Война с демонами. Мертвые демоны (сборник) Бретт Питер
«Крошка Терн боится пшика», – любили распевать его братья и сестры. Он проклял себя за дрожь в ногах. В постель нельзя. Намочит простыни, и близнецы его убьют. Нельзя и по коридору, в уборную. Одна только мысль об этом нагнала страху. Можно поспать и здесь, у огня, или…
Терн подкрался к двери родительской спальни.
«Не смей входить, когда скрипит кровать», – говорила мать. Терн прислушался: все тихо. Он повернул ручку, бесшумно скользнул внутрь и притворил дверь. Забрался в середку постели и угнездился между родителями. Мать обняла его, и Терн заснул крепким сном.
Крик разбудил его еще затемно. Родители резко сели и подняли заодно беднягу Терна. Все непроизвольно вдохнули и принялись кашлять и задыхаться.
Дым был везде. Родители держали Терна, но он их не видел. Все затянуло серой пеленой, которая хуже тьмы.
– Вниз! – каркнула мать, соскальзывая с постели и волоча за собой Терна. – Дым идет вверх! Внизу воздух чище!
Отец с грохотом свалился с другого края и пополз к ним.
– Выведи Терна через окно, – велел Релан, кашляя в кулак. – Я подниму остальных и приду.
– В ночь? – спросила Заря.
– Любимая, здесь нельзя оставаться. В огороде надежные меченые столбы. Всего двадцать ярдов от дома. Ты доберешься, если поспешишь.
Заря схватила Терна за руку и сжала так, что он пискнул.
– Намочи в умывальнике полотенце и прикрой от дыма рот.
Релан кивнул и взял ее за плечо:
– Будь осторожна. Дым привлечет много алагай. – Он поцеловал ее. – Иди.
Заря вслепую пошла к окну, таща за собой Терна.
– Терн, вздохни три раза поглубже и третий вдох задержи. Не выдыхай, пока не выберемся из окна, а как только коснемся земли – беги в огород. Понятно?
– Да, – ответил Терн и закашлялся, казалось, на целую вечность.
Наконец приступ кончился, и он кивнул матери. На третьем вдохе они встали, и Заря распахнула ставни. Взяла Терна на руки, свесила ноги с подоконника и тяжело спрыгнула на землю. Во дворе, как и предупреждал Релан, сновали демоны, так и мелькали в дыму. Терн с матерью бросились в огород, пока подземники не заметили.
Очутившись за метками, Заря резко остановилась:
– Будь здесь. Я помогу отцу с остальными.
– Нет! – вскричал Терн, хватаясь за юбку. – Не бросай меня!
Одной рукой Заря сгребла рубаху Терна, другой влепила затрещину. Голова взорвалась, и он отшатнулся, выпустив юбку.
– Мне некогда с тобой нянчиться, Терн! – сказала мать. – Слушай меня! Ступай туