Отрок. Бешеный Лис Красницкий Евгений

Единая структура, в полном соответствии с теорией, разделяется на три группы, чьи интересы противоречат друг другу. Если интересы, то есть цели, противоречивы, неизбежны конфликты. Пока они проявляются подспудно, в виде нежелания посвящать большую часть времени и сил поддержанию боеспособности и подготовке достойного пополнения.

Поиграем в пророка еще немного и попробуем предсказать судьбу каждой из групп. Служилые – те, кто хочет жить по-старому, – обречены. Сотня с тридцатипроцентным некомплектом, того и гляди, превратится в полусотню, а потом и вообще… Ничего не поделаешь – кадровый дефицит. Как серьезная воинская сила сотня медленно, но верно стремится к нулю. При участии в первом же серьезном сражении она запросто может прекратить свое существование.

Теперь – предприниматели. Это им сейчас хорошо, только они этого не понимают и тяготятся воинскими обязанностями. А не будет под боком боеспособного подразделения? Припрутся княжеские сборщики дани, разбойнички обнаглеют, соседи старые обиды припомнят или через неприкрытую границу кто-нибудь наведается… А в город не переберешься – там конкуренция. И что останется от вашего бизнеса, господа? Так что предприниматели, сами того не понимая, целиком зависят от срока жизни ратнинской сотни.

И, наконец, балласт. Стоит только сотне окончательно накрыться медным тазом, им – конец. Часть просто перемрет или будет перебита, остальные окажутся чьими-то холопами. Те, кто ничего не могут, – кандидаты в покойники. Те, кто ничего не хотят, частично тоже покойники, а остальных заставят работать, невзирая на их желания. Таким образом, и третья группа тоже целиком зависит от срока жизни первой группы.

Вот такой прогноз. После окончательной потери боеспособности ратнинцы либо будут перебиты соседями, либо уведены в полон, либо попадут под власть какого-нибудь оборотистого боярина. Крайний вариант – «месту сему быть пусту!» И прогноз этот, как ни печально, сбудется! Если ничего не предпринимать. Но чтобы что-то предпринять, нужно осознавать ситуацию, а ее осознает только тринадцатилетний пацан. Продолжим игру в прорицателя? Запросто! Только теперь мы вступаем на почву предположений, хотя и обоснованных…»

– Михайла! Уснул, что ли?

– А? Чего, деда?

– Сворачивай, обедать пора.

«Надо же, не заметил, как полдня прошло!»

– Шевелись, шевелись! – бодрым командным голосом орал дед. – Меркуха, бери своих музыкантов и – за дровами, топоры в санях возьмите. Вы, парни, коням корму задайте, где овес, сами знаете. Анна, котел возьми тот, что побольше: едоков прибавилось. Андрюха, помоги ей воды принести, сама к полынье пусть не спускается. Шевелитесь, шевелитесь, засиделись в санях!

Дед лихо командовал, не слезая с седла, как будто ставил на дневку воинское подразделение. Впрочем, сани ставили в круг и оружие держали под рукой. Дорога, она и есть дорога.

– Михайла, как коням корм зададите, подойди – переговорить надо.

– А голова опять не опухнет?

– Я те дам, поганец, сам у меня сейчас опухнешь! Меркуха, есть чем огонь развести? Э, да разве это кресало? Слезы одни! Аня, дай ему свое. Да не трогай ты котел, тяжелый же! Кузька, ты как сани поставил? Я тебя самого сейчас так поставлю! Глаза-то есть? Эй, вы что, ночевать здесь собираетесь? А на хрена нам тогда столько дров? Ну да, ты их еще обратно в лес отнеси! Положи, другим пригодятся, не одни мы на дороге… Кузька, да что ж ты творишь? Левее бери, левее… Едрена-матрена, сильно ушибся? Ну разве ж можно так? Да не реви, что ты как девчонка? Конечно, больно – оглоблей в морду, как глаз-то не вышиб? А не дергай за повод, лошадь – скотина бессловесная, но свое разумение имеет. Ну ничего, до свадьбы… Аня, не тот мешок! Гречка в другом. Андрюха, да помоги ты ей, мешки-то тяжелые. И сало не забудьте! Тебе чего, Михайла?

– Сам же звал.

– Ага, пока каша дойдет, расскажи-ка мне, как ты десятком командовать собираешься? Или не думал еще?

– Вот и нет! Всю дорогу только об этом и думал.

– Ой, врешь!

– А проверь.

– Кхе! Ну и что же надумал?

– Показать?

– А есть чего показывать?

– Есть.

– Ну давай.

– Демка! – позвал брата Мишка. – Подойди сюда!

– Чего, Минь?

– Так, Демьян, приказом старшины Младшей стражи и с благословения княжьего сотника Корнея Агеича, ты, Демьян, с сего дня назначаешься десятником первого десятка Младшей стражи.

– А чего это – я?

– Приказы не обсуждаются, а выполняются! Отвечать надо: «Слушаюсь!» Повтори!

– Слушаюсь.

– Тогда принимай командование!

– Это… А как?

– «Слушаюсь» забыл!

– Слушаюсь, а как командовать-то?

– Кузька твой брат?

– Ага.

– А кто из вас старше?

– Мы одинаковые… это… в один день родились.

– Но Кузька невезучий: то нож в ногу воткнет, то с доски сверзится, то с коня…

– Ага, он еще в кузне…

– Не перебивать старшину!

– Это самое… Слушаюсь!

– О! Понял службу, молодец! – ободрил новоиспеченного десятника Мишка. – Так вот, Кузька – невезучий, и тебе приходится за ним присматривать, как будто ты старший. Так?

– Ага, так.

– Вот и за ратниками своего десятка будешь присматривать, как будто ты для них старший брат. Учить, помогать, защищать, а если надо, наказывать. Понял?

– Понял, а как командовать-то?

Несмотря на Мишкины старания, Демка продолжал оставаться в недоумении. Дед не преминул «подсыпать соль на рану»:

– Кхе!

– Погоди, деда, Демьян парень умный, сейчас все поймет, – Мишка снова принялся за объяснения: – Ты слышал, как сотник Корней сейчас командовал?

– Ага, а Кузька все равно всю морду… – злорадно подхватил Демка и, тут же осекшись, испуганно глянул на деда.

– Потому я тебя, а не его, десятником и назначаю – невезучий, – воспользовался подвернувшимся примером Мишка. – Как ты думаешь, мы сами на дневку становиться умеем?

– А как же!

– Тогда зачем же Корней Агеич командовал?

– А… это… Не знаю, – Демка напрягся и выдал результат напряженной работы мысли: – Он всегда так!

– Ну вот смотри, – продолжал гнуть свое Мишка, – дрова все заготавливать умеют?

– А чего тут уметь-то? Взял топор…

– А коням корм задавать?

– Конечно.

– А воду из полыньи набирать, костер разводить и все остальное?

– Так сколько раз уже…

– Вот: все всё умеют. А если все всё разом возьмутся делать, порядок будет?

– Не-а, договориться надо: кто чего делает…

– И сколько времени на договоры уйдет? А кто-то еще скажет: «Не хочу это делать, хочу то». Теперь понял?

– Ага, от командования порядок и быстрота! – Демка добрался наконец до вывода, к которому подталкивал его старший брат.

– Ну вот, деда, я же говорил: умный парень! – изобразил Мишка энтузиазм. – Все понял. Теперь дальше. Ты заметил, что на каждое дело Корней Агеич старшего поставил? Дрова заготавливать – Меркурия, сани в круг ставить и лошадей кормить – меня…

– Тебя он не назначал! – тут же уел брата Демка.

– Но я же первыми санями правил, а вы за мной следовали. Он меня просто не сейчас, а раньше назначил, когда на первые сани посадил. Понятно?

– Ага, а тетю Аню назначил главной кашеварить, а Андрея ей в помощь дал!

– Все правильно. Так и ты делай. Ты десятник, но не все же дела целым десятком делаются. Иногда народу меньше надо. Поэтому нужны… старшие стрелки.

– Кто?

– Командиры пятерок. Назначай их сам, но я советую Ростислава и Петра. Если, конечно, Корней Агеич не против.

– Кхе! Не против, – деду Мишкино представление, кажется, начинало нравиться.

– Ну вот. Назначаешь старших стрелков, и все команды – через них, чтобы тебе к каждому ратнику каждый раз самому не обращаться. С него и спрос, если кто-то из его пятерки что-то не так сделает. Вот Корней Агеич мне сейчас попенял за то, что за Кузькой не уследил.

– Кхе!.. Попенял, – подтвердил Мишкино вранье дед.

– Прямо сейчас назначай старших стрелков, как я тебя назначил. Расскажешь им то, что я тебе сейчас рассказал, распределишь остальных: кого к Петру, кого к Ростиславу. Кстати, сам как думаешь: кого к кому?

– Э-э… Сейчас… – Демка поскреб в затылке. – Не получается поровну! В одной пятерке выходит трое, а в другой четверо.

– А ты подумай, как сделать так, чтобы пятерки по силам примерно равны были.

– Тогда Меркуху надо в меньшую – он постарше и поздоровее. И Кузьку туда же, Роська с ним сладит, а Петруха нет. А остальных – к Петрухе. Только… это… Кузька обидится – меня десятником поставили, а его даже старшим стрелком не назначили.

– Пришлешь его ко мне, я объясню. А Петра с Ростиславом пришлешь к сотнику – представиться.

– Это как?

– Запоминай: «Господин сотник, дозволь представиться: старший стрелок первого десятка Младшей стражи Петр» или Ростислав. Запомнил?

– Запомнил. А зачем – господин?

– Для уважения. И насчет слова «слушаюсь» объясни.

– Ага… То есть слушаюсь!

– Совсем хорошо! После обеда скажешь старшим стрелкам, чтобы распределили людей по саням – править посменно. Первой пятерке – первые трое саней, остальные – второй.

– А которая пятерка первая? – въедливость Демки уже начала доставать, но приходилось терпеть.

– Сам решишь. Когда будешь об этом говорить старшим стрелкам, то что еще сказать надо?

– Не знаю…

– Одежонка-то у ребят…

– Ага! – сообразил Демка. – У нас же тюк с одеждой там был. И сапоги.

– Давай командуй. А когда поедем, подсядь ко мне в сани, поговорим, как ночью стражу выставлять.

– Слушаюсь!

Демка с озабоченным видом направился к саням, а Мишка развернулся к деду всем корпусом, встал «во фрунт» и отчеканил:

– Господин сотник, разреши получить замечания!

– Разреша… Тьфу! Игрушки тебе все! Господина какого-то выдумал… Кхе! Господин сотник… Господин сотник. А что? И господин! А врал зачем? Я тебе пенял за Кузьку?

– Нет, но они должны думать, что пенял. А как вообще? Правильно я начал?

– Кхе! Сойдет для начала, – похоже, дед остался доволен увиденным. – А чего сам десятником не назвался?

– Будет же и второй десяток, и третий. Сам обещал, что люди будут.

– Ну-ну… Вон Кузька идет, что ему скажешь?

Вид у Кузьки был одновременно обиженный и несчастный. Под левым глазом набухал синевой роскошный синяк – последствие соприкосновения с торцом оглобли.

– Деда! – начал он плачущим голосом. – А чего Минька…

– Пр-р-рекратить! – рявкнул дед. – Морду утереть, пояс подтянуть! Ты ратник или баба?

Кузька опешил:

– Какой ратник?

– А-а! Так ты не в Младшей страже? Ну тогда гуляй, внучек.

– Не, я тоже… – Кузька растерянно оглянулся на Мишку, потом снова уставился на деда.

– Тогда чего скулишь? – дед был строг и непреклонен.

– Так Демку в десятники… – уже не столь плаксивым голосом заговорил Кузька. – А я что, хуже?

– Михайлу спрашивай, он назначал.

Кузьма вопросительно глянул на Мишку.

– Ты не хуже, – тут же отозвался Мишка, – для тебя другое дело есть, не на десяток и не на два, а на всю Младшую стражу, сколько б ни было. Ты ведь с кузнечным делом лучше Демки справляешься?

– Ну, смотря с каким. Папаня сказывал, что у меня тонкая работа лучше выходит.

– Самострелы для всего десятка делать надо?

– Надо. Только я один…

– А кто сказал, что ты один? Ты этим делом командовать будешь. А самострелы каждый для себя под твоей командой делать станет. И ножи, и болты, и доспех подгонять. А еще надо кому-то следить, чтобы ратники все это в порядке содержали, и учить, как это правильно делать. Ратник Кузьма! С благословения господина сотника назначаю тебя оружейным мастером всей Младшей стражи! Десятком тебя постараюсь не обременять, но если народу соберется много, то придется и тебе покомандовать, так что ты присматривайся, как это у Демки выходит, чтобы его ошибок не повторять.

– Оружейным мастером? Так я же еще… – Лицо Кузьмы на глазах просветлело, впечатления не портил даже набухающий синяк.

– Научишься, отец поможет, я тоже, чем смогу, – ободрил Мишка.

– Тогда… Тогда ладно.

– Слушаюсь!

– Чего?

– Отвечать надо: «Слушаюсь».

– Ага… Слушаюсь.

Мишка дождался, пока Кузьма отойдет, и повернулся к деду:

– Ну как?

– Оружейный мастер – это хорошо. Правильно придумал. А вот самострелы… Игрушки это все. Несерьезное оружие. Луки вам надо в руки брать.

– Волков я побил? На звук стрелять научился? Нет, деда, я понимаю: лучному бою нам учиться надо обязательно, но и от самострелов польза есть. Вот сейчас, случись что в дороге, мы самое меньшее троих ворогов положить сможем, а если еще и ножами, как в том переулке, то и больше. Младшей страже сила сразу нужна. А лучному бою учиться долго, и руки нужны не детские, как у нас сейчас. Ты не подумай, я не отлыниваю. Мы же и с самострелами учимся расстояние правильно определять, цель выискивать, на ветер и на движение упреждение делать. Это все и для лучного боя сгодится. Так что мы и с самострелами на лучников потихоньку учимся.

– То-то, что потихоньку. – Кажется, Мишкины доводы не очень убедили деда.

– Есть у меня еще одна задумка про самострелы, – продолжил Мишка, – только ты сразу не смейся. Обещал же выслушивать и обдумывать.

– Обещал, обещал. Давай уж, выкладывай.

– А если самострельному делу баб обучить?

– Кхе! Сдурел? Бабам оружие?

– Погоди, деда! Дай доскажу. От женщины или от девки никто ведь опасности не ждет. Смотри: мать, тетя Таня, Аня-младшая, Машка. Четыре выстрела. Если с близкого расстояния – любой доспех пробьет. Мало ли что, а четыре выстрела есть четыре выстрела, да еще неожиданных. А если всех баб и девок в селе обучить? Да они сотню воинов положат, оглянуться не успеешь.

Ты представь себе: обложила Ратное вражья сила, идут на приступ. Мы баб на заборола ставим, а сами в седла и к воротам. Один раз стрельнули – сотня болтов полетела, другой раз – еще сотня. А может быть, и больше – сколько выучим. Ворог в смущение пришел, заколебался, тут ворота настежь – и сотня ратников вылетает, а с заборол все бьют… Так можно одной сотней полтысячи победить.

– Красно рассказываешь, заслушаться можно. Мне парней-то в обучение не загнать, а ты – баб!

– И не загоняй. Сначала можно только из тех семей, где мужики от воинского дела не отлынивают. Ну сам подумай: уйдете вы на войну, кто Ратное защитит? Я с десятком стрелков? А если хотя бы сотня самострелов будет, мы хрен кого к тыну подпустим.

– Раньше-то уходили, и ничего, – голос деда стал уже не таким уверенным.

– Раньше у тебя десятка три новиков было. И выученных как следует. На них Ратное и оставалось. Да десятка полтора женщин из луков бить обучены, хоть с мужиками-лучниками им не сравниться, но тоже помощь. А тут – сотня, и сила выстрела от силы стрелка не зависит, у взрослого стрелка на полторы сотни шагов доспех пробивает, а то и на две! А если такая баба, как Алена, так ей такой тугой самострел сделать можно, что и троих зараз пробьет.

– Кхе! Мудрец… Как в голову-то пришло?

– Было в древности такое племя – амазонки. У них все женщины лучницами были. С этим племенем никто совладать не мог, даже Александр Македонский.

– Македонский… Он весь мир завоевал, а с бабами не совладал? Трепач ты, Михайла. Ладно, подумаем. Если мать согласится… Сначала – только своих. Потом посмотрим. Анна! Что там с кашей?

– Доходит, ложки готовьте!

Дед с Мишкой уже собрались идти к костру, как перед ними возникли Роська и Петька.

– Господин сотник, дозволь представиться: старший стрелок «Младшей стражи» Ростислав!

– Господин сотник, дозволь представиться: старший стрелок «Младшей стражи» Петр!

– Кхе! Молодцы… Э-э… Поздравляю с назначением!

– Спасибо…

– Надо отвечать: «Рады стараться, господин сотник!», – быстренько подправил Мишка.

– Рады стараться, господин сотник!

– Кхе! Десятник Демьян! Хорошо своих ратников учишь!

– Рад стараться, господин сотник!

– Ну, красота. В Ратном все усрутс… Кхе! Обалдеют. Пошли кашу есть. Музыканты! Ложки-то имеете?

– Как же без них, господин сотник?

– Ну и ладно.

Снова монотонно тянется заснеженная дорога, мерно топочут копыта, сани кренятся на ухабах. Демка, получив подробный инструктаж по организации караульной службы, соскочил с саней и отправился инструктировать старших пятерок. Дед с Немым ускакали вперед проверять лед на пересекающей путь речушке.

«На чем я там в своих «пророчествах» остановился? Да, две группы: предприниматели и, ну, скажем, «обыватели» – тяготятся воинской службой и как кадровый резерв для пополнения сотни малопригодны. Однако выжить без сотни они не смогут. Во-первых, времечко сейчас такое, что слабый обязательно становится, рано или поздно, добычей сильного. Во-вторых, благополучие населения Ратного обеспечивается жалованной грамотой Ярослава Мудрого, по которой ратнинцы освобождены от всех видов податей и имеют право пользоваться, опять же безвозмездно, всеми близлежащими угодьями, с которых удалось согнать местных. А грамота эта дана за ратную службу. Не будет службы – не будет и льгот.

Вывод напрашивается сам собой: найти способ сохранить, а в идеале – увеличить боеспособность сотни. Порох, что ли, изобрести? Сомнительно. Даже не представляю, каким словом ЗДЕСЬ селитра называется, а если и увижу, то не узнаю – никогда не видел. Да и нет никакой уверенности, что при ЗДЕШНЕМ уровне технологий можно изготовить путный ствол. Ну и не лезьте, сэр, не в свою епархию. Ваше дело – люди, стимуляция их к тому или иному способу поведения, вот этим и занимайтесь!

Проблему кадрового дефицита можно решить только пополнением извне. Если это противоречит традициям, то… тем лучше! Будем пополнять не ратнинскую сотню, а личную дружину боярина Корнея! Сотня прекратит существование, но воинская сила останется! А привилегии, между прочим, действуют только для военных, остальным придется платить за охрану. Предприниматели, пожалуй, будут и не против, а обыватели… обывателей заставим! Заставить, кстати, можно и обитателей окрестныхселений. Обложить всех данью и содержать на это воинскую силу. Феод? Разумеется, феод! А чего еще можно ожидать в двенадцатом веке? Феодализм, сэр. А должность командира становится не выборной и не назначаемой, а наследственной. Кем же в таком случае получается дед по европейским понятиям? Бароном? Нет, пожалуй, графом, потому что промежуточного уровня управления между дедом и первым лицом – князем – не будет. Земли, на которых мы живем, именуются Погорыньем – от названия реки Горыни. Корней Агеич Лисовин, граф Погорынский. Однако!

Что может этому помешать? В первую очередь, консерватизм мышления. Дед может сам не захотеть уходить из Ратного. Как выманить? Учебный центр! Рано или поздно, если дело пойдет, ему в Ратном тесно станет. Человек двадцать – двадцать пять на дедовом подворье разместить можно, но занятия проводить будет уже негде, да и конюшню на двадцать пять голов не разместишь. А нужно еще где-то хранить припасы, амуницию, свою кузницу иметь, лазарет, гауптвахту, наконец. Нет, уломаем деда!

Ну что ж, сэр, будем в графья выбиваться? А что, чай, не в дровах найденные!»

На Княжьем погосте пришлось задержаться. Во-первых, крестили музыкантов и Роську, во-вторых, погостный боярин Федор Алексеевич – давний дедов приятель – уломал-таки деда посидеть за чаркой, как в былые времена, мотивируя свое предложение необходимостью отпраздновать крестины, в-третьих, лошади нуждались в отдыхе.

На первый взгляд боярин Федор ничего особенного из себя не представлял – обычный бородатый мужик, среднего роста, «выше средней упитанности», русоволосый, как, впрочем, и подавляющее число местных жителей, разве что одет побогаче да манеры имеет властные. Так на то и боярин. Однако веяло от Федора Алексеевича, несмотря на пузатость, волосатость и хамское обращение со слугами, чем-то таким, чего Мишке ЗДЕСЬ встречать еще не приходилось… Интеллигентностью, что ли? Нет, скорее, интеллектуальностью, если можно так выразиться.

Было что-то такое во взгляде, в манере выслушивать ответы, казалось бы, на совершенно простые вопросы, в кратких, но емких и точных замечаниях в разговоре… В общем, погостный боярин, которого Мишка по пути в Туров видел лишь мельком, вызывал к себе интерес.

С дедом боярин Федор вел себя запанибрата – называл его Кирюхой, а дед, в свою очередь, простецки именовал боярина Федькой. Чувствовалось, что были они очень давними и близкими друзьями, и с годами их взаимное благорасположение ничуть не уменьшилось.

Уставшие и намерзшиеся в дороге ребята быстро разомлели от сытной еды и чарки меда, поднесенной по поводу крестин. Некоторое время, пока дед красочно живописал своему старинному приятелю туровские приключения, они еще держались, но, когда разговор переключился на неинтересные для них темы, начали откровенно клевать носами.

Мишка же на еду, а особенно на мед, не налегал и, когда мать увела ребят спать, остался за столом: больно уж интересный разговор пошел у деда с погостным боярином.

– Ты смотри, как ловко Мономах своих сыновей рассадил, – вещал Федор. – Сунутся с запада ляхи или угры – на Волыни их Андрей Мономашич встретит, попробуют из Дикого поля половцы набежать – в Переяславле Ярополк сидит. Опытный воин, не единожды уже поганым задницы драл. Надумают черниговцы на Киев идти – Юрий из Залесья им в спину ударит. Сунутся полоцкие князья – тут и Вячеслав в Турове, Ростислав в Смоленске. Да еще Мономах дочку Агафью за Всеволода Давыдовича Городненского[1] выдал. Не силен князь, но против полочан помочь сможет. Со всех сторон прикрылись.

– Больно у тебя, Федька, гладко все получается, – не соглашался дед. – Думаешь, Всеволод Городненский забыл, что его отца волынского княжения лишили и в Дорогобуже век доживать заставили? В том деле Мономах заводилой был!

– Ну и что? За дело Давыда покарали! За то, что князя Василька Теребовльского ослепил! Да и породнился Всеволод Давыдович с Мономахом – зятем стал.

– Родство княжьим которам не помеха! – продолжал гнуть свое дед. – Дружок наш с тобой, Федя, Ярослав Святополчич, тоже в родстве с Мономахом был. Третья жена его Елена Мстиславна – внучка Мономаха. Однако выгнал ее Славка вместе с ребенком.

– Ага… – боярин Федор вдруг пригорюнился и предложил: – Давай-ка, Кирюха, помянем Ярослава… Трое нас когда-то было, кто ж мог подумать, что так вот все выйдет…

Друзья выпили, не чокаясь, помолчали… Дед вздохнул и неожиданно улыбнулся.

– Золотые денечки были, Федька! Помнишь, как девкам в баню скоморошьего медведя запустили?

– Ха! – оживился Федор Алексеич. – А помнишь, как ты бабкой нарядился и боярина Гюряту на семь дней поноса сглазил? Его, бедолагу, целую неделю и несло, как утку! Весь Туров перерыли – колдунью искали.

– Ха-ха-ха! – подхватил дед. – Я же сам прилежнее всех и искал, даже чуть было не нашел!

Дальше воспоминания пошли валом, друзья, перебивая друг друга, вспоминали один случай за другим: пьянки, драки, розыгрыши, откровенное хулиганство, любовные приключения, снова драки…

«Ну, почудили деды в молодости! А что? Лет по шестнадцать-семнадцать им тогда было, да еще в компании с княжичем. Близкими друзьями, похоже, были – Славкой называют. А дед-то словно помолодел: все стариковские ухватки куда-то подевались, знаменитое «кхе» из речи исчезло, даже осанка изменилась – заметно, что в молодости орлом был. М-да, сэр, патриархальное общество с не отжившим еще менталитетом родоплеменного строя. Любой начальник неосознанно имитирует стариковское поведение. Совсем недавно, да и сейчас еще во многих местах всем заправляют старейшины, а потому авторитет управленца обязательно должен подкрепляться невербальным рядом, характерным для пожилого мужчины: неторопливость (даже некоторая скованность) движений, рассеянный взгляд, специфическая мимика, покашливание, насмешливая язвительность по отношению к более молодым…»

– А помнишь, как с черниговскими купцами подрались? – продолжал между тем дед. – Ох и отметелили нас тогда! У меня вот с тех пор зуба и нет…

– А у меня с тех пор к непогоде копчик ноет… – жизнерадостно вторил Федор. – Да-а, а Славке тогда ребро сломали…

– Ага! – подхватил Корней. – А он им в отместку, когда они перед отъездом молебен заказали, попу в кадило навозу подсыпал! Как и исхитрился-то? Вонища была!

– А помнишь, Кирюха, как Славка тебя с Аграфеной ночью из города выводил? Головами ведь рисковали… А! – Федор махнул рукой, опрокинув что-то из посуды. – Молодые были, все нипочем!

– Да… молодые… – улыбка медленно сползла с дедова лица. – А теперь ни Ярослава, ни Аграфены моей…

Боярин Федор тоже посерьезнел и как-то робко спросил:

– Как же ты теперь, Кирюша? А ну как надумает новый князь туровский Славкиных братьев из Пинска выгонять? Тебе же с сотней идти придется…

– Лучше и не спрашивай, Федя, – дед покрутил в пальцах моченое яблоко и вдруг сжал его в кулаке так, что сок брызнул в разные стороны. – Я уже за то Бога благодарю, что не пришлось мне два года назад на самого Ярослава сотню вести. Все понимаю… Ляхов и угров Славка на Русь привел, собственный город на щит взять собирался… Но, хочешь – верь, хочешь – не верь, Федя, радуюсь, что изувечили меня до того и в смерти Ярославовой даже малой доли моей вины нет, – дед помолчал и с ожесточением добавил: – а еще радуюсь, что Аграфена не дожила и смерти брата своего не увидела, сотню ратнинскую на войну с ним не проводила…

В горнице повисла тишина, Мишка сжался за столом, стараясь сделаться маленьким и незаметным.

«Вот она, воинская служба: прикажут – и пойдешь воевать против собственной родни и друга юности. От хорошей жизни увечью не радуются… А дед ведь искренен, если б не ранение, пришлось бы ему вести сотню под Владимир-Волынский. Правда, тогда бы не угробили треть народа на той переправе, но что чувствовал бы и переживал дед… Похоронить жену и идти воевать против ее брата, который, не убоявшись отцовского гнева, помог в свое время сбежать влюбленным. Вот вам, сэр, Ромео и Джульетта а-ля рюс».

Боярин Федор, словно откликаясь на Мишкины мысли, подал голос:

– Кирюш, а ведь старший сын Славкин – Вячеслав Ярославич, что в Клёцке сидит… Он же вроде как племянник тебе?

– Эх, Федька! Да была б у меня не сотня задрипанная, а войско настоящее… Повышибал бы я Мономашичей и с Волыни, и из Турова да посадил бы Вячка на отцовский стол!

– Ты что, Кирюха? – Федор Алексеич испуганно замахал руками. – Окстись! Не дай бог, услышит кто да донесет! Тоже мне, воевода великий! Князей он по столам рассаживать будет!

– Да не трясись ты, Федька! – Дед свысока глянул на приятеля и пьяно ухмыльнулся. – Сразу видно, что воинского дела ты не знаешь. Привык тут на погосте мешки да короба считать… – Мишке так и показалось, что дед сейчас добавит: «Крыса тыловая». – У меня в Ратном неполная сотня, в Пинске и Клёцке, наверно, и того меньше. Всей войны – что два раза чихнуть да один раз пернуть… А насчет доноса… Да если бы ты тут у себя доносчиков терпел, так давно бы из погостных бояр вылетел. Что я, не знаю, что ли?..

– Знает он… – ворчливо прогудел в бороду погостный боярин, отжимая намоченный в огуречном рассоле рукав рубахи. – На меня не донесут, а на кого другого…

– Да ладно тебе! – перебил дед. – Скажи-ка лучше, кто, по твоему разумению, на место Мономаха в Киеве сядет? В Турове разное болтают… По лествичному праву очередь на великое княжение у Ярослава Святославича Черниговского…

– Плюнь, Кирюха. Похерил Мономах лествичное право.

Федор Алексеевич как будто только сейчас заметил Мишку и, покосившись на него, вопросительно глянул на деда. Тот в ответ лишь равнодушно махнул ладонью: пусть, мол, сидит. Погостный боярин еще раз покосился на Корнеева внука, пожал плечами и продолжил:

– Помнишь, как семь лет назад наше войско за Дунай ходило?

– Чего ж тут помнить? – удивился дед. – Я и сам с сотней ходил. Добычи тогда набрали… До Царьграда совсем немного оставалось – и вдруг назад повернули.

– Вот-вот! – подхватил боярин Федор. – А почему повернули? – и, не дожидаясь дедовой реплики, сам же и ответил: – А потому, что император Комнин признал Мономаха равным себе. Царем признал!

– Значит, правда? А я думал: трепотня.

– А ты, Кирюха, не думай! Воинского дела я не знаю, – передразнил Федор деда. – Да, не знаю, зато кое-что другое знаю получше тебя! Так что слушай, Кирюха, и мотай на ус… И ты, Михайла… Усов у тебя пока нет… – боярин обернулся к Мишке и ухмыльнулся. – Мотай, на что найдется.