Осенний призрак Каллентофт Монс
— Это пойдет тебе на пользу, — продолжает Свен, не обращая внимания на ее слова. — Тебя поставят на ноги. Подумай об этом, когда закончим с расследованием.
— Может, нам попросить полицию на Тенерифе проследить за Гольдманом и моими родителями? — спрашивает Малин.
— Мы займемся этим, — отвечает Свен.
— Займемся чем?
— Посмотрим, насколько велика опасность. И если она действительно есть, свяжемся с полицией на Канарских островах. Ты ведь там уже с кем-нибудь познакомилась?
Самочувствие Малин заметно улучшилось, тошнота прошла.
Реабилитационный центр.
Они хотят воскресить мое мертвое тело.
Никогда в жизни, пойми, Свен. Лучше оставить все как есть, я сама справлюсь.
Жена ставит чашку перед Свеном, обнимая его за плечо.
— Твой «Эрл Грей». Крепкий, как ты любишь.
Дождь настойчиво барабанит по крыше.
Малин чувствует, как ее несвежее дыхание заполняет воздух в салоне автомобиля. Она набирает номер Йохена Гольдмана, но ей никто не отвечает. После нескольких сигналов включается автоответчик, который говорит по-испански. Должно быть, сообщает, что абонент в настоящее время недоступен или что-нибудь в этом роде. Форс отменяет звонок и кладет мобильный на пассажирское сиденье. Откуда этот запах плесени? Он исходит у нее изо рта или это сырость, просочившаяся снаружи?
Малин поворачивает ключ зажигания.
Не стоит пока сообщать родителям о снимках, незачем их беспокоить.
Она направляется домой, в квартиру, в надежде уснуть.
Однако Малин Форс не спится. Она смотрит в окно на струи дождя, нервными серебристыми стежками мелькающие на фоне ночного неба.
Ей тепло под одеялом. Тело успокоилось и больше не требует алкоголя. И даже тоска по Янне и Туве на время улеглась.
Малин натягивает одеяло на голову.
Туве здесь, с ней. Пяти-, шести-, семи-, восьми- и девятилетняя. Туве в любом возрасте.
И Янне. Наша любовь — вот что я до сих пор люблю.
Она слышит стук в окно. До земли двенадцать метров, разве такое возможно?
Снова стучат, Малин слышит, как вибрирует стекло.
Она не встает с постели, ждет, когда стук повторится. Потом ей слышится какой-то шум, похожий на раскат грома. Малин отбрасывает одеяло и устремляется к окну.
Дождь и темнота.
Ей чудится тень, мелькнувшая над крышами.
Пить, пить…
Внутренний голос, отдающийся эхом в висках. И снова кто-то стучит. Три раза подряд, потом еще три раза, словно зов о помощи доносится с далекой планеты.
«Это у меня в голове», — думает Малин и снова ложится в постель.
Накрывшись одеялом, она ждет новых звуков, но больше ничего не происходит.
Я далеко от тебя, Малин.
И в то же время так близко.
Ты ведь знала, кто стучал тебе в окно? Может быть, это был я, а может, это твой пропитанный алкоголем мозг подшутил над тобой.
Не пей, Малин.
Темнота вцепится тебе в горло, если ты покажешь свою слабость, будь то алкоголь, деньги или любовь.
Меня ведь и самого погубила любовь в тот вечер, и тогда я обратился к деньгам. Я ведь знал еще тогда, в Лунде, когда корпел над учебниками по юриспруденции, что деньги — моя единственная возможность вернуть любовь. И именно поэтому с таким рвением изучал кодексы, разрывая пальцами тонкие страницы.
47
Лунд, 1986 год и далее
Молодой человек листает шелковистые страницы толстого сборника законов.
Он воспользовался берушами, чтобы отгородиться от звуков, доносящихся из коридора студенческого общежития. У него синие глаза, будто предназначенные для фотографирования страниц. Ему нетрудно изучать юридические науки, законы хорошо укладываются в памяти, чтобы он мог применить их, когда потребуется.
Он уже на третьем курсе. Собственно, уже сейчас он знает вполне достаточно, чтобы заседать в каком-нибудь столичном суде. Ему потребовалось три года, чтобы подавить в себе обиду, забыть то, что случилось в Линчёпинге, в Кафедральной школе, в его прошлой жизни.
Конечно, и здесь есть те, чьи фамилии вписаны гусиным пером в дворянские книги. Хотя в Лунде они привлекают к себе гораздо меньше внимания, чем в Линчёпинге.
Однажды ночью он взобрался на крышу роскошного университетского корпуса, скрываясь от шума, мешавшего ему работать. Он ездил в Копенгаген за амфетамином,[68] который не давал ему уснуть во время занятий. Он обманул таможенников в Мальмё, спрятав таблетки в трусах.
Этот молодой человек не участвовал в карнавале на втором курсе и позже других стал посещать пабы и бары. Он снискал себе репутацию большого умницы, достойного внимания самых красивых девушек. Но многие распускают сплетни и шепчутся за его спиной. Кто он, откуда? Как-то раз на парковке за корпусом студенческого общежития он до крови избил одного парня из Линчёпинга. Тот говорил всем, кто интересовался личностью Йерри: «Петерссон — ноль. Он человек без имени, из никакой квартиры в никаком городе».
— Ты ничего не знаешь обо мне! — кричал Йерри, стоя над лежавшим на земле парнем, чье тело казалось бесформенной черной глыбой в тусклом свете одинокого уличного фонаря. — Ты больше ничего не будешь обо мне рассказывать. Ты позволишь мне быть тем, кем я хочу, иначе я убью тебя, дьявол! — Он поднял с земли какую-то металлическую штуку, похожую на нож, и приставил ее к горлу парня: — Слышишь ты? Я отрежу тебе голову ножом от газонокосилки.
Йерри знал о женщинах все. Какими они могут быть мягкими и теплыми и как они умеют преображаться, каждая по-своему. Они питали его силы снова и снова.
Он знал, что значит хотеть женщину. Лежа в своей кровати в общежитии, он часто думал то об одной, то о другой женщине, которые должны принадлежать ему, словно заклиная их таким образом.
Эти мысли были тайной, помогавшей ему оставаться самим собой.
48
«Они приближаются, Малин.
Они входят в твои сны, сплетенные из тайн.
Люди, не сумевшие справиться со своей жизнью и со своим страхом. Они просят о помощи, раскрывая рты беззвучно, словно змеи.
Они будто обречены вечно блуждать в печали.
Все они в твоих снах, Малин, и тот мальчик тоже.
Кто это там шепчет твое имя?
Ничего больше нет: ни мира, ни жизни, ни человеческих чувств, ни змеенышей, ползающих по распухшим крысиным тушам в затопленной городской канализации.
Только страх — самое серое из всех чувств».
Я хочу проснуться, Мария.
Я заснула слишком рано.
Фредрик Фогельшё еще не спит. Он сидит в кресле и смотрит на висящие над камином часы с маятником из черного мрамора. Они украшены изящными столбиками и, кажется, составляют с камином одно целое. Сейчас часы пробьют половину двенадцатого.
Снаружи сыро, а здесь, внутри, тепло. До озера Роксен всего несколько сотен метров.
В камине потрескивает огонь, тлеющие поленья то переливаются всеми оттенками оранжевого цвета, то вдруг становятся серыми. В комнате уютно, спокойно и пахнет горящим деревом.
Фредрик Фогельшё берет рюмку с коньяком в левую руку и круговыми движениями, чтобы лучше почувствовать запах, поднимает ее к носу. Вдыхая сладковатый аромат, думает о том, что отныне ничего не будет пить, кроме коньяка «Деламейн», и что хотел бы окончить жизнь с рюмочкой «Деламейна» в руке.
Все-таки хорошо, что у Эреншерны такие связи. Ночи в тюрьме были ужасны: одиночество плюс слишком много свободного времени на размышления. Но там он понял одну вещь, которая дошла до него в тот момент, когда старик-комиссар стал расспрашивать его о семье. Ни деньги, ни Скугсо не играют в сущности никакой роли. Все, что имеет значение в его жизни, есть у него здесь, в этом доме: это Кристина вместе со своей неуклюжей любовью и дети. Кристина никогда не примирится с отцом, хотя за годы брака она стала самой настоящей Фогельшё. Но даже это неважно.
