Сын Сталина Орлов Борис

– А, Михаил. Чего пожаловал, или сапоги уже сносил?

– Нет, уважаемый Араван Аразович, вашим сапогам сноса нет. – Охранник Сталина улыбнулся. – Тут вот малец штуку одну придумал… Ну он сейчас сам всё объяснит.

– Штука простая. – Сашка шагнул вперёд и положил на узкий стол разделявший мастерскую лист бумаги. – Две ременные петли. Ремни шириной где-то в два пальца. Должны иметь регулировку по длине, и внизу петли для крепления к поясному ремню. Здесь ещё один ремешок, с регулировкой, а вот здесь, – карандаш скользил по довольно подробному рисунку, – кобура, а с другой стороны два кармашка под магазины. На кармашках никаких застёжек, магазины должны сидеть довольно плотно, и выниматься с усилием. Так же и с кобурой. Пистолет должен сидеть плотно, за счёт кожи, облегающей корпус. Нужно для начала десять комплектов.

Сапожник спокойно выслушал пояснения Александра и, сделав несколько поясняющих вопросов, посмотрел на второй чертёж.

– А там что?

– Тоже кобура, но для ношения оружия на ноге. Вот такого. – Александр выложил на стол «Браунинг FN 1910». – Но это после первого заказа.

– Срок?

– Как всегда, ещё вчера. – Александр улыбнулся и выложил на стол двести рублей. – Если не хватит, скажите, я ещё подвезу.

– Быстрый больно. – Пожилой армянин улыбнулся, и было непонятно, хвалит он Белова или ругает. – Приезжай завтра. Всё тебе будет…

Несколько дней подряд Сталин оставался ночевать в Кремле. Нити заговора разматывались не быстро и многие обрывались, едва наметившись. Но постепенно клубок разматывался, и все больше и больше врагов переставали быть тайными.

Зиновьев и Каменев активно давали показания. Ликовал Ворошилов: из его аппарата исчезли искренне ненавидимые им Тухачевский и Гамарник. Киров яростно чистил аппарат НКВД, набирая на должности коммунистов и комсомольцев из Ленинграда, да и просто – с заводов. Вернулись несколько человек, уволенных Ягодой, а еще нескольких Сергей Миронович с кровью выцарапал из других госструктур. И все это время Сталин руководил всеми этими преобразованиями. Ему было не до сна и тем более не до дачи. А потому он очень удивился, когда ему в Кремль позвонила Светлана. Удивился и даже слегка рассердился – много раз он объяснял дочери, что она не имеет права звонить ему на работу, а тем более – по прямому проводу.

Он уже хотел было отказаться от разговора, но услышал, как Светлана всхлипнула. По сердцу точно полоснули холодным лезвием: что-то случилось в семье!

– Что там у вас? – очень отчетливо произнес Вождь. – Что-то с тобой или с мальчиками? – И мысленно приготовился услышать самое худшее…

– Папа… Саша…

– Что с ним?

– У… у… уехал… в Германию-у-у-у…

– Куда?!

Иосиф Виссарионович непроизвольно махнул рукой, словно пытаясь отогнать от себя эту новость. Вытер лоб, глубоко вздохнул, успокаивая разом взбунтовавшиеся нервы, и повторил вопрос:

– Куда он уехал?

– В… в Германию, – снова всхлипнула Света. – Мне письмо оставил… тебе тоже… А сам – сам уехал… с дядей Христо…

Сталин сжал телефонную трубку так, что захрустел эбонит. Почему он не прислушался к голосу разума, который предупреждал его: нельзя доверять этим махновцам, этим абрекам из Коминтерна!

Он уже хотел сказать Светлане, что немедленно приедет, но в этот момент к нему бесшумно подошел Поскребышев и положил перед ним записку. Там твердым почерком значилось: Тов. Губкин ожидает в приемной.

