Хитрости Локка Ламоры Линч Скотт

Scott Lynch

THE LIES OF LOCKE LAMORA

Copyright © 2006 by Scott Lynch

© М. Куренная, перевод, 2016

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

* * *

Лучшая зарубежная книга года в жанре фэнтези по версии журнала «Мир фантастики». Нашумевший образец авантюрно-плутовской фэнтези, первый роман цикла «Благородные Канальи», погружающий читателя в мир ренессансного Каморра, где живут и «работают» блистательные аферисты и воры, проворачивающие свои операции по извлечению денег из богатых кошельков. Но когда в городе появляется Серый король, начинают исчезать подданные владыки воровского мира – мира, к которому относится и сам Локк…

Labirint.ru

Перечитываю дебютный роман Линча уже второй раз, и со всей ответственностью готов заявить: эта книга – в моей личной верхней десятке, а то и пятерке. Если вы еще не читали про Локка Ламору – немедленно читайте. Если читали – перечитывайте.

Патрик Ротфусс

Это та самая книга, в которой плохие парни имеют свои моральные ценности и свято их блюдут. Та книга, читая которую девочки-подростки влюбляются в мальчиков-хулиганов, наделяя их чертами пиратов, разбойников, подонков, но ироничных, умных и благородных. А уж если у героя разбито сердце, его любовь находится за тридевять земель и он не смотрит ни на одну красивую женщину, которых, как правило, в изобилии водится вокруг, – все, пиши пропало: главный герой тут же заносится в разряд наилюбимейших! И как хорошо, что автор уже написал продолжение. В трудные минуты жизни можно будет снова с головой нырнуть в мир Скотта Линча, полный жестокости, но такой романтичный…

Livelib.ru

Высокооктановая и совершенно органичная смесь плутовского романа и фэнтези.

Ричард Морган
Рис.0 Хитрости Локка Ламоры

Пролог. Мальчик, который слишком много крал

1

В середине долгого сырого лета семьдесят седьмого года Сендовани к Безглазому священнику храма Переландро нежданно-негаданно явился каморрский Воровской наставник в отчаянной надежде сбагрить с рук несносного мальчишку Ламору.

– Ох и выгодную же сделку я тебе предложу! – с порога начал гость, взяв не самый верный тон.

– Поди, такую же выгодную, как с Кало и Галдо? – проворчал Безглазый священник. – Я по сей день бьюсь, чтобы отучить этих вечно хихикающих болванов от дурных привычек, перенятых у тебя, а взамен привить дурные привычки, угодные мне.

– Ну знаешь, Цеппи, – пожал плечами Воровской наставник, – я ведь сразу предупредил, что они ни дать ни взять мартышки пакостливые, но тогда тебя это нимало не смутило…

– Или, может, такую же выгодную, как с Сабетой? – Священник возвысил голос, густой и звучный, и слова замерли на языке у Воровского наставника. – Сам прекрасно помнишь, какую цену за нее заломил. Ободрал меня как липку, забрал все подчистую, кроме разве костей моей покойной матушки. Надо было заплатить тебе одними медяками и посмотреть, как ты надрываешь пуп.

– Но Сабета, согласись, не рядовой товар. И мальчишка этот, он тоже особенный. Ровно такой, какого ты просил подыскать после того, как купил Кало с Галдо. В нем есть решительно все, что тебе любо-дорого в Сабете. Каморрец, но не чистых кровей, а еще теринских и вадранских в равных долях. И он просто прирожденный вор – это так же верно, как то, что в море полно рыбьей мочи. Вдобавок я согласен уступить малого… ну… со скидкой.

Безглазый священник с минуту поразмыслил, а затем сказал:

– Ты уж прости, но когда иссохшая сморщенная репка, которую ты называешь сердцем, вдруг ни с того ни с сего возгорается желанием меня облагодетельствовать, мне хочется взять в руки оружие и встать спиной к стене.

Воровской наставник постарался придать своему лицу искреннее выражение (без особого, впрочем, успеха) и чересчур небрежно пожал плечами:

– Ну да, положим, с мальчишкой сложности. Но это только пока он находится под моей опекой. Уверен, если ты возьмешь его на свое попечение, все сложности исчезнут сами собой.

– О, так твой малец обладает волшебным даром. Что ж ты сразу не сказал! – Священник поскреб лоб под белой шелковой повязкой, закрывавшей глаза. – Превосходно. Я посажу его в чертову землю и выращу лозу до заоблачной зачарованной страны.

– Ага! Вот и знакомые стрелы сарказма полетели! – Воровской наставник отвесил шутливый поклон, несколько скованный по причине старческой подагры. – Обычно они свидетельствуют о твоей готовности поторговаться. Почему бы просто не признать, что предложение тебя заинтересовало?

Теперь пожал плечами Безглазый священник.

– Ладно, допустим, Кало, Галдо и Сабете не помешает обзавестись новым товарищем по играм или хотя бы новой грушей для битья. Допустим, я согласен отдать за твоего кота в мешке три медяка да горшок мочи. Но ты должен убедить меня, что я не прогадаю, отдав в придачу к указанной сумме еще и целый горшок мочи. Так в чем беда с твоим мальчишкой, а?

– Беда с ним в том, – медленно проговорил Воровской наставник, – что, если ты его не купишь, мне придется перерезать паршивцу глотку, а тело бросить в залив. Причем нынче же ночью.

2

Той памятной ночью, когда Воровской наставник взял под свое крыло маленького Ламору, на старом кладбище на Сумеречном холме выстроилось вереницей множество детей. Тихо и смирно стояли они в ожидании, когда новые братья и сестры проследуют в усыпальницы.

Все до единого подопечные Воровского наставника держали свечи, холодный голубой свет которых пробивался сквозь серебристую пелену речного тумана подобно тому, как пробивается сквозь закопченное окно тусклый свет уличных фонарей. Цепочка призрачных огоньков, повторяя извивы кладбищенских дорожек, спускалась с вершины холма к широкому стеклянному мосту через Дымный канал, едва видный под покровом душного теплого тумана, что летними ночами сочится из отсырелых костей Каморра.

– Шагайте живее, милые мои, золотые мои, новообретенные мои чада! – шептал Наставник, подталкивая в спину последнего из тридцати детей-сирот, взошедших на Дымный мост. – Пусть огни впереди не пугают вас: там ждут ваши новые друзья, чтобы показать вам путь на вершину моего холма. Прибавьте шагу, мои сокровища. Ночь убывает, а разговор нам предстоит долгий.

В редкие минуты досужего раздумья Воровской наставник воображал себя художником. Если точнее – скульптором, для которого малолетние сироты служат глиной, а старое кладбище на Сумеречном холме – мастерской.

Огромный девяностотысячный город непрерывно и равномерно производил человеческие отбросы, количество которых денно и нощно пополнялось, кроме прочего, за счет постоянного притока осиротелых, потерянных и брошенных детей. Многих из них отлавливали работорговцы, чтобы переправить в Тал-Веррар или на Джеремские острова. По закону рабство в Каморре было запрещено, разумеется, но на сами акты порабощения и горожане, и власти смотрели сквозь пальцы, если за жертву было некому заступиться.

В общем, одни беспризорники попадали в рабство, другие погибали по собственной глупости. Смерть от голода и сопутствующих болезней тоже была обычным делом среди тех, у кого не хватало смелости или сноровки, чтобы прокормиться на городских улицах воровством или иным незаконным способом. Смелые же, но недостаточно сноровистые часто заканчивали жизнь в петле на Черном мосту, напротив Дворца Терпения. Магистраты герцога вешали юных воришек на той же веревке, что и преступников постарше, только детям еще привязывали к ногам груз, чтобы уж наверняка и быстро.

А сирот, чудом избежавших перечисленных злосчастных жребиев, собирали по всему городу подопечные Воровского наставника и приводили в свое братство, по одному, по двое или испуганными стайками. Там новички очень скоро узнавали, какая жизнь ожидает их под старым кладбищем, в самом сердце владений Воровского наставника, где без малого полторы сотни сирых детей преклоняли колена перед одиноким согбенным стариком.

– Давайте, шевелите ножками, мои родненькие, мои новые сыночки и доченьки! Следуйте по цепочке огней, поднимайтесь на вершину холма. Мы уже почти дома, где вас накормят, намоют и спать уложат. Где вы найдете спасение от дождя, тумана и душной жары.

Лучшее время для пополнения рядов братства наступало сразу после моровых поветрий. Эти тридцать сирот из Горелища ускользнули из губительных объятий так называемого черного шепота – повальной хвори, которую Воровской наставник ценил выше всех прочих. Болезнь пришла в квартал невесть откуда, и только своевременно принятые карантинные меры (любого, кто пытался переправиться через канал или уплыть на лодке, настигала смерть от ярдовой стрелы) спасли остальной город от всех сопряженных с эпидемией неприятностей, кроме разве что тревоги и параноидального страха. Черный шепот означал мучительную смерть для всякого старше одиннадцати-двенадцати лет (насколько могли судить лекари, хотя болезнь собирала жатву без особой оглядки на правила). Дети же младше одиннадцати обычно отделывались всего лишь отеком глаз и лихорадочным румянцем, которые проходили через пару-другую дней.

На пятый день карантина пронзительные крики стихли и попытки переправиться через канал прекратились. Поэтому квартал избежал прискорбной участи, не раз постигавшей его в прошлом, в чумные годы, и послужившей причиной для нынешнего его названия. На одиннадцатый день, когда карантин сняли и герцогские Упыри вошли в Горелище, чтобы оценить последствия эпидемии, из четырех сотен детей, насчитывавшихся там ранее, в живых остался лишь каждый восьмой. В борьбе за выживание они уже сбились в шайки и освоили азы жестокости, необходимые в жизни без взрослых.

Воровской наставник дождался, когда всех детей соберут и выведут из квартала, объятого зловещей тишиной.

Он щедро заплатил серебром за тридцать лучших из них и еще больше заплатил за молчание Упырям и стражникам, сопровождавшим детей. А потом повел своих новых подопечных – отощалых, вонючих, растерянных – в темный парной туман каморрской ночи, к старому кладбищу на Сумеречном холме.

Ламора был самым младшим и самым мелким из всех: мальчонка лет пяти-шести, живой скелетик, обтянутый грязной кожей. Наставник и брать-то его не собирался – малыш просто увязался за ними, словно так и надо. Старик, конечно, сразу заметил приблудыша, но в своей жизни он неоднократно убеждался, что любой незачумленный сиротка, даже самый мозглявый, – это подарок судьбы, от которого грех отказываться.

Дело было летом семьдесят седьмого года Гандоло – Отца удачи, бога торговли и звонкой монеты. Воровской наставник шел сквозь туманную ночь, ласково подгоняя детей, бредущих неровной вереницей.

Через каких-нибудь два года он будет чуть ли не на коленях умолять отца Цеппи, Безглазого священника, забрать у него маленького Ламору. И точить нож на случай, если священник откажется.

3

Безглазый священник поскреб щетинистый кадык:

– Не шутишь?

– Нисколько. – Воровской наставник залез во внутренний карман камзола, который пару лет назад можно было назвать просто потрепанным, и извлек кожаный кошелек, затянутый тонким кожаным шнурком. Кошелек был ржаво-красного цвета запекшейся крови. – Уже сходил к самому и получил разрешение. Перережу мальчишке глотку от уха до уха и скормлю рыбам.

– О боги… Экая душещипательная история. – Священник, с поразительными для слепца меткостью и проворством, ткнул Воровского наставника точно в грудину. – Нет уж, найди другого дурака, который согласится снять бремя с твоей совести и взвалить на себя.

– Да к черту совесть, Цеппи! Я о корысти толкую, твоей и моей. Оставить мальчишку у себя я не могу, вот и предлагаю тебе редкую возможность. Выгодную сделку.

– Если мальчишка шибко строптивый, почему бы не вбить в него немного ума-разума и не подождать, когда он дозреет до надлежащего продажного возраста?

– Исключено, Цеппи. У меня руки связаны. Я не могу просто взять и отколошматить гаденыша: нельзя допустить, чтобы остальные паршивцы узнали, что он… гм… отмочил. Если у кого-нибудь из них возникнет хоть малейшее желание сотворить то же самое… о боги!.. я навсегда утрачу влияние на них. Мне остается либо убить мальчишку сегодня же, либо продать сейчас же. Шиш с маслом или ничтожная прибыль. Угадай, что я выбираю?

– Мальчишка выкинул что-то такое, о чем ты даже обмолвиться не можешь при своих подопечных? – Цеппи потер лоб над повязкой и вздохнул. – Черт… Мне даже стало любопытно.

4

Старинная каморрская пословица гласит: ничто на свете не постоянно, кроме непостоянства человеческого. Всё и вся, кроме него, рано или поздно выходит из моды – даже такая полезная и нужная вещь, как холм, нашпигованный мертвецами.

Сумеречный холм был первым в истории Каморра кладбищем для знати, где бренные останки горожан, сытно питавшихся при жизни, покоились вне досягаемости соленых вод Железного моря. Однако со временем соотношение сил между соперничающими семьями камнерезов, гробовщиков и профессиональных гробоносцев изменилось, и постепенно на Сумеречном холме стали хоронить все меньше и меньше знатных господ, поскольку на расположенном неподалеку Шепотном холме предлагали больше места для более внушительных и помпезных памятников, пусть и за большее комиссионное вознаграждение. Войны, моровые поветрия и политические козни делали свое дело, и с течением десятилетий количество семей, ухаживавших за могилами на Сумеречном холме, неуклонно сокращалось. В конце концов единственными посетителями кладбища остались служители Азы Гийи, ночевавшие в гробницах в период своего ученичества, да бездомные сироты, поселившиеся в заброшенных, темных и пыльных склепах.

Воровской наставник (хотя тогда он, разумеется, таковым еще не был) волею случая оказался в одном из таких склепов в самые черные дни своей жизни, когда он представлял собой жалкое недоразумение – ибо как еще назовешь вора-карманника с девятью перебитыми пальцами?

Сперва он держался с сиротами полуугрожающе-полупросительно. Какая-то остаточная потребность во взрослом вожаке помешала детям убить пришлеца во сне. Он же, со своей стороны, неохотно начал объяснять им секреты своего ремесла.

По мере того как пальцы медленно заживали (правда, семь из них срослись плохо и навсегда остались кривыми, как надломленные сучки), он передавал все больше и больше своих порочных знаний маленьким оборванцам, прятавшимся вместе с ним от дождя и городской стражи. Число учеников постепенно увеличивалось, как и совокупный доход сообщества, и дети все шире расселялись по сырым каменным склепам старого кладбища.

В скором времени кривопалый карманник стал знаменитым Воровским наставником, а Сумеречный холм – царством, где он безраздельно властвовал.

Маленький Ламора со своими товарищами из Горелища впервые вступил в это царство спустя два десятка лет после его основания. Кладбище представляло собой обширное скопление неглубоких старых склепов, соединенных между собой сетью подземных тоннелей и галерей, чьи плотно утрамбованные стены были укреплены частыми опорами, похожими на ребра давно истлевших драконов. Исконных обитателей кладбища уже давно повытаскивали из гробниц и побросали в залив под покровом ночи, и ныне Сумеречный холм превратился в гигантский муравейник, населенный сиротами-воришками.

Вновь прибывшие дети вошли в темные недра самого верхнего мавзолея и двинулись по тоннелю с ребристыми стенами, освещенному серебряными огнями прохладных алхимических шаров. Маслянистые щупальца тумана обвивались вокруг щиколоток; из всех углов и закоулков выглядывали старожилы Сумеречного холма, с холодным любопытством рассматривая новичков. В спертом воздухе висел запах сырой земли и давно не мытых тел, каковой смрадный дух маленькие оборванцы из Горелища ощутимо усилили своим присутствием.

– Проходите! Проходите! – восклицал Наставник, потирая руки. – Отныне мой дом – ваш дом! Добро пожаловать! Всех нас здесь объединяет одно: все мы круглые сироты. Печально, что и говорить, но теперь у вас будет братьев и сестер сколько пожелаете и сухая земля над головой. Дом… семья.

Дети-старожилы вереницей устремились по тоннелю вслед за Наставником, на ходу задувая свои призрачные голубые свечи, и вскоре путь освещало лишь серебристое сияние настенных алхимических шаров.

В самом сердце владений Воровского наставника находилось огромное теплое помещение с утоптанным земляным полом высотой в полтора человеческих роста и размером тридцать на тридцать ярдов. У дальней стены стояло единственное кресло из полированного черного дерева – массивное такое, с высокой спинкой, – и старик с довольным вздохом в него опустился.

Десятки ветхих покрывал, расстеленных на полу, были уставлены едой: котелками с костлявыми цыплятами, маринованными в дешевом миндалном вине, мисками с мягкими хвостами морских лисиц, завернутыми в бекон и щедро сдобренными уксусом, тарелками с соленым горохом и чечевицей, подносами с грубым хлебом, политым колбасным жиром, и грудами перезрелых помидоров и груш. Пища непритязательная на самом деле, но представленная в таком количестве и разнообразии, какое сиротам из бедного квартала даже не снилось. Они жадно накинулись на еду, не дожидаясь приглашения, и Воровской наставник снисходительно улыбнулся.

– Я не настолько глуп, чтобы вставать между вами и вкусной едой, дорогие мои. Ешьте досыта, ешьте сколько влезет. Наверстывайте упущенное. Поговорим позже.

Пока оголодалые сироты набивали живот, в подземном логове собрались все обитатели Сумеречного холма – они обступили новеньких тесной толпой и молча наблюдали. Воздух в переполненном помещении с каждой минутой становился все более спертым. Пиршество продолжалось, пока на «столе» не осталось ни крошки. Наконец дети, выжившие после нашествия черного шепота, дочиста облизали перепачканные жиром пальцы и только тогда обратили настороженные взгляды на Воровского наставника и его подопечных. Старик, словно по сигналу, вскинул три скрюченных пальца.

– Теперь о деле! – воскликнул он. – На повестке дня три пункта. Во-первых, вы здесь потому, что я вас выкупил. Причем заплатил сверх положенного, чтобы вас отдали именно мне, а не кому-нибудь другому. Поверьте, всех до единого ваших товарищей, которых не взял я, уже отдали работорговцам. Куда еще девать сирот? Держать вас негде, заботиться о вас некому. Стражники продают таких, как вы, по цене кувшина вина, голубчики мои. Сержанты не считают нужным упоминать о вас в своих рапортах, а капитаны не считают нужным обращать на это внимание. Сейчас, – продолжал Наставник, – когда с вашего квартала снят карантин, все каморрские работорговцы – и все желающие таковыми заделаться – уже рыщут по городу в поисках добычи. Вы вольны покинуть наш холм когда пожелаете, хоть сейчас, – только имейте в виду, что в самом скором времени вы будете сосать грязные елдыки или ворочать веслами на галерах… Что подводит меня ко второму пункту. Все мои друзья, которых вы здесь видите, – он широким жестом обвел детей, теснившихся вдоль стен, – могут уходить с холма когда захочется и разгуливать там, где вздумается, поскольку они находятся под моей защитой. Я знаю, – продолжал он с видом внушительным и серьезным, – что сам по себе я не произвожу грозного впечатления, однако пусть это не вводит вас в заблуждение. У меня есть могущественные друзья, способные обеспечить безопасность моим подопечным. Если кто-нибудь – например, работорговец – осмелится поднять руку на одного из моих питомцев, наказание последует незамедлительно и будет достаточно жестоким…

Когда никто из новичков не выказал должного воодушевления, Наставник значительно кашлянул и пояснил:

– Этого гнусного скота просто убьют. Ясно?

Яснее было некуда.

– Что прямо подводит нас к третьему пункту – а именно ко всем вам, мои милые. Наша маленькая семья всегда нуждается в новых братьях и сестрах, и вы можете считать, что вам предлагают – можно даже сказать, вас просят – осчастливить нас своей искренней и крепкой дружбой. Изберите Сумеречный холм своим домом, меня – своим хозяином, а этих славных мальчиков и девочек – своими братьями и сестрами. Вы будете жить в тепле и сытости, под надежной защитой. Либо вы можете уйти сейчас же и закончить в одном из джеремских публичных домов, там свежим ягодкам всегда рады. Ну что, есть такие желающие?

Никто из новичков не издал ни звука.

– Я знал, что могу положиться на вас, бесценные мои сокровища! – Воровской наставник распростер руки и широко улыбнулся, показав полумесяц зубов цвета болотной воды. – Но разумеется, за все хорошее надо платить. Взаимные услуги, равный обмен. Еда не произрастает у меня из задницы. Ночные горшки не опоражниваются сами собой. Улавливаете, о чем я?

Десять-двенадцать из вновь прибывших детей неуверенно кивнули.

– Правила очень простые, со временем вы все их усвоите. Пока же запомните главное: кто ест, тот работает, а кто работает, тот ест. Что подводит нас к четвертому… ох, батюшки! Уважьте забывчивого старика, милые детки: вообразите, будто он поднял не три, а четыре пальца… Итак, вот четвертый важный пункт повестки дня. У каждого из нас есть работа здесь, на холме, но у каждого из нас есть работа и в другом месте. Работа деликатная и необычная… интересная и увлекательная. Делается она в городе, иногда днем, иногда ночью. И требует смелости, ловкости и… гм… осторожности. Мы будем очень рады, если вы станете помогать нам в этих… гм… особенных делах.

Воровской наставник ткнул кривым пальцем в мальчишку, доставшегося ему бесплатно, в маленького приблудыша, который пристально смотрел на него опухшими немигающими глазами, приоткрыв измазанный помидорным соком рот.

– Вот ты, малыш, ты, дополнительный привесок к тридцати избранным… Что скажешь? Будет ли от тебя польза? Готов ли ты помогать своим братьям и сестрам в их интересной работе?

Мальчонка на секунду задумался, потом пропищал тоненьким голоском:

– Вы хотите, чтобы мы крали разные вещи.

Старик уставился на него и долго молчал. Несколько сирот-старожилов прыснули в ладошку.

– Ну да, – наконец промолвил Воровской наставник, медленно кивнув. – Можно и так сказать – хотя, надо заметить, ты слишком прямолинейно судишь об известных проявлениях личной инициативы, говоря о которых мы предпочитаем употреблять более изысканные и неопределенные выражения. Не то чтобы я рассчитывал, что ты поймешь, о чем речь… Как тебя зовут, малыш?

– Ламора.

– Верно, твои родители были скрягами, раз дали тебе одну лишь фамилию. Как еще они тебя звали?

С минуту мальчонка напряженно обдумывал вопрос.

– Меня звать Локк, – наконец сказал он. – В честь отца.

– Славное имя. Легко с языка слетает. А ну-ка, Локк-в-честь-отца Ламора, подойди ко мне на пару слов. Все остальные – ступайте прочь. Ваши братья и сестры покажут, где вам лечь спать. А сперва покажут, куда отнести посуду, куда сложить покрывала и все такое прочее. Первая ваша работа по хозяйству, так сказать. Сегодня вы просто уберете все здесь за собой, но в дальнейшем у каждого из вас появятся иные обязанности, всю важность которых вы поймете ко времени, когда узнаете, как меня называют за пределами нашего холма.

Локк подошел к Воровскому наставнику, восседавшему на деревянном троне. Новички поднялись с пола и беспорядочно топтались взад-вперед, пока старшие из сирот Сумеречного холма не начали их строить, отдавая нехитрые распоряжения. Через считаные минуты маленький Локк и Воровской наставник остались наедине.

– Видишь ли, дружок мой, – заговорил старик, – всех новых своих чад, прибывающих на Сумеречный холм, мне приходится отучать от некоторых предрассудков. Ты знаешь, что такое предрассудок?

Ламора помотал головой. Его круглое личико облепляли сальные тускло-каштановые волосы; разводы помидорного сока вокруг рта подсохли и стали походить на грязные потеки. Старик подался вперед и осторожно вытер ребенку губы и щеки рукавом своего потрепанного синего камзола. Мальчик не отшатнулся.

– Это значит, что всем детям сызмалу внушали, что красть нехорошо, а потому в разговорах с ними мне приходится прибегать к разным недомолвкам и околичностям, покуда они не свыкнутся с мыслью о допустимости воровства. Ясно? Однако ты, похоже, не скован подобными предрассудками, поэтому мы с тобой можем говорить прямо. Ты уже крал раньше, верно?

Малыш кивнул.

– И до чумы тоже?

Снова кивок.

– Я так и подумал. А скажи-ка, голубчик… ты ведь лишился родителей еще до нашествия черного шепота, да?

Мальчик опустил голову и опять кивнул, едва заметно.

– То есть ты уже научился… гм… сам о себе заботиться. Ну, тебе нечего стыдиться. Возможно даже, благодаря своему опыту ты сумеешь снискать известное уважение в нашем братстве – вот только надо бы испытать тебя на деле…

Вместо ответа Ламора достал что-то из-под драной рубашонки и протянул Воровскому наставнику. На раскрытую ладонь старика легли два маленьких дешевых кошелька – замызганные мешочки из жесткой кожи, затянутые потертыми шнурками.

– А это у тебя еще откуда?

– Стражники, – прошептал Локк. – Они брали нас на руки и несли.

Наставник отпрянул, будто ужаленный гадюкой, и недоверчиво уставился на кошельки:

– Ты стянул кошельки у городских стражников? У желтокурточников?

Малыш кивнул, на сей раз с видимым воодушевлением:

– Ага, они брали нас на руки и несли.

– Боги мои… – выдохнул Воровской наставник. – О боги… Да ты нас всех без ножа режешь, Локк-в честь-отца Ламора. Просто режешь без ножа.

5

– Он нарушил Тайный уговор в первую же ночь, как вступил в братство, нахальный маленький паршивец! – Воровской наставник удобно сидел в саду на крыше храма, держа в руках просмоленную кожаную кружку с вином; вино было дрянное – страшно кислое, перебродившее почти в уксус, – но оно служило обнадеживающим признаком, что сделка еще может состояться. – Такого никогда не случалось – ни до, ни после.

– Кто-то научил мальчишку обчищать карманы, но не предупредил, что желтокурточники неприкосновенны. – Отец Цеппи поджал губы. – Любопытно, очень любопытно. Наш дорогой капа Барсави был бы рад свести знакомство с твоим подопечным.

– Я так и не выяснил, кто натаскал мальца. Он заявил, что сам всему научился, но это чушь собачья. Пятилетние дети играют с дохлыми рыбешками да конскими говешками, Цеппи. Они не изобретают тонких приемов карманного воровства по своей прихоти.

– А как ты поступил с кошельками?

– Да помчался обратно на сторожевую заставу Горелища и лизал там башмаки и задницы, пока язык не почернел. Объяснил капитану, что один из новичков просто не знал о заведенных в Каморре порядках, и вернул украденное с изрядной доплатой, моля о великодушном прощении и милостивом снисхождении.

– И они приняли извинения?

