Небо в огне. Штурмовик из будущего Политов Дмитрий
— Глупость сказал! Открою тайну: на этом заводе собирают наши «Илы». Понимаете? Может быть, уже совсем скоро мы сядем на машины, сделанные руками именно этих людей, так почему бы не сделать так, чтобы они трудились пусть самую капельку, но лучше, чем теперь? В конечном итоге разве не поможет их позитивный настрой нам с вами? Вдруг они вложат в наши штурмовики частичку тепла? А насчет того, кому ехать… ребята, вы ведь в полку едва ли не самые опытные, почти все орденоносцы. Кто, если не вы, должен представлять наш славный полк?
Вот так и оказался сержант Дивин в цехах местного военного завода. Для него, привыкшего совсем к иной культуре труда, все казалось в диковинку. В огромных длинных цехах даже днем было сумрачно. Отовсюду слышался ровный тягучий гул работающих станков. Каждый рабочий деловит и сосредоточен, занят своим делом и не отвлекается по пустякам.
Особенно поразили Григория подростки. Многие не дотягивались до рукояток станков, и мастера изготовили для них специальные подмостки из обрезков старых досок. Некоторые работали, стоя на ящиках из-под снарядов.
Проходя по цехам, экспат ловил на себе горячие взгляды. Для этих людей он был человеком «оттуда» — с фронта. И во время обеденного перерыва летчиков окружили плотным кольцом. Завязался оживленный разговор. Заводчан очень интересовало, нравится ли «Ил-2» пилотам, как они оценивают эту машину, каковы сильные и слабые стороны штурмовика.
Летчики поначалу немного стушевались, но постепенно освоились, говорили охотно, подробно останавливались на отдельных деталях. Сержант тоже принимал участие в разговоре. Но у него больше допытывались, где он получил такие страшные ожоги, не мешают ли они ему воевать. Странное дело, но экспат почему-то совершенно не обижался. Скорее, наоборот, смущался. Особенно когда одна из женщин, которых на заводе также оказалось очень много, узнав, сколько ему лет, громко охнула:
— Ой, бабоньки, такой молоденький, а уже так пострадал, за нас воюя! Да неужто мы не сделаем такой самолет, чтобы ребяток этих ни одна вражья пуля не задела?
И рабочие отозвались одобрительными возгласами. На ум Григорию вдруг пришли строки из стихотворения одного поэта, чье произведение попалось ему на глаза в библиотеке: «Гвозди бы делать из этих людей!» Как же его звали? А, Тихонов. Николай Тихонов.
Уезжали летчики довольные. Приятно было наблюдать, как светились гордостью глаза рабочих. Они и раньше знали, что делают грозную боевую машину, которую боится враг, но разве не приятно услышать об этом из уст тех, кто непосредственно летает на ней, кто бомбит и стреляет, рискуя жизнью, но раз за разом остается в живых в том числе и потому, что они — заводчане — отдали все силы для фронта. Для Победы. А значит, все они тоже в строю, и Родина благодарна им за их нелегкий труд.
А условия на самом деле были очень тяжелыми. Сержант, помнится, тихо ошалел, когда узнал, что многие работники даже не уходят домой, а спят здесь же, в цехах, не желая тратить попусту время. И это при том, что им недавно пришлось переехать в Куйбышев, эвакуируя производство, не дав ему остановиться ни на один день. Переехать, по сути, в никуда, на необжитое место без особых удобств. И работать при этом по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, получая скудное питание.
Дивин был потрясен. А он-то еще думал, что тяжело там — на фронте. Да что они значат без вот этих вот пацанов и баб, которые пластаются день и ночь, не жалея ничего для армии? Как можно было недовольно кривиться и презрительно критиковать недостатки на новых самолетах, не зная, в каких условиях они изготовлены? Эх, да что говорить, надо делом доказать, что нечеловеческое напряжение тыла не напрасно!
— Как съездили, хлопцы, чего все такие пришибленные и смурные? — со смехом поинтересовался один из летчиков в столовой, когда пилоты второй эскадрильи вернулись обратно в дом отдыха. — Вас там не обидели, часом?
— Заткнись! — мрачно посоветовал ему Малахов. — Ты в следующий раз попроси комиссара, чтобы и вас туда свозили. А еще лучше, если вообще все на заводе побывают и посмотрят, как там люди работают. — Капитан раздраженно отбросил ложку. — Черт, кусок в горло не лезет. Как вспомню того мальчишку, что на токарном станке трудится, так комок в горле. Ему бы голубей гонять, а он уже две-три нормы дает. Заметили, какие у него глаза? Он уже взрослый, у него детство кончилось! Убили у него детство, понимаете?! А! — Комэск с грохотом откинул стул и пошел к выходу, нервно потянув из кармана коробку «Казбека».
— Чего это он? — удивился летчик, растерянно оглядываясь по сторонам. — Что с ним, братцы?
— Помолчи, — мрачно посоветовал ему Петрухин. — И без тебя тошно.
А Григорий вдруг понял, что сегодня с ним случилось что-то очень важное. Что-то, чего он пока не может в полной мере осознать, но что обязательно сыграет значительную роль в его дальнейшей жизни.
В Куйбышеве летчики провели чуть больше месяца. Правда, блаженствовать, предаваясь ничегонеделанию, им довелось недолго. Всего десять дней спустя началась тяжелая учеба. В полк пришли новые, только из училищ, летчики. Желания повоевать у них было хоть отбавляй, а вот умения… с этим дело обстояло неважно. Поэтому с утра до ночи пилоты отрабатывали различные тактические приемы, до одури стреляли и бомбили мишени на полигоне, тренировали групповую слетанность звеньев.
Экспат и тут умудрился «отличиться». После одного из вылетов он принялся активно доказывать Малахову, что нужно избегать шаблонов, пытаться каждый раз придумать что-то новое, ошеломить, обескуражить противника.
— Вот заходим мы, к примеру, на вражеский аэродром, — горячился Дивин, показывая при помощи двух деревянных моделек движение самолетов в воздухе, — долбим эрэсами, стреляем. Потом повторяем, но уже стреляем из пушек и пулеметов. Так?
— Так, — капитан смотрел на Григория с плохо скрываемым недоумением. — А в чем проблема-то?
— Как раз в этом! — вскричал сержант. — Мы по шаблону атакуем, немцы успевают спокойно приготовиться, зная, как мы развернемся, где начнем пикировать, когда откроем огонь. А следовательно, берут нас на мушку и расстреливают, словно в тире. Нельзя так, товарищ комэск, глупость это несусветная! Можно ведь, например, после первого захода, если над целью нет истребителей фрицевских, разойтись в разные стороны, а потом атаковать, варьируя при этом скорость, высоту и так далее.
— Это ты нам предлагаешь «звездный налет» освоить, — нехорошо прищурился Малахов, — как фашистам? Они так Кронштадт прошлой осенью бомбили. Это ты предлагаешь? Не ожидал от тебя, Дивин, ох, не ожидал!
— Да какая разница, кто эту тактику использует. Нам ведь нужно, чтобы мы, именно мы, врагу как можно больший урон нанесли, а сами при этом выжили. Чтобы и дальше его громить! Разве не прав я?
Летчики мялись, выжидательно поглядывали на комэска, ждали, что он ответит шебутному сержанту. А тот играл желваками и смотрел на Григория так, будто увидел его в первый раз.
— Странный ты человек, сержант Дивин! — прервал, наконец, молчание капитан. — Если бы в бою тебя не видел, решил бы, что ты враг замаскированный. Низкопоклонством перед гитлеровцами занимаешься? Не ожидал! Все, — он решительно рубанул воздух ладонью, словно шашкой, заметив, что экспат собирается возразить, — разговор окончен! Разошлись по машинам, продолжаем работать.
Григорий только руками развел. Почему его не стали слушать, почему так отреагировали? Он ведь дело говорил. Какая разница, кто первым придумал тот или иной прием, надо брать у врага самое лучшее, адаптировать под себя и активно использовать в бою. Так, по крайней мере, его учили имперские преподаватели.
М-дя, видать, не ошибся он в своем анализе. Видел же, что Малахов страсть как не любит спорить с начальством, не проявляет инициативу, всегда норовит перестраховаться и ждет указаний сверху. Нет, никто не говорит, летчик-то он первоклассный и в воздухе за спины товарищей не прячется. Да и голова на плечах светлая — идею с «кругом» мгновенно принял. Правда, опять же, пробовать сам не рискнул, по команде транслировал, и точка. Ему в «кабинетной смелости» добавить, и получился бы идеальный командир!
— Ты головой думай, прежде чем предлагаешь что-либо, — вполголоса посоветовал Григорию лейтенант Петрухин, когда они шли вместе к самолетным стоянкам. — Комэск у нас в принципе парень неплохой, да только пунктик у него один имеется. Давно уже, еще с «ежовских» времен. Смекаешь, о чем я?
— Нет, — искренне удивился экспат. — А что за Ежов такой?
— Забудь! — криво улыбнулся ведущий и пошел к своему «Илу».
В начале июля гитлеровцы предприняли наступление на южном крыле советско-германского фронта с целью выхода в нефтяные районы Кавказа и плодородные районы Дона и Кубани. Силы они собрали серьезные, по всем показателям превосходили Красную Армию, и потому бои с самого начала приняли ожесточенный характер.
12 июля был создан Сталинградский фронт. К передовой спешно выдвигались резервы. И 586-й ШАП оказался в числе тех подразделений, которым предстояло защищать город, носящий имя вождя.
Приказ отправляться на фронт майор Хромов получил во второй половине июля. Полк в спешном порядке получил новые самолеты, летчики — карты района предстоящих боевых действий, и все стали готовиться к перебазированию. Командование приняло решение первым делом перегнать машины, а технических специалистов и обслуживающий персонал отправить следом.
— Вас встретят и помогут на первых порах, — решительно отмел все возражения командир полка. — Чай, не на пустое место летите, на новом аэродроме разместился истребительный полк.
Летели за лидером, роль которого выполнял бомбардировщик «Пе-2» с опытным экипажем. В Вологде сделали остановку. Заночевали. Прорва улизнул в город и вернулся с двумя баклажками местного пива. Но Малахов устроил ему жестокий разнос и конфисковал хмельной напиток.
— Нам лететь завтра! — бушевал комэск, потрясая кулаком перед носом сникшего Рыжкова. — Машину угробить с пьяных глаз хочешь? Так давай, дерзай, милости прошу. А ты про приказ об ответственности за порчу штурмовиков без уважительных причин помнишь? Под трибунал захотел, мерзавец? Глаза не отводи, сволота!.. Господи, что за клоуны мне достались, — горестно восклицал он, — один перед немцами на задних лапках прыгает, другой жрет все, что горит, как сапожник. Урою! Как есть урою! Все слышали?!
На следующий день поднялись рано. Позавтракали, обговорили еще раз порядок движения и отправились в путь. Скоро полк встретили наши истребители. Восьмерка «МиГов» прикрыла штурмовики от возможной атаки сверху. До фронта оставалось рукой подать, и нарваться на немецких «охотников» было проще пареной репы.
Экспат по наивности думал, что на фронте им предстоит разместиться на хорошем большом аэродроме. Тем более, что базироваться на нем предстояло не одним «Илам», а еще и истребителям прикрытия. В представлении Григория их ждало нечто подобное тому месту, где они стояли на Северо-Западном фронте. И тем удивительнее оказалась реальность.
Когда Дивин приземлился и вылез из кабины своего «Ила», то просто не поверил своим глазам. Пустынная голая степь, несколько капониров, темные холмики землянок, в которых предстояло жить личному составу. Все.
— Это что, шутка какая-то? — заволновались пилоты. — Наверное, произошла ошибка, нам явно не сюда!
— Отставить нытье! — Хромов подошел мрачный, но очень собранный. Как перед боем. — Это ваш аэродром. Никакой ошибки нет. Нас направили именно сюда. Слушать приказ! Немедленно закатить самолеты в капониры, принять все необходимые меры к маскировке. Потом заселяетесь в землянки. В какие именно, вам сообщат. Выполнять!
— Интересно, как тут с жратвой, — заволновался Прорва. — БАО наш черт-те когда еще прибудет, что хавать-то будем?
— А это ты вон у них спроси, — посоветовал Дивин, глядя в небо. Там красиво, как на параде, шли большой плотной группой немецкие бомбардировщики «Ю-88». Их прикрывали полтора десятка «мессершмиттов».
— Опять к переправе пошли, — горестно вздохнул чумазый паренек в промасленной летной куртке, неслышно подошедший к вновь прибывшим. — Совсем обнаглели, твари, уже чуть ли не над самым нашим аэродромом летают.
— Ты кто такой? — подозрительно осведомился кто-то из пилотов.
— Младший лейтенант Иванов. Андрей. Летчик-истребитель, — представился паренек.
— Истребитель! — насмешливо протянул Малахов. — Так какого хера ты гадов этих не истребляешь? Почему на земле прохлаждаешься?
— Зачем вы так, товарищ капитан? — тихо сказал Иванов. — У меня на «МиГе» мотор разбит, на чем в воздух подниматься? Деремся каждый день, от полка одно название — в строю всего пять машин осталось.
— Пять?! — недоверчиво переспросил комэск. — Вы же прикрывать нас должны. Нам сообщили, что здесь целый истребительный полк стоит.
Младший лейтенант виновато развел руки в стороны, но промолчал.
— Влипли, братцы, — мрачно сказал какой-то не знакомый экспату пилот из первой эскадрильи. — Похоже, здесь и останемся. Навсегда!
Несколько дней полк Хромова никто не беспокоил. Командование, видимо, решило дать возможность летчикам устроиться на новом месте. К слову, сделать это оказалось не так просто — наземный персонал запаздывал, и условия оставляли желать лучшего. Особенно остро дело обстояло с обслуживанием самолетов, ведь техники тоже пока не прибыли. Командир полка сорвал голос, пытаясь как-то ускорить процесс их переброски, но тщетно.
— Сидят в Вологде, ждут погоду, — хмуро объяснял он пилотам. — И вообще, хватит уже мне нервы мотать, займитесь лучше делом, в землянках порядок наведите, зайти ведь страшно. Вот завтра устрою проверку, как ошпаренные побежите!
— Эх, знал бы, что так получится, с механиком полетел, — сокрушался Малахов. — А теперь сиди и жди. Ладно, братцы, айда маскировочные сети натягивать. Прорва, а ты дуй в нашу землянку и матрасы организуй, хватит уже на старых чехлах спать. Где взять? Не нарывайся на рифму! Башка тебе для чего дана? Вот и прояви смекалку. Купи, обменяй, укради, наконец, почему я тебя всему учить должен?
Но вскоре на аэродроме приземлился долгожданный транспортник с техническим персоналом, и жизнь потихоньку стала налаживаться. Ситуация на фронте тем временем накалялась с каждым днем, наземные войска требовали поддержки с воздуха, и совсем скоро летчики занялись своей привычной работой.
Правда, чуть ли не с первого вылета обнаружилось, что бои на Сталинградском фронте носят гораздо более ожесточенный характер, чем те, в которых принимали участие штурмовики раньше. Почти после каждого вылета в эскадрильях недосчитывались кого-то из товарищей.
Григорий, как один из опытных пилотов, летал всякий раз, когда позволяла погода. В день он выполнял по два-три вылета минимум. И каждый буквально на пределе своих возможностей, даже если в итоге в летной книжке вылет не получал запись в качестве боевого. Доходило до того, что пилот не вылезал из кабины, а просто сидел в самолете и ждал, пока машину пополнят всем необходимым, а потом снова и снова выруливал на старт. А вечером, добираясь до землянки, падал на травяной матрас и мгновенно отключался.
В один из дней с утра аэродром накрыла плотная пелена тумана.
— Майор, почему не взлетаете?! — раздраженно орал в трубку командующий. — Немедленно поднимайте полк!
— Туман, — оправдывался Хромов.
— Что ты мне сказки рассказываешь, — ярился генерал, — у всех погода нормальная, а у него, видите ли, нет! Смотри, допрыгаешься, отправлю к тебе особистов, они враз солнце организуют!
Дивин сидел в кабине, ожидая сигнала. Сегодня им предстояло вылететь на штурмовку танковой колонны немцев. Разведка засекла переброску техники противника, и «Илам» предстояло сорвать ее. Экспат воспринял задание равнодушно. За последнее время в перекрестие прицела он слишком часто видел танки, орудия, автомашины, подводы, пехоту, поезда — всех и не упомнишь. Сбрасывал бомбы, пускал эрэсы, стрелял из пушек и пулеметов, наблюдая с мстительной радостью, как разбегаются в ужасе фашисты, как горит их разбитая техника.
— Товарищ сержант, — а, опять новички, комэск их прогнал, так они к нему пришли поплакаться, — а когда мы полетим? Надоело уже каждый день только на полигон мотаться. Сколько можно? В летной школе надоело до колик. Думали, что на фронте настоящая работа ждет, а здесь все то же самое.
— Радуйтесь, дурни, — экспат посмотрел на стоящих у крыла его «Ильюшина» парней с укоризной. — Вы на фронт попали, когда немчуре уже немножко рога пообломали, спесь убавили. Так учитесь, пока есть такая возможность, иначе собьют вас в первом же боевом вылете к чертовой матери и сгинете без всякой пользы. Придет и ваш черед, не волнуйтесь, фрицев на всех хватит. Слышали, что под Сталинградом творится? Немец прет тучей, бои с утра до ночи. Поэтому каждая ваша бомба, каждый снаряд должны нанести ему урон. Иначе какие же мы штурмовики?
— Ну да, вам-то хорошо говорить, — недовольно насупился Валера Катункин, подтянутый, спортивного вида сибиряк. — И летаете регулярно, и награждены.
— А еще падал несколько раз, — жестко сказал Григорий, глядя прямо в глаза молодому товарищу, — горел, как солома, и по госпиталям валялся. А все почему? Воевать не умел! Знал бы, как правильно делать нужно, многих ошибок не совершил. Вот ты, Валера, какие приемы в училище выполнял? Погоди, дай угадаю: взлет, посадка, полет по кругу? Этого мало! Враг нам противостоит сильный и умелый. Так что мой вам совет, ребята, грызите гранит науки — на войне лишних знаний не бывает.
— Ты философ прям, командир, — тихо засмеялся дивинский техник, Миша Свичкарь. Он расстелил брезент на земле, неподалеку от самолета, выложил многочисленные инструменты, ветошь, масленки и возился с каким-то неисправным агрегатом, приводя его в порядок. — А, главное, к выводу-то какому все подвел — копите, дескать, хлопцы и преумножайте! Ну форменный Кощей! Плевать что, но лишь заначку сделать!
Экспат невольно улыбнулся. Да, повезло ему недавно, прозвищем разжился. А получилось так. Привязался к нему как-то Малахов с расспросами — расскажи да расскажи, куда деньги дел. Приказом наркома Обороны от 19 августа 1941 года был введен новый порядок награждения летчиков. В соответствии с этим приказом пилоты штурмовой авиации представлялись к боевой награде и получали денежную премию в размере одной тысячи рублей за десять успешных боевых вылетов. За последующие десять — ко второй награде и к денежной премии уже в две тысячи. К представлению на звание Героя Советского Союза пилот «Ил-2» имел право после тридцати успешных боевых вылетов. Кроме того, за два сбитых лично немецких самолета летчику давали премию в полторы тысячи рублей и отправляли представление на награду. А за восемь — сразу на Звезду Героя.
Дивин и не подозревал, что ему накапала немаленькая сумма, пока однажды его не вызвали в финчасть и не устроили разнос из-за того, что он не получает премиальные. Откровенно говоря, сержант просто не знал, что ему делать с этими деньгами, и попросил положить их на сберегательную книжку.
Уж неизвестно, откуда узнал об этом Прорва, но вечером, перед отбоем, он с ехидцей поинтересовался у Григория, не надоело ли ему, дескать, над златом чахнуть? Вот человек, недавно боялся его до одури, а теперь подколоть норовит. Или это у него защитная реакция такая? Плевать, главное, что не бегает, а нормально общается.
В ответ на недоуменный вопрос, что, мол, за птица такая Кощей, товарищи взахлеб принялись пересказывать ему сказку Пушкина, кто как ее запомнил. Ну, посмеялись и посмеялись — разрядка никогда не помешает, иначе свихнуться недолго. Сержант тогда не придал особого значения произошедшему. Как выяснилось, напрасно.
На следующий день экспат вдруг с удивлением обнаружил в боевом листке карикатуру на себя в образе бессмертного злодея, жадно обнимающего здоровенный сундук, запертый на пудовый замок, и шутливую подпись внизу:
- «Наш Григорий парень скрытный.
- Раздобыл сундук он хитрый.
- Лишь в землянке открывает.
- Что хранит он в нем?
- Кто знает…»
Неизвестно почему, но облик Кощея вдруг приглянулся сержанту. А что, фигура почти один в один, зловещая лысая черепушка — так и у него после ожогов физиономия еще та, доспехи рыцарские — видели бы люди его костяную броню. В общем, чем не Кощей? Корона, разве что, лишняя, не носят мантисы таких украшений, ну да ладно, переживем. И после недолгих раздумий Григорий подошел к комэску и попросил себе новый позывной.
Капитан хохотал до упаду, но в итоге разрешил.
— Смотри, теперь ты просто обязан стать бессмертным! — ухмылялся Малахов. — Погибнешь — так чтоб в строй в трехдневный срок вернулся, за опоздание взгрею. И золотишком чтоб настоящим разжился. Каким? Я думаю, Звезда Героя вполне подойдет.
А Дивин еще всерьез подумывал над тем, чтобы вдобавок к прозвищу нарисовать сказочного злодея на борту верной «четверки». В конце концов, немчура на своих самолетах малюет всякую чушь вроде карточных мастей, драконов или тигров, почему на наших нельзя? Он даже прикинул уже, что на доспехах можно изобразить эмблему клана Дивайн — ну кто из людей обратит внимание на непонятную закорючку? А ему будет приятно видеть славный символ на своей боевой машине.
Ветер разорвал в клочья белое покрывало тумана и погнал его прочь. И сразу же в воздух с КП взвилась зеленая ракета. Взревели двигатели, и штурмовики начали выруливать на старт. В бой! Сейчас найдем эту чертову танковую колонну и покажем ей, где раки зимуют. Эх, жаль, что у него до сих пор не установлен на машине передатчик, а то можно было бы крикнуть, сваливаясь в пике: «Я Кощей. Атакую!»
Летели шестеркой. В составе группы по три машины из обеих эскадрилий. От второй: Петрухин, Рыжков и Дивин. Истребительного прикрытия не было. И потому еще на КП у Бати пилоты договорились между собой, что пойдут на бреющем. Так безопаснее, да и для немцев неожиданнее. Единственное, чем плох полет над самой землей, так это тем, что во время пересечения линии фронта по тебе стреляют из всего, из чего можно, вплоть до пистолетов. Зато, когда проскакиваешь чуть дальше, во вражеский тыл, то летишь вполне себе спокойно.
Вел группу старший лейтенант Котарев, пилот из первой эскадрильи. Про него говорили, что раньше он летал на истребителях, но после ранения пересел на штурмовик, переучился и продолжил воевать.
Углубились в немецкий тыл километров на сорок. Все летчики глаза проглядели, а проклятая колонна как сквозь землю провалилась. Нет, отдельные машины и небольшие группы солдат попадались регулярно, но «Илы»-то вышли на охоту за крупным зверем и на мелочовку размениваться не собирались.
Но вдруг один из ведомых Котарева подал условный знак: нашел! Штурмовики резко набрали высоту, и по сигналу ведущего «все вдруг» дружно развернулись и пошли в атаку. На пути у советских самолетов тотчас выросла огненная стена заградительного огня. Надо было обладать недюжинной смелостью, чтобы пройти сквозь нее. А еще, разумеется, иметь хоть малую толику удачи.
Левый ведомый Котарева исчез в огненной вспышке. Прямое попадание. «Ил-2» самого старшего лейтенанта вдруг подбросило в воздухе, он перевернулся на спину и камнем упал на землю. Последний штурмовик первой тройки умело выполнил противозенитный маневр, дал залп из пушек и пулеметов, а в следующую секунду вспыхнул, как спичка, клюнул носом и буквально воткнулся во вражескую колонну. Над дорогой взметнулся ввысь огромный язык пламени, дыма и кусков перекрученного, искореженного металла.
Экспат почувствовал, как внутри что-то екнуло, противно засосало под ложечкой. Трое товарищей погибли всего за несколько секунд. Вот только что они летели рядом, наверняка думали о чем-то, вспоминали, надеялись, и вдруг их не стало. Совсем.
— Атака! — прокричал-прорычал по радио Петрухин. — За ребят!
Гитлеровцы, по всей видимости ошеломленные огненным тараном, снизили ненадолго зенитный огонь, и тройка краснозвездных штурмовиков без особых помех пронеслась через колонну, сбросила бомбы, запустила по танкам реактивные снаряды и, выйдя из пике, развернулась на новый заход. На земле под «Илами» творился ад кромешный: несколько танков чадно горели, на месте цистерны с топливом неторопливо вспухал алый шар, в дымящемся грузовике рвались пулеметные патроны, внося дополнительный хаос, во все стороны бежали, спасаясь, танкисты и водители.
Сержант до крови закусил губу и с болезненным наслаждением поливал, поливал фашистов меткими очередями, бросал машину едва ли не к самой земле, рискуя врезаться, и вновь стрелял и стрелял.
— Кощей, уходим! — ворвался в наушники отрезвляющий голос ведущего.
Григорий едва не застонал от смертельной обиды. Как же так, надо атаковать еще раз! Не уходить до тех пор, пока на дороге не останется никого живого. Лейтенант, разве ты этого не понимаешь?! Черт побери, ну почему на его самолете нет передатчика?!!
Дивин с неохотой развернул машину и потянул вслед за товарищами. Только в этот момент он стал понемногу приходить в себя. Сержант оглянулся. Да, славно поработали! Погибшим друзьям на небесах наверняка понравилась кровавая тризна, которую они по ним справили. Ох, а это что, никак «худые» пожаловали? Четыре точки медленно вырастали, приближаясь к штурмовикам с запада. Как и было уговорено, экспат дал короткую очередь из пулемета, привлекая внимание товарищей, и показал назад, давая знать о появлении истребителей противника.
— Прижимаемся к земле, — приказал Петрухин напряженным голосом. — Нам бы только через Дон перетянуть, а там уже наша земля. Прорва, что у тебя с двигателем, наблюдаю дым?
Сержант пригляделся к «Илу» Рыжкова и тоскливо выматерился. Не было печали, так черти накачали! И что теперь делать? Бросить Гришку фрицам на съедение, а самим попытаться уйти? Нет, бесполезно, «мессам» только это и надо. Сначала они смахнут Прорву, а потом за счет превосходства в скорости догонят и расстреляют их с лейтенантом.
Что ж, остается только принять бой. Петрухин, видимо, пришел к такому же выводу:
— Разворачиваемся и идем в лобовую! — скомандовал он. — Прорва, что хочешь делай, но держись рядом и не отставай.
Старший сержант часто-часто закивал.
А дальше они крутились, сколько могли. Кидались в лобовые атаки, активно маневрировали по горизонту и тянули, тянули на восток, что было сил. Лейтенант удачно влепил потерявшему осторожность «мессеру» из пушки, и тот разлетелся в щепки. Но других это только раззадорило, и они зажали штурмовики в клещи. Экспат быстро сбился со счета, отмечая про себя попадания от вражеских снарядов в свой «Ил-2». Он не понимал, почему они до сих пор еще летят и огрызаются, хотя по всем канонам уже должны были давным-давно догорать на земле.
Но вот загорелся самолет Рыжкова. А следом за ним, с едва заметным разрывом во времени, и машина лейтенанта Петрухина. Григорий кинул короткий взгляд на землю, ловя глазом знакомые ориентиры, чтобы запомнить место их падения. И радостно вскрикнул — впереди блеснула широкая гладь Дона. Гитлеровцы тоже заметили это и удвоили свои усилия, стараясь сбить последний советский штурмовик.
Дивин швырял машину из стороны в сторону, потом резко убрал газ, вспомнив прием, который однажды уже помог ему в подобной ситуации, поймал в прицел ставший вдруг очень близким силуэт «сто девятого», нажал на гашетку, и… оружие замолчало после первых двух выстрелов. Немец, правда, рванул в сторону как ошпаренный, но сержант лишь проводил его долгим взглядом, полным бессильной ненависти. Все, боеприпасы закончились. Сейчас фрицы поймут это и расстреляют его не спеша, как в тире.
Со злости экспат открыл форточку, прицелился и выстрелил в ближайший «мессер» из ракетницы. Тот резко взмыл вверх, испугавшись, а за ним, к счастью для сержанта, послушно потянулись и его дружки. Не веря своему счастью, Григорий торопливо бросил изрядно потяжелевшую в управлении машину в скольжение, едва не рубя винтом гребешки волн. Дай бог дотянуть до противоположного берега, а там уже и на брюхо можно садиться.
Дивин задрал голову, боясь увидеть через пошедший трещинами плексиглас фонаря, как на него валятся сверху фашистские самолеты. Но, странное дело, небо блистало синевой и абсолютной пустотой. Экспат перевел дух. Надо же, вырвался. Гансы, видать, не рискнули соваться на территорию, занятую советскими войсками. Теперь на повестке дня стоял лишь один вопрос: дотянуть до своего аэродрома.
А там, как он узнал несколько позже, их уже похоронили. На штурмовку немцев следом за их группой ходили летчики другого полка, и они видели издалека, как «мессершмитты» сбили одного за другим два «Ила». А третьего, как им показалось, завалили уже над Доном, и тот якобы камнем ушел на дно.
— Раков кормить, — пояснил хмуро капитан Малахов, глядя в сторону. — Знаешь, какие на Дону раки? У, брат, это не раки, а настоящие крокодилы. Сожрали бы, даже косточек не осталось.
— Вы-то откуда знаете? — устало поинтересовался сержант, прикуривая новую папиросу от предыдущей. Ноги его не держали, и он сидел на траве прямо под изодранным в лохмотья крылом.
— Местный я, — нехотя пояснил комэск. — Здесь недалеко мое родное село. В детстве с пацанами частенько бегали на реку на рыбалку и за раками. А потом семья переехала в город. Там выучился, закончил аэроклуб, потом летное училище. Да что теперь говорить! — он безнадежно махнул рукой и отвернулся.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться, — давешний новичок, как его, а, Катункин, осторожно подошел поближе к командиру и выжидательно замер, косясь на экспата горящим от восторга взглядом.
— Чего тебе? — неприветливо буркнул Малахов.
— Скажите, а товарища сержанта теперь к ордену представят, да?
Дивин поперхнулся дымом и зашелся в надсадном кашле.
— А за что к ордену? — капитан не говорил, а буквально шипел, точно разъяренная гадюка.
— Ну как же, — растерянно захлопал глазами Катункин, — колонну разбомбили, «мессера» сбили…
— А еще в этом вылете погибло пять наших товарищей. Пять! — комэск вскинул над головой ладонь с растопыренными пальцами. — Хорошо видно? Я ко всем обращаюсь! — повысил он голос, и собравшиеся возле разбитой «четверки» молодые летчики торопливо закивали. — Полк за один вылет лишился пятерых опытных боевых летчиков. И пяти машин. А шестая превратилась в груду металлолома. И теперь эскадрилья практически полностью потеряла боеготовность. Так за что, прикажете, кого-то награждать, а? Эх, салаги!.. Кощей, вставай, пошли выпьем, ребят помянем.
— Может, вернутся еще, — Григорий охнул, но медленно встал на ноги. — Вот пакость какая, ноги ватные, — пожаловался он. — В воздухе не чувствовал, а сейчас все тело как кисель.
— Обопрись на меня, — капитан шагнул к нему поближе и обхватил за пояс. — Закидывай руку на плечо.
— Что вы, товарищ капитан, — засмущался экспат, — неудобно — вы ведь командир!
— Для тебя я с сегодняшнего дня Алексей, — Малахов подхватил пошатнувшегося сержанта покрепче. — Расступились, желторотики!
Прорва вернулся через пять дней. Заросший, грязный, с голодным блеском в глубоко запавших глазах, но зато живой.
— Повезло, — рассказывал он с набитым ртом, сидя в столовой в окружении летчиков полка. — Просто повезло. «Ил» грохнулся, горит, весь в дыму, я из кабины кое-как выбрался, и в сторону. Смотрю, а метрах в ста от меня машина лейтенанта. Хотел было к нему на помощь бежать, да куда там, пригляделся, а возле нее уже фрицы вовсю хозяйничают. И часть ко мне направляется. Ну, думаю, хана!
Достал пистолет, приготовился помирать. И в этот момент «Ил» как рванет! Из меня душа вон. Очухался в каком-то овраге, с ног до головы землей, травой, ветками всякими засыпан. Видать, взрывной волной отбросило. А немцы не нашли. Или решили, что я в кабине сгорел. Они из-за дыма не видели, как я вылезал.
До ночи отлеживался, в себя приходил. Потом решил потихоньку домой пробираться. Днем прятался где придется, пережидал. Гитлеровцев повсюду тьма-тьмущая, того и гляди нарвешься на какую-нибудь часть. Они ведь тоже днем прячутся, наших штурмовиков и бомберов боятся.
А так шел по ночам. Кое-как добрался к самому Дону. Чувствую, сил уже нет, который день не жрамши. Думал, что утону, не смогу переплыть. Пацанва с хутора помогла. Они меня в кустах случайно нашли. Из дома немного еды принесли, а после показали, где у них маленький плотик спрятан. Вот на нем я и переправлялся.
Страху натерпелся, ужас! Плотик убогонький, скрипит, шатается, того и гляди разойдется и бревнышки разлетятся в разные стороны. В какой-то момент стрельба началась, пули полетели, и в воду пришлось слезть. Держался за бревна и толкал сзади. Даже не помню, как до другого берега добрался, потому что сил уже не было. Да и замерз жутко, зуб на зуб под конец не попадал. А еще комары — звери самые натуральные! — сожрали всего до костей.
На мелководье выбрался и упал. Долго-долго лежал, в себя приходил. Потом меня пехотинцы нашли. Оказывается, меня здорово течением унесло. Очнулся в их землянке. Проверили документы, связались с командованием, накормили и с первой попутной лошадью в полк отправили.
— А Петрухин? — напряженно спросил Хромов. Командир полка сидел за столом рядом с Рыжковым и внимательно слушал его рассказ. — Ты видел, что с ним произошло?
Прорва тщательно пережевал кусок котлеты, хлебнул компота и медленно сказал, отводя глаза:
— Немцы его в плен взяли, товарищ майор. Точно говорю, сам видел. Они его из кабины, видать, раненого вытащили, потому что тащили буквально волоком. А он все пытался голову приподнять, но опять на грудь ронял. Пистолет у него из кобуры забрали, орден с груди сорвали. Да, точно лейтенанта в плен взяли.
Хромова при этом известии перекосило.
— Ну что, комиссар, — обратился он через несколько секунд, справившись с собой, к сидящему рядом Багдасаряну, — пошли о ЧП в дивизию докладывать. Всем остальным отдыхать! — громко приказал он пилотам и вышел не оглядываясь. В столовой повисла неловкая тишина.
— Пошли, что ли? — негромко сказал кто-то.
Летчики разошлись по своим землянкам, негромко переговариваясь, обсуждая рассказ товарища. В столовой остался лишь Рыжков, выклянчивший у поваров добавку, и Малахов с Дивиным.
— Ну а вы тут как? — поинтересовался Прорва, кровожадно кромсая очередную котлету.
— Каком кверху, — невесело пошутил капитан. — Сам-то что думаешь? Хреново. Тебя с лейтенантом нет, остались с Григорием вдвоем. А командование требует помогать пехоте. Вот хоть застрелись, но лети! Пришлось брать на задания молодых. А как они летают, сам видел. За неделю из пятерых только один остался — сержант Катункин. Остальных срубили. Кого «мессеры», кого — зенитки. Так что, нас теперь с тобой четверо.
— Да ладно, — не поверил Рыжков, — за несколько дней пятерых?!
— А ты что думал, — угрюмо сказал экспат. — Летаем без прикрытия. «Мессеров» всегда больше. Они ведь, гады, стараются численное преимущество создать, по одиночке не ходят. А если вдруг пара встретилась, так пиши пропало — асы. Я зелень нашу натаскивал, сколько мог, учил «круг» строить, да куда там, — Григорий безнадежно махнул рукой, — тычутся, как слепые кутята, не видят ничего. А строй потерял, считай сразу покойник — фриц тут как тут. Даст очередь, и все, поминай как звали.
— Зато я смотрю, тебе тоже старшего сержанта дали, — с едва уловимой ревностью заметил Прорва и с деланой небрежностью кивнул на три треугольника в петлицах Дивина.
— Батя расщедрился, — равнодушно ответил экспат. — Сказал, чтобы от молодых отличался. А видишь, как получилось, где теперь эти молодые?
— Месяца не прошло, а от полка рожки да ножки остались, — Малахов нервно затушил папиросу и поднялся из-за стола. — Пошли, что ли, спать. Ты доел?
— Вы идите, — Рыжков бросил вороватый взгляд в сторону кухни, где уже вся извелась в ожидании его давнишняя пассия, — я догоню.
— Ты бы поберег себя, Казанова! — засмеялся комэск, проследив предмет его интереса. — Гриша, двинулись, пусть тут этот сердцеед кухонный свободную охоту ведет. И на еду, и на повариху! Смотри, не переусердствуй, доктор велел не напрягаться.
Друзья вышли на улицу. Остановились и прислушались. Со стороны Сталинграда доносилась канонада, небо над городом подсвечивали взрывы и пожары. В темноте едва слышно гудели моторы немецких ночных бомбардировщиков, то и дело ухали зенитки.
— Твои там? — тихо спросил Григорий.
— Отец, — нехотя ответил Малахов, пристально вглядываясь в далекое зарево. — Он на тракторном работает, написал, что никуда с завода не уйдет. Мать с сестренками в эвакуацию в Ташкент отправил, а сам ни в какую.
— А сколько сестрам?
— Шестнадцать. Они у меня двойняшки, — с неожиданной нежностью в голосе произнес капитан. — Мать фотокарточку прислала, совсем большие уже, настоящие невесты. Им бы учиться, а они на завод пошли работать. Говорят, раз брат летчик, то и они самолеты будут делать. «Ли-2» собирают.
— Ух ты! — восхитился Дивин. — Молодцы какие.
— И не говори. Кстати, я в штабе случайно услышал, что майор тебя на ускоренные командирские курсы хочет отправить. Готовься.
— С чего вдруг? — удивился Григорий. — А летать кто будет?
— Да куда нам летать, — отмахнулся комэск. — Полторы калеки осталось. Я думаю, со дня на день опять на пополнение в тыл отправят. На завтра вон требуют две шестерки на штурмовку отправить, так Хромов при мне с командиром соседнего полка сговаривался, сборную группу собирают. У соседей такая же беда, в строю всего несколько машин осталось.
— Мы летим?
— А как же. Ты да я, да мы с тобою. Катункина вот еще берем. Прорву майор велел не трогать, дать время отдохнуть. Да ты и сам видел, ну какой из него сейчас вояка?
— Пожалуй. А что за цель?
— Танки, вестимо. Немец их в кулак собирает, чтобы оборону нашу проламывать, а мы попробуем заставить эти кулачки разжаться.
— У танков зенитное прикрытие хорошее, — вздохнул экспат. — Нам бы хоть пару машин на их подавление отрядить? А остальные без помех атаковали бы. Помнишь, я тебе схему рисовал?
— Опять ты что-то выдумываешь! — рассердился Малахов. — Говорю же, самолетов и так всего ничего, откуда взять отдельную пару для зениток? С нас командующий три шкуры спустит, если задание не выполним. Слыхал, — он на всякий случай понизил голос и оглянулся, — генерал и по роже может въехать.
Григорий промолчал. Как же сильна еще инерция мышления в Красной Армии. В имперских ВКС выделение группы машин для подавления зенитных средств противника считалось аксиомой. А здесь в который уже раз предлагает так сделать, и все без толку. Иногда экспат задумывался, в чем смысл его попадания в эту реальность? Его знания? Навряд ли, слишком велика пропасть между двумя цивилизациями. Зачастую его предложения малоосуществимы как раз из-за того, что в СССР просто нет еще техники, способной воплотить эти идеи.
Да и что он, если подумать, может сообщить? Остался бы «Коготь», так хоть из его компьютера что-то выудил бы. Но штурмовик бесславно сгорел. Нет, кое что, разумеется, можно передать местным по памяти, но, вот беда, они ведь упираются, как ослы, и не хотят воспринимать новшества почти ни в какую! Варианты перспективных боевых построений, приемы взаимодействия с наземными войсками, способы прицеливания, бомбометания — он честно пытался не раз адаптировать их к местным реалиям и предлагал командованию. Но, боже мой, с каким скрипом все внедряется!
Тогда зачем он здесь? Тупо сгореть во время очередного вылета? Или нет? Что, если это некое испытание, недоступное покамест его разумению. Гм, хотелось бы взглянуть в глаза тому, кто это устроил, в таком случае. До горлышка бы только дотянуться! А там…
— Очнись, Кощей! — насмешливый голос капитана развеял сладостную картину мести. — Ты заснул, что ли? Пошли, брат, в землянку, ночи летом короткие, скоро опять подыматься.
Малахов не ошибся в своих предположениях. Через несколько дней в полк действительно поступил приказ отправиться на переформирование. Путь-дорожка лежала в уже знакомый старожилам Куйбышев. А Григория отослали на ускоренные курсы младших лейтенантов. Экспат попытался было отбрехаться, но Хромов, ехидно посмеиваясь, сказал:
— Ты мне уже всю плешь проел своими прожектами. Вот иди теперь другим нервы мотай. Дурилка, радоваться должен — станешь генералом и будешь не предлагать, а приказывать. Осознал? Все, двигай. В следующий раз жду с кубарем в петлице. Да не куксись, что тебе тот месяц? Плюнуть и растереть!
Ага, «плюнуть и растереть», как же! Спустя две недели Григорий поймал себя на мысли, что вспоминает детали ритуальных пыток клана Дивайн. А в качестве объекта для их применения фигурирует комполка. Нет, вы не подумайте, сами по себе мантисы в общем-то не слишком кровожадны. Эти отщепенцы-экспаты, покинувшие родной мир, частенько грешат разными нехорошими штуками, за которые люди стараются отомстить им всеми доступными средствами. Если получится, конечно.
А клан Дивайн, умудрившийся рассориться и с мантисами, и с экспатами, просто по определению был обречен отвечать ударом на удар всем, с кем встречался в глубинах космоса. Так что практика допросов пленных очень быстро приобрела весьма специфический характер.
Грац-то, в силу того, что его семье пришлось осесть на захудалой окраинной планете человеческой Империи после того, как Дивайны заключили с людьми договор, не получил должного фамильного образования, но кое-что от родителей слыхал…
Что собой представляли пресловутые курсы? Собранных из разных частей сержантов и старшин, которые должны были по прошествии нескольких недель стать командирами советских ВВС, привезли куда-то в степь, в богом забытое село, где им предстояло в первую очередь построить лагерь.
Григорий с тоской обозрел пустынный колхозный выпас, — он, по замыслам командования, играл роль аэродрома, — покосившийся маленький деревянный домик, молниеносно оккупированный начальством под штаб, заброшенный скотный двор, откуда тянуло навозом, и ветряк с гнутыми ржавыми лопастями.
На робкий вопрос одного из курсантов, а где, мол, будут жить будущие лейтенанты, начальник курсов, пожилой капитан с одинокой медалью «XX лет РККА», фальшиво улыбнулся и ласково объяснил:
— Сейчас приедет грузовик. Он доставит инструменты и палатки. Еще вопросы?
Спустя некоторое время курсанты закатали рукава и принялись за работу. Неподалеку от ветряка установили по натянутой бечевке в два ряда палатки. Между ними лопатами срезали траву, посыпали песком дорожку — все строго по уставу, до которого, как быстро выяснилось, капитан оказался большой охотник. Чуть в стороне установили большую палатку для занятий. Под вечер на других машинах привезли койки и тумбочки.
М-дя, как говорится, глаза боятся, а руки делают. Экспат потер ноющую поясницу, сходил слегка ополоснуться к бочке с водой и пошел устраиваться на новом месте. Отыскал в беспорядочно наваленной куче свой чемоданчик и зашел в палатку.
— Эй, старшой, отмерзни, — окликнул его белобрысый сержант с двумя медалями «За отвагу» и недавно введенной в войсках красной нашивкой за ранение. — Падай рядом со мной! — он приглашающе хлопнул по одной из коек. — Будем знакомы, Павел Артемьев. Я из шестьсот восемнадцатого полка. А ты где воевал?
— В пятьсот восемьдесят шестом, — ответил Дивин. — Слушай, а ты не знаешь, когда нам пожрать дадут?
— Узнаю брата-фронтовика, — засмеялся Артемьев. — Война войной, а обед по расписанию. И никаких гвоздей! Не переживай, скоро накормят.
И потянулись однообразные, похожие друг на друга дни. От завтрака до обеда, а потом до ужина сидели в раскаленной от солнца огромной палатке. Записывали в тетради множество цифр, которые предстояло выучить наизусть, перечерчивали схемы, слушали лекции по штурманскому делу, теории стрельбы, бомбометания, управления звеном.
Народ на курсах подобрался с боевым опытом, большую часть того, что стояло в программе, давно освоил на практике, и потому самым тяжелым для многих оказалось не заснуть. И если для некоторых летчиков кое-что и было в диковинку, то Григорий с его солидной подготовкой откровенно не знал, чем себя занять. Руководитель занятий попытался пару раз подловить нерадивого курсанта, но получил столь исчерпывающие ответы на самые каверзные вопросы, что махнул рукой и перестал обращать внимание на сонную физиономию экспата.
— Скоро перегонят новый «Ил», — сказал он, — отправлю вас на практические занятия.
— Ух ты, — мигом проснулся Дивин. — Товарищ капитан, а что за машина?
— Двухместная, — пояснил преподаватель, — с новым прицелом. Двигатель стоит новый, мощный. В общем, мечта, а не самолет!
Курсанты оживились, начали возбужденно переговариваться. Все они не раз побывали под огнем немецких истребителей и на своей шкуре прочувствовали необходимость стрелка, который может прикрыть спину пилота. Да и необходимость замены прицела давно назрела — нынешний был очень неудобен, сужал обзор, а при вынужденной посадке практически всегда разбивал летчику лицо.
— Это дело! — довольно крякнул Артемьев. — Давно пора.
Три новых штурмовика прилетели на следующий день. Курсанты дружно облепили их, невзирая на окрики командиров. Каждый хотел понять, как изменилась машина, определить ее плюсы и минусы.
Естественно, первое, что бросалось в глаза, — это появившееся место воздушного стрелка. Отштампованное из дюраля жесткое кольцо на заводе врезали в «бочку» фюзеляжа и закрепили на нем пулемет Березина калибра 12,7 мм. Для защиты стрелка поперек фюзеляжа со стороны хвоста поставили бронеплиту. Образовавшаяся кабина сверху прикрывалась прозрачным откидным фонарем.
Но уже первые пробные полеты на новом «Ил-2» выявили серьезный недостаток. Введение полноценной, защищенной броней кабины стрелка с мощным пулеметом и запасом патронов к нему добавило ни много ни мало почти триста килограммов к весу штурмовика, а также заметно сдвинуло назад центр тяжести самолета.
— Как тебе? — поинтересовался у Григория Артемьев после того, как экспат слетал по кругу. Летчики сидели под навесом в курилке, организованной на краю аэродрома.
— Знаешь, мне показалось, что взлетать стало тяжелее, — задумчиво ответил Дивин. — Внимания дополнительного при управлении требует. Да и свойства пилотажные явно ухудшились.
— Вот-вот, я тоже на это внимание обратил! — воскликнул сержант. — Интересно, можно ли это как-то исправить?
Экспат задумался. Теоретически проблема не столь страшна. Достаточно немного изменить стреловидность крыла, и все придет в норму. Другое дело, что осуществить такую переделку возможно только на заводе. Написать им, что ли? Но вот вопрос — прислушаются ли там к мнению безвестного сержанта, вдруг решат, что это не его ума дело? Да и мотор помощнее явно не помешал бы.
— Я думаю, конструкторы разберутся, — ушел от прямого ответа Григорий. — Расскажи лучше, что ты никак с новым прицелом не совладаешь?
— Да хрен его знает! — взвился Артемьев. — И так и сяк пробую, а не выходит.
Новый прицел назывался ВВ-1 — визир Васильева. Как рассказали курсантам, придумал его инженер Куйбышевского авиазавода Григорий Кириллович Васильев. Прицел представлял собой закрепленный на носовой части бронекорпуса перед кабиной пилота штырь, несколько визирных линий, нанесенных там же белой масляной краской, перекрестие и несколько линий на внутренней стороне бронестекла. Что называется, дешево и сердито.
К сожалению, не всем удавалось привыкнуть к новшеству. И сержант Артемьев относился как раз к таким бедолагам.
— Расскажи подробно, что ты делаешь, когда на цель заходишь? — предложил Григорий. Авось из рассказа станет понятно, в чем ошибка.
Пашка страдальчески скривился, будто лимон проглотил.
— Да не знаю я! — почти выкрикнул он. — Я уже все перепробовал, не получается!
— Погоди, не верещи, — поморщился экспат. — Не хочешь рассказывать, не надо. Давай я тебе объясню, что и как делаю, а ты послушай. Вдруг увидишь свою ошибку?
— Ладно.
— Долетели до ворога, — начал Дивин. — Начинаем атаку. Исходим из того, что бомбим с высоты, а не с бреющего. Скажем, тысяча — тысяча двести метров для начала. Итак, плавно ведем цель по левому обтекателю мотора. Маневрируем, не забываем следить за воздухом. Облегчаем винт, даем полные обороты — запас мощности нам не помешает. Не упускаем из вида цель, ее в это время должна постепенно накрывать передняя кромка крыла. Делаем энергичный доворот влево, падаем в пике. Держим цель под верхней дужкой на бронестекле. Следим за высотой: запомни, если на высотомере, к примеру, указано шестьсот метров, то фактически — четыреста.
— Почему? — заинтересовался Артемьев.
— Показания чуть запаздывают, — терпеливо пояснил Григорий. — Не перебивай. На чем мы остановились? А, да, тянем ручку. Вторая дуга перекрывает цель. Жмем кнопку бомбосбрасывателя. На приборной доске загорается зеленая лампочка — бомба пошла. Левый крен, правая педаль, идем в набор высоты.
— А дальше?
Дивин оглянулся. Надо же, пока рассказывал, не заметил, что к ним подошли еще несколько летчиков.
— А все, — обескураживающе улыбнулся он, — цель поражена!
Пилоты задумались, осмысливая его рассказ. А потом на Григория обрушился настоящий шквал уточняющих вопросов. Старший сержант терпеливо отвечал. А как иначе, ведь этим ребятам не сегодня завтра в бой. И лучше, если они пойдут в него подготовленными. Конечно, он не может поделиться с ними скоростью реакции, остротой зрения, но, хотя бы, объяснит теорию. Вдруг да поможет?
Наконец, товарищи отстали. А к экспату подошел один из инструкторов.