Час новгородской славы Посняков Андрей

Таясь в тени амбара, Марьям осторожно пробралась вдоль ограды и, обнаружив небольшую калитку, затихла. Дождалась, когда стихнут вдали тяжелые шаги охранника, тихонько отодвинула засов, выскользнула на улицу и… Почувствовала у самого горла острую холодную сталь.

— И кого ты здесь ждешь? — зло прошептала по-татарски Наида!

— Никого!

Марьям попыталась перехватить руку с кинжалом, но неудачно. Теперь ждала быстрой смерти — Наида не из тех, кто отступается от своего.

Неожиданно хватка ослабла.

— Так ты собираешься бежать?

Марьям лишь слабо кивнула.

На губах Наиды заиграла довольная улыбка.

— Так беги! Постой, я помогу тебе!

Она протянула сопернице кинжал — красивый, с длинным тонким лезвием и рукояткой в виде золотой змейки с глазами-сапфирами:

— Продашь, если нужны будут деньги. Беги же! Сейчас вернется стражник!

Миг — и Марьям уже не было у ограды. Лишь ночной ветер тихо шевелил траву.

В усадьбе Софьи на Прусской деятельно готовились к свадьбе. Закупали на рынке снедь — быков, свиней целыми тушами. А уж вина — мальвазии, бургундского, рейнского — целый корабль. Веселиться так веселиться! И не три дня, неделю — как минимум.

Сама боярыня — в светло-зеленом летнике, с волосами, забранными золотым обручем, раскрасневшаяся — носилась по дому, словно юница. Сердце ее радостно билось — не только от предстоящей свадьбы. Вчера вечером сдался-таки Олег Иваныч, разрешил вынести на Совет Господ новый законопроект «О предоставлении права голоса женам новгородским». Знал, конечно, что многие против будут. Особенно церковь. Да ведь обещал когда-то.

В отличие от суженой Олег Иваныч сегодня спал долго. Утомился вчера — целый день пробегал. После заутрени читал лекции в университете. Потом присутствовал на молебне в честь первой новгородской экспедиции в Африку. Девять каравелл, выстроенных на Ладожской верфи, вышли в Балтийское море. Их целью был Золотой Берег. Золото, слоновая кость, черные рабы. Последние — неизвестно зачем. Тем не менее руководитель экспедиции боярин Симеон Яковлевич — старый авантюрист, как его называла Софья, — приказал погрузить в трюм дешевые зеркала и бусы. Для обмена в Африке. Деньги в сие предприятие вложили важные новгородские люди: Олег Иваныч, купеческий староста Панфил Селивантов, боярин Епифан Власьевич и даже сам Феофил-владыко. Взамен попросил выстроить на африканском берегу церковь. Нашлись и миссионеры — отец Иннокент и с ним два монаха из монастыря Антония Дымского. Вечером сидели по этому поводу у Панфила. Пили стоялые меды да пели песни, Олег Иваныч даже пытался играть на гуслях. Правда, неудачно. Зато уж повеселились от души — два окна разбили. Это уже под вечер, когда не так давно вернувшемуся из литовского посольства Гришане из аркебуза пострелять захотелось. Стреляли по очереди, на спор, по горшкам у забора. Как пули в окно залетели — то тайна великая.

Олег Иваныч зашевелился на ложе. Башка побаливала после вчерашнего банкета. Ага! На лавке у ложа — серебряный кувшин с квасом. Видно, суженая постаралась… А вот и сама явилась!

— Проснулся? Полдень уже.

Олег Иваныч притянул Софью к себе, обнял, погладил, почувствовав под тонкой тканью летника упругое тело. Крепче прижав, поцеловал в губы — долго, не отпуская… Стянул с боярыни летник…

— Да что ты, дел много… Ах… Погоди, хоть дверь на заложку закрою…

Так и не закрыла…

А потом, когда оба обессилели, Олег Иваныч приподнялся на локте, провел рукой по обнаженному телу боярыни.

Та улыбнулась:

— Что смотришь?

— Нравишься!

И тут — вбежал в покои Гришаня.

— Ой! — сконфузился, потом махнул рукой. — Беда, Олег Иваныч! Московский князь Иван снова собрал войско. Идет войною на Новгород! Жду тебя во дворе, господине посадник.