– Тату, я тебя очень прошу: его письмо ко мне никому не показывай. Сейчас приедет товарищ Галет – он его заберет. А я обязательно приеду вечером…

И, не слушая больше всхлипов Светланы, он дал отбой. Повернулся к Поскребышеву:

– Вызовите ко мне Димитрова. Срочно. – Подумал и добавил: – Немедленно. А пока – пригласите товарища Губкина…

Иван Михайлович цвел, точно майская роза. Глядя на него, Сталин внутренне улыбнулся: пожилой академик только что не подпрыгивал от нетерпения и вел себя, словно гимназист, впервые пришедший в дом терпимости. Увидев Сталина, Губкин немедленно кинулся к нему, буквально крича:

– Получилось! Товарищ Сталин, получилось! Все проверили на заводе – пилотная установка работает великолепно! Немного иные выхода, но главное – работает!

– Товарищ Губкин, успокойтесь, – теперь Сталин улыбнулся уже открыто. – Что получилось, что работает, какие выхода?

Сбиваясь, захлебываясь и перескакивая с одного на другое, Губкин рассказал, что на Московском керосиновом заводе запустили уменьшенную копию промышленной установки каталитического крекинга – пилотную установку и проверили некоторые параметры процесса. Почти все получилось: выход бензина и дизельного топлива был несколько меньше того, который указал Белов, но это – ничего. Подгоним, подрегулируем, подправим, доработаем! Главное, что принцип полностью оправдался…

– Товарищ Сталин, я вас очень прошу: товарищей, которые предоставили нам эту документацию, надо обязательно наградить! Возможно, они даже не представляли, ЧТО они добыли! Но это… это – переворот! Нужно включить в план строительство подобных установок в Ярославле, Баку, Саратове и Грозном! И в Москве, разумеется!..

Глядя на восторженного академика, Сталин вдруг вспомнил данную кем-то характеристику Губкина: «Обладает исключительным чутьём на чужие идеи и без зазрения совести пользуется ими…» Если даже это и правда, то в данном случае его «исключительное чутье» только на пользу. Значит, предложения «товарища Саши» имеют большое практическое значение. Впрочем, он в этом и не сомневался…

Сталин согласился с Губкиным о необходимости включения в пятилетний план строительства подобных установок и завода по производству катализатора, пожелал академику всяческих успехов, пошутил по поводу того, что «к Новому Баку нужны и новые методы переработки нефти, ведь „топить можно и ассигнациями“[92], не так ли, товарищ Губкин?» Но мысли его были заняты уже другим: есть ли возможность вернуть Александра Белова обратно, предотвратив эту безобразную авантюру, или нет? По всем признакам – такая возможность есть. Нужно просто дать указание на границы задерживать до окончательного выяснения всех мальчишек подходящего возраста, и все. Куда он денется? Никуда он не денется. Ишь ты, Гриневицкий[93] какой нашелся!..

Проводив Губкина и пожелав ему дальнейших успехов, Сталин немедленно отдал приказ о розыске мальчика. Поскребышев связался с Кировым и передал ему распоряжение Сталина. Тот ответил, что соответствующие депеши будут разосланы в течение ближайших десяти минут, и заверил, что через границу мышь не проскользнет, не то что мальчишка. И в этот самый момент с проходной сообщили, что приехал Димитров…

– …Хотелось бы узнать у товарища Димитрова: с каких пор Коминтерн принимает собственные решения, не советуясь и не согласовывая их с всесоюзной коммунистической партией большевиков? И еще хотелось бы спросить товарища Димитрова: не слишком ли много Коминтерн взваливает на плечи одного ребенка? Коминтерн – такая слабая организация, товарищ Димитров, что не может обойтись без детей?

Димитров стоял посреди кабинета, а Сталин, не торопясь, мягко ходил вокруг него, словно бы примеряясь – с какой стороны удобнее напасть? В руке Иосифа Виссарионовича было зажато письмо Белова, привезенное Галетом. Он развернул его и прочитал:

– «Товарищ Сталин. Необходимо немедленное решение вопроса с нацистской верхушкой Германии. Наиболее целесообразно поручить это мне, как единственному профессионалу, имеющему необходимую подготовку. Внедрение – по линии Коминтерна. Доклад – по выполнении…» Ну, дальше неважно. И вот теперь хочется спросить: как это получилось, что руководство Коминтерна и лично товарищ Димитров принимают решение послать ребенка на такое серьезное задание? И отдает ли руководство Коминтерна и лично товарищ Димитров себе отчет в том, что в случае неудачи Союз ССР окажется в международной изоляции в лучшем случае? А в худшем – подвергнется международной интервенции, как государство-террорист, государство-убийца! И что ответит товарищ Димитров?

С этими словами Сталин буквально впился в секретаря Исполкома Коминтерна глазами. Димитров не выдержал и отвел глаза, но ответил твердо:

– Товарищ Сталин, это – не скоропалительное решение. Вопрос о ликвидации нацистской верхушки Германии давно и внимательно рассматривался в Коминтерне. Мы ответственно подошли к решению этого вопроса, а то, что в качестве кандидатуры основного исполнителя выбрали товарища Белова, то это, конечно, явилось несколько спонтанным, однако до недавнего времени мы не могли рассматривать эту кандидатуру, по понятным причинам.

– Товарищ Димитров, понимает, что он не на трибуне? – желчно поинтересовался Сталин. – Может быть, стоит сказать проще: увидели подходящего паренька и вцепились в него? Мертвой хваткой вцепились, волки голодные!

Димитров негромко хмыкнул:

– Да уж, паренек. На Лубянке, когда Ягоду брали, семерых завалил – моите зачита[94]! А уж на допросах…

– Вы что, допрашивали его?! – тихим свистящим голосом спросил Сталин и так, что Димитров покрылся холодным потом.

– Нет, он нам помогал допросы вести…

– Та-а-ак, – протянул Сталин. – Та-а-ак…

Он вдруг поднял голову и снова поймал взглядом глаза секретаря Исполкома Коминтерна.

– Вот что я тебе скажу, Бриллиант, – произнес он звенящим от ярости голосом. – Запомни: ты жив, пока жив Белов. Если с ним что-то случится… Если с ним только что-нибудь случится…

Он не договорил, но и без лишних слов было понятно, ЧТО случится, если…

– С ним ничего не случится, – ответил Димитров. Внешне он сохранял спокойствие, но голос его предательски дрогнул. – Он – не мальчик. Он только выглядит, как ребенок. А так он – взрослее меня. А может быть, всех нас вместе взятых, товарищ Сталин…

«Товарищ Саша им ничего определенного не сказал, – понял Сталин. – Как и обещал…» От этого стало теплее на душе, но тут же снова резануло холодом: «Мальчик… та его вторая половина… Как он посмел погнать ребенка на ТАКОЕ?! Мальчик должен был жить, играть, любить… А вместо этого он станет убивать. И какой же вырастет его вторая половина, если уже сейчас… Насколько же жесток был товарищ Ладыгин, если он… без колебания… Дети не должны делать такого!.. Ни за что!» И с этими мыслями он удовлетворенно сказал:

– Остается только радоваться, что не все такие опрометчивые, как товарищ Димитров и его товарищи из Коминтерна. Границы уже перекрыты, и Белова скоро вернут в Москву.

Димитров отрицательно покачал головой:

– Нет, товарищ Сталин, не вернут. Сегодня в шесть тридцать по московскому времени товарищ Белов вылетел на самолете в Кенигсберг…

В аэропорту Девау[95] было солнечно. Трехмоторный Ju-52 пробежал по полю, подпрыгнул, развернулся и встал. Открылась гофрированная дверь, упала на землю легкая дюралевая лесенка и по ней стали спускаться пассажиры. Первым вышел какой-то важный чин в мундире министерства иностранных дел Рейха, за ним – двое молодых людей в одинаковых костюмах и шляпах с мешком дипломатической почты. Следом спустилась целая семья: отец в строгом сером костюме и с партийным значком на лацкане, мать в лёгком платье и сын. Молодая женщина держала своего сына за руку, а тот со всем пылом юного задора тянул мать за собой. На шее юноши развевался черный галстук Гитлерюгенда, а на рукаве коричневой рубашки виднелись нашивки разведчика, штандартоносца и заместителя командира отряда. Он приветствовал таможенников и пограничников таким звонким и радостным «Хайль Гитлер!», что те невольно подтянулись и тоже заулыбались. Отец юного нациста предъявил документы, из которых следовало, что инженер Дитц, сотрудник компании BASF, пребывал в служебной командировке в России и теперь следует домой, в Нюрнберг.

– Поездом было бы удобнее, – заметил один из таможенников.

– Удобнее, – виновато улыбнулся, разводя руками, Дитц. – Но вот обещал этому нибелунгу, – он незаметно указал на сына, – что мы полетим на самолете. Если он хорошо закончит учебный год, а он закончил его так, что отказаться не было никакой возможности…

– Зигги вообще балует этого негодника, – сердито вмешалась моложавая фрау Дитц, поправляя выбившийся из-под шляпки белокурый локон. – Того гляди, сядет нам всем на шею…

Дитц покраснел и потупил голову. Таможенник, на собственной шкуре знавший, что может устроить домашний тиран в юбке, сочувственно усмехнулся и поторопился закончить все формальности. И семья, возглавляемая активистом Гитлерюгенд, проследовала на вокзал.

А в тот самый момент, когда Ju-52 катился по зеленому полю Девау, в Волынском зареванная Светлана сидела и в десятый раз перечитывала письмо от Саши… Сашеньки…

Сестренка, родная!

Так сложилось, что я должен уехать. Ты не переживай: скоро я вернусь. Просто сейчас очень надо. В Германию. Честное слово, вернусь – подарков навезу. Так что не грусти и держи хвост пистолетом. А Красному передай: будет тебя задирать – по шее получит. По полной программе.

Тетя Вера и Надмит присмотрят за тобой. Да и за всеми вами. Ваське и Артему – большой привет. Папе отдай письмо, которое я вложил в твое.

Не скучай! Ты будешь светить мне, Светка, пока я буду в этой немецко-фашистской яме. Пока.

Перед «пока» было еще что-то тщательно замазанное чернилами, но на просвет можно было прочитать «Целу..» Светлана проглотила слезы и прошептала: «И я тебя целую, Сашенька. Целую, целую, целую…»

Двухмесячная подготовка к проведению партийного съезда НСДАП близилась к завершению. Зал Луитпольда, вмещавший более шестнадцати тысяч человек, берлинские криминалисты проверили вдоль и поперёк с собаками и оставили под охраной штурмовиков, которых к открытию нагнали почти пять тысяч человек. Готовился к такому знаменательному событию и Александр, проживавший в окрестностях Нюрнберга под видом студента университета, изучающего флору и фауну альпийских предгорий. Это давало ему возможность свободно перемещаться, пока представивший свои документы в аренду студиозус наливался дешёвым пойлом и кутил с девочками в Киле.

К пятому сентября и у него и у организаторов всё было готово. Отшумел помпезный парад штурмовиков СС и СА, и в зале собралась вся верхушка Рейха, чтобы провести первое заседание, посвящённое «Съезду единства и силы», как был назван очередной фашистский шабаш.

Торжественное открытие и довольно красивое световое шоу, организованное Альбертом Шпеером, Александр наблюдал через крохотное отверстие в потолочном перекрытии, где стояли пять пятидесятилитровых баков с окисью этилена и два пятидесятилитровых баллона с кислородом.

– Всё, – Александр кивнул помощнику – пожилому немцу, работавшему в зале смотрителем систем вентиляции. – Проверяем последний раз и уходим.

Он с натугой поднял тяжёлую крышку сундука для инструментов и смёл ветошь в сторону. Там, под тряпками и фальшивым полом, находился пульт управления, сработанный в Радиоинституте РККА по его заказу.

Щелкая тумблерами по порядку, он смотрел, как загораются зелёные лампочки, и когда очередная лампочка не загорелась, перекинул выключатель вниз, но проводка шестой плети не работала. А вот это было совсем плохо.

– Чёрт, чёрт, чёрт! – выругался Белов. – Прозвонить плеть ещё можно, а вот лазить по вентиляции и ремонтировать проводку времени совсем нет.

Повисла тяжелая пауза. Было слышно лишь дыхание двух человек. Старик и мальчишка смотрели друг на друга в упор. Сашка облизал губы:

– Герр Майер, уходите. Я запущу систему вручную, – он подошёл к стене и сдёрнул кусок тряпки с ряда вентилей.

– Нет, сынок, это ты уходи, – пожилой мужчина ласково потрепал парня по встопорщенным светлым волосам. – У меня с этой сворой свои счёты. А ты ещё пригодишься нашей стране.

Размышлял Белов недолго. Он вытащил из кармана блокнот и карандаш в стальном корпусе. Вырвал листок:

– Пишите адрес семьи. Я вывезу их в Россию. Не обещаю золотых гор, но нуждаться они не будут.

Старик не стал спорить. Он проворно нацарапал на клочке бумаги адрес, Саша взял его, несколько секунд всматривался в текст, запоминая, а потом сжёг в пламени зажигалки и растёр пепел.

Обнявшись на прощание, Александр быстро, но бесшумно спустился по металлической лестнице в подвал, откуда по канализационному коллектору вышел к станции водоочистки и сел в поджидавшую его машину.

Как раз в этот момент гулко ухнуло, и в спину толкнула пусть и ослабленная расстоянием, но всё ещё жёсткая ударная волна, а над лесом поднялся дымный «гриб».

– Клаус? – Водитель был немногословен.

– Остался. Цепь взрывателей не сработала. Пришлось работать по запасному варианту, – сухо произнёс Александр, но голос его дрогнул.

– У Клауса штурмовики сына забили до смерти… – произнёс водитель и прижал педаль акселератора, разгоняя «опель-кадет» по автостраде. – Ему повезло, что он смог рассчитаться с коричневыми.

Отсчитав тридцать минут после ухода мальчишки, Клаус Майер со странной улыбкой открутил все семь кранов и включил систему вентиляции на максимальный режим. Через нестандартно широкие горловины газ вытек в зал в течение трёх-четырёх секунд. И ставя точку, техник включил рубильник аварийного освещения. Лампы, установленные по периметру зала, были заменены на такие же, но со взрывателями внутри.

Зрители в зале не успели ничего понять, как весь объём огромного зала детонировал с силой десятка авиабомб.

Мощные стены, поддерживавшие толстый и очень прочный потолок здания, дали лишние миллисекунды для детонации всего объёма смеси, и лишь потом брызнули осколками бетона и кирпича. А крыша здания, разом лишившись опоры, рухнула вниз с пятнадцатиметровой высоты на месиво из тел, хороня любые шансы на выживание.

Взрыв был такой силы, что в домах в радиусе трёх километров повыбивало стёкла, а ближний круг охраны, состоявший из штурмовиков, буквально выкосило осколками и обломками.

Но в утренней швейцарской газете, которую Белов читал в маленьком женевском кафе за завтраком, обо всех этих ужасах написано не было. И не потому, что швейцарские журналисты плохо владели пером – вовсе нет! Просто они еще не располагали нужной информацией, а потому газета сухо упоминала о какой-то «аварии в Нюрнберге, повлекшей за собой человеческие жертвы», число которых уточнялось. Мальчик отложил прочитанную газету, оставил чаевые, прикоснулся пальцами к смешной кепке с завязанными сверху «ушами» в благодарность за обслуживание и вышел из привокзального кафе.

А через трое суток он уже сидел в капитанской каюте сухогруза «Октябрь» и пил крепчайший ароматный чай из огромной жестяной кружки и закусывал настоящими одесскими баранками.

Примерно за месяц до описанных событий в здании Исполкома Коминтерна состоялась весьма важная встреча…

– …Таким образом, я считаю необходимым обеспечить операцию прикрытия для акции товарища Темного, – веско произнес Димитров. – Для Союза ССР и для Коминтерна вообще совершенно недопустимо, чтобы хоть кто-то мог связать нас с Нюрнбергским взрывом.

– Наведем тень на забор! – эхом откликнулся Христо Боев.

– На плетень, товарищ Христо, – поправил его Мануильский[96], одергивая френч. – Да, надо помочь товарищу Темному. Оптимально – организовать диверсию или теракт в прилегающих странах: Австрия, Дания, Чехословакия.

– Чехословакия отпадает, – возразил кто-то из Восточной секции. – Там сейчас много наших – не стоит дразнить собак. Могут последовать репрессии, а там осели многие из шуцбунда[97] после февральских боев[98].

