Арийский миф в современном мире Шнирельман Виктор

Все эти идеи автор намеревался развивать в следующих книгах, которые были призваны, с одной стороны, доказать «славянство» многих известных своими славными культурными деяниями или завоеваниями народов древности, таких как «народы моря», филистимляне, хананеи, шумеры, «основатели древнеегипетских династий», «ярии» (так автор предпочитал называть индоариев), троянцы, варяги, вандалы, этруски, хетты (их он произвольно отождествлял с хаттами и готами), пеласги, скифы, кельты, «древние персы» и т. д.215, а с другой – развить у читателя устойчивые антизападнические настроения, в частности полностью дискредитировав реформы Петра I (Петухов 1990а: 291–293).

Одну из таких книг Петухову удалось издать в конце 1990-х гг. Исходя из научных данных о наличии догреческого субстрата в Греции и доримского в Италии, он произвольно приписал этот субстрат «русам», праславянам и назойливо навязывал читателю мысль о том, что якобы древнегреческая и древнеримская мифологии со всеми их пантеонами богов на самом деле уходили корнями к некоему «праславянскому наследию». При этом он предлагал читателю надуманные «этимологические» построения, полностью нарушавшие принятые в науке методики (Петухов 1998в). Нарушал он и логику неоязыческой историографии, изображая Троянскую войну столкновением одних «русов» с другими – участие каких-либо иных народов в этих драматических событиях древности он признавать отказывался (Петухов 1998в: 15)216. Он рисовал Золотой век временем, когда изрядную часть Евразии заселяли одни лишь «русы», создавая там высокие цивилизации и развивая шедевры устного творчества и изобразительного искусства. Никаких других «народов» в древности Петухов не обнаруживал, и откуда они взялись, оставалось неясным. Все, что он предлагал, – это давно отброшенная наукой идея механического «отпочкования» от некоего «народа-отца», которым, естественно, представлялись все те же «русы» (Петухов 1998в: 52).

По сути, Петухов, по-видимому, пытался продолжить дело Хьюстона Чемберлена, когда-то взявшего на себя миссию создания обобщающего труда по истории Европы, где он воспевал «арийцев» как создателей всех основных мировых цивилизаций, начиная с глубочайшей древности. Однако если для Чемберлена «арийцы» ассоциировались с германцами, то Петухов доказывал, что они были «русами, славянами». Другим источником его вдохновения была нетленная идея А. де Гобино о том, что причиной упадка цивилизаций была утрата «арийцами» «чистоты крови» в результате их смешения с другими группами населения. Идеи этих двух столпов классического расизма и составили стержень псевдонаучных произведений Петухова, скромно умалчивавшего о такой генеалогии своей «альтернативной истории». Напротив, в своих книгах, посвященных происхождению индоевропейцев и русов, Петухов всячески открещивался от каких-либо расистских построений и настаивал на том, что славяне были смешанным народом и что теория «избранного народа» им была чужда. Однако он не забывал подчеркивать, что они служили «гигантской колыбелью народов» (Петухов 1990а: 22, 277, 282, 286; 1998б: 230–234; 2009б: 122). Еще одним немаловажным источником его глобальной исторической конструкции была теософия Блаватской, откуда он заимствовал идею о сменяющих друг друга «расовых эпохах». Вовсе не случайно он не уставал петь дифирамбы этой концепции и называл ее «гениальной» (Петухов 2009а: 31).

Мегаломания, свойственная псевдонаучным трудам Петухова по истории «русов», достигла своих высот в его работах, вышедших в последний период его жизни в 2000–2009 гг. Тогда он замыслил издать трехтомную «Историю русов», из которой успел выпустить лишь два первых тома в своем издательстве «Метагалактика» (т. 1, 2000; т. 2, 2002). Внешне открещиваясь от «романо-германской исторической школы», которая, по его словам, подчинила себе отечественную историческую мысль, сам он следовал худшим методам этой «школы», в полную силу проявившим себя в этнологических работах конца XIX – первой половины XX в. Речь шла о моноцентризме, миграционизме и расизме, упрощавших исторический процесс и обосновывавших колониализм и расовую дискриминацию. В соответствии с этой парадигмой Петухов полагал, что любые открытия и достижения делались только в одном конкретном месте одним конкретным народом и распространялись оттуда, благодаря миграционной активности этого народа, одаривавшего своими культурными достижениями отсталых соседей. Конвергенции Петухов не признавал, зато утверждал, что каждый народ имел свой строгий набор качеств, культурных особенностей и духовных представлений, неизменно сопровождавших его в течение тысячелетий. Это касалось прежде всего главного народа-культуртрегера; другие же могли обогащать свою культуру за его счет. Иными словами, в его работах рисовалась героическая подвижническая история народа-донора, контрастировавшая с «паразитическим» образом жизни «народов-дикарей» и «народов-прилипал», которые развивались за его счет и разлагали его, приводя в конечном итоге к упадку. Теперь Петухов соглашался с тем, что термин «славяно-русы» появился в истории относительно поздно. Зато народ-донор, который он отождествил с Homo sapiens sapiens и возвел к палеолиту, получил в его книгах название «русы», причем, по его словам, речь шла об исконном самоназвании (Петухов 2001: 246; 2009а: 79; 2009б: 450).

Петухов придавал огромное значение межэтническим контактам, считая их однозначно гибельными. Дело было вовсе не в войнах и не в военнопленных, чему он отводил второстепенную роль. Гораздо опаснее ему казалась медленная инфильтрация «периферийных групп», внедрявшихся в «цивилизованное общество», навязывавших ему свою систему ценностей и тем самым подрывавших его. Такие группы, к которым Петухов относил прежде всего кочевников, якобы ничего не создавали, а лишь безжалостно разбазаривали и разрушали созданное другими. Главную роль в этих гибельных для цивилизации процессах он отводил смешанным бракам. Примечателен также его жгучий интерес к физическим особенностям народов: описывая различные группы, он никогда не забывал охарактеризовать их «антропологический тип», считая его принципиально важным и дающим ключ к загадкам истории.

Отрицая какую-либо «классовую борьбу», он видел в истории «борьбу суперэтноса творцов с предэтносами, неспособными к созиданию, но алчущими присвоить чужое». История представлялась ему борьбой разных этносов, обладавших диаметрально противоположными менталитетом и психологией (Петухов 2009а: 127; 2009б: 213). Он писал: «На наш взгляд, главное в Истории – не история государств, династий, т. е. не придворная хроника, а история этносов – их зарождение, становление, перерождение, гибель, иногда возрождение» (Петухов 2009б: 275). Соответственно, разные этносы и оценивались им по-разному – одни творили и созидали, другие – только разрушали, а потому «утверждать, что все этносы равны, что все они несут в себе равносозидающие и равноразрушающие начала, было бы антинаучно, лженаучно и просто ложно» (Петухов 2009б: 275). Мало того, из одной из важнейших книг Петухова читатель узнавал, что суть исторического процесса в Европе, начиная с эпохи Средневековья, составляла «большая расовая война», которую якобы вела «средиземноморская раса» против «русов-славян», являвшихся «истинными арийцами» (Петухов 2009б: 399)217. А в самом конце книги автор прямо заявлял, что описываемые им «русы» являлись «расой» (Петухов 2009б: 448–449).

Иными словами, Петухов возрождал классическую схему, выработанную когда-то расистами Гобино (о «вреде смешанных браков») и Гумпловичем (о «расовых войнах»), и пытался обосновать ее, используя концепцию этногенеза Л. Гумилева. Именно из последней он заимствовал такие понятия, как «суперэтнос» и «пассионарность», а также представление о том, что вековые события истории якобы объясняются местью «обиженных» своим «обидчикам». Кроме того, по примеру Гумилева он объявлял себя «этнологом» и доказывал, что именно история этносов и взаимоотношения между ними составляют суть истории. Правда, в заключительное десятилетие своей жизни Петухов подчеркнуто старался опираться на достижения современной науки, и в его последних работах уже не найти ссылок на «Влесову книгу». Теперь свои книги он подавал как «научно-популярные» и даже «научные» издания.

Взаимоотношения Петухова с наукой требуют особого обсуждения. Хотя в своей автобиографии он упоминает, что в 1980-х гг. якобы пошел на «полный разрыв с Отделением истории АН СССР»218, однако, не будучи историком, он никогда не имел никакого отношения ни к Отделению истории, ни к какой-либо организации профессиональных историков. Так что этого «разрыва» никто не заметил, кроме него самого. Однако отсутствие признания в кругах профессионалов, очевидно, было для него болезненным, и в своих «альтернативных историях» он никогда не упускал случая с яростью набрасываться на ученых, обвиняя их во всевозможных прегрешениях: недооценке «славянского прошлого», слепом следовании установкам «романо-германской школы», искажении истории в угоду неким политическим силам, сокрытии «исторической истины» от народа и пр. В частности, он укорял ученых в игнорировании разработок представителей патриотической «славянской школы» XIX в., вызывавших критику даже у своих современников, а затем и вовсе отброшенных за отсутствием научного подтверждения. Иными словами, Петухов всячески пытался представить ученых «фальсификаторами» – якобы их главной целью было утаивание исторической истины, чего от них требовали некие заинтересованные политические силы.

Себя же Петухов выставлял бескорыстным борцом за «истинное знание» и постоянно подчеркивал свой «профессионализм». На словах он всячески дистанцировался от «народной этимологии» и заявлял, что его работам она не свойственна (Петухов 2008: 274; 2009б: 30). Между тем подавляющее большинство его собственных экскурсов в лингвистику основывались именно на ней. Укоряя ученых в «искажении фактов» в угоду привходящим политическим соображениям, сам он именно этим и занимался. Например, обрушиваясь на «норманизм» за его обслуживание политических интересов219, сам он стоял на позициях дремучего «антинорманизма», пытаясь возродить аргументы 200-летней давности, диктовавшиеся именно «патриотической», а не научной позицией (Петухов 2009б: 347–441). Иными словами, он постоянно обвинял ученых в тех прегрешениях, которыми сам в значительной степени и страдал.

Правда, Петухов старался следить за научными достижениями и со временем мог радикально менять свои взгляды. Так, совершив поездку по странам Ближнего Востока, к началу 2000-х гг. он кое в чем существенно пересмотрел свои более ранние воззрения. Если поначалу он с симпатией относился к «гиперборейской идее» (Петухов 1998а: 330–334), то затем, в отличие от многих других национал-патриотов, перестал искать «арийскую прародину» на далеком Севере (Петухов 2009а: 70, 83–84)220. Не признавал он и участия инопланетян в развитии человеческой цивилизации. Чтобы придать своим новым книгам «научный облик», он тщательно изучал обобщающие труды, написанные археологами и историками, и кусками заимствовал из них научные данные, включая их в свое повествование. Поэтому в отличие от многих своих единомышленников он, как правило, давал верные описания археологических культур и их датировки. Он даже иной раз ссылался на работы ученых, хотя и не любил это делать, считая это «порочным и недопустимым в подлинной науке [методом]» (Петухов 2009б: прим. на с. 246–247). Он предпочитал ссылаться на сочинения фантаста В. И. Щербакова, имя которого в его книгах встречается много чаще.

Однако, не будучи специалистом, Петухов был не способен оценить надежность тех или иных гипотез. Так, он принимал на веру сомнительную идею археолога Г. Матюшина о связи праиндоевропейцев с геометрическими микролитами; специалисты эту гипотезу не разделяют. Кроме того, отказавшись от «гиперборейской идеи» (Петухов 2001: 342–343; 2009а: 82–87), он сохранил доверие к фантастическим рассуждениям украинского археолога Шилова о государстве Аратта, якобы возникшем еще в неолите на территории Украины; верил он и сомнительным «находкам» древней письменности в гротах Каменной Могилы близ Мелитополя (Петухов 2001: 407–409). У него также не вызывали сомнения утверждения некоторых националистически настроенных современных индийских ученых о том, что древнеиндийская (хараппская) цивилизация была создана «арийцами» и там господствовал санскрит (Петухов 2008: 397–410). На удивление, заботясь о «научности» своих произведений, он не ставил под сомнение дилетантские дешифровки Гриневича и фантастические построения Вашкевича. Зато он подчеркнуто игнорировал Аркаим, очевидно связывая его с идеей Северной прародины.

Он также делал весьма показательные ошибки в изложении научных данных (например, утверждая, что «арийцы» открыли земледелие, он в то же время этимологизировал термин «арийцы» как «орачи», то есть «пахари», не понимая, что раннее земледелие не знало никакой пахоты, а было палочно-мотыжным). В своих оценках прочитанного он руководствовался прежде всего патриотическими соображениями. Он, во-первых, тщательно отбирал лишь те факты и идеи, которые могли подкреплять его концепцию (в том числе, иногда извлекал из старых изданий гипотезы, давно отброшенные наукой), а во-вторых, давал им чудовищные интерпретации, с которыми не мог бы согласиться ни один специалист. Кроме того, Петухов активно пользовался художественным приемом повтора: чтобы убедить читателя в своей правоте, он делал ставку не на научные аргументы, а на бесконечные воспроизведения тех положений, которые казались ему принципиально важными. И не случайно свои выводы он иной раз называл не «аргументами», а «постулатами». Поэтому его «этнологические тексты» нередко напоминают шаманское действо, где автор движется по замкнутому кругу, постоянно возвращаясь к одним и тем же утверждениям.

В таких построениях Петухов видел свой патриотический долг. Происходящее в современной России он воспринимал в трагических тонах как расчленение и разграбление великой страны, которой грозили утрата независимости, вырождение и гибель. Это и заставляло его писать «подлинную историю» (Петухов 2009б: 134–135), иначе говоря, выстраивать настолько же величественный, насколько далекий от реальности миф, призванный вдохнуть в русских уверенность в себе, опирающуюся на деяния «великих предков» и представление о своей уникальной «миссии», якобы заложенной в них «Высшим Разумом Мироздания».

Наконец, древняя история была важна для Петухова не сама по себе, а в дидактических целях, чтобы предостеречь современников от трагедий и катастроф, уже не раз случавшихся в истории. В этом смысле речь нередко шла об эзоповом языке. Поэтому свое повествование о том, что происходило тысячелетия назад, Петухов перемежал с современными сюжетами, составлявшими, на его взгляд, аналогию древним процессам. При этом он фактически опрокидывал в прошлое современную ситуацию, причем осознанную с ксенофобских позиций. Например, распад СССР и сокращение территории, занятой Россией, он воспринимал как результат давления «молодых народов» на свой материнский ареал и доказывал, что это якобы постоянно происходило в течение тысячелетий (Петухов 2009б: 128–129). Фактически Петухов взял на себя роль «прорицателя-правдолюба», говорящего людям «неудобную правду», которую все другие якобы скрывают от народа. Сам он так оценивал свою общественную миссию: «Я и сам осознаю, что затронул запретные темы. Обычно нам показывают “сладкую деградацию” общества, эдакий декаданс. А я показал настоящее вырождение, причем без мата, без непристойностей, с юмором и состраданием… и, видимо, убедительно, а это потрясло и сконфузило наше либеральное общество, живущее в нирване своих “общечеловеческих” ценностей и комплексов. Нет, несмотря на сюжетные оболочки, мои романы не фантастика. Это что-то другое». По-видимому, Петухов видел себя одиноким «глашатаем истины», которую он подавал то с помощью исторических параллелей, эвфемизмов и аллюзий, а то и впрямую, вплетая критику современного общества в ткань своих якобы исторических повествований (Вельдина 2004: 7).

Обращаясь к величию Древнего Египта, он сравнивал его с современным, причем не в пользу последнего. Для него сопоставление циклопических построек, сделанных фараонами, с образом жизни современного арабского населения говорило в пользу империи. Это наводило его на печальные размышления о двух несопоставимых мирах: в одном творились великие дела, а второй погряз в торгашестве и недостоин тех величественных сооружений, которые древняя эпоха оставила ему в наследство. Причем, отождествляя древних египтян с «русами», Петухов проводил параллель с современными этническими изменениями в России и горестно рассуждал о жалкой судьбе «русского наследия», которое после ухода «русов» достается «чуждым племенам», неспособным его оценить (Петухов 2001: 268–169; 2009б: 143–144). При этом он не желал понимать, что египетские пирамиды и сфинксы относились к культуре знати и ничего не говорили о жизни простых общинников, которая была ничуть не лучше, чем у современных арабов. Народное восстание в Лагаше эпохи Саргона Аккадского напоминало ему о восстании 1113 г. в Киеве: оба этих случая давали ему повод еще раз указать на опасность, грозящую со стороны «чужаков» – торговцев и ростовщиков, от которых обществу был якобы один лишь вред (Петухов 2009б: 267). Кроме того, говоря о падении древних городов-государств и цивилизаций, Петухов не упускал возможности подчеркнуть (часто безосновательно), что они легкомысленно пренебрегали военной угрозой и не создавали мощной армии. Похоже, что и в этом он не столько пытался понять реальные исторические процессы, сколько подавал сигналы современной российской власти, которой следовало избегать ошибок древних правителей.

Гибель Шумера давала ему повод рассуждать о том, что может ожидать Россию в ближайшем будущем. И в том и в другом случае причину упадка он усматривал в приходе «чужаков-горцев» и «варваров-кочевников», постепенно вытеснивших исконное население и овладевших его достижениями (Петухов 2009б: 258–260). Теми же причинами он объяснял и упадок «ассиро-вавилонской империи», находя ей прямую аналогию в СССР с его «интернациональной властью» (Петухов 2009б: 277–278). Он даже детально останавливался на особенностях этого, на его взгляд, универсального процесса, который он оценивал с ксенофобских позиций. Едва ли не ключевым для него был термин «чужаки». Он писал о медленной инфильтрации чужаков в виде слуг, рабов, наемников, рабочих, торговцев и, что показательно для такого дискурса, «криминальных элементов». Со временем росла их численность, и они включались в общество, принося свои «вредные обычаи» (кумовство, взяточничество, клановость), что вело к распространению «чуждых норм морали». Затем они захватывали власть и заставляли местных чиновников, жрецов и интеллектуалов работать на себя, в частности переписывать историю и мифологию (Петухов 2008: 204–205; 2009а: 117–118, 127; 2009б: 258–259, 271, 305, 313). В книгах Петухова звучал и типичный для современного расизма тезис о «критическом пороге» миграции, превышение которого якобы неизбежно ведет цивилизацию к гибели (Петухов 2003: 442; 2009б: 269, 271, 306). При этом он не упускал случая отметить, что аналогичные процессы происходят и в современной России (Петухов 2009б: 273).

Еще одним важным для него термином был «интернационал», под которым он понимал сообщество пришлых торговцев и ростовщиков, заботившихся лишь о своем благополучии и не считавшихся с интересами коренных жителей. Выше мы уже встречались с использованием этого термина в ариософии и национал-патриотической беллетристике, где он неизменно связывается со злыми «космополитическими» силами, стремящимися разрушить местное общество. Действительно, именно в таком значении термин «интернационал», причем в отношении как древности, так и современности, встречался и в работах Петухова (Петухов 2008: 215; 2009а: 236–237, 431). Высшими ценностями для него были ценности национальные, тогда как интернациональный фактор вызывал лишь негативные эмоции и воспринимался как угроза.

Вся эта искусственно препарированная и донельзя упрощенная картина исторических изменений служила Петухову основанием для горького вывода о «маловариантности» истории, которая, в его изложении, в течение тысячелетий сводилась, по сути, к одному процессу – оттеснению «русов-индоевропейцев» варварами (Петухов 2009б: 280). Примечательно, что такое видение истории заставляло его относить эпоху «исторического перелома», когда звезда «русов-индоевропейцев» стала якобы клониться к закату, к 4 – 3-му тыс. до н. э. (Петухов 2009б: 237–240). А в шумерской цивилизации он усматривал «локальную деградацию суперэтноса русов на Ближнем Востоке» (Петухов 2009б: 246). Надо ли говорить, что реальная картина была совершенно иной? В этот период, во-первых, происходило становление древнейших цивилизаций, то есть наблюдался безусловный прогресс, а во-вторых, началось широкое расселение индоевропейцев по Евразии, что также не свидетельствовало ни о каком упадке.

В том, кем именно Петухов изображал мигрантов, особенно ярко раскрывается причина его жгучего интереса к физической антропологии. Начать следует с его представления об антропогенезе и процессах расообразования. Он полагал, что человек современного вида впервые возник на Ближнем Востоке в результате генетической мутации, причиной которой было мощное космическое излучение. Затем эти люди (кроманьонцы) скрещивались с обитавшими по соседству неандертальцами и синантропами, а также иными «архантропами», что в конечном итоге и привело к сложению негроидной и монголоидной рас и всего многообразия человеческих типов. И лишь жившие в Европе кроманьонцы, оказавшиеся в изоляции, долго избегали такого смешения. Это якобы помогло им выработать свой язык и необычайно устойчивые культурные традиции (Петухов 2001: 333–341; 2009а: 68–69). Именно такие несмешанные или смешанные в минимальной степени кроманьонцы и составили «суперэтнос русов», якобы послуживший стволом, от которого на протяжении тысячелетий отпочковывались самые разные народы. Такое «почкование» и смешение с другими видами или подвидами рода Homo представлялось Петухову единственными механизмами, стоявшими за процессами формирования всего физического и культурно-языкового многообразия современного человечества. Следовательно, Homo sapiens sapiens Петухов однозначно связывал с «белой расой», а формирование других рас шло, по его мнению, за счет ее скрещивания с другими более архаичными подвидами человека, которых она наделяла своими прогрессивными качествами, и прежде всего языком (Петухов 2009б: 237–238). Так «кроманьонцы» (то есть «русы») оказывались донорами, призванными облагодетельствовать все остальные группы человечества, и эту миссию «русы» якобы сохраняли на протяжении всей истории. Итак, хотя Петухов отвергал полигенизм, это вовсе не мешало ему выстраивать расистскую концепцию с присущими ей иерархией и этнорасовым неравенством.

Аналогичное генеалогическое древо Петухов рисовал и для развития языка, путая при этом гипотезу Н. Андреева о «бореальном праязыке» с идеей В. М. Иллич-Свитыча о «ностратическом праязыке». Различия во взглядах этих лингвистов казались ему малосущественными по отношению к гипотезе праязыка. Ведь, исходя из нее, сам Петухов рисовал грандиозную картину эволюции от «бореальной стадии» к «индоевропейской», которую совершали в истории «русы», «первичный суперэтнос», «главная ветвь» человечества. В итоге все сложности эволюции, о которых говорили ученые, отпадали, и процесс выглядел предельно просто: проторусы (русы-кроманьонцы) – прарусы (русы-бореалы) – русы (русы-индоевропейцы). Все, что было за пределами этой схемы, объявлялось Петуховым «боковыми ветвями» и не рассматривалось (Петухов 2001: 345–350; 2009а: 73–75). Утверждение такой приоритетности «русов» он ставил себе в заслугу, объявляя это величайшим открытием, «незыблемым постулатом», и заявляя, что никаких контраргументов, ставящих эту идею под сомнение, не существует (Петухов 2001: 349; 2009а: 76).

Если прежние поколения расистов считали заслугой «белой расы» («арийцев») образование древнейших цивилизаций, то Петухов раздвигал эти рамки и приписывал «русам» изобретение земледелия, то есть производящего хозяйства. Всем другим группам человечества он в этом отказывал. Он изображал «русов-индоевропейцев» флагманом человечества, первопроходцами, первооткрывателями и культуртрегерами, чьим культурным наследием питались все остальные. Соответственно, если «русы» представлялись ему «суперэтносом», то все остальные – «предэтносами», которым было бы суждено навсегда оставаться охотниками и собирателями, если бы не благотворное влияние «русов-индоевропейцев». Для Петухова за этим стоял не только фактор культурной немощи, а и расовый момент. Ведь «предэтносы» он связывал с «неандерталоидами», «негроидами», «синантропами» и даже «архантропами», неспособными в силу своих расовых особенностей подняться на новый культурный уровень. Путь к этому открывало только одно – смешение с «русами-индоевропейцами», причем движение по эволюционной лестнице было тем успешнее, чем выше у новой группы была доля крови «русов-индоевропейцев» (Петухов 2008: 252). Именно от «русов» такая группа и получала заряд «пассионарности». И, напротив, по утверждению Петухова, чем дальше группа отстояла от «ядра» (то есть «суперэтноса»), тем выше была степень ее «негроидности» (Петухов 2009а: 102).

Расы Петухов наделял разным менталитетом и необычайно устойчивыми культурными и поведенческими особенностями. Например, он доказывал, что, в отличие от европеоидов, негроидная и монголоидная расы сохранили наибольшее число «неандерталоидных признаков». В частности, речь шла о каннибализме, который, по его убеждению, был необычайно устойчивым признаком негроидной и, в меньшей степени, монголоидной рас (Петухов 2009а: 66; 2009б: 153–154). В другом месте он объяснял «повышенную агрессивность» кавказцев, также прибегая к ссылке на особенности их этногенеза. Якобы это объяснялось тем, что такие «реликтовые горцы» возникли от смешения русов с «архантропами-кавказоидами», обусловившего их «хищнический образ жизни» (Петухов 2009б: 296, 298). Введение института рабства Петухов объяснял деятельностью «чужаков» или, точнее, «чужаков-купцов», ибо «русы» якобы по мягкости своего характера не были способны на такое (Петухов 2009а: 230; 2009б: 325). А упадок трипольской культуры он ставил в прямую связь с тем, что трипольцы якобы смешались с негроидами (Петухов 2009б: 302).

Расистская основа такого «историко-антропологического подхода» очевидна. Она особенно ярко проявляется в том, как Петухов рисовал современные этнокультурные процессы. Он писал: «Архантропическая биомасса, размножившаяся в условиях стабильности, начала тотальное наступление как на суперэтнос, так и на еще не павшие жертвой деградации сыновние этносы, поглощая их, пожирая, превращая в аморфные симбиозные сообщества, в которых количество “трутней” начинает превышать количество производителей». И он предупреждал, что «животная биомасса» должна пожрать «ноомассу», что приведет к гибели высокого разума. Он подавал это как «объективный процесс», якобы следующий законам природы (Петухов 2009а: 403).

Еще одним «открытием» Петухова было то, что якобы древние «русы» никогда не воевали друг с другом. Им он приписывал «невероятное миролюбие». Несмотря на расселение по огромной территории от Европы до Ближнего и Дальнего Востока, они якобы оставались единой общностью и сохраняли единство языка и культуры. Разумеется, никаких научных аргументов в пользу этого странного утверждения, полностью расходящегося со всем, что известно науке о традиционных обществах, Петухов выдвинуть не мог. Зато он опирался на свои представления о современном русском народе, расселившемся по всей Евразии. Впрочем, и эти его знания оставляли желать лучшего, ибо даже в современных условиях тесных коммуникаций у разных групп русских отмечаются и диалектные, и культурные различия. Поэтому его построения опирались не столько на научные данные, сколько на хорошо известную националистическую доктрину, противопоставляющую «нас» «им» исключительно по культурно-языковому принципу. К этому Петухов добавлял еще и расовый компонент. В итоге «врагами» «русов-индоевропейцев» у него неизбежно оказывались «негроиды», «неандерталоиды», «архантропы» и, разумеется, «семиты». Правда, в отличие от расистов прошлого, Петухов избегал писать о «чистоте крови». Но ее с успехом заменяло положение о доле той или иной крови, и «стволовой суперэтнос русов» неизменно оказывался в этом отношении более «чистым», чем все его «боковые ветви» и «отводки». По утверждению Петухова, именно это и определяло его лидирующее положение среди всех других групп человечества.

Вопрос о воинственности он рассматривал прежде всего на примере Ближнего Востока. Он доказывал, что в основе вражды лежало не только различие хозяйственных систем (кочевники против земледельцев), но «этнорасовый» облик их носителей. И «чужаки», о которых шла речь выше, оказывались «иными» не только по языку и культуре, но, что было для Петухова принципиально важным, по расовым признакам. Если «русы-индоевропейцы» в той или иной степени сохраняли исконный тип «кроманьонцев», то у «чужаков» неизменно преобладали «негроидно-неандерталоидные» признаки. Например, у афроамериканцев Петухов усматривал черты «архантропов», у китайцев и мексиканцев – черты «синантропов», у англосаксов и западных европейцев в целом – черты «архантропов» и «неандерталоидов» (якобы от тех им досталась «лающая речь»), а зато у славян, прибалтов и восточных немцев – «кроманьоидную внешность». А вот семиты представлялись ему результатом смешения архантропов, неандерталоидов, негроидов и «периферийных русов-бореалов». При этом, по Петухову, русские оказывались среди тех народов, которые менее всего сохранили «архантропические признаки» (Петухов 2008: 8–9; 2009а: 67–69, 396–401; 2009б: 265).

Иными словами, Петухов рисовал русских наиболее продвинутым биологически отрядом человечества. И именно это, как он верил, неизбежно делало для них гибельными тесные контакты с «чужаками» – ведь те тут же с железной последовательностью начинали подрывать основы цивилизаций, построенных «русами-индоевропейцами». Этим он и объяснял упадок всех великих цивилизаций Ближнего Востока: якобы их создатели, «русы-индоевропейцы», были вытеснены «дикими семитами», пришедшими из Аравии. Представляя семитов плодом расовой гибридизации, он доказывал, что это само по себе автоматически исключало их из списка тех, кто возводил государства и цивилизации на Ближнем Востоке. Они даже не основали ни одного города, патетически восклицал он (Петухов 2008: 204–205, 210, 214). Что уж говорить о евреях, сыгравших, по утверждению Петухова, «значительную и даже роковую роль в судьбе цивилизации русов на Ближнем Востоке» (Петухов 2008: 246)?

Во всем этом нельзя не заметить очевидного влияния взглядов расиста Чемберлена, за сто лет до Петухова также объявившего «арийцев» создателями древних цивилизаций и объяснявшего их упадок «натиском семитов». Положив это в основу своих построений, Петухов дополнил эту схему еще одним «натиском», происходившим на этот раз в Европе, где «средиземноморцы», то есть южное население со значительной «негроидной примесью», теснили «истинных арийцев», которыми оказывались славяне. Для него «расовая борьба» выражалась не столько в противостоянии «цивилизации» «варварам», сколько в борьбе между носителями, с одной стороны, производящего, а с другой – присваивающего хозяйства. В этнокультурных терминах это выглядело борьбой «бореального индоевропейского этномассива» с «афразийским семито-хамитским этномассивом», или «суперэтноса русов» с «архантропической биомассой». Все остальные случаи конфронтации Петухов видел производными от этого глобального столкновения. Такую конфронтацию он считал «законом природы», формулируя его в дарвиновских терминах как неизбежную победу «сильнейшего и наиболее приспособленного». С чувством черного пессимизма он констатировал, что таковыми являются «семито-хамиты». И, перефразируя Ницше, нашу эпоху он характеризовал как «сумерки народов» (Петухов 2009а: 403–408). Иными словами, речь шла все о том же пугающем поколения антисемитов и переведенном в практическое русло нацистами столкновении «арийцев» с «семитами», лишь описанном несколько иными терминами.

За этой схемой прочитывалась еще одна идея, связанная с теософией Блаватской, говорившей о смене расовых эпох, о доминировании в каждую из них какой-то одной «расы» и о «реликтовых» остатках прежних рас, доживавших свой век в новую эпоху. Но Петухов делал пятую расу Блаватской «русами». Подобно ей, он позволял им смешиваться с «реликтовыми расовыми группами». Однако, как мы видели, он добавлял к этому «расовую борьбу» как причину окончания Золотого века и движения человечества к упадку в эпоху Калиюга. Иными словами, он воспроизводил типичную для эзотерики схему культурного регресса, или «вырождения» (Петухов 2009а: 32–34), причем регресс этот выражался у него в постоянном уходе «русов» с принадлежавших им ранее территорий. В эпоху распада СССР эта идея хорошо усваивалась читающей публикой.

Однако, основанная на идее цикличного развития, эзотерика не ограничивалась констатацией упадка и разложения; она давала и надежду, предсказывая наступление «новой расовой эпохи» и рождение «нового человека». Соответственно, и Петухов пытался рисовать радужную картину будущего. Он предрекал скорую гибель Запада и Востока. И лишь Россия как «генератор цивилизационно-пассионарных волн» должна была сохраниться, ибо на основе «стволового суперэтноса» «русов» неизбежно должен возникнуть новый «суперэтнос». Он положит начало «новому человечеству» (то есть «шестой расе», по Блаватской), которое будет много совершеннее нынешнего и начнет заново осваивать планету, а со временем достигнет уровня «богочеловека», что якобы изначально заложено в некой «программе Сверхэволюции», выработанной «Высшим Разумом». При этом якобы именно русским предначертана миссия вывести человечество на «уровень богов». Впрочем, поправлял себя Петухов, речь идет лишь о «российском человечестве»; всех других он представлял «обезьяноподобными людьми» и предрекал им возвращение в животный мир (Петухов 2009а: 420, 439–450).

Примечательно и то, каким языком Петухов описывал этот процесс: «Русское единящее начало интегрирует неандерталоидную абстрагированность мышления Запада и синантропическое видение Востока в планетарно-космическую Всемирную цивилизацию» (Петухов 2009а: 411). Здесь снова обнаруживаются особенности расового мышления автора: он, во-первых, тесно связывал биологический облик людей с типом мышления, а во-вторых, воспринимал различные группы человечества в виде иерархии, причем стремился максимально удалить их друг от друга, придав их различиям видовой характер. При этом русское начало прочно связано с современностью, тогда как «Запад» и «Восток» ассоциируются с пережиточными отрядами человечества, сохранившимися от прошлых «расовых эпох».

Пожалуй, никому другому из авторов-патриотов не дано сравниться с Петуховым по (псевдо)эрудиции и плодовитости, позволившими ему выстроить пусть и фантастическую, но, безусловно, грандиозную схему развития человечества. Другие разрабатывали более частные проблемы. Но при этом многие из них не оставляли попыток возвести столь же величественное древо «русской истории». И почти все они также апеллировали к эзотерике и «русскому космизму».

Миф о славяно-ариях увлекал не только неоязычников и симпатизирующих им писателей. Эта идея пришлась по душе и некоторым православным авторам. Так, православный историк и искусствовед В. Л. Махнач был убежден в том, что истоки славянской культуры следует искать у скотоводов-арийцев и пророка Заратуштры. Поэтому он следовал традиционной идее о продвижении славянских предков с юга и о постепенном заселении ими Русского Севера (Махнач 1999: 157–166; 2000: 71–85).

Свет с севера

Что бы ни говорили сторонники южного (переднеазиатского) или степного происхождения «арийцев», гораздо больше энтузиазма у современных русских радикалов, эзотериков и неоязычников вызывает идея Полярной прародины. Она излагается самыми разными авторами в сотнях публикаций, включающих как малотиражные издания всевозможных русских националистических движений и неоязыческих общин, так и общероссийские общественно-популярные журналы, а также научно-популярные произведения и художественные романы, написанные в модном стиле фэнтези. Следует отметить, что фантастическая версия, связывающая индоевропейцев с некоей Гипербореей, цивилизацией, располагавшейся якобы на Крайнем Севере, стала в 1990-х гг. необычайно популярной у русских эзотериков и неоязычников (Белов 1992 г; Донцов 1992; Асов 1994а; 1996б; 1998д: 174–183, 1999б; Глоба Т. 1993б: 79; 1994б; Глоба П. 1995; Константиновский 1994; Разоренов 1994: 47, 52; Критов 1995; Кандыба Д. 1995; Кандыба В. 1997а; 2001; Алексеенко 1997а; 1997б; Демин 1996б; 1997 г; 1997д; Хлестаков и др. 1996; Русский 1997в; Тулаев 1997а; 2011; Аринушкин, Черкасов 1998; Трехлебов 1998: 50–64; Демин В. М. 1998: 34, 68; Глоба П. 1999; [Логинов] 1999; Шамбаров 1999; Калашников 2000: 6; Хиневич 2000; Брагин 2006: 219–220. Об этом см.: Яшин 1997а; 1997б; Шнирельман 2012в). Для популяризации идеи о «нашей Арктической прародине» петербургская радикальная газета «За русское дело» даже начала с 1996 г. выпускать особое приложение под названием «Потаенное», где обсуждаются связанные с этим сюжеты (Трехлебов 1996; Разумов, Хасин 1997). Распространением таких фантазий увлекались научно-популярные журналы «Чудеса и приключения» (Струнина 1995; Грицков 1995а; Демин 1996а) и «Свет. Природа и человек» (Хлестаков и др. 1996; Бобрик 1998).

Речь идет о приполярной прародине «ариев», «славян» или «славяно-ариев» и о становлении человеческой цивилизации в результате их широкого расселения оттуда221. По этой версии, тесно связанной с эзотерическими учениями, еще в ледниковый период «белые люди» приспособились к меняющимся природным условиям, что якобы и дало им преимущество перед более специализированными «желтыми» и «черными» людьми. Сразу же после отступления ледника «белые люди», занимавшие ранее Северную Европу, начали безудержное расселение оттуда на юг и восток. В год распада Советского Союза к этому мифу одновременно обратились индолог Н. Р. Гусева (Гусева 1991а; 1994б; 1998а), инженер Г. А. Разумов (Разумов, Хасин 1991: 57–67) и горячий последователь «Новых правых» А. Г. Дугин (Дугин 1993; 1996; 1997а; 1997б; 1997в). В 1991 г. Дугин даже пытался учредить журнал «Гипербореец», хотя из этой затеи ничего не вышло.

Важным импульсом для расцвета таких взглядов стали возвращение эзотерики и традиционалистского мировоззрения. Одним из главных их пропагандистов стал старший приятель и наставник Дугина, Гейдар Джемаль, сделавшийся в 1990-х гг. активистом исламского возрождения. Он родился в 1947 г. в Москве в азербайджанской семье, имеющей корни в Нагорном Карабахе. Окончив среднюю школу на Остоженке, он затем два года учился на арабском отделении Института восточных языков при МГУ, но был отчислен за «буржуазный национализм». После этого он оказался в среде «шизоидного интеллектуального подполья» (определение Ю. Мамлеева), где изучали мистику и эзотерику в контексте идеологии Новых правых.

В 1970-х гг. Джемаль объявил себя «исламским фундаменталистом» и доказывал, что Россию, а затем и весь мир ждет судьба исламской уммы. Хотя муллы неоднократно уличали его в плохом знании ислама, он с конца 1970-х гг. стал активно устанавливать контакты с исламистами, вначале в Таджикистане, затем в Иране и на Ближнем Востоке. В 1988 г. он входил в руководство национально-патриотического фронта «Память» Дм. Васильева, но был исключен оттуда за чрезмерное умствование (Челноков 1995; Малашенко 1998: 153–155). Когда летом 1990 г. в Астрахани состоялся Учредительный съезд Всесоюзной исламской партии возрождения, Джемаль был избран координатором советского движения исламистов. Благодаря своим широким зарубежным контактам он вскоре стал московским представителем Всемирной ассамблеи людей дома пророка – международной организации мусульман-шиитов, а также вошел в международную Исламско-арабскую народную конфедерацию, в которой состоит, в частности, радикальная «Хизболла». Тогда же Джемаль основал Исламский комитет в Москве и стал его бессменным лидером.

В идейном плане Джемаль придерживается программы Исламско-арабской конфедерации, ставящей задачу глобального распространения ислама и видящей своим главным противником США. Никаких общечеловеческих ценностей она не признает. Зато речь идет о стратегическом партнерстве исламских фундаменталистов с Россией, что, правда, требует от Москвы отказа от ее «прозападной ориентации». Пытаясь соответствующим образом повлиять на российских политиков, Джемаль долго занимался выработкой того, что он называл «новым идеологическим штампом» (Челноков 1995).

Свои взгляды, идущие во многом от традиционализма Рене Генона, Джемаль пропагандировал в 1980-х гг. в самиздате, а затем изложил на конференции русских националистов 26 мая 1990 г.222 Там он говорил о «сакральной географии» и пытался привязать к ней Россию как «Северную Евразию». По его словам, «традиция говорит о том, что Евразия представляла собой территорию, на которой находилась одна из примордиальных империй, империя, предшествовавшая, по-видимому, Атлантиде, империя Рам, и уже в наши, более поздние времена, на протяжении последних нескольких тысяч лет, Евразия была покрыта империями, как своеобразными островками “затонувшей” империи Рам, затонувшего духовного континента, который оставил своеобразные осколки твердыни некой интегральной власти, начиная от Рама и кончая Китаем». Россию он изображал наследником «этой колоссальной воли к власти».

Представления профессиональных историков о мировой истории, которые, разумеется, разительно отличались от его собственных, Джемаль отвергал как «профанические». Зато он подхватывал евразийскую схему, настаивавшую на прямой преемственности от империи Чингисхана до СССР. Он рисовал вековой конфликт между традиционализмом, «ориентированным на эссенциальный порядок духа», и «властным творчеством», связанным с «доминацией субстанциональных ориентаций и традиций». Придавая этому конфликту географическую направленность, он изображал его как противостояние Востока и Запада. В духовном же плане он видел в нем оппозицию монотеизма, или «авраамической традиции», империостроительству, или «неоязычеству». На удивление, он подавал «авраамическую традицию» как «зерно арийской традиции», «наследие белых арийских предков» атлантического или атланто-гиперборейского корня. Воспроизводя учение австрийских ариософов, имевшее явные антисемитские коннотации, он рисовал движение этой древней духовной традиции с севера на юг в зону обитания семитских племен, якобы находившихся «в латентном состоянии». Позднее человечество погрузилось в кризис и возникло «противостояние между волей к империи и волей к истине». Центром этого противостояния Джемаль назвал Россию, «наследницу империи Рам» (Джемаль 1992). Тогда главным врагом ислама он объявлял неоязычество, отождествляя его с институтами западного общества (Колпаков 1996). Вскоре Джемаль утратил интерес к такой версии истории, однако она была с благодарностью подхвачена многими русскими националистами.

Некоторым авторам ассоциация «ариев» с «белыми людьми» кажется недостаточной. Им требуется уточнений, и они безоговорочно называют «ариев»… прямыми предками русских. «Арии – древнейшее имя русских», – заявляет один из них (Абрашкин 1999: 91). «Арии», или «арийцы», появились на небосклоне радикального русского национализма далеко не случайно. Идеологи этого движения полагают, что разбудить массы и вовлечь их в активные политические действия невозможно, не воздействуя на воображение людей с помощью героических образов. Однако эти образы они ищут не в русской истории, а связывают их с идеей сверхчеловека, идущей от Ницше и в свое время нещадно эксплуатировавшейся нацистами. Говорится о «героическом стиле», который должен быть присущ новой русской национально ориентированной элите. В поисках этого стиля такие авторы и обращаются к арийской идее и к фантазиям о «Северной Прародине – Гиперборее» (Елисеев 1995в: 9). Миф о «русских-арийцах» приобрел необычайную популярность у русских радикалов. В частности, он пришелся по душе лидеру Русского национального единства А. Баркашову, который, недолго думая, отождествил ариев с «Белой Расой», а русских представил как «наиболее прямых генетических и культурных потомков арийцев» (Баркашов 1993а).

Не разделяя идеи о Северной прародине, известный художник И. С. Глазунов также участвует в популяризации откровенно расистского мифа о «белой арийской расе» и ее наиболее славных представителях, славянах, и даже требует вернуть им почетное звание создателей Ригведы и Авесты (Глазунов 1996, № 4: 197–198, 206)223. «Арийский миф» был, как мы уже знаем, подхвачен русскими астрологами Павлом и Тамарой Глоба, которые объявили прародиной ариев якобы затонувшую Арктиду, а Южный Урал сочли едва ли не центром Земли. Одновременно миф о предках-арийцах, расселявшихся из сердца Евразии и основывавших древнейшие цивилизации Старого Света, понравился некоторым российским политикам (Баков, Дубичев 1995: 23–29)224, бизнесменам (Суров 2001: 146. О нем см.: Емельяненко 1994) и пропагандистам «русской цивилизации», в частности бывшему специалисту по политэкономии, а ныне любительнице «русской цивилизации» И. В. Можайсковой, приписавшей ей «гиперборейские арийские корни» (Можайскова 2001. Ч. 1: 464–485). Можайскова не упустила случая напомнить о славном Аркаиме и «стране городов», где якобы родились индуизм и зороастризм (Можайскова 2001. Ч. 4: 55–56)225.

Большой интерес для нас представляют взгляды москвича А. К. Белова, бывшего руководителя Московской славянской языческой общины и неизменного лидера Национального клуба древнерусских ратиборств (Белов 1992 г). Подобно многим другим своим единомышленникам, он верит в силу национального мифа (Белов 1996) и всеми силами сам пытается его создавать. Отождествляя ругов, россов, росомонов, этрусков, руян и варягов друг с другом, он еще в начале 1990-х гг. заявлял, что все они выросли из некоего мощного праславянского суперэтноса, причем объявлял русь более ранним образованием, чем славяне. Индоевропейцев он связывал с кроманьонцами, санскрит представлял языком неолитической Европы, «славянизм» выводил напрямую из культуры шнуровой керамики и боевых топоров эпохи бронзового века, по ведомой одному ему причине причислял к «шнуровикам» трипольскую культуру более раннего времени и без тени сомнения писал о «трипольской государственности». Веру в Троицу («Трибожие») Белов безапелляционно возводил к неолиту, «периоду единых европейских вед», и обвинял христианство в плагиате и искажении этой «великой идеи». Все это делалось для того, чтобы проследить непрерывное развитие «русского этноса» едва ли не с палеолита и представить язычество бесценным знанием, намного превосходившим современную науку. Действительно, раз кроманьонская культура развивалась десятки тысяч лет, а современная цивилизация много моложе, рассуждал автор, следовательно, уровень достижений первой был, несомненно, на порядок выше (Белов 1992 г: 38; 1995: 32. Ср. также: Серов 1992).

В книгах Белова до сих пор можно найти утверждение о том, что «арийцы» обладали некими «высокими знаниями» задолго до иудаизма и христианства, причем последние якобы завладели этими знаниями, обобрав «арийцев» (Белов 2007: 23, 26, 33–34). Следовательно, остается лишь заклеймить христианство, жестоко и бездумно исказившее или погубившее «древнее арийское наследие». В концепции Белова находит место и идея о передвижениях «ариев» с севера, с Северного Полюса (Белов 1992 г: 11, 47).

Похоже, арийская тема его не отпускала, и в 1999 г. он написал роман, посвященный героической жизни Индры. Он показывал того вождем древнего племени, впоследствии обожествленным за свои великие деяния. Для автора этот роман был своеобразным философским манифестом, способным, на его взгляд, стать «источником системных понятий русской ариософии» (Белов 2000: 5). О том, что замысел романа был связан с русской идеей, говорилось и в аннотации: «Тема арийства, насыщенная подлинно научными исследованиями и разработками, позволяет, вопреки предвзятому мнению, расширить границы исторического самоопределения русского народа, обогатить его духовно-нравственный строй». И хотя, как утверждал автор, роман основывался на ранних гимнах Ригведы и, тем самым, не имел отношения к русскому народу, «идеальным типом арийца» он называл именно русских. Отмежевываясь от взглядов на арийцев, господствовавших в Третьем рейхе, он заявлял, что якобы нацисты искали «арийцев» вовсе не там, где следовало. Ему казалось несомненным, что именно русские более всего соответствуют идее Ницше о сверхчеловеке и, мало того, именно «славянская идентичность» была близка «зороастрийским арийцам». Последних он связывал со «скифским стандартом андроновской культуры» (хотя андроновская культура не имела ничего общего со скифами). Наконец, со ссылкой на неназванных ученых (за ними читается образ Н. Р. Гусевой, которую автор считает «виднейшим ариософом советской школы») он утверждал, что русский язык настолько близок раннему санскриту, что «мы и сейчас могли бы понять друг друга» (Белов 2000: 5–6).

Подобные идеи автор вкладывает в уста некоего «ученого», который, кроме того, подчеркивает связь изначальных «арийцев» с «белой расой» и «белыми приоритетами». Этот «ученый» также называет «арийцев» «предтечей мировой культуры» и создателями древнейших цивилизаций, включая шумерскую и древнеегипетскую. В частности, по его словам, именно «арийцы» принесли в Шумер «основы религиозного мировоззрения», якобы содержавшегося в Ригведе «за три тысячи лет до Библии». При этом «ученый» сетует на то, что в Индии и они сами, и их культура переродились и утратили самобытность (Белов 2000: 10–18). Белову приходится по нраву и идея, согласно которой, будучи в Месопотамии, иудеи всемерно пользовались наследием «арийской культуры» (Белов 2000: 468). А «арийские достоинства» он связывает с кровью, тем самым демонстрируя склонность к расовому подходу. Мало того, он утверждает, что таков естественный порядок, ибо якобы «природа разделила одни творения рукой благостной, другие – пагубной» (Белов 2000: 544, 577).

Специалист без труда обнаружит в этом подходе не только искажения известных исторических фактов, натяжки и передержки, но и очевидное сходство с «арийским мифом», созданным Чемберленом, получившим широкое хождение в нацистской Германии и развивавшимся затем Ю. Эволой. Автора романа это сходство, похоже, тоже смущает – «ведь это сочетается с фашистскими идеями» (Белов 2000: 18). Однако признавать порочность изложенной концепции он не намерен. Его лишь заботит то, каким образом ее можно донести до читателя.

Несмотря на то что действие романа происходит много тысячелетий назад на «арийской прародине», автор нагружает исконных «арийцев» теми проблемами, которые заставляют его сегодня тревожиться за судьбу русского народа. Речь идет о падении рождаемости и о приходе новых неарийских кланов, вытесняющих «арийцев» с насиженных мест и объявляющих самих себя «арийцами». При этом пришельцы якобы пользуются всеми достижениями «арийцев», ибо это проще, чем производить самим. Мало того, якобы мечтая закабалить «арийцев», демон создает «священные письмена», чтобы овладеть Словом и заставить их замолчать226. В другой более поздней книге Белов пишет об этом еще откровеннее. Там он представляет современные массовые миграции сознательно организованной «этнической экспансией», ставящей своей целью «создание многочисленных влиятельных диаспор». По его словам, за последнее десятилетие мигранты «осуществили тотальное демографическое переустройство российских регионов», что якобы является частью «исламской революции». Иными словами, мигрантов он приравнивает к чеченским боевикам и видит в них боевые порядки «бойцов ислама», замышляющих сделать из России новый «Халифат» (Белов 2003: 35–46). За всем этим прочитывается современная антииммигрантская риторика, квалифицирующаяся сегодня как «культурный расизм».

Обрисованные процессы якобы и в прошлом, и ныне ставили и ставят «арийцев» на грань выживания. И автор доказывает, что, чтобы сохраниться, надо крепить единство, создать единый народ, выбрать вождя и обрести глубокие знания. А чтобы вождь был недоступен критике, следует объявить его богом.

В свой роман автор включает ряд важных для него политических идей. Ему претит идея социального равенства, якобы подброшенная людям демоном. Для него идеи равенства и братства, смирения и покаяния являются «гнилой моралью». Зато его идеалом служит кастовое общество, где касты отличаются профессиями, поведением и мировоззрением. Главной кастой ему видятся «воины» («кшатрии»), под которыми в сегодняшнем мире понимаются все силовые структуры, и он требует уважительного отношения к ним как к особо важному классу (в этом нельзя не заметить влияние Эволы). Их-то он и представляет «национальной элитой», которой должно служить государство. По сути, он не прочь ввести военную диктатуру, ибо порядок ценится им выше свободы и демократии. Одновременно он воспевает войну, якобы идущую во благо обществу227.

Иными словами, Белов стоит за иерархическое, корпоративное и милитаризованное общество, которое когда-то пытались строить итальянские фашисты под началом Б. Муссолини. Кроме того, чтобы побудить людей к активности, он доказывает, что демон живет только их равнодушием, нерешительностью и глупостью. В рассмотренном романе политические идеи явно превалируют над описанием обрядов и культуры. Очевидно, этим и определяется та «русская ариософия», которую мечтает создать автор.

Сходная мифологическая модель воссоздается и петербургскими неоязычниками-«венедами» в их журнале «Волхв» и газете «Родные просторы». Здесь, с одной стороны, воспроизводятся давно устаревшие теории XVIII–XIX вв., отождествлявшие скифов, сарматов, киммерийцев, фракийцев, роксоланов со славянами; в частности, отстаивается идея о доисторической славянской письменности, едва ли не древнейшей в мире. С другой стороны, популяризируются идеи украинского националиста-эмигранта Ю. Г. Лисового о славной истории восточных славян в первобытную эпоху.

Одновременно разрабатывается циклическая концепция истории, по которой славяне якобы покинули исконные прибалтийские земли 4000–4500 лет назад и переселились в Индию. Там они стали «ведистами» и зачинателями высочайшей культуры, с которой и вернулись позднее на территорию будущей Европейской России. Это «венеды-вентичи», широко расселившиеся в Северо-Восточной Европе и по Балтийскому побережью, причем следы их будто бы встречаются и в других районах Европы. Праславяне якобы создали блестящую варненскую культуру на Балканах в 4-м тыс. до н. э., которая, помимо всего прочего, якобы дала миру древнейший алфавит. От «праславян-киммеров» происходили будто бы и финикийцы, якобы не имеющие ничего общего с семитами, но зато давшие начало русским поморам. От этих же киммеров пошли не только русские племена, но и гунны, болгары и даже… кхмеры. Эта концепция стремится к политической актуальности, настаивая на том, что славяне поселились в Прибалтике раньше финно-угров. Здесь же находят место и рассуждения Щербакова о славном Асгарде и асах, что говорит о том, что русские националисты широко обмениваются информацией и быстро подхватывают и развивают идеи друг друга. Но журнал «Волхв» идет еще дальше Щербакова, объявляя славянином первого египетского фараона Нармера и заявляя о близком родстве между славянами и айнами Японии. В этой версии славяне, в отличие от народов Запада, представляются носителями вечного мира, и выражается уверенность в будущем «мировом объединении славян» и в том, что «возродится Россия – мать будущей Великой цивилизации славян» (Милов 1991).

Постепенно аппетиты петербургских неоязычников растут. Теперь праславянам приписывается уже не только создание древнейшего алфавита, но и выработка религиозных ведических систем, послуживших основой индуизму, брахманизму, буддизму и зороастризму; греческая и римская цивилизации представляются ответвлениями славяно-русского язычества; к славянам причисляются шумеры Южной Месопотамии, которые объявляются отважными землепроходцами и мореходами, достигшими в древности Индокитая, Японии и даже Америки. С русами ассоциируются и создатели мегалитических культур первобытной Европы. Утверждается, что почти все народы Европы и Передней Азии сложились на славянском субстрате, ибо все важнейшие достижения человечества (включая и алфавит) якобы восходят к балканской энеолитической варненской культуре, будто бы славянской по происхождению. В частности, говорится о том, что будто бы праславянская письменность «киммерица» дала начало шумерской клинописи и прафиникийскому письму. Славянами, по этой версии, оказываются и скифы, и гунны, и древние римляне, а источником таких представлений служит «Влесова книга». Не остается в забвении и палестинская проблема: отстаивается уже известная нам идея о том, что и в Палестине исконным населением были славяне, от смешения которых с якобы родственными финикийцами произошли хананеи, «предки современных палестинцев». Появление древних евреев в Палестине рассматривается соответственно как акт агрессии против «славян».

Совершив все эти подвиги и распространив высокую культуру едва ли не по всему миру, славяне в конечном итоге вернулись в Северное Причерноморье. Но когда-то «это был огромный народ, рассеянный по всей Европе, по берегам Азии и Африки», который «уже за 2500 лет до Колумба и др. открыл все “неизвестные земли”, чувствовал себя везде дома». Он гостеприимно принимал в свою среду любое другое племя, но ответом всегда была неблагодарность, стремление закабалить или даже истребить его (Милов 1993).

Какие бы невзгоды ни обрушивались на голову этих скитальцев-русичей, они всегда оставались солнечными и жизнерадостными, ибо являлись внуками Солнца. Культ Солнца лежал в основе исконной веры русичей, якобы позволявшей им жить в гармонии с окружающим миром. Прибегая к характерному приему народной этимологии, один из неоязыческих авторов даже настаивал на том, что термин «культура» означает не что иное, как «культ Ра» (Лебедев 1991). При этом для него не имело значения и то, что термин «культура» пришел в русский язык из латыни, и то, что Ра был богом солнца в Древнем Египте и не имел никакого отношения к верованиям древних славян. Много важнее ему представлялось доказать «светоносную сущность нашего Отечества», в чем он исправно следовал за Скурлатовым, а косвенно – за ариософами, также писавшими о «светоносности арийцев».

Все упомянутые идеи составляют основу ведического учения, целенаправленно создававшегося в 1990-х гг. Безверхим и его учениками и последователями, учения, в основу которого были положены русский этноцентризм и мегаломания. Что же представляет само это учение? Его содержание излагалось в одиннадцати «книгах волхвов», публиковавшихся в журнале «Волхв». Среди них – «История религии», «История философии», «Физика», «Социология», «Антропология» и ряд других. Рассмотрим здесь «Философию истории», написанную самим кандидатом философских наук В. Н. Безверхим (Безверхий 1993). Надо сразу отметить малую самостоятельность этого сочинения. Например, одна из центральных, принципиально важных для понимания ведического мировоззрения глав (гл. 3), составляющая шестую часть книги, была полностью заимствована у известного нам автора-почвенника середины XIX в. Е. И. Классена (Классен 1861: 14–38), почему-то очень полюбившегося русским мифотворцам-националистам.

Опытный глаз без труда обнаружит также заимствования из сочинений Скурлатова, Емельянова, Щербакова, Знойко, Чивилихина, Гриневича и ряда других писателей-фантастов, причем Безверхий не утруждал себя ссылками на них. Зато он не забывал отметить сходство своей концепции с идеей Гитлера о том, что великие нации погибают по одной простой причине – «из-за утраты чистоты расы» (Безверхий 1993: 90). По его собственному мнению, «коллективная душа кровнородственного сообщества (моноэтнического концентрата) создает цветущие модели культуры, а если моноэтнический концентрат находится в изоляте, побуждает членов сообщества к завоеваниям. Завоевания других народов и спокойная жизнь в благоустроенном государстве разбавляют концентрат иными этносами и ублюдками, что приводит к гибели моделей культуры». Иными словами, этнос возникает из «концентрации в изоляции»; «разбавленный иноэтническими включениями этнос разваливается, погибает», и люди, «утратившие чистоту крови», уже не могут составлять единый народ (Безверхий 1993: 3, 91–92). Для Безверхого и его последователей, «народ представляет собой популяцию (генетическую единицу)» (Волхв 1995). Корни этой нехитрой расовой схемы также можно обнаружить у Классена (Классен 1854а: 55), хотя тот и не опускался до расизма. К ней-то и сводилась вся «философия истории» Безверхого. Ее-то он и пытался подтвердить фактами из истории различных, преимущественно древних, этносов.

В своей книге автор объявлял человеческую историю «историей, прежде всего, белых людей» (Безверхий 1993: 93), бывших создателями культуры и культуртрегерами: «Созданная белыми людьми культура усваивается желтыми людьми, деградирует у черных людей и разрушается у ублюдков». Кого же автор зачислял в категорию «белых людей» и как он мыслил себе их историю? Основной ствол «белых людей», по его мнению, был представлен следующей преемственностью: шумеры, хетто-троянцы, этруски, скифы, сарматы, русские, а к его ответвлениям относились греки, римляне, немцы, англичане, которым тем самым отводилось место «младших братьев» (Безверхий 1993: 3).

По Безверхому, «белые люди» со временем образовали шесть рас, из которых старшей была, естественно, «арийская», а самой молодой – «балтская» (Безверхий 1993: 5)228. Позднее, чтобы не обижать арабов, к ним была добавлена седьмая, семитическая, раса (В твердыне 1995: 2). Автор подчеркивал, что в каменном веке культура «белых людей» намного превосходила аналогичную культуру «желтых». Затем он переходил к краткому описанию действительно высокоразвитых культур позднего неолита и энеолита Юго-Восточной Европы. Их создателей он без всякого на то основания, подобно уже известным нам авторам, отождествлял с «венедами», то есть славянами (а славяне, в его понимании, – это только русские). Тем самым, славяне этой эпохи оказывались в его изложении на голову выше других обществ. В частности, он повторял утверждение о возникновении алфавитного письма уже у трипольцев. Так «венеды» становились первыми на земле искусными металлургами, умелыми гончарами, укротителями диких лошадей (Безверхий 1993: 5–7)229.

Затем начинаются дальние переселения их отдельных групп, несущих культуру всему остальному миру. Они якобы устремляются в Малую Азию, а через нее – в Месопотамию, где теснят «черных людей» и создают древнейшее государство. Этим нехитрым приемом шумеры отождествляются с «венедами-славянами». Позднее «арийцы-венеды» завоевывают Индостан, покоряя местных «черных людей» и устанавливая там кастовый строй, «чтобы не смешиваться с черными людьми». На востоке культура венедов распространяется якобы до Китая, оказав «благотворное влияние на культуру яншао». Иными словами, «венеды» расселяются едва ли не по всему Старому Свету («от Атлантики до Урала»), причем на юге их владения охватывают Малую Азию, Палестину и Египет (Безверхий 1993: 7–9). Затем, как уже отмечалось, автор включал в свой опус главу из сочинения Классена, где говорилось о прародине славян в предгорьях Гиндукуша и об их последовательных миграциях оттуда в сторону Передней и Центральной Азии и Европы вплоть до Балтийского побережья. Автора не смущали противоречия между этой концепцией и тем, что он писал выше о прямо противоположном направлении миграций. Здесь он следовал уже известной нам «модели блудного сына», получившей широкое хождение среди русских националистов и не только у них230. Текст же Классена был ему важен для утверждения мирового приоритета «славянской» религии, якобы введенной Заратуштрой.

Далее события развивались по наезженной колее: «венедами» (то есть славянами) последовательно оказываются хетты (автор почему-то отождествляет их с хаттами, которые на самом деле относились к иной языковой семье и имели иное происхождение), троянцы (автор ошибочно отождествляет их со славянами), скифы (на совести автора остаются сведения о том, что скифы называли себя «русскими» и что их власть простиралась до Китая), сарматы, «турано-пелазги – наши предки», этруски. В ту отдаленную эпоху ареал славян якобы охватывал колоссальную территорию. Автор, например, утверждал, что «под воздействием скифов возникли первые государственные образования в Корее, Японии и Вьетнаме» (Безверхий 1993: 39) и даже «Германия времен Карла Великого была сплошь славянским пространством» (автору было как будто неведомо, что уже в эпоху Юлия Цезаря значительная часть Центральной Европы была заселена германцами). Характерное отражение в работе автора находил давний спор русских шовинистов с немецкими за приоритет: автор утверждал, что «у немцев нет праязыка… и нет германской пракультуры» и что «немцев сотворила и искусственно обособила в отдельный народ католическая церковь» (Безверхий 1993: 81).

В чем же Безверхий видел подтверждения своей расовой концепции? Изрядно потрудившись над сравнением исторического пути разных народов, он «находил» всего лишь два примера ослабления древних государств якобы из-за смешения коренного населения с чужаками. Так, он объяснял упадок Хеттской державы «семитизацией» (кого автор считал источником семитизации, остается неясным, ибо ни о каких сколько-нибудь массовых переселениях семитов в Анатолию во 2-м тыс. до н. э. говорить не приходится) и крушение Римской империи – смешением с «инородцами» (отметим, что смешение было едва ли не перманентным процессом на Апеннинском полуострове, где еще до возникновения римской государственности жили различные по происхождению племена, включая этрусков, и имелись греческие колонии) (Безверхий 1993: 32, 74–75). Как бы то ни было, других примеров в древней и средневековой истории Безверхий не находил. Не слишком ли мало для столь ответственной теории?

Впрочем, Безверхий зато обнаруживал вредоносных «ублюдков». Так он называл индусов, возникших от смешанных браков ариев с местными аборигенами в Индии, а также евреев (он упорно называл их не иначе как «жидами»), якобы появившихся от смешения «белых людей – гиксосов» с «черными египтянами» (Безверхий 1993: 94–95. См. также: Талдыкина 1993: 7). Здесь Безверхому чувство меры уже полностью отказывало. Неужели он забыл свое собственное утверждение о том, что кастовый строй предохранял от смешения (Безверхий 1993: 8)? Или все же не предохранял? И как быть с блестящими культурами Индии периодов раннего железного века и эпохи Средневековья? Или они были созданы не индусами? Совершенно очевидно, что за эвфемизмом «индусы» скрываются цыгане, которые и вызывали у Безверхого отвращение.

Более интересен вопрос о евреях, изображающихся русскими радикалами врагом номер один. Безверхий не гнушался никакими приемами, чтобы унизить евреев и продемонстрировать опасность общения с ними. Ему казалось, что для этого достаточно изменить цвет кожи у египтян (которые на самом деле в большинстве своем относились к восточносредиземноморскому типу европеоидной расы) и объявить гиксосов «венедами» (наиболее правдоподобная научная гипотеза связывает гиксосов с местным семитоязычным населением Палестины). Безверхий повторял уже известную нам легенду о том, что Палестина изначально была заселена разными группами «венедов» – вначале хананеями, затем к ним прибавились филистимляне. От последних она якобы и получила свое название «Опаленный стан». Равным образом Иерусалим будто бы изначально имел название «Русска оселя» и был заложен неким Кияном, а Сион происходит от «Сиян-горы». Излишне говорить о том, что все эти фантазии, почерпнутые главным образом из писаний Емельянова (1979: 15–16), не имеют никакого отношения к действительности. Но для Безверхого они служили важным доказательством будто бы извечного стремления евреев поработить русских (Безверхий 1993: 33, 58–59, 96).

Впрочем, из его книги явствовало, что вредоносны не только евреи, но и семиты в целом. Здесь Безверхий шел даже дальше своего кумира Гитлера, отличавшего евреев от семитов-арабов, открыто симпатизируя последним (Wistrich 1991: 253; Лакер 1994: 169). По словам Безверхого, семиты никогда не отличались творческой активностью, но зато чинили вред окружающим народам и заимствовали у них, прежде всего у «венедов», культуру. Так, они участвовали в разгроме Шумера (Безверхий 1993: 11–12), раздували вражду между хеттами (Безверхий 1993: 30), разлагали римское общество (Безверхий 1993: 73), а евреи пытались подчинить Русь силой (Хазарский каганат) или путем ее христианизации (Безверхий 1993: 46–49). И «венеды» по мере сил сопротивлялись этой напасти: царь хеттов выдворил ассирийских купцов из страны, а вавилонский царь (оказывается, тоже «венед»! – В. Ш.) осуществлял карательные экспедиции против Ассирии и Иудеи (Безверхий 1993: 30, 36). Вся сомнительность такой интерпретации истории, вдохновленной расистскими чувствами автора, очевидна. Откуда проистекала его зоологическая ненависть к евреям, становится ясно из следующего пассажа: «Потомки хазарских жидов – жиды-ашкинази – в 1991 году, заключив Беловежское соглашение, разрушили империю славян, создававшуюся более 1000 лет» (Безверхий 1993: 47). Вот она, ниточка, прочно соединяющая в глазах русских антисемитов хазарский эпизод с современностью. Безверхому был нужен внешний враг, его патриотические чувства не могли смириться с тем, что что-то неладно внутри российского общества, и он находил самое легкое решение, подхватывая давнюю традицию антисемитизма.

Мало этого, за «происки евреев» достается и христианской церкви, которая, по мысли автора, изначально служила в их руках орудием против русского народа, погубив «прекрасную идеологию, записанную в наших древних книгах». Выясняется, что князь Владимир сам был «евреем» и получил на Западе инструкции, как подорвать оплот арийской идеологии231. Более того, оказывается, накануне христианизации евреи намеренно ввели на Руси культ грубых идолов и кровавых жертвоприношений, чтобы затем бороться с этим культом и насаждать «рабскую идеологию христианства». В этом как будто бы выражалась их месть за разгром Хазарии (Безверхий 1993: 48–49. См. также: Белов 1992в: 387; Путинцев 1993; Перьков 1995: 7; Данилов 1996: 90). Кстати, развивая эти странные идеи, в частности об отсутствии у «венедов-славян» кровавых культов (здесь он повторяет «Влесову книгу»), Безверхий не видел никаких противоречий с тем, что несколькими страницами ниже он же прославлял культ черепов и охоту за головами у кельтов, в которых он видел ближайших родичей «венедов» (Безверхий 1993: 54).

Трудно не заметить в этой идеологии разительных параллелей с нацизмом. Не случайно Безверхий был буквально зачарован образом свастики и везде, где возможно, отмечал ее наличие в древних культурах (Безверхий 1993: 10, 57, 67). Впрочем, всем нынешним неоязычникам свойственно подчеркивать значение свастики как арийского или, уже, славянского символа солнца и добра (Бойков 1992; Из глубины… 1993; Болотов 1993; Антоненко 1994: 30; Авдеев 1994: 48–49; Именослов 1994: 59; Глоба Т. 1994а: 32–33; Платов 1995а: 161; 1995б: 91; Кандыба Д. 1995: 115; Кандыба В. 1997а: 8, 90; Комлев 1995; Колосов 1995: 9; Скуратов 1995: 33; Данилов 1996: 61, 69–70, 88; Бобрик 1998: 70; Истархов 2000: 140–142; Суров 2001: 382–400)232. К свастике неравнодушны и другие радикальные русские националисты, например А. П. Баркашов, который, тем не менее, стремится ассоциировать себя с православием (Баркашов 1994а: 64–66; 1997). Так как свастика по своему происхождению связана с дохристианской и нехристианской символикой, склонность Баркашова к православию следует считать не более чем политическим жестом. По своему мировоззрению он как был, так и остается неоязычником. Не случайно языческий смысл свастики РНЕ постоянно подчеркивается одним из его поклонников (см.: Тарунин 2009). То же отмечали и последователи А. Хиневича (Хиневич 1999б: 176–177).

Что же касается раннесредневековой восточнославянской и древнерусской традиций, то для них свастика никогда не служила сколько-нибудь значимым символом (Лесман 1999). В славянской культуре можно найти множество разных символов, но даже в качестве символа солнца свастика была далеко не единственной – имелись и другие еще более популярные, например разнообразные виды крестов, в том числе заключенных в круг (Берегова 2007)233.

Правда, сегодня некоторые авторы пытаются утверждать иное, обрушивая на читателя массу несистематизированной информации об использовании свастики в разные эпохи в различных районах мира, даже не пытаясь проводить контекстуальный и типологический анализ, обсуждать хронологию и исторические связи, исследовать различные смысловые значения (Хиневич 1999б: 155–184; Кутенков 2008; Тарунин 2009). Примечательно, что, пытаясь найти свастику у древних славян, Р. Багдасаров приводит лишь единичные примеры, причем, вопреки ему, не все они связаны именно со славянами (Багдасаров 2001: 179–180).

Первым из национал-патриотов, кто попытался реабилитировать свастику, был В. К. Демин, редактор монархической газеты «Земщина». Начав свою статью гимном Кресту как важнейшему христианскому символу, ниже Демин объяснил, что под Крестом имеется в виду свастика, которая якобы почиталась христианами с древности. Тогда этот символ называли «гаммированным крестом», и он якобы символизировал Христа распятого или Христа-победителя. Кроме того, демонстрируя свою «эрудицию», Демин доказывал, что якобы все язычники от Адриатики до Тихого океана широко использовали символ свастики. Где-то он вычитал, что, по преданию, Ной оставил сыновьям символы: шестилучевую звезду – Симу, а крест с загнутыми концами – Иафету. Якобы именно поэтому свастика стала едва ли не главным символом у потомков Иафета – индоевропейцев, или арийцев. Но те впали в язычество и забыли древний смысл символа. Однако после распятия Христа именно они стали истинными христианами. Вместе с тем у «белой расы» символ свастики сохранился, хотя она и распространилась далеко за ее пределы.

Показывая, что значение символа в истории менялось, Демин доказывал, что потомки Авраама отказались от веры в Творца и шестилучевая звезда превратилась у них в «печать антихриста», в символ борьбы Сатаны против Бога. Якобы в этом и состоял смысл Второй мировой войны, которая велась «евреями и демократами» против свастики. Поэтому Демин обрушивался на хулителей креста и сетовал на то, что на Параде Победы в 1945 г. воины бросали «немецкие знамена с крестом» к мавзолею, в котором он видел «алтарь Сатаны». Не нравилось ему и то, что солдат-освободитель в Берлине был изображен попирающим разбитую свастику. Примечательно, что его статья начиналась рисунком крупной левосторонней свастики, в которую был вписан Георгий Победоносец, повергающий змея в прах. Впрочем, Демин сетовал на то, что нехватку знаний ему приходилось компенсировать интуицией. Но он подчеркивал, что «нам заповедовали опираться на веру, а не знания» (Демин 1993). И хотя Демин протестовал против германской монополии на свастику и щедро одаривал «все арийские народы» правом на ее использование вместе с приданием ей своей смысловой нагрузки, в своей ненависти к «иудеям» и «масонам» он демонстрировал типично нацистское понимание значения свастики. И действительно, вскоре он откровенно выразил свои симпатии Гитлеру и всему нацистскому движению, одобрив их деятельность и приписав проведение геноцида «мировому кагалу». Теперь он уже прославлял «Крест», то есть свастику, как «символ защиты христианства и белых народов» (Демин 1994). Вслед за ним реабилитацией свастики занималась петербургская антисемитская газета «Наше Отечество» (1996, № 63), а затем к этой сомнительной игре присоединился «Русский вестник» (Плахотнюк 2000).

В свою очередь, рассматривая вопрос о популярности свастики и об использовании ее русской императрицей в начале XX в., П. И. Кутенков вовсе не задается вопросом об очевидной связи этого с теософией и оккультизмом (Кутенков 2008: 94), к которым царица питала пристрастие (Rollin 1939: 61–62, 70). А его вывод о тесной связи свастики с древней культурой восточных славян и о непрерывности этой традиции остается голословным и не опирается на глубокие исследования.

Лишь Р. Багдасаров уделяет определенное внимание контексту и вариативности значений символа свастики, но и он, похоже, верит, что когда-то она имела одно-единственное значение, связанное с некой исконной традицией (Багдасаров 2001: 56–59, 73). Правда, касаясь более поздних эпох, он справедливо предупреждает против того, чтобы связывать свастику с одной лишь индоевропейской традицией (Багдасаров 2001: 110). Примечательно, что даже Н. Р. Гусева отдала дань восхищения свастике, упомянув и ее восьмилучевую неоязыческую разновидность (Коловрат). Но, связывая свастику с индоевропейцами, она отметила ее популярность у доарийского населения хараппской цивилизации (Гусева 2010: 154–160).

В выступлениях против свастики такие авторы вслед за А. Баркашовым (Баркашов 1997) усматривают зловредное посягательство на «веру и народную культуру» и упорно не хотят учитывать борьбу с реально существующим неонацизмом (см., напр.: Хиневич 1999б: 183–184; Багдасаров 2001: 18–21; Кутенков 2008: 18–22; Тарунин 2009: 227, 327, 447–448, 451–452). Показательно, что в германском нацизме Кутенков видит исключительно попытку «разрушения славянской культуры» и уничтожения ее носителей. Похоже, что об антисемитизме и уничтожении еврейского народа он ничего не знает (Кутенков 2008: 205–206). Зато он верит в то, что нацистские злодеяния будто бы осуществлялись под руководством неких «черных магов» (Кутенков 2008: 217–219). Отвергая идею Ф. де Соссюра об отсутствии непременной связи между знаком и объектом и тем самым отрицая возможность переосмысления знака (Кутенков 2008: 11), этот автор обходит вопрос о том, какое значение придавали свастике германские нацисты и какое сегодня ей придают неонацисты. Игнорируя современные политические реалии, он ратует за всемерное включение свастики в учебную программу, и в РГПУ, с которым связан автор, это, похоже, действительно происходило (Кутенков 2008: 34).

В целом знания таких авторов о далеком прошлом оставляют желать лучшего. Об этом говорит хотя бы тот факт, что все они без должной критики принимают идею об «арктической прародине индоевропейцев» (Багдасаров 2001: 59–66; Кутенков 2008: 100, 157; Тарунин 2009: 178). В целом их построения грешат массой ошибочных положений. Так, Кутенков сочувственно воспроизводит мнение о том, что якобы древнегреческая и древнеримская культуры были «порождением древнеславянской цивилизации». Это мнение он приписывает «ученым», правда, в качестве таковых у него фигурируют лишь Гусева и Жарникова, а также вологодский бизнесмен М. Суров. Он также ошибочно включает этрусков в число предков славян (Кутенков 2008: 96, прим. 12; С. 144). Кроме того, археологические культуры, которые он считает, безусловно, славянскими, не всегда являются таковыми. Этническая атрибуция некоторых из таких культур остается спорной. Наконец, придавая свастике едва ли не ключевую роль в восточнославянской культуре, он вовсе не рассматривает ее соотношение с другими важными знаками и символами. Все это говорит о том, что он находится под большим влиянием современной паранаучной литературы. Действительно, он, например, ссылается на сомнительную книгу К. Быструшкина о «космологии» на Аркаиме, а также на публикации инглиистической церкви А. Хиневича. Он без всякой критики цитирует и другие сомнительные издания.

Другой самодеятельный автор, А. Тарунин, всячески обличая советских ученых, всецело полагается на «интуитивный метод исследования» (Тарунин 2009: 33, 313). Обнаруживая свастику во многих культурах мира (причем даже там, где ее нет), он утверждает, что она всегда являлась «арийским символом» и повсюду ее разносили «наши предки – индоевропейцы». Он утверждает, что свастика связана с «древнерусской ведической традицией» и якобы близка народному духу. В своем стремлении показать разнообразие свастичных изображений Тарунин даже воспроизводит серию свастик, придуманных Хиневичем, но без упоминания его имени. Автор клянется в своей любви к свастике, симпатизирует РНЕ и без всяких комментариев помещает в своей книге эмблему белых расистов – White Power (Тарунин 2009: 21)234. Этот вологодский автор был связан с местным бизнесменом Суровым и, требуя реабилитации свастики, по сути воспроизводил его взгляды.

О каком именно «добре» идет речь в связи со свастикой, нетрудно убедиться, ознакомившись с нынешней деятельностью неонацистов или расистскими теориями того же Безверхого. Реабилитация свастики является, по сути дела, сознательным стремлением пересмотреть ее чудовищную роль в истории XX в. как символа борьбы за расовую чистоту со всеми ее трагическими последствиями (Wistrich 1991: 75); так она и воспринимается современными расистами (Quinn 1994: 2, 7–9, 138–139). Нелишне напомнить, что в нацистской пропаганде свастика являлась символом воинственности, направленной не в меньшей мере и против славянских народов, – чехи, например, поняли это еще в начале 1920-х гг. (Renatus 1922). Тогда же аналогичной была и реакция А. Луначарского (Луначарский 1922).

Что же касается истинного смысла свастики для современных русских нацистов, то об этом недвусмысленно писала газета «Националист», орган Национально-республиканской партии России: арийская свастика направлена прежде всего против звезды Давида (Болотов 1993. Ср.: Мочалова 1996: 110; Кандыба В. 1997а: 90–91). А радикал Широпаев, мечтающий о «расовой революции», в полном соответствии с нацистской доктриной считает ее символом свастику (Широпаев 2001: 85, 115). Единомыслие, как видим, поразительное.

Повторяя нацистов, петербургские венеды прославляют будто бы необычайное здоровье арийской нации. Безверхий утверждал, что «венеды», переселившись в долину Инда в 3-м тыс. до н. э., смогли без труда приспособиться к местным природным условиям, ибо якобы обладали врожденным иммунитетом от малярии. Зато местное население несло значительные потери от этой страшной болезни (Безверхий 1993: 8). Отмечу в скобках, что данные современной науки рисуют как раз прямо противоположную картину.

В свою очередь, некий И. И. Иванов заявлял о якобы особой генетической предрасположенности евреев к заболеваниям по сравнению с другими народами (Из глубины… 1993). Наконец, газета «Народное дело» со ссылкой на расистское издание, вышедшее в ЮАР, пропагандировала идею о том, что будто бы СПИД не опасен белым людям и что весь ажиотаж вокруг него был поднят евреями, опасавшимися за свое слабое здоровье (Перов 1991). Короче говоря, вместо того, чтобы всерьез задуматься о причинах тенденции к депопуляции, охватившей в 1990-х гг. весь русский ареал, неоязычники убаюкивали себя мифами, препятствовавшими принятию каких-либо радикальных мер для улучшения ситуации.

Впрочем, по их мнению, они знают, что надо делать для поправки здоровья. Они убеждены в том, что все физические недуги коренятся в душевных пороках и что поэтому лечить надо прежде всего душу, чему должны служить языческие ритуалы, общение с природой и «русская рефлексотерапия». Путь к этому, по их мнению, открывают бесценные знания, содержащиеся во «Влесовой книге» (Волхв 1992; Белов 1992а). Иными словами, неоязычники призывают к отказу от достижений современной медицины, проявляют ярко выраженные антиурбанистские настроения и видят выход в возврате к первобытному колдовству и магии как якобы бесценному ядру русской культуры.

Неоязыческая пресса преисполнена восторгами по поводу русского исторического приоритета и якобы ни с чем не сравнимого русского вклада в становление человеческой цивилизации. Еще Скурлатов высказывал догадку о развивавшейся в евразийских степях древней тысячелетней высокой культуре с «единой системой религиозно-магической символики и тайнописи», которая была разнесена ее носителями в области будущего сложения древнейших цивилизаций от Нила до Хуанхэ (Скурлатов 1977а: 193). В 1991 г. созданный при Русском физическом обществе журнал «Русская мысль» заявил уже в самом первом своем номере о том, что «славянская культура положила фундамент всей европейской цивилизации» (Рыжков 1991: 52). Позднее газета «За русское дело» преподнесла эту мысль следующим образом: «Русский народ является наследником древнейшей на Земле цивилизации людей, которая называлась “Русь ВсеЯСветная”. Русские люди в древнейшие времена являлись волхвами, жрецами, мудрецами, йогами, звездочетами, т. е. говоря современным языком, были “идеологами” всего мира» (Белякова 1994).

В подтверждение этой мегаломании привлекаются фантастические данные, якобы полученные археологами235, о том, что «наши предки, проживающие на территории Сибири, уже 18 тыс. лет назад, то есть задолго до образования шумерской, персидской, индусской и китайской цивилизации, имели совершеннейший лунно-солнечный календарь», что будто бы более 10 тыс. лет назад русские ведуны создали обсерваторию на Куликовом поле, что найдена легендарная столица русичей Голунь с «праславянскими письменами» первой половины 2-го тыс. до н. э. (Трехлебов 1995; 1997: 4 – 11; Критов 1995: 222) и, наконец, что на Южном Урале обнаружена могила Заратуштры и именно там располагался важнейший духовный арийский центр (Томин 1994). А отсюда уже рукой подать до объявления Заратуштры «славянским гением» (Тороп 1995а). Еще один автор утверждал, что Китай в древности преодолел политический кризис только потому, что Конфуций заимствовал у русских идею построения государства по принципу большой семьи (Гусев 1993: 12). Аналогичным образом другой автор был убежден в том, что «индийская йога много веков назад была заимствована от древнерусской» (Из глубины… 1993). Делался намек на то, что европейские мегалиты эпох каменного века и раннего металла моделировались по восточнославянским образцам (Белов 1992в: 388).

Все эти идеи находили восторженный прием на страницах газеты «За русское дело», главный редактор которой О. М. Гусев развивал аналогичную историческую схему, вводя в нее расовый элемент. Он утверждал, что «творческая, одаренная» белая раса возникла 26 тыс. лет назад у кромки ледника, в северных широтах. Якобы лишь дальнейшее наступление ледника заставило ее отступить далеко на юг. Как-то само собой получалось, что от «белой расы» Гусев переходил к «нашим предкам (славянам)», которые оказывались едва ли не единственными ее наследниками и накануне 4-го тыс. до н. э. заселяли огромную область от Средиземноморья до Южной Азии. Затем они совершили головокружительный поход на север и восток, заняв обширные пространства от Дона и Волги до Байкала и Северной Индии. Мало того, одну из групп славян, куда автор включал финикийцев (?), он отправлял осваивать океаны и открывать новые земли. Это якобы она создала «шумеро-американскую цивилизацию» по ту сторону Атлантики, не говоря уже о заселении островов и побережий вдоль Индийского и Тихого океанов. В итоге родственниками славян самым непостижимым образом оказываются айны, коренные жители Японских и Курильских островов, историю которых японцы будто бы намеренно прячут от славян. Все эти фантазии нужны современным русским неоязычникам для того, чтобы заявить, что «в целом про свою сегодняшнюю Россию мы должны знать, что мы ее ни у кого не отбирали, а жили здесь всегда» и что Курильские острова – «это наша исконная русская славянская территория». Если же такие смелые построения вызывают у кого-либо недоумение, то лишь потому, что «всю эту отдаленную историю от нас тщательно скрывают силы зла» (Гусев 1994).

В конце 1990-х гг. Гусев всесторонне представил свою идеологическую платформу в виде книги, где нашлось место и для великой истории далеких предков, и для «сил зла». О замысле книги красноречиво свидетельствует аннотация к ней: «В книге, увлекательно написанной в жанре публицистического очерка, кратко излагается история возникновения Протоимперии Великая Русь. Автор ведет ее от момента преобразования неандертальца в кроманьонца и также излагает собственную гипотезу происхождения человека, прочитывает топонимы и этнотопонимы при помощи русской дохристианской ВсеЯСветной Грамоты. В книге рассказывается о прародине Русского Народа, о Великом Туране Древней Руси, об исторической судьбе азиатских народов…»

Гусев исходит из двух постулатов – из того, что история всегда так или иначе политизирована и что народы не хотят иметь «плохих» страниц в своей истории, но зато нуждаются в великих предках. В этом с ним можно согласиться. Однако ясно, что если история пишется по такому заказу и если «плохие» страницы в ней тщательно вымарываются, то речь идет не о профессиональной истории, а об историческом мифе. Но такое разграничение автор не проводит. Зато он упрекает профессиональных историков в «русофобии» и в сокрытии «истины» от народа. Под «русофобией» он понимает такое изложение фактов, которое изображает русских в неприглядном, на его взгляд, свете. Имеются в виду такие сюжеты, как призвание варягов и, например, хазарское и татаро-монгольское иго. Не нравится ему и то, что никаких русских в античную эпоху ученые не обнаруживают и что в трудах ученых европейская раннесредневековая культура смотрится не в пример более привлекательной, чем русская. Его, в особенности, возмущают авторы, начинающие русскую историю с момента крещения Руси, а предшествующие века показывающие эпохой варварства (ему невдомек, что историки-профессионалы никогда этого не делают – достаточно открыть любой курс отечественной истории). Все это, на его взгляд, унизительно для русских, что он трактует как заговор против русского народа, в котором он винит прежде всего Российскую академию наук. За ее спиной он усматривает работу западных спецслужб, якобы веками пытавшихся «одурачивать русских» (Гусев 2000: 12). Между тем с научными работами Гусев незнаком и все свои познания черпает из журнальной публицистики и газетных статей. Незнаком он и с методами работы историков. Если же он обращается к археологии, то беспардонно путает факты, даты и эпохи. Зато он безмерно чтит «Влесову книгу». На этом основании он утверждает, что «историки боятся глядеть глубже X в.» (Гусев 2000: 7).

Гусев полагает, что целью ученых является сокрытие, а то и прямое уничтожение фактов, в чем они следуют примеру христианских миссионеров. Он пишет, что «подлинная, а не выдуманная всемирная история, в том числе история Руси, спрятана в высших жидомасонских кругах, которые рвутся к мировому господству. Правда о событиях на Земле, случившихся тысячи и десятки тысяч лет назад, им известна, и она выкрадена ими у нас вместе с нашими дохристианскими Ведическими книгами» (Гусев 2000: 68). Мало того, в своей параноидальной борьбе против «искажений русской истории» он набрасывается на таких же, как он, «патриотов», находя и у них «русофобские» высказывания.

Не доверяя ученым, он обращает свои взоры к «народной науке» (Гусев 2000: 70). Из всех ученых он выделяет академика А. Т. Фоменко и его соавторов, считая именно их «настоящими историками», борцами с «историческими фальсификациями». Так у нас на глазах происходит инверсия в духе Оруэлла: работы профессионалов оказываются «фальсификациями», а домыслы дилетантов – «подлинной историей»236. Каким же образом до нас могла дойти эта «подлинная история»? Оказывается, ее хранили «жрецы-друиды», унаследовавшие глубокие «арийские» знания, и это они являлись создателями всех европейских ценностей как средневековых, так и эпохи Возрождения. Надо ли удивляться тому, что к таким жрецам Гусев произвольно относит всех выдающихся людей того времени? (Гусев 2000: 178).

Еще одним источником представлений Гусева о человеческой истории являются эзотерические концепции, восходящие к теософии Блаватской и эзотерике Генона. Это же лежит в основе его «ведического мировоззрения»: он в большей степени верит в Космический Разум, чем в славянских языческих богов. Отвергая Дарвина и научную теорию антропогенеза, он предпочитает им концепцию циклизма и катастрофизма, возвращая нас к взглядам Ж. Кювье. Речь идет о том, что в начале цикла человечество возрождалось заново во всем своем великолепии и чистоте (в том числе с «чистой кровью»). Именно тогда на Земле наступали райские условия. Но затем все постепенно начинало портиться и приходить в упадок, пока не наступала очередная катастрофа, в которой выживали немногие. После этого начинался новый цикл (Гусев 2000: 75–89, 192). Еще одна идея, которую Гусев почерпнул из эзотерики, связана с дрейфом полюсов Земли. Якобы в разные эпохи они занимали разное географическое положение. Например, в ледниковое время в Арктике и Антарктике якобы было тепло (Гусев 2000: 173).

Именно в этих условиях, по мнению Гусева, на Крайнем Севере совершился переход от «белых неандертальцев» к кроманьонцам. Последних он рисует исполинами, наделенными необычайными физическими и умственными способностями. Якобы именно они основали древнейшую цивилизацию и были «великими учителями человечества». Гусев выступает также сторонником полигенизма и утверждает, что каждая человеческая раса развилась от особого вида обезьян. Это не мешает его представлению о циклах, и он заявляет, что каждая из современных рас имела своих особых прародителей среди неандертальцев. Поэтому он выступает против межрасовых браков, будучи убежден, что это ведет к «порче крови» и вырождению. В частности, его страшит происходящий сегодня «упадок белой расы», и он относит это на счет «расового смешения». Поэтому он заклинает русских от смешения с «азиатами» (Гусев 2000: 96–97, 99 – 101)237. Все такие взгляды, как и многое другое, он также почерпнул из научных построений рубежа XIX–XX вв., которые сегодня безнадежно устарели и отвергаются учеными.

Гусев уверен, что лишь «молодая белая раса» на заре своей истории получила трансцендентальные знания от Высшего Космического Разума, а остальные расы, «черная» и «желтая», исчерпали к тому времени свой «генетический ресурс». Именно «белая раса» создала «працивилизацию», и ее единым языком был якобы праиндоевропейский. Якобы она стала «учителем всего остального человечества», а русские являются прямыми наследниками той «працивилизации» (Гусев 2000: 98–99).

Показательно, что, рассуждая о «дохристианской эпохе», которая для него начинается с палеолита, Гусев избегает пользоваться какими-либо данными археологии, генетики или физической антропологии. Зато для него непререкаемым авторитетом служит упоминавшийся выше «народный академик» А. Ф. Шубин-Абрамов, и он не устает обращаться к его ВсеЯСветной Грамоте. Якобы эта грамота пришла к людям из Космоса и содержит в себе в зашифрованном виде колоссальные знания, дающие возможность «считывать космическую информацию» (Гусев 2000: 103–106).

Именно этой грамотой, позволяющей проявить всю силу воображения и из любого слова вычитать нужную информацию, и руководствуется Гусев, «расшифровывая» человеческую историю. Вот, например, как он объясняет термин «Русь». Якобы выдающихся людей, владеющих космической энергией, кроманьонцы называли «УРами». Остальные же звались «РУ». Из этих «двух каст» кроманьонцы и состояли, а потому их самоназвание, как утверждает Гусев, было «УРРУСь», то есть «это – УРРУ». Но со временем УРы вымерли, и их название выпало. Так осталось «РУСь». Вот почему, настаивает он, русские имеют все основания вести свою генеалогию от древнейших кроманьонцев (Гусев 2000: 153–154). В то же время исчезновение УРов означало измельчание человечества и его сползание к деградации, что вытекает из теории циклизма. Те, кто деградировали быстрее, стали новой кастой («шудры»), которой пришлось отселиться на берега Средиземного моря (к ним Гусев отнес печенегов и половцев). Оставшиеся, чтобы отличить себя от них, взяли себе новое имя «славны», из чего и возникло название «славяне». По уверениям автора, все это произошло еще в ледниковый период, что якобы говорит о необычайной древности славян. При этом сегодня «духовно чистые люди» сохранились якобы только среди русских, белорусов и сербов, которые единственные сберегли наследие своих палеолитических предков «русо-ариев» (Гусев 2000: 156–158, 201).

Гусев полагает, что древнейшие «белые люди» (арии) возникли в Арктиде, составлявшей тогда единое целое с Сибирью, что предопределило «особую значимость русских территорий в мировой истории». Якобы после Потопа население «арийской протоимперии» переселилось в Сибирь, где возникла Древняя Русь, унаследовавшая традиции «древнейших ариев» (Гусев 2000: 174–175). Поселив «русских арийцев» в Сибири, Гусев делает еще одно сногсшибательное «открытие». Оказывается, Великий Туран был связан вовсе не с тюркским миром, а с южными пограничными землями «русской Сибири», протянувшимися от Тихого океана до Черного моря, где «белая раса» граничила с остальными расами, живущими южнее. Впрочем, Сибирью фантазии Гусева не ограничиваются, и он находит «русский Великий Туран» даже в Южной Америке (Гусев 2000: 218–222). По его утверждению, начиная с эпохи кроманьонца, «выполняя возложенную на нее космическую миссию, белая раса начала большую созидательную работу на всей планете». Якобы она принимала на земли Великого Турана беглецов с юга, относившихся к «желтой расе», и занималась их «окультуриванием» путем психологического воздействия и «генной инженерии». Затем многие из этих «окультуренных» были переселены в Америку, где и стали «индейцами». Те же, кого не успели туда отправить, составили ядро будущих тюркских и иных сибирских и среднеазиатских народов (Гусев 2000: 230–235).

Эта грандиозная картина не была бы полной, если бы автор не затронул вопрос о происхождении семитов. Для него семиты – это плод смешения черной и белой рас, происходившего якобы на Кавказе и в Центральной Азии (Гусев 2000: 259). Но евреям он изобретает особую историю. Якобы они являются потомками смешения «белых людей» с «чернокожими», происходившего под контролем «африканских мудрецов» в глубинах Африки. Отсюда и взялось «безнадежно испорченное семитское племя» с его «ущербностью» и «нежеланием честно трудиться» (Гусев 2000: 261–262). Гусев подхватывает и идею о том, что якобы всеми своими древними знаниями евреи были обязаны ведическим источникам (Гусев 2000: 268).

А как обстоит дело с «черной расой»? Ее автор тоже не обходит своим вниманием. Он заимствует из эзотерического учения идею о том, что в предшествующем цикле она на Земле господствовала. Однако молодая «белая раса» отняла у нее доминирующее положение. Якобы поэтому сегодня «черная раса» жаждет реванша. Гусев доказывает, что якобы «черные» добровольно согласились на переезд в Америку в качестве рабов, чтобы затем произвести переворот и загнать «белых» в резервации. Якобы этот час должен настать в XXI в. (Гусев 2000: 260).

Таким образом, перед нами вариант расовой теории, аккумулировавшей идеи «научного расизма» столетней давности и обогащенной некоторыми новыми фактами, полученными в течение последних десятилетий. Не имея никакого отношения к современным научным представлениям, эта концепция зато питается ксенофобскими стереотипами, частично унаследованными от прошлых времен, а частично рожденными нашей эпохой. В частности, автора тревожат неблагоприятная демографическая ситуация в России и странах Запада, последствия массовых миграций, быстрый рост мусульманского населения. Он также не может смириться с распадом СССР и образованием новых независимых государств. На это он отвечает выстраиванием грандиозного мифа, отводящего русскому народу роль доминирующего в современную эпоху, наделяющего его огромными заслугами перед человечеством и одаривающего его колоссальными территориями. А потерю им былого могущества Гусев объясняет натиском чуждых рас и, в частности, происками масонов, евреев, христианских миссионеров и западных спецслужб. В этих условиях все надежды на выход из драматической ситуации возлагаются на «русских волхвов».

Этот пример еще раз обнаруживает устойчивую тенденцию такого рода литературы отождествлять «славяно-русов» с праиндоевропейцами. В 1990-х гг. наблюдалась экспансия такой литературы, причем место индоевропейцев все чаще занимали «арийцы» – ассоциация, прямо ведущая к идеологии Третьего рейха. Вот что говорится в вышедшей в 1994 г. книге бывшего студента РГГУ С. Г. Антоненко, представленного издательством «Паллада» историком религий и борцом со «спекулятивными публикациями» по индоевропейской проблеме. Надо сразу отметить, что его позиция несколько отличается от неоязыческой, так как он понимает под «ведической религией» индуизм, хотя и придает ему необычайно широкий смысл, включая в него все этапы развития ведической религии (Антоненко 1994: 8–9). Впрочем, на поверку эта религия, так приглянувшаяся Антоненко, оказывается подозрительно близкой модернизованному в США кришнаизму, который он и считает единственным течением, сохранившим чистоту ведической традиции (см., напр.: Антоненко 1994: 15). Как бы то ни было, он заявляет, что в глубокой древности все индоевропейские народы, включая и русский, исповедовали ведическую религию (Антоненко 1994: 15–16).