Так…

Олег Иваныч споро оделся. Значит, вот так. Что ж, следовало ожидать, рано или поздно.

— Откуда такая весть, Гриша? От купцов?

— От каких купцов, Олег Иваныч?! Купцов уж давно из Москвы не выпускают — по велению князя. Девчонка одна, перебежчица… Добралась вот.

— Что за девчонка?

— Помнишь, Олег Иваныч, Машу с Молоткова улицы? Ну, Феклину дочь, чернявую такую…

— А! Ту, что мы у Косого моста упустили, по твоей глупости.

— Да ладно. Ну, было, было!.. Ума не приложу, чего теперь с ней делать? Домой, к матери, она идти ни в какую не хочет, в войско просится.

— Аника-воин.

— Вот и я про то.

Заседание Совета Господ затянулось за полночь. Судили-рядили, как и где Ивана встретить. Слава Богу, уже было чем. Однако хоть и готовились к тому давно, а все ж боязно было. Силен московит, силен. Да ведь и новгородцы теперь не слабы! Наемное войско: пушкари, аркебузиры, копейщики. Ну и ополчение, само собой, да еще флот. Двадцать каравелл выстроено на Ладоге, вот бы и их использовать! Жаль, Иван по сухопутью бредет. Да так ли уж совсем по сухопутью? Послали гонца на Ладогу. Успеет ли? Должен успеть, должен.

Утомленное переходом, сверкая в оранжевых лучах солнца бликами шлемов, грозное московское войско под личным командованием Великого князя Ивана Васильевича подходило к Торжку. Словно исполинская анаконда, выползал из лесу строй ратников. Панцирные бояре в пластинчатых бронях с зерцалами, в шлемах с бахтерцами, с пиками, саблями, шестоперами. За ними дворянская конница, всадники в стеганых тегиляях, на быстрых татарских конях. На таких же конях и боевые холопы. Затем пешие воины с пищалями-ружьями да зельем на повозках. За этими повозками другие — наряд… пушки, ядра, припасы. Пушкари у Ивана Васильевича добрые, пушки надежные. Враз разобьют новгородские стены, одни камни останутся. Правда, маловато их пешим ходом тащится. Большие-то пушки как по грязи везти? Вот и не везли их — по рекам на лодьях доставляли, а где — меж рек — и волоком.

Бесконечной змеей втягивалось войско в городские ворота. Всем в городе мест не хватало, пушкари и пехота ночевали в поле, близ леса.

С утра, выйдя из Торжка, повернули на запад, к реке. Туда и должны подтянуться основные артиллерийские силы да еще дополнительные отряды — на лодьях, еще летом конфискованных предусмотрительным Иваном у купцов.

По Мсте до озера Ильмень, дальше по Волхову — таков был путь московского войска. Еще и псковичи должны ударить — именно с этой целью не так давно было отправлено в Псков посольство. Правда, пока не вернулось, да Иван Васильевич и без того не сомневался, что псковичи выступят — не могут не выступить. Если и не за Ивана, то против Новгорода — точно.

Об успехах Новгородского посольства не ведал еще Иван — агентура его вся повыловлена была, а псковичи тем не хвалились, помалкивали.

В успехе похода никто из московитов не сомневался. Будет так, как три с лишним года назад на Шелони. Даже еще хуже для новгородцев. Что у них изменилось-то за три года?

Зря так думали. В Новгороде изменилось многое. Начиная от запрета нового холопства и кабальных договоров и заканчивая открытием университета с православным богословским факультетом, между прочим. И кто теперь светоч православия — Москва или Новгород — еще хорошенько подумать надо. Далее: усилилась роль самоуправления городских концов. Да что там концов — улиц! Уличане превратились в мощную силу, имеющую представительство на общегородском собрании — вече. Вече тоже изменилось — не узнать. Не криком теперь решения принимали, а строгим подсчетом голосов — по черным и белым шарикам. Для того и урны поставили.

Вообще же, главной своей заслугой в деле безопасности Новгорода Олег Иваныч считал отнюдь не повышение авторитета разведки, не создание профессиональной армии и флота, а один маленький, казалось бы, закон, прошедший, впрочем, с трудом на Совете Господ — верхней палате новгородского парламента — веча. Закон касался смердов, свободных крестьян-общинников, чьи права на землю постоянно нарушались. Что и запретил закон. Отныне земельная собственность смердов, именовавшихся теперь «свободные земледельцы», признавалась и защищалась самим Господином Великим Новгородом. Также несколько постановлений касались свободы уличной торговли и давали ряд прерогатив мелкому торговому люду. Все эти законы направлены на одно — создать Республике мощную социальную базу. Что и сделано. И если на Шелони всячески третируемым боярами смердам было, по большому счету, все равно, кто победит, то сейчас совсем другое дело. От добровольцев в ополчение не было отбоя. Даже брали туда далеко не всех, а только прошедших в течение последнего года специальные воинские сборы.

Узнав о пути московского войска, Олег Иваныч и новый тысяцкий Игнатий Волк решили не прятаться за городскими стенами, давая возможность врагу безнаказанно жечь посады, а выйти навстречу и дать бой у Ильменя.

Иван и его воеводы тому не удивились — их войсковая разведка тоже работала неплохо. Однако московиты были поражены другим: четкостью и слаженностью новгородского войска.

На болотистой равнине близ озера Ильмень — под ногами кое-где чавкала жижа — ранним утром 21 сентября 1474 года выстроились новгородские полки.

Впереди узенькой линией — конница, раз в десять меньше, чем московская.

За нею, на флангах, в кусточках, скрытно расположилась артиллерия.

Между пушками стройными рядами каре — отряды пехоты, наемной и ополчения. И те и другие подчинялись единому командованию — тысяцкий Игнатий Волк не новичок в этих делах. Прихотливая судьба младшего боярского сына, практически лишенного наследства, помотала его почти по всей Европе, от Швеции до Швейцарии.

Пехотинцев Игнатий поставил в шестнадцать квадратов, по четыреста двадцать человек каждый. На углах квадратов — с зажженными фитилями, тщательно прикрывая затравные полки ладонями (от преждевременного выстрела), в спокойном ожидании аркебузиры.

Стороны состояли из четырех рядов пикинеров, вооруженных длинными пиками, причем наибольшая длина — более пяти саженей — у пик в последних рядах. Ощетинившиеся, словно еж, пикинеры готовились прикрывать аркебузиров и отражать атаки конницы. В середине квадрата располагались ратники ополчения: в центре — мечники, пращники, алебардщики, по краям — лучники и самострельщики.

Все ждали.

Войско Ивана Московского пошло в наступление тремя группами.

Первая — панцирная тяжелая конница под командованием знаменитого воеводы князя Дмитрия Холмского должна прорвать узкую линию новгородских рыцарей и смять, опрокинуть, уничтожить пехоту.

Войска правого фланга — легкая дворянская конница плюс союзные Москве татары царевича Данеяра — брали на себя уничтожение артиллерии, ну и затем ударили бы по новгородской пехоте с фланга.

Левый фланг — отборную конницу и тяжеловооруженную пехоту — Иван Васильевич оставил под своим командованием и, осторожности ради, решил пока в бой не бросать. Скорее всего, и не понадобится. Впрочем, на все Божья воля.

Кровавое солнце взошло над Ильменем, и черные тени воинов отразились в холодных серебряных водах. Две рати стояли напротив друг друга — Новгород и Москва. Два непримиримых врага — свобода и тирания. Силы были примерно равными, но московское войско могло быть гораздо большим. Если бы пришли псковичи. Не пришли… Если бы пришли-поддержали тверичи. Не поддержали… Если бы — ярославичи… Никого из них не было. То принесла свои плоды продуманная внешняя политика Новгорода. Правда, и новгородцам они не помогали. Что ж, можно понять, особенно псковичей. К Москве привыкли, ее боялись, а Новгород… Новгород далеко, хоть и немало там теперь учится тех же тверичей или ярославцев.

Сидя на небольшом холме, в золоченом кресле, Великий князь Московский Иван поднял левую руку и медленно опустил ее, словно открыл шлагбаум.

И сейчас же запели боевые рожки, заиграли дудки, с криком и дикими воплями московское войско бросилось вперед.

— Москва! Москва! Москва!

Новгородцы спокойно ждали. Лишь ветер развивал синие знамена с изображением Святой Софьи.

Все ближе и ближе закованные в пластинчатые латы всадники.

— Москва! Москва! С нами Святой Георгий! — кричали московиты. А некоторые кричали: — Шелонь!

Победа или смерть!

Олег Иваныч вместе с тысяцким и охраной наблюдал за ходом битвы с кручи у самого берега. Увидел, как одним ударом смели стальные московские всадники куцую новгородскую конницу — прорвали, отбросили в стороны, даже не заметив… Нет, кое-где все ж таки завязались стычки. Но основная-то масса… Боже, как же их много! Все-таки прорвались, бросились на пехоту…

И тут ударила новгородская артиллерия — с флангов, из кусточков. Словно коса по пшеничному полю, прошлись по московским всадникам каленые ядра. Много выстрелов прошло и впустую. Оно и понятно! Поди попади из пушки в скачущего во весь опор всадника.

И вот она, новгородская пехота! Вот оно, сиволапое ополченное быдло!

Из горла панцирных бояр вырвался победоносный крик. Сейчас мы вас! Растопчем, разорвем, смешаем с грязью. А пока пушкари презаряжают свои пушки, ими займутся татары да дети боярские в тегиляях. Вон они уже скачут на правом фланге.

— Москва! Москва! Мос…

Бахх!!!

…ква!

Выстрелы аркебузиров смели половину всадников. Замялись враги, закружили — не ждали такого отпора. Но быстро опомнились. Сообразили — для перезарядки аркебуз тоже необходимо время. И вот этого-то времени нужно было новгородцам не дать.

— Москва! Москва!

Оставшиеся в живых панцирники — а их все еще было довольно много, куда больше, чем новгородцев — поскакали на стройные ряды новгородской пехоты.

Раздалась команда — ряды пикинеров разомкнулись, пропустили за свой строй аркебузиров и снова сомкнулись, ощетинились пиками.

И хваленая московская конница застряла перед непреодолимой преградой! Несколько всадников с ходу налетели на пики… Другие заметались, отъехали немного назад…

Снова прозвучала команда. Пикинеры разомкнулись на два шага. И во всадников полетели стрелы!

А когда разъяренные московиты вновь перешли в наступление — снова напоролись на пики.

Вовремя сообразили — подтащили пушки. Один выстрел, второй — и вот уже в рядах пикинеров проделаны кровавые бреши. С криком, с улюлюканьем, с воплями бросились в брешь московиты:

— Москва! Москва!

Пало одно каре, второе… Остальные держали строй, что их сейчас и спасало.

— Посыльные! — щелкнул пальцами зорко наблюдающий за битвой Игнатий Волк, в легкой английской бригантине из шеффилдской стали, крытой зеленым бархатом. — Скачите на правый фланг! Пусть выпускают лучников и алебардщиков. А те не за конницей должны гоняться. Пусть займутся пушкарями. Ясно?!

— Ясно, господине!

Посыльные умчались.

И вскоре Олег Иваныч ясно увидел, как ситуация стала меняться. Все реже звучали выстрелы московитских орудий. И, кажется, пара их пушек стала стрелять совсем в другую сторону.

Олег Иваныч с уважением взглянул на тысяцкого. Игнатий Волк и выбран-то был недавно, по совету Панфила Селивантова — вон он, бьется на белом коне. Дело свое тысяцкий знал — у Олега Иваныча вполне хватило ума признать это и не вмешиваться в распоряжения командующего, даже если его приказы и казались странными. Например, строгий запрет на преследование врага. А всадники в тегилеях, казалось, этот запрет знали, потому — то отступали, то снова возвращались.

— Батюшка, разреши нашим наступать! Совсем достали, гады! — глотая слезы, бросился к тысяцкому ополченец.

— Откуда? — тысяцкий строго взглянул.

— Пятое каре. Во-он, у лесочка. Московиты попытались прорваться, да не тут-то было! А потом мы их с аркебузов да стрелами. Посланец я! Разреши, батюшка, догнать вражин да разбить!

— Чье каре?

— Командует старший дьяк Григорий Сафонов!

