Джонатан Стрендж и мистер Норрелл Кларк Сюзанна

12. Дух английской магии побуждает мистера Норрелла встать на защиту Британии

Декабрь 1807 года

Однажды декабрьским днем в Чипсайде столкнулись две телеги. Одна из них, груженная бочками с хересом, перевернулась. Покуда возчики спорили, кто виноват, прохожие заметили в одном из бочонков пробоину. Вскоре целая толпа пьянчуг сгрудилась вокруг, подставляя стаканы и кружки под струю хереса и пробивая дырки в еще целых бочонках. Телеги и собравшаяся толпа перегородили дорогу, так что скоро на всех близлежащих улицах: Поултри, Треднидл-стрит, Бартоломью-лейн и Олдерсгейт, Ньюгейт и Патерностер-роу образовался затор из карет. Казалось, что столпотворению не будет конца.

Один из возчиков был хорош собой, а второй – толст. Закончив ругаться, они возглавили бражников наподобие Вакха и Силена. Им пришло в голову повеселиться самим и повеселить новых друзей, открывая дверцы карет, чтобы посмотреть, чем там заняты богатеи? Слуги и кучера пытались предотвратить эти дерзкие выходки, но толпа была столь многочисленна, да к тому же навеселе, что удары хлыстом на нее не действовали. В одной из карет толстый возчик обнаружил мистера Норрелла и воскликнул: «Ба! Старина Норрелл!» Возчики полезли в карету и начали трясти мистеру Норреллу руку, обдавая того парами хереса и заверяя, что, ни минуты не мешкая, расчистят дорогу, чтобы он – герой французской блокады – смог беспрепятственно продолжить путь, каковое обещание тут же и выполнили. У многих почтенных людей выпрягли лошадей, их кареты затащили на задние дворы кожевников или в грязные переулки, где они застряли и поободрали позолоту. Возчики и их товарищи проводили карету мистера Норрелла до самой Ганновер-Сквер, выкрикивая здравицы, подбрасывая в воздух шляпы и распевая хвалебные песни собственного сочинения.

Все были в восторге от успеха мистера Норрелла. Значительная часть французского флота на целых одиннадцать дней оказалась обманом заперта в портах, что позволило англичанам без помех пересекать Бискайский залив, Ла-Манш и Северное море. Тайных агентов Британии забросили во все уголки империи, а другие лазутчики вернулись на родину с сообщениями о планах Наполеона. Британские торговые суда беспрепятственно выгружали кофе, хлопок и специи в голландских и балтийских портах.

Говорили также, что Наполеон Бонапарт прочесывает Францию в поисках собственного волшебника, но безуспешно. В Лондоне министры, к своему удивлению, обнаружили, что они в кои-то веки вызвали народное одобрение.

Мистера Норрелла пригласили в адмиралтейство, где он пил мадеру в парадной гостиной. Сидя в удобном кресле у камина, волшебник имел долгую и приятную беседу с первым лордом и первым секретарем адмиралтейства: лордом Малгрейвом и мистером Хорроксом. Резной орнамент из навигационных инструментов и цветочных гирлянд над камином привлек внимание мистера Норрелла, и тот принялся описывать прекрасную резьбу в библиотеке аббатства Хартфью.

– И тем не менее, – заметил он, – я завидую вам, милорд. Да-да, завидую. Какое превосходное изображение инструментов, используемых в вашей профессии! Мне хотелось бы иметь такое же, ибо ничто так не впечатляет, ничто так не вдохновляет в начале рабочего дня, как вид аккуратно разложенных инструментов – или их изображений из доброго английского дуба. Однако, сказать по правде, волшебнику нужно не так уж много орудий. Открою секрет, милорд: чем больше магических предметов – цветных порошков, кошачьих чучел, колдовских шляп и прочего – носит с собой волшебник, тем больше он вас обманывает!

А какие же орудия, вежливо вопросил мистер Хоррокс, требуются настоящему волшебнику?

– Да почти никаких, – отвечал мистер Норрелл. – Разве что серебряная чаша с водой.

– Ах! – воскликнул мистер Хоррокс. – Я бы многое отдал, чтобы увидеть настоящее чудо, а вы, милорд? Мистер Норрелл, не окажете ли вы нам честь и не покажете какое-нибудь видение в чаше?

Обычно мистер Норрелл ни за что не соглашался удовлетворять чужое праздное любопытство, но сегодня он был так польщен приемом в адмиралтействе (эти двое джентльменов наговорили ему кучу комплиментов), что согласился почти мгновенно, и слугу отправили на поиски чаши.

– Серебряная чаша диаметром около фута, – уточнил мистер Норрелл, – и наполните ее чистой водой.

На днях адмиралтейство послало трем британским кораблям приказ собраться к югу от Гибралтара, и сейчас лорду Малгрейву не терпелось узнать, удалось ли им встретиться. Не сможет ли мистер Норрелл показать корабли? Мистер Норрелл не знал, но обещал попробовать. Когда принесли чашу и мистер Норрелл склонился над ней, лорд Малгрейв и мистер Хоррокс ощутили себя так, словно перенеслись в древние времена славы английской магии – времена Стокси, Годблесса и Короля-ворона.

На поверхности воды появилось изображение трех кораблей, скользящих по волнам. Яркое средиземноморское солнце просияло в хмурой декабрьской столице, озаряя лица склоненных над чашей мужчин.

– Они движутся! – изумился лорд Малгрейв.

Корабли действительно двигались. Нежнейшие облачка скользили по синему небу, корабли вспенивали волны, можно было разглядеть даже крошечные фигурки матросов. Лорд Малгрейв и мистер Хоррокс тотчас узнали корабли военно-морских сил его величества «Екатерину Винчестерскую», «Лавр» и «Кентавр».

– Ах, мистер Норрелл! – воскликнул мистер Хоррокс. – «Кентавр» – корабль моего кузена. Не могли бы вы показать мне капитана Барри?

Мистер Норрелл заерзал, с шипением втянул воздух и вперил свирепый взгляд в серебряную чашу. Постепенно на поверхности воды возник розовощекий, златокудрый херувим, страдающий лишним весом, который прохаживался по шканцам. Мистер Хоррокс подтвердил, что толстяк и есть его кузен, капитан Барри.

– Неплохо выглядит, не правда ли? – воскликнул мистер Хоррокс. – Рад видеть, что он находится в добром здравии.

– Где они? Вы можете нам сказать? – спросил лорд Малгрейв.

– Увы, – отвечал мистер Норрелл, – искусство создания изображений – самое неточное из искусств[23]. Для меня было честью показать вашей милости некоторые корабли его величества. Я еще более польщен, что корабли оказались те самые – честно говоря, этого я и не ожидал, – но боюсь, что больше ничем не смогу вам помочь.

Адмиралтейство было настолько довольно, что лорд Малгрейв и мистер Хоррокс принялись размышлять, какое бы еще поручение придумать волшебнику?

Королевский флот недавно захватил французский линейный корабль с прекрасной резной фигурой на носу. Фигура изображала русалку с яркими голубыми глазами, кораллово-красными губами, копной роскошных золотых кудрей, усыпанных морскими звездами и крабами, и посеребренным, словно имбирный пряник, хвостом. Было также известно, что до захвата англичанами корабль побывал в Тулоне, Шербуре, Антверпене, Роттердаме и Генуе, и русалка могла бы многое рассказать об оборонительных сооружениях французов и о грандиозном плане строительства кораблей, затеянном Наполеоном Бонапартом. Мистер Хоррокс попросил мистера Норрелла с помощью заклинания заставить русалку разговориться, что и было сделано. Однако, хотя русалка и обрела внезапно дар речи, она не спешила делиться французскими секретами с англичанами. Русалка оказалась ярой ненавистницей Британии и с радостью использовала неожиданный дар, чтобы выразить свою ненависть к англичанам. Проведя жизнь среди матросов, русалка набралась матросских ругательств и с большой охотой принялась выкрикивать их, адресуясь всем, кто оказался рядом. Голос ее напоминал скрип мачт и шпангоутов на сильном ветру. Впрочем, одними оскорблениями русалка не ограничилась. Когда трое матросов, занятых судовыми работами, оказались с нею рядом, русалка ухватила их деревянными руками и швырнула в море.

Мистер Хоррокс, который приехал в Портсмут специально ради нее, уже успел устать от русалки и заявил ей, что, если она не будет отвечать, ее порубят на куски и сожгут. Однако русалка (даром что француженка!) оказалась особой храброй и заявила, что хотела бы посмотреть на человека, который осмелится ее сжечь. Затем она устрашающе хлестнула хвостом и затрясла кулаками, а все морские звезды и крабы в ее волосах злобно ощетинились.

Ситуация разрешилась, когда урезонивать русалку прислали молодого красавца-капитана, захватившего французский корабль. На чистом и понятном французском он объяснил русалке правоту Британии и чудовищную неправоту французов. То ли слова его оказались столь убедительны, то ли русалку поразила красота молодого лица, но она согласилась рассказать мистеру Хорроксу все, что тот хотел узнать.

С каждым днем публичное признание и вес в обществе мистера Норрелла все возрастали, что побудило печатника по имени Холланд, державшего лавку на площади собора Святого Павла, заказать гравюру с изображением волшебника и выставить ее на продажу. Гравюра изображала мистера Норрелла в компании юной барышни, облаченной в сорочку свободного покроя, едва прикрывающую ее прелести. Стан девушки обвивали жесткие складки темного материала, почти не касаясь его, а для пущего украшательства в кудрявых локонах прелестницы прятался полумесяц. Барышня держала мистера Норрелла за руку (к несказанному изумлению последнего) и изо всех сил тянула его к лестнице, весьма энергично указывая на зрелую даму, сидевшую на ее вершине. Зрелая дама, как и юная, была облачена в складки и драпировки, а для придания картине благородства на голову ей водрузили римский шлем. Зрелая леди бурно рыдала, а у ног ее с мрачным выражением на морде возлежал единственный спутник, престарелый лев. Гравюра, названная «Дух английской магии побуждает мистера Норрелла встать на защиту Британии», имела громадный успех, и за месяц мистер Холланд продал почти семьсот оттисков.

Теперь мистер Норрелл редко выходил из дому – столичные знаменитости сами наносили ему визиты. Нередко пять-шесть карет с гербами толпились у дома на Ганновер-Сквер. Мистер Норрелл оставался тем же молчаливым нервным человечком, каким был всегда, и если бы не мистер Дролайт и мистер Лассельс, сиятельным визитерам пришлось бы скучать. Мистер Дролайт и мистер Лассельс разговаривали и за себя, и за хозяина; более того, зависимость мистера Норрелла от этих двоих возрастала с каждым днем. Чилдермасс как-то заметил, что нужно быть очень странным волшебником, чтобы пользоваться услугами Дролайта, однако мистер Норрелл пользовался его услугами постоянно. Дролайт почти все время разъезжал в карете мистера Норрелла, выполняя поручения волшебника. Каждое утро он появлялся на Ганновер-Сквер и докладывал мистеру Норреллу, о чем говорят в городе, кто сегодня в фаворе, а кто в опале, кто влез в долги, а кто влюбился, так что мистер Норрелл, сидя в библиотеке, знал о столичных новостях не меньше городских кумушек.

Однако еще удивительнее был пыл, с каким радел о благе английской магии мистер Лассельс. Хотя объяснялось все довольно просто. Мистер Лассельс принадлежал к той беспокойной породе людей, которые презирают упорный труд. Совершенно уверенный в своих выдающихся способностях, Лассельс никогда не пытался развить в себе какие-либо навыки или знания. Достигнув тридцати девяти лет, он так и не нашел подходящего занятия. Оглядываясь вокруг, он видел людей, которые благодаря усердному труду в юности ныне достигли высокого положения, – и, разумеется, Лассельс им завидовал. Именно поэтому ему так нравилось быть главным советчиком при величайшем волшебнике современности и с важным видом отвечать на уважительные расспросы королевских министров. Разумеется, на публике мистер Лассельс старательно изображал того же беззаботного прожигателя жизни, каким когда-то был, но в глубине души весьма ревностно относился к только что обретенному статусу. Однажды вечером в кофейне Бедфорда за бутылкой портвейна они с Дролайтом пришли к полному взаимопониманию. Для такого тихого и замкнутого человека, как мистер Норрелл, рассудили они, двух друзей более чем достаточно. Поэтому они заключили союз, дабы держать оборону против всех, кто задумает покуситься на их влияние.

Именно мистер Лассельс первым посоветовал мистеру Норреллу подумать о публикации своих трудов. Бедного мистера Норрелла очень расстраивали неправильные представления публики в вопросах магии, и он не уставал жаловаться на полное невежество общества. «Меня просят показать волшебных существ, – сетовал он, – единорогов, мантикор и прочее в том же роде. Они совершенно не видят полезности магии, и только самые пустяковые ее виды способны их привлечь».

– Магические подвиги, – заметил Лассельс, – прославят ваше имя, но, если вы не будете печататься, публика никогда не проникнется вашими убеждениями.

– Да-да, разумеется, – живо откликнулся мистер Норрелл, – я и сам, как вы советовали, уже задумывался о книге, но боюсь, что не скоро найду свободное время, чтобы осуществить этот замысел.

– Конечно же, книга требует бездны труда, – вяло согласился мистер Лассельс, – но я не имел в виду книгу. Две-три статьи о магии – вот что нужно. Полагаю, любой издатель в Лондоне или Эдинбурге с радостью опубликует то, что вы ему предложите. Вы сами можете выбрать издание, но я посоветовал бы «Эдинбургское обозрение». Едва ли во всем королевстве найдется дом, претендующий на аристократизм, где бы не читали этот журнал. Нет более быстрого способа сделать ваши взгляды общедоступными.

Мистер Лассельс был так красноречив, так убедительно расписывал, что статьи мистера Норрелла будут лежать на каждом библиотечном столе и обсуждаться в каждой гостиной, что, если бы не великая неприязнь, которую мистер Норрелл питал к «Эдинбургскому обозрению», волшебник непременно засел бы за писание. К несчастью, «Эдинбургское обозрение» славилось своими радикальными взглядами, критиковало правительство и выступало против войны с Францией – всего этого мистер Норрелл решительно не одобрял.

– Кроме того, – говорил мистер Норрелл, – я не желаю писать рецензии на чужие книги. Современные издания о магии – самая большая пагуба в мире. Там одна неправда и ошибочные взгляды.

– Вот и напишите об этом, сэр. И чем резче вы выступите, тем сильнее угодите издателям.

– Я хочу, чтобы люди знали о моих взглядах, а не о взглядах других.

– Но, сэр, – возражал мистер Лассельс, – вынося суждение о работах других, указывая на чужие ошибки, вы позволите читателю узнать ваши убеждения. Легче легкого использовать критическую статью для выражения своей позиции. Только и нужно, что упомянуть пару раз книжку, а все остальное время развивать собственные идеи. Уверяю вас, все вокруг так и делают.

– Хм, – задумчиво протянул мистер Норрелл, – пожалуй, вы правы. А впрочем, нет, это будет выглядеть так, словно я поддерживаю творения, которым вообще не следовало появляться на свет.

И мистер Норрелл остался при своем мнении.

Лассельс был разочарован. «Эдинбургское обозрение» далеко превосходило своих соперников в яркости и остроумии. Его статьи с жадностью поглощали все – от младшего священника до премьер-министра. По сравнению с «Эдинбургским обозрением» все прочие издания казались пресными и нудными.

Лассельс решил оставить эту идею и уже почти позабыл о ней, когда получил письмо от молодого книготорговца по фамилии Мюррей. Мистер Мюррей почтительно осведомлялся, не соблаговолят ли мистер Лассельс и мистер Дролайт принять его в любой день и час, когда им будет угодно? У него есть предложение, касающееся мистера Норрелла.

Спустя несколько дней Лассельс и Дролайт приняли книготорговца в доме Лассельса на Брутон-стрит. Книготорговец оказался человеком деловым и энергичным и, не входя в долгие объяснения, сразу же изложил суть дела:

– Подобно прочим жителям этих островов, джентльмены, я поражен и изумлен нынешним удивительным возрождением английской магии, а также тем воодушевлением, с которым публика приветствует некогда забытое искусство. Я убежден, что идея периодического издания, посвященного миру магии, будет встречена с одобрением. Литература, политика, религия, путешествия – все это прекрасно, но магия – практическая магия мистера Норрелла – имеет безусловное преимущество новизны. Как вы думаете, джентльмены, способен ли мистер Норрелл отнестись благосклонно к моему предложению? Я слышал, у него есть что сказать по этому вопросу. Слышал также, что взгляды мистера Норрелла очень своеобразны! Разумеется, в школе мы все немного изучали историю и теорию магии, но на Британских островах магия не практикуется так давно, что наверняка наши скудные познания изобилуют ошибками и неточностями.

– Ах, мистер Мюррей! – воскликнул мистер Дролайт. – Как вы проницательны! Если бы мистер Норрелл мог вас услышать! Ошибками и неточностями – вот именно! Если бы вам, мой дорогой сэр, как мне, выпало счастье наслаждаться беседами с мистером Норреллом – вы бы поняли, что дело обстоит именно так!

– Поверьте, сэр, сформировать у английской публики правильное представление об английской магии долгие годы было величайшим чаянием мистера Норрелла, – сказал Лассельс, – однако, увы, нередко наши частные желания отступают перед общественным долгом. Адмиралтейство и военное министерство занимают все время мистера Норрелла.

Мистер Мюррей вежливо отвечал, что, конечно же, все прочие соображения отступают перед соображениями военной необходимости и что мистер Норрелл, безусловно, национальное достояние Британии.

– Однако я полагаю, мы могли бы устроить так, чтобы основной груз не лег на плечи мистера Норрелла. Наняли бы редактора, который будет готовить выпуск, работать с отдельными статьями и рецензиями, вносить изменения – все это, разумеется, под руководством мистера Норрелла.

– Разумеется, – произнес Лассельс. – Непременно под руководством мистера Норрелла. На этом мы настаиваем.

Встреча завершилась ко всеобщему удовлетворению. Мистер Лассельс и мистер Дролайт пообещали, что немедленно переговорят с мистером Норреллом.

Дролайт смотрел, как мистер Мюррей покидает комнату.

– Шотландец, – произнес он, когда за гостем закрылась дверь.

– Ну конечно! – согласился Лассельс. – Однако меня это не пугает. В делах шотландцы довольно практичны и умелы. Этот шотландец все сделает как надо.

– Он показался мне вполне респектабельным – почти что джентльмен. Если забыть о его странной привычке пристально смотреть на вас одним глазом, в то время как второй путешествует по комнате. Меня это сбивало с толку.

– Он слеп на правый глаз.

– Неужели?

– Да, Каннинг мне сказал. В детстве школьный учитель воткнул ему в глаз перочинный ножик.

– Господи! Однако только вообразите, дорогой Лассельс! Целое издание, выражающее мнение одного человека! В это трудно поверить! Волшебник удивится, когда мы ему расскажем.

Мистер Лассельс рассмеялся:

– Напротив, он решит, что нет ничего естественнее. Его тщеславие не знает границ.

Как и предполагал Лассельс, мистер Норрелл не нашел ничего удивительного в предложении мистера Мюррея, однако тут же начал перечислять всевозможные трудности.

– План превосходный, – заявил он, – однако практически неосуществимый. У меня нет времени редактировать издание, и я вряд ли доверю эту задачу кому-либо другому.

– Я был почти такого же мнения, сэр, – согласился мистер Лассельс, – пока не подумал о Портисхеде.

– Портисхед? Что еще за Портисхед? – спросил мистер Норрелл.

– Видите ли, – начал Лассельс, – когда-то он был волшебником-теоретиком, но…

– Волшебником-теоретиком? – взволнованно перебил мистер Норрелл. – Вы же знаете, что я о них думаю!

– Да, но вы не дослушали, – продолжил Лассельс, – его восхищение вами невероятно велико, сэр. Прослышав, что вы не одобряете волшебников-теоретиков, он немедленно забросил свои занятия.

– Вот как? – спросил мистер Норрелл уже более спокойно.

– Он опубликовал одну или две книги – вроде бы историю магии шестнадцатого века для детей или что-то в таком роде[24]. Я полагаю, что вы вполне можете доверить редактирование лорду Портисхеду, сэр. Он никогда не опубликует ничего, что могло бы заслужить ваше неодобрение. Лорд Портисхед известен как один из самых достойных людей в королевстве. И я совершенно уверен, что его главным желанием будет вам угодить[25].

С некоторой неохотой мистер Норрелл согласился принять лорда Портисхеда, и мистер Дролайт написал письмо, приглашающее его милость на Ганновер-Сквер.

Лорду Портисхеду к тому времени исполнилось тридцать восемь. Он был высок и долговяз, носил сюртуки и панталоны светлых цветов. Душа у его милости была нежная, и все вокруг заставляло его испытывать неловкость. Лорд Портисхед стеснялся своего высокого роста, своего статуса бывшего волшебника-теоретика (человек умный, его милость понимал, что это не нравится мистеру Норреллу). Встреча с такими светскими джентльменами, как Дролайт и Лассельс, чрезвычайно смутила лорда Портисхеда, а что уж и говорить о встрече с мистером Норреллом – его кумиром! В какой-то момент он от волнения начал раскачиваться из стороны в сторону – из-за роста и светлого костюма это придавало лорду Портисхеду сходство с серебристой березой на сильном ветру.

Несмотря на нервозность, лорду Портисхеду удалось-таки выразить, как он польщен приглашением мистера Норрелла, который в свою очередь был так приятно удивлен необыкновенным уважением со стороны волшебника-теоретика, что любезно позволил его милости вновь заняться изучением магии.

Разумеется, лорд Портисхед был очень рад, но, когда он услыхал, что ему будет позволено сидеть в уголке гостиной на Ганновер-Сквер, впитывая суждения мистера Норрелла о современной магии, и заниматься редактированием (под руководством мистера Норрелла) нового периодического издания мистера Мюррея, счастье его перешло все границы.

Новый журнал назвали «Друзья английской магии» – выражение, позаимствованное из письма мистера Сегундуса в газету «Таймс» прошлой весной. Удивительно, но в журнале не было публикаций самого мистера Норрелла, который обнаружил, что совершенно не способен дописать до конца ни одной статьи – его никогда не устраивало написанное. Он никак не мог решить, сказал ли слишком много или, напротив, слишком мало[26].

В первых выпусках серьезный исследователь магии не найдет ничего, заслуживающего внимания. Занятны разве что статьи, в которых Портисхед от имени мистера Норрелла громит его врагов: джентльменов-волшебников, леди-волшебниц, уличных магов, бродячих чародеев, волшебников-вундеркиндов, Ученое общество йоркских волшебников, Ученое общество манчестерских волшебников, ученые общества волшебников в целом, а также всех прочих волшебников без разбору.

13. Чародей с Треднидл-стрит

Декабрь 1807 года

Самым известным уличным магом в Лондоне был, несомненно, Винкулюс. Его палатка стояла перед церковью Святого Христофора на Бирже, прямо напротив Английского банка, и нельзя было с уверенностью сказать, кто из них – банк или Винкулюс – более знаменит.

Происхождение его славы, причем славы весьма сомнительного свойства, не поддавалось объяснению. Винкулюс ничем не отличался от прочих шарлатанов с немытыми патлами за желтой занавеской. Заклинания его не работали, предсказания не сбывались, а мистические экстазы были ложью от начала до конца.

Много лет Винкулюс состоял в особых доверительных отношениях с Духом Реки Темзы. Впадая в транс, Винкулюс задавал Духу вопросы, на которые отвечал голос реки, раздающийся изо рта чародея, – голос глубокий, хлюпающий и завывающий. Зимой тысяча восемьсот пятого года одна женщина заплатила Винкулюсу шиллинг и попросила Дух Реки найти ее сбежавшего мужа. В ответ Дух разразился пространной и весьма неожиданной речью, и вокруг палатки начала собираться толпа любопытных. Находились такие, кто свято верил в способности Винкулюса, но некоторые просто смеялись над чародеем и его простодушной клиенткой. Один из шутников (весьма находчивый малый) задумал поджечь башмаки Винкулюса, покуда тот завывал голосом Духа. Чародей тут же вышел из транса: с воплем он вскочил на ноги и попытался одновременно сбросить башмаки и потушить огонь. При этом Винкулюс тряс головой, и вдруг толпа, донельзя обрадованная зрелищем, заметила, как у него что-то выпало изо рта. Двое зевак подобрали предмет и принялись рассматривать: это оказалась хитрая металлическая штуковина, не более дюйма с половиной в длину – своего рода губная гармоника, и когда один из зевак засунул штуковину в рот, то не хуже Винкулюса изобразил голос Духа Реки Темзы.

Несмотря на публичное унижение, Винкулюсу удалось сохранить некоторый авторитет и не утратить природного достоинства, которое отличало его от прочих уличных магов Лондона. Друзья и почитатели мистера Норрелла без конца убеждали волшебника с Ганновер-Сквер нанести визит уличному чародею и недоумевали, почему тот неизменно отказывается.

Однажды в конце декабря, когда грозовые тучи рисовали альпийские пейзажи над Лондоном, ветер свирепствовал в небесах, заставляя город то покрываться мглой, то сиять под лучами зимнего солнца, а дождь то и дело принимался барабанить в окна, мистер Норрелл с удобством расположился возле камина в своей библиотеке. Перед ним стоял чайный столик со всяческими вкусностями, на коленях лежал «Язык птиц» Томаса Ланчестера. Мистер Норрелл не спеша переворачивал страницы, отыскивая любимый отрывок, как вдруг с ужасом услыхал громкий и презрительный голос:

– Чародей! Ты думаешь, что поразил всех своими деяниями!

Мистер Норрелл поднял голову от книги и с изумлением заметил, что в комнате находится кто-то чужой – совершенно ему незнакомый худой оборванец, нахохлившийся, словно ястреб. Лицо его имело оттенок прокисшего трехдневного молока, волосы были цвета лондонского неба, затянутого угольным дымом и гарью, одежда – цвета Темзы в Уоппинге. Лицо, волосы и одежда были довольно грязны, но в остальном пришлец вполне мог служить воплощением расхожего представления о чародее (чего никто бы не сказал о мистере Норрелле). Держался он с достоинством, а в яростных серых глазах застыло высокомерие.

– Как же! – продолжил оборванец, злобно уставившись на хозяина. – Считаешь себя лучше всех! Так знай же, чародей, – твой приход был предсказан. Я ждал тебя целых двадцать лет! Где ты прятался до сих пор?

Мистер Норрелл с открытым ртом смотрел на обвинителя. Незнакомец как будто проник в его душу и вытащил на свет все скрытые мысли. С тех пор как мистер Норрелл приехал в столицу, его непрестанно мучила мысль, что он давно был готов трудиться на благо английской магии, что французы давно были бы посрамлены, а магия еще много лет назад заняла бы подобающее ей высокое положение в обществе. Волшебник проклинал свою медлительность, считая ее предательством по отношению к английской магии. Казалось, его совесть обрела плоть и бросает ему упрек, что делало положение мистера Норрелла довольно затруднительным. Заикаясь, волшебник спросил таинственного незнакомца, кто он такой.

– Я – Винкулюс, чародей с Треднидл-стрит!

– Вот оно что! – с облегчением вздохнул мистер Норрелл, обрадовавшись, что перед ним хотя бы не призрак, а существо из плоти и крови. – Полагаю, ты явился просить милостыню? Напрасно. Я не признаю в тебе собрата-волшебника, и ты ничего от меня не получишь! Ни денег. Ни обещаний помощи. Ни рекомендаций. Более того, я намереваюсь…

– Снова не угадал, чародей! Мне от тебя ничего не нужно. Я пришел, чтобы предсказать твою судьбу, ибо для того я рожден.

– Судьбу? Так ты предсказатель? – презрительно воскликнул мистер Норрелл. Он привстал с кресла и с силой потянул за шнурок звонка, но слуги не спешили на зов хозяина. – Мне нечего сказать человеку, который изображает из себя предсказателя! Лукас! Предсказания – отвратительные фокусы, посредством которых негодяи вроде тебя морочат честных людей! Магия не предназначена для предсказания будущего, а волшебники, которые утверждают обратное, попросту лгут! Лукас!

Винкулюс огляделся.

– Я слыхал, ты собрал все книги по магии, – сказал он, – а еще говорят, вернул книги из сгоревшей Александрийской библиотеки и выучил наизусть!

– Книги и рукописи – основа истинной учености и прочного знания, – с важным видом заявил мистер Норрелл. – В этом магия ничем не отличается от прочих наук.

Внезапно Винкулюс наклонился и вперил в мистера Норрелла горящий взор. Волшебник невольно умолк и подался вперед.

– Я простер руку, – зашептал Винкулюс, – и английские реки потекли вспять…

– Что-что?

– Я простер руку, – повторил Винкулюс чуть громче, – и кровь моих врагов застыла в жилах…

Уличный чародей выпрямился, раскинул руки и прикрыл глаза, словно в религиозном экстазе. Сильным и чистым, исполненным страсти голосом он продолжил:

– Ты и впрямь решил, – перебил его мистер Норрелл, – что придумал нечто новенькое? На каждом углу безумцы выкрикивают подобную абракадабру, а всякий бродяга за желтой занавеской норовит продекламировать что-нибудь эдакое, чтобы напустить на себя таинственность. Да эти пророчества встречаются в каждой третьесортной книжонке о магии, опубликованной за последние двести лет! «Я пришел к ним стаей воронов!» Что это может значить, хотелось бы мне знать? Кто к кому пришел стаей воронов? Да где же ты, Лукас?!

Однако Винкулюс не обращал на мистера Норрелла никакого внимания. Его звучный голос без труда заглушал слабый и визгливый тенорок волшебника.

– Три королевства! – воскликнул мистер Норрелл. – Вот оно что! Теперь я понимаю, что за чушь ты тут городишь! Пророчество о Короле-вороне! Не хочется огорчать тебя, но если ты задумал поразить меня сказочками об этом господине, то я тебя разочарую. Да-да, ты жестоко ошибаешься! Из всех волшебников его я ненавижу больше других![27]

– Каждый англичанин должен иметь возможность обратиться к знающему и хорошо образованному волшебнику, – снова перебил мистер Норрелл. – А что предлагаешь ты? Мистический бред о камнях, дожде и деревьях! Так некогда и Годблесс призывал учиться магии у диких зверей в лесу. А почему тогда не у свиней в хлеву? Не у бродячих собак? В наши дни культурный человек просто не имеет права практиковать магию подобного сорта!

Мистер Норрелл метнул в Винкулюса гневный взгляд. Внезапно кое-что бросилось ему в глаза.

Уличный чародей явно не слишком заботился о своей одежде. На шее бродяги небрежно болтался грязный шейный платок, а между платком и рубашкой оставался просвет. И в просвете виднелась странная синяя закорючка, немного похожая на росчерк пера. Это мог быть шрам – память об уличной драке, однако куда больше было сходство с варварской росписью, которой покрывают свое тело островные туземцы Южных морей. Как ни странно, но Винкулюс, способный забраться в чужой дом и без стеснения поучать хозяина, смутился и прикрыл горло рукой, а затем потуже затянул шейный платок.

– Два чародея появятся в Англии…

У мистера Норрелла вырвался странный звук – то, что начиналось как крик, обратилось в едва различимый, горестный вздох.

– Теперь я понял: ты пришел сюда, чтобы ранить меня! Ты завидуешь моему успеху, лжечародей! Ты не можешь разрушить мою магию и поэтому собрался очернить мое имя и лишить меня покоя…

Открылась дверь, и вошли двое.

– Лукас! Дэйви! – истерически взвизгнул мистер Норрелл. – Куда вы пропали?

Лукас начал что-то говорить о шнурке.

– Что? Хватайте его! Живо!

Дэйви, кучер мистера Норрелла, малый крепкий, как и положено людям его рода занятий, закалил свою силу в ежедневном противостоянии с четверкой норовистых лошадей. Обеими руками он схватил Винкулюса поперек туловища и за горло. Бродяга яростно отбивался, не забывая при этом честить мистера Норрелла:

Дэйви и Винкулюс задели столик, потревожив лежавшую на нем стопку книг.

– Ах! Осторожнее! – воскликнул мистер Норрелл. – Ради бога, осторожнее! Он опрокинет чернильницу! Он испортит мои книги!

Покуда Лукас помогал Дэйви скрутить Винкулюса, который размахивал руками, словно ветряная мельница, мистер Норрелл бегал по комнате с несвойственной ему живостью, выдергивал книги из-под рук Винкулюса и складывал их в безопасное место.

– Безымянный раб наденет серебряную корону, – хрипел Винкулюс – руки Дэйви все теснее сжимали его горло. Из последних сил Винкулюс вырвался из объятий Дэйви и просипел: – Безымянный раб воцарится в чужой земле…

И тут Лукас и Дэйви выволокли бродягу из комнаты.

Мистер Норрелл уселся в кресло у камина. Он снова открыл книгу, но обнаружил, что от волнения не может читать. Волшебник поерзал, погрыз ногти, походил по комнате, снова и снова возвращаясь к томам, которые мог повредить Винкулюс, – но нет, все обошлось. Однако чаще всего он подходил к окну и беспокойно выглядывал наружу, словно опасаясь, что за домом наблюдают. Около трех стало смеркаться. Вошел Лукас, чтобы зажечь свечи и пошевелить угли в камине, и сразу за ним появился Чилдермасс.

– Наконец-то! – воскликнул мистер Норрелл. – Вы слышали, что случилось? Все вокруг меня предали! Другие волшебники плетут против меня заговоры! Мои ленивые слуги забыли о своих обязанностях! Они не пошевелятся, пока мне горло не перережут! А вы, злодей, вы хуже всех! Этот человек появился в комнате так внезапно, словно по волшебству, а когда я стал звонить, никто не откликнулся! Отныне вашей главной задачей станет выяснить, каким заклинанием он воспользовался, чтобы пробраться в дом! Где он обучался колдовству? Откуда знает заклинания?

Чилдермасс иронически посмотрел на хозяина:

– Что ж, если это моя главная задача, считайте, она уже выполнена. Никакой магии не было. Служанка оставила открытым окно кладовки, и через это окно бродяга пробрался в дом. Вот и все объяснение. А никто не пришел на ваши крики, потому что он обрезал шнур звонка. Когда слуги услышали его вопли, они тут же явились, верно, Лукас?

Лукас, стоявший на коленях перед очагом с кочергой в руке, подтвердил, что так оно и было.

– Я пытался объяснить, сэр, но вы не стали слушать.

Однако мистер Норрелл успел так распалить себя думами о предполагаемой магической силе Винкулюса, что простое объяснение его не устроило.

– Все равно, – сказал он, – я уверен, он хотел мне навредить. Он и так нанес немалый ущерб.

– Еще какой! – согласился Чилдермасс. – В кладовой он успел съесть целых три мясных пирога.

– И два круга сыра, – добавил Лукас.

Мистер Норрелл с неохотой признался себе, что подобные подвиги вряд ли мог свершить великий волшебник, но успокоился он только после того, как излил свое раздражение на окружающих. Под рукой оказались Чилдермасс и Лукас, поэтому волшебник обратил свою гневную речь именно к ним, начав с того, что Винкулюс, без сомнения, величайший злодей на свете, а закончив намеками на то, что дерзкие и нерадивые слуги плохо кончают.

Чилдермасс и Лукас, которым к такому было не привыкать – они выслушивали подобное чуть ли не каждую неделю, – просто дождались, когда хозяин закончит выражать свое неудовольствие, затем Чилдермасс спросил:

– Если забыть о пирогах и сыре, то зачем этот человек так рисковал? За то, что он забрался в чужой дом, его вполне могли повесить. Чего он хотел?

– Чего хотел? Доставить послание от Короля-ворона! Нашел чем удивить! Ума не приложу, откуда берутся подобные глупости? Он плел что-то о полях сражений, тронах, серебряной короне, но в основном хвастливые сплетни о другом волшебнике, коим, очевидно, мнит себя самого.

Осознав, что Винкулюс не подходит для роли грозного соперника, мистер Норрелл пожалел, что вступил с ним в спор. Куда лучше, рассуждал он, было бы встретить все обвинения возвышенным и таинственным молчанием. Утешало одно: когда Лукас и Дэйви выводили Винкулюса под руки, бродяга выглядел весьма жалко. Затем мистер Норрелл вспомнил о своих выдающихся магических способностях и несравненно более обширных знаниях и окончательно успокоился. Увы, долго это не продлилось. Снова взявшись за «Язык птиц», волшебник сразу наткнулся на следующий пассаж:

Что есть волшебство, если не дикая мысль птицы, когда та устремляется ввысь? На земле нет других созданий, столь восприимчивых к волшебному. Самые ничтожные из них способны покидать пределы этого мира и проникать в Иные Края. Откуда дует ветер, что шевелит страницы вашей книги? Там, где беззаботная магия крошечных диких созданий встречается с магией человеческой, там, где становится понятным язык ветра, дождя и деревьев, там обретем мы Короля-ворона…[28]

В следующий раз, встретив лорда Портисхеда (случилось это через два дня после описываемых событий), мистер Норрелл обратился к его милости со следующей речью:

– Надеюсь, в одном из ближайших выпусков журнала вы упомянете парочкой резких слов Томаса Ланчестера. Долгие годы я считал «Язык птиц» отважной попыткой донести до читателя ясное и исчерпывающее описание магии ауреатов, однако при более тщательном изучении его работ я нашел там возмутительные вещи! Мистика, милорд, мистика!

14. Ферма «Разбитое сердце»

Январь 1808 года

Лет за тридцать за прибытия в Лондон мистера Норрелла, задумавшего поразить мир возрождением английской магии, джентльмен по имени Лоуренс Стрендж вступил в права наследования. Наследство его состояло из полуразрушенной усадьбы, пустынных земель, а также гор долговых обязательств и закладных. Испытание серьезное, что и говорить, однако, рассуждал Лоуренс Стрендж, не существует таких затруднений, которые нельзя разрешить при помощи значительной суммы денег. Поэтому, как множество представителей сильного пола до и после него, Лоуренс Стрендж начал присматриваться к наследницам больших состояний, а так как мужчина он был видный, с изящными манерами и хорошо подвешенным языком, то довольно скоро сумел пленить мисс Эрквистаун, шотландскую барышню с девятьюстами фунтами годовых.

На деньги мисс Эрквистаун Лоуренс Стрендж восстановил дом, улучшил состояние земель и выплатил долги. Он даже расширил поместье и начал ссужать деньги под пятнадцать процентов. Эти заботы отнимали у Стренджа все время, поэтому он совершенно забросил жену. Более того, Стрендж дал понять бедняжке, что ее общество и беседа ему докучны. Для миссис Стрендж настали тяжелые времена. Поместье Лоуренса Стренджа располагалось в Шропшире, в уединенной местности почти на границе с Уэльсом. Бедная женщина никого там не знала. Привычная к городской жизни, эдинбургским балам, модным лавкам и умным разговорам, она вынуждена была с утра до ночи созерцать высокие и мрачные холмы под бесконечным дождем. Так в одиночестве и тоске прошли пять лет, а затем, простудившись после одинокой прогулки в грозу по тем самым унылым холмам, несчастная умерла.

У мистера и миссис Стрендж был единственный сын, которому ко времени смерти матери исполнилось четыре года. Не прошло и недели после того, как тело миссис Стрендж предали земле, а мальчик уже стал предметом ожесточенного спора между Лоуренсом Стренджем и родственниками его жены. Эрквистауны настаивали, чтобы, по условиям брачного соглашения, большая часть приданого миссис Стрендж оставалась в неприкосновенности, пока ее сын не достигнет совершеннолетия и не вступит в права наследования. Лоуренс Стрендж, чему никто не удивился, напротив, считал, что волен по своему усмотрению распоряжаться каждым пенни, принадлежавшим миссис Стрендж. Обе стороны наняли адвокатов, и начались два процесса: один в лондонской коллегии юристов гражданского права, другой – в шотландском суде. Обе тяжбы, «Стрендж против Эквистауна» и «Эрквистаун против Стренджа», тянулись годами, и скоро один только вид сына начал вызывать у отца неприязнь. Мальчик казался Лоуренсу Стренджу заболоченным полем или рощицей с больными деревьями – на бумаге вещь стоящая, в действительности же никакого дохода, одни убытки. Если бы английские законы разрешили Лоуренсу Стренджу продать сына и купить другого, повыгоднее, он, несомненно, так бы и поступил[29].

Эрквистауны понимали, что Лоуренс Стрендж вполне способен сделать несчастным сына, как некогда сделал жену, поэтому брат покойной миссис Стрендж предложил Стренджу каждый год отпускать сына погостить в его эдинбургском доме. К немалому удивлению мистера Эрквистауна, мистер Стрендж не возражал[30].

Так и случилось, что в детстве Джонатан Стрендж проводил половину года в доме мистера Эрквистауна на Шарлот-Сквер в Эдинбурге, где, как и следовало ожидать, ему привили не самые теплые чувства к отцу. Начальное образование юный Стрендж получил в компании кузин: Маргарет, Марии и Джорджианы Эрквистаун[31].

Эдинбург, несомненно, всегда был одним из самых культурных городов в мире, жители его славились своей образованностью не меньше лондонцев и не меньше их ценили развлечения. Мистер и миссис Эрквистаун изо всех сил старались сделать мальчика хоть немного счастливее, выполняя все его прихоти в надежде, что это поможет юному Стренджу позабыть ту холодность и пренебрежение, которые ждали его в родительском доме. Стоит ли удивляться, что он вырос немного избалованным, своевольным и с несколько завышенным мнением о собственной особе?

Тем временем Лоуренс Стрендж старел и богател, но отнюдь не становился добрее.

За несколько дней до того, как Винкулюс ворвался в библиотеку мистера Норрелла, в доме Лоуренса Стренджа появился новый слуга. Старые слуги встретили новичка радушно. Они поведали ему, что Лоуренс Стрендж горд и злобен и поэтому все его ненавидят, что хозяин больше всего на свете любит деньги, а за последние несколько лет едва ли перекинулся парой слов с собственным сыном. Они также добавили, что по характеру старый Стрендж – сущий дьявол и новый слуга должен ни при каких обстоятельствах не вызывать его гнева, иначе ему несдобровать.

Новый слуга поблагодарил коллег и пообещал придерживаться их советов. Однако сарым слугам было невдомек, что характером новичок не уступал хозяину. Язвительный, а зачастую и грубый, новый слуга придерживался самого высокого мнения о собственной персоне, ни во что ни ставя других. Об этих своих недостатках новый слуга не упомянул, поскольку сам о них не ведал. То, что он слишком часто ссорился с друзьями и соседями, порой ставило его в тупик, однако он всегда приходил к заключению, что виноваты сами друзья и соседи. Чтобы читатель не подумал, будто в этой главе речь пойдет о героях исключительно неприятных и злобных, стоит заметить следующее. Злоба составляла альфу и омегу характера Лоуренса Стренджа, в то время как характеру нового слуги были не чужды светлые стороны. Он был не лишен здравого смысла и за других вступался с тем же пылом, с каким мстил за свои воображаемые обиды.

В старости Лоуренс Стрендж спал очень мало. Довольно часто ночью он был даже бодрее, чем днем. Тогда Лоуренс Стрендж мог до утра сидеть за письменным столом, занимаясь бумагами и письмами. Естественно, кто-нибудь из челядинцев вынужден был бодрствовать вместе с хозяином, и спустя несколько дней после прихода в дом нового слуги настала его очередь.

Все шло хорошо, пока около двух часов ночи мистер Стрендж не кликнул нового слугу и не потребовал бокальчик хереса. В подобном приказании не было ничего особенного, однако для нового слуги задача оказалась непростой. Не найдя вина в обычном месте, слуга разбудил сначала горничную, чтобы спросить, где спальня дворецкого, а затем и самого дворецкого, чтобы узнать, где хранится херес. Новый слуга потерял еще немного времени, выслушивая речь дворецкого: тот удивлялся, что мистер Стрендж попросил именно херес, чего обычно с ним не случалось. Сын старого мистера Стренджа, мистер Джонатан Стрендж, добавил дворецкий, чтобы дать новому слуге представление об укладе дома, напротив, неравнодушен к хересу и всегда держит бутылочку-другую в своей гардеробной.

В соответствии с полученными инструкциями новый слуга посреди ночи полез за хересом в подвал. Для этого пришлось зажечь свечу, долго идти с ней мрачными холодными коридорами, отряхивая с одежды старую паутину, биться головой о ржавые железки, свисавшие со старого заплесневелого потолка, а потом долго вытирать с лица кровь и грязь. Получив желаемое, мистер Стрендж, недолго думая, осушил бокал и потребовал еще.

Новый слуга решил, что одной прогулки в подвал за ночь вполне достаточно, и, вспомнив слова дворецкого, направился в гардеробную мистера Джонатана Стренджа.

Осторожно войдя внутрь, он обнаружил комнату пустой, однако свечи еще горели. Это не сильно удивило слугу, который всегда подозревал, что среди грехов, присущих богатым холостым джентльменам, значится также и отсутствие бережливости. Слуга начал открывать комоды и шкафы, заглянул в ночной горшок, под столы и кресла, а также обследовал цветочные вазы. (Если читателя удивили места, куда заглядывал новый слуга, замечу, что в отличие от читателя новый слуга был не понаслышке знаком с домашним укладом богатых холостых джентльменов, и впрямь отличавшимся некоторой эксцентричностью.) Бутылку с хересом он обнаружил, как и ожидал, в хозяйском сапоге, где она выполняла роль колодки.

Наливая вино в бокал, слуга случайно бросил взгляд на зеркало, висевшее на стене, и обнаружил, что комната отнюдь не пуста. Джонатан Стрендж сидел в кресле с высокой спинкой и изумленно наблюдал за действиями нового слуги. Тот не сказал в свое оправдание ничего – в отличие от собрата-слуги, который схватил бы все с полуслова, джентльмен попросту его не понял бы – и вышел из комнаты.

С первого дня в доме новый слуга питал надежды возвыситься над прочей челядью. Ему казалось, что незаурядный ум и жизненный опыт вскоре позволят ему стать незаменимым помощником обоих Стренджей. В воображении слуги хозяева уже обращались к нему с такой, например, речью: «Как ты понимаешь, Джереми, дело важное, и я не могу поручить его никому, кроме тебя». Не то чтобы после этого происшествия слуга оставил надежды на скорое возвышение, но даже он понимал, что вряд ли Джонатан Стрендж захочет иметь дело с человеком, который забрался в его комнату за вином.

Так и случилось, что, обманувшись в своих карьерных ожиданиях, слуга вошел в кабинет мистера Стренджа в самом раздраженном состоянии духа. Мистер Стрендж осушил бокал и заметил, что не прочь повторить. На это новый слуга издал глухой возглас, дернул себя за волосы и выкрикнул:

– Зачем же тогда, старый дуралей, не сказали сразу? Я бы принес бутылку!

Мистер Стрендж удивленно посмотрел на слугу и мягко промолвил, что раз тому так трудно, то не стоит беспокоиться.

Новый слуга вернулся на кухню (гадая, не грубовато ли ответил). Через несколько минут снова раздался звонок. Мистер Стрендж сидел за столом с письмом в руке, глядя в окно, за которым царил непроглядный мрак и хлестал дождь.

– По другую сторону холма живет человек, – сказал мистер Стрендж, – и это письмо, Джереми, должно попасть к нему до восхода солнца.

Ага, подумал слуга, началось! Срочное дело, которое необходимо решить не иначе как под покровом ночи. Как это понимать? Объяснение могло быть одно: хозяин предпочел доверить ответственное поручение именно ему. Весьма польщенный, новый слуга с жаром заявил, что отправится немедленно, и взял письмо, на котором значилось одно таинственное слово – «Виверн». Он спросил, есть ли у дома название, чтобы он мог в случае надобности узнать дорогу.

Мистер Стрендж начал объяснять, что у дома нет названия, но внезапно остановился и рассмеялся:

– Просто спроси Виверна с фермы «Разбитое сердце».

Мистер Стрендж велел слуге свернуть с дороги рядом со сломанной калиткой напротив таверны «Черный пень» – за калиткой он найдет тропу, которая и приведет его к ферме.

Слуга взял большой фонарь, оседлал коня и поскакал по дороге. Ночь выдалась ненастная. Дул сильный ветер, неистовый ливень хлестал в лицо, и скоро слуга промок до нитки и до смерти замерз.

Тропинка начиналась сразу за таверной и вела к заросшему холму. Хотя вряд ли справедливо назвать ее тропинкой – молодые деревца пробивались прямо посередине, а ветер так раскачивал ветки, что они хлестали слугу, словно плети. За полмили слуга устал, словно после потасовки с четырьмя здоровыми молодцами (что ему, по горячности характера частенько ввязывавшемуся в драки, было не в новинку). Он проклинал ленивца и неряху Виверна, который не озаботился привести свою изгородь в порядок. Прошло не меньше часа, прежде чем слуга добрался до чего-то, отдаленно напоминавшего поле, но вскоре опять пошли заросли колючих кустов и ежевики, и он жалел, что не захватил топор.

Он привязал лошадь к дереву и попытался пробиться сквозь заросли на своих двоих. Кустарник разросся так, что временами слуге казалось, будто колючки впились в него одновременно в нескольких местах и ему уже никогда не выбраться. Странно, что кто-то жил за такой высокой и колючей изгородью. Слуга не удивился бы, обнаружив, что мистер Виверн спит уже добрую сотню лет. Ладно, подумал он, лишь бы не пришлось этого Виверна целовать.

Когда хмурый серый рассвет окрасил небо над холмом, слуга добрался до разрушенного домишки, которому, казалось, не столько разбили сердце, сколько свернули шею.

Стена склонилась в земном поклоне, над ней нависла дымовая труба. Каменная черепица осыпалась, и в прорехах крыши проглядывали деревянные перекрытия, словно ребра. Кусты бузины и боярышника заполонили внутреннее пространство дома; в безудержном стремлении вырваться наружу они давно разбили стекла и сорвали двери с петель.

Новый слуга стоял под дождем, разглядывая мрачный пейзаж. Подняв голову, он заметил, что кто-то спускается с холма – сказочного вида фигура в огромной шляпе странной формы и с посохом в руке. Когда фигура приблизилась, стало понятно, что это обычный фермер, а сходство со сказочным существом ему придает кусок ткани на голове, намотанный для защиты от дождя.

Пришелец приветствовал слугу:

– Эй, парень! Что ты с собой сделал? Смотри, ты весь в крови, а одежда разодрана в клочья!

Новый слуга опустил глаза и убедился, что незнакомец прав. Он объяснил, что тропинка слишком заросла колючим кустарником.

Фермер в удивлении воззрился на него.

– Но ведь есть же хорошая дорога, – воскликнул он, – в четверти мили к западу, да и идти в два раза ближе! Кто посоветовал тебе старую тропинку?

Новый слуга не ответил, но спросил фермера, где ему найти мистера Виверна с фермы «Разбитое сердце»?

– Да, точно, это дом Виверна, но он уже пять лет как помер. Ферма «Разбитое сердце», говоришь? Кто тебе сказал, что это место так называется? Тебя точно разыграли. Ну еще бы, старая тропинка, «Разбитое сердце»! Хотя это название не хуже прочих. Здесь и вправду разбилось сердце бедного Виверна. Ему не повезло владеть землей, на которую положил глаз один джентльмен в долине, и когда Виверн отказался продать землю, джентльмен нанял негодяев, которые ночью выкопали все его бобы, морковь и капусту, а когда и это не сработало, он стал судиться с бедным Виверном. Конечно же, Виверн ничего не смыслил в судебном крючкотворстве и дело проиграл.

Новый слуга призадумался.

– Мне кажется, – наконец сказал он, – я знаю, как зовут этого джентльмена.

– Эх, – вздохнул фермер, – кто ж его не знает. – Он вгляделся в слугу. – Парень, да ты белый, как молочная запеканка, а трясешься так, что того и гляди развалишься на куски.