Ядром концепции автора служит утверждение о необычайной близости санскрита к славянским языкам, из чего он делает вывод о древних теснейших контактах между славянами и арийцами (Антоненко 1994: 17–19; 1997б: 77). Корни этой концепции восходят к научным спорам 1970-х гг. вокруг теории О. Н. Трубачева, который, как мы знаем, пытался доказать, что индоарии изначально обитали в Северном Причерноморье, причем достаточно долго. Эту теорию широко разрекламировала этнограф Н. Р. Гусева в книге (Гусева 1977), нашедшей, наряду с построениями Трубачева, восторженный прием у русских националистов, тем более что эти идеи вполне согласовались с содержанием «Влесовой книги» и взглядами ее предположительного автора Ю. П. Миролюбова.

Не случайно Антоненко неоднократно почтительно ссылается на Гусеву и даже заимствует целые пассажи из ее работ (Антоненко 1994: 19, 31–35, 78). Отсылая читателя к такого рода авторитетам, он пытается создать у него представление о том, что «теория арийской индогерманской расы» нашла научное подтверждение (Антоненко 1994: 20, 87). Да, нашла, заметим мы, но только в нацистской науке эпохи Третьего рейха. Другие ученые на эту приманку не клюнули.

Далее автор старательно, но не вполне точно излагает имеющиеся в науке гипотезы о прародине индоевропейцев. Он как будто бы благосклонно относится к предположению о том, что она помещалась в восточноевропейской степи, специально отмечает, что по антропологическому «арийскому» типу местное население было близко к славянскому, и с благодарностью подхватывает идею о родине Заратуштры в Южном Приуралье. Он менее снисходителен к другой гипотезе, помещающей прародину индоевропейцев в Малой Азии. Его сомнения, впрочем вполне допустимые, основаны на чрезвычайно наивных представлениях. В частности, он убежден в том, что трипольская культура была создана индоевропейцами (Антоненко 1994: 28–32), хотя никто этого еще не доказал. Более всего автору импонирует идея о том, что прародина «ариев» помещалась в Заполярье, ибо она «опирается на данные ведической литературы» (Антоненко 1994: 24–25, 32–36). На самом деле она опирается на представления Б. Г. Тилака в пересказе Н. Р. Гусевой (Гусева 1991а; 1991б), у которой автор и списывает добросовестно соответствующие пассажи.

Дальше же начинается полная фантастика. Автор верит в то, что в ледниковый период на Северном полюсе существовал материк Арктида, откуда «арийцы» и двинулись позднее на юг в Евразию, якобы населенную тогда негроидами (Антоненко 1994: 35–37). Не говоря уже о том, что сведения о широком расселении негроидов в Евразии, мягко говоря, не точны, Антоненко и ему подобные не задаются вопросом о том, почему движение многочисленных высококультурных «арийцев» из Приполярья на юг не оставило никаких материальных следов. Ведь археологически соответствующие территории достаточно хорошо изучены, и миграции на них прослежены, но отчего-то в прямо противоположном направлении (Шнирельман 1997б). Как бы то ни было, автор свято верит эзотерическому учению о том, что арийская цивилизация хотя и тяготела к Индии, но покрывала собой всю Евразию и ее царь был царем всей Земли. А затем эта «всепланетная империя» распалась, равно как распалась и индоевропейская общность (Антоненко 1994: 39–40).

Таким образом, речь снова идет о попытке оживления эзотерической историософии. Кроме того, автор возрождает давно отвергнутую наукой клерикальную теорию о вырождении и деградации человечества и его религии якобы из-за отказа от единой изначальной божественной истины (Антоненко 1994: 6–7, 15, 41, 77. См. также: Елисеев 1994б; 1995а: 4). Как и Безверхому, ему близка мысль о том, что именно арии несли свет культуры остальному человечеству, ранее «чуждому всякому духовному знанию».

Что же автор думает о происхождении и раннем расселении славян? Здесь он педантично следует уже рассмотренной выше традиции, связывающей праславян с Малой Азией, хеттами, Троей и видящей в арийцах древнейших обитателей Палестины (приводятся все те же небылицы о Палестине – «Опаленном Стане», о Сионе – «Сиян-горе» и т. д.), вероломно покоренных евреями. Автор «обогащает» этот ряд лишь рассуждениями Трубачева об ариях (синдах) на Тамани и лингвистической теорией самодеятельного автора середины XIX в. А. Гильфердинга об особой близости славянских языков к санскриту. Он пытается также доказать, что древнерусская литература насыщена ведическими ассоциациями (Антоненко 1994: 41–48, 65). Вот почему русским следует знать ведическое учение, тем более что «на русской почве возродилась арийская идея царской власти, праведной и самодержавной» (Антоненко 1994: 82). Тем самым автор подводит читателя к мысли о том, что «русская культура и древнеславянская религия имеют несомненную генетическую связь с ведической традицией, древнейшей на Земле». Следовательно, «русский, славянский народ имеет великое прошлое, он был частью великой арийской общности, он является наследником этой общности, и он никогда не примирится с жалкой ролью просителя на задворках цивилизации» (Антоненко 1994: 83). Так недавний студент подводит «научную» основу под русскую имперскую идею.

Выдавая себя за историка и знатока древних религий, Антоненко обнаруживает поразительное невежество, произвольно трактуя исторические и языковые факты, искажая смысл исторических концепций и полностью нарушая принятую в науке методологию. Это, в особенности, ярко проявилось в его статье об «арийстве русских», опубликованной журналом «Родина» (Антоненко 1997б). Он безосновательно навязывает людям древнейших эпох мышление в категориях расовых и этнических различий, искусственно приписывает ариям ведение будто бы «религиозной войны» против аборигенов Индии, пишет о неких «замках дасью», не ведая, что ничего подобного в долине Инда археологам не известно, непонятно для чего предлагает читателю ошибочное сближение термина «арья» со славянским «орать» («пахать»), что сегодня разделяют только дилетанты. Говоря о «славянско-арийских» лингвистических и культурных параллелях, Антоненко полностью обходит вопрос о роли древнеиранских кочевников (скифов, сарматов, аланов) в истории народов Восточной Европы, а между тем, как установлено многочисленными исследованиями, именно контакты с ними сыграли первостепенную роль в усвоении иранского наследия славянами. Автор верит в существование в древности «ведического монотеизма», о котором специалисты ничего не знают. Но самое главное, делая вид, что знакомит читателя с содержанием понятия «арья», Антоненко смешивает все эпохи, будто не ведая, что смысл термина со временем изменялся.

Даже столь почитаемая С. Антоненко Н. Г. Гусева нашла нужным указать ему на ряд ошибочных утверждений и подходов. Она предупреждала против искусственного отождествления славян с ариями, верно отмечала принципиальные хозяйственные различия между ними (славяне – земледельцы, а арии – скотоводы), отрицала существование в прошлом «русского ведизма» и «мудрой нордической прарелигии». Справедливо отлучая подобные взгляды (которым Антоненко симпатизирует) от науки и не без оснований подчеркивая их родство с нацистской версией истории, Гусева развенчивала так называемое «благородство» ариев и видела в них примитивных скотоводов. Вслед за индийскими лингвистами она этимологизировала термин «арья» как «хозяин скота, кочевник» и настаивала на том, что значение «благородный» было приписано ему много позднее, вероятно в эпоху Средневековья. Впрочем, оставаясь приверженной идее «Арктической прародины», Гусева и сама плодила у читателей журнала «Родина» необоснованные иллюзии (Гусева 1997 г).

Во второй половине 1990-х гг. С. Антоненко был аспирантом в Институте российской истории РАН, но диссертацию так и не защитил. Он успешно печатался не только в известном своими склонностями журнале «Москва», но и в учрежденном правительством Российской Федерации и Администрацией президента журнале «Родина», где продолжал развивать идею о древнейшей арийской традиции, якобы лежащей в основе русской духовности. Он, в частности, доказывал, что представления старообрядцев о мироздании якобы сохранили черты древнейшей арийской традиции, зафиксированной Авестой и ведическими книгами. Он писал о «мистике Севера» и подчеркивал связь между русским сектантством и «миром арийской традиции» (см., напр.: Антоненко 1997б; а также: Родина, 1997, № 11: 66). Все это ему удавалось тем проще, что с конца 1997 г. он официально стал ведущим рубрики «Прародина», которую сам же и ввел в этот журнал для пропаганды неоязыческих и оккультных идей. Это было сделано на волне мистических настроений, охвативших тогда некоторые структуры в Администрации президента. Видимо, именно при активном участии Антоненко там начали публиковаться статьи, проникнутые духом «Северной арийской прародины» и сопутствующей ей мистикой (см., напр.: Трошин 1997; Святополк-Четвертынский 1998).

Тогда журнал подхватил идею о связи русских со строителями Аркаима (Аннинский 1998: 28–29). Затем была опубликована статья, вобравшая в себя многие из известных нам псевдонаучных фантазий, – речь шла о древнейшей письменности, якобы обнаруженной в Каменной Могиле («исследования» Кифишина), о прямых связях между трипольской культурой и шумерами, делался намек на то, что русские обладают общим культурным наследием с шумерами и т. д. Автор статьи, И. Святополк-Четвертынский, давал понять, что за всеми его рассуждениями якобы стояли серьезные научные исследования (Святополк-Четвертынский 1998).

Одновременно на страницах того же журнала Антоненко пытался уверить читателя в том, что именно к евреям («зелотам-секариям») восходят корни мирового терроризма и что сам библейский Бог был не кем иным, как первым террористом (Антоненко, Филиппова 1998). Мало того, с его подачи журнал «Родина» обсуждал и понятие «жид», осмысливая его как «скупой человек», наделенный отрицательными качествами, не являющийся «арийцем» (Антоненко 1997б: 80)238. Все это далеко не случайно и, как мы увидим ниже, имеет прямое отношение к тому образу евреев, который рисует современное русское неоязычество. Нелишне упомянуть, что в те годы Антоненко питал к последнему определенную слабость.

Примечательно, что, предоставляя трибуну С. Антоненко и его единомышленникам, журнал «Родина» одновременно выступал против псевдонаучных построений («фолк-хистори») дилетантов, видя в них «глобальный вред» и «урон для культуры» (Володихин 1998б). Вслед за статьей И. Святополка-Четвертынского журнал поместил вполне профессиональное обсуждение проблемы «Влесовой книги», со всей очевидностью демонстрирующее ее поддельный характер (Козлов 1998б). Вместе с тем никаких комментариев к статье Святополка-Четвертынского ни в этой работе, ни вообще в журнале не содержалось. Обе статьи публиковались как полностью автономные работы, не имевшие отношения друг к другу. Такая всеядность могла повредить престижу журнала, который в целом отличается высоким уровнем своих публикаций, сочетающих научную достоверность с доступностью изложения. Очевидно, в руководстве журнала это осознали, и рубрика «Прародина» вскоре исчезла.

Антоненко потерял свое прежнее место, и почти что на год его имя исчезло со страниц журнала. Лишь после того, как он в порядке покаяния опубликовал там статью, направленную против конспирологии и мифов о «внутренних врагах», в том числе антисемитских фобий (Антоненко 2000а), его снова взяли в журнал специальным корреспондентом, а затем он стал работать редактором отдела истории религии. Таким образом, начав активным мифотворцем, затем Антоненко стал живо интересоваться процессом мифотворчества и провел анализ мифов о власти в России с целью их использования в современной политике (Антоненко 2000б). Затем он стал экспертом по идеологии традиционализма (Антоненко 2004). Этот пример достаточно красноречиво говорит о цинизме по крайней мере некоторых из мифотворцев, хорошо понимающих, чем именно они занимаются, и готовых кардинально менять свои взгляды в соответствии с конъюнктурой239.

Одной из самых ярких таких фигур является бывший геофизик, а ныне журналист А. Барашков, который любит публиковаться под псевдонимом А. Асов. Будучи большим энтузиастом «Влесовой книги», он с давних пор неравнодушен к «славяно-русской» предыстории и готов искать «древних русичей» едва ли не во всех частях земного шара. Одно время он развивал идеи о древнейшем «русско-аланском царстве Руксолань»240, якобы процветавшем в IX в. до н. э. – IV в. н. э. в южнорусских степях от Днепра и Дона до предгорий Кавказа и низовий Волги (Асов 1996в), и о «праотце Богумире», не только ухитрившемся создать великое Евразийское государство, но и принесшем цивилизацию в Китай (Асов 1996д). Эти фантазии пришлись по вкусу журналу «Свет» (Бобрик 1998).

В конце 1990-х гг. они Асова уже не удовлетворяли, и он сконструировал более захватывающую картину «славянского этногенеза», уходившего корнями в поздний палеолит. По его мнению, славянский этнос выделился сперва из семьи бореальных, а затем и индоевропейских народов (как это возможно, он не объяснял), и его история, тем самым, насчитывает много тысяч лет. Одновременно он заявлял, что «собственно история славян» начинается с III в. н. э. Затем, благополучно забыв об этом, он вел отсчет этой истории с 4 – 3-го тыс. до н. э. (Асов 1998д: 6–8, 172–173). В своих построениях Асов реанимировал давно забытую идею XIX в. о том, что выделение славян из «арийской семьи» произошло якобы в Индии – будто бы это и объясняет культурные сходства между славянами Карпат и индусами Пенджаба (Асов 1998д: 239). Похоже, что Асов является единственным, кто хранит память об именах «древних славянских вождей и князей» 2 – 1-го тысячелетий до н. э. (Асов 1998д: 7–8).

Мало того, он даже знает о «древних войнах людей белой и черной рас в Европе» в период позднего палеолита (эти его «знания» имеют очевидный эзотерический источник). Он также верит в то, что в 7 – 4-м тыс. до н. э. по своим природным условиям Кольский полуостров напоминал современный Крым (Асов 1998д: 166, 170, 175)241. В течение последних двадцати лет Асов является одним из самых плодовитых пропагандистов Арктического мифа о древнейших белых людях, «ариях», и их Северной прародине, откуда «праотец Арий (Орий)» якобы привел арийские народы на Южный Урал (Асов 1998д: 233–237). Асов с энтузиазмом принимает результаты, полученные на Кольском полуострове самодеятельной экспедицией В. Н. Демина, о которой еще пойдет речь, и нисколько не сомневается в их достоверности (хотя на помещенной им фотографии отчетливо видно, что речь идет не об искусственных сооружениях, а о естественных выходах скальных пород. См.: Асов 1998д: 183).

Развивая свою неуемную фантазию, Асов доказывал, что Аркаим под названием «Кайле-град» или «Калица» фигурирует во «Влесовой книге», что именно там жил царь Йима, «прародитель киммерийских славянских родов», что на самом деле имя этого царя было Богумир242 и что под его руководством в глубокой древности возникла огромная империя Евразии, раскинувшаяся от Китая до самой Африки (Асов 1998д: 223–232). Эта империя была разрушена злыми силами. Им автор придает облик трехглавого дракона Зохака, сына царя «праарабов-семитов» (по-русски Ящер). Образ этого чудища и его удивительной связи с семитами нуждается в комментариях. Дело в том, что в зороастрийском трактате «Денкарт» (IX – начало X в.) фигурирует трехглавый дракон Ажи-Дахак (Заххак), правивший в Иране после первого царя Йимы. В «Шахнаме» он принял образ жестокого сына арабского царя, требовавшего человеческих жертв для того, чтобы кормить двух змей, растущих из его плеч. Якобы он убил Йиму (Джамшида) и установил царство зла (Ленорман 1878: 148; Брагинский 1980)243. Иными словами, автор в скрытой форме, но, тем не менее, достаточно недвусмысленно дает понять, кто именно с давних пор портил и разрушал построенное предками. И перед читателем возникает призрак «арийско-семитской конфронтации».

Все же предки славян спаслись и под руководством некоего князя Мося осуществили блестящие военные кампании вначале в Передней Азии, где выступали под именем ариев, а затем в Европе. Где-то в районе Кавказа они якобы основали Трою – «второй Аркаим». В конечном итоге, совершив все эти замечательные деяния, славяне пришли в Центральную Россию. Здесь-то они и воздвигли Москву, получившую свое название по имени князя Мося. Поэтому ее можно считать «третьим Аркаимом». Но, заявляет автор, она же являлась и «первым Аркаимом», ибо древнейшая цивилизация, откуда люди позднее передвинулись на Урал, существовала именно на севере Европы. Автор относит «Москву гиперборейскую» к 4-му тыс. до н. э. и заявляет, что в раннем Средневековье славяне просто вернулись на свою исконную территорию, покинутую в глубокой древности (Асов 1997; 2008б: 312–326).

Интересно, что уже через год после публикации этой истории Асов едва ли не полностью ее переписал. Теперь вместо князя Мося он поставил во главе славян праотца Ария, якобы чудом спасшегося от дракона, убивавшего всех потомков Богумира244. Затем, отправив ариев воевать сначала в Малую Азию, а потом в Европу, Асов уже не упоминает ни «второго», ни «третьего» Аркаима. Забыв о «Москве гиперборейской», он увлекся судьбой Палестины (он называет ее «землей пеласгов», считая тех близкими родственниками славян), где заставил «благих ариев», или «хиберов»245, отвоевывать ее у филистимлян, или «пеласгов». Бесцеремонно заимствуя из Библии целыми кусками, он доходит до того, что обвиняет ее в «искажении преданий пеласгов» и приписывании подвигов «хиберов» иудеям. Опираясь на антисемитский стереотип, он заявляет, что «иудеи тогда не воевали, они, как всегда, побеждали в мирное время (через торговлю, ростовщичество, жреческую деятельность и т. п.)». По его словам, ни Давид, ни Соломон не были иудеями, и он делает все возможное, чтобы наделить их арийской кровью. Следовательно, рассуждает Асов, Иисуса Христа можно назвать «потомком Ария и Дажьбога». Тем самым, тот оказывается в родстве со славянами (Асов 1998д: 247–266; 2008б: 355). Иными словами, выступая против «лжеученых», Асов без тени смущения приписывает арийцам историю древних израильтян вместе с их царями и героями. Все это, разумеется, заставляет вспомнить об источнике таких взглядов – антисемитской книге расиста Хьюстона Чемберлена «Основания XIX века», о которой уже говорилось.

Так стараниями Асова предки «славяно-русов» вынуждены были тысячелетиями метаться между глубинами Азии, Европой и Палестиной, сражаясь с полчищами врагов. Наконец они остановились в «Русколани Антии», изображенной теперь уже не «русско-аланским царством», как прежде, а «первым славяно-русским государством» с центром в Кияре, или Киеве Антском. Именно здесь, по утверждению Асова, в обществе «славяно-русов» произошли кардинальные изменения. Главным было то, что князь Бус распространил среди них ведическую веру вместе с учением о Прави, Яви и Нави. По-своему переиначив исторические факты, Асов рисует захватывающие победы Буса над врагами, включая и вождя готов Германариха. Мало того, признав, что в конечном итоге Бус потерпел поражение, Асов доходит до того, что называет его распятие той исторической основой, которая якобы была использована создателями Евангелия для описания распятия Бога. Он даже заявляет, что будто бы христиане Русколани и Боспора признавали Буса Христом и что Бус, подобно Христу, воскрес на третий день в Воскресенье (Асов 1998д: 278, 283–312; 2008а: 134).

Начиная с 2000 г. Асов всеми силами пытается познакомить широкого читателя со своими фантазиями, включая их в комментарии к многочисленным изданиям «Книги Велеса», которыми успешно занимаются несколько известных издательств, в особенности «Вече» и «ФАИР-Пресс». Ему уже недостаточно того, что он основывается на поддельном историческом документе. Своими «пояснениями» к «Влесовой книге» он искажает и ее, наделяя текст такими интерпретациями, о которых ее создатель не мог и помыслить. Собрав все свои разрозненные рассуждения, публиковавшиеся ранее в журнале «Наука и религия», и снова их откорректировав, Асов сконструировал грандиозный миф о происхождении и дохристианской истории славян, которые отождествляются у него и с «белой расой», и с «арийцами». Теперь в его рассуждениях «Влесова книга» оказывается кладезью памяти, охватывающей события последних 20 тыс. лет, разворачивавшиеся на огромных пространствах между Китаем и Северной Африкой. Повествование начинается с описания «блаженной жизни» на островах в Северном Ледовитом океане, где якобы и находилась «прародина славян» и где среди «цветущих садов» счастливо жили «предки белой расы», уже тогда исповедовавшие свои «ведические верования». Однако резкое похолодание заставило их сняться с обжитых мест и под руководством «бога Солнца, Яра» отправиться в странствования едва ли не по всему Старому Свету. Их путь пролегал вдоль Уральских гор, что привело их на Южный Урал, который Асов отождествляет с Семиречьем. Затем оттуда началось их великое расселение в разные стороны – в Китай, Индию, Двуречье, Поднепровье и Западную Европу. О местных жителях этих регионов и их взаимоотношениях с пришельцами Асов почти ничего не сообщает: он лишь глухо упоминает о военных победах «ариев» («предков славян»), о порабощении местного населения и, что примечательно, о столкновении в Европе с «народами черной расы». Повсюду эти «арии-славяне» создавали «великие государства» и приносили «высокую ведическую культуру». Не забывает Асов и об «ариях-хиберах», якобы заселивших Палестину, обещанную им Богом. Здесь он снова обращается к идее Чемберлена об «арийстве» Давида и Соломона, а с ними и Иисуса Христа, что, по мысли Асова, делает их ближайшими родственниками славян (Асов 2000д). В другой книге Асов пишет о том, как в своем движении на юг «люди белой расы» вытесняли «негроидов» из Европы и Азии в Африку (Асов 2000 г: 265). В этом без труда обнаруживаются следы уже известной нам эзотерической концепции антропогенеза, не имеющей никакого отношения к современным научным знаниям, не содержащим ничего подобного нарисованным Асовым межрасовым войнам.

Основой для всех этих фантазий Асову служит не столько «Влесова книга», сколько переосмысленные им самим заимствования из древних источников, включая ряд священных книг типа иранской Авесты и Пятикнижия Моисея. В своих построениях Асов также руководствуется известными расистскими произведениями типа книг Чемберлена, добавляя к этому идеи, почерпнутые им из эзотерической литературы. При этом он донельзя искажает смысл древних исторических произведений и их датировки. Скажем, вслед за Чемберленом он изображает Пятикнижие «тенденциозной переработкой арийских преданий», а индийскую Махабхарату относит к 5-му тыс. до н. э. Наконец, он всемерно пользуется модными оккультными представлениями о смене «лютой эпохи Рыб» «счастливой эпохой Водолея» (Асов 2000д: 405). Смысл этой эзотерической концепции состоит в том, что она связывает созвездие Рыб с Израилем и христианством, а созвездие Водолея – с Россией. Иными словами, якобы именно с Израилем и христианством ассоциируется всевластие злого и коварного Чернобога («Князя Мира Сего»). Эта эпоха, когда люди забыли родных богов, длилась последние два тысячелетия и принесла им неисчислимые бедствия (Асов 2008б: 378). Но скоро все должно закончиться, и наступит новый Золотой век, когда «духовный центр мира» якобы вернется в Россию.

Тщательно дистанцируясь от «чернокожих», Асов в своих последних книгах пытается создать народам Евразии общую генеалогию. Он утверждает, что тюрки и славяне имели общие корни, что племена «белой» и «желтой» рас вместе пришли с Севера и что они совместными усилиями вытесняли «чернолицых». Он даже находит общие корни у славян, тюрков и германцев (Асов 2008б: 281–284). Этим он, в частности, обосновывает идею о необычайно широком расселении праславян в глубокой древности. В их ареал он включает не только Центральную Азию и Кавказ, но даже китайскую провинцию Шаньси. Он делает все это простым способом – путем отождествления скифо-сарматской культуры со «славяно-арийскими предками» (Асов 2008б: 294–311).

Асову свойственна зачарованность клонированием. Создавая несколько древних героев-вождей по имени Арий и несколько Аркаимов, он тем же способом конструирует и несколько «прародин славян», группируя их в северные и южные: северные были якобы связаны с Арктидой, а южные – с Атлантидой. Среди северных прародин он называет Арктиду, Южный Урал (он же – Семиречье) и предгорья Эльбруса на Северном Кавказе. Одновременно и Среднеазиатское Семиречье сохраняет свое значение как одна из «прародин славян-ариев». Древнее население Месопотамии, Малой Азии и Балкан Асов тоже причисляет к предкам «славян», но на этот раз связывает их с «южной прародиной», якобы располагавшейся в Атлантиде. Противоречие, возникающее в связи с наличием столь контрастных прародин, Асов легко обходит, утверждая, что пришедшие с севера «арийцы» поглотили южных «потомков атлантов» (Асов 2008а). В итоге все древнейшие культуры и цивилизации оказываются творением «славян-арийцев», и Асов корит сомневающихся в этом современников в отсутствии любознательности. Действительно, ведь, по его утверждению, Русь родилась «за тысячи лет до основания Киева» и была связана со «славяно-арийским морем народов», тысячелетиями занимавших огромные территории от Камчатки и Алтая до Балкан и от Белого моря до Черного (Асов 2008б: 4). Он вдохновенно заявляет о том, что «великая древняя история праславян ждет своих археологов» (Асов 2008а: 243), и призывает археологов изучать природные геологические образования как якобы памятники арийской древности (Асов 2008б: 310).

По-прежнему опираясь на экзотические концепции Северной прародины, созданные в XVIII–XIX вв., Асов дополняет их ссылками на самодеятельные исследования на Кольском полуострове и Соловецких островах, проведенные нашими современниками (В. Н. Деминым и С. В. Голубевым), энтузиазм которых сочетался с полным отсутствием профессиональной подготовки (они были далеки от археологии и, изучая якобы первобытную древность, никаких раскопок не проводили). Следуя своему обычаю намного удревнять известные исторические факты, Асов теперь возводит путь «из варяг в греки» к древнейшему периоду, когда якобы арии переселялись на юг со своей Северной прародины (Асов 2008а: 17, 22–46). Однако, на удивление, это не распространяется на Москву. Если раньше он относил «Москву гиперборейскую» к 4-му тыс. до н. э., то сегодня он утверждает, что, судя по «Влесовой книге», она возникла лишь в VI в. н. э. Но теперь он не склонен доверять и этой «летописи», ибо, по вновь «открытой» им некой «Ярилиной книге» (ее содержание дается в кн.: Асов 2008а), начало Москвы следует относить к IV в. н. э. Он даже «знает» точную дату основания Москвы – якобы это произошло 15 мая 316 г., причем ее основателем он называет Илью Муромца, который оказывается одновременно Богом Гором и Георгием Победоносцем. Поэтому Асов готовится в 2016 г. отпраздновать 1700-летие столицы (Асов 2008а: 49, 81–82).

Возводя грандиозное здание неоязыческого славянского мифа, Асов, подобно другим мифотворцам, не в силах избежать мощного влияния библейских текстов. Кроме того, его построения страдают мегаломанией, характерной для современных националистических этногенетических мифов. Бросая своих героев из конца в конец ойкумены, Асов никогда не забывает возвращать их на территорию России. Иными словами, миф, построенный по модели «блудного сына», не перестает волновать его воображение.

При этом Асов не скрывает побудительные мотивы своей деятельности. В одной из книг он настаивает на том, что «нужно пробуждать спящее сознание нации», и выражает уверенность в том, что «русская ведическая культура должна и может занять в мировой культуре место не менее почетное, чем индийская ведическая». Поэтому он предлагает современной России «славяно-арийскую (ведическую)» идею в качестве национальной (Асов 2003: 11, 323–382). Он гордится своей подвижнической деятельностью – поиском, изучением и изданием «священных ведических книг», составляющих свод, названный им «Русскими Ведами». В этом он видит вклад в «русское возрождение», связанное с восстановлением «древней ведославной традиции». Он считает, что «поиск объединяющей здоровые силы общества Русской Идеи» должен заключаться в обращении к исконной «русской национальной традиции» (Асов 2008б: 3–4). И он всеми силами пытается обнаружить ее в древнейших эпохах, где ее никогда не было.

Правда, на словах он всячески дистанцируется от ультранационалистов и фашистов. Но при этом выступления против «международного сионизма» он к этой категории причислять отказывается (Асов 2003: 319–320). О своем увлечении идеями расиста Чемберлена он также скромно умалчивает. Наконец, стоит упомянуть, что свои фантазии Асов уже не раз издавал отдельными книгами, постоянно переиздающимися относительно большими тиражами. И сегодня его идеи известны российским читателям много лучше, чем научные данные о том, что и как в реальности происходило в первобытные времена. Его книги высоко ценятся русскими неоязычниками, многие из которых пользуются его разработками для конструирования своих учений.

Апофеозом рассматриваемой линии в развитии неоязыческой исторической концепции являются книги отца и сына В. М. и Д. В. Кандыба (Кандыба В. 1995; Кандыба Д. 1995. См. также: Корень 1996), содержащие фактически один и тот же текст с незначительными изменениями, что позволяет условно говорить об одном «авторе». Этим автором был В. М. Кандыба, называющий себя потомком древнерусских жрецов, а также руководителем Российской национальной академии гипноза, академиком которой он является. Кроме того, по его словам, он – президент Всемирной ассоциации профессиональных гипнотизеров (с 1991 г.), президент Всемирной ассоциации нетрадиционной медицины при ЮНЕСКО, президент Ассоциации народной медицины СССР (с 1985 г.)246. В соответствии с неоязыческой традицией этот автор сетует на то, что некие злые силы отняли у русов память об их великой древней истории, и в то же время утверждает, что «многие тысячелетия в русском народе живет и передается из поколения в поколение Ведическая Традиция – духовное наследие наших предков русов-ариев» (Кандыба Д. 1995: 3). Эта традиция, «Русская Религия», чудесным образом совпадает у Кандыбы с «истинным христианством», якобы, несмотря на гонения, уцелевшим благодаря староверам и обнаруживавшим себя в трудах и деятельности Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Е. П. Блаватской, Л. Н. Толстого, Г. Распутина, К. Э. Циолковского и Рерихов (Кандыба 1998: 170, 232–233). Автор строит свои «исторические произведения» таким образом, чтобы убедить читателя в том, что они основаны якобы на этой традиции, будто бы подкрепленной данными археологии и других «новомодных» наук, постоянные ссылки на которые призваны придать текстам наукообразие. О чем же повествует автор?

Оказывается, русы были древнейшими людьми на планете: «Русский народ – самый древний на Земле, от нас произошли большинство современных этносов и государств». При этом русские якобы появились более 10 млн лет назад от первопредка Ория, спустившегося на Землю из созвездия Орион. Вначале они населяли Арктику, бывшую тогда цветущей жаркой страной, где «цвели магнолии и кусты калины, росли кипарисы и платаны, каштаны и тополя, плодоносили виноградные лозы» (Кандыба Д. 1995: 5; Кандыба В. 1997а: 3–4). Затем резкое похолодание привело к сокращению исконной территории (Орианы) «русов» до размеров «Белого острова» – тогда-то якобы этот регион и получил у «русов» название Беловодья (Кандыба В. 1997а: 13). Еще позже наступившие холода и оледенения заставили предков русов двинуться на юг в Сибирь (в «Гондвану»), где они осели по долине р. Лены, называвшейся тогда р. Русью (Орусью). Из этого центра «русский этнос» широко расселился по Земле – от Урала и Центральной Азии до Японии. Отдельные его группы переселились в Америку и заняли ее всю вплоть до Патагонии. Это якобы произошло более 1 млн лет назад, когда «каких-либо нерусских родов… не было» (Кандыба Д. 1995: 9; Кандыба В. 1997а: 14, 19–25). Тем самым, большинство современных народов объявляются потомками «единого прарусского этноса», а древнерусский язык – праязыком человечества (Кандыба Д. 1995: 93, 107, 109, 125; Кандыба В. 1997а: 4).

Третьей, «настоящей», прародиной русских автор объявляет Верхнее Междуречье, или верховья р. Тигр, где «около 40 тысяч лет назад окончательно сформировался современный тип русского этноса». Именно там он положил начало позднейшей «индоевропейской цивилизации». Выясняется, что русский язык сложился 40 тыс. лет назад и именно от него происходят все остальные индоевропейские языки (Кандыба Д. 1995: 94–95; Кандыба В. 1997а: 24). Тогда же будто бы возникла и древнейшая письменность, русские «черты и резы». Автор идентифицирует ее с древнейшей месопотамской клинописью, в реальности сформировавшейся и в другую эпоху и в иной этнокультурной среде. Повествуя об этом, автор будто бы забывает, что сам же писал о наличии «Священной книги» и «алфавита» у русов еще в Арктике (ср.: Кандыба Д. 1995: 5, 102; Кандыба В. 1997а: 13, 24). После всего этого читателя вряд ли удивит тот факт, что «русское протогосударство», или «военно-территориальный союз», также возникло в Месопотамии в эпоху позднего палеолита (Кандыба Д. 1995: 104; Кандыба В. 1997а: 24). А чтобы читателя не смущало расхождение его построений с современными научными данными, автор прибегает к легенде о Всемирном потопе, будто бы погубившем первую «древнерусскую цивилизацию» (Кандыба Д. 1995: 107–108; Кандыба В. 1997а: 27–28).

Остается только удивляться тому, как автор смог получить свои детальные знания о ней. Ведь, по его собственному утверждению, все документы допотопной эпохи были смыты гигантской океанической волной 9 – 12 тыс. лет назад. Впрочем, автор весьма искусно выходит из этого затруднительного положения. По его словам, жрецы зашифровали ведические знания в мифах и ритуалах, причем об этом позаботился некий Арам Киевский, последний жрец «допотопной Руси». Это будто бы ставит перед нашими современниками важную задачу раскодирования информации, зашифрованной в древних мифах (Кандыба В. 1997а: 28, 459; Кандыба, Золин 1997а: 33)!

Несмотря на катастрофический регресс, последующий за эпохой Потопа, русы быстро оправились и вновь начали строить города-крепости. Главной среди них автор объявляет Трою, будто бы ставшую столицей крупнейшего русского «военно-территориального Союза» к 8-му тыс. до н. э. К этой же эпохе автор относит и появление в Новгородской Руси письменности на берестяных грамотах (Кандыба Д. 1995: 109, 114; Кандыба В. 1997а: 29). Эпоху Киевской Руси автор начинает с 5508 г. до н. э. и утверждает, что к 3554 г. до н. э. русские покорили весь мир и создали подлинно мировую Русскую империю (Кандыба В. 1997а: 35–37). Основание Москвы он связывает с деятельностью «вавилонского князя Мешеха», казаков объявляет «скифами III тыс. до н. э.» и «официальными хранителями Русского Воинского Духа», приписывает русам привнесение культа бога Ра в Египет, относит появление титула «великого князя Киевского» к 1423 г. до н. э., называет Аттилу «русским степным царем» и т. д. (Кандыба В. 1997а: 40, 60, 62, 256).

Показательны и взгляды Кандыбы на древнейшую русскую государственную символику. Для него она однозначно связывается с «малиново-красным флагом с изображением орла Гаруды» и трезубцем, которые якобы в течение десятков тысяч лет оберегались «русскими казаками». Среди других «исконно русских символов» он перечисляет «звериный стиль», «космогонический крест», магическую свастику, всадника-змееборца, изображение Богини-Матери и т. д. (Кандыба В. 1997а: 96). Специалист без труда распознает здесь символы самых разных эпох и народов. И Кандыба сетует на то, что это якобы «русское наследие» было расхищено разными народами.

Стоит ли говорить, что, вопреки голословным ссылкам автора на археологов, все эти его фантастические построения не имеют ничего общего с данными современной науки? Отлично это сознавая, автор прибегает к, на его взгляд, убийственному доводу: «25 июля 1992 г. в ООН было сделано официальное научное сообщение русских ученых-археологов, что рядом с Аркаимом в Синташтинском могильнике покоится прах великого древнерусского жреца-воина Заратустры» (Кандыба Д. 1995: 116). Излишне говорить, что ООН – не та организация, где делаются научные сообщения, и что надо слишком не уважать читателя, чтобы кормить его такого рода небылицами.

Воспроизводя эзотерическую концепцию «антропогенеза», автор излагает идею о двух разных центрах становления человечества – южном, африканском, где появились «черные люди», и северном, арктическом, связанном с «желтыми людьми». При этом первый очаг появился якобы на много миллионов лет позднее второго и ничего ценного миру не дал. Популяционная история человечества сводится исключительно к широкой экспансии «желтых людей», которые, во-первых, оттеснили «черных людей» далеко на юг, а во-вторых, дали начало «белым людям» в Европе. Правда, вскоре автор начал представлять «древнейших русов» уже не «желтыми», а «белыми людьми». Источник «желтых людей» становится неясным, но они характеризуются дружелюбием, и, в отличие от «черных людей», их «русы» с земель не вытесняют (Кандыба В. 1997а: 3, 13, 15; Кандыба, Золин 1997а: 18, 21, 24). Автор иной раз даже объединяет «белых» и «желтых» людей в русское единство (Кандыба 1997а: 414 сл.).

Впрочем, взгляды автора на расовую проблему не отличаются последовательностью. Ведь, входя в противоречие с самим собой, он пишет и о четырех разных расах (голубой, желтой, черной и красной), якобы живших в эпоху Заратуштры, причем три из них он выводит из разных внеземных источников (Кандыба, Золин 1997а: 51). Как бы то ни было, остальные «переходные расы» сформировались якобы на стыке «желтого» и «черного» ареалов. К ним автор относит малайцев, семитов и японцев (Кандыба Д. 1995: 89, 94). Он отстаивает идею о строгом соответствии физического типа этносу и заявляет, что в могилах бронзового века Южного Урала были найдены прямые предки восточных славян и… немцев (Кандыба Д. 1995: 116).

Другая «оригинальная» идея автора сводится к тому, что поведенческие стереотипы и ценностные ориентации передаются якобы генетически (Кандыба Д. 1995: 9, 104, 201). Признавая эволюционные изменения и расовые смешения, автор специально оговаривает: «Единственно, что не менялось, это природная генетическая воинственность – “русский дух”, абстрактное мышление, склонность к ничем не ограниченной свободе, внутренняя доброжелательность и гостеприимство» (Кандыба В. 1997а: 25; Кандыба, Золин 1997а: 30). Иными словами, автор оживляет расовые взгляды, прямо связывающие интеллектуальные и нравственные качества человека с его физическим обликом.

Еще одной яркой особенностью авторской концепции является гипермиграционизм и теория циклизма. По мнению Кандыбы, история русских сводилась к бесконечным взлетам и падениям – образованию крупнейшей мировой империи, охватывающей едва ли не добрую половину Старого Света и уж во всяком случае Евразию, и ее крушению и распаду на многочисленные народы и государственные образования, вступавшие в кровопролитные войны друг с другом (см., напр.: Кандыба Д. 1995: 90). Такие циклы будто бы повторялись в истории неоднократно. Эта концепция нужна автору для того, чтобы, во-первых, легитимизировать право русского народа как минимум на все земли бывшей Российской империи или СССР, а во-вторых, вселить в читателя надежду на восстановление целостности и могущества Российского государства во всем его прежнем объеме. Любопытно, что, утверждая неистребимое стремление русов к построению всеобъемлющей Империи от Тихого океана до Атлантического, автор одновременно отмечает их свободолюбие, мешавшее созданию единой централизованной власти на всей «Русской земле» (Кандыба Д. 1995: 106).

На удивление, антиисторичный этноцентристский подход уживается в работах автора с рядом марксистских положений. Так, объясняя становление цивилизации с ее сложной социальной структурой, он прибегает к понятию избыточного общественного продукта, создавшего основы для этой эволюции (Кандыба В. 1997а: 25). Однако, говоря о возникновении алфавита и царской власти, автор вполне обходится без этого.

Во второй половине 1990-х гг. взгляды Кандыбы на историю несколько изменились, став еще более фантастическими. По сути, он написал нечто вроде «русской Библии», взяв за основу некоторые приемы Ветхого Завета – сочетание исторического повествования с изложениями религиозной доктрины, построение интегрированной схемы истории человечества, увязанной с историей одного народа, использование для этого псевдогенеалогической структуры. Мало того, по примеру древних летописцев он смело вводит в свое повествование библейские выражения, молитвы и т. д., лишь несколько переиначив их на свой лад. В частности, эпиграфом к книге он делает следующую без труда узнаваемую фразу – «Вначале была идея, и идея была в Боге, и Бог был Идея» – и при этом ссылается на Ригведу (Кандыба, Золин 1997а). И это не случайно. Кандыба всерьез уверяет читателя, что Ригведа была древнейшей священной книгой русов еще 18 млн лет назад (дата взята у Блаватской). Одновременно он сообщает читателю, что Ригведа была написана прародителем русов Орием 10 млн лет назад.

И это еще не все. Он скрупулезно перечисляет «древнерусские священные книги», тщательно указывая автора и ставя дату. Среди них, кроме Ригведы, оказываются Веста (автор Вариг, 3 млн лет назад), Авеста (автор Йима, 200 тыс. лет назад), Книга Велеса (автор неизвестен, 100 тыс. лет назад), Веды (автор Афет, 38 тыс. лет назад), а также, в ряду прочих, Рамаяна (автор Рама, 3228 г. до н. э.), Бхагават-гита (автор Кришна, 3102 г. до н. э.) и даже «Илиада» (автор Боян, XIII в. до н. э.) (Кандыба 1997а: 3–4). Я намеренно привел этот список, наглядно демонстрирующий основной метод автора – свободное фантазирование без опоры на какие-либо источники. Лишь в одном случае он придерживается истины, связывая Коран с деятельностью пророка Мухаммеда. Вместе с тем в приведенном им «списке священных книг» самым таинственным образом не указана Библия, несмотря на то что евреев он причисляет к «южным русам». Все это происходит не от необразованности или забывчивости автора. История создания древних священных книг ему хорошо известна (Кандыба 1997б: 31, 38, 41 сл.). Однако он убежден, что политические приоритеты единства Отечества выше любой исторической истины, и он готов любыми способами искажать историю ради восстановления Русской империи.

Исторические произведения Кандыбы производят впечатление мистификаций, несвободных от плагиата – что-то он заимствует из Библии, что-то у Ницше247, что-то у Фрейда и т. д. Он не останавливается перед изобретением исторических деятелей, например, смело вводит в историографию некоего «великого русского историка Еремея Русского», якобы создавшего накануне монгольского нашествия многотомный труд по истории Русской империи (Кандыба 1997а: 296)248. Возможно, это напрямую связано с его профессией гипнотизера; он вряд ли задумывается о том, что напечатанный текст отличается от гипнотического сеанса тем, что первый доступен проверке. Впрочем, автор – человек творческий, а кроме того, он убежден, что в основе религии лежит идеология, которую можно пересматривать по своему желанию. Это вытекает из созданной им «СК-науки», утверждающей, что «человек – это творец, который постоянно моделирует и создает новую реальность через свои мысли, чувства и образы» (Кандыба 1997а: 10). Именно так он и «создает прошлое». Мало того, он верит, что люди сами способны создавать Бога: ведь, так как физически человек тождественен Богу Отцу, он духовно способен вырастить Бога внутри себя. Поэтому при желании человек может реально стать «духовным существом – Богом» (Кандыба 1997а: 50); «Мы создаем Бога, и Бог вновь создает проявленный мир…» (Кандыба, Золин 1997в: 311).

Кандыба заявляет, что «в течение тысяч лет Русский Народ в своей мыслительной и практической деятельности участвует в проектировании и формировании всех свойств Вселенной и Бога, согласно своим целям и потребностям, которые вытекают из Священной Русской Идеи» (Кандыба, Золин 1997б: 113. См. также: Кандыба 1997а: 425). В то же время это нисколько не мешает ему утверждать о том, что этой религии 18 млн лет и что она дана человеку Богом (Кандыба 1997а: 88). Автор заявляет, что Вселенную создала Божественная мысль, которая и является Русской идеей; и тут же опровергает себя, ибо Русская идея оказывается «объективным результатом космической эволюции» (Кандыба 1997а: 425, 444). Впрочем, рассуждения Кандыбы не поддаются никакой логике, это – новая религия, требующая веры, а не сомнения.

Чтобы придать своему повествованию черты правдоподобия, автор провозглашает, что его построения опираются на научные достижения последних лет, в особенности археологические (Кандыба Д. 1995: 6, 7, 91, 94, 115, 116, 152, 182), и взывает к авторитету таких русских историков, как Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, Л. Н. Гумилев и Б. А. Рыбаков (Кандыба Д. 1995: 95, 98). Показательно, что он не дает ни одной ссылки на их научные публикации. Зато в его работах находят место широко тиражируемые в печати оккультные рассуждения о некой высокоразвитой цивилизации, якобы существовавшей на Земле до Потопа и оставившей будущим поколениям свои бесценные знания. Рассуждения об этом – одна из излюбленных тем современных русских националистов, склонных к эзотерическому видению мира (см., напр.: Руслан… 1997: 32; Малиничев, Царев 1995; Малиничев 2001). Подхватывает автор и другую популярную идею о космической катастрофе, якобы изменившей в древности земную ось (Кандыба, Золин 1997а: 51). Он лишь забывает упомянуть первоисточник этой никем не доказанной гипотезы – фантазии «арийского ученого» Г. Горбигера, получившие особую популярность в Германии в годы нацизма (Бержье, Повель 1991: 37).

Другим типичным приемом Кандыбы является присвоение чужой истории и культуры. Мало того, что он объявляет русами многие народы древности – это, как мы видели, давно усвоенный прием «эзотерической» и «неоязыческой» науки, – но он широко пользуется этнографическими материалами В. С. Серошевского о якутах, выдавая их за достоверные факты о древнем социальном устройстве, верованиях и шаманской (ведической) практике «русского народа» (Кандыба Д. 1995: 12 сл., 96–97). Вот почему ему так важно причислить якутов к одному из древних ответвлений русского этноса (Кандыба Д. 1995: 93, 183). А Иисуса Христа автор причисляет к «русским галилеянам», что позволяет ему провозгласить того «русским пророком» (Кандыба Д. 1995: 105, 202; Кандыба В. 1997а: 160–230). Этого ему кажется недостаточным, и он столь же смело называет «русскими пророками» Заратуштру, Будду и Мухаммеда (Кандыба В. 1997а: 47–57, 97 – 146, 264 сл.). После всего этого покажется мелочью тот факт, что он голословно объявляет известные европейские археологические культуры эпох неолита, энеолита и раннего бронзового века (трипольскую, культуру линейно-ленточной керамики, лендьел, культуру воронковидных кубков и т. д.) культурами русов.

Третий прием автора заключается в чудовищном искажении хронологии. Так, например, ранненеолитический Оленеостровский могильник он относит к эпохе позднего палеолита (Кандыба Д. 1995: 98), становление земледелия и скотоводства и раннегородских обществ в Месопотамии – к началу позднего палеолита (Кандыба Д. 1995: 102), а первые курганные культуры – к 7 – 6-му тыс. до н. э. (Кандыба Д. 1995: 110). Используя гипотетическую схему раннего расселения индоевропейских племен, предложенную Т. Гамкрелидзе и В. Ивановым для эпохи 5 – 3-го тыс. до н. э., Кандыба без каких-либо колебаний относит ее к позднему палеолиту (Кандыба В. 1997а: 25). Самым непостижимым образом русским оказывается и египетский сфинкс с «древнейшей надписью на древнерусском языке» (Кандыба Д. 1995: 106). Искажение хронологии и присвоение чужого исторического наследия являются, пожалуй, самыми характерными особенностями произведений Кандыбы. И речь идет не только о дилетантизме автора, а о его вполне сознательной стратегии – ведь, судя по тексту, он читал не только учебники по истории и археологии, не только антисемитские опусы Емельянова и Безверхого249, но и специальную научную литературу.

Столь же небрежно автор обращается и с историческими фактами, объединяя реалии совершенно разных эпох. Например, ему ничего не стоит объявить, что древнейшие русы, с одной стороны, обитали в жилищах из костей мамонтов или китов250, а с другой – уже знали молоко и масло (Кандыба В. 1997а: 11) – и это в эпоху, когда никакого скотоводства не было! Автор не просто возводит истоки письменности к эпохе палеолита, но настаивает на том, что алфавит из 26 букв возник в Арктике 3 млн лет назад (Кандыба В. 1997а: 13). И это в эпоху, когда, судя по научным данным, не только в северных регионах, но и вообще на Земле никаких следов человека вообще еще не отмечалось!

Если первая русская летопись, пытаясь, как это тогда было принято, привязаться к библейской традиции, ввела имя Иафета как легендарного первопредка русских, то Кандыба превращает его в первого русского жреца Афета, основателя Ведической религии, якобы жившего в 38-м тыс. до н. э. (Кандыба В. 1997а: 24)251.

Впрочем, хотя Кандыба и ссылается на вечную Ведическую традицию, его взгляды сформировались не сразу. Еще в конце 1980-х гг. он утверждал, что племена древних русов двигались на север из Аравии (Кандыба, Кандыба 1988: 12). Тогда автор еще не решался объявлять Арктику прародиной человечества и ограничивался заявлением о том, что русы появились на севере якобы лишь 25 тыс. лет назад. Что заставило его столь резко изменить свои взгляды? Безусловно, как и на В. И. Щербакова, огромное влияние на него оказал распад СССР, заставивший обратиться к крайней мегаломании. Подобно тому же Щербакову, он объявляет свой метод метаисторией, основанной на специфически «русском способе мышления» (Кандыба Д. 1995: 203 сл.).

Более чем вероятно, что, обучаясь в морской школе в Ленинграде в 1970-х гг. (Кандыба, Кандыба 1988: 96), автор почерпнул многие особенности этого «мышления» от преподававшего там морского офицера Безверхого, чьи идеи и формулировки буквально пронизывают рассматриваемые книги. Не обошел автор вниманием и учение мадам Блаватской (Кандыба, Кандыба 1988: 81) и ее последовательницы Н. Р. Гусевой, откуда он заимствовал идеи об Арктической прародине человечества. Но основной идейный и методологический багаж автора восходит к наследию Аненербе, паранаучной организации, созданной нацистами для поисков тайных знаний предков. Не случайно автор не скрывает своих симпатий в отношении этого весьма сомнительного предприятия (Кандыба Д. 1995: 218). Другим не менее важным источником «глубоких познаний» Кандыбы в области психотронных технологий является его знакомство с исследованиями воздействия на человеческий мозг, производившимися советскими спецслужбами и затем Министерством обороны начиная с 1920-х гг. Вот откуда взялись рекламируемые им методики «пси», связанные с применением СВЧ-излучения и массового гипноза (Первушин 1998). Там и следует искать корни «русского способа мышления» Кандыбы. Нельзя не упомянуть также о том, что Кандыба является главой школы «русской йоги», одной из неоориенталистских групп, появившихся в России сравнительно недавно под влиянием неоиндуистских религий (Ткачева 1997: 107; 1999: 483).

Если В. М. Кандыба далек от профессиональных занятий историей, то иначе обстоит дело с его соавтором П. М. Золиным, профессором кафедры философии и истории Новгородского государственного университета (с 1997 г.), а также профессором кафедры экономики и финансов Государственной полярной академии (СПб). Примечательно, что в 1974–1986 гг. Золин работал преподавателем истории КПСС и в 1991 г. защитил докторскую диссертацию по теме «Использование памятников-символов Родины в идейно-воспитательной работе Советов и РКП(б)». Неудивительно, что человек с таким прошлым, способствующим обостренным почвенническим чувствам, принял на себя миссию от имени науки взять под защиту построения Кандыбы.

Отправным моментом Золин берет совершенно недопустимое, на его взгляд, положение, когда школьные и вузовские курсы отечественной истории обращают мало внимания на тысячелетнюю историю «русов», предшествовавшую Киевской Руси. Между тем, заявляет он, «ранние цивилизации» складывались на территории России с позднего палеолита и мезолита и их изучение необходимо всем тем, кто интересуется историей Отечества (Кандыба, Золин 1997а: 295; 1997в: 5).

Что заставляет профессора Золина рекламировать дилетантские произведения Кандыбы? Золин понимает историю чисто инструментально: «История – падшая служанка политики и идеологии. История – политика и идеология, обращенные в прошлое. История – лукавое искусство, мнящее себя наукой» (Кандыба, Золин 1997а: 299). Иных определений истории Золин не приемлет. Конечно, «тексты Кандыбы не призваны отражать современное состояние исторической науки», но от них и не следует этого требовать. Ведь «гениальному психологу современности» позволительно «выходить за грань известного» (Кандыба, Золин 1997а: 294). Иными словами, сознательное искажение Кандыбой исторических реалий представляется попыткой заглянуть в будущее, предвосхитить дальнейшее развитие науки. Ради чего, только ли из любопытства? Нет, книги Кандыбы «стимулируют единое самосознание народов России именно как россиян, тысячи лет решающих по сути одни и те же общие задачи по отношению ко всему окружающему миру» (Кандыба, Золин 1997а: 296). Вот, оказывается, для чего Кандыбе надо превращать древних тюрков в русских казаков и утверждать о тождестве древнерусского языка шумерскому и нынешним тюркским (Кандыба, Золин 1997а: 74).

Тем самым, история политизируется и обретает телеологический облик. Если когда-то Гегелю было ясно, что история человечества получает свое наивысшее развитие и окончательное завершение в немецком народе, то Кандыба и Золин идут много дальше. По Кандыбе, «развитие русского человека рассматривается как главная и необходимая составная часть общекосмической эволюции Бога и Божественного в Непроявленной Реальности» (Кандыба 1997а: 415). Он видит суть Русской Идеи в том, что русский народ произошел из Божественного Света и в будущем снова превратится в «единый вид лучистой энергии», то есть в «лучистое бессмертное человечество из Света, не имеющее формы и занимающее собою всю Вселенную». Якобы именно это делает русских священным народом, «осуществляющим общекосмическую цель всего Божественного Мироздания» (Кандыба 1997а: 88, 381)! Иными словами, в отличие от Гегеля, по Кандыбе, вся история человечества начинается и заканчивается русским народом252.

И ради этой сомнительной идеи Золин прилагает все усилия, чтобы убедить читателя в том, что глубина человеческой памяти достигает времен палеолита (Кандыба, Золин 1997а: 300). Но аргументы историка Золина столь же беспомощны и неубедительны, как и его соавтора гипнотизера В. Кандыбы. Оба они апеллируют к вере, а не к интеллекту и знаниям. Ссылаясь на те или иные факты, Золин не считает нужным их анализировать и придает им превратный смысл. Чего стоит одно его утверждение о том, что рынок (рыночная экономика. – В. Ш.) в России существует с древнейших времен, ибо славяне занимались торговлей еще задолго до н. э. (Кандыба, Золин 1997а: 301)! Здесь все вызывает недоумение: неужели автору неясна разница между современной рыночной экономикой и примитивным товарообменом первобытной эпохи; на каком основании автор связывает древние монеты, найденные на территории раннесредневековой Руси, именно со славянами и, наконец, где автор нашел славян «задолго до н. э.»?

Золина такие вопросы ничуть не смущают. Он их решает достаточно простым способом, отождествляя «наших пращуров» со всеми разнообразными группами населения, когда-либо жившими на территории России. Так он и получает «Русскую цивилизацию», уходящую корнями в глубины палеолита, где он без всяких сомнений находит «пращуров славяно-русов» и корни русского языка (Кандыба, Золин 1997в: 6, 210; 1997а: 304–305, 311). Сначала «пращуры» оказываются у него просто недифференцированными европеоидами, затем они превращаются в индоевропейцев, затем – в легендарных библейских великанов-рефаимов, затем – совсем неожиданным образом – в скифов и, наконец, в славянское племя полян. Ссылаясь на столь же дилетантские исследования армянского энтузиаста, Золин подхватывает его утверждение о пребывании «славяно-русов» в Армении в 3-м тыс. до н. э. В его схеме находится место и утверждению о скифском господстве в Палестине, которую, оказывается, изначально занимали различные народы, родственные «праславянам». Золин обнаруживает «скифов» даже среди воинов первых израильских царей Давида и Соломона (Кандыба, Золин 1997в: 6, 9, 14–17, 39–42, 211 сл.; 1997а: 353) и утверждает, что семиты заимствовали письменность у праславян или их ближайших сородичей (Кандыба, Золин 1997а: 345–346, 362). И он без тени смущения обвиняет «политиков и идеологов» в том, что российским школьникам не преподаются генеалогии царей Скифии и «династии роксоланов» (Кандыба, Золин 1997а: 302). В то же время он с необычайной легкостью отмахивается от выводов профессиональных ученых, говорящих о том, что все его поиски «тысячелетней Руси» не имеют никаких оснований (Кандыба, Золин 1997а: 319–320, 354–355).

Мало того, трагедии современного мира автор объясняет незнанием древнейшей истории – действительно, если бы мир знал правду о том, что Россия является родиной многих народов мира и мировой цивилизации в целом, то ни Гитлер бы не напал на СССР, ни НАТО не решилась бы расширяться на восток (Кандыба, Золин 1997а: 303). Трудно сказать, чего больше в этих рассуждениях – наивности, нарочитого патриотизма или стремления удовлетворить какие-то свои амбиции. В любом случае гиперэтноцентристский подход ведет и Золина, подобно Кандыбе, прямехонько к расизму в стиле современных Новых правых. Он требует «сохранить расовое деление» человечества, где славяне должны занять достойное место среди «белых» (Кандыба, Золин 1997а: 350). Ясно, что в таком мире не будет места для межэтнических браков, о чем мечтают радикальные русские националисты.

Миф о Северной прародине стал настолько популярным, что его подхватывают даже люди, далекие от радикальных националистов и имеющие прочное положение в научном истеблишменте. Например, в своей последней книге доктор физико-математических наук, академик Н. Н. Моисеев не только с гордостью объявил русских «потомками арийцев», но и сделал местом исхода «скотоводов-ариев» районы «русского Ополья» (в окрестностях Переяславля Залесского), откуда они якобы и двинулись в Индию (Моисеев 2000: 42–44, 176).

Такое направление мысли современных писателей-дилетантов имеет еще одну особенность, со временем все более заметную. Появление Интернета кардинально изменило ситуацию на информационном поле. Теперь те источники информации, которые прежде требовали изнурительной работы в архивах или длительной работы в библиотеках, появляются на веб-сайтах и создают впечатление, что любое научное исследование можно провести с помощью Интернета, не выходя из дома. Этим соблазняется немало самодеятельных авторов, не понимающих того, что, во-первых, далеко не вся научная информация поступает в Интернет, во-вторых, та, что поступает, проходит своеобразный и далеко не профессиональный отбор, отражая вкусы создателя веб-сайта, в-третьих, она иной раз попадает туда с купюрами или искажениями. Качество такой информации, равно как надежность тех или иных научных гипотез, непрофессионалам оценить не под силу, но это отнюдь не уменьшает их энтузиазма.

Примером может служить плодовитый самодеятельный автор из Владивостока, К. А. Пензев, который также заинтересовался происхождением русского народа и задался целью доказать, что история великороссов является древнейшей на Земле, а прародина индоевропейцев («арийцев») и «нордической расы» находилась в центральной части Восточной Европы (Пензев 2007а: 9). Обнаружив давно известный специалистам факт, что язык способен распространяться путем заимствования, то есть вне зависимости от своих исконных носителей, этот автор, говоря об идентичности, делает упор не на язык, а на «расовый облик». В результате многие тюркские народы (кыргызы, азербайджанцы, хазары, булгары, уйгуры и пр.) оказываются у него нетюрками по происхождению. В частности, древних енисейских кыргызов он изображает «славянами», а хунну-гуннов – «славяно-финской общностью», говорившей отчего-то по-тохарски. При этом он доверяется дилетантским рассуждениям геолога Р. Доманского, которого Интернет изображает «доктором исторических наук» и который якобы обнаружил прародину «арийцев» – едва ли не в Подмосковье, а прародину тюрков на р. Оке «между Каширой и Муромом» (Доманский 1999). И хотя Пензев заявляет, что им движет отнюдь не национализм, а простая любознательность, сам произведенный им отбор авторитетов и развиваемых ими гипотез заставляет сомневаться в его искренности. Ведь и опора на дилетантов и «обнаружение» им «славян-арийцев» в бронзовом веке повсюду от Европы до Китая, включая отождествление индоариев, заселивших Южную Азию, со «славянами», – все это выдает его стремление легитимизировать современную Россию («Евразию») отсылкой к древнейшей истории, когда якобы вся ее территория была уже заселена «славянами» (Пензев 2007а; 2007б).

Примечательно также, что, на словах отвергая расистские доктрины, автор одновременно пытается отстаивать справедливость расового подхода. В частности, Большой террор 1937 г. он изображает «очисткой общественного организма русского государства от паразитов». Объясняя, что речь идет об «истреблении подрывных элементов» независимо от национальности, он при этом дает понять, что удельный вес евреев во власти после этого резко понизился. Правда, чтобы его не поняли превратно, он тут же дистанцируется от Гитлера (Пензев 2007а: 162, 167). Его же собственная позиция заключается в том, что в течение веков всевозможные злобные силы, будь то Наполеон, Гитлер или «атлантисты», стремились «уничтожить Хартленд», а вместе с ним и великорусский народ, и это была «расовая война» (Пензев 2007а: 172, 177–178). Разумеется, о Холокосте в этом контексте он даже не вспоминает.

Сегодня Пензев уже выступает соавтором Клёсова, с которым они выпустили книгу о происхождении «арийских народов». Специалисты будут удивлены тем, что, оказывается, «арийские народы шире индоевропейских языков». Включаются в эту общность, разумеется, и «гипербореи» Русского Севера, не говоря уже о славянах. Якобы все это доказывает «ДНК-генеалогия» (Клёсов, Пензев 2014)253. Надо ли удивляться тому, что представление книги издательство «Книжный мир» доверило М. Н. Задорнову?

Миф о Северной прародине и альтернативная история привлекают не только неоязычников. Им спешит отдать дань писатель Н. И. Кикешев, академик самопровозглашенной Кирилло-мефодиевской академии славянского просвещения, председатель Славянского комитета России и председатель Международного общественного объединения «Всеславянский собор», которое регулярно проводит «всеславянские съезды». Закончив в советскую эпоху Одесское артиллерийское училище и Военно-политическую академию, Кикешев долгое время работал военным журналистом, дослужившись до звания полковника. В постсоветское время, помимо активной общественной деятельности по сплочению славян, он увлекся «научными исследованиями» в области того, что он называет «метаисторией», и своим достижением считает «оригинальную концепцию развития человечества в первобытную эпоху», кульминацией которой является появление славянства. Он гордится тем, что занимается просветительской работой в области славяноведения и истории древних цивилизаций.

Пытаясь в книге «Прародины и предки» нарисовать картину этногенеза славян, Кикешев начинает повествование с позднего палеолита и из всех имеющихся теорий выбирает, на его взгляд, «самую верную» – «арктическую». Позднепалеолитическое Приполярье он рисует «благодатным краем» и не обходит своим вниманием Гиперборею, откуда, как он утверждает, и расселялись «славяне и арии». По сути, его книга является энциклопедией мифов, созданных нашими современниками в течение последних двадцати лет (Кикешев 2003). Здесь и рассуждения о древних «обсерватории и храме» на Кольском полуострове, и о Каменной Могиле как «святыне всех времен и народов», и о коневодстве у «ариев эпохи плейстоцена», и о расселении «протошумеров» с Украины, и о «древнейшем государстве Аратта – стране Бога Солнца», где якобы жили арии, и о гигантах, когда-то населявших Восточную Европу, и об Урарту как якобы «арийском царстве», и о заселении Западной Европы славянами в эпоху Античности, и о скифах, говоривших по-славянски, и о «Русколани», и о заселении славянами Черноморского побережья в Античности, и, разумеется, о «варягах-славянах». После всего этого нас вряд ли удивит отождествление шумерского бога Энки с библейским Яхве, якобы происходившим с Урала.

Собственным вкладом автора в эту грандиозную мифологическую схему является, пожалуй, лишь изобретение термина «синдоаратты» для населения, которое автор расселяет в бронзовом веке по всей Евразии. В частности, и Аркаим оказывается «городом синдоараттов». Одновременно здесь же автор поселяет и «протославян», которые, похоже, сливаются с «синдоараттами» вплоть до неразличимости. В соответствии с парадигмой гипермиграционизма автор заставляет «синдоараттов» без устали переселяться по всему Старому Свету между Европой и Юго-Восточной Азией, что, с его точки зрения, дает возможность славянам быть причастными к такой грандиозной культуртрегерской и цивилизационной активности, с которой трудно поспорить кому-либо еще. Действительно, автор доказывает, что с неолита до эпохи Античности славяне и их предки якобы сохранили «этнокультурное ядро». Зато те, кто не сумели сохранить свою культурную самобытность, уверяет нас автор, превратились в итальянцев, датчан, французов, немцев и прочие народы (Кикешев 2003: 331–332). Ему кажется особенно важным неоднократно подчеркивать, что предки славян относились к «белой расе».

Кикешев с особым пиететом относится к «дешифровкам» Кифишина, который с легкостью обнаруживает и читает «надписи» как на палеолитических бивнях мамонтов, так и в палеолитических пещерах. Автора нисколько не смущает тот факт, что все эти надписи с завидной регулярностью читаются «по-шумерски», а не «по-славянски» (Кикешев 2006).

Не проходит он и мимо «еврейского вопроса». Он утверждает, что библейское завоевание Палестины осуществили якобы некие «хиберы», которых он отождествляет с «ариями». Вот у кого, оказывается, «иудеи позаимствовали легенды» (Кикешев 2003: 336). Надо отдать автору должное – этим обсуждение «еврейского вопроса» в его книге и ограничивается.

Показательно, что главными авторитетами, на которых Кикешев опирался при написании книги, являются Кифишин, Шилов, Демин, Асов и даже Классен, а завершающая книгу библиография состоит почти полностью из псевдонаучных работ. Не брезгует автор и Книгой Велеса. При этом особую благодарность за помощь в подготовке книги он приносит Кифишину и Шилову. Зато он выражает сожаление по поводу того, что якобы «академическая наука славянских стран до сих пор стоит на пронемецкой позиции» (Кикешев 2003: 381).

Пока академическая наука погрязла в «невежестве», Кикешев осуществляет еще более грандиозный проект. Он пишет «метаисторию», в чем ему снова, не жалея сил, всячески помогает Кифишин. В аннотации к новой книге автор заявляет, что «мир науки не выявил центры происхождения древних и современных цивилизаций». И эту миссию ему приходится брать на себя. Если в рассмотренной выше книге он, опираясь на Демина, выводил все человечество из Гипербореи, расположенной в северных широтах, то теперь, проявляя завидную смелость мысли, он смещает ее на восток и отождествляет с Атлантидой, располагавшейся якобы между Таймыром и Чукоткой. Впрочем, родиной «белой расы» по-прежнему называются острова Северного Ледовитого океана, правда, не объясняется, как она туда попала. Тем не менее Кикешев доказывает, что свет шел не «с севера», а «с востока». Иными словами, и библейский рай, и «шумерскую Аратту» он помещает на Дальнем Востоке (Кикешев 2011: 4, 478). По его уверениям, Аратта располагалась между Колымой и Индигиркой и именно оттуда происходят… шумеры и израильтяне. А чтобы им там было не скучно, он помещает в Сибирь (точнее, в Минусинскую котловину) и предков древних египтян (Кикешев 2011: 32–36). Впрочем, по ходу повествования обнаруживается, что одновременно египтяне ухитрялись еще в палеолите строить пирамиды в районе Белого моря!

Зато, по утверждению Кикешева, на Ближнем Востоке ничего не менялось вплоть до прихода индоевропейцев, которых он отождествляет с пеласгами и делает изобретателями земледелия. Впрочем, у автора нет полной ясности с тем, откуда именно они пришли: он выводит индоевропейцев то из Скандинавии, то с Урала, а то и вовсе из Якутии (Кикешев 2011: 5, 123, 503). Зато прародину арийцев («Туран») он уверенно помещает на Южном Урале, ибо «арийская цивилизация» самым мистическим образом могла возникнуть только в «сердце Евразии», откуда самим Провидением (а при ближайшем рассмотрении – «Влесовой книгой») «арийцам» якобы было суждено расселяться по всей Евразии, разнося свои высокие достижения. Разумеется, оттуда же, по мнению автора, происходили и славяне, оказывается, еще в первобытности заселившие всю Европу вплоть до Британских островов. Зато «синдоаратты» теперь куда-то самым таинственным образом исчезают.

Ко времени написания «Метаистории» Кикешев заметно повысил свое образование, и теперь ему было, что добавить к своим ранним рассуждениям о евреях. Например, он узнал о Хазарии и убедился в том, что там евреи и тюрки жили вместе. Правда, полной ясности у него не было, и иной раз он называет хазар «древними евреями Поволжья». Зато он убежден в том, что татары и евреи имели единое происхождение и их родина располагалась в Сибири и на Урале. В пользу этого он выдвигает убийственный аргумент. Оказывается, вопреки желанию самих евреев именно Каганович подсказал Сталину создать для них автономию не в Крыму, а на Амуре. «Видимо, он что-то знал», – загадочно сообщает автор (Кикешев 2011: 484–485, 570).

Надо отдать автору должное – на этот раз он обогатил свою библиографию работами некоторых профессиональных археологов, лингвистов и генетиков, хотя и донельзя исказил их идеи. Но его основными авторитетами остались все те же мифотворцы во главе с Кифишиным. А к поддельной «Влесовой книге» прибавилась столь же поддельная «Хроника Ура Линда». Остается добавить, что этот увесистый том (590 страниц) был издан тиражом 4 тыс. экз., чему могла бы позавидовать научная литература. При этом оказывается, автор читал курс славяноведения в Международном славянском институте, а в последние годы ведет авторские семинары по метаистории и славяноведению.

Арийская идея и партийное строительство

Арийская идея пользуется популярностью не только у самодеятельных авторов. Неравнодушны к ней и некоторые российские политики. В 1994 г. миф о движении «предков-арийцев» с Севера обсуждался на круглом столе, устроенном газетой «Россия» при участии сотрудников Центра исследований политической культуры России. Тогда руководитель Центра, историк С. И. Васильцов254, пытался показать, что основы главенства русского народа на евразийском пространстве были заложены теми самыми «арийцами» (Имперская доминанта 1994).

В конце 1990-х гг. эта идея была подхвачена газетой «Патриот» (бывший «Советский патриот»), официальным органом Народно-патриотического союза России (НПСР), где доминируют коммунисты. Тем самым, антисемитские статьи, которые в ней тогда регулярно печатались, отражали позицию КПРФ. Так, на ее страницах во всех деталях воспроизводились историософские мифы о «славяно-ариях». Автор этой пространной статьи, А. Уваров, в частности, просвещал читателя относительно истинных причин хазарской экспансии, будто бы имевшей целью уничтожение языческих волхвов и дохристианских «ведических знаний». Он утверждал, что хазары отбросили славян далеко на север и хозяйничали даже в Новгороде, усиленно подготавливая почву для насаждения христианской религии. Правда, писал автор, христианство не смогло полностью искоренить традиционную культуру, облагородившую его «русским ведизмом», что и привело к возникновению гуманного и милосердного русского Православия. Между тем это не спасло Русь от «гибельного иудейского влияния». Ведь после поражения хазар от князя Святослава иудеи широко расселились среди «русов-ариев», те брали в жены иудеек, а последние воспитывали своих детей в духе Талмуда (Уваров 1998а).

Автор этого произведения, бывший комсомольский работник и сотрудник КГБ, тогда работал в аппарате думской фракции КПРФ и исполнял обязанности заместителя председателя Исполкома Народно-патриотического союза России. Знакомство с «арийским мифом» позволяет понять мотивы и «научные основания» высказываний другого лидера этой фракции, В. И. Илюхина, который, защищая право русских неонацистов на использование свастики в своей символике, доказывал ее глубокую традиционность как в русской культуре, так и у многих народов Евразии и подчеркивал многотысячелетнюю древность рунической письменности (Максимов 1999). Симпатии к арийскому мифу продемонстрировал и предыдущий лидер российских коммунистов И. Полозков (Полозков 1998). Все это трудно не поставить в связь с тем, что в 1998 г. А. Дугин стал одним из помощников коммуниста Геннадия Селезнева в бытность того спикером нижней палаты Государственной думы РФ. Имелись и другие каналы, по которым «арийский миф» распространялся среди коммунистической элиты. Например, заслуживает внимание тот факт, что именно в 1997–1999 гг. помощником депутата Госдумы от КПРФ Л. М. Канаева был известный неоязыческий публицист, руководитель антисемитского издательства «Русская правда» А. М. Аратов, который также мог принести в эту среду арийский миф.

В соответствии с арийским мифом, возводя корни сионизма к эпохе Древнего Египта и Древнего Рима, Уваров называл его «формой расизма» и винил во всяческих преступлениях. Он призывал евреев публично отмежеваться от этого (Уваров 1998б). Почти в тех же выражениях эту идею вскоре воспроизвел лидер российских коммунистов Г. А. Зюганов, назвавший сионистскую идеологию «бедой еврейского народа» и призвавший еврейскую общину «определиться… по вопросу об отношении к сионизму». Как и положено ортодоксальному коммунисту, Зюганов видит в сионизме идеологию и практику борьбы за мировое господство (Зюганов 1998а). Это заявление Зюганова, отправленное им главе Администрации президента, секретарю Совета безопасности и министру юстиции, было ответом на требование Министерства юстиции разъяснить позицию компартии по отношению к антисемитским высказываниям генерала Макашова (Зюганов 1998б). Именно в таком контексте «арийская идея» проникала в большую политику, и ее приверженцев и позднее можно было встретить в руководстве КПРФ255.

Арийский миф всеми силами проторял себе дорогу в среду высшей российской власти и парламентариев. В 1999 г. панегирическая статья об ариях и Северной прародине была опубликована в элитном журнале «Президент. Парламент. Правительство (политико-правовой журнал)», рассчитанном на российских парламентариев и высших чиновников. Автором этой статьи был известный нам Павел Глоба, пытавшийся убедить высокопоставленных читателей в якобы строгой научности «Гиперборейской идеи». Он апеллировал к фольклорным текстам европейских народов, к индийской и иранской ведической литературе (Авеста, Махабхарата), к псевдонаучным достижениям В. Н. Демина, а также к археологическим находкам на Аркаиме. Иными словами, в методологическом плане он шел по тропе, уже протоптанной другими эзотериками и нацистскими авторами. Сам Глоба прекрасно знает об этих сомнительных ассоциациях и пытается обезопасить себя от критики, дистанцируясь от германского нацизма, будто бы извратившего вполне невинную арийскую идею. Глоба настаивает на том, что сама по себе эта идея не несет ничего дурного и что ее следует отделять от ее современных неонацистских пропагандистов. Между тем его статья не только искажает или вообще не учитывает современные научные данные, но и содержит все те же ядовитые зерна расизма, которые, по-видимому, имманентно присущи арийской идее. Ведь что, как ни расизм, звучит в словах Глобы о том, что легендарный царь Йима якобы заботился о «чистоте арийского генофонда» (Глоба 1999).

Похоже, арийский миф находил себе приверженцев во властных структурах РФ. Одним из них являлся А. Н. Савельев, бывший депутат Госдумы от партии «Родина», попавший туда по списку названной партии в результате думских выборов 2003 г. (Шнирельман 2007в). В качестве депутата Савельев получил тогда пост заместителя председателя Комитета Государственной думы по делам СНГ и связям с соотечественниками. Будучи выпускником факультета химической физики МФТИ, он в бурные переходные годы сделался политиком праворадикального толка, побывал в рядах национал-капиталистов, создавших осенью 1996 г. объединение «Золотой лев», и возглавлял аналитические структуры Российского общественно-политического центра и Конгресса русских общин. Не имея высшего гуманитарного образования, он ухитрился защитить в 2000 г. докторскую диссертацию по политическим наукам по теме «Механизмы духовно-нравственного измерения политических процессов: политическая мифология». По материалам этой диссертации Савельев вскоре издал книгу, где не столько проводил научный анализ политической мифологии, сколько исследовал возможности ее применения в текущей политике. Целью книги он называл создание «Большого национального мифа». В ней он призывал к консервативной революции и строительству новой империи на основах иерархии, элитного отбора и принципов корпоративности. Он также использовал свои знания политической мифологии для развития национальной идеи, в основу которой предлагал положить нацистский нордический миф, адаптированный к славянскому этногенезу, где русские оказывались прямыми потомками прибывших с севера мифических арийцев. Основываясь на псевдонаучных построениях В. Н. Демина, Петухова и прочих уже известных нам писателей, он доказывал, что русским якобы удалось избежать смешения с другими народами и в наиболее чистом виде сохранить свое генетическое наследие, доставшееся от арийцев. Писал он и о «древнейшей цивилизации» Гиперборее, якобы созданной «белыми людьми» на далеком Севере, а также о ее гибели, приведшей к их расселению на юг, где они якобы выполняли свою «цивилизационную миссию». Не укрылся от его внимания и Аркаим, объявленный им символом «единства арийской цивилизации». Отвергая евразийство, Савельев настаивал на европейском характере России, чему и призван служить арийский миф, связывающий ее с Европой (Кольев 2003: 364–368).

В те же годы «арийской идеей» увлекся другой парламентарий К. Ю. Севенард. Инженер-строитель по профессии, он рано стал успешным бизнесменом, побывав главным инженером в известной компании «Гефест», а затем работавший в РАО ЕЭС. Однако этим его честолюбие не ограничилось, и с конца 1990-х гг. он всеми силами рвался в большую политику, побывав вначале депутатом Законодательного собрания Петербурга (1998–2000 гг.), а затем и депутатом Государственной думы РФ (2000–2003 гг.). Впрочем, имея хорошие стартовые позиции (его отец был депутатом Думы двух созывов, входя во фракцию КПРФ), он вскоре испортил отношения с коллегами и был исключен из фракции «Единство». Тем временем он объявил о своем родстве с венценосной семьей: якобы своим происхождением он был обязан внебрачным связям Николая II с балериной Матильдой Кшесинской. Этим он обозначил свои притязания на российский престол (Драмарецкая 2001; Закс.ру, 2003).

Одновременно, смешав обрывки эзотерических знаний с идеями, почерпнутыми у В. Н. Демина и из поп-литературы, Севенард принялся разыскивать следы «арийцев», для чего, по его словам, организовал несколько экспедиций в Крым, на Памир и в Беломорье. Его путеводной нитью оказались некие тайные сведения, почерпнутые из «Каменной (Голубиной) книги». Он убеждал в подлинности гиперборейской цивилизации, доказывал, что обнаружил ее следы на Кузовском архипелаге, и обвинял советское руководство в том, что оно якобы уничтожило вход в Шамбалу, находившийся на территории Таджикистана, и затопило в Белом море участок скалы с иероглифами, якобы вырезанными самим Фэбом. При этом, по его словам, он знал об этих иероглифах еще в пятилетнем возрасте256. Впрочем, одновременно Севенард объявил, будто знает о богатом кладе, зарытом в особняке Кшесинской. Однако ничего подобного обнаружить там так и не удалось (Закс.ру, 2003).

Как бы то ни было, арийский миф еще во второй половине 1990-х гг. был взят на вооружение различными русскими национал-патриотическими партиями и движениями. Так, Народная национальная партия, ставившая задачу выработки русской национальной идеологии, с благодарностью подхватила идею о гиперборейской прародине арийцев, где славяне, эллины и германцы обитали некогда вместе и были единым народом (Кочнов 1998б). Ту же идею культивировал в РНЕ и А. Баркашов (1993а). Радикальная газета «Империя» опубликовала стихотворение А. Васильева «Русский путь», пронизанное ностальгией по забытой Северной прародине (Васильев А. 1998). А в неонацистском журнале «Атака» сформировалась целая поэтическая традиция, порожденная тоской по Северу и его «Белой Расе».

Народная археология и эзотерика

«Арийский арктический миф» побуждает некоторых из своих фанатиков к совсем уж экстравагантным действиям. Во второй половине 1997 г. в средствах массовой информации прозвучали сообщения о научной экспедиции «Гиперборея-97», отправившейся на Кольский полуостров с целью проверки гипотезы о «древнейшей цивилизации белых людей» (Атланты 1997; Кузнецова 1997; Найдена 1997). Одной из первых о поразительных «открытиях» этой экспедиции и «достижениях» ее руководителя заговорила официозная «Российская газета» (Громов 1996; Валентинов 1998). Журнал «Наука и религия» первым начал публиковать развернутые сообщения об этих открытиях: якобы в августе 1997 г. членам экспедиции удалось обнаружить огромную высеченную в скале фигуру человека с распростертыми руками, циклопические руины древней обсерватории и даже лозу дикого винограда. Гиперборея найдена! – заявил журнал. Тем самым, «история России отодвигается на тысячелетия в глубь времен» (Демин 1997в; 1997 г: 481–489. См. также: Лазарев 1997; Асов 1998а).

Затем последовали сенсационные сообщения о находке неких «древних знаков, похожих на письмо друидов», или «рун» (Лазарев 1997; 1998а; 1998в; 2000), о некой древнейшей «огамической письменности» (Лазарев 1998б; Демин 2000б: 48–49; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 157–167; Лазарев 2009: 125–127)257, о том, что древние обитатели Севера имели механизмы для полетов по воздуху и даже что в ту эпоху уже имелось… мощное оружие уничтожения (Валентинов 1998). «Открытия» продолжились в июле 1998 г., когда экспедиция ухитрилась обнаружить не только «древнейшее матриархальное святилище», новые «рунические письмена» и другие «загадочные знаки», но также «подземную базу инопланетян» и «места посадок двух НЛО» (Демин 1999б: 145–147, 153–167, 264, 273, 464–467). А в одной из газет, издаваемых экологами, сообщалось, что экспедиции удалось обнаружить «этрусский якорь» (Бурлешин 2001). Основой этому послужили рассуждения руководителя экспедиции о якобы выложенных на дне озера циклопических изображениях треугольников, в которых он, правда, увидел не «этрусские», а «шумерские» знаки (Демин 1999б: 468–470).

Все эти фантазии имеют один источник – сообщения доктора философских наук В. Н. Демина, которого пример Аркаима вдохновил на поиски «гиперборейской цивилизации» (Демин 2000а). После посещения Аркаима он и сам организовал и возглавил вышеназванную экспедицию (Демин 1997д; 1997 г: 481–489), которая провела на Кольском полуострове пять сезонов (1997–2001 гг.). Вместе с тем, кроме эмоциональных высказываний, приправленных эзотерикой, ни Демин, ни его поклонники так и не смогли опубликовать ни одного фактического подтверждения всех этих предположений – нет ни профессионально сделанных рисунков, ни обоснований хронологии, ни культурных привязок. Никаких раскопок они не проводили. Единичные фотографии, сделанные участниками экспедиции (Демин 1997д, рис. 14, 15; 1999б; Лазарев 1997), демонстрируют нечто вроде каменной террасы, идущей вдоль естественной линии холма, скалу клиновидной формы, другие естественные геологические образования. Лишь человеку с очень большой фантазией это может показаться «культурным очагом», «древней обсерваторией» и «священным колодцем» (Демин 1997д: 52–55; 1997 г: 485–486; Лазарев 1997). На самом же деле гигантская фигура, которую «исследователи» усмотрели на отвесных скалах (Демин 1997д, рис. 14; 1997 г, рис. 1; 1999б, рис. 22), безусловно, является естественным образованием (Кочемасов 1998)258.

Ничего членораздельного не добавил к этому и «археолог», участвующий в новых «изысканиях» Демина в июле 1998 г. (Лазарев 1998а). «Пирамида», обнаружением которой так гордился Демин, безусловно, является геологическим объектом, к которому не прикасалась рука человека, и Демин сам это признавал (Демин 1999б: 143, 168). Непременный участник всех его экспедиций, журналист Е. С. Лазарев259, описывая «циклопическую крепость», «молитвенный столб» и «священные места», постоянно делал оговорки о том, что речь шла об объектах естественного происхождения (Лазарев 1998б; 1999а; 1999б), а сегодня он уже прямо пишет о «ландшафтных святилищах» (Лазарев 2009). «Насечки» на скалах, которые он вдохновенно рекламировал как «алфавитные знаки» древнейшей палеолитической письменности (Лазарев 1998б), оказываются искусственными пропилами, оставленными геологами, хотя он и ныне категорически отказывается это признавать. Не случайно энтузиасты Гипербореи не потрудились ознакомиться с особенностями интенсивных геологических работ, проводившихся в регионе с 1930-х гг. (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 143, 161–167; Лазарев 2009: 125–126).

Показательно, что, рассказывая о новых «открытиях», Демин уже не вспоминал о «лозе дикого винограда». Зато он взахлеб расписывал новую фигуру, якобы выложенную из каменных глыб на дне Сейдозера. Толково объяснить происхождение этого «сооружения» Демин не мог, и поэтому на помощь ему приходили небылицы об искусственном затоплении, о тайнах, скрывающихся в глубинах озера, включая и некое таинственное существо, якобы обитающее в нем. Мало того, в фантазиях Демина шумеры оказывались тождественными не то предкам саамов, не то индоариям, а окружающий природный ландшафт якобы служил незыблемой основой «матриархальной сущности гиперборейских памятников» (Демин 1999б: 43–49, 467–470).

Короче говоря, здесь мы имеем дело с очередной мистификацией, которыми так богато наше время (Первушин 2003: 360–364; Шнирельман 2004: 207–210). Полностью игнорируя то, что сделали до него на Севере поколения профессиональных археологов, Демин изображал себя первооткрывателем и призывал к сотрудничеству специалистов – археологов, этнографов, лингвистов и пр. (Демин 1999а: 55). На практике ему это было не нужно, ибо в противном случае все его «открытия» лопнули бы как мыльный пузырь. Поэтому, когда на его просьбу о поддержке Институт археологии РАН предложил дать ему в помощь профессионалов-археологов, Демин наотрез от этого отказался. Опираться на энтузиастов-любителей ему оказалось сподручнее, и в его экспедиции участвовало целое созвездие уфологов, экстрасенсов и эзотериков (более 100 человек!), ухитрившихся «обнаружить» место посадки НЛО, базу инопланетян и даже «снежного человека». Специалистов, уличивших Демина в том, что он и его сотоварищи приняли за остатки древней цивилизации недавние следы обычной геологической деятельности, он обиженно обвинил в фальсификации и «непонимании сути вопроса о матриархате» (Демин 1999б: 167–169)260. Правда, под давлением критиков он, похоже, готов был признать, что обнаруженная им «пирамида» имеет естественное происхождение, равно как и «святилище Великой Богини», найденное Лазаревым (Демин 1999б: 168, 273). А в своей последней книге, отмечая, что итоги многолетних работ экспедиции «Гиперборея» не осмыслены и не обработаны, они с Лазаревым признали, что многие из встреченных объектов были «ландшафтными святилищами», то есть имели естественное происхождение. Жаль только, что никаких доказательств того, что в этих местах действительно производились священные обряды, авторы так и не привели (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 143, 146, 168–174).

Все это не случайно. Ведь возглавлявший экспедицию Демин никогда не имел дела с археологией. До начала 1990-х гг. он занимался атеистическим воспитанием студентов и борьбой с буржуазной философией. Между делом он увлекался поисками «снежного человека» и пописывал научно-фантастические рассказы261. После распада СССР он резко переориентировался и начал пропагандировать совсем другое – идеи русского космизма и эзотерики. Не чужды ему оказались и современные эзотерические и неоязыческие мифы о древних славянах и «северной гиперборейской цивилизации» (см., напр.: Демин 1996а; 1996б; 1997а; 1997б; Громов 1996).

Во второй половине 1990-х – начале 2000-х гг. Демин публиковал обо всем этом книгу за книгой, где, по-своему интерпретируя русский фольклор и фольклор других народов как аутентичный исторический источник (мысль о том, что фольклор может содержать фантастические представления, далекие от исторической реальности, автор с порога отметал), убеждал читателя в реальном существовании древнейшей в мире цивилизации, Северной Гипербореи, прародины человечества, к которой якобы и уходят корни любого фольклора. Он утверждал, что ее создатели знали летательные аппараты и умели летать по воздуху (Демин 1997 г: 14–21; 1999б; 2000б; 2001; 2003б: 340–342; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 191, 224–341).

Фактически Демин лишь повторял давно высмеянного одиозного индийского журналиста-ревизиониста П. Н. Оака и его последователей, всерьез доказывавших, что летающие колесницы и огненные стрелы, упоминавшиеся в индийском героическом эпосе Махабхарата, свидетельствовали о том, что древняя цивилизация обладала летательными аппаратами и ядерным оружием (об этом см.: Ванина 2004: 151, 158; 2014: 230–232). Между тем эти вымыслы иной раз соблазняют российских тележурналистов и используются ими для привлечения зрителя и повышения собственного рейтинга. Так, 3 мая 2009 г. по ТВ-3 в очередном репортаже в рамках программы «В центре событий» журналист Александр Огородников снова потчевал зрителей сенсационным сообщением о том, что будто бы хараппская цивилизация погибла в результате ядерной войны, о чем якобы повествовала Махабхарата. Все это подавалось как раскрытие некоего заговора «официальных ученых», будто бы скрывающих историческую правду от народа. В последние годы этой темой увлекается РЕН-ТВ, поглощенное «тайнами истории» и конспирологией.

Подобно многим русским неоязычникам и эзотерикам, Демин проявлял нездоровый интерес к свастике, видя в ней не только древнейший символ Севера, но и доказательство «общего полярного происхождения народов мира» (Демин 2000б: 412). Примечательно, что в своих северных «исследованиях» он опирался на поддержку Госкомсевера и Администрации Мурманской области. Кроме того, его фантазии о «Туле-Гиперборее» увлекли писателей-почвенников и публиковались на страницах подконтрольной тем «Литературной России» (Демин 2000в).

При этом, как всякий дилетант, не обладая даже элементарными знаниями о сравнительно-историческом языкознании, Демин объявлял себя «великим лингвистом» и смело приступал к поискам «праязыка человечества» (Валентинов 1998). А не имея никакого понятия об археологии и древней истории, он брался судить о древних переселениях хорошо известных историкам народов и рисовал фантастическую картину, кардинально расходящуюся со всеми научными данными, но зато полностью увязывающуюся с уже известными нам «патриотическими» построениями авторов-эзотериков (см., напр.: Громов 1996). И не случайно он занялся поисками «гиперборейской культуры, той священной для всех нас изначальной традиции, о которой ведали и русские отшельники, и мудрецы древнего Тибета» (Атланты 1997). Доказательства этому он искал не в научной литературе, а в «альтернативной науке», создаваемой такими же, как он, дилетантами (ср.: Демин 1997 г: 58, прим. на с. 541, также с. 275), или у романтически настроенных писателей XIX в., чьи труды безнадежно устарели (см., напр.: Демин 1997 г: 122–123, 163, 182 и др.).

Например, он всячески превозносил уже известного нам Ж. – С. Байи, выдвинувшего гипотезу о Полярной прародине мировой цивилизации (Байи 2003). Однако если Байи рассуждал об этом в тот период, когда историческая наука еще только вставала на ноги, историческая лингвистика делала свои первые шаги, а археологии и вовсе не существовало, то Демин подхватил его идеи тогда, когда наука уже дала ответы на многие из вопросов, поставленных Байи, причем ответы эти существенно отличались от наивных рассуждений французского астронома. Тем не менее Демин не только поспособствовал переводу и публикации его «писем об Атлантиде» в России, но и доказывал «актуальность» его взглядов сегодня (Атлантида и Гиперборея 2003). Мнения А. Асова и Н. Р. Гусевой, никак не зарекомендовавших себя на ниве археологии, фольклористики или исторической лингвистики, также оказывались для Демина не в пример более авторитетными, чем суждения профессиональных археологов, лингвистов, фольклористов и историков древности (Демин 1999б: 41). Он не брезговал и поддельной «Влесовой книгой», откуда тоже черпал свои аргументы (Демин 1997 г: 387, 452; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 343–400, 500).

И все это потому, что, по мнению Демина и его единомышленников, идея Гипербореи создавала России «фундамент для стратегии лидерства» (Атлантида и Гиперборея 2003: 20; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 38). Ему хотелось всячески повысить престиж России, и под конец жизни он объявил Гиперборею «российской протоцивилизацией», основой которой была «духовность»: якобы именно на территории России находилась прародина всего человечества, где некогда жил «пранарод», говоривший на едином праязыке (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 38–41, 227). Заслугой своей экспедиции он считал тот факт, что «нам удалось связать понятие северной цивилизации, прежде всего, с Россией» (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 497). Гиперборея служила Демину и неким моральным идеалом. Он доказывал, что при «изобилии продуктов» там отсутствовало воровство и господствовали свобода и честность, что, как он утверждал, в виде «национальной души» досталось в наследство русским крестьянам и другим группам, издавна обитавшим на Севере (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 153–154, 188). Однако в терминологическом словаре, приложенном к его последней книге, единственной упомянутой там языковой семьей была индоевропейская; ни о каких других семьях авторы даже не вспоминали. И это красноречиво говорит о том, что они на самом деле вкладывали в понятие «гиперборейской цивилизации» и какой хотели видеть Россию.

В то же время отсутствие признания со стороны специалистов Демина явно беспокоило. Похоже, он находил больше понимания у геологов, геофизиков и астрономов, чем у археологов, этнографов или фольклористов. Однако он упорно стоял на своем и с необычайной легкостью отметал концепции специалистов, голословно упрекая их в «наивности» или «предвзятости» (Демин, Лазарев, Слатин 2004). Так он, например, поступал с наследием Н. Н. Гуриной, одной из лучших знатоков северной археологии (Демин 1997 г: 189). А между тем, в отличие от него, она более двадцати лет занималась археологическими исследованиями на Кольском полуострове, проследив эволюцию местной культуры в течение тысячелетий, начиная с эпохи мезолита. В предшествующую ледниковую эпоху никаких людей на Кольском полуострове археологи не обнаруживали (Гурина 1997). Полностью игнорируя выдвигавшиеся специалистами гипотезы о происхождении и назначении северных лабиринтов (Гурина 1948; 1991; Буров 2001; Куратов 1988; 2008)262, Демин приписывал им весьма сомнительный астрономический смысл и развивал гипермиграционистскую концепцию о едином центре их возникновения, лежавшем на Севере, откуда они будто бы распространились по всему миру (Демин 1999б: 145). Столь же легкомысленно и столь же бездоказательно он пересматривал и строго установленную связь каменных баб с кочевым миром, отвергая мнение известного археолога С. А. Плетневой, специально занимавшейся изучением этого вопроса (Демин 1997 г: 218).

Зато Демин с энтузиазмом возрождал концепцию «циркумполярной культуры», которая имела своих сторонников среди ученых первой половины XX в., но затем с развитием северной археологии была оставлена как не соответствующая реальности. При этом даже сторонники этой гипотезы никогда не предполагали наличия на Севере какой-либо высокой цивилизации (Симченко 1976: 7 – 22). В последние десятилетия к этой идее обращались только писатели-фантасты или эзотерики, на чье наследие и опирался Демин.

Между тем с профессиональной точки зрения концы с концами у него явно не сходились. Гиперборея у него оказывалась одновременно прародиной и индоиранцев, и «средиземноморских народов» и всех народов мира в целом (Демин 1997 г: 15, 17, 56–57; 1999б: 41, 149). Свидетельствами полетов гиперборейцев по воздуху263 оказывались и предметы «пермского звериного стиля», относившегося к эпохе раннего Средневековья (VI–VIII вв.), и костяные «крылатые предметы» из эскимосских могильников 1-го тыс. до н. э. – 1-го тыс. н. э., и даже сюжеты Калевалы (Демин 1997 г: 16–20; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 20). Какое отношение все это имеет к Гиперборее, существовавшей то ли 20–12 тыс. (Демин 1997д: 49; 1998: 307), то ли 40 тыс. лет назад (Демин 1997 г: 57), остается неясным, хотя автор считал все это неопровержимыми доказательствами.

Не более убедительными были и лингвистические построения Демина. Он проводил параллель между древнеегипетским богом Гором (он читал его имя как «Хор») и «древнеславянским» Хорсом, отмечая их родство (Демин 1997 г: 37, 121, 279). Но, не говоря о разной фонетике этих имен, Хорс никогда не был общеславянским богом. Он вошел в киевский пантеон либо в середине X в. н. э., либо незадолго до этого (Васильев 1995). Это было связано с включением в восточнославянский массив некоторых иранских компонентов, видимо аланов, почитавших солнце под именем Xurzrin, то есть «Солнце золотое», от чего и происходят имя бога Хорса и термин «хороший» (Абаев 1949: 70, 595–596).

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Франклин Рузвельт – 32-й президент Соединенных Штатов Америки, центральная фигура в мире в середине ...
«Какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народн...
Книга «Наемники» — это суровое сказание о странствиях отряда наемников по рекам Руси. В книге вы не ...
Самое полное издание о классической мафии, существующее на сегодняшний день. Благодаря книге вы не т...
«Век хирургов» — мировой бестселлер немецкого писателя Юргена Торвальда. Это увлекательный медицинск...
Рафаэль Хонигстейн является топ-экспертом по немецкому футболу. Он работает обозревателем для Guardi...