— Старшему дьяку скажи: если только хоть один из каре бросит строй и кинется преследовать московитов, я его пристрелю лично! Все понял?!

— Так как же, батюшка?

— И тебя с ним заодно. Ступай, исполняй, тупое полено!

— Слушаюсь, батюшка…

Ополченец быстренько скрылся в кустах.

Игнатий Волк обернулся к Олегу Иванычу:

— Того не понимают, глупые, что московиты нарочно их выманивают. А рассыплется строй — и конец. Много не навоюешь.

Олег Иваныч глубокомысленно кивнул да посетовал про себя на старшего дьяка, Гришаню. Зря ему командовать каре доверили — молод еще, горяч слишком. А тут холодная голова нужна. Как вот у Игнатия или у него самого.

Роль Олега Иваныча в развернувшейся битве была чисто представительской. Нет, конечно, можно сражаться в первых рядах да сложить со славой буйную голову. Но для того ведь много ума не надо. В трусости никто еще Олега Иваныча не упрекал, но и в глупой отваге тоже. Если бы морской бой — тут еще бы пригодился его пиратский опыт. Но в сухопутье… Да, он хороший фехтовальщик и вполне сносный аркебузир. Ан быть хорошим солдатом — совсем не то, что командовать армией. Лучше уж набраться боевого опыта у стоящего человека. А что Игнатий Волк был полководцем европейского уровня, Олег Иваныч теперь не сомневался.

Над низким болотистым берегом клубился зеленый пороховой дым. Пахло гарью. Внизу, у болота, сталкивались друг с другом полки, звенели мечи, со свистом проносились ядра. Крики ярости и отваги сливались в многоголосый гул. Шум битвы. Приглядеться — можно увидеть воинов. Вон там, на коне, кажется, Олексаха. Ну да, в желтом плаще. Опасное ему досталось местечко, так и убить могут.

А вот теперь можно и наступать! Тысяцкий обернулся к посыльным, всегда стоящим наготове со свежими лошадьми:

— Скачите! Скажите — пора! Но пусть особо не увлекаются, держат строй.

Отразив натиск врага, новгородская пехота перешла в наступление. Шли, как стояли, каре, выставив вперед длинные копья, и болотистая земля гудела под их сапогами. Разносилась удалая песня-былина, и реяло над наступающими синее новгородское знамя. Знаменосец — Демьян Три Весла, старый знакомец и мажордом Олега Иваныча, простой парень с далекого Пашозерского погоста.

— За Святую Софью! За Новгород, Господин Великий!

Рано радовались новгородцы.

Опытный воевода князь Холмский, разгадав маневр врага, приказал готовить пушки и уговорил Ивана бросить в бой левофланговую отборную конницу. Снова зазвучали выстрелы и снова в проделанные кровавые бреши устремились московские всадники в пластинчатых латах.

— Москва! Москва! С нами Великий князь, князь Великий!

Московиты перешли в контрнаступление на левом фланге, у самого озера.

Серые волны лениво бились о низкий берег, копыта коней вязли в желтом песке пляжа.

— Эх, пушки бы туда, Олег Иваныч! — воскликнул тысяцкий. — Ну где наш флот?

Олег Иваныч невозмутимо посмотрел на солнце:

— Судя по времени, уже должен бы подходить… А вон, Игнатий, взгляни-ка на озеро! Видишь, там, на горизонте, белые пятна?!

— Облака?

— Нет, паруса!

Наступающее московское войско, его элитный полк, был сметен одновременным выстрелом сотен тяжелых орудий. От адского грохота приседали кони, а свист пролетающих ядер был настолько сильным, что казалось, это стонет сама мать-земля.

— Пушки? — вздрогнул князь Даниил Холмский. — Но откуда здесь пушки? Тут же озеро!

— Новгородские корабли, княже.

— Но как они подошли?! Ведь ветер с берега?

— Они как-то умеют ходить против ветра, княже.

— А наши лодьи где?

— На дне, господине. Все потоплены разом.

Князь Даниил зашел по колено в озеро, снял шлем и, зачерпнув им воду, долго пил, не обращая внимания на взрывы, крики и смерть. Он давно привык к подобным звукам. Напившись, оглянулся, подозвал боярского сына:

— Трубите отход. Отступаем.