Дети. Он на время расстался с ними, чтобы получить то, что ему сейчас нужно. Точнее, то, что нужно его отцу.
Летом Фредрику Фогельшё предстоит провести месяц в Шеннинге. Он выдержит, теперь он уверен в этом.
Кристина с детьми сейчас у своих родителей, у тещи с тестем. Так они решили уже давно, и даже его тюремное заключение ничего не изменило. А сам Фредрик остался здесь, дома. Ему нравятся спокойные вечера, такие, как этот. Но все равно он ждет, прислушивается, не подъехал ли к дому автомобиль, не бегут ли по лестнице дети, подгоняемые дождем.
Он хочет услышать их шаги.
Фредрик Фогельшё подливает себе коньяка.
Они задерживаются. Он подавляет в себе желание позвонить жене.
Конечно, они останутся на ночь у родителей Кристины. Посмотрят фильм, может, поиграют в какую-нибудь дурацкую игру из тех, что любит эта несносная женщина, его теща.
А замок теперь перейдет отцу Петерссона по наследству, полиция не нашла других родственников. Ну и слава богу, у Фогельшё теперь есть деньги, благодаря одной старухе из датской ветви их рода, с которой они никогда особенно не знались. Эти деньги словно всплыли из глубин их исторического прошлого.
Отец, конечно, предложит наследнику продать замок, и порядок восстановится. Потому что кто же должен жить в замке Скугсо, если не мы? Он наш, независимо от того, насколько он нам нужен. И мы передадим его своим детям.
Йерри Петерссон.
«Выскочка. Из тех, кто не знает своего места, иначе не скажешь, — думает Фредрик. — Он хотел слишком многого, вот что сгубило его.
Адвокат Стеченгер переоформляет документы на наследника. Мы предложим хорошие деньги — и дело будет в шляпе, если отец Петерссона согласится. А если воспротивится, мы поднимем ставку. Это наша земля, и никакие другие дети, кроме моих, не будут играть на ней. Я ощущаю это помимо своей воли.
А потом я займусь хозяйством. Буду выращивать энергетические культуры[69] и сделаю своей семье новое состояние. Я докажу отцу, что способен на это, что у меня есть деловая хватка и я умею добывать деньги, что могу быть безжалостным, как он.
Он увидит, что я не только неудачливый в делах банковский клерк. Я действительно могу обеспечить своей семье будущее».
При одной только мысли о своих операциях с ценными бумагами и потерянных деньгах у Фредрика загораются щеки.
«Но теперь деньги появились у нас опять.
Мой портрет будет висеть на стене замка Скугсо, и я докажу отцу, что достоин этого. И как только он в этом убедится, я скажу ему, что мне совершенно все равно, что он обо мне думает и что он может убираться со своими портретами ко всем чертям».
Фредрик Фогельшё поднимается с кресла. Коньяк ударил ему в голову, и он чувствует, как ходит под ногами паркетный пол.
Потом он садится опять. Смотрит на фотографию матери Беттины на камине возле часов, на ее нежное лицо в массивной золотой рамке. Отец так и не оправился после ее смерти, словно часть его самого навсегда осталась в прошлом.
В ту ночь, когда она умирала, Фредрик Фогельшё стоял под дверью ее комнаты. Он слышал, как она просила отца позаботиться о своем слабом, никчемном сыне.
Та женщина из полиции, преследовавшая его по городу и потом надевшая на него наручники в поле, совсем не похожа на Беттину.
Малин Форс.
Она довольно симпатичная, но так ужасно выглядит! Одевается совершенно безвкусно и плохо за собой следит. Таких дешевых тряпок постеснялась бы любая деревенская девчонка. Однако в отличие от многих людей ее круга она знает свое место и поэтому смущается. Вероятно, она умна, но вряд ли хитра.
Когда же вернется Кристина?
В сырых стенах слышится скрип, как будто дом хочет сообщить Фредрику что-то очень важное; в полумраке старая итальянская вилла кажется полной тайн.
И тут до него доносится звук приближающегося автомобиля. Бьют часы, и Фогельшё представляет себе, как черная «Вольво» жены подъезжает к дому. Дети, конечно, спят в машине. Если бы они захотели остаться ночевать у бабушки с дедушкой, Кристина наверняка позвонила бы ему.
Фредрик Фогельшё поднимается с кресла, пошатываясь, идет в прихожую и открывает двойные двери. В лицо ему ударяют дождевые капли. Он всматривается в темноту, пронизанную холодными струями.
У ворот машины не видно.
Внезапно в стороне, возле сарая, ночной мрак прорезает свет автомобильных фар. Через несколько секунд он пропадает, а потом загорается снова.
Эти миганья мешают Фредрику как следует разглядеть машину, но он видит, что она черная. А значит, это вернулась Кристина. «Интересно, почему она остановилась возле сарая, да еще в такую погоду? — удивляется про себя Фогельшё. — Может, двигатель не в порядке?» Он выходит на крыльцо и машет ей рукой. Автомобиль по-прежнему мигает фарами. Там его жена и дети. Или они хотят, чтобы он вышел им навстречу с зонтиком в руке? А может, это отец? Сестра?
Свет вспыхивает и гаснет снова.
Фредрик Фогельшё надевает на себя дождевик и раскрывает зонтик.
Новая вспышка.
А потом опять темнота.
Он направляется к автомобилю, стоящему с выключенными фарами метрах в пятидесяти от дома.
Темнота.
Фредрик ощущает почти физически, как расширяются его зрачки, как напряженно работают глазные мышцы, как лихорадочно мозг перерабатывает информацию об окружающем мире, который внезапно будто скрылся, стал неуловимым для органов чувств.
Может, вернуться и включить фонари в саду?
Нет, он продолжает идти навстречу жене и детям.
Фредрик подходит к машине.
Жена?
Нет, это чужой автомобиль.
В салоне ничего не видно за тонированными стеклами, но там, внутри, кто-то шевелится.
Зверь? Лиса или волк?
А потом раздается какой-то звук, и ноги Фредрика Фогельшё холодеют.
Ему хочется бежать изо всех сил, так быстро, как ему еще никогда не приходилось бегать.
Но тело словно парализовано.
«Это всего лишь сон, — думает Малин, — но он никогда не закончится. Страх остался только во сне. Это сигнал из моего подсознания, это огонь, предназначенный исключительно для меня, и мне предстоит в нем сгореть. Я сдалась, отступила — и вот мне страшно. Хотя, в сущности, бояться здесь нечего: этот страх существует отдельно от меня».
Часть 3
Безрассудные и боязливые
Эстергётланд, октябрь
Я уже не могу остановить этот фильм, даже если хотел бы.
Он никогда не закончится. Изображение размывается, фигуры на экране сливаются друг с другом, краски будто выцветают. В то же время у меня такое ощущение, что пленка плавится по краям.
Что бы ни случилось, им не добраться до меня.
Я буду защищаться.
Я должен дышать.
Мне ни к чему сдерживать свою ярость. Все, чего я хочу, — чтобы последние змееныши покинули мое тело.
Должен признать, что теперь все получилось хорошо. Это уже не было внезапной вспышкой, как в первый раз. Я знал, что мне делать, и у меня были на это тысячи оснований. В его глазах я видел тебя, отец, и всех тех мальчиков на школьном дворе. Я раздел его, как когда-то они меня, мне казалось, я приношу его в жертву своим змеенышам.
Я был счастлив. Ярость сняла напряжение и успокоила меня. В то же время я впал в отчаяние.
Сейчас темнота сгустилась. Дождевые капли стали тяжелыми, как свинцовые пули, потоком обрушившиеся на людей и землю.
Настал мой черед, и я полон сил.
Никто никогда больше не отвернется от меня. Собственно говоря, кому нужна была эта свинья с ее родословной, предками и данными от рождения привилегиями?
Мелькают черно-белые кадры с желтыми цифрами. Это значит, что на экране моя история подходит к концу.
Но я все еще здесь.
Вот папа снова обнимает меня. Рядом мама, ей осталось жить совсем немного.
«Иди же ко мне, сын, — будто бы говорят папины глаза. — Дай мне побить тебя».
И все-таки у меня есть друг, и этого достаточно, чтобы не чувствовать себя одиноким и несчастным. Моя жизнь еще может стать похожей на голубое море, сверкающее в лучах солнца.
Деньги.
Все имеет цену. Все продается. Мальчик, бегающий на экране среди деревьев в саду, пока не знает этого, но уже смутно догадывается.
Деньги. Теперь настал мой черед.
Отец, у тебя никогда не было денег. Но почему их не должно быть у меня? Я не унаследовал твоей обиды, может быть, у нас с тобой все-таки что-то получилось в жизни?
Но тогда все было именно так.
Многоквартирный дом, таунхаус, скромное человеческое жилье.
В фильме я бегаю по саду совсем один, и мне наплевать на тех, кто отвергает и пугает меня, и на все то, что приходит вместе с отчуждением и страхом.
Мне наплевать на всех: на мальчиков, живых и мертвых, и на мужчин, не знающих своего места.
И вот фильм заканчивается. Проектор мигает. Нет больше ни мужчин, ни мальчиков.
Куда мне теперь идти? Я одинок и запуган, человек, которого больше нет ни на одной пленке. Остались только змееныши, что шевелятся у меня под кожей.
49
31 октября, пятница
Адвокат Юхан Стеченгер нажимает на газ. «Дворники» мечутся по ветровому стеклу на максимальной скорости.
«Ягуар» безупречно реагирует на его команду, успевая вовремя проскочить перед носом автобуса и увернуться от мрачного вида черной «Вольво» с кузовом универсал, избежав столкновения.
Здесь, внутри, тепло, хотя утро сегодня довольно промозглое. «Ягуар» совсем новый, и от кожаных сидений еще исходит свежий, «фабричный» запах. Серый интерьер безупречно гармонирует с осенним пейзажем за окном.
Стены замка буквально завешаны произведениями искусства. Адвокат не может понять, что именно изображено на этих полотнах, однако знает, что они представляют собой немалую ценность. Именно поэтому рядом с ним стоит сейчас этот франт в твидовом костюме. Некий Пауль Буг-гей, то есть Буглёв, эксперт по современному искусству из Стокгольма, взявшийся оценить коллекцию Йерри Петерссона, причем без всякого гонорара.
«Этот Буг-гей, по-видимому, рассчитывает продать что-нибудь отсюда», — догадался Юхан Стеченгер, когда они вместе с экспертом поднимались в замок по холму, только что миновав мост через осушенный ров.
Оба молчали.
«Наверное, заметил мое презрение», — подумал адвокат, неловко чувствовавший себя с геями.
Собственно, это была одна из причин того, что он вернулся в Линчёпинг из Стокгольма. Люди здесь проще, и на чистых улочках провинциального города редко когда встретишь таких, как его спутник.
Часы на приборной доске показывали 10:12.
Юхану Стеченгеру предстоит грандиозная сделка, каких у него еще не было. В конце концов, ожидается приличный гонорар, в этом можно не сомневаться.
А поэтому стоит смириться с присутствием этого типа.
«Он презирает меня, — думает Пауль Буглёв, глядя, как неотесанный адвокат набирает код на охранной панели, установленной возле замковых ворот. — Хотя какое мне до этого дело!» Провинциальный болван.
— Роскошно.
— Да, черт…
Слова восхищения вырываются у Пауля непроизвольно, прежде чем он успевает опомниться. Наконец ему удается оторвать взгляд от большого полотна в вестибюле, и он смотрит на улыбающегося адвоката.
— Стоящая вещь, как я понял? — спрашивает тот.
— Это Сесилия Эдефальк.[70] Полотно из самого известного ее цикла.
— Мне неизвестного, во всяком случае. Парень смазывает кремом спину своей подруге. На его месте я бы занялся грудью.
«На такие реплики я не отвечаю», — с раздражением думает Пауль.
Не обращая внимания на адвоката, он щелкает фотоаппаратом и что-то пишет в своем черном блокноте.
— И такие висят здесь повсюду, — не унимается Юхан Стеченгер.
Пауль Буглёв ходит из комнаты в комнату, снимает, пишет, считает на калькуляторе. Он удивлен и счастлив, как ребенок, и с каждой комнатой его восхищение возрастает. Ему кажется, что он стоит на пороге великого открытия. Должно быть, то же самое чувствовали археологи, раскопавшие терракотовое войско китайского императора.[71]
Мамма Андерссон, Анника фон Хаусвольф, Бьёрне Мельгаард, Торстен Андерссон, уникальная вещь Марии Мисенбергер, Мартин Викстрём, Клай Кеттер, Ульф Роллоф, инсталляции Тони Оуслера.[72] Безупречный вкус. И только современное искусство, все приобретено, похоже, за последнее десятилетие.
Неужели Йерри Петерссон выбирал все это сам? В таком случае у него был талант. Он чувствовал настоящее, с этим надо родиться.
Этот деревенщина со своими дурацкими комментариями все еще здесь.
— А выглядит как обыкновенная фотография, если хотите знать мое мнение.
Это он о Мисенбергер.
— Какой-то маленький стаканчик с дыркой.
Это он о картине Ульфа Роллофа над кроватью в комнате, служащей, судя по всему, спальней Йерри Петерссона.
Тридцать миллионов, не меньше.
Окончив осмотр, Пауль выпивает на кухне стакан воды. Потом еще раз перечитывает свои записи и просматривает снимки в фотоаппарате.
Глаз.
Йерри Петерссон или кто-то другой, кто собирал эту коллекцию, имел хороший глаз.
Сейчас вы проходите по моим комнатам.
Ты глазеешь, он насмехается.
Вы не знаете, что вам еще предстоит увидеть.
Я не просто так заинтересовался искусством, на то имелись особые причины.
Но я не хочу сейчас рассказывать о них, пусть над этим ломает голову Малин Форс.
Я был ошарашен. Я получил гораздо больше, чем ожидал.
Поначалу у меня не хватало средств, но вскоре они появились.
На этих полотнах я воочию видел то, что испытывал в душе, свои чувства, которым не мог найти названия.
Вы только взгляните на этот простреленный стакан над моей кроватью, сколько в нем красоты и боли! Или на спаривающихся обезьян Мелльгаарда. Прочувствуйте их ужас перед тем, что они сейчас делают, во что они превращаются, теряя любовь, оставшуюся в прошлом. Или взгляните на темные фигуры Марии Мисенбергер. Это тени, олицетворяющие наши грехи, тянущиеся за нами до самой смерти.
— И еще здесь есть часовня, — говорит адвокат. — Там портреты Иисуса в золотых рамах. Не хотите взглянуть?
«Иконы, — думает Пауль. — Что же еще это может быть, если не иконы? Он даже слова такого не знает».
— И где это?
— Позади замка, возле самого леса.
Искусствовед ставит стакан на стол.
Сегодня миром правит Его Величество Дождь. Полдень, а на дворе сумеречно, как вечером.
Они быстро обходят замок. Часовня на краю густого елового леса выглядит одинокой и заброшенной.
В руке у адвоката ключ.
«Иконы, — думает Пауль Буглёв. — Интересно, в них Йерри Петерссон разбирался так же хорошо?»
— Похоже, она не заперта, — с удивлением замечает адвокат.
Дверь открывается с усилием, издавая чуть слышный скрип.
Окон в часовне нет. Тусклый свет просачивается через небольшие отверстия у самой крыши.
Но что это лежит там, на покрытом каменной плитой возвышении, которое, должно быть, и есть вход в фамильную усыпальницу Фогельшё? Адвокат и Пауль Буглёв всматриваются в темноту — и помещение оглашает их полный ужаса крик.
50
Здесь смерть не имеет запаха. Запах тления, ощущаемый Малин, исходит не от трупа — он проникает сюда откуда-то из леса, окружающего часовню.
Читать бесплатно другие книги:
