считать праматерью творчества, его энергией, его кровью, его землей. С графомании начинают все.

– Даже Пушкин и Моцарт?

– Даже Господь.

– Бог библейский весьма решительно обходился со своими черновиками.

– У Предвечного, в отличие от смертного, сколько угодно материала, сил и времени для авторедакции. А между двумя смертными, гением и графоманом – разница не только исходно-уровневая, но и темповая: в скорости и продолжительности развития. У гения подготовительная, графоманская стадия творческого развития протекает ускоренно – у гениев-вундеркиндов, каким был Моцарт, почти незаметно, молниеносно, – у графомана же растягивается до неопределенности. Гений, пока творит, продолжает расти, развиваться. Графоман останавливается там, откуда гений начинает, или еще раньше.

– Как обстояло у вас дело с самодиагностикой графомании после сожжения стихотворной ОМ?

– Слабые, недотянутые куски, включения необработанной породы, моменты неадекватности, расфокусированности, заносы и недоносы обнаруживаю у себя постоянно, по сей день. Нашел в ужасающем количестве уже и при вычитке корректуры прозаической ОМ, чуть было не отказался от публикации. Понимаю теперь, что это нормальное авторское самоедство, что и его надобно, как и авторский нарциссизм, держать в строгом ошейнике.

D-r Mozg. Recipe № 28

от Мандельштама. Не сравнивай, живущий несравним.

Если хочешь быть внутренне свободным, возрастать в понимании жизни и улучшать ее качество; если хочешь учиться счастью – ПОДНИМАЙСЯ НАД РЫНКОМ: ДОЛОЙ ОЦЕНЩИНУ!

ИСКОРЕНЯЙ ОЦЕНКИ в отношении к себе и к другим.

КТО ОЦЕНИВАЕТ – НЕ ПОНИМАЕТ.

КТО ПОНИМАЕТ – НЕ ОЦЕНИВАЕТ.

Понимание – приникание к тайне: присоединение к сути, скрывающей в себе бесконечность. Оценка – отчуждение, отъединение, навешивание бирочки, отоваривание, упрощение, уплощение.

Понимание – путь. Оценка – тупик.

Сравнения и оценки необходимы для принятия множества решений, для жизненных выборов, для навигации в океане судьбы. Но это лишь средство, инструмент, а не цель. Упаси Бог этим ограничиться. Упаси Бог руководиться только оценками, чьими то ни было, и жить ради оценок.

D-r Mozg. Recipe № 29.

Хорошо смеется тот, кто смеется над собой первым.

Мальчик, позови папу

– Итак, первая книга вышла в свет, и на утро молодой человек Володя проснулся знаменитым Владимиром Леви.

– Но еще об этом не знал. Проснулся с диким стыдом за сырой, местами дурацкий текст. Ожидал немедленного и нескончаемого позора.

Такой была обложка первого издания моей первой книги. Оформляли ОМ замечатель-ные художники Галина Бойко и Игорь Шалито. Их рисунки из ОМ я поместил на обложку и титульный лист этой книги.

– Но вышло иначе.

А так представляли автора, и стоила книга смотрите сколько.

– Со временем и до меня начало доходить, почему ОМ разошлась в одночасье, почему хлынул поток благодарностей, исповедей, предложений и приглашений, а более всего – воплей о помощи. Изголодавшийся по душевному слову народ набросился на кусочек неважнецки проваренного, но живого знания о человеке с жадностью последней надежды.

Припоминаю – вечер, довольно поздний. Звонок в дверь. Открываю: за дверью крупный, плотный мужик с каким-то тяжелым мешком. Смотрит на меня вопросительно. Я еще не носил бороды, вид имел юный, неубедительный. Мужик с мягким украинским акцентом, с ласковой настойчивостью просит меня:

– Мальчик, позови папу.

– Какого папу?

– Ну, батю твоего. Который книжку написал, в погоне за мыслями.

– «Охота за мыслью»?

– Ага, во-во. Профэссор Лэви. Позови папу, сынок.

– Гм. Папа спит. Устал очень. Я за него.

– Учишься, да? Тоже в медицину пошел?

– Ага. На медбрата пока.

– В медицинском техникуме? Это хорошо, молодец. По стопам, значит. А папу кликни, пацан. Мне не долго. Совета спросить надо.

– Папа спит. Крепко спит.

– А. Понимаю. Нагрузка большая. Понимаю, сынок. Очень надо мне с твоим батей поговорить. Приихал к ему я з Карпат. Знаешь Карпаты?

– Знаю. Западная Украина.

– Правильно, молодец, географию знаешь. Батю кликни мне на минутку.

– Спит батя. У меня можно спросить. Может, я тоже… Смогу помочь.

– Та ты ж ще малой, тебе ще подрасти трэба. Вот твой батя, профэссор, который в погоне за мыслями – вот он да.

Толковали минут сорок – проще было бы, действительно, позвать папу, но папа мой был в отъезде. Я забыл даже удивиться тому, что автора, с физиономическим подтверждением представленного на обложке как молодого и начинающего, читатель все равно держит за умудренного пожилого профессора. В конце концов, я исхитрился дать мужику что-то вроде совета, и он пообещал обязательно зайти в следующий раз и батю моего застать в гостеприимном состоянии. А я пообещал, что в следующий раз обязательно подрасту.

Попытки взросления

Жажда есть лучшее доказательство существования воды.

Мири Найт

Письмо это пришло на мой электронный адрес в 2009 году. Читатель почти ничего о себе не рассказывает, имя не называет – понятно только, что человек это уже не юный, читавший мою первую книгу вскоре после ее выхода.

Добрый день, Владимир Львович!

Я из тех читателей 70-х годов, которые с упоением читали вашу книгу «Охота за мыслью» – многих она вылечила от депрессии тех лет. Спасибо за неё и другие Ваши книги.

Хочу спросить – как Вы думаете, появится ли у нас когда-нибудь наука о человеке – ЧЕЛОВЕКОВЕДЕНИЕ, по силе воздействия на психику человека сравнимое с религией и эзотерическими течениями?

Наша официальная наука, в том числе и психологическая, гордо прошагала мимо души человека, хотя много сделала для его разума. В результате этого в наши трудные времена народ обратился за духовной поддержкой не к науке, а к религии и к шарлатанам от эзотерики. Большой науки о человеке пока не получается, а человек этого заслуживает!..

Все ваши книги в совокупности – если их увязать в единую систему – и есть эта наука, понятная читающему народу. Но тяжело видеть, что читающий народ убывает, люди, особенно молодые, читают все меньше, думают все неохотнее. А увязка разрозненных книг в систему, их синтез и изложение в виде, доступном читательским массам – работа отдельная и, наверное, весьма трудоемкая. Собираетесь ли Вы этим заняться?

С уважением, Ваш читатель.

Из ответа

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

Поэзия Александра Моисеевича это краткие зарисовки в стихах, дающие возможность запечатлеть лучшие м...
Каждому человеку всю жизнь приходится так или иначе торговать собой. Книга рассказывает вам, как нуж...
В книгу вошли лучшие произведения знаменитого путешественника, исследователя Дальнего Востока В. К. ...
Мы привыкли ассоциировать Древний Рим с разнузданной роскошью пиршественных залов и железной поступь...
Великий поэт Германии, выдающийся мыслитель и ученый Иоганн Вольфганг Гёте принадлежит к тем личност...
Наталия Правдина – специалист по позитивной психологии, практикующий мастер фэн-шуй, а для своих уче...