Небо в огне. Штурмовик из будущего Политов Дмитрий

— Свои, — отозвался Дивин. — «Линкор»!

— «Крейсер». Проходи.

Григорий спустился в землянку. Коптилка едва освещала середину помещения, в углах лежали глубокие тени. Кто-то из летчиков похрапывал, кто-то ворочался и тоненько постанывал. Экспат осторожно, стараясь сильно не шуметь, разделся и прошел к своему топчану. Нахалюга Шварц вольготно развалился посреди постели и при приближении хозяина лениво приоткрыл один глаз, протяжно зевнул и сладко-сладко потянулся, цепляя когтями одеяло.

— Вали давай, — шикнул на него Дивин. Но оборзевшее животное лишь недовольно дернуло ухом и не двинулось с места. — Вот я тебя сейчас!

— Гришка, зараза, уймись, дай поспать! — приподнялся на своем месте взъерошенный Малахов.

Экспат невольно улыбнулся, столь комично выглядел капитан.

— Все, все, больше не буду, спи!

Летчики сидели за столом и прокладывали маршрут полета. Они вооружились линейками и целлулоидными транспортирами, разложили карты и усердно корпели над ними — ни дать ни взять школьники за выполнением домашнего задания. Вот только экзаменатор куда как серьезнее школьной училки.

Малахов, сверившись со своими записями задания, полученного от комполка, после напряженных вычислений продиктовал, наконец, пилотам названия пяти населенных пунктов, которые и стали контрольными точками. Летчики обвели их, соединили — и, вуа ля, маршрут готов. Григорий, как замкомэска, продиктовал полетное время на каждом участке и компасные курсы.

Сегодня четверке «Ил-2» их эскадрильи предстояло вылететь на штурмовку складов и штаба какой-то немецкой части, разместившейся в одной из деревень. Капитан решил не рисковать понапрасну и составил маршрут таким образом, чтобы группа вышла на цель со стороны немецкого тыла. Вроде простенький прием, ничего особо выдающегося, а не раз здорово выручал штурмовиков, вводя в заблуждение немецких зенитчиков.

А еще Малахов рассчитал полетное время, и если все пойдет так, как надо, то в момент захода на цель солнце будет слепить вражеские расчеты. Тоже вроде мелочь, но из них и складывается успех операции.

Дивин сегодня летел на одноместном «Иле». Его «четверку», как и предсказывал Свичкарь, списали, новых машин в обозримом будущем не ожидалось — все резервы гнали под Сталинград, где весьма успешно развивалось советское наступление, — и полковые умельцы активно шерстили окрестности в поисках сбитых «Ил-2» в надежде разжиться деталями с них или, если повезет, восстановить самолет целиком.

В одной из ранее совершенных вылазок техникам улыбнулась удача: они наткнулись на штурмовик, который, как в таких случаях говорили летчики, «сушил лапти», сев на вынужденную посадку на одной из лесных опушек. Бог весть, что случилось с пилотом, но специалисты его полка так и не приехали за «Илом». А техники 586-го подсуетились, оперативно увезли искалеченный самолет, долго-долго шаманили над ним, но все-таки поставили в строй. За что получили искреннюю благодарность от Хромова, который клятвенно обещал заполнить на них наградные документы.

Как бы то ни было, но теперь в части появился своего рода разгонный «Ил-2». Самое интересное, что, невзирая на отсутствие на нем воздушного стрелка, штурмовик под номером «пятнадцать», пилотируемый по очереди безлошадными летчиками, раз за разом возвращался на аэродром. Пробоины, конечно, привозил, но не настолько критичные, чтобы машина нуждалась в серьезном ремонте.

Экспат, правда, даже будучи в курсе данного немаловажного обстоятельства — пилоты народ суеверный, — все равно как-то не особо рвался сесть за штурвал этого самолета. В свое время он был одним из тех, кто поломал немало копий, требуя от командования поставить перед заводом-изготовителем вопрос ребром и заставить инженеров подумать над двухместным вариантом штурмовика. И делать теперь, после стольких баталий, шаг назад…

— А может быть, ты просто боишься? — с ехидной ухмылочкой поинтересовался полковой особист капитан Карпухин, присутствовавший на постановке задачи. Это был довольно подлый удар, Григорий даже не нашелся сразу, что на это ответить.

— Не перегибайте палку, — нахмурился Хромов. — Младший лейтенант никоим образом не заслужил столь тяжкого обвинения. И, я уверен, прекрасно сегодня слетает на «пятнашке». Правда ведь, Дивин? — с нажимом поинтересовался майор, напирая на последнюю фразу.

— Есть на «пятнашке»! — вытянулся экспат, стараясь не смотреть на жадно впившегося в него внимательным взглядом Карпухина. Вот сука брехливая, сам не летает, а туда же. Посадить бы тебя разок в кабину воздушного стрелка и под зенитный огонь или атаку «мессов» отвезти, чтобы в следующий раз поменьше рот свой поганый разевал! Но вслух, разумеется, Григорий ничего подобного не произнес. Хватит уже, наелся досыта общением с местными контрразведчиками. И так уже все пилоты недоумевают, почему у него при без малого трех десятках успешных боевых вылетов до сих пор на гимнастерке только один сиротливый орден Красной Звезды. Да и тот получен за давнишние заслуги, не имеющие никакого касательства к пребыванию экспата в полку. И это при трех сбитых самолетах и приказе наркома обороны о том, как положено награждать летчиков за определенное количество совершенных штурмовок.

Экспату, в принципе, это не слишком мешало. Ему, скорее, совершенно не улыбалось вновь оказаться оторванным от неба. А ордена… не за них воюем!

Всю ночь шел снег. К утру он поутих, но видимость все равно оставляла желать лучшего. Григорий немного беспокоился за Челидзе и Валиева — все-таки опыта у ребят пока еще немного, как они себя поведут в сложных погодных условиях? На Прорву надежды мало — в деле ориентировки он до сих пор безбожно плавал. Недавно Малахов попробовал было поручить ему вести группу, но старший сержант сначала умудрился сорвать сбор над аэродромом, заложив слишком маленький круг, а потом вообще блуданул и, если бы не внимательность Катункина, вовремя заметившего, что они идут явно не туда, куда нужно, быть бы скандалу.

После полета Рыжков Христом Богом просил комэска больше никогда не ставить его ведущим. Тот, конечно, от души выматерил Прорву, но настаивать не стал. Что поделать, не каждому дано искусство водить группы. И переключился на Катункина, зарекомендовавшего себя очень даже неплохо.

Но опасения Григория одолевали напрасно. Невзирая на то что четверка «Илов» следовала на малой высоте, никто из летчиков не оторвался от группы, не потерялся, и на последнюю перед целью контрольную точку — железнодорожную станцию — они вышли все вместе. Отсюда было уже рукой подать до нужного села, и Дивин скомандовал приготовиться к атаке.

Штурмовка удалась. Фрицы явно не ожидали их появления. На одном конце села громоздились штабеля ящиков с боеприпасами и бочек с горючим, а на другом сгрудились в кучу штабные машины, легковушки офицеров и фургоны радиостанций. Атакуй, кого хочешь, — на выбор. Сориентировавшись, экспат велел товарищам делать, как он, и спикировал вначале на штаб.

Шестнадцать стокилограммовых бомб взметнули высокие султаны взрывов, разнеся вдребезги множество автомашин. Вражеские зенитчики спохватились поздно — в селе возникло сразу несколько очагов пожаров, над избами стелился густой дым, который не давал гитлеровским расчетам прицелиться, а офицеры и солдаты беспорядочно метались между домов, усиливая панику и неразбериху.

А «Ильюшины» описали полукруг и расчетливо, хладнокровно, точно атаковали склады. Сначала в штабеля вонзились огненные стрелы эрэсов, а потом дымные жгуты пушечных и пулеметных очередей.

Сначала среди ящиков и бочек блеснуло пламя, а потом вдруг ахнуло так, что самолеты подбросило в воздухе взрывной волной. Летчики и стрелки какое-то время летели по-прямой, приходя в себя, и быть бы беде, но гитлеровцам на земле явно досталось больше. По летящим «Илам» не стреляли. Вообще. В селе словно проснулся миниатюрный вулкан, в жерле которого что-то громыхало, взрывалось, лились реки огня и дымы, а во все стороны разлетались непонятные обломки.

— Прорва, аппаратуру включить не забудь! — напомнил Дивин. — Такая удача не всегда в руки дается, зафиксируй для потомков!

Рыжков переложил штурмовик с крыла на крыло, и четверка еще раз прошлась над домами. Стрелять уже было не в кого и не во что. Да и рассмотреть что-либо в разверзшемся под ними огненном аду вряд ли было возможно. Оставалось надеяться, что фотоаппарат запечатлеет результаты их налета во всей красе.

— А ты не врешь, часом? — недоверчиво поинтересовался Хромов. Григорий стоял перед ним и докладывал о результатах полета. Но чем дальше, тем больше скепсиса появлялось на лице командира полка. Поверить в то, что четверка штурмовиков нанесла фашистам такой урон, — это надо было себя заставить. Тем более, что — чего греха таить — были в части отдельные сказочники, склонные, гм, преувеличивать свои результаты. Не случайно в одном из приказов Москвы особо оговаривалось, что успешным признается только такой боевой вылет, который имеет подтверждение в виде фотоснимков или докладов наземных войск.

— Никак нет, — спокойно ответил экспат. — Скажу больше, товарищ майор, поскольку не смог глазами подсчитать нанесенный противнику урон, я, скорее всего, даже преуменьшаю.

— Ишь ты! — засмеялся Зотов. Начштаба тоже сидел за столом, подперев голову рукой, и внимательно слушал доклад летчика. — Каков наглец, а, Николай Дмитриевич?

— А вот мы сейчас подождем, пока начальник разведки нам проявленные снимки принесет, — с легкой угрозой в голосе сказал Хромов, — и опосля примем решение: наградить этого хвастунишку или наказать! Ты не сверкай, не сверкай глазами-то! Иди-ка, друг сердешный, садись к своим архаровцам и пиши. Все пиши: откуда заходили, как бомбили, куда стреляли, что видели.

И такая в этот момент Григория вдруг взяла злость! Захотелось пустить отцов-командиров по матушке, плюнуть на все и уйти. А еще лучше… нет, ну его к лешему, после той картинки, что на секунду промелькнула перед глазами, дороги обратно уже не будет. Черт, что же это за периодические вспышки ярости такие?

Дивин тяжко вздохнул и пошел писать докладную. Сидел за столом, прокручивал в памяти отдельные эпизоды полета, старательно переносил информацию на бумагу. Рядом сопели товарищи. Глянув однажды, как старательно мусолит языком химический карандаш Прорва, а Челидзе, словно законченный двоечник, пытается заглянуть через плечо Валиева, экспат не выдержал и тихонько засмеялся, почувствовав, как его отпускает.

Начальник разведки вошел в командирскую землянку с фотопланшетом. Положил еще сырые снимки на стол перед Хромовым и Зотовым, глянул искоса в сторону Григория и исподтишка показал большой палец.

— Ага, видать, неплохо мы там порезвились! — с удовлетворением отметил Прорва, оторвавшийся от писанины. — Вон как Батя глазами лупает! Я бы даже сказал, оху… ет!

— Цыц! Что за выражения! — зашипел на него Дивин. — А вы чего рты поразевали, продолжаем работать! — прикрикнул он на сержантов, которые тоже выпялились на начальника разведки и других командиров.

— Немедленно отправить снимки и докладные летчиков в штаб дивизии, готовьте «У-2»! Алексей Алексеевич, попрошу лично отвезти все бумаги комдиву. — Хромов поднялся со своего места и подошел к экспату. Григорий торопливо вскочил.

Майор внимательно посмотрел на него, а потом вдруг оглушительно расхохотался и с силой хлопнул по плечу.

— Молодец! — повернулся к другим летчикам и внушительно произнес: — Объявляю вам благодарность от лица командования, товарищи!

— Служу трудовому народу! — дружно рявкнули пилоты в ответ.

А Зотов, проходя мимо, наклонился к Григорию и тихонько сказал:

— Ох и заварил ты, чувствую, кашу, парень.

Подумаешь, можно подумать, будто ему привыкать. А пробовали учиться в гимназии, где каждый второй смотрит на тебя с ненавистью, потому что в минувшей войне кто-нибудь из его родственников погиб во время сражений с экспатами? Или поступить в летный клуб, чьи офицеры-инструкторы совсем недавно ловили в прицел машины твоих соплеменников. Про имперское училище ВКС говорить отдельно надо? Так что к повышенному вниманию у Дивина уже давным-давно выработался стойкий иммунитет.

— Товарищ младший лейтенант, вас срочно вызывают на КП к командиру полка! — запыхавшийся посыльный подбежал к Григорию, когда тот вовсю распекал сержанта Челидзе.

— Иду, — недовольно бросил экспат и вновь повернулся к подчиненному. — Кому ты втираешь? Пушку у него зенитный снаряд разбил. Разорвал, видите ли, в клочья. Ага, три раза! Мозги у тебя разорвало! Миша, — позвал он Свичкаря, который вместе с техником по вооружению осматривал штурмовик Челидзе, — расскажи-ка, что на самом деле произошло?

Свичкарь вытер руки ветошью, немного подумал, а потом спокойно произнес:

— Перегрел при стрельбе сержант пушку, вот ствол и разорвало. Вон, даже следы окалины остались.

Дивин повернулся к поникшему летчику и плотоядно ухмыльнулся.

— А вы в курсе, товарищ сержант, что полагается за умышленную порчу вверенного вам оружия? — вкрадчиво поинтересовался он, нарочно перейдя на сугубо официальный тон. — Молчать! Отправляйтесь в землянку и учите инструкции по эксплуатации, вернусь — проверю лично! Чтоб от зубов отскакивало. А ты чего скалишься? — Григорий перевел взгляд на лыбящегося Валиева. — Какого хрена в полете все время движок форсировал? Все горючее зазря сжег, на аэродроме даже до стоянки дорулить не смог. Распустились, как я погляжу. Летчики-асы, вашу мать! Бегом метнулся за дружком — проверять буду обоих!

— Форменный зверюга! — жизнерадостно заржал Прорва, наблюдавший вместе с Катункиным всю процедуру разноса со стороны. — Страшно представить, что нас всех ждет, если ты до больших звезд дослужишься. А, Валер? — он толкнул приятеля локтем в бок.

— Разговорчики! — насупился экспат. — Смотри, тоже допрыгаешься. Почему при выходе из атаки от строя оторвался?

— О, началось! — страдальчески закатил глаза Рыжков. — Гриш, а тебя ведь Хромов ждет, не забыл?

— Ах, чтоб тебя, — спохватился младший лейтенант. — С вами про все на свете позабудешь. Я побежал на КП, ты за старшего. И смотри у меня здесь, — погрозил он Прорве кулаком, — чтобы без твоих обычных шуточек.

— Есть, товарищ маршал! — дурашливо откозырял старший сержант.

Соскочив с подножки бензовоза, что очень удачно ехал мимо полкового КП, Григорий поправил шапку и направился к Хромову, который стоял вместе с каким-то незнакомым командиром в куртке без знаков различия у входа в блиндаж и наблюдал за взлетающими штурмовиками.

— Товарищ майор, — начал было докладывать экспат, но комполка резко оборвал его и сделал страшные глаза:

— Докладывайте командующему армией!

Дивин на секунду растерялся, но потом сообразил, что перед ним командующий их воздушной армией, генерал-лейтенант Худяков. Экспат повернулся. Среднего роста мужчина, черноволосый, смуглый, с черными проницательными глазами. Сразу и не скажешь, что это военачальник столь высокого ранга, со стороны обычный летчик. Разве что куртка явно более высокого качества, не иначе американская. Смотрел генерал с неподдельным интересом, особенно пристально разглядывал балаклаву, но никакого замечания не сделал. Видимо, Хромов уже предупредил его, почему летчик носит такую необычную маску.

— Товарищ генерал-лейтенант, боевое задание на штурмовку живой силы противника выполнено. Потерь не имеем. Ведущий группы младший лейтенант Дивин.

— Это вы сейчас приземлились? — с легким кавказским акцентом поинтересовался Худяков. — Видел, как же. Мне уже доложили, что отработали вы на славу, пришла благодарность от командования сразу двух стрелковых частей. Что видели на территории противника?

— Далеко мы не углублялись, — перевел дух Григорий, — но на дорогах, ведущих к линии фронта, заметили несколько колонн. В основном пехотные части, но есть немного артиллерии и танков.

— Атаковали? — хищно раздул ноздри Худяков.

— Сделали два захода.

— Мало! — генерал-лейтенант недовольно покачал головой. — Надо делать пять, шесть заходов! Слышишь, Хромов?

— Есть, товарищ командующий!

— Погоди, — спохватился Худяков, — но ты ведь перед этим по переднему краю отработал? Ну вот, а чего молчишь? Смелее надо быть, товарищ лейтенант. И не только в бою, но и перед начальством.

— Извините, товарищ генерал, но я младший лейтенант, — набрался наглости поправить командира Григорий.

— Уже нет, — усмехнулся Худяков. — Приказ на тебя сегодня подписан. Так что поздравляю!

— Служу трудовому народу!

— Николай Дмитриевич, а наградные документы на лейтенанта и всех летчиков, которые разгромили склады и штаб гитлеровцев, составлены?

— Да, как вы и распорядились, мой начштаба все подготовил.

— Замечательно. Напомните мне перед вылетом, чтобы я их не забыл.

— Разрешите, товарищ генерал? — позволил себе вмешаться в разговор командиров Григорий. — Успех нашего вылета во многом обусловлен тем, что его очень грамотно подготовил командир эскадрильи капитан Малахов. Я считаю, будет несправедливо, если он будет обойден наградой, ведь штабная работа является одной из важнейших в воинском деле. И в этом смысле я полностью разделяю мнение маршала Шапошникова, который обозначил Генеральный штаб как «Мозг армии».

— Вы читали книгу Шапошникова? — остро взглянул на Дивина командующий. — Однако! — Он посмотрел на новоиспеченного лейтенанта с интересом.

— Замучил уже всех, — засмеялся Хромов. — Помните, я докладывал вам с месяц назад о растянутом пеленге, специальной группе для подавления вражеских зениток и других нововведениях? Так вот, большую часть этих рационализаторских предложений разработал именно лейтенант Дивин.

— Вдвойне любопытно, — задумался Худяков. — И летает отлично, и ум светлый. А знаешь, Николай Дмитриевич, я, пожалуй, заберу его к себе. Мне в штабе позарез как нужны такие вот молодцы!

— Извините, товарищ генерал, — испугался не на шутку экспат, — но я хотел бы остаться в полку, с друзьями. Кабинетная работа, при всем уважении к ней, это не мое. Разрешите с друзьями и дальше воевать?

Худяков задумался. Григорий с тревогой смотрел на него. Сидеть в штабе? Боже упаси! Он летчик и должен летать!

— Крепкая, как сталь, боевая мужская дружба — это очень ценное и нужное качество пилотов, — медленно проговорил генерал-лейтенант. — У восточных народов есть одна притча. Спросил однажды внук у седобородого старца: «Есть ли что на свете дороже золота?» — «Есть, — слышит в ответ. — Дружба». — «А бывает ли что крепче железа?» — снова спрашивает внук. — «Дружба». — «Ну, а что сильнее самой смерти?» — «Дружба…» — Вы согласны с этим мудрым старцем, товарищ Дивин?

— Согласен на все сто! — облегченно улыбнулся Григорий. Хорошая история, в клане Дивайн ее точно оценили бы. У мантисов вообще-то на первом месте всегда стояла семья, род, но дружба также ценилась очень и очень высоко.

— Возьмем притчу на вооружение, — засмеялся Хромов.

Уф, кажись, пронесло! Экспат торопливо смылся подальше, пока генералу не взбрело в голову еще что-нибудь. Доказывай потом, что ты не верблюд. Вот ведь задачка: молчать, видя ошибки в тактике использования штурмовиков, нельзя, потому что за них каждый день платят кровью сотни пилотов, но и трубить на всех углах, пробивая дорогу новому, как оказалось, небезопасно — можно запросто распрощаться с летной работой и закиснуть в штабном кабинете. Разве что подсовывать готовое решение кому-нибудь из товарищей, подталкивать их в нужном направлении, но так, чтобы они были уверены, будто придумали это самостоятельно? Григорий обкатал в голове эту мысль и так и эдак. А что, вполне здравая идея. Значит, будем делать эскадрилью академиков. А Шварца котом ученым — в прямом соответствии с рекомендациями товарища Пушкина!

— Смешное что вспомнил? Поделись.

Не было печали. Карпухин! Нарисовался, хрен сотрешь. Что бы ему такое скормить?

— Встречает истребитель штурмовик, — усмехнулся Григорий. — Слышь, ты чего такой «горбатый»? — Не видишь, кучу бомб тащу!

— Забавно, — улыбнулся особист.

— Товарищ капитан, а вы не в курсе, почему у командующего внешность такая… — Дивин замялся, не зная, как правильно объяснить некое противоречие, возникшее после разговора с Худяковым.

— Имени-отчеству не соответствующая? — Да, а мозги у Карпухина что твой компьютер, на лету все схватывает. А с виду увалень. — Так он ведь на самом деле армянин. И зовут его по-настоящему Арменак Артемович Ханферянц. Во время Гражданской войны его от верной гибели спас друг — Сергей Александрович Худяков. А потом, во время рейда в тыл белоказакам, был смертельно ранен, но перед смертью передал командование отряда, оружие, документы и одежду Арменаку. И тот вывел людей из окружения. А после в знак памяти принял фамилию и имя погибшего товарища. Кстати, генерал-лейтенант лично знаком с самим товарищем Сталиным, — капитан многозначительно поднял вверх указательный палец. — Еще с дореволюционных времен, по совместной подпольной работе на бакинских нефтепромыслах. Так-то! А ты, дурилка картонный, отказался к нему в штаб перейти, — особист посмотрел на экспата с жалостью, словно на душевнобольного.

— А вы откуда знаете? — удивился Григорий. — Вас же не было при нашем разговоре.

— Работа такая, — засмеялся особист. — Кстати, поздравляю с новым воинским званием. А также хочу извиниться, был неправ, признаю. Обвинения в трусости ты не заслужил.

— Спасибо. — Дивин смотрел на Карпухина с подозрением. Внутреннее чутье безошибочно подсказывало ему, что капитан сейчас скажет какую-нибудь гадость. И точно.

— А вот в недальновидности — так это однозначно! Думаешь, командующий просто так решил на тебя посмотреть?

Ну что за человек?! Может… а, нет, если найдут труп, то вони не оберешься. Хотя, если обставить все как нападение дикого зверя… надо подумать!

— Слыхали? — Кто бы это мог быть? Ни за что не догадаетесь! Григорий мученически вздохнул и продолжил чесать за ухом блаженствующего Шварца.

— Что опять случилось? — лениво осведомился Малахов у запыхавшегося от быстрой ходьбы Прорвы. — Да отдышись ты, черт, говори толком.

Погода вот уже несколько дней как прочно привязала летчиков к земле. Пилоты изнывали от безделья, встречая каждое новое утро с затаенной надеждой на то, что тучи разойдутся и позволят наконец штурмовикам подняться в небо. Обидно было до слез — наземные войска окружили в Великих Луках несколько дивизий гитлеровцев, пытались их добить, а советская авиация бездействовала.

Рыжков послушно сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, потом присел на топчан рядом с комэском и с таинственным видом сказал:

— Случайно узнал из надежного источника, — экспат не выдержал и громко фыркнул. Знаем мы этот источник, опять повариха сплетни собрала. — Да, из надежного! — оскорбился Прорва. — И нечего ржать!

— Я тебе сейчас в лоб закатаю, — очень спокойно пообещал капитан. — Либо говори, либо мотай отсюда. — Летчики эскадрильи подошли поближе, ожидая развлечения.

— Говорят, после Нового года в армии вводят погоны! — опасливо косясь на дверь землянки, выпалил Рыжков. — А еще церкви откроют, разрешат частную торговлишку и колхозы разгонят, представляете?!

— Ты говори, да не заговаривайся! — вскинулся Малахов. — А то я тебя за такие речи быстро к Карпухину определю, понял?!

— А я-то здесь при чем? — заныл Прорва. — Что услышал, то и пересказал.

— «Что услышал», — передразнил его комэск. — Головой думать надо, а не задницей. А вы чего уши развесили? — напустился он на других летчиков, которые собрались вокруг и бурно обсуждали неожиданные новости. — Один дурак ляпнул, а вы и рады. Дел других нет? Так сейчас враз займу всех — пойдете у меня строевой на морозе заниматься. Заодно мозги проветрите.

Пилоты мигом разошлись. Маршировать по аэродрому никому не хотелось. Рыжков тоже под шумок незаметно слинял, не желая огрести под горячую руку наказание.

— Вот зараза, — негодовал капитан. — Язык как помело — несет всякую дрянь! Это ж надо такое придумать, а? У меня дядька в Гражданскую у Буденного в Первой Конной воевал, золотопогонников рубил. А я, выходит, теперь эти самые погоны нацеплю? А колхозы? Да как язык у него только повернулся!

— Не кипятись раньше времени, Леша, — мягко посоветовал ему экспат. — Что ты, Прорву не знаешь — все его басни нужно делить на шестнадцать. Ты мне скажи лучше, мы Новый год праздновать в эскадрилье будем или всем полком в столовой?

— Чего? — непонимающе уставился на него комэск. — Да отстань ты от меня с этим Новым годом! — он раздраженно махнул рукой, вскочил на ноги, накинул на плечи куртку и вышел на улицу, доставая на ходу папиросу.

Григорий проводил друга долгим взглядом. Подумаешь, погоны, что в них такого особенного? Нет, лично ему очень даже нравилась нынешняя форма с петлицами — был в ней какой-то неуловимый шик. Особенно в парадной. Но погоны тоже должны были смотреться как минимум не хуже.

— Да, морда? — спросил Дивин у кота и потрепал его по загривку. Шварц недовольно зыркнул на него, вырвался, спрыгнул на пол и, подумав немного, направился к миске с водой.

— Слыхал, капитана Шумилкина на «У-2» привезли, — подсел к нему Валера Катункин. Командира первой эскадрильи несколько дней назад подбили «мессеры», и он сел на вынужденную на аэродроме подскока истребителей. К нему туда отправились техники в надежде подлатать «Ил», но, судя по всему, сделать это не получилось.

— Ага, — вяло отозвался Дивин. — Сходить, что ли, к синоптикам, поинтересоваться, когда зима над нами смилостивится? Надоело до чертиков без дела прохлаждаться.

Но нелетная погода упрямо держала свои позиции еще два дня. А тридцать первого — прямо в канун Нового года — облака неожиданно разошлись, и летчики вместо подготовки праздничного ужина спешно стали готовиться к вылету. Командование требовало в срочном порядке ударить по засевшим в Великих Луках фрицам. Ходили слухи, что кто-то из больших генералов самонадеянно пообещал лично товарищу Сталину, что город очистят от врага еще в 1942 году. Поторопились, бывает. Немецкий гарнизон, численностью около четырех тысяч человек, категорически был не согласен с такой постановкой вопроса и отчаянно сопротивлялся.

Вылетели всем полком. Точнее, тем десятком с небольшим «Илов», что оставались еще в строю. Вражеских истребителей, что удивительно, в воздухе не было. Равно как и зениток на земле. Впрочем, если исходить из того, как сильно пострадал город во время боев — почти все здания превратились в руины, — может быть, их у осажденных уже попросту не осталось? Нет, работали, конечно, несколько «эрликонов», но их практически сразу заставили замолчать.

Тем более, что над Великими Луками оказалось видимо-невидимо наших самолетов. Одних только «Ил-2» и «пешек» Григорий с огромным удивлением насчитал не меньше сотни. Да, кто-то явно не желал прослыть в глазах товарища Сталина болтуном. Но обратной стороной этой кутерьмы оказалась полнейшая неразбериха. Эфир традиционно забили наглухо, пехота указывала цели как придется, фрицы, не будь дураками, тоже вовсю палили разноцветными ракетами в разные стороны, усиливая хаос.

В итоге отбомбились всей оравой едва ли не по одной-единственной улице, разнеся ее в щепки. Дивин больше всего опасался, что они ударят по своим. Но вроде обошлось. На аэродром вернулись без потерь. Все ждали, что поступит команда на повторный вылет, но почему-то этого не случилось. Поэтому, прождав в блиндаже около аэродрома до темноты, летчики, получив отмашку от комполка, дружно направились в столовую.

Идущие первыми открыли дверь и оторопели от удивления: посреди ярко освещенного помещения красовалась пушистая елочка, украшенная разноцветными флажками, серпантином и самодельными игрушками. Столы накрыты праздничными скатертями, заставлены многочисленными блюдами, графинами и кувшинами с соками и морсами. На стенах развешаны огромные плакаты: «Гитлеру — капут!», «Враг будет разбит!» и, разумеется, праздничное «С Новым годом!».

Официантки, празднично одетые, веселые, встречали у входа, приглашали проходить внутрь. А на всех вдруг напала странная боязнь. Летчики и техники жались на пороге, не решаясь ступать по надраенному до блеска полу. Всем было ужасно стыдно за свой, мягко говоря, непрезентабельный внешний вид: поношенные комбинезоны, замасленные куртки и грязные валенки и унты.

— Чего столпились? — недовольно поинтересовался Хромов, подошедший к столовой в компании Багдасаряна, Зотова и Карпухина. — А ну, дайте пройти! — Пилоты торопливо расступились перед командирами, майор зашел в столовую и… — Вот это да! — невольно вырвалось у него. — Ты посмотри, комиссар, какой нам праздник сорганизовали? Молодцы! Не то что вы, мокрые курицы! — с насмешкой повернулся Хромов к летчикам. — Опозорили меня, дармоеды.

— Перестань, Николай Дмитриевич, — вмешался Багдасарян. — Люди ведь не с гулянки пришли, а с боевого задания. И стыдиться им нечего. Проходите, товарищи!

Преодолев невольную робость, пилоты гурьбой ввалились следом за командиром. Расселись за столами и вновь замерли в ожидании.

— Надо бы проводить старый год, прежде чем встречать Новый, — заметил Багдасарян. — Товарищ майор, полагается так, — и протянул комполка кружку. Тот засмеялся, но взял. Сказал несколько простых слов, пожелал удачи, а потом произнес те заветные слова, которых все так ждали: — За Победу!

Григорий вышел на улицу. Однополчане веселились, поднимали тосты за боевую дружбу, за Новый год, пели под баян песни, заводили патефон и танцевали, а ему в какой-то момент вдруг стало очень тоскливо. Ни танцы, ни песни, ни выпитое вино — ничто не смогло снять с души тяжелый камень, прочно угнездившийся внутри.

Он встречает уже второй Новый год в этом странном мире. А чего он добился за это время? Здесь принято подводить в конце года итоги, может, и ему стоит попробовать? Или плюнуть и просто попытаться выжить?

Будни военного летчика достаточно однообразны. Вылеты на боевые задания, схватки с противником в воздухе, преодоление заградительного огня зениток, неудачные посадки по той или иной причине, прыжок с парашютом из подбитой горящей машины.

Что-то забыл. Ах да, возможный плен или же, если повезет, возвращение в родной полк. Учеба непростому летному ремеслу или же, наоборот, безалаберность, расчет на привычное авось.

А потом вылет. И снова вылет. И опять…

Что в перерывах? Выпивка, вечеринки, девушки, какие-то незатейливые бытовые мелочи. И так день за днем. Сюжет повторяется снова и снова, будто запись, поставленная на воспроизведение по кругу.

Рутина? Может, и так. Вот только каждый день кто-то из твоих товарищей горит в самолете, разбивается во время аварийной посадки, гибнет от огня «мессеров». И ты плачешь в кустах, чтобы никто не видел тебя таким слабым и беспомощным.

Говорят, что пилот не видит настоящую войну с ее кровью, грязью, страданиями, холодом и голодом. Мол, все происходит с летчиками как бы на расстоянии, через своеобразный фильтр — товарищ просто не возвращается, в воздухе горит не человек, а машина. И отсюда делается вывод, что якобы для пилотов война — это всего лишь состязание, в котором просто нужно продемонстрировать свое превосходство над противником в скорости реакции, лучшем глазомере, более точном расчете. И все. Никакой схватки не на жизнь, а на смерть. Быстрее, выше, сильнее. Спорт.

Идиоты!

Попробуйте подождать на аэродроме несколько часов, пока группа находится на задании. А потом вглядывайтесь в небо до рези в глазах и считайте, считайте черные точки. Все или нет?

Послушайте, как кричит ваш товарищ, сгорая в кабине своего «Ила». Послушайте. А потом стисните зубы и пикируйте, пытаясь прорваться через огненную завесу, ожидая каждую секунду, что следующий снаряд ударит уже в твою машину. И это у тебя будет ничтожная доля секунды, чтобы сделать выбор — попробовать отвернуть и уйти или рвануть ручку от себя и врезаться живым снарядом во вражеские позиции.

Повисите в небе под таким жалким и ненадежным куполом, глядя на то, как пара «мессеров» заходит на тебя, чтобы расстрелять беспомощную живую мишень. Поглядите в глаза хохочущему гитлеровскому асу.

— Гришка, ты чего зубами скрипишь, случилось что?

Экспат с трудом сфокусировал взгляд на стоящем рядом человеке. Почему так сильно бьется сердце, а в висках стучат молоточки? Откуда этот привкус крови на губах? Ух ты, а когда, интересно, он умудрился сломать перила крыльца?

— Все нормально, Леша. Все нормально.

— Ух, с души отлегло, — засмеялся Малахов. — А то ко мне молодые прибежали, глаза как блюдца, верещат дурными голосами: «Товарищ командир, там Кощей с ума сбрендил!» Честное слово, как дети малые. — Наклонился поближе и, дыхнув в лицо табачно-водочным перегаром, заговорщически сказал: — Не вешай нос, дружище, живы будем — не помрем. Пошли лучше по коньячку вдарим?

Григорий невольно улыбнулся, подумал секунду-другую, а потом решительно рубанул воздух ладонью:

— А пошли!

— Товарищ лейтенант… товарищ лейтенант… да проснитесь же вы, товарищ лейтенант! — противная надоедливая тварь не только жужжала над ухом, но и дергала за ногу.

Григорий, не открывая глаз, пошарил вокруг. Ухватился не глядя за первый же найденный предмет и, не разбираясь, что это такое, швырнул на голос. В данный момент им целиком и полностью владело одно-единственное желание, чтобы его оставили в покое и дали сдохнуть!

Неизвестный зануда ойкнул, тихо выругался, нерешительно потоптался рядом с экспатом, а потом опять завел свою шарманку:

— Ну товарищ лейтенант!..

— Убью гада! — Дивин с трудом разлепил глаза и попробовал оторвать голову от подушки, чтобы взглянуть на отчаянного самоубийцу. И тут же упал обратно с тихим стоном, потому что голова моментально взорвалась от дикой боли, а желудок едва не выплеснул наружу свое содержимое. Да, хорошо вчера погуляли!

Нет, сначала все развивалось, как и наметил для себя экспат: посидел за столом, немного выпил, закусил, пригласил на танец Таю. Потом опять пригласил. И снова. Затем, когда народ стал расходиться, проводил до землянки, там еще постояли, поговорили. Но дальше… смелости хотя бы попробовать поцеловать девушку отчего-то не нашлось. Поэтому, пребывая в полнейшем расстройстве и кляня себя за нерешительность, Дивин притопал в свой блиндаж мрачнее тучи. А там, оказывается, продолжали отмечать Новый год в более тесном кругу.

Последнее, что он запомнил отчетливо, — это раскрасневшийся, улыбающийся Прорва, который жестом фокусника ставит на стол здоровенную бутыль с какой-то подозрительной мутной жидкостью. А все почему-то радостно кричат и хвалят его. И самое интересное, что и он, Григорий, делает то же самое наравне с другими!

Лучше бы он пристрелил тогда Рыжкова! Ведь отравил, паскуда, как есть отравил. Чем еще можно объяснить столь плачевное самочувствие? Никогда раньше ничего подобного не испытывал. Впрочем, он ведь толком в жизни и не пробовал пить всерьез, что называется, по-взрослому. Хотя… а где ему было пробовать? Родители и немногочисленные друзья к спиртному относились весьма прохладно, если не сказать больше, а в училище за подобные увлечения можно было запросто вылететь на улицу с волчьим билетом.

Нет, разумеется, кое-кто из сокурсников все равно стремился правдами и неправдами вкусить запретный плод, но, так уж сложилось с самых первых дней, как только он надел курсантскую форму, что между ним и другими людьми пролегла невидимая глазу дистанция. Не то чтобы явная вражда, но, определенно, некое отчуждение. В лицо никто ничего такого не говорил, за спиной не шептался, но и на близкий контакт не шел. Так, словно между экспатом и остальными есть прозрачная, но очень крепкая стена.

— Вот скотина, когда ж ты уберешься? — прервал мысленный экскурс в прошлое Григория страдальческий полухрип-полустон Малахова. Экспат заставил себя приоткрыть один глаз и с трудом сфокусировался на комэске. Выглядел капитан будто зомби из малобюджетной ленты — с неровным, плохо наложенным гримом, излишней чернотой под глазами и нарочито взъерошенными волосами.

— Вот-вот, — слабо отозвался Дивин. — Надоел до смерти.

— Да я про тебя! — поверг его в изумление друг. — Тебе давным-давно пора на дивизионную конференцию собираться, какого хрена ты еще валяешься? Хватай в охапку хрен да шапку и чеши отсюда!

Твою в качель! Нет, только не это! Как он мог забыть, что Хромов в самом начале праздничного ужина командировал его на дивизионную летно-тактическую конференцию. Тогда это показалось Григорию отличной новостью. А вот сейчас…

— Леша, пристрели меня!

Но лететь все же пришлось. Правда, Дивин сначала самым позорным образом проблевался за блиндажом, потом с трудом, переборов новые рвотные позывы, выхлебал куриного бульона, который приготовила ему какая-то сердобольная повариха, напился крепкого чая и… нет, окончательно в себя экспат, разумеется, не пришел. Но, как сказал Зотов, пришедший отдать ему кое-какие документы для штаба дивизии, самая яркая зелень с лица сошла. При этом начштаба неодобрительно качал головой и всем своим видом ясно давал понять, что, будь его воля, лейтенант отправился бы не на конференцию, а на губу. Впрочем, тогда, наверное, пришлось бы подыскать помещение побольше, потому что практически все летчики и техники, что попадались Дивину, выглядели в это утро не лучше.

Благоразумно умолчав о своих мыслях, Григорий решил не испытывать судьбу и по-быстрому залез в кабину разгонного «У-2», в котором его уже ждал пилот. За время полета Дивину, как ни странно, полегчало. То ли продышался, то ли бульон и чай сделали свое дело. Так что, когда трудяга-«кукурузник» зарулил на стоянку главного аэродрома дивизии, лейтенант чувствовал себя вполне удовлетворительно. А еще в кои-то веки радовался, что последствия тяжкого похмелья замаскированы ожогами.

Конференция проходила в здании сельского клуба. После того как советские войска освободили эти места и в селе разместился штаб, бойцы БАО подремонтировали как смогли несколько домов для нужд командиров. В том числе и это здание.

Летчики со всех полков собрались в актовом зале, украшенном плакатами, кумачовыми флагами и еловыми ветками. Было немного холодно, но экспат подозревал, что совсем скоро ситуация изменится и, наоборот, люди начнут жаловаться на жару и духоту. За столом, установленным на сцене, сидели командир дивизии подполковник Чижов и еще несколько командиров и политработников, которых экспат не мог вспомнить, как ни старался.

Григорий осмотрелся. В голову пришла мысль, что здесь собрались летчики не только из их дивизии. Простая логика подсказывала, что с учетом тяжелых потерь последнего времени вряд ли удалось набрать столько желающих поучаствовать в обсуждении новинок тактики применения штурмовой авиации. Хотя, может быть, дело обстоит гораздо проще и комдив пригнал сюда всех, кто только попался ему на глаза. Надо будет Малахова порадовать — объяснить ему, что в удаленности от начальства есть своя прелесть. И ребята из полка, что стоял на этом аэродроме в эту минуту, явно поддержали бы его мысль.

Первым взял слово, естественно, подполковник Чижов. Он поздравил всех с Новым годом, пожелал продолжить славную боевую летопись дивизии… дальше экспат пропускал все мимо ушей и просто сидел с серьезным видом, хлопая вместе со всеми в положенных местах. Практической пользы в словах комдива он не видел, забивать голову лозунгами не желал. От нечего делать стал приглядываться к окружающим. Странно, но им, похоже, речь Чижова нравилась. По крайней мере, у многих на лице светился неподдельный энтузиазм.

Потом плавно перешли к делу. Немолодой майор, оказавшийся комиссаром дивизии, зачитал список докладчиков, назвал темы их выступлений и установил очередность. Григорию выпало освещать «круг» со всеми его достоинствами и недостатками. Удивительное дело, но в авиационных штурмовых частях до сих пор с недоверием относились к этому давно уже не новому боевому построению.

За то время, что Дивин ждал своей очереди, он успел поучаствовать в нескольких обсуждениях. Темы-то поднимались интересные. Летчики делились своими находками в методах штурмовки различных объектов, рассказывали о приемах борьбы с немецкими зенитками и истребителями, описывали схемы взаимодействия со своими наземными войсками. Многое из того, что услышал экспат, оказалось для него в новинку, и он с удовольствием записывал интересующие его вещи в блокнот.

Наконец, и он сам оказался на сцене. Представился и, немного волнуясь, принялся рассказывать. Постепенно, почувствовав, что собравшиеся в зале слушают его очень внимательно, незаметно увлекся. Чертил на притащенной в зал обычной школьной доске схемы, объяснял трудные моменты, обосновывал свои теоретические выкладки примерами из жизни.

— И все же, лейтенант, остановитесь, пожалуйста, поподробнее, на уязвимом месте «круга», — попросил его лысый капитан с характерными усиками. — А то вы тут соловьем заливаетесь, я аж заслушался. А у меня несколько дней назад три экипажа «мессеры» срубили, пока мы в вашем хваленом «круге» вертелись! Как так?

По залу прокатился гул. Многие пилоты согласно кивали и поддерживали недовольного возгласами одобрения. Чижов, спокойно сидевший до сих пор в президиуме, повернулся к Григорию и взглянул на того испытующе. Как, мол, сумеешь ответить?

Дивин выдержал небольшую паузу, собрался с мыслями, а потом попросил капитана подняться на сцену и набросать на доске схему неудачного вылета. Тот не заставил себя долго упрашивать и довольно умело нарисовал, как было дело.

Экспат внимательно следил за его действиями. Ошибка коллеги была вполне очевидна.

— Смотрите, товарищи, — взял он в руки крошащийся огрызок мела. — Фрицы атаковали «Илы» снизу, с внешней стороны «круга». И делали они это в тот самый момент, когда штурмовик выходил из атаки. При этом пилот во время разворота делает большой крен и находится в таком положении довольно долгое время. Поэтому ни летчик, ни его стрелок не видят, что происходит с внешней стороны. А пилот самолета, идущего за ним, увлечен атакой и не замечает противника.

— Получается, нельзя вставать в «круг», — резко произнес капитан. — Плохое построение. И немцы к нему приноровились, а значит, будут нас сшибать, как слепых кутят!

— Не совсем так, — Григорий вновь подошел к доске. — При выходе из атаки следует делать резкий разворот в сторону машины, летящей впереди, затем — обратный крен. Просмотреть нижнюю полусферу и только после этого довернуть штурмовик к «Илу», идущему перед вами. И так нужно повторить несколько раз до следующей атаки. Это будет одновременно и противоистребительный и противозенитный маневр.

Летчики притихли, начали вполголоса обсуждать услышанное, а потом на Дивина градом посыпались новые вопросы. Экспат, как мог, отбивался, рассказывал, показывал и даже отругивался. С улыбкой, разумеется.

В итоге ему даже похлопали. А один из командиров поблагодарил за великолепное знание проблемы и пообещал разместить доклад лейтенанта в армейской газете. Только тут до экспата дошло, что незнакомые люди из президиума приехали сюда из более высоких штабов. Надо же, и не лень им было на следующий день после Нового года тащиться в какую-то заштатную дивизию. Может быть, таким нехитрым способом высокое начальство пытается отвлечь своих подчиненных от выпивки?

Худо-бедно, а проговорили до вечера. На ужин всех пригласили в дивизионную столовую. Что ни говори, а здесь чувствовалось присутствие командиров более высокого ранга. И официантки выглядели пусть ненамного, но ухоженнее, и скатерти на столах почище, да и супец понаваристее. Стоп, оборвал эти мысли экспат, как там Малахов выражался на этот счет? В чужой руке хрен завсегда толще? Вот и не будем завидовать, у всех своя дорога.

— Ты ведь из 586-го? — подсел к нему за столик давешний капитан. — Ничего, что на ты? Если не ошибаюсь, позывной у тебя «Кощей», верно? Слыхал. Будем знакомы, Филатов Дмитрий. Комэск-1 из 189-го. — Он протянул руку и сильно сжал ладонь экспата. — А ты молодец, хорошо держался. И рассказывал толково. Кем у себя ходишь?

— Заместителем командира эскадрильи.

— Понятно. Не хочешь к нам перевестись — старлея через месяц гарантирую. У тебя сколько вылетов?

— Тридцать один[9].

— Да ладно! — Филатов посмотрел ошарашенно. — Выходит, тебя на Героя уже представили? Не знал, извини!

— Перестань, — поморщился Григорий. — И без меня героев хватает.

— Никак проштрафился? — догадался капитан. — Так тем более, переводись в наш полк, все с чистого листа начнешь, у нас комполка с комдивом на короткой ноге, так что мигом Звезду получишь. Соглашайся!

— Я подумаю, — ушел от ответа экспат.

— Смотри, — предостерег его Филатов, — я два раза не предлагаю! Ну, бывай, Кощей.

Дивин проводил его внимательным взглядом и потянулся к тарелке со вторым блюдом. Если бы этот человек знал девиз клана Дивайн: «Иду своей дорогой» — то вряд ли стал бы делать свое предложение.

На следующий день летчики должны были продемонстрировать на полигоне вживую то, о чем говорили накануне. И как ни хотелось Григорию поскорее вернуться в полк, но пришлось следовать установленной программе. Но в душе скреблась и противно ныла какая-то неведомая зверушка, неизвестно когда там обосновавшаяся. И никак эта дрянь не давала сосредоточиться, постоянно выбивала из колеи. Постоянно тянула назад, на родной аэродром, нудела, словно надоедливый комар над ухом, а он все никак не мог разобрать, что же она говорит, о чем хочет предупредить. И от того, наверное, пребывал экспат в несколько разобранном, рассеянном состоянии. Настолько, что даже не заметил, как налетел на какого-то майора в хорошо сшитой, явно на заказ, шинели.

— С ума сошел! — возмутился командир, получив болезненный удар в плечо. — Как фамилия, кто командир?

— Лейтенант Дивин, 586-й ШАП, — встал навытяжку Григорий. — Виноват, товарищ майор!

— А, из полка Хромова! — скривился командир. — Распустились вы там, как я погляжу. Что за ерунда на голове, немедленно снять!

— Есть. — Дивин снял шапку и нехотя стянул балаклаву. Поднял голову и с вызовом взглянул на майора. Тот аж назад отшагнул. На лице появилось отвращение, уголки рта дернулись и застыли в брезгливой гримасе.

— Свободен, — нехотя сказал он, пересилив себя, явно ведь хотел гадость какую-нибудь ляпнуть, и пошел дальше.

Экспат криво улыбнулся. Что, не нравится? Представил, небось, что и твою холеную мордашку фрицы могут подпортить? Привыкай, мил человек, это война. А свой тонкий вкус и нежную натуру лучше засунь себе поглубже в задницу. Там им самое место.

— Чего застыл? — подошел капитан Филатов, по-приятельски хлопнул Дивина по плечу. — Айда на «ворошиловский завтрак». — Проследил взгляд Григория, прищурился и тихо сказал: — Ты с этим типом будь поосторожнее. Сам не летает, но вонюч преизрядно.

— А кто он?

— Да так, крендель один из штаба дивизии, — нехотя ответил Филатов. — Говорю же, не связывайся.

— Кстати, а почему ты назвал завтрак ворошиловским? — поинтересовался Григорий.

— О, брат! — засмеялся капитан, явно радуясь смене темы. — Неужели таких вещей не знаешь? На давнишних, еще предвоенных учениях в Белоруссии как-то пилот один разбился. Начали выяснять причины. Оказалось, что он буквально потерял сознание из-за истощения. Летал много, а ел мало. С продуктами тогда тяжело было. Когда причины довели до Климента Ефремовича, то он приказал ввести в авиационных частях усиленный горячий завтрак. С тех пор его так и прозвали — «ворошиловский».

— Понятно.

— Что, в самом деле не знал? — поразился капитан. — Ну ты, брат, даешь. По-моему в любом аэроклубе или училище об этом даже абитуриенты в курсе.

— У меня после контузии частичная потеря памяти, — нехотя ответил экспат. Не станешь же объяснять человеку, что в аэроклубе и училище, которые он заканчивал, ни о каком Ворошилове никто слыхом ни слыхивал.

— Извини, — смутился Филатов.

— Да ничего страшного, я уже привык, — отозвался Дивин. — Ты не знаешь, нас завтра по домам распустят или могут еще на несколько дней задержать?