Восстание Весперов Корман Гордон

— Позвольте расценить ваше молчание как знак согласия, — выкрикнул король и резко опустил забрало.

Его бравый конь круто качнул шеей и нетерпеливо звякнул уздой. Он перебирал по земле тяжелыми копытами, тяжело дыша и бешено сверкая глазами. Свирепый буйвол, а не конь!

Король Генрих красиво поднял над головой копье, и конь его сорвался с места, словно вихрь.

— Защищайся!!! — закричал король.

«Мне конец», — подумала Мадлен.

Если эта коняшка и не сбросит ее сама, то она просто вывалится из седла под тяжестью доспехов и копья. Надо бежать. Сию же секунду. Незамедлительно.

— Кругом, марш! — шепнула она в ухо лошаденке. — Домой! В конюшню! Пожалуйста… Сено!.. А-а-а-а!!!

Лошадь сорвалась с места и понеслась прямо на короля Генриха. Король опешил, был удивлен, смущен, растерян. Такой демарш не по Уставу. Не по-рыцарски!

— Не смей так шутить на моей земле! — гневно прогремел его голос.

Он поднял высоко копье, пришпорил коня и послал его навстречу противнику. Из-под копыт етели столбы пыли, заслоняя солнце. Сквозь прорези шлема глаза метали молнии. Копье опускалось ниже…

Он целится прямо в сердце!

Да что там думать? Она подняла копье. И тут же уронила. Как же его держать?! Да если она и сделает рывок и попадет в короля, то сама же и вылетит из седла.

До Генриха VIII оставалось сорок ярдов… Двадцать…

Она снова подняла копье. Рука сама упала вниз. Копье царапнуло землю. Ее лошадь скакала во весь опор прямо на короля.

— Проклятье! Что ты делаешь?! — кричал король.

«Помни: умнейший всегда побеждает сильнейшего».

Слова Оливии прозвучали у нее в голове, как гром боевой трубы. Мадлен разжала зубы и что есть сил закричала.

Острие ее копья опускалось все ниже и наконец вонзилось в землю, согнулось и… Мадлен взмыла вверх, освобождаясь от стремян и седла.

И в ту же секунду взмыла вверх, как пущенная из рогатки сливовая косточка.

В ту же секунду она услышала, как копье Генриха со свистом рассекает воздух ровно там, где еще мгновение назад было ее тело. Держась за древко, девушка повисла на нем, как бродячие акробаты на шесте, и увидела, как лошадь перешла на шаг, испуганно кося по сторонам глазами и не понимая, где же ее всадник. Мадлен оттолкнулась от копья ногами и отпустила древко, не сводя глаз с седла. Если только она правильно рассчитала траекторию падения… А если нет… то цена ошибки — смерть. За это мгновение в ее голове пронеслись все законы механики, которым научил профессор Ксенофилус — сила, величина угла, направление, скорость падения.

Лязгнув доспехами, она вновь упала в седло. Бедная лошаденка жалобно заржала, ноги ее подкосились, но страх вселил в нее таие силы, что она сорвалась, как одержимая, и бросилась с места в карьер.

— Во имя… Вернись, жалкий трус!!! — прокричал ей вдогонку король Генрих.

Лошадь несла ее полным галопом в сторону дворцовых каменных ворот, к которым подъезжала черная с позолотой карета. Дворцовая стража опустила мост и пропустила великолепный экипаж во дворец. Мадлен на полном скаку проскочила мимо экипажа и дворцового караула и ринулась к воротам.

— Куда?! — закричала стража — Убьешься!!!

Мост начал медленно подниматься. Загнанная кобылка совсем выбилась из сил, изо рта у нее шла пена. Страж в последнюю секунду успел выскочить из-под ее копыт. Карета осталась позади. Лошадь тоненько заржала и пустилась во весь опор по медленно поднимающейся каменной плите и неожиданно плавно перепрыгнула на другой конец моста через разверзающуюся под ней пропасть. Мадлен мертвой хваткой вцепилась в гриву, успев в последний момент мельком посмотреть назад вслед удаляющейся кареты.

— Вот оно, отец! Вот это дерево! — воскликнул мастер Винтроп, высунувшись из окна королевского экипажа.

— Ты уверен, сын? — спросил его отец. — Это самое обычное дерево, каких тысячи в лесу.

— Дупло. Оно было там. И эти ветви, как руки у нашего учителя танцев. — Винтроп на ходу спрыгнул на землю.

Лукас Кэхилл побежал за сыном. Несмотря на утренний свет, в лесу все еще было темно, и он прихватил с собой факел. У него был уговор с сыном, что они вместе доберутся до леса и найдут то самое дерево со старой расселиной. И он сам — лишь бы эти неуклюжие пальчики его одиннадцатилетнего сына ничего не сломали — он сам залезет в дупло. Девчонка могла спрятать там сверхважные секреты: ингредиенты, полный список всех веществ, формулу его отца…

Или все-таки — их отца? Его и этой девчонки? Всю ночь она преследовала его в сновиденьях: ее лицо постепенно становилось то лицом Оливии, то Гидеона. Ее манеры, движения напоминали Джейн, голос совсем как у Катерины. А что, если она действительно его сестра? Выходило, что он приговорил к смерти родную сестру?

— Отец, не отставай! — голос сына вернул его на землю.

Вот кто его настоящая семья.

«Сентиментальный болван, — ругал он себя, — какое тебе до нее дело? Мир полон иллюзий».

Винтроп ждал его под деревом, нетерпеливо подпрыгивая и потирая ладони.

— Можно мне? Можно, я только посмотрю?

Люк зажег факел. Не удостоив сына ответом, он прошел мимо и заглянул в расселину. Он закрепил на стволе факел и осветил ее дно, но и без огня было видно, что в дупле лежал какой-то серый комок. Лукас осторожно опустил в него руку, опасаясь, что это может быть лесной хищник, спящий или мертвый.

Пальцы его нащупали что-то бесформенное и мягкое. Он осторожно вытащил комок из дупла и положил его на землю.

Серые рваные штаны. Серая войлочная туника, черные кожаные башмаки. И войлочная шапка с прорезями для глаз! Лукас с отвращением отвернулся и снова нагнулся в расселину, шаря рукой по дну. Но ничего, кроме сырых опилок, мерзких древесных личинок и разбегающихся по его рукам муравьев, не нашел!

— Это ее одежда! — закричал мастер Винтроп. — Она была в ней на базарной площади!

Лукас мысленно представил себе план рынка: с южной его стороны продавались овощи, фрукты и мясо, а с северной — торговали башмачники, жестянщики и продавцы одежды.

— Она украла там платье, — сказал он. — Девчонке нужно было хорошее платье, чтобы предстать перед королем. Здесь она переоделась и оставила это тряпье!

— Она переодевалась на улице? — захихикал Винтроп.

— У нее в тайнике одно тряпье! — Лукас отшвырнул ногой лохмотья.

— Значит, ты теперь можешь ее отпустить? — сказал Винтроп. — Она и вправду очень добрая. И симпатичная. А ты не думал еще раз жениться на ком-нибудь, как наш король? У тебя была бы новая жена.

Довольно.

Лукас пронзил своего сына жестоким взглядом, и тот сразу смолк.

Внезапно где-то совсем рядом раздался грохот копыт. Лукас обернулся. Листва за спиной мастера Винтропа зашелестела.

— Винтроп! — он схватил сына и бросился с ним на землю.

Мимо вихрем пронеслась четверка громадных лошадей и мгновенно исчезла. Лукас спиной загородил сына от веток и сломанных стволов деревьев. Вдруг с дороги послышался крик кучера и громкий, леденящий душу треск.

На мгновение мелькнула карета, и тут же все смолкло.

Черная карета с темно-пурпурным орнаментом и позолоченной буквой «V», похожей на грозовую молнию. Но именно в это мгновение в окне мелькнули черные как ночь волосы с серебристо-белой прядью.

Веспер.

Лукас стиснул зубы. Кровь прилила к его голове. Гнев, который тлел в его сердце последние девятнадцать лет, вспыхнул в нем с новой силой и прожег его душу насквозь. Убийца. Ненависть буквально захлестнула его.

— Кто это? — услышал он голос Винтропа.

Лукас вышел на дорогу. Карета его была разбита в щепки, осколки ее разлетелись по всей дороге, лошади умчались куда-то в лес, а кучер ковылял по обочине, что-то бессвязно бормоча.

— Этот человек сделал меня тем, что я есть, — сжав зубы, ответил Люк и схватил Винтропа за шиворот. — За мной!

Дэмьен Веспер с отвращением прислушивался к деревенскому воздуху. Этот воздух слишком здоровый. А здоровье делает людей глупцами.

Запах страха, наоборот, действовал на него умиротворяюще. Вот и сейчас от этого болвана просто разит страхом.

— Кажется, это была карета лорда Кэхилла, — стуча зубами, просипел дворецкий Харгров.

Веспер впервые видел, чтобы человек умел так потеть. С этого старика пот льется просто градом.

— Покойного лорда Кэхилла, смею предположить, — ответил Веспер. — Увы! Нынче кучера стали такими невнимательными, подумать только! Надо будет провести беседу с моим лихачом.

Веспер благостно улыбнулся. Этот Харгров окаменел, как чурбан. Как это досадно! В былые времена с иным слугой можно было прекрасно скоротать время за приятной беседой. А теперь? Сидит, будто воды в рот набрал, и слова из него не вытянешь!

«Значит, так тому и быть, — размышлял про себя Веспер. — Пожалуй, он действительно исчерпал себя».

— Ты сделал хорошую работу, Харгров, — сказал он, протягивая ему руку. — Схватывал на лету все, чему тебя учили, у тебя острый глаз, ты хитер, как лис, и наблюдателен — мимо тебя мышь не проскочит. Ты произвел на меня огромное впечатление, когда так быстро и безошибочно узнал перстень. И теперь я желаю, чтобы он был у меня в руках.

— Да, да, ваша светлость, но вы обещали пятьсот фунтов сразу, — ответил Харгров, не замечая, как с его носа скатилась и упала к нему на колени капля пота.

Веспер, не меняя выражения лица, смотрел на каплю и думал о том, как это недостойно и мелко, особенно для человека, который рассчитывает на вознаграждение.

— Верно — я обещал пятьсот фунтов сразу, — ответил Веспер, — как только получу перстень.

— Я… я заметил на нем надпись, — выпалил Харгров. — И за дополнительную плату я готов рассказать вашей светлости, что, по моему мнению, это означает.

— Надпись?

Это уже становится забавным.

Когда-то он что-то слышал о некоей тайне кольца. Но ему и в голову не приходило, что она как-то связана с перстнем Гидеона Кэхилла.

Он почти двадцать лет выслеживал Оливию. Разыскивал ее повсюду, и только ради одного — формулы Гидеона. Но каждый раз его ждала неудача. А тут появилась еще одна девчонка — ее дочь, еще одна из рода Кэхиллов. Когда он увидел ее на похоронах, все вдруг…

Все встало на свои места.

Девчонка крутила на пальце тот самый перстень. И тогда он вдруг вспомнил ее отца и свой последний разговор с Оливией. Раньше он наивно полагал, что перед ним была обыкновенная убитая горем вдовица. Но она оказалась под стать мужу — так же хитра и упряма.

Это хороший урок. Он запомнил его.

— Что за надпись? — неожиданно выкрикнул он.

Все, что было до этого: выслеживание Мадлен, подкуп дворецкого — все это детские игры. Больше у него нет ни времени, ни терпения и дальше возиться с этим продажным лакеем.

— Если я передам вам перстень, то предварительно хотел бы заручиться вашим словом, что…

Послышался едва уловимый звон, и Харгров умолк на полуслове. Схватившись за горло, он упал замертво.

— Не советую играть со мной в эти игры, сударь, — поморщившись, сказал Веспер.

Дворецкий молчал. Веспер склонился над ним, и ему снова послышалось какое-то дребезжание, потом еще и еще. Он склонился ниже и хлестнул дворецкого по щекам.

И тут он увидел, что из шеи старика торчит тонкая короткая стрела.

Разбойники. Веспер достал из походного сундука мушкет и закричал кучеру:

— Быстрее! Гони!

Кучер хлестнул лошадей, и они понесли во весь опор. Веспер вылез через окно на заднюю подножку, и сейчас же кто-то прыгнул ему на спину. Веспер уперся локтем противнику в шею и, высоко подняв мушкет, ударил его прикладом. Разбойник не успел увернуться и получил сильный удар в предплечье. Держась за поручень, Веспер повернулся и встал лицом к лицу с врагом — узкие худые плечи, тонкая шея, черная одежда, черные перчатки и черная, на все лицо, маска.

Не дав грабителю опомниться, Веспер нанес ему удар ногой.

Разбойник вскрикнул и рухнул с кареты вниз. Но вцепился в заднюю подножку и, распластавшись в воздухе, летел в дюйме над землей, отчаянно дергая ногами.

Веспер удовлетворенно вздохнул, втянул ноздрями воздух и усмехнулся. Под носком его сапога виднелся маленький розовый мизинец в дырявой перчатке. Он нагнулся, взял его двумя пальцами и брезгливо отцепил от подножки.

— Пошла свинка на базар… — сказал он и потянул грабителя за второй палец.

Ноги разбойника упали на землю и запрыгали по корням и ухабам. Он закричал жалобным, почти женским, голоском.

Карета подпрыгнула, и Веспер пошатнулся, больно ударившись спиной об угол. Скорчившись от боли, он яростно заскрежетал зубами.

Все, пошутили и довольно.

Он вскинул мушкет и прицелился разбойнику в голову. Руки его ходили ходуном. Он с трудом держал равновесие, но все же сдвинул спусковой замок и нажал курок.

Раздался оглушающий треск, мушкет дернулся, отдал его прикладом в грудь, и все заволокло черным облаком пороха. Однако карету трясло так сильно, что Веспер промазал. Разбойник по-прежнему болтался сзади, не отпуская подножки. Кони несли. Карета покосилась и припадала то на один бок, то на другой. Колеса трещали, скрипели и выворачивались в разные стороны.

— Ось! — кричал кучер. — Она сломалась, милорд! Карета разваливается!

Веспер бросил последний взгляд на грабителя. Этот удалец с железной хваткой еще там и с завидным упорством держится за ускользающую добычу.

«Шут с ним, — подумал Веспер. — Долго он так не продержится».

Взгляд его упал на Харгрова.

Вот, что сейчас самое важное. Надо обыскать старика и забрать у него перстень, пока карета не разбилась в щепки. Он прыгнул внутрь и обыскал дворецкого, который все еще лежал на полу без чувств.

«Да где же он?»

Вот, у него в поясе. Он разорвал холщовый ремень по шву и достал драгоценный трофей.

Торжествуя, Веспер сел на скамейку и поднял перстень к свету.

Вот они, загадочные символы.

Зажав перстень в кулак, он выкарабкался из салона и перелез на место кучера. Карету немилосердно трясло. Колеса сломались и отлетели. Дно скрежетало, подпрыгивая по корням и упавшим стволам деревьев. Еще секунда, и все разлетится на части! Кучер исчез.

Вот она, эта так называемая благодарность слуг!

Веспер приготовился прыгать. Где-то внизу мелькнула тень. Испуганные кони несли, не останавливаясь. Он смотрел на убегающую из-под его ног дорогу. Приготовился… Вдруг ноги сами оторвались от ступеньки, он понял, что летит.

Внезапно огромное дерево заслонило ему весь мир. Он едва успел вытянуть руки и страшно, на весь лес закричал.

Чья-то черная тень снова мелькнула перед его глазами.

— На помощь! — всхлипнул Винтроп, утирая слезы.

Пошел тихий дождь. Почему отец оставил его одного? В лесу было темно и холодно.

А вот и он — стоит на коленях и что-то рассматривает на земле.

Все-таки хорошо, что идет дождь: так отец не заметит, что он плакал. Отец не выносит слез. Особенно его слез.

Винтроп хотел было броситься к нему. Однако что это?

Та самая карета, которая разнесла их экипаж, лежит разбитая на земле, повсюду ее осколки. Неужели это дело рук Лукаса?

— Отец? — позвал он.

Ему стало страшно. Отец молчал и не замечал ничего вокруг, замерев в каком-то жутком оцепенении. Вдруг на некотором расстоянии Винтроп заметил еще двоих. Они были крепко привязаны к стволу дуба. Винтроп узнал их. Одним был дворецкий Харгров. Другого, в незнакомой ливрее, Винтроп видел впервые. Похоже, что с ними был и третий пленник, но ему, как видно по разорванным веревкам, удалось бежать.

— Они живы? — Винтроп, робко прикоснулся к отцу и положил руку ему на плечо.

Но Лукас Кэхилл не шелохнулся. Перед ним на разровненном куске земли были начертаны слова, от которых у Винтропа по спине поползли мурашки:

Берегитесь

Мадригалов

Шел 1942 год. Половина земного шара охвачена войной. Во всем мире люди воевали и гибли, сражаясь друг против друга.

А чем же занимается Грейс Кэхилл в то время, как на карту поставлена судьба человечества и мир летит в пропасть?

Она меняет пеленки.

«Да, да, именно пеленки», — сказала про себя Грейс, застегивая булавку. Здесь, в Европе, их называют на английский манер — «пеленки». Не подгузники.

Малыш Фиске захныкал, вырываясь из рук, но Грейс держала его крепко. Их дом в Монте-Карло стоял высоко над морем, и от берега к нему вела крутая каменистая тропинка, на которой легко споткнуться и кубарем полететь прямо в лазурные воды Средиземного моря.

«Камикадзе» — называла Грейс своего несмышленого братца. В честь этих безумных летчиков на Тихом океане, о которых прилетали сообщения даже сюда. Этот младенец рос настоящим сорванцом и каждый день норовил попасть в переплет. А теперь, когда он научился ходить, за ним нужен глаз да глаз. Недавно ему исполнился год, и Грейс не верилось, что прошло уже столько времени с тех пор, как…

Она научилась не давать волю слезам. Но легче от этого не становилось. Слезы подступали к глазам слишком часто, внутри все разрывалось. Как во время учебных полетов, когда самолет попадает в воздушную яму и кажется, что ты стремительно летишь вниз. Стоило только вспомнить мать, как все начиналось заново — ком в горле, слезы.

«У вас родился здоровый мальчик, — сказал врач, обращаясь к Джеймсу Кэхиллу. — Но ваша жена…» Он что-то говорил еще, но Грейс и Беатрис больше не слышали его. Весь мир вдруг превратился для них в один страшный, мученический стон отца. Он не проронил ни слезинки, но с тех пор изменился до неузнаваемости. Его стон сквозь стиснутые зубы, воспаленные глаза, изможденное лицо и громкое тяжелое дыхание были страшней самых горьких слез. Он скорее походил на измученного марафоном бегуна, который только что пришел к финишу, нежели на сломленного горем человека.

Таким он и остался в их памяти. Сразу после похорон отец исчез, и ни Грейс, ни старшая сестра Беатрис почти его не видели. Сестры так и не смогли разделить с ним горе. За последний год Джеймс Кэхилл появился в Монте-Карло всего лишь на пару дней. Сломленный смертью жены, он ни разу даже не взглянул на своего сына. Колесил по миру, ища спасения от постигшего его несчастья и бегая наперегонки с судьбой. Девочки месяцами не получали от него писем, разве что несколько простых открыток из каких-то далеких экзотических мест — Рио-де-Жанейро, Баффинова Земля, Улан-Батор.

Малыш Фиске вырвал из земли железные воротца для игры в крокет, и Грейс едва успела выхватить их у него из рук, пока он не выколол себе глаз.

И как можно так сильно любить ребенка, который превратил жизнь в сплошное мучение? Ведь из-за него умерла мать. Из-за него исчез отец. Перед глазами Грейс постоянно стояла одна и та же картина — Джеймс Кэхилл в последний раз открывает дверь и выходит из дома. Сказал, что уезжает всего на несколько дней, «просто по делам». Но вместе с ним отправлялся багаж — такой большой, что пришлось вызывать второе такси до аэропорта. Этого было достаточно, чтобы раскрыть эту неприкрытую, беспомощную ложь. Он подошел к ней, обнял ее на прощанье. Даже Беатрис заметила, что с отцом что-то не так.

Перед уходом он даже не заглянув в кроватку, где спал его новорожденный сын.

Фиске сердито захныкал, замахал ручками и потянулся к крикетным воротцам, которые Грейс держала высоко над головой. Не выдержав, она взяла малыша на руки, но он тут же стал вырываться и толкать ее своими крепенькими ножками.

Ничего. Когда-нибудь он вырастет и займет достойное место в обществе. И война эта когда-нибудь закончится, и папа когда-нибудь вернется домой. Какой странной стала ее жизнь — одни «когда-нибудь». И так мало «сейчас».

— И как только ты справляешься с эти зверенышем? — услышала она за спиной резкий голос.

Грейс повернулась и увидела на пороге дома Беатрис.

— Кто-то же должен, — пожала она плечами. — Жизель никогда не станет с ним возиться. А ты спроси лучше у своего папочки — как он оставил нас с этой бестолковой гувернанткой!

— Не смей так говорить об отце! — возмутилась Беатрис. — Или ты хотела, чтобы он притворялся и делал вид, что ничего не случилось? Между прочим, он потерял жену.

— А мы потеряли мать, — ответила Грейс.

— И все из-за него! — Беатрис ткнула пальцем в Фиске.

Грейс крепче прижала к себе братишку, защищая от ядовитого взгляда Беатрис. Как она может обвинять ни в чем не повинного младенца в смерти матери? Или ей станет легче, если все вокруг будут так же несчастны, как она? Они и до смерти Эдит Кэхилл были не особо близки, а теперь эта пропасть становилась шире с каждым днем.

Неужели Беатрис не видит, что людям вокруг нее тоже может быть больно. Может быть так же плохо, как и ей. И Грейс готова все отдать, лишь бы вернуть их счастливую жизнь, оставшуюся в прошлом. Когда еще была жива мама. Отдать все, чтобы исчезла эта боль, которую не смог выносить отец, и потому оставил их одних. Отдать все на свете, кроме Фиске. Почему Беатрис не может полюбить этого ласкового озорника? Единственную радость в их жизни, ребенка, у которого нет ни матери, ни отца. Джеймс Кэхилл бросил их, даже не позаботившись придумать малышу имя и оставив его на попечение Беатрис. Фиске…[5] Этим именем она отомстила брату, обрекая его на унижения и насмешки со стороны сверстников.

Грейс взъерошила его пушистые светлые локоны и поцеловала в макушку. Этот маленький непоседа был всем, что осталось у нее в жизни, единственной ее отрадой и утешением.

В ответ на ласку карапуз пнул ее в живот пухлым младенческим коленом, и Грейс от боли чуть не выронила брата. Он настойчиво задергал ножками, просясь на землю, и девушка бережно опустила его. Конечно, он сразу затопал к своим крикетным воротцам и навстречу еще бог знает каким приключениям и несчастьям, которые поджидают малышей на каждом шагу.

Грейс виновато взглянула на сестру и побежала следом за братом на лужайку.

Она долго ворочалась, но так и не смогла заснуть. Бессонница преследовала ее с тех пор, как по другую сторону границы начали бомбить Францию. Но их миниатюрное средиземноморское княжество находилось в зоне нейтралитета, и в Монако не долетали ни бомбы, ни снаряды, а в последнее время притихла и присмиревшая под германской оккупацией Франция. Однако здоровый сон так и не вернулся к ней, и сердце ее замирало каждую ночь от мучительной тревоги.

Она вылезла из кровати и, поеживаясь в легкой ночной сорочке, встала у раскрытого окна. Прямо под ней всюду, куда хватало глаз, лежало темное бескрайнее море. Из соседней детской раздавалось сопение сладко спящего Фиске. Беатрис умудрялась придираться даже к его увеличенным аденоидам и ненавидела этот младенческий храп.

Но вот в тишине послышался еще один звук. Он шел из окна и с каждой секундой становился все громче и отчетливее. Звук доносился с моря и был похож на шум мотора. Но это невозможно… Прошли те довоенные времена, когда весь их залив был и днем и ночью усыпан белыми кавычками парусников и спортивных яхт. Теперь это удовольствие мог себе позволить разве что самоубийца. Средиземное море вокруг оккупированной Франции было слишком опасным, а фашистская Италия — всего в десяти милях от Монако.

Но, привыкнув к темноте, она разглядела на волнах маленькую тень — приблизительно в полумиле от берега и прямо напротив их дома. Яхта двигалась в темноте почти наугад, и была освещена маленьким тусклым огоньком на капитанском мостике.

«Как они не боятся плыть в темноте? Ведь тут не заметишь, как окажешься на оккупированной территории. Или это кто-то заблудился, ошибся дорогой?»

Но во время войны такая ошибка может стоить жизни…

И вдруг она удивленно вскрикнула. Огонек на капитанском мостике ярко вспыхнул и сразу погас. Но вот он вспыхнул снова, а потом еще и еще раз, и снова погас. Это же сигнал! Яхта передает сигнал азбукой Морзе! На расшифровку ушла секунда.

ДжК

Джеймс Кэхилл! Значит, это сообщение ее отцу!

Она схватила с бюро бумагу и карандаш и на одном дыхании перевела все точки и тире в буквы. Вот — у нее получилось! Они часто так играли с отцом. Ей было всего семь, когда он научил ее азбуке Морзе. Получается, она ничего не забыла. Разумеется, самой умной и прилежной девочкой в семье у них всегда была Беатрис. Учителя, приходившие на дом, хвалили ее и ставили ей в журнал исключительно пятерки. Подумаешь! Зато Грейс была самая смекалистая и сообразительная, а порой даже гениальная! Нет, она ничего о себе не воображала, но ведь с истиной не поспоришь…

ВС УЗНАЛИ ПРО БЫЧИЙ ГЛАЗ… ОТПРАВЛЯЙТЕСЬ В БЕЛЫЙ ДОМ АМ… НАЙДИТЕ ДжСП…

Пауза. Это все?

Но вот на яхте просигналили снова:

ФАКЕЛ БОЛЬШЕ ЧЕМ КАЖЕТСЯ…

Она впилась глазами в море, дожидаясь продолжения. Вот, снова замигал свет, и она приготовила карандаш. Но нет… всего лишь повторный сигнал.

Вот снова послышалось урчание мотора, и яхта продолжила курс.

«Вернитесь! — чуть не закричала она. — Что это значит? Я вас не понимаю…»

Вдруг замигали снова:

ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО ХРАНИТЕ ПЕРСТЕНЬ

— Какой еще перстень? — вслух сказала она.

Но яхта скрылась в ночи.

Грейс терялась в сомнениях, все случившееся было для нее сплошной загадкой. Но одно было ясно наверняка: этот сигнал адресован ее отцу — Джеймсу Кэхиллу, и люди на борту думают, что это он получил его.

Разумеется, доживя до своих тринадцати лет, Грейс хорошо понимала, что их семья не самая простая, не самая обыкновенная. Что они не похожи на всех остальных людей, но об этом не говорят с первым встречным.

Родители всегда относились к ним, как к равным, поэтому каждый из них уже с детства хорошо знал многовековую историю рода Кэхиллов. Грейс уже многое было известно, в том числе и то, что ее выдающиеся предки своими руками вылепили судьбу человечества, и что среди них были знаменитые на весь мир имена — Шекспир, Моцарт, Авраам Линкольн и даже звезда бейсбола и «Ред Сокс» Бейб Рут. Ей не раз приходилось слышать, как родители перешептывались между собой, и в их разговорах часто мелькали слова «Люциан, Янус, Томас, Екатерина». Но самым таинственным и интригующим было слово «Мадригал». И одна и та же цифра — 39. Грейс знала, что это папин футбольный номер в его гарвардской команде. Но осознание некой родовой тайны было всегда.

Никто не рассказывал Грейс подробностей и деталей этой тайны, зато родители отдавались ей полностью, посвящая этому делу всю свою жизнь. Неужели отец оставил не только их, но и свой род, и свою тайну, какой бы она ни была? Значит, получается, что некий агент, положим номер один, вышел на связь с агентом номер два, то есть с ее отцом, а он просто-напросто сбежал и не сказал никому ни слова? И не исполнил еще одной, наверняка очень важной, роли в своей жизни?

Она опустила глаза на шифровку. В ней было не больше смысла, чем в младенческом лепете несмышленого Фиске. Что такое «ВС»? Чьи-то инициалы? Нет, потому что тогда было бы «ВС УЗНАЛ», а тут «ВС УЗНАЛИ». Получается, что «ВС» это несколько человек? Но кто тогда?

«БЫЧИЙ ГЛАЗ» — это центр мишени. С этим все ясно. Но на войне все может быть мишенью. «НАПРАВЛЯЙТЕСЬ В БЕЛЫЙ ДОМ». Да, но ведь это же не Капитолийский холм в Америке? Или?..

«АМ» — что это? Как английское «a.m.» до полудня? Или как чьи-то инициалы? Еще одни. А это «ДжСП». Это люди или вещи? Ну а «ФАКЕЛ» и «ПЕРСТЕНЬ»? Какие именно? Ничего не понять.

Грейс вышла из спальни. Надо спросить Беатрис. Все-таки она на два года старше, и родители с пеленок воспитывали в ней будущую главу клана, посвящая ее во все тайны семейных преданий. А Грейс включили в игру только когда во время учебных полетов, выяснилось, что у Беатрис досадная воздушная болезнь!

Однако Беатрис всегда рассказывали, куда это они ни с того ни с сего уезжают и что это за неотложные дела. Так что она, скорее всего, лучше нее разберется в этом загадочном послании.

— Беа? — она просунула нос в дверную щель. — Ты спишь?

— Еще секунду назад спала, — послышался сонный голос.