– Деньги всегда веселят душу, ты же знаешь. Я набил оба кошелька серебром до отказа. Вдобавок дал каждому из тамошних стражников на выпивку, чтоб на всю неделю хватило, и мы условились, что они выпьют пару-другую стаканов за здоровье капы Барсави, которого совсем не обязательно… гм… беспокоить такими мелочами, как тот факт, что преданный ему Воровской наставник сел в лужу, позволив пятилетнему карапузу нарушить чертов уговор.

– Итак, – промолвил Безглазый священник, – то были первые часы твоего знакомства с моим таинственным мальчишкой – нежданным подарком судьбы, так сказать.

– Я премного рад, что ты уже называешь маленького гаденыша своим, Цеппи, поскольку у меня на него ну никакого терпения не хватает. Даже и не знаю, как сказать. Одним моим детям нравится воровать, другие вообще не задумываются, хорошо это или плохо, а есть и такие, которые воруют противно своей воле, ибо понимают, что у них просто нет другого выбора. Но на моей памяти еще никто – никто, повторяю, – не был настолько охоч до воровства. Если Ламора будет валяться с располосованным горлом и лекарь попытается зашить рану, этот маленький поганец украдет у него иголку с ниткой и сдохнет, радостно хихикая. Он… слишком много крадет.

– Слишком много крадет, – задумчиво повторил Безглазый священник. – Уж чего-чего, а такой жалобы я никак не ожидал услышать от человека, который живет обучением детей воровству.

– Можешь смеяться, – вздохнул Воровской наставник. – Но в этом-то вся соль.

6

Текли месяцы. Миновали парфис, фесталь и аурим, и на смену туманным летним грозам пришли проливные зимние дожди. За семьдесят седьмым годом Гандоло наступил семьдесят седьмой год Морганте – Отца города, бога Петли и Лопаты.

Число сирот из Горелища заметно сократилось: восемь бедолаг, не обнаруживших способностей к деликатной и интересной работе, предложенной Воровским наставником, закончили свои дни в петле на Черном мосту перед Дворцом Терпения. Но жизнь продолжалась, и все остальные были слишком поглощены своей собственной деликатной и интересной работой, чтобы особо переживать по поводу товарищей.

Братство Сумеречного холма, как скоро узнал Локк, жестко делилось на два клана: уличники и домушники. Последние, меньшие числом и более искусные в воровском деле, промышляли только после заката: забирались на крыши, спускались по дымоходам, отмыкали замки, проникали за решетки и крали все подряд – от монет и драгоценностей до шматов свиного сала, оставленных без присмотра в кладовых.

Дети же из уличников рыскали по площадям, улицам и мостам Каморра в дневное время, причем всегда работали группами. Старшие и более опытные (хватуны) ловко обчищали карманы и прилавки, а младшие и менее умелые (заманухи) отвлекали внимание – надрывно звали своих несуществующих матерей, разыгрывали всяческие припадки или метались взад-вперед с криком «Держи вора!», пока хватуны убегали со своей добычей.

Каждого сироту, вернувшегося на кладбище после вылазки в город, обыскивал старший и более сильный ребенок. Все украденное или добытое иным способом передавалось вверх по иерархии влиятельных членов братства, кулакастых и напористых, и в конечном счете оказывалось у Воровского наставника, который по получении дневного дохода всякий раз отмечал плюсами или минусами имена в своем точном мысленном списке. Дети, принесшие прибыль, получали свой ужин; всем прочим приходилось потрудиться позже вечером с двойным усердием.

Ночь за ночью Воровской наставник – обремененный кошельками, ожерельями, шелковыми платками, железными пуговицами и прочими ценными предметами – проходил по извилистым тоннелям Сумеречного холма. Подопечные тихо подкрадывались из темных закоулков или пытались отвлечь внимание разыгранными спектаклями, чтобы стянуть у него хоть что-нибудь. Всякого, кого он хватал за руку, ждало немедленное наказание. Воровской наставник предпочитал не лупцевать проигравших в подобных учебных играх (хотя мог и отстегать хлыстом под настроение), а заставлять их пить чистое имбирное масло из фляжки, под насмешливое улюлюканье остальных детей. Каморрское имбирное масло – гадость редкостная, на вкус ничуть не лучше (по мнению Наставника), чем тлеющая зола ядовитого сумаха.

Упрямцев, отказывавшихся открывать рот, переворачивали вверх ногами и вливали масло через нос. Одного такого урока, как правило, хватало навсегда.

Со временем даже сироты с обожженными имбирем языками и глотками осваивали азы карманного воровства и незаметного отъема товаров у зазевавшихся купцов. Воровской наставник воодушевленно объяснял детям устройство камзолов, дублетов, сюртуков и поясных кошельков, сообразуясь со всеми последними веяниями моды, и обстоятельно растолковывал, что можно срезать, что – оторвать, а что – вытащить проворными пальцами.

– Не следует тереться об ногу жертвы, как трахучий пес, или хвататься за руку, как потерявшееся дитя. Даже полсекунды телесного соприкосновения зачастую оказываются перебором. – Наставник плавным жестом изобразил петлю на шее и высунул язык. – Чтобы выжить, вы должны неукоснительно соблюдать три священных правила. Во-первых, всегда убеждайтесь, что внимание вашей жертвы надежно отвлечено – либо заманухами, либо какой-нибудь посторонней херотенью, вроде драки или пожара. Для нашей работы нет ничего лучше пожаров, дорожите такими подарками судьбы. Во-вторых, сокращайте – до последнего возможного предела сокращайте – время непосредственного соприкосновения с жертвой, даже когда ее внимание отвлечено. – Он скинул с шеи воображаемую петлю и хитро улыбнулся. – И в-третьих, сразу же, как сделали свое дело, смывайтесь прочь, даже если жертва молчит как пень. Чему я учил вас?

– Стянул – беги куда попало, – хором говорили ученики. – Замешкаешь – пиши пропало!

Новенькие сироты прибывали по одному и парами; каждые несколько недель кто-нибудь из детей постарше бесследно исчезал с холма. Локк догадывался, что подобные исчезновения свидетельствуют о неких дисциплинарных мерах почище имбирного масла, но никаких вопросов не задавал, поскольку занимал слишком низкое положение в иерархии братства, чтобы любопытничать или получать достоверные объяснения.

Что же до его обучения, то на следующий день после прибытия на холм окка зачислили в клан уличников одним из заманух (в качестве наказания, подозревал он). Уже через два месяца он, благодаря своим незаурядным способностям, перешел в разряд хватунов. Это считалось большим шагом вверх по иерархической лестнице, но Ламора, похоже единственный на всем холме, предпочитал работать заманухой еще долго после того, как получил право оставить это занятие.

В пределах холма Ламора держался угрюмо и замкнуто, но на городских улицах, в роли заманухи, просто оживал. Он придумал пользоваться пережеванной апельсинной коркой, изображая рвоту. Если другие заманухи просто хватались за живот и стонали, то Локк расцвечивал свои выступления тем, что изрыгал желто-белое месиво под ноги намеченным жертвам (а когда пребывал в особенно капризном настроении, так и прямо на сапоги или подолы).

Другим его замечательным изобретением стал прием с длинной сухой веткой, спрятанной под штаниной и крепко привязанной к щиколотке. Резко падая на колени, он переламывал ветку с громким хрустом, после чего испускал душераздирающий вопль, неизменно привлекавший сочувственное внимание всех окружающих, тем паче если дело происходило в непосредственной близости от колес какой-нибудь телеги. Выполнив намеченное, Локк избавлялся от внимания толпы при помощи своих товарищей, которые подбегали и кричали, что отнесут его домой к матушке, а уж матушка вызовет к бедняге лекаря. Разумеется, способность ходить возвращалась к нему за ближайшим углом.

Маленький Ламора столь быстро освоил и усовершенствовал репертуар заманух, что Воровской наставник счел нужным еще раз побеседовать с ним с глазу на глаз – после того, как Локк изловчился незаметно перерезать карманным ножичком пояс у одной молодой дамы, вследствие чего с нее, на потеху честному народу, свалилась юбка.

– Послушай, Локк-в-честь-отца Ламора, – сказал старик, – на сей раз обойдемся без имбирного масла, не бойся, но мне бы очень хотелось, чтобы в своих уловках ты отказался от излишней театральности в пользу простой практичности.

Мальчишка молча смотрел на него, переминаясь с ноги на ногу.

– Ладно, скажу прямо. В последнее время заманухи выходят в город не работать, а глазеть на твои представления. Так вот, содержать собственную театральную труппу никак не входит в мои планы. Прекрати строить из себя великого актера, не заморачивай голову моим подопечным, пускай они возвращаются к своей обыденной работе.

После этого разговора какое-то время все шло тихо-гладко.

Потом, спустя без малого полгода после своего прибытия на холм, Ламора стал невольным виновником пожара в таверне «Стеклянная лоза» и непосредственной причиной страшного карантинного переполоха, едва не стеревшего Скопище с карты Каморра.

Скопищем назывался беднейший квартал на северной окраине города, обширное скопление лачуг и хибар, расположенное в широкой природной впадине, своего рода амфитеатре глубиной около сорока футов. По стенкам этой громадной бурлящей чаши теснились ряды бараков и безоконных лавчонок, развалюха на развалюхе, и змеились туманные улочки, где двум мужчинам не пройти плечом к плечу.

«Стеклянная лоза» стояла у булыжной дороги, что тянулась на запад, через каменный мост, в зеленые сады острова Мара-Каморрацца. Это было ветхое деревянное строение в три этажа, осевшее и скособоченное, с шаткими внутренними и наружными лестницами, на которых калечился по меньшей мере один посетитель в неделю. На самом деле там вовсю делали ставки, кто следующий из завсегдатаев оступится и размозжит башку на хлипких ступеньках. В таверне собирались курильщики трубок и наркоманы-гляделы, которые прилюдно закапывали в глаза свое драгоценное зелье и часами лежали во власти видений, мелко вздрагивая и дергаясь, пока другие гости заведения шарили у них по карманам, а то и использовали бесчувственные тела в качестве столов.

В один из первых дней семьдесят седьмого года Морганте маленький Локк Ламора приковылял в общий зал «Стеклянной лозы», шумно всхлипывая и шмыгая носом. Кровоточащие губы, лихорадочный румянец и синяки вокруг глаз изобличали в нем зараженного черным шепотом.

– Прошу вас, господин хороший… – прошептал он объятому ужасом вышибале; костыри, карточники, подавальщики, воры и шлюхи застыли на месте, уставившись на мальчишку. – Умоляю вас… Родители захворали… не знаю, что с ними. Лежмя лежат, я один еще на ногах стою… Вы должны… – он громко шмыгнул носом, – помочь мне! Прошу вас, сударь…

Во всяком случае, такие слова услышали бы все присутствующие, если бы вышибала не завопил во все горло: «Черный шепот! Черный шепот!», что послужило сигналом к стремительному массовому исходу из «Стеклянной лозы». В последующей панической давке маленький Ламора уцелел потому лишь, что признаки страшной болезни у него на лице ограждали надежнее щита. Игральные кости со стуком попадали на столы, карты разлетелись по полу, точно осенние листья под порывом ветра, жестяные стаканы и просмоленные кожаные кружки поопрокидывались, выплескивая дешевое пойло. Люди в бегстве своем переворачивали столы и лавки, выхватывали ножи и дубинки, чтобы подгонять недостаточно проворных. Топча недвижные тела глядел, орава человеческого отребья хлынула ко всем дверям, кроме той, у которой стоял Локк, тщетно взывая о помощи.

Когда в таверне не осталось никого, кроме нескольких стонущих (или вообще не подающих признаков жизни) глядел, внутрь прошмыгнули товарищи Локка: дюжина самых быстрых и ловких уличников, отобранных Ламорой для этой вылазки. Они мигом рассыпались по всему залу, торопливо собирая все ценное, что валялось между опрокинутых столов и за обветшалой стойкой. Здесь горсть монет, там добротный нож, тут игральные кости из китовой кости, с метками из гранатовых кристалликов. В кладовой – корзина черствого, но вполне съедобного хлеба, брусок соленого масла, завернутый в вощеную бумагу, и дюжина бутылок вина. На всё про всё Локк дал товарищам полминуты и сразу стал отсчитывать в уме секунды, стирая с лица грим. Досчитав до тридцати, он знаком велел своим сообщникам покинуть таверну.

Уже били тревожные барабаны, призывая стражу, и сквозь мерный их грохот доносились леденящие душу завывания дудок, свидетельствующие о приближении герцогских Упырей – карантинной службы.

Участники грабительского налета пробрались через толпы смятенных, испуганных обитателей Скопища и помчались домой окольными путями, кто через Мара-Каморрацца, кто через Дымный квартал.

На памяти старожилов никто еще ни разу не возвращался из вылазки с такой богатой добычей: целая груда вещей и продуктов, а вдобавок несколько пригоршней медных полубаронов, гораздо больше, чем Локк рассчитывал добыть. Он не знал, что игроки в кости или карты всегда выкладывают деньги на стол, поскольку на Сумеречном холме играть в азартные игры дозволялось только старшим и самым влиятельным детям, а Локк к числу таковых не относился.

Поначалу Воровской наставник был просто смущен и озадачен.

Но позже ночью пьяные мужики, охваченные паникой, запалили «Стеклянную лозу», и сотни жителей попытались сбежать из квартала, когда городским стражникам не удалось установить местонахождение малолетнего виновника переполоха. Тревожные барабаны гремели до рассвета, на мостах стояли заградительные кордоны, и лучники герцога Никованте, запасшись стрелами на всю ночь, несли дозор в плоскодонках на каналах вокруг Скопища.

Утро застало Воровского наставника за очередным разговором с самым младшим и самым несносным из всех подопечных сирот.

– Беда с тобой в том, Локк чертов Ламора, что ты не предусмотрителен. Знаешь, что значит «дальновидный»?

Локк помотал головой.

– Попробую объяснить. У таверны был хозяин. Он работал – как работаю я – на очень важного человека – капу Барсави. Хозяин таверны платил капе – как плачу я – за спокойную жизнь, без неприятностей. По твоей милости у него случились жуткие неприятности, хотя он исправно платил деньги и ждать не ждал ничего подобного. Так вот, возбуждение паники среди горожан и подстрекательство пьяных скотов к поджогу таверны – прямая противоположность действиям дальновидным. Ну как, догадываешься теперь, что означает это слово?

Локк почел за лучшее живо кивнуть.

– Если в прошлый раз, когда ты попытался вогнать меня в могилу прежде времени, я сумел откупиться, то сейчас, когда откупиться никаких денег не хватило бы, мне, хвала богам, и откупаться не придется – такой страшный переполох творится в городе. Ночью желтокурточники избили дубинками добрых две сотни человек, прежде чем сообразили, что среди них нет больных. Герцог подступил к Скопищу со своим чертовым регулярным войском, еще немного – и спалил бы квартал дотла. Ты, Локк Ламора, сейчас стоишь передо мной, а не плаваешь с изумленной физиономией в акульем брюхе по одной лишь единственной причине: потому что от «Стеклянной лозы» осталось только пепелище и никто не знает, что до пожара таверна была ограблена. Никто, кроме нас. Значит, мы все сделаем вид, будто никто из нас о случившемся ведать не ведает, а ты все-таки научишься осторожности, о которой я вам талдычу с утра до вечера. Договорились?

Мальчик кивнул.

– Мне нужны от тебя ловкие мелкие кражи, и ничего больше. Кошелек здесь, кольцо колбасы там. Я хочу, чтобы ты проглотил свое честолюбие, высрал его, как переваренную жратву, и на следующую тыщу лет стал обычным юным заманухой. Можешь сделать мне такое одолжение? Не воруй у желтокурточников. Не поджигай таверны. Не устраивай переполохов в городе. Притворись заурядным карманным воришкой, каковыми являются твои братья и сестры. Все ясно?

Локк снова кивнул, постаравшись принять подобающий случаю горестный вид.

– Хорошо. А теперь… – Наставник извлек из кармана почти полную флягу имбирного масла, – мне хотелось бы подкрепить свои наставления делом.

И опять какое-то время – после того, как Локк восстановил способность нормально дышать и говорить, – все шло тихо-гладко.

Но за семьдесят седьмым годом Морганте наступил семьдесят седьмой год Сендовани, и хотя Локку довольно долго удавалось скрывать свои похождения от Воровского наставника, в конце концов он, в одном совсем уже вопиющем случае, снова забыл об осмотрительности.

Когда Воровской наставник понял, что сотворил паршивец на сей раз, он отправился к капе Каморра и оформил у него разрешение на одну маленькую смерть. Однако по зрелом размышлении старик решил все-таки сперва наведаться к Безглазому священнику, движимый отнюдь не милосердием, но слабой надеждой выгадать хоть самую малость.

7

Небо уже окрасилось тусклым багрянцем, и об ушедшем дне напоминала лишь тающая золотая полоска над западным горизонтом. Локк Ламора плелся в длинной тени Воровского наставника, направлявшегося к храму Переландро, чтобы продать своего подопечного. Наконец-то мальчик понял, куда исчезали старшие дети.

Мощная арка стеклянного моста соединяла северо-западное подножие Сумеречного холма с восточной оконечностью огромного вытянутого Храмового квартала. На самом верху моста Наставник остановился и устремил взгляд на север – за окутанный мраком Тихий квартал и подернутые туманной пеленой воды стремительной Анжевины, на темные роскошные особняки и белокаменные бульвары четырех островов Альсегранте, над которыми вздымались невероятной высоты Пять башен.

Пять башен были самыми приметными сооружениями из Древнего стекла в городе, полном загадочных архитектурных изысков. Меньшая и самая скромная из них, Заревая, имела восемьдесят футов в ширину и четыреста в высоту. Истинный цвет каждой из пяти гладкостенных башен сейчас терялся в багровых отблесках заката, и паутина канатов с грузовыми клетями, протянутая между верхушками величественных строений, едва различалась на фоне рдяного неба.

– Давай постоим здесь немного, дружок, – промолвил Воровской наставник непривычно печальным голосом. – Здесь, на моем мосту. Столь мало людей ходит по нему на Сумеречный холм, что я привык считать его своим.

Ветер Герцога, весь день дувший с Железного моря, уже переменился; в каморрской ночи всегда властвовал береговой Ветер Палача, сырой и теплый, насыщенный запахами возделанных полей и гниющих болот.

– Я с тобой расстаюсь, – после долгой паузы добавил старик. – Прощай навсегда. Очень жаль, что тебе не хватает… здравого смысла, что ли.

Локк молчал, неподвижно глядя на могучие стеклянные башни. Небо за ними быстро тускнело, бледно-голубые звезды становились все ярче, и скоро последние лучи солнца погасли на западе – точно огромный глаз сомкнулся.

Однако, едва над Каморром стала сгущаться ночная тьма, в ней зародился новый свет, поначалу слабый и зыбкий. Он исходил из недр Пяти башен и полупрозрачного моста, на котором стояли старик с мальчиком, и с каждым мгновением набирал силу, разливался все шире, растекался над городом, подобный призрачному дымчатому сиянию пасмурного дня.

Наступил час Лжесвета.

И мощные стены Пяти башен, и громадные стеклянные волнорезы обсидиановой гладкости, и рукотворные рифы под свинцовыми водами моря – каждая грань, каждая поверхность, каждый осколок Древнего стекла в Каморре, каждая крупица неземного строительного материала, в незапамятное время оставленная здесь основателями города, – источали таинственный Лжесвет. Каждый вечер после захода солнца стеклянные мосты обращались размытыми полосами дрожащего света, стеклянные башни, стеклянные мостовые, причудливые сады стеклянных скульптур бледно мерцали лиловым, лазурным, жемчужно-белым, а звезды и луны тускнели в поднебесье.

То был час, когда последние дневные работники расходились по домам, ночная стража заступала в дозор и городские ворота закладывались засовами. Час потустороннего сияния, которое скоро сменится непроглядным ночным мраком.

– Ну ладно, пойдем, – наконец произнес Наставник, и они двое зашагали к Храмовому кварталу, ступая по мягкому неземному свету.

8

Двери каморрских храмов закрывались лишь по истечении часа Лжесвета, и сейчас Безглазый священник старался с толком потратить все оставшееся время, чтобы наполнить медную чашу для пожертвований, стоявшую перед ним на ступенях обветшалого храма Переландро.

– Сироты! – восклицал он зычным голосом, более уместным на бранном поле. – Не все ли мы осиротеваем рано или поздно? Увы, увы всем, оторванным от материнской груди еще в пору младенчества!

Там же на ступенях, с одной и другой стороны от медной чаши, сидели два худых мальчика в белых балахонах с капюшоном – вероятно, сироты. Они пристально следили за мужчинами и женщинами, спешащими по своим делам через квартал богов, и отблески призрачного Лжесвета горели в черных провалах их глаз.

– Увы, увы всем, брошенным жестокой судьбой в мир, где они никому не нужны! – продолжал священник. – Рабами, вот кем они становятся! Рабами, а то и хуже – игрушками для утоления низменных страстей нечестивцев и безбожников, обрекающих несчастных на постыдное, жалкое существование, в сравнении с коим даже рабская участь кажется великим благом!

Локк, никогда прежде не видевший театральных представлений и не слышавший опытных ораторов, так и замер с разинутым ртом. Речи священника дышали жгучим презрением, которое заставило бы и камень обратиться в кипящую воду, дышали страстным укором, от которого к глазам мальчика подступали горячие слезы стыда, хотя он сам был сиротой. Он бы слушал и слушал, как этот громогласный человек кричит на него.

Слава отца Цеппи, Безглазого священника, была столь велика, что даже маленький Локк Ламора уже слышал о нем раньше – об этом вот крепком пожилом мужчине, с грудью шириной с писчую конторку и грубым морщинистым лицом, с бородой, похожей на жесткую волосяную мочалку. Плотная белая повязка, закрывающая глаза и лоб; белая полотняная ряса, ниспадающая до голых лодыжек; черные железные кандалы на запястьях. Толстые цепи тянулись от кандалов вверх по ступеням, в глубину храма. Когда отец Цеппи вздымал руки, цепи натягивались почти до предела, а значит, сейчас он находился у самой границы пространства своей свободы.

По слухам, вот уже тринадцать лет отец Цеппи ни разу не ступал дальше крыльца своего храма. В знак всецелой преданности Переландро – богу милосердия, Покровителю сирых и обездоленных – он приковал себя к стене храмового святилища железныи цепями без замков и заплатил лекарю за то, чтобы тот прилюдно его ослепил.

– Покровитель сирых и обездоленных неусыпно смотрит за детьми, потерявшими отца и мать, поверьте мне! И всякий, кто не по долгу родства, но по зову сердца оказывает помощь и поддержку несчастным сиротам, благословен в его очах…

Хотя священник был в наглазной повязке, да и вообще слепым (если верить молве), Локк мог поклясться, что он повернул голову к ним с Наставником, когда они двинулись через площадь к храму.

– От чистой благости души своей они кормят и защищают детей Каморра – не из расчетливой корысти, но из бескорыстной доброты! Воистину благословенны покровители бедных, несчастных сирот Каморра! – патетическим шепотом закончил отец Цеппи.

Воровской наставник стал подниматься по храмовым ступеням, стараясь топать посильнее, дабы возвестить о своем прибытии.

– Кто-то приближается! – встрепенулся Безглазый священник. – Двое, если мне не изменяет слух.

– Я привел мальчика, о котором мы говорили, отец, – сообщил Наставник достаточно громко, чтобы слышали случайные прохожие. – Я как мог подготовил его к… гм… испытаниям ученичества и посвящения.

Священник шагнул к Локку, волоча за собой гремящие цепи. Мальчики в капюшонах, сторожащие чашу для пожертвований, едва удостоили Локка беглым взглядом и не произнесли ни слова.

– Привел, значит? – Рука отца Цеппи с пугающей точностью взметнулась вперед, и заскорузлые пальцы по-паучьи проворно пробежали по лбу, носу, щекам и подбородку Локка. – Мальчик маленький, похоже. Совсем еще ребенок. Хотя и не без характера, насколько можно судить по исхудалым чертам этого несчастного сиротки.

– Его зовут Локк Ламора, – сказал Воровской наставник. – Надеюсь, в ордене Переландро он найдет полезное применение своей… гм… деятельнейшей предприимчивости.

– Хорошо бы он был еще честным, прямодушным, совестливым и дисциплинированным, – пророкотал священник. – Впрочем, я не сомневаюсь, что за время, проведенное под вашей опекой, малыш перенял от вас все эти замечательные качества. – Он трижды хлопнул в ладоши. – Дети мои! На сегодня с работой покончено. Возьмите сосуд с пожертвованиями добрых горожан Каморра, и давайте отведем в храм будущего члена нашего ордена.

Воровской наставник потрепал Локка по плечу и энергично подтолкнул к Безглазому священнику. Когда мальчики в балахонах проносили мимо позвякивающую медную чашу, старик бросил в нее маленький кожаный кошель, после чего театрально раскинул руки и поклонился со змеиной грацией. Обернувшись напоследок, Локк увидел, как Наставник быстро удаляется прочь, широко размахивая кривопалыми руками и вольно покачивая плечами – походкой человека, избавившегося наконец от тяжелой обузы.

9

Святилище храма Переландро оказалось затхлым каменным помещением, с лужами на полу и ветхими гобеленами на стенах, проеденными плесенным грибком до дыр. Освещалось оно лишь бледным Лжесветом да слабым мерцанием матового алхимического шара, ненадежно установленного в скобе прямо над вделанной в стену железной пластиной, к которой крепились цепи Безглазого священника. В дальнем углу Локк разглядел занавешенный дверной проем.

– Кало, Галдо! – сказал отец Цеппи. – Будьте добреньки, позаботьтесь о дверях, а?

Мальчики поставили медную чашу на пол и подошли к одному из гобеленов. Совместными усилиями они отодвинули его в сторону и потянули за ржавые рычаги, скрывавшиеся за ним. В стенах святилища заскрежетал какой-то огромный механизм, и двойные двери храма, распахнутые наружу, начали медленно закрываться, скребя по каменным плитам. Когда створки наконец сомкнулись, алхимический шар внезапно вспыхнул ярким светом.

– А теперь, – промолвил священник, опускаясь на колени между грудами своих цепей, – подойди ко мне, Локк Ламора. Проверим, есть ли у тебя способности, необходимые для служения в этом храме.

Стоя на коленях, он был почти одного роста с Локком. По призывному знаку священника мальчик приблизился и выжидательно остановился. Отец Цеппи наморщил нос:

Страницы: 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

Мир меняется очень быстро. Технология просто летит вперёд. И человек не может оставаться на месте. П...
После смерти маленького сына и развода с женой Пол Лейбовиц отгородился от людей, предпочитая жить в...
Книга о молодом мошеннике, который каждодневно разыгрывает в дорогих ресторанах приступы удушья – и ...
Знакомьтесь — Корвус. Немертвый, циничный, мерзкий тип со своеобразной моралью. В прошлом наследник ...
Мечта выйти замуж за принца сбылась лишь наполовину. Он богат, но нелюбим. Более того, противен… Жиз...
Книги, включенные в серию «Великие изобретатели», – это уникальные исторические экскурсы, увлекатель...