— Но что скажет Государь?

— Государь? Нашел полководца! — неожиданно взорвался князь. — Сейчас главное — сохранить часть войска. Понял, волчий хвост?! — Он с угрозой посмотрел на молодого воина. — Скачи же, не медли, иначе всех потеряем! Ты понял, всех!

Московские трубы гнусаво заиграли отход.

Князь Даниил Холмский нагнал Ивана Васильевича уже за озером. В окружении стольников тот понуро качался в седле.

— Я вижу, надо менять войско, князь… — хмуро произнес московский государь.

— Не только войско, — совсем тихо, про себя, прошептал Холмский. Оглянулся. А ну как услышал кто? Донесет. Затем, устыдясь своего страха, дал шпоры коню и, нагнав государя, дальше поехал рядом.

Пошел дождь — холодный, осенний, гнусный. Растянувшиеся по раскисшей дороге остатки московского войска медленно тонули в грязи.

А в Новгороде звонили колокола. Их радостный перезвон отражался от стен, поднимаясь высоко в небо. Это был звон победы, слух о которой достиг ушей новгородцев гораздо раньше победоносного войска.

Миновав заболоченные берега Ильменя, новгородские полки вошли в город через Славенские ворота.

Ликование народа достигло предела, когда у ворот, на белых конях, показались двое: тысяцкий Игнатий Волк и посадник Олег Иваныч Завойский.

— Слава! — кричали новгородцы, подбрасывая к небу шапки; весело смеялись дети, и девушки украшали воинов венками из желтых осенних листьев. — Слава!

А на Прусской Олега Иваныча ждала Софья. Едва слез с коня, бросилась на шею:

— Милый…

Олег Иваныч обнял невесту, крепко прижимая к себе:

— Ну, теперь уж за свадебку. Время есть!

Вечером к посадничьим палатам, что на вечевой площади, подошла девушка. Поболтала со стражей, пошутила. Потом попросила укрыться от дождя. Те и рады — пустили. Ну, выпивши, конечно, были. А кто в этот день в Новгороде был трезвым, исключая грудных младенцев и мертвецов на городском кладбище?! Да и девчонка, молодец, вина с собой принесла. Красивая такая девочка…

Свадьба получилась шумная. Даже слишком. Увлекшись стрельбой из аркебуз по воронам, гости продырявили крышу колокольни у церкви Ильи на Славне. Там и праздновали, в усадьбе Олега Иваныча. Епифан Власьевич — посажёным отцом. Старый боярин не участвовал в сече, годы не те — командовал стражей на городских стенах. Мало ли, вороги к городу пробьются. Слава богу, не дошло до того! Рядом с боярином — тысяцкий, Игнатий Волк, в длинном французском плаще ярко-красного цвета с широкими короткими рукавами поверх черной бархатной куртки-вамса. Возле него — лекарь Геронтий, как всегда подтянутый, изящный и немного загадочный. Во время битвы нашлось и ему дело — перевязывал раненых, не один десяток душ спас. Рядом — Панфил Селивантов, друже, Олега Иваныча собутыльник старый. Подмигивал, змей, на вино косясь, мол, продолжим и завтра! А левая рука тряпицей перевязана — задела московская сабля. Ничего, главное жив, бодр и весел, даже чересчур. Супруга Панфила, Марфа Ивановна, женщина нрава строгого, нет-нет да и наступала мужу под столом на ногу: сиди, мол, спокойно, не прыгай да за вином не тянись раньше времени.

— Эх! — наклонясь под лавку, шептал Панфил сидящему там коту. — Зря мы баб на пиры звать стали. Ой, зря! Московиты в этом вопросе, похоже, мудрее — ихние бабы на пирах во своей половине сидят, носа не кажут. Так, котище?

Кот кивал да облизывался.

— Ой, с кем это наш любезный адмирал сеньор Марейра? — тихонько спросил Олег Иваныч, кивая на португальца.

— Как это с кем? — удивился Гриша, в белом с серебряными шнурами кафтане (он был сегодня неотразим и, пожалуй, великолепием наряда затмевал самого жениха). — Это ж Маша! Ну, та самая, помнишь?

— Ах, да. Которая из татарского плена бежала и нас о московитах предупредила… А каким боком к ней наш португальский друг?

— Я бы сказал, конечно, каким, — хрюкнул смехом Гришаня, — да монашеское воспитание не позволяет. Все-таки при монастыре вырос. В общем, дело простое… В войско-то мы ее не взяли, так она, не будь дурой, попросилась к Жоакину на корабль. Сказала, что из пушки зело стрелять умеет. Жоакин ее и взял по простоте душевной. Ну, потом оказалась, что стрелять она, конечно, не умеет. Но быстро научилась. И стрелять, и ругаться! Не хуже настоящего канонира. Там и сошлась с Жоакином. Вернее, он с ней. Как увидал — говорит, словно молнией ударило, не встречал еще никого красивей.

— Ну, тут можно поспорить… Кстати, а где невеста?

— А вон идет, с Ульянкой.

Под одобрительный гул в горницу вошла Софья в белом платье с широкими рукавами. На голове изящный золотой обруч, усыпанный изумрудами. Изумруды очень подходили по цвету к ее золотисто-карим глазам, и Софья это хорошо знала.

Шедшая чуть позади Ульянка — темноволосая, голубоглазая, стройная — подмигнула Гришане: не проворонил ли место? Тот кивнул: не беспокойся, мол.

— Ну, наконец-то! — сидевший напротив Олексаха потянулся к кувшину с рейнским.

— Куда?! — осадила его дородная супруга Настена. — Подожди, пока владыка благословит да все начнут!

Зря осторожничала. Все уже давно начали…

Дня через три, несколько отойдя от последствий свадьбы, Олег Иваныч поехал на заседание Совета Господ.

Снова шел дождь. Снова промозглый и нудный. Но настроение все равно было приподнятое, веселое. Университет основали, законы нужные провели, врагов разбили! Что еще нужно? Город процветает. Его, Олега Иваныча, город. Город его друзей, жены, город их будущих детей. Слава, слава Великому Новгороду!

Благовестили колокола за мостом, на Софийской. Им басовито вторили с Торга.

Опаздываю, черт!

Олег Иваныч пришпорил коня. Рядом, по сторонам, скакала охрана.

На заседании разбирали два вопроса. Первый — о том, что делать с осужденными не так давно шильниками. И второй — каким образом официально именоваться Новгороду в пику Москве, недавно объявившей себя Руссией.

Первый вопрос вызвал у Олега Иваныча легкое недоумение. Как это, что делать с шильниками? Что суд решил — то и делать.

— Так суд-то, мести Москвы опасаясь, их легко приговорил — к ссылке! — пояснил дьяк Фрол. — То еще до Ильменской победы было. А теперь…

— Нет уж. Как суд решил, так и будет. Нечего решение отменять, не вижу смысла. А ссылка… Что ж, можно ведь в такие места сослать, что… Их ведь там трое всего.

— Двое, господине посадник.

— Как — двое?

— Одного убили недавно, аккурат перед свадьбой. Ножом в сердце.

— Расследование провели? А нож? Нож изъяли? И кого убили?

— Упадышева Митрю… Материал проверки находится у нас в приказе. И нож тоже. Кстати, вот он…

Фрол достал из-за пазухи сверток. Развернул, протянул Олегу Иванычу.

Изящный тонкий кинжал с ручкой в виде золотой змейки. Вместо глаз вставлены маленькие сиреневые камни. Сапфиры, кажется…

По второму вопросу разногласий не последовало. В официальных бумагах и во всех отношениях с иными странами Новгород получил официальное именование — Республика Руссия.

Приговоренных шильников, Явдоху с Матоней, сослали на север, на дальние острова Студеного моря. Завезли на корабле летом и бросили там, оставив мешок сухарей да со стрелами лук. Живите, ежели сможете.

Гришаня с Ульянкой поженились через месяц после Олега Иваныча. На свадьбе долго гуляли.

А Машу-Марьям увез к себе на верфь адмирал новгородского флота португальский дворянин Жоакин Марейра.

Олег Иваныч все думал — как позовут на свадьбу, что подарить им? Может быть, маленький тонкий кинжал с ручкой в виде золотой змейки с загадочными сапфировыми глазами?