О, Беатрис была непревзойденным мастером делать всех вокруг себя виноватыми! Еще бы, если так каждый день практиковаться на своей младшей сестре, тут в любом деле достигнешь мастерства. Ее все всегда раздражает. Зануда, одним словом…

— Я тебе должна что-то показать, — и Грейс рассказала ей историю с маленькой яхтой и тайным посланием, которое явилось из темноты и тут же в темноте исчезло. — Вот, сейчас, только свет зажгу.

Моргая от света, Беатрис нехотя села в постели и прочитала ее каракули.

— Чушь собачья, — вынесла она вердикт.

— Такого слова нет у Морзе. Это письмо папе!

— Все, кто пишет письма папе, знают, что он уже больше года тут не живет.

— Да, но если это касается семейных дел Кэхиллов, то может, и не знает. Кэхиллы разбросаны по всему миру. И, возможно, они общаются между собой не только по почте, но еще как-то. Подумай, ты же больше знаешь про дела Кэхиллов, вдруг ты что-то вспомнишь?

— Я знаю про дела Кэхиллов достаточно, чтобы держаться от них подальше. И не иметь с ними ничего общего.

— А вдруг это что-то важное, о войне? Чтобы остановить ее, и тут сказано, как?

Грейс сказала это наугад, просто выдавая желаемое за действительное, потому как реальность была совсем иной, и конца войне в те времена не предвиделось, а миллионы людей каждый день умирали в тылу и на фронтах.

— Послушай. Что бы ты там ни воображала себе на счет Кэхиллов, я скажу тебе правду. Это семейство веками живет во лжи и в плену каких-то собственных амбиций и иллюзий. Они ведут очень опасную игру, ненавидя друг друга и поджидая момент, когда можно воткнуть нож в спину. Они мнительны, и каждый уже столько раз приукрашивал свое понимание истины и очернял других, что они сами запутались, где правда, а где ложь. И если в этом доме появится хотя бы еще одно зашифрованное послание для отца, я просто сойду с ума!

Грейс вскинула на нее вопросительный взгляд.

— Это уже не первое?

— Я не собираюсь расшифровывать эти сумасшедшие бредни и заниматься толкованием чужих галлюцинаций.

— Но Беатрис, это же была воля наших родителей, чтобы ты стала главой семьи и узнала все наши секреты. Разве тебе не хочется стать главным Кэхиллом?

— Мне хочется… — Беатрис решительно встала с постели. — Мне хочется жить, как простой нормальный человек! А мир Кэхиллов — это сборище безумцев! И я в этом участвовать не собираюсь. Я выхожу из игры. Раз и на всю свою оставшуюся жизнь! И тебе советую, если ты желаешь себе добра. А теперь быстро спать!

Грейс впилась глазами в лицо сестры и готова была поклясться, что за маской презрения и надменности, в ее глазах скрывался… страх.

Страх.

Ну что ж, не хочет помогать — не надо. И она имеет на то право, потому как знает, сколь высоки и опасны ставки в этой игре. Она не хочет рисковать и страшно боится даже упоминания о тайне Кэхиллов.

Грейс это даже не злило. Скорее разочаровывало и добавляло жалости к сестре. И это неудивительно. Беатрис всегда была такой: если что-то решила, то разубедить ее невозможно, как невозможно сдвинуть с места Приморские Альпы.

Она встала посреди парадной залы, словно впервые увидев свой дом. Их вилла в Монте-Карло была творением талантливых архитекторов и по своему убранству скорее походила на дворец, а по собранным в ней коллекциям — на музей. Огромные, от пола до потолка окна выходили на море и прибрежные горы. Вилла стоила немыслимых денег, но, кроме нее, Джеймс Кэхилл владел еще пятью подобными особняками в разных точках света. Богатство говорило само за себя, но оно было не главным. В их доме хранились редчайшие, уникальные произведения искусства, которые ее родители привозили со всего мира, даже из таких далеких уголков, что их нельзя сходу найти на карте. Одно это говорит о могуществе Кэхиллов и их особом месте в мире. И пусть Беатрис утверждает, что хочет, но ей, Грейс Кэхилл это не все равно! Тем более, сейчас, когда идет война и весь земной шар потонул в хаосе. И пусть ее отец покинул сцену, и Беатрис пошла по его стопам, отказываясь принимать участие в этом, как она называет, «вечном спектакле». Пусть.

Значит, мантия достанется ей, Грейс Кэхилл.

«Я сделаю все сама».