– А в Дании у нас почти никого нет, – заметил Куусинен. – Датчане вообще весьма инертны…

– Австрия, только Австрия! – хором воскликнули Франц Бергер и Иоганн Дитрих[99]. – Мы готовы хоть сейчас. Там остались верные товарищи, перейти границу из Чехословакии будет несложно…

Димитров посмотрел на Мануильского, потом – на Куусинена, дождался их одобрительных кивков и повернулся к Боеву:

– Очень хорошо. Христо, я думаю, что будет полезно пойти с ними и все подготовить на месте. Сигналом к вашей операции будет акция товарища Темного…

Вторник восемнадцатого сентября в Вене начался как обычный, ничем не примечательный день. Яркое и безоблачное небо над столицей Австрии, гудки автомобилей и звонки трамваев, сверкающие витрины магазинов, окутанные облаками вкусных запахов маленькие кафе и столовые… Разве что газетчики кричали громче обычного, но в этом не было ничего удивительного: взрыв в Нюрнберге породил так много вопросов, домыслов и сплетен, что все газеты – от солидной Die Presse до бульварной Kronen Zeitung, буквально наперебой обсуждали подробности и перипетии этого события.

Около десяти часов утра в Видене[100] из трамвая кольцевой линии вышли несколько скромно, но чисто одетых пассажиров и направились в сторону вывески «Адвокат». В дверях один из них неловко замешкался, словно бы зацепился легким плащом за какую-то невидимую преграду. Он резко дернул руку, освобождаясь от досадной помехи, а его спутники уже вошли в здание и теперь поднимались на второй этаж. Отставший догнал их на лестнице, но шедший первым недовольно оглянулся и прошипел:

– Останься на лестнице, Франц.

Тот кивнул и остановился. Рука его метнулась под плащ, да так там и осталась. Остальные продолжили свой путь и распахнули обитую кожей дверь. Навстречу им поднялась было расфуфыренная секретарша, но первый коротко бросил: «К господину адвокату», и она молча села на свое место.

Посетители прошли в кабинет, где за большим столом красного дерева восседал импозантный мужчина в полувоенном костюме. Он поднял на вошедших голову, близоруко сощурился:

– Чем могу служить, господа?

– Герр Зейсс-Инкварт[101]? Господин государственный советник? – несколько иронически поинтересовался один из вошедших. – Мы к вам по делу.

– Именем социал-демократической партии Австрии, – произнес другой и выхватил из кармана пиджака пистолет.

Это послужило сигналом для остальных. Они тоже вытащили оружие, и в кабинете затрещали выстрелы. Зейсс-Инкварт был буквально изрешечен двумя десятками пуль. На стол перед залитым кровью трупом легла бумага, подписанная «социал-демократами и всеми честными людьми Австрии». Этот приговор гласил, что «палач австрийского пролетариата, эсэсовец и палач Артур Зейсс-Инкварт приговаривается к смерти».

Выстрелы еще не успели замолкнуть, когда насмерть перепуганная, обмочившаяся секретарша бросилась бежать. Ей было очень страшно, он силилась закричать, но лишь беззвучно открывала рот, словно вытащенная из реки форель. Цокая каблучками, словно сорвавшаяся с привязи коза, девушка выскочила на лестницу и тут же налетела на человека в легком светлом плаще, который стоял, загораживая собой дорогу.

– Там!.. Там!.. – с трудом выдавила из себя секретарша, взмахнув рукой куда-то в пространство.

Но человек в плаще лишь ухмыльнулся:

– Вернитесь на место, фройлян. Все в порядке…

Секретарша ахнула, прикрыла рот рукой и тоненько заскулила. В этот момент сверху вышли те, кто только что расправился с Зейсс-Инквартом. И одновременно с ними в двери на первом этаже вошел человек в полувоенной одежде, такой же, как и на покойном адвокате. Увидев на лестнице группу людей, он вскинул руку в нацистском приветствии:

– Привет, товарищи по борьбе!

Человек в плаще выхватил из-под полы пистолет-пулемет:

– Сдохни, кровавый засранец!

«Штейер-Солотурн» пропел короткую песнь смерти.

– Это – Глобочник[102]. Я узнал его! – крикнул стрелявший, не переставая нажимать на спуск. – Я видел его тогда, во Флоридсдорфе!

– Уходим! – скомандовал высокий человек в тирольской шляпе. – Заричняк[103], Гупманы – задержитесь!

Двое братьев Гупманов – Эрих и Йозеф[104], оба широкоплечие и хмурые, остановились как вкопанные. Третий – Заричняк, дернулся:

– Послушай, товарищ Корпф, это – не дело. Здесь сейчас полиции будет – не продохнуть…

Хлопнула дверь, обозначив, что последний из основной группы ушел. Тот, кого назвали Корпфом, повернулся к Заричняку:

– Конечно, – он жестко улыбнулся. – Ты ведь предупредил своих дружков из СС?

– Ты сошел с ума? – Заричняк побледнел. – Каких дружков? О чем ты говоришь?

– Ты знаешь, о чем я говорю, – Корпф сделал знак, и Гупманы разом схватили Заричняка за плечи.

– Я думаю, что Глобочник пришел сюда не случайно. Ты ведь сообщил о наших намерениях, только указал неверное время – на три часа позже. Поэтому-то эта нацистская свинья и приняла нас за своих… – с этими словами Корпф сунул руку под пиджак убитого Глобочника и вытащил пистолет.

Он дважды выстрелил в Заричняка, безвольно обвисшего в руках Гупманов, затем вытащил из кармана какую-то книжечку и сунул ее в карман убитого.

– Теперь пошли, – скомандовал Корпф.

В этот момент с улицы простучали выстрелы. Террористы выбежали из здания и увидели автомобиль, за рулем которого безвольно обмяк убитый здоровяк со шрамом на лице.

– Это инженер Скорцени, – сообщил обладатель пистолета-пулемета. – Тоже эсэсовец…

О взрыве на партийном съезде Сталину сообщили буквально через несколько часов после происшествия по дипломатическим каналам. Весь мир бурлил, обсуждая невиданное дело – одномоментную гибель всей правящей верхушки одной и весьма сильной страны, а Сталин лишь хмурился, не в силах побороть чувство глубокой тревоги за жизнь этого странного мальчишки. Да, он говорит, что ему больше шестидесяти, и ведёт он себя, как взрослый. Ну, как правило…

Иосиф Виссарионович неожиданно усмехнулся, вспомнив всегда неожиданные шалости Белова. Но здесь, в этом мире, он всё равно мальчишка. И нет у него того опыта, который есть у старших товарищей. А это важно.

– Это очень важно, – произнёс Сталин вслух и, сжимая в левой руке давно погасшую трубку, встал из-за стола, прошёлся по кабинету и остановился у окна, выходившего на кремлевский двор.

И ведь как сговорились все. Боев этот только что в рот мальчишке не смотрит. Димитров, старый подпольщик, прошедший такое, что хватит на пять биографий, предоставил в распоряжение Сашки своих лучших людей и носился по всему Союзу, выполняя заказы на взрывное оборудование. Ну ладно Димитров. Он сразу почувствовал в парне опытного варнака и быстро спелся, но вот китаец, или как там его… тибетец. Ну ведь в годах уже человек. Лет шестьдесят точно есть. И умный, и знающий, а туда же…

В тот же день Сталин отправил телеграмму с соболезнованиями в МИД Германии, а на следующий переговорил с недавно назначенным послом графом фон дер Шуленбургом о судьбе немецкого государства, немецких коммунистов и лично Эрнста Тельмана. Шуленбург не мог сказать ничего определенного относительно будущего своей Родины, но пообещал, что так или иначе примет участие в судьбе арестованных членов компартии и лично Тельмана.

– Ни для кого не секрет, господин Сталин, что коммунисты здесь ни при чём, – заметил посол, имея в виду взрыв в Нюрнберге. – Гитлер пересажал всех коммунистов, и что? Сейчас германское общество все больше и больше склоняется к тому, что этот прискорбный инцидент – дело рук иностранных разведок.

– Вот как? – Сталин был совершенно спокоен. Казалось, он даже скучал. – И кого же подозревает германское общество, господин посол? Не считают ли депутаты Рейхстага, что виновниками могут быть те, кто больше всего боялся реваншистских лозунгов покойного рейхсканцлера?

Присутствовавший на встрече нарком индел Чичерин глубоко вздохнул, поражаясь такому лихому нарушению протокола, но Шуленбург не обратил на это никакого внимания. Твердо глядя прямо в глаза Сталину, он отчеканил:

– Основным виновником мы считаем спецслужбы Французской республики, господин Сталин. Впрочем, возможно, что островитяне тоже приложили к этому руку.

Сталин раскурил трубку, предложил графу свои папиросы и неторопливо заметил:

– Английская буржуазия очень любит загребать жар чужими руками. И не в первый раз за большими преступления можно разглядеть английские уши. Но боязнь французов перед немецким возрождением и возможным реваншем…

Последние слова Сталин произнес с ТАКОЙ интонацией, что Шуленбург буквально подпрыгнул в кресле. Вечером того же дня в Берлин ушла шифровка, в которой говорилось о том, что советская разведка наверняка располагает неопровержимыми доказательствами причастности французов к Нюрнбергской трагедии…

– …Товарищ Сталин, к вам Будённый, – раздалось из интеркома, и Сталин подошёл к столу.

– Пригласи.

Двери распахнулись, и быстрым, энергичным шагом даже не вошёл, а влетел красный полководец.

– Читал? – Он бросил на стол сегодняшнюю «Правду» со статьёй о взрыве.

– Читал… – Сталин присел на стул и стал спокойно выбивать прогоревший пепел из трубки. – Я, можно сказать, её писал.

– Это как? – казак от удивления даже отшатнулся.

– А ты думаешь, чья это работа? – Иосиф Виссарионович с ленинским прищуром посмотрел на гостя.

– Неужели ИНО расстаралось? – Семён Михайлович нахмурился. – Там, конечно, лихие парни…

– Нет, не они, но копаешь близко.

– Дак… – Будённый замер от мысли, которая внезапно пришла ему в голову. – Подожди, неужели ты хочешь сказать, что…

– Что? – Сталин широко улыбнулся.

– Да нет, не может быть. – Семён Михайлович помотал головой, а потом задумался. – Или всё же он? Ну, мальчишка этот. Товарищ Белов, да? – Маршал буквально вперился взглядом в Сталина, ловя малейшие изменения в лице, и, видимо уловив что-то, буквально рухнул на жалобно скрипнувший стул.

– Скажу тебе больше, – спокойно сказал Сталин. – Там на подхвате было несколько правильных специалистов, но всю операцию он спланировал и провёл фактически в одиночку.

– Невероятно… – С остановившимся взглядом Будённый сидел, уставясь перед собой. И через несколько секунд уже осмысленно посмотрел на Сталина. – Слушай, Коба, так ему теперь орден давать нужно…

– Розг ему давать нужно, гакотсе бичи[105]! – ворчливо произнёс Сталин. – Никому ничего не сказал, тихо спелся с Димитровым и утёк. Анархист он, вот кто!

– Анархист-то он, конечно, да, – осторожно произнёс Семён Михайлович. – Но какое дело сделал, а? Ты же понимаешь, на кого в этот раз германца откармливали? А так у нас будет ещё лет пятнадцать, ну десять минимум… Да мы за это время! – Он махнул рукой, словно в ней была шашка. – Нет, ты, конечно, ему горяченьких[106] пропиши, но это же не меняет сути дела?

– Меняет, не меняет, а если он завтра побежит взрывать английский парламент? – Сталин наконец набил трубку табаком и начал её раскуривать. – У него знаешь, какой зуб на британских деятелей?

– А если у него зуб на британцев, – спокойно произнёс Будённый, – то я им что-то не завидую. – Герой гражданской войны пристукнул шашкой об пол. – Так чем ты его награждать будешь? – И, не дождавшись ответа Сталина, произнёс, глядя прямо в глаза: – Я ему, если что, свой краснознамённый маузер отдам. Заслужил.