Лицо в зеркале Кунц Дин
— Все нормально.
— Мне нужен реанимобиль.
— Я знаю.
— Извините.
— Вы — новичок, детектив?
— Мне сорок один, — ответил Рисковый, тут же поняв, что диспетчер спрашивала о другом.
— Я хотела сказать, вы — новичок в отделе расследования грабежей и убийств?
— Нет, мэм, я служу в нем так давно, что уже и забыл, как служилось где-то еще.
Но это расследование, однако, было первым, связанным с призраком или кем там еще мог быть Данни Уистлер с его способностями проникать в твои сны, а потом растворяться в зеркале. Впервые Рисковый разговаривал по телефону с убитым киллером. Впервые столкнулся с преступником, который морил голодом и мучил свою жертву, поддерживая его жизнь внутривенными вливаниями.
Переговорив с диспетчером, Рисковый под дождем
перебежал улицу. Поглубже засунул пистолет-отмычку «Локэйд» под водительское сиденье.
А поднимался на крыльцо, уже слыша нарастающий вой сирен.
Войдя в библиотеку, Этан увидел на полу смятую фотографию. Ханны. Ту самую, что недавно стояла на столе в квартире Данни, до того, как ее с хрустом вырвали из серебряной рамки.
Исчезновение связки маленьких колокольчиков со стола Этана предполагало, что Данни побывал в Палаццо Роспо. Электронные письма Девоншира, Йорна и Хэчетта подтверждали, что данное предположение соответствовало действительности. А эта фотография, по разумению Этана, уже рассматривалась как вещественная улика.
Мертвый, абсолютно мертвый, согласно утверждению доктора О'Брайена из больницы Госпожи Ангелов, Данни оставался живее всех живых, да еще приобрел способности, которые противоречили здравому смыслу и определялись как сверхъестественные.
Он побывал в Палаццо Роспо.
Он находился здесь и сейчас.
Этан никогда не поверил бы в ходячего мертвого человека, если б ему не прострелили живот, если б он не умер и не воскрес, если б не попал сначала под «Крайслер», а потом под грузовик, если б не оказался жив и здоров после второй своей смерти. Сам он не был призраком, но после событий двух последних дней мог поверить в призрака, чего уж скрывать, и во многое такое, что раньше отмел бы, как невероятное.
Может, Данни тоже не был призраком. Может, он был кем-то еще, только Этан не знал слова, определяющего его нынешнее состояние.
Но, кем бы ни был сейчас Данни, человеком он считаться более не мог. И, таким образом, его мотивы не представлялось возможным раскрыть ни методом дедукции, ни интуицией, на которые полагался любой полицейский детектив.
Тем не менее Этан чувствовал, что его друг детства, с которым он с давних пор не виделся, не представлял угрозы для Фрика, что роль Данни в этих странных событиях была скорее милосердной. Человек, который любил Ханну, который хранил у себя фотографию Ханны через пять лет после ее смерти, по натуре был скорее добрым, а не злым, и, уж конечно, не мог и помыслить о том, чтобы причинить вред невинному ребенку.
Сложив фотографию и засовывая ее в карман, Этан крикнул: «Фрик! Фрик, где ты?»
Не получив ответа, заметался между полками, заставленными тысячами книг самых разных авторов, от Конрада Айкена до Виктора Гюго, от Александра Дюма до Эмиля Золя, от Сомерсета Моэма до Гюстава Флобера, и так далее, до Шекспира и Эзопа, боясь, что найдет мальчика мертвым, а то и не найдет вовсе.
Не нашел.
В читальной зоне неподалеку от входа стояли не только кресла, но и стол с телефоном и компьютером.
И хотя наружные телефонные линии более не работали, внутренняя связь функционировала независимо от телефонной сети. И отключиться могла только при прекращении подачи электричества.
Этан нажал клавишу «ИНТЕРКОМ», потом клавишу «ДОМ», нарушив одно из основополагающих правил миссис Макби, запрещающих искать мальчика одновременно по всему дому, от третьего этажа до второго подземного уровня. Из каждого телефонного аппарата на всех пяти этажах зазвучало: «Фрик? Где ты, Фрик? Где бы ты ни был, отзовись!»
Он ждал. Пять секунд тянулись невообразимо долго. Десять превратились в вечность.
— Фрик? Ответь мне, Фрик!
Рядом с телефоном включился компьютер. Этан к нему не прикасался.
Призрак, управляющий компьютером, вызвал на экран программу контроля основных систем. Но вместо привычных трех колонок иконок на экране сразу же появился план восточной половины первого этажа.
Этан видел перед собой результат сканирования этой части дома детекторами движения. Точка, обозначающая движущийся, излучающий тепло объект, мигала в оранжерее.
Диаметром в семьдесят четыре фута, высотой, от пола до потолка, в сорок восемь футов, оранжерея являла собой островок джунглей с окнами, высокими стеклянными панелями, вывезенными из какого-то дворца во Франции, большую часть которого разрушили в Первую мировую войну.
Здесь мистер Йорн и его помощники холили, лелеяли и постоянно обновляли коллекцию экзотических пальм, тюльпанных деревьев, мимоз, папоротников, орхидей и многих, многих других растений, названий которых не знал даже Фрик. По оранжерее змеились узкие дорожки, усыпанные гранитной крошкой.
Нескольких шагов в глубь зеленого лабиринта хватало, чтобы создалась полная иллюзия пребывания в тропических джунглях. Казалось, что ты затерялся на просторах Экваториальной Африки, преследуя редкую гориллу-альбиноса или в поисках алмазных копей царя Соломона.
Фрик называл оранжерею Giungla Rospo, что в переводе с итальянского означало «Жабьи джунгли», и считал, что в оранжерее сохранены все плюсы настоящего тропического леса и исключены все минусы. Никаких тебе кровососущих насекомых, змей, мартышек, оглушительно кричащих и срущих на голову.
По центру этих ухоженных Жабьих джунглей возвышалась платформа с небольшой беседкой. В этой беседке можно было пообедать, напиться, если позволял возраст, или прикинуться Тарзаном, каким тот был до-появления Джейн.
В беседке диаметром в четырнадцать футов, вознесенной на пять футов над полом оранжереи, к ней вели восемь деревянных ступеней, стоял круглый стол и четыре стула. В полу имелась сдвижная панель, приводимая в движение потайной кнопкой, под которой находился маленький холодильник, заставленный кокой, пивом и бутылками с природной водой, правда, предварительно очищенной и не содержащей разносчиков дизентерии, брюшного тифа, холеры или личинок паразитов, которые могут сожрать тебя изнутри.
Другая сдвижная панель открывала доступ в маленькую комнатку высотой в пять футов. Предназначалась она для того, чтобы в случае выхода из строя холодильника под беседкой к нему могли подобраться ремонтники. А кроме того, раз в месяц туда спускались сотрудники службы дезинфекции, чтобы убедиться, что под беседкой не поселились мерзкие пауки, а разносящие болезни мыши не устроили свои гнезда в этом уютном темном убежище.
И там действительно было темно. Днем и лучика солнечного света не проникало в эту комнатку под платформой, а при выключенных лампах оранжереи никто бы не увидел зажженный в комнатке аварийный фонарь.
Днем Фрик принес туда запасы еды и питья, влажные салфетки и два контейнера «Раббимейд», которые намеревался использовать вместо ночного горшка, придя к выводу, что именно комнатка под платформой станет его глубоким и тайным убежищем. И вот теперь, зная, что Молох в доме, он затаился в этом бункере, который, по мнению ангела-хранителя, мог спасти его от пожирателя детей.
Он провел в своем убежище меньше двух минут, прислушиваясь, как его сердце имитирует топот копыт убегающих лошадей, когда до его ушей донеслись звуки, никак не связанные с собственным сердцем. Шаги. Кто-то поднимался на платформу.
Скорее всего, мистер Трумэн, ищущий его. Мистер Трумэн. Не Молох. Не поедающее детей чудовище с торчащими между зубов костями своих жертв. Конечно же, мистер Трумэн.
Шаги обошли платформу, сначала приблизились к сдвижной панели, потом удалились от нее. Но снова приблизились.
Фрик затаил дыхание.
Шаги стихли. Над головой заскрипели доски: стоявший над ним мужчина перенес вес с ноги на ногу.
Фрик осторожно выдохнул застоявшийся воздух из легких, вдохнул свежий, вновь затаил дыхание.
Скрип прекратился, его сменили более тихие звуки, словно мужчина над ним что-то ощупывал.
«Сейчас не время для приступа астмы».
Фрик чуть не закричал на себя за то, что думает о такой глупости в критический момент. Глупо, глупо, глупо.
Только в кино у ребенка, страдающего астмой, диабетом или эпилепсией, припадок начинается в самый неподходящий момент. Только в кино, не в реальной жизни. Это — реальная жизнь или что-то очень на нее похожее.
Он почувствовал зуд между плечами, распространяющийся к шее. Настоящий зуд в этом месте — признак надвигающегося приступа астмы. Воображаемый зуд — наглядное свидетельство того, что он безнадежный трусишка.
Прямо над его головой сдвижная панель отошла в сторону.
И он оказался лицом к лицу с Молохом, который, похоже, оказался умнее ангела-хранителя Фрика. Это был мужчина с веснушчатым лицом, шакальими глазами и широкой ухмылкой. Между зубов никаких детских костей не торчало.
Выставив перед собой нож с шестидюймовым лезвием, который он позаимствовал на кухне мистера Хэ-четта, Фрик предупредил:
— У меня нож.
— А у меня вот что, — ответил Молох, продемонстрировав зажатый в руке миниатюрный баллончик, вроде тех баллончиков со слезоточивым или перечным газом, какие женщины носят в сумочке для самозащиты. И брызнул в лицо Фрика чем-то холодным, по вкусу напоминающим мускатный орех, а запахом, возможно, чистый цибет.
Глава 92
По ночам оранжерея превращалась в сказочную страну: золотые нимбы, мерцание звезд, полосы серебристого лунного света создавались лучшими голливудскими светотехниками. И после заката превращение это достигалось одним поворотом выключателя: раз, и на месте джунглей уже тропическая Шангри-Ла.
Войдя в оранжерею, держа пистолет обеими руками, Этан не стал звать Фрика. Мигающей точкой, которую он видел на экране компьютера в библиотеке, мог быть и не мальчик.
Этан не представлял себе, как незваный гость ухитрился незамеченным, не подняв тревоги, проникнуть сначала на территорию поместья, а потом в особняк. Сама идея, что кто-то сумел, не имея на то разрешения, оказаться в Палаццо Роспо, изумляла его не меньше, чем любое из удивительных событий последних двух дней.
Гранитная крошка хрустела под ногами, поэтому сохранить свое присутствие в тайне не представлялось возможным. Продвигался он осторожно, чтобы свести шум к минимуму. Но гранитная крошка как бы уходила из-под ноги, и Этана пошатывало.
Не нравились ему и тени. Везде он видел множество ложащихся друг на друга теней, которые находились в непрестанном движении, обманывая глаз.
Подходя к центру оранжереи, Этан услышал странный звук, чем-то похожий на посвист, услышал шелест листвы, но не понял, что в него стреляют, пока не увидел, как пуля вонзилась в ствол пальмы в нескольких дюймах от его лица, окатив дождем из крошечных щепок.
Он упал на землю, скатился с дорожки, пополз сквозь папоротник и цветы, в самую густую тень.
Джейки прибыли раньше «Скорой помощи», и Рисковый, наскоро их проинструктировав и сказав, куда посылать врачей, поднялся на второй этаж, чтобы присмотреть за Максвеллом Далтоном.
Высохший человек, с третьего раза Рисковому он показался еще более исхудавшим, чем раньше, закатил глаза и корчил гримасы, пытаясь продавить слова сквозь ссохшееся горло.
— Не надо волноваться, — попытался успокоить его Рисковый. — Теперь все будет хорошо. Отныне вы в безопасности, профессор.
Каждый звук отзывался болью, но Далтон не желал молчать.
— Он… скоро… вернется.
— И хорошо, — из разбитого окна наконец-то донесся вой сирены «Скорой помощи». — Мы знаем, что сделать с этим сукиным сыном, как только он появится здесь.
Далтону удалось перекатить голову со стороны на сторону. Из горла вырвались какие-то нечленораздельные звуки.
Думая, что Далтон волнуется за жену и дочь, Рисковый сказал, что отправил двух полицейских к нему домой, чтобы сообщили Ракель, что ее муж найден живым, и охраняли ее и Эмили до обнаружения и ареста Лапуты.
— Вернется с… — просипел Далтон и скривился от боли в горле.
— Не напрягайтесь, — посоветовал Рисковый. — Сил у вас осталось совсем ничего.
«Скорая помощь» с ревущей сиреной выехала из-за угла. Сирена стихла, как только взвизгнули тормоза на подъездной дорожке у самого дома Лапуты.
— Вернется с… мальчиком, — договорил фразу Далтон.
— С мальчиком? — переспросил Рисковый. — Вы про Лапуту?
Далтону удалось кивнуть.
— Он сказал вам? Еще кивок.
— Сказал, что этим вечером привезет с собой мальчика?
— Да.
Услышав топот ног медиков на лестнице, Рисковый наклонился к профессору:
— Какого мальчика?
Пробираясь сквозь буйную растительность, Этан вновь услышал посвист пуль, три или четыре выстрела, из пистолета с глушителем. После паузы где-то в полминуты пули полетели вновь.
Ни одна из них не пролетела рядом. То ли стрелок потерял его в тени растений, то ли стрелял наобум, и одна из пуль первого залпа едва не попала в него лишь по чистой случайности.
Стрелок… одиночка. Человек… один.
Здравый смысл указывал, что для нападения на поместье требовалась целая команда, один человек не мог перелезть через стену, обмануть многочисленные электронные приборы, вывести из строя охранников, проникнуть в дом. Такое мог сделать только Брюс Уиллис на большом экране. Или Том Круз. Или Ченнинг Манхейм в роли злодея. Но не реальный человек.
Однако, если бы в Палаццо Роспо проникла группа похитителей, тогда бы он слышал не серии одиночных выстрелов из одного пистолета с глушителем. Огонь по нему велся бы из одного, двух, трех автоматов. Скажем, из «узи». И к этому моменту его тело уже изрешетили бы пулями, а душа отлетела в рай.
Поскольку после третьей серии стрельба закончилась, он поднялся и сквозь папоротники и цветы направился к краю дорожки.
В любом фильме о джунглях тишина свидетельствовала о том, что какая-то хищная тварь притаилась неподалеку, заставив замереть как цикаду, так и крокодила.
Из-под ног поднимался запах раздавленной зелени.
Со стен доносился шелест лопастей вентилятора.
Перед ним трепыхался мотылек.
Шорох листвы заставил его развернуться на сто восемьдесят градусов, вскинуть пистолет.
Не листвы. Крыльев. Сквозь джунгли, высоко над дорожкой, летела стайка ярких попугаев, сине-красно-желто-зеленых.
Птиц в оранжерее никогда не было. Ни стаи попугаев, ни одного-единственного воробья.
Спикировав перед Этаном, а потом вновь взмыв под крышу, яркие птички, не издавшие ни единого звука, поднимаясь, вдруг превратились в белых голубей.
В покрытом конденсатом зеркале обитал фантом. Около цветочного магазина в руке Этана оказалась связка колокольчиков. В его кабинете вдруг запахло розами «Бродвей», хотя никаких роз там не было и в помине, в белой комнате незабываемый голос ушедшей жены говорил о божьих коровках. И теперь рука некой сверхъестественной силы протянулась к нему, чтобы указать путь.
У самой крыши голуби вновь изменили курс, полетели к нему, мимо него, напугали и одновременно обрадовали. С одной стороны, он понимал, что видит чудо. С другой, его охватывал ужас первобытного дикаря.
Они летели. Он бежал. Они указывали путь. Он следовал за ними.
— Подождите, — коротко бросил Рисковый медикам, которые, несмотря на вонь, быстро направились к кровати. Их глаза широко раскрылись, челюсти отвисли. Те ужасы, с которыми им доводилось сталкиваться в повседневной работе, не шли ни в какое сравнение с увиденным здесь и сейчас.
— Мальчик, — прохрипел Далтон.
— Что за мальчик? — спросил Рисковый, взяв иссохшую руку профессора в свои.
— Десять, — ответил Далтон.
— Десять мальчиков?
— Десять… лет.
— Десятилетний мальчик, — кивнул Рисковый, не понимая, с чего Далтон решил, что Лапута вернется с мальчиком, не уверенный, что правильно истолковывает слова профессора.
Далтон продолжал говорить, несмотря на жуткую боль в горле.
— Сказал… знаменитый.
— Знаменитый?
— Сказал… знаменитый мальчик. И вот тут до Рискового дошло.
В кабине лифта Молох бросил Фрика, и Фрик распростерся на полу, не понимая, что с ним происходит. Ему в лицо прыснули чем-то странным. Он все видел,
но не мог быстро вращать глазами. Мог моргать, но медленно. Мог двигать руками и ногами, да только воздух вдруг стал плотнее воды. Не мог нанести удар, защищаясь, даже не мог сжать пальцы в кулак.
Пока они спускались в гараж, Молох улыбнулся Фрику и показал ему маленький баллончик:
— Частично парализующий газ кратковременного действия, разработанный коллегой по заказу иранской тайной полиции. Я хотел, чтобы ты все видел и понимал, но не сопротивлялся.
Фрик услышал свое дыхание. Никакого астматического свиста. Воздух легко входил в легкие и без труда выходил из них.
— Платформы не было на архитектурных планах, — продолжил Молох, — но, как только я увидел ее, сразу все понял. Во мне еще живет ребенок, и я сразу все понял.
Дергающееся от радости лицо Молоха так напугало Фрика, что его мочевой пузырь мог тут же опорожниться, если б он не успел облегчиться в кадку с пальмой.
— Я хотел, чтобы ты все видел и понимал, чтобы прочувствовал весь ужас похищения, зная, что твой знаменитый отец не спасет тебя на летающем мотоцикле, как в фильме. Все кинозвезды, все супермодели, все мордовороты-охранники Бел-Эра, вместе взятые, не смогут спасти твою задницу.
Вот тут Фрик понял, что ему суждено умереть. Теперь ему не удастся сбежать в Гуз-Кротч, штат Монтана. Не удастся узнать, какая она, взрослая жизнь.
Как пастух — овцам, как гончая — своре, как разведчик — кавалерии, голуби указывали Этану путь, птица за птицей, из оранжереи, в восточный коридор, мимо закрытого бассейна, в северный коридор, на запад, к ротонде.
Какое зрелище! Тридцать или сорок белоснежных птиц, летящих вдоль коридора, река из перьев в каньоне роскоши, освободившиеся от тела души на пути в Валгаллу.
Они влетели в пустую ротонду, закружились, словно пойманные в вихре, сближаясь друг с другом, трансформируясь в полете, превращаясь в единое целое. И, опустившись на пол, изменили цвет, изменили форму, превратились в друга детства, который сбился с пути истинного.
Стоя в десяти футах от Этана, призрак, который был Данни Уистлером, заговорил: «Если ты умрешь на этот раз, я спасти тебя не смогу. Мои возможности исчерпаны. Он унес Фрика в гараж. И вот-вот уедет отсюда».
Прежде чем Этан успел ответить, мертвый Данни трансформировался в очередной раз — из Данни в стаю белоснежных лебедей, которые, сверкая крыльями, устремились к огромной рождественской ели. Влетели не в зеленые иглы, а в серебристые и алые украшения, из птиц превратившись в тени птиц, затемнивших блестящие шары, потом исчезли.
Ухватив полупарализованного Фрика за рубашку, Молох тащил его по полу в глубь гаража, все дальше от лифта.
Он уже сдернул ключи с одного из штырьков. На стене они тянулись рядком, и под каждым имелась табличка с указанием фирмы-изготовителя, модели, года выпуска автомобилей, которые висящие на штырьке ключи приводили в движение. Похититель с такой легкостью ориентировался в Палаццо Роспо, что возникало ощущение, будто он прожил здесь не один год.
Ко всему прочему, Фрик лишился своего ингалятора, с драгоценным противоастматическим препаратом. Ингалятор отцепился от ремня, а Фрик не смог его схватить, потому что руки, да и ноги тоже, превратились в желе.
Молох мог быть безумцем или просто злым человеком. Но Фрик представить себе не мог, чем он, американский мальчишка, насолил иранской тайной полиции.
В свои десять лет он уже знал, что такое страх. Страх давно стал его близким знакомцем, но страх пустяковый, не угрожающий. Вроде надоедливого чириканья мелких птах за окном, а не накрывшей его тени птеродактиля. Опасения, что отлучки отца еще более удлинятся, растянутся на годы, как отлучки матери. Боязнь, что он навсегда останется таким вот недомерком, что не сможет приспособиться к жизни, не найдет свое призвание, состарится, оставшись всего лишь сыном Ченнинга Манхейма, Лица. А вот теперь, по пути из оранжереи в гараж, каждую секунду черный ужас трепыхался кожистыми крыльями в его грудной клетке, заполнял тело и душу, выстуживал плоть и кровь.
Для отхода Молох мог выбрать любую из старинных классических моделей, которые стоили сотни тысяч долларов. Но он остановил свой выбор на автомобиле пятидесятилетней давности, который очень нравился Фрику, вишнево-красном «Бьюике-8» с хромированной «зубастой» решеткой от крыла до крыла модели 1951 года.
Он бросил Фрика на переднее пассажирское сиденье, захлопнул дверцу, обежал «Бьюик», сел за руль. Двигатель завелся с полоборота ключа, потому что все автомобили коллекции поддерживались в идеальном рабочем состоянии.
Похоже, полагаться на ангелов-хранителей не имело смысла. Таинственный абонент, впрочем, ничем и не напоминал ангела: внешность пугающая, поведение зловещее и такая печаль в глазах.
Когда Молох задним ходом вырулил в центральный проход, Фрик задался вопросом, а что случилось с мистером Трумэном. Должно быть, его убили. И, подумав о том, что мистера Трумэна больше нет, Фрик обнаружил, что частично парализующий спрей не мешает ему плакать.
Спустившись в верхний гараж по лестнице, Этан услышал урчание работающего двигателя, нос уловил запах выхлопных газов.
«Бьюик» стоял перед пандусом, дожидаясь, пока уже поднимающиеся ворота освободят путь.
За рулем сидел мужчина. Один. Никаких сообщников на заднем сиденье. Никакой группы прикрытия в гараже.
Пассажирская сторона автомобиля находилась ближе к Этану. На бегу он разглядел голову Фрика, привалившуюся к стеклу. Лица он не видел, но голова висела, словно Фрик был без сознания.
Этан практически добежал до «Бьюика», когда ворота поднялись. «Бьюик» рванул с места со скоростью, непосильной человеку.
Этан и не стал соревноваться с автомобилем, мгновенно занял позицию для стрельбы, лицом к цели, правая нога чуть отставлена назад, левая согнута в колене, обе руки держат пистолет. Трижды выстрелил, целясь низко, из боязни попасть во Фрика, в заднее колесо со стороны пассажирского сиденья.
Одна пуля попала в крыло, закрывавшее верхнюю половину колеса, вторая прошла мимо, третья пробила покрышку.
Автомобиль осел на одну сторону, но продолжил движение. Со скоростью, которая по-прежнему не позволяла преследовать его. На верхней части пандуса «Бьюик» маркировал свой путь отлетающими кусками резины.
Мостовая из плит кварцита обеспечивала хорошее сцепление как при дожде, так и в сухую погоду, но задние колеса «Бьюика» провернулись, из-под них полетела грязная вода и сизый дым, возможно, потому, что от покрышки правого колеса уже практически ничего не осталось.
Этан сумел сократить расстояние до «Бьюика», но водитель только сильнее надавил на педаль газа, и преследователь вновь остался далеко позади. Из-под оголившейся ступицы летели искры, стоял такой визг, будто где-то рядом пилили камни.
Преодолев пандус, Этан увидел, что автомобиль по подъездной дорожке направляется к углу особняка. С тем чтобы потом проследовать к воротам. Их разделяло уже сорок футов. Расстояние между ними увеличивалось, несмотря на пробитое колесо. И теперь никто и ничто не могло остановить похитителя, потому что изнутри ворота открывались автоматически, по команде датчиков, вмонтированных в мостовую и реагирующих на приближение транспортного средства.
Догнать «Бьюик» Этан не мог. Ни при каком раскладе.
Но продолжал преследование, потому что не мог сделать что-то еще. Не мог вернуться, схватить ключи, прыгнуть в другой автомобиль. К тому времени, как он выехал бы из гаража, «Бьюик» успел бы миновать главные ворота и исчезнуть. Вот он бежал и бежал по холодным лужам, с пистолетом в руке, бежал, бежал и бежал, потому что, если бы Фрика убили, Этан Трумэн тоже бы умер, умер бы внутри себя и остаток дней, отпущенных ему в этом мире, провел бы в поисках своей могилы, ходячий мертвяк, каким был Данни Уистлер.
Глава 93
Корки Лапута, довольный тем, что Робин Гудфело оказался таким же неустрашимым и вселяющим ужас, как любой настоящий агент АНБ, с самого начала намеревался покинуть поместье в одном из дорогих коллекционных автомобилей актера. Простреленная шина не изменила его планов, мелкая помеха, ничего больше. Да, управлять автомобилем стало сложнее, руль так и рвался из рук, но обожатель хаоса и мастер беспорядка, Корки столкнулся всего лишь с проблемой, которая вызывает радость у любого мальчишки, старающегося контролировать свой электромобиль в автопавильоне на ярмарке, где столкновения следуют едва ли не каждую секунду и попытки увернуться ни к чему не приводят. Короче, три оставшиеся колеса его не смущали.
Тем более что поездка предстояла недалекая: проскочить на «Бьюике» три квартала до припаркованной «Акуры». Потом быстрый бросок домой. А еще через полчаса у мальчика, после короткого общения с Вонючим сырным парнем, началась бы достаточно долгая карьера медиазвезды.
А если бы по пути что-нибудь случилось, если бы хаос впервые подвел Корки, он бы скорее убил мальчишку, чем отдал кому-то еще. Не стал бы использовать младшего Манхейма, как разменную монету, чтобы спасти собственную жизнь. Трусости не место в душе тех, кто стремится к разрушению старого миропорядка и построению на его руинах нового.
— Если меня кто-нибудь остановит, — пообещал он мальчишке, — я вышибу тебе мозги, бах-бах-бах, и ты станешь рекордсменом по скорбящим о твоей безвременной кончине, возможно, даже переплюнешь принцессу Ди.
Он миновал угол. Впереди, чуть левее, находился пруд, который огибала подъездная дорога. Все еще ехал по служебному ответвлению, но до главной дороги оставалось лишь пятьдесят или шестьдесят ярдов.
Но тут на границе световых конусов фар мелькнуло что-то на удивление странное, и Корки даже вскрикнул от изумления. А вот когда фары осветили неожиданно возникшее препятствие, его охватил ужас. Он с такой силой нажал на педаль тормоза, что «Бьюик» завертело.
Молох сказал, что вышибет ему мозги, но Фрик понял, что у него возникла и более насущная проблема, потому что между лопатками возник зуд, на этот раз реальный, и начал быстро распространяться к шее.
Он ожидал, что астматический припадок начнется в тот самый момент, когда ему в лицо чем-то прыснули, но, возможно, химическое вещество, которое использовал Молох, обладало и побочным действием: сдерживало астматическую реакцию. Но только на время, а потому теперь болезнь брала свое.
Дыхание стало затрудненным. Грудь сжало, он не мог наполнить легкие достаточным количеством воздуха.
И у него не было ингалятора.
Более того, он оставался наполовину парализованным, а потому не мог сесть, как положено, и сейчас скорее лежал, привалившись к дверце. Использовать же мышцы груди и шеи для того, чтобы выжимать из легких воздух, он мог лишь в более вертикальном положении.
И на этом его беды не закончились. Попытка выпрямиться привела к тому, что он сполз еще ниже. Собственно, цеплялся за самый краешек сиденья. Ноги согнулись, переплелись, уползая в пространство под приборным щитком, зад завис над полом перед передним сиденьем, от талии до шеи он лежал на этом самом сиденье, и лишь голова касалась спинки.
Он чувствовал, как сжимаются дыхательные пути.
В легких свистело, он жадно хватал ртом воздух, что-то проникало внутрь, наружу выходило меньше. В дыхательном горле появилось знакомое сваренное вкрутую яйцо, камень, блокирующий проход.
Он не мог дышать, лежа на спине.
Не мог дышать. Не мог дышать.
Молох нажал на педаль тормоза.
Автомобиль сначала занесло, потом завертело.
На служебном ответвлении дороги, навстречу Корки бежали Роман Каствет, которого он убил и похоронил под белой простыней в морге, в комнате для неопознанных трупов, Нед Хокенберри, жаждущий вернуть медальон с третьим глазом, анорексичная Бриттина Дауд, такая же голая и костлявая, как в тот момент, когда он оставил ее на полу, и Мик Сакатон в пижаме с Бартами Симпсонами.
Ему следовало бы понять, что это миражи, смело проехать сквозь них, но он никогда не видел ничего подобного, представить себе не мог, что такое возможно. Они же не были прозрачными, казались такими же реальными, как каминная кочерга или мраморная лампа с бронзовыми украшениями.
Тормозя, он слишком сильно нажал на педаль, возможно, сам того не ведая, крутанул руль. «Бьюик» так быстро завертело, что пистолет соскользнул с колен Корки на пол у его ног, а голова с такой силой ударилась о боковое стекло, что могла и треснуть.
Во время поворота на триста шестьдесят градусов его четыре жертвы никуда не делись, так и висели перед лобовым стеклом, тянулись к нему, и из груди Корки вырвался крик, слишком писклявый для Робина Гудфело. Один, два, три, четыре разъяренных покойника бились о лобовое стекло, о боковое стекло, стремясь добраться до него, но в самый последний момент взорвались, все-таки оказавшись миражами, сотканными из воды и теней, фонтанов брызг, отбрасываемых колесами, улетели, исчезли.
Поворот на триста шестьдесят градусов замедлил, но не остановил «Бьюик». Он повернулся еще на девяносто градусов и столкнулся с одним из деревьев, посаженных вдоль дороги. При контакте дверца со стороны пассажирского сиденья распахнулась, а лобовое стекло разлетелось вдребезги.
Смеясь в лицо хаосу, Корки наклонился к рулю, опустил руку на пол, пытаясь нащупать пистолет. Вскоре пальцы сжали рукоятку, и он уже поднял «глок», чтобы пристрелить мальчишку.
Но тут в скрежете металла открылась дверца со стороны водителя, и Этан Трумэн попытался схватить Корки, поэтому, вместо того чтобы всадить пулю в мальчишку, он выстрелил в мужчину.
Подбежав к «Бьюику» в момент столкновения последнего с деревом, Этан ударил пистолетом по крыше и оставил его там, потому что не хотел стрелять в кабину, где на линии огня мог оказаться Фрик. Отчаянно рискуя, он дернул покореженную дверь и потянулся к водителю. Тот наставил на него пистолет, и Этан не только увидел дульную вспышку, но и в нос ударил ее запах.
Этан не ощутил никаких последствий выстрела, возможно, потому, что думал только об одном: обезоружить похитителя, независимо от того, ранили его самого или нет.
А уж отбросив оружие в темноту, попытался вытащить мерзавца из кабины. Но мерзавец вылез сам и всем телом врезался в Этана. Оба упали, Этан оказался внизу, ударился головой о кварцит, которым мостили дорогу.
От удара, распахнувшего дверцу, Фрик окончательно сполз с сиденья, выпал из «Бьюика» на залитую дождем мостовую. Оказался на спине, в самом худшем из положений при приступе астмы.
Дождь слепил глаза, но его куда больше волновала не эта помеха для зрения, а красноватый отсвет, который начал окрашивать ночь, превращая капли в рубины.
Мысли его были под стать зрению, слишком мало кислорода поступало в мозг, но он смог сообразить, что эффект дерьма, которым прыснули ему в лицо, постепенно слабеет. Он попытался сдвинуться с места, и ему это удалось, пусть и не столь уж грациозно. Пожалуй, в тот момент он более всего напоминал выброшенную на берег рыбу.
На боку он смог хоть как-то сжимать и разжимать мышцы шеи, чтобы по мере сил выдавливать из легких воздух, который загустел, как сироп. Ему, конечно, стало полегче, но лишь на чуть-чуть. В легких и горле все свистело и хрипело.
Сесть, нужно сесть. Но он не мог.
Ингалятор, ему нужен ингалятор. Но где его взять?
И хотя мир для него казался алым, Фрик знал, что для мира он выглядит синим, ибо приступ был сильный, сильнее тех, что случались у него раньше, тот самый случай, когда не обойтись без палаты интенсивной терапии, врачей и медсестер, обсуждающих фильмы Ченнинга Манхейма.
Нет воздуха. Нет воздуха. Тридцать пять тысяч долларов потрачены на переделку его апартаментов, а воздуха нет.
Забавные мысли толпились у него в голове. Забавные не в смысле ха-ха. Забавные, потому что страшные. Красные мысли. И такие темно-красные по краям, что казались черными.
Не испытывая никакого желания прочитать лекцию о деструктивном характере литературы, но готовый уничтожить все, что встанет у него на пути, с волчьей яростью, беснующейся в голове, Корки хотелось выдавить противнику глаза, вонзиться зубами в лицо, которое он видел под собой, рвать, рвать и рвать его ногтями.
И, уже оскалив зубы для первого укуса, понял, что Этан практически отключился, ударившись затылком о мостовую, и не способен на сопротивление. Несмотря на пелену ярости, застилающую разум, Корки отдавал себе отчет в том, что, поддавшись животной страсти прикончить жертву зубами и когтями, он порвет последние сдерживающие его узы, и много часов спустя его найдут здесь же, над изуродованным до неузнаваемости трупом Этана, в котором он будет рыться окровавленной мордой, словно свинья в поисках трюфелей.
Будучи Робином Гудфело, пусть и не настоящим агентом, прошедшим специальную подготовку, но насмотревшимся шпионских боевиков, он знал, что резкий удар ребром ладони по переносице приводит к тому, что осколки раздробленных костей проникают в мозг и вызывают мгновенную смерть. Вот он и нанес такой удар, а потом радостно вскрикнул, когда в ответ ярким фонтаном брызнула кровь Трумэна.
Скатился с уже ни на что не годного копа, повернулся к «Бьюику» и направился на поиски мальчишки. Заглянул в кабину со стороны водительской дверцы, но Фрик, должно быть, выскользнул через распахнутую дверцу у пассажирского сиденья.
Однако парализатор еще наверняка действовал. И это отродье не могло далеко уползти.
Выпрямившись, Корки увидел пистолет на крыше «Бьюика», прямо у него перед глазами.
На гранях рукоятки капельки воды сверкали, как бриллианты.
Оружие Трумэна.
Найти мальчишку. Прострелить ему ногу. Чтобы никуда не делся. Вернуться в гараж за новыми ключами, новым автомобилем.
Корки еще мог реализовать намеченный план, он же был сыном хаоса, точно так же, как Фрик — сыном самой знаменитой кинозвезды, и хаос не мог подвести своего сына, как актер никогда не подвел бы своего.
Корки обошел автомобиль и увидел Фрика. Мальчишка лежал на боку и пытался ползти, отталкиваясь ногами, как покалеченный краб.
Корки направился к нему.
"И пусть Фрик нашел более чем странный, из тех, что доводилось видеть Корки, способ передвижения, пусть издавал какие-то свистяще-хрипатые звуки, словно сломавшаяся заводная игрушка, ему удалось уползти с мостовой на траву. Похоже, он пытался добраться до каменной садовой скамейки, несомненно, антикварной.
Приближаясь к мальчишке, Корки поднимал пистолет.
Читать бесплатно другие книги:
