Лицо в зеркале Кунц Дин

В кино Призрачный отец сыграл Шерлока Холмса, который оказался первым человеком, чье тело заморозили после смерти. Холмса оживили в 2225 году, когда обществу будущего понадобилась его помощь в раскрытии первого за сто лет убийства.

Фильм получился бы лучше, если б отцу пришлось уничтожать злых роботов, или злых инопланетян, или злых мумий. Иногда у сценаристов очень уж разыгрывалось воображение.

В тот момент Фрик мог бы легко поверить, что Палаццо Роспо населен призраками, роботами, инопланетянами, мумиями, какими-то безымянными чудищами куда как хуже вышеперечисленных и особенно их много на третьем этаже, где он был один. Возможно, не в том смысле, что один и беззащитен, просто на третьем этаже он был единственной живой душой.

Спальня и апартаменты отца располагались на этом же этаже, в западном крыле и частично в северном коридоре. Когда Призрачный отец находился в поместье, у Фрика появлялась компания, но большинство ночей он проводил на третьем этаже в одиночестве.

Как эту ночь.

На пересечении северного и восточного коридоров он застыл, как труп в криогенном чане, прислушиваясь к дому.

Фрик скорее представлял себе, чем слышал шум дождя. Крышу покрыли шифером, установили хорошую звукоизоляцию, да и находилась она гораздо выше высокого коридорного потолка.

Слабое и непостоянное завывание зимнего ветра являлось воспоминанием из другого времени, потому что эта ночь выдалась практически безветренной.

Помимо апартаментов Фрика, в восточный коридор выходили двери и других комнат. Редко используемых спален для гостей. Большого стенного шкафа, где хранилось постельное белье. Комнаты с какими-то электрическими устройствами, столь загадочными для Фрика, что он полагал ее лабораторией Франкенштейна. Маленькой гостиной, уютно обставленной и поддерживаемой в идеальной чистоте, хотя в нее никто никогда не заходил.

В конце коридора находилась дверь на лестницу, спускающуюся на пять этажей, до нижнего гаража. Точно такая же лестница, соединяющая все пять этажей Палаццо Роспо, была и в конце западного коридора. Не столь широкая, разумеется, как парадная, где над каждой лестничной площадкой висела хрустальная люстра.

Актриса Кассандра Лаймон, урожденная Сэнди Лики, которая прожила с отцом Фрика пять месяцев, оставалась в доме, даже когда он уезжал, и пятнадцать раз за день поднималась и спускалась по каждой лестнице, поддерживая физическую форму. В укомплектованном по последнему слову техники тренажерном зале на втором этаже имелась, конечно, и «шагающая лестница», но Кассандра говорила, что настоящие ступени менее скучны, чем их имитация, и лучше воздействуют на мышцы ног и ягодиц.

Вспотевшую, тяжело дышащую, корчащую гримасы, ругающуюся, как одержимая дьяволом девочка в «Экзорцисте», орущую на Фрика, если он сталкивался с ней на лестнице, поднимающуюся Кассандру не узнали бы редакторы журнала «Пипл», которые дважды включали ее в число самых красивых людей мира.

Затраченные усилия, похоже, того стоили. Призрачный отец не раз говорил Кассандре, что она — смертоносное оружие, потому что мышцы голеней могут расколоть мужчине череп, мышцы бедер разбить сердце, а зад свести с ума.

Ха-ха-ха. Вместо того, чтобы проверять чувство юмора, некоторые шутки проверяют рвотный рефлекс.

В один из дней, уже к концу своего пребывания в Палаццо Роспо, Кассандра упала на западной лестнице и сломала лодыжку.

Вот это действительно было забавно.

Фрик двинулся по восточному коридору, но не в свои апартаменты, а к последней справа комнате, у двери на лестницу.

В данный момент эта комната, двенадцать на четырнадцать футов, с полом из крепких досок и белыми Кипами, пустовала, но вообще служила для складирования вещей, которые потом отправлялись на чердак Ими, наоборот, спущенные с чердака, вывозились с территории поместья.

Тут же стоял подъемник с электромотором, который мог поднимать ящики весом в четыреста фунтов.

Более тяжелые размещать на чердаке не разрешалось.

За еще одной дверью находилась спиральная лестница на чердак.

Фрик воспользовался лестницей. Поднимался осторожно, держась одной рукой за перила, не желая, чтобы, посмеявшись над сломанной лодыжкой Кассандры, наступить на те же грабли.

Чердак тянулся на всю длину и ширину особняка.

Стены оштукатурили, пол из толстых досок застелили линолеумом, упрощавшим уборку.

Мощные колонны поддерживали сложную ферменную конструкцию, на которой держалась крыша. Перегородки между колоннами отсутствовали, так что чердак представлял собой единое помещение.

Но увидеть одну его стену, стоя у другой, не представлялось возможным, потому что с ферм, закрепленные на них проволокой, свешивались сотни огромных, убранных в рамку, киноафиш. Каждая с именем, фамилией и гигантским изображением Ченнинга Манхейма.

Отец Фрика снялся в двадцати двух фильмах, но он коллекционировал их афиши и на других языках. Поскольку народ валил на его фильмы по всему миру, на каждый приходились десятки афиш.

Они образовывали стены и проходы, наряду с сотнями коробок, в которых хранилась различная, сопутствующая фильмам продукция: футболки с его изображением или крылатыми фразами из фильмов, часы, в которых стрелки бежали по его известному всему миру лицу, кофейные кружки, шляпы, кепки, бейсболки, куртки, стаканы для вина, куклы, сотни различных игрушек, нижнее белье, контейнеры для ленча, медальоны и многое, многое другое.

И куда бы ты ни поворачивал по этим проходам, перед тобой всегда возникали здоровенные, из картона, фигуры Призрачного отца в роли ковбоя, капитана космического корабля, морского офицера, пилота-испытателя, исследователя джунглей, кавалерийского офицера девятнадцатого столетия, врача, боксера, полицейского, пожарного…

Более качественно изготовленные диорамы показывали величайшую мировую кинозвезду в эпизодах фильмов. Ранее многие из них стояли в фойе кинотеатров, снабженные батарейками, если в конструкцию диорамы включались движущиеся части и мигающие огни.

Часть реквизита из его фильмов лежала на металлических полках или стояла, прислоненная к стенам. Оружие будущего, пожарные шлемы, армейские каски, рыцарская броня, робот-паук размером с кресло…

Реквизит побольше, скажем, машина времени из фильма «Несовершенное будущее», хранился на складе в Санта-Монике. И на складе, и на чердаке установили используемые в музеях системы поддержания постоянной температуры и влажности, с тем чтобы обеспечить максимальную сохранность коллекции.

Призрачный отец купил участок земли, примыкающий к Палаццо Роспо. Он намеревался снести стоящий там дом и построить музей в том же архитектурном стиле, что и особняк, для демонстрации всего того, что имело отношение к его фильмам.

И хотя отец прямо об этом не говорил, Фрик подозревал, что со временем он намеревался открыть поместье для широкой публики, на манер Грейсленда[40], и именно ему, Фрику, пришлось бы взять на себя управление этим комплексом.

Если бы такой день настал, он бы, конечно, пустил себе пулю в лоб или спрыгнул с небоскреба, а может, сначала пустил пулю, а потом для верности спрыгнул, при условии, что ранее не сумел бы успешно начать новую жизнь под вымышленным именем в Гуз-Кротч[41], шпата Монтана, или в другом Богом забытом городке, где местные жители все еще называют кинопроектор «волшебным фонарем».

Иногда, поднимаясь на чердак и бродя по лабиринту Манхейма, Фрик чувствовал себя зачарованным. Случалось, испытывал восторг, зная, что он — не посторонний в этой магической стране.

Но бывало, казался себе мальчиком с пальчик, жучком, на которого могли наступить и тут же про это забыть.

В тот вечер коллекция отца не вдохновляла, но и не подавляла его, он просто бродил по чердаку в поисках безопасного убежища. Он не сомневался: в этом лабиринте найдется местечко, где он сможет спрятаться под защитой всемогущих отцовских имени и лица, которые отгонят зло точно так же, как чеснок и крест отгоняют вампиров.

Он подошел к зеркалу высотой в семь футов в резной, со множеством переплетенных змей, золоченой раме. В «Черном снеге» отец видел в этом зеркале фрагменты своего будущего.

Фрик видел Фрика, и только Фрика, щурящегося на свое отражение в зеркале, как он иногда делал, чтобы отражение чуть расплылось и превратило его в кого-то более высокого и крепкого, чем он был на самом деле. Как обычно, ему не удалось представить себя суперменом, но он радовался, что зеркало не показывает ему фрагменты будущего, не подтверждает, что и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет он останется костлявым коротышкой.

Когда Фрик отступил от зеркала и начал поворачиваться, поверхность вдруг пошла рябью, и из зеркала вышел крупный мужчина, которому не было нужды туриться, чтобы прибавить себе роста и ширины плеч. Улыбнувшись, он потянулся к Фрику, и Фрик убежал, спасая свою жизнь.

Глава 39

Встревоженный, как никогда раньше, темнотой за окнами, Этан ходил по своей квартире, сдвигая шторы, отсекая дождливую ночь, словно у нее была тысяча глаз.

В кабинете сел за стол, включил компьютер, вывел на экран блок программ, обеспечивающих контроль систем жизнеобеспечения особняка. На экране появились иконки температурного режима, нагревателей бассейна и сауны, освещения и полива территории, освещения внутренних помещений, аудиовидеооборудования, электронных средств охранной системы, телефонов и многого другого.

Воспользовавшись мышкой, кликнул телефонную иконку. Появилось требование ввести пароль, что он и сделал.

Среди обслуживающего персонала особняка только Этан мог входить в телефонную и охранную системы и перепрограммировать их.

Экран изменился, предлагая ему новые опции.

Телефоны его квартиры подсоединялись ко всем двадцати четырем линиям, но были подключены только к двум. Он не мог подслушать чьи-либо разговоры, и никто не мог подслушать его.

Более того, когда звонили по другим линиям, в комнатах Этана не раздавалось никаких звонков. Однако индикаторная лампочка линии, по которой звонили, мигала, пока не снимали трубку, а во время разговора горела ровным светом.

Войдя в телефонную программу, Этан подключил линию 23, линию Фрика, к телефонам своей квартиры, оставив неизменным звонок.

Покончив с этим, вывел на экран журнал телефонных звонков за день.

Все входящие и выходящие звонки автоматически фиксировались, хотя разговоры и не записывались. Указывалось время каждого соединения и продолжительность разговора.

Для каждого исходящего звонка сохранялся набранный номер. Номера, с которых звонили, также

фиксировались, если только звонящий не ставил на свой телефон блокиратор, не позволяющий определить его номер.

Этан набрал свою фамилию и увидел, что за время его отсутствия ему звонили только раз. Звонки по сотовому, как входящие, так и исходящие, в журнал не попадали.

Он включил автоответчик. Звонили из больницы, чтобы сообщить о смерти Данни Уистлера.

Когда Этан стер свою фамилию и напечатал «Эльфрик», компьютер показал, что 21 декабря мальчику ними не звонил.

Л Фрик утверждал, что в трубку дышали дважды. И по крайней мере один раз мальчик воспользовался режимом 69, чтобы выследить звонившего. Компьютер не мог не зафиксировать все три звонка.

С файла Фрика Этан перескочил на основной журнал, в котором фиксировались все входящие и исходящие звонки за последние полмесяца в порядке их поступления. Список получился длинным: персонал готовился к Рождеству.

Внимательно проглядев его, Этан не нашел ни одного звонка ни на линию Фрика, ни с его линии.

Если только записывающая система не дала сбой, чего на памяти Этана не случалось, приходилось сделать вывод о том, что Фрик выдумал эти звонки.

Уважение к мальчику заставило Этана вновь просмотреть общий список звонков, на этот раз от конца к началу.

С одной стороны, он не мог поверить, что столь надежная система дала сбой. С другой, не мог принять версию, что мальчик сочинил историю о тяжелом дыхании на другом конце провода. Фрик не относился к тем, кто любит драматизировать ситуацию и привлекать к себе излишнее внимание.

А кроме того, на его лице отражалась неподдельная тревога, когда он рассказывал об этих звонках. И когдаон дышал… в его дыхании действительно слышались какие-то звериные звуки.

Краем глаза уловив мигание, Этан повернулся к телефонному аппарату и увидел, что лампочка мигает на линии 24. У него на глазах трубку сняли, потому что мигание сменилось постоянным свечением.

Линия 24, последняя из всех, предназначалась для звонков от мертвых.

Глава 40

Когда злобного вида тип выходит из зеркала, словно это дверь, когда пытается схватить тебя и ухватывает воротник твоей рубашки кончиками пальцев, едва ли кто упрекнет тебя за то, что ты надул в штаны или обделался, вот Фрик и удивился, обнаружив, что разом не справил большую и малую нужду, более того, отреагировал достаточно быстро, чтобы вырваться и удрать в лабиринт ящиков и афиш сухим и не вонючим.

Он повернул налево, направо, направо, налево, перепрыгнул через ящик из одного прохода в другой, проскользнул между двух афиш, пробежал мимо картонного Призрачного отца в роли детектива 1930-х годов, протиснулся между двух других афиш, обогнул очень реалистичного пластмассового единорога из единственного фильма в послужном списке отца, который никто не решался упоминать в его присутствии, повернул налево, налево, направо и остановился, осознав, что потерял ориентировку и может возвращаться к змеиному зеркалу.

Отслеживая его путь, афиши в рамах раскачивались, как гигантские маятники. Часть задел он, когда бежал, куда глаза глядят, другие пришли в движение от колебания воздуха, вызванного теми афишами, что начали раскачиваться первыми.

Все это мельтешение могло легко скрыть приближение человека из зеркала, и пока Фрик нигде его не находил.

Да и освещение на чердаке оставляло желать лучшего и устраивало разве что любителей сумрака. Лампы горели лишь по стенам да на некоторых из колонн, и яркости им определенно не хватало. А множество свисающих с потолка, на манер полотнищ-флагов, киноафиш приводило к тому, что освещенность разных проходов сильно отличалась друг от друга.

Присев на корточки в полутьме, Фрик глубоко вдохнул и прислушался.

Поначалу слышал лишь громовые удары собственного сердца, но чуть позже, благодаря задержке дыхания, разобрал и шум дождя, поливающего шиферную крышу.

Понимая, что издаваемые им звуки помогут преследователю обнаружить его, Фрик осторожно выдохнул насыщенный углекислым газом воздух и вдохнул свежий, после чего вновь задержал дыхание.

Поднявшись с третьего этажа на чердак, он сократил расстояние до бушующей за стенами особняка непогоды. И теперь в шуме дождя ему слышалось множество голосов, делящихся страшными секретами в ночи, которая окутала Палаццо Роспо.

Но при этом сквозь удары сердца и шум дождя он пытался различить шаги человека из зеркала. Их он не слышал, оставалось ориентироваться лишь на покачивание киноафиш. Незваный гость вроде бы уходил в другую сторону, а в следующий момент Фрику казалось, что он совсем рядом, но на самом деле он, скорее всего, медленно, но верно приближался к своей жертве.

Из головы Фрика не выходил совет Таинственного абонента найти глубокое и тайное убежище. Из разговора он понял, что убежище может понадобиться ему скоро, но не ожидал, что так скоро.

Пытаясь дышать и слушать одновременно, Фрик решил поверить утверждению своей глуповатой мамаши, что он «практически невидимый серый мышонок». С насколько возможной быстротой крался мимо красно-золотых шпилей города будущего, над которым возвышалась картонная фигура отца с лазерным ружьем на изготовку.

На пересечении проходов Фрик посмотрел в обе стороны, повернул налево. Теперь тяжелые шаги слышались совершенно отчетливо, так что ему оставалось только просчитывать свой маршрут, держась как можно дальше от мужчины из зеркала.

Незваный гость и не пытался скрываться. Хотел, чтобы Фрик слышал его, словно уверенный в том, что рано или поздно мальчик окажется у него в руках.

Молох. Должно быть, Молох. Ищущий мальчика, чтобы взять его, как жертвоприношение, убить, а потом и съесть.

Он — Молох, и между зубами у него торчат кости младенцев…

Фрик не стал звать на помощь, уверенный, что крики его услышит только этот человек — бог — зверь — нежить, который выслеживал его. Стены особняка толстые, полы толще стен, а ближайший человек — на втором этаже.

Он мог бы поискать окно и рискнуть выбраться на карниз, но на чердаке окон не было.

У дальней стены стоял украшенный изображениями почившего фараона каменный саркофаг, в котором более не лежала злая мумия, однажды сразившаяся с величайшей мировой кинозвездой.

Пустовала и бочка, в которую безжалостный и умный убийца (сыгранный Ричардом Гиром) однажды упрятал труп великолепной блондинки (на самом деле живую и здоровую упомянутую выше Кассандру Лаймон).

У Фрика не возникло желания спрятаться ни в одной из этих емкостей, ни в черном лакированном гробу, ни даже в ящике из арсенала фокусника, в котором ассистентка последнего «исчезала» благодаря сложной системе зеркал. Пусть они не были настоящими гробами, Фрик точно знал, что попытка залезть в один из них означала бы верную смерть.

Оптимальный вариант, полагал он, непрерывно двигаться, быстро и тихо, как мышонок, постоянно опережая на несколько поворотов мужчину из зеркала. Чтобы, пусть кружным путем, первым добраться до спиральной лестницы, спуститься с чердака и убежать на нижние этажи, где он мог рассчитывать на помощь.

Внезапно он понял, что более не слышит шагов преследователя.

Ни один картонный Призрачный отец так не застывал, ни одна мумия под песками Египта так не затаивала дыхание, как Фрик, когда осознал, что отсутствие шагов — изменение к худшему.

Тень проплыла над головой, рассекая воздух, как воду.

Фрик ахнул, поднял голову.

Поддерживающие крышу фермы покоились на колоннах в пяти футах выше его головы. И между фермами, повыше афиш, летела фигура, без крыльев, но грациознее птицы, плюющая на гравитацию, наслаждающаяся невесомостью, словно астронавт в космосе.

Не какой-то фантом, а мужчина в костюме, тот самый, что вышел из зеркала, теперь демонстрировал невероятный воздушный балет. Он приземлился на горизонтальную балку, а потом прыгнул по направлению к Фрику, полетел вниз, не сброшенным с обрыва камнем, а перышком, улыбаясь, как, по убеждению Фрика, улыбался бы Молох, предвкушающий вкусную трапезу.

Фрик повернулся и побежал.

И хотя спускался Молох медленно, как перышко, внезапно он оказался рядом. Схватил Фрика сзади, одной рукой обхватив грудь, второй — лицо.

Мальчик отчаянно пытался вырваться, но его оторвали от пола, как мышку, попавшую в когти ястреба.

На мгновение он подумал, что Молох сейчас взлетит с ним на одну из ферм, где разорвет на куски и с аппетитом съест.

Но они остались на полу, и Молох уже двинулся с места. Шел уверенно, словно знал лабиринт как свои пять пальцев.

Фрик вырывался, пинался, брыкался, но словно боролся с водой, пойманный в бурный поток ночного кошмара.

Рука на лице плотно обхватывала подбородок, прижимая зубы к зубам, заставляя проглатывать крики, и защемляла нос.

Его охватила паника, знакомая по самым сильным приступам астмы, когда он боялся, что задохнется. Он не мог открыть рот, чтобы укусить, не мог нанести хороший удар ногой. Не мог дышать.

И еще более страшный страх охватил его, ворвался и мозг, когда они проходили мимо саркофага мумии, мимо картонного копа с лицом Призрачного отца: ужасная мысль, что Молох унесет его сквозь зеркало в мир постоянной тьмы, где детей откармливают, как скот, для услады богов-каннибалов, где он больше не увидит доброты миссис Макби, пусть и оплаченной, где не будет никакой надежды, даже надежды вырасти.

Глава 41

Этан глянул на часы, потом на индикаторную лампу линии 24, замеряя продолжительность телефонного разговора.

Он не верил, что мертвец набрал номер Палаццо Роспо, бросив метафизические монеты в телефон-автомат на Другой Стороне. Следовательно, кто-то набрал неправильный номер, а может, позвонил какой-нибудь коммивояжер и теперь расхваливает свой товар автоответчику.

Когда Мин ду Лак, духовный советник Лица, объяснял наличие линии 24, Этану хватило ума понять, что даже изогнутая бровь вызовет недовольство Мина, а уж если он почувствует, что ему не верят, то просто враждебность. Поэтому лицо Этана оставалось бесстрастным, а в голосе не слышалось и намека на иронию.

Из работников поместья только миссис Макби, а из советников только Мин ду Лак могли убедить великого человека уволить Этана. И Этан точно знал, кого должно гладить по шерстке.

Звонки мертвых.

Любой, кто снимает телефонную трубку и слышит в ответ тишину, повторяет: «Алло», — предполагая, что звонившего кто-то отвлек или возникла какая-то техническая проблема на линии. Когда и на третье «Алло» нам не отвечают, мы кладем трубку, убежденные, что человек набрал неправильный номер, звонил псих или глючит техника.

Некоторые люди, и Лицо в их числе, верят, что часть таких звонков исходит от почивших друзей или любимых, которые пытаются дозвониться до нас из Потусторонья. По какой-то причине, согласно этой теории, мертвые могут заставить твой телефон звонить, но не способны с такой же легкостью обеспечить голосовую связь через пропасть между жизнью и смертью. Вот почему иногда мы слышим в трубке только тишину, статические помехи или, в редких случаях, обрывки слов, долетающих из далекого далека.

После того, как Мин объяснил назначение линии 24, Этан провел достаточно глубокое расследование и установил, что исследователи паранормальных явлений делали записи открытых линий, исходя из допущения, что, раз уж мертвые могут инициировать звонок, они также могут воспользоваться открытой линией, специально оставленной для того, чтобы наладить контакт с ними.

Далее, исследователи усиливали и очищали от помех те слабые звуки, что оставались на записях. И действительно, они обнаружили голоса, которые часто говорили на английском, но иногда на французском, испанском, греческом и других языках.

В большинстве случаев эти записи фиксировали нить отрывки предложений и разрозненные или искаженные слова, смысла в которых было немного, и, уж конечно, они не являлись достаточной базой для анализа.

Другие, более полные «послания», иногда могли трактоваться как предсказания и даже предупреждения. Однако они всегда были короткими и часто загадочными.

Фактически, в большей части более-менее понятных предложений речь шла о слишком мелких проблемах, чтобы побуждать мертвых дозваниваться до живых: вопросах о погоде, о школьных отметках внуков, или что-то вроде: «…всегда любил ореховый пирог, твое лучшее…», или «…лучше откладывать деньги на черный день…», или «…в том кафе, которое тебе нравится, на кухне страшная грязь…»

И однако…

И однако некоторые голоса звучали так страстно, полные такой отчаянной любви и тревоги, что легко не забывались, да и не находилось простых объяснений таким посланиям, как: «…пары из камина, не ложись сегодня спать, пары из камина…», или «…я никогда не творил, что сильно любил тебя, так сильно, пожалуйста, посмотри на меня, когда будешь проходить мимо, вспомни меня…», или «…мужчина в синем пикапе, не подпускайте его близко к маленькой Лауре, не подпускайте…»

Вот эти наиболее странные послания, обнаруженные исследователями паранормальных явлений, и побудили Ченнинга Манхейма зарезервировать линию 24 исключительно для болтливых мертвых.

Каждый день, в какой бы части света они ни находились, Манхейм и Мин ду Лак использовали часть времени, отведенного на медитацию, для мысленной передачи телефонного кода региона и семизначного номера линии 24, забрасывая этот крючок с наживкой в море бессмертия в надежде, что на него клюнет какая-нибудь душа.

Пока, по прошествии трех лет, по нему звонили только неправильно набравшие номер, коммивояжеры да один шутник, еще до появления в поместье Этана, как потом выяснилось, охранник. Его, разумеется, уволили с приличным выходным пособием, а на прощание, согласно миссис Макби, Мин ду Лак прочитал ему лекцию о том, что с ним будет, если он не начнет с должным уважением относиться к потустороннему миру.

Лампочка погасла. Разговор продолжался минуту и двенадцать секунд.

Иногда Этан задавался вопросом, как вышло, что Ченнинг Манхейм, сделавший блестящую актерскую карьеру и преуспевший в инвестициях, одновременно держит на службе Мин ду Лака, эксперта по фэн-шуй, инструктора ясновидения и исследователя прошлых жизней, который сорок часов в неделю занимался поиском реинкарнаций актера, уходя все глубже и глубже в прошлое.

С другой стороны, удивительные события последнего дня пробили немалую брешь в стене свойственного Этану скептицизма.

Он вновь повернулся к экрану компьютера, к перечню телефонных звонков. Нахмурился, гадая, с чего это Фрику выдумывать тяжелое дыхание, которое он слышал в трубке.

Если кто-то и пытался напугать мальчика, представлялось очень даже вероятным, что звонки эти как-то связаны с угрозами Манхейму, каковыми являлись черные подарочные коробки. Иначе получалось, что одновременно возникли два источника угроз. Этан в совпадения не верил.

Тяжелое дыхание прекрасно соотносилось с «профессором» из сценария Райнерда, человеком, который и являлся инициатором отправки черных коробок и намеревался убить Манхейма. Если так, то он каким-то образом раздобыл один из телефонных номеров поместья, не указанных ни в одном справочнике. Это настораживало.

Однако компьютерная программа ранее не давала сбоев в фиксации телефонных звонков. И хотя машины могли ошибаться, лгать они не умели.

Последний звонок по линии 24 стал последней записью в перечне звонков за день. Как и полагалось.

По замерам Этана получалось, что разговор продолжался минуту и двенадцать секунд. Компьютер насчитал минуту и четырнадцать секунд. Этан не сомневался, что на две секунды ошибся именно он.

Согласно журналу, звонивший блокировал свой номер. Что было бы удивительно, если бы звонил какой-нибудь коммивояжер, желавший что-то продать по телефону. Этим господам теперь по закону запрещаюсь блокировать номер. И нормально, если звонивший просто ошибся номером.

Не следовало удивляться и тому, что человек, на-бравший неправильный номер, положил трубку только через минуту с небольшим. На линии 24 автоответчик не приветствовал абонента из потустороннего мира, не сообщал, кому тот позвонил, ограничиваясь короткой Фразой: «Пожалуйста, оставьте сообщение». И некоторые из звонивших, не понимая, что попали не туда, принимали приглашение.

И потом, кто звонил по линии 24, значения не имело. Речь шла о другом: ошиблась ли всегда надежная машина, не зафиксировав звонки, о которых рассказал ему мальчик.

Рассуждая логически, Этан мог прийти только к одному выводу: машина не могла ошибиться. И не оставалось ничего другого, как утром переговорить с Фриком.

На столе, рядом с компьютером, лежали три серебряных колокольчика из машины «Скорой помощи». Этан долго смотрел на них.

Компанию колокольчикам составлял конверт из плотной бумаги, размером девять на двенадцать дюймов, оставленный миссис Макби. На нем каллиграфическим почерком она написала его фамилию.

Как и все, связанное с миссис Макби, ее почерк вызвал у Этана улыбку. В любой работе она требовала от исполнителя идеального качества и элегантности и сама стремилась оставаться на уровне установленных ею же высоких стандартов.

Он открыл конверт и получил подтверждение того, что и так знал: Фредди Найлендер, мать Фрика, — безмозглая стерва.

Глава 42

Одетый с головы до ног в фантастически-желтое, Корки Лапута взял шокирующе розовый пластиковый пакет у мистера Чанга.

Он понимал, что его наряд вызывает улыбки других покупателей, и предполагал, что благодаря желто-розовой расцветке он смотрится самым забавным анархистом на земле.

Мешок раздулся от контейнеров с китайской едой, а мистер Чанг светился доброжелательностью. Он многократно поблагодарил Корки за то, что тот его не забывает, и пожелал всего наилучшего, что только могла предложить судьба.

После типичного трудового дня, направленного на крушение социального порядка, у Корки редко возникало желание готовить себе обед. Поэтому он пользовался услугами мистера Чанга три или четыре раза в неделю.

В лучшем мире, вместо того, чтобы регулярно ходить к китайцу, он бы предпочел почаще обедать в дорогих ресторанах. Но если заведение предлагало хорошую кухню и качественное обслуживание, то за столиками всегда сидело множество людей, которые вызывали исключительно отрицательные эмоции.

За редким исключением, люди были неприятными, зацикленными на себе занудами. Он мог терпеть рядом с собой отдельных индивидуумов или даже целую группу, но лишь в аудитории, где правила устанавливал он, а в ресторане толпа только мешала получить удовольствие от прекрасно приготовленной пищи и самым негативным образом воздействовала на процесс пищеварения.

Он ехал домой сквозь дождь, с розовым мешком на пассажирском сиденье. Дома оставил его на кухонном столе. Из мешка сразу поползли ароматы, наполняющие рот слюной.

Переодевшись в клетчатый халат из кашемира, соответствующий дождливому декабрьскому вечеру, Корки смешал себе «Мартини». Лишь с капелькой вермута, но с двумя оливками.

Довольный удачно проведенным днем, он любил прогуляться по своему просторному дому, наслаждаясь викторианской архитектурой и отделкой.

Его родители, оба из богатых семей, купили этот дом вскоре после свадьбы. Не будь они такими людьми, какими были, прекрасный дом наполняли бы сейчас чудесные семейные воспоминания, чувство традиции.

А в итоге у него осталось лишь одно приятное семейное воспоминание, которое более всего грело ему душу, связанное с гостиной, точнее, с несколькими" квадратными футами у камина, где он разделил мать и свое наследство с помощью железной кочерги.

Он постоял у камина только минуту-другую, наслаждаясь идущим теплом, прежде чем вновь подняться наверх. На этот раз, с «Мартини» в руке, прошел в дальнюю спальню для гостей, проверить Вонючего сырного парня.

В эти дни он даже не запирал дверь. Старина Вонючка более не мог передвигаться сам.

В комнате даже днем царила темнота, потому что окна закрывали ставни. Лампа на столике у кровати зажигалась и гасилась выключателем на стене у двери.

Матовая лампа и абажур цвета абрикоса обеспечивали мягкое освещение. Но даже при таком приятном свете Вонючка был белее белого, словно вырезанным из камня.

Виднелись только голова, плечи и руки, остальное скрывала простыня и одеяло. Но позже Корки намеревался полюбоваться всем телом.

Когда-то Стинки весил 200 фунтов, в которых не было ни унции лишнего жира. Если бы он мог встать на весы сейчас, то не потянул бы на 110 фунтов.

От него остались только кости, кожа да волосы, ко всему этому прибавились пролежни, он едва мог оторвать голову от подушки, не говоря уж о том, чтобы подняться с кровати и встать на весы, а отчаяние давным-давно сломало его волю к сопротивлению.

Вонючка более не пребывал в полуобморочном со стоянии. Его запавшие глаза встретились с глазами Корки, полные мольбы.

Стоявшая на стойке, рассчитанная на двенадцать часов бутыль капельницы практически опустела. По трубке в вену Вонючки поступали глюкоза, витамины и минералы, которые поддерживали его жизнь, а также наркотик, который обеспечивал дезориентацию и покорность.

Корки поставил стакан с «Мартини», достал из маленького холодильника, заставленного бутылями, полную, привычными движениями заменил ею пустую.

В этой бутыли наркотика не было. Корки хотел, чтобы у его исхудавшего гостя прочистились мозги.

Вновь взяв «Мартини» и пригубив его, он сказал: «Увидимся вновь после обеда» — и вышел из спальни.

Вернувшись в гостиную, Корки задержался у камина, чтобы допить «Мартини» и вспомнить маму.

К сожалению, историческая кочерга не осталась в доме, чтобы ее, отполированную, повесили на почетное место. Многими годами раньше, в ту самую ночь, когда и произошло историческое событие, полиция увезла ее с собой, вместе с другими вещами, взятыми в качестве вещественных доказательств, да так и не вернула.

Корки, конечно же, не стал требовать возвращения кочерги, чтобы в полиции не подумали, что она представляет для него некую сентиментальную ценность, После смерти матери он купил новый комплект каминных инструментов.

С неохотой заменил и ковер в гостиной. Если детективы отдела расследования убийств по какой-то причине заглянули бы в его дом через несколько месяцев после убийства матери и увидели на полу ковер с пятнами крови, у них могли бы возникнуть ненужные вопросы.

На кухне он подогрел в микроволновой печи контейнеры с китайской едой. Тушеную курицу, свинину в пряном соусе, говядину с перцем. Конечно же, рис. И еще всякое разное.

Он не мог съесть все это сам. Но Корки покупал слишком много еды с тех самых пор, как начал морить голодом Вонючего сырного парня.

Вероятно, процесс медленного угасания Вонючки не только развлекал, но и воздействовал на подсознание. У Корки развился страх остаться голодным.

И чтобы не нарушать душевного равновесия, он продолжал покупать слишком много еды, чтобы потом наслаждаться процессом скармливания избытка мусорному ведру.

В этот вечер, собственно, в последние месяцы по-другому практически не бывало, Корки обедал в столовой, за большим столом, на котором лежал полный комплект чертежей Палаццо Роспо. Чертежи эти распечатали с дискет архитектурной фирмы, которая стала подрядчиком шести миллионного заказа на реконструкцию особняка, полученного вскоре после того, как Манхейм купил поместье.

Помимо установки новых электрической, тепловой и канализационной систем, а также системы кондиционирования, дом полностью компьютеризовали, обеспечили современной, по последнему слову техники охранной системой, концепция которой предполагала возможность постоянной модернизации. И действительно, согласно источнику, которому Корки полностью доверял, за последние два года охранную систему модернизировали, как минимум, один раз.

Ночь, словно живое существо, подверженное переменам настроения, вдруг очнулась от летаргии и зашумела ветром, забарабанила каплями дождя в окна и по крыше, потянулась к дому ветвями деревьев.

А в теплой столовой, закутанный в клетчатый кашемировый халат, с китайскими деликатесами на столе, в предвкушении плодотворной работы, Корки Лапута мог бы от всего сердца сказать, что жизнь хороша, а жить хорошо. Именно такие моменты, по его разумению, более всего соответствовали этому утверждению.

Глава 43

Как обычно, отчет миссис Макби был подробным и деловым, но при этом и дружелюбным, а благодаря каллиграфическому почерку являл собой произведение искусства и тянул на исторический документ. Сидя за столом в кабинете, Этан буквально слышал мелодичный, с легким шотландским акцентом голос домоправительницы.

После короткого вступления, в котором выражалась надежда, что Этан с пользой провел день и настроение у него такое же хорошее, как и у нее, по причине приближения Рождества, миссис Макби напомнила, что ранним утром она и мистер Макби отбудут в Санта-Барбару, где проведут два дня в семье сына, с тем чтобы вернуться двадцать четвертого к девяти утра.

Далее она указывала, что Санта-Барбара находится в часе езды к северу и ей всегда можно позвонить, если потребуется ее совет. Она написала номер своего мобильника, который Этан и так знал, и телефонный номер ее сына. А также адрес сына, добавив, что менее чем в трех кварталах от его дома находится прекрасный большой парк.

«В парке много старых калифорнийских дубов и других высоких деревьев, — писала она, — нов его границах есть две большие лужайки, вполне достаточные для посадки вертолета на случай, если в поместье возникнут проблемы, серьезность которых потребует моего срочного возвращения, совсем как прилета бригады врачей на место аварии».

Этан не мог поверить, что кто-нибудь сумеет рассмешить его в конце столь ужасного дня. Но миссис Макби, с ее сухим юмором, это удалось.

Она напомнила ему, что в ее и мистера Макби отсутствие Этану предстоит выполнять роль in loco parentis, со всеми правами и обязанностями.

Если в течение дня у Этана возникнет необходимость покинуть поместье, мистер Хэчетт, шеф-повар, останется за старшего, а слуги и горничные проследят за тем, чтобы мальчик получал все необходимое.

После пяти вечера слуги и горничные покинут поместье. После обеда отбудет и мистер Хэчетт.

Поскольку все живущие в поместье сотрудники разъехались на предрождественские каникулы, миссис Макби настоятельно просила Этана вернуться в поместье до отъезда мистера Хэчетта. Иначе Фрик оставался бы один в доме, да и вообще на территории поместья не было бы никого из взрослых, за исключением двух охранников в домике смотрителя.

Далее домоправительница поднимала главный вопрос рождественского утра. После разговора с Фриком в библиотеке, до поездки в Западный Голливуд к дому Ральфа Райнерда, Этан переговорил с миссис Макби о рождественских подарках Фрика.

Любой ребенок пришел бы в восторг при мысли о том, что может составить список любых, самых дорогих подарков и получить на Рождество все заказанное, не меньше, но и не больше. Однако Этан полагал, что тем самым рождественское утро лишалось всякой таинственности, волшебства. А поскольку это Рождество в Палаццо Роспо было для него первым, он заглянул в кабинет миссис Макби неподалеку от кухни, чтобы спросить, есть ли возможность положить под елку подарок-сюрприз для Фрика.

— Да благословит вас Бог, мистер Трумэн, — ответила она, — но это плохая идея. Не настолько плохая, как прострелить себе ногу, чтобы пронаблюдать эффект воздействия пули, но из той же оперы.

— Почему? — удивился он.

— Каждый работник поместья получает к Рождеству щедрую премию плюс маленький подарок от «Нимана-Маркуса»[42].

— Да, я читал об этом в ваших «Нормах и правилах поведения», — кивнул Этан.

— И работникам запрещено преподносить подарки друг другу, потому что на их закупку уйдет слишком мною времени, не говоря о финансовых затратах…

— Это тоже есть в «Правилах поведения».

— Я польщена, что вы так хорошо их проштудировали. Тогда вам известно, что работникам запрещена делать подарки членам семьи, прежде всего потому, что у семьи, слава богу, есть все, что нужно, а во-вторых мистер Манхейм полагает, что наша усердная работа и отказ обсуждать его личную жизнь с посторонними — уже подарки, за которые он благодарит нас каждый день.

— Но просить мальчика составить список, чтобы в итоге он точно шал, что получит на Рождество… Очень уж рутинно все получается, пропадает ощущение праздники.

— Если человек — знаменитость мирового уровня, мистер Трумэн, карьера и жизнь у него зачастую сливаются воедино. А в большой и сложной корпорации, каковой является мистер Манхейм, единственная альтернатива рутине — хаос.

— Полагаю, что да. Но уходит душа. А это грустно. Миссис Макби перешла на более доверительный тон. В мягком голосе слышалась искренняя привязанность к Фрику.

— Грустно. Этот мальчик — барашек. Но лучшее, что мы сможем для него сделать, — быть предельно внимательными к нему, помогать словом и делом, если он обращается с такой просьбой, или мы чувствуем, что такая помощь необходима, а он стесняется попросить о ней. Неожиданный рождественский подарок может привести радость Фрику, но, боюсь, его отец этого не одобрит.

— Я чувствую, не одобрит по некой причине, не указанной в «Нормах и правилах поведения».

Миссис Макби надолго задумалась, словно просматривала в памяти вариант «Норм и правил», значительно более длинный, чем в той книжице, которую вручала каждому новичку.

Страницы: «« ... 1112131415161718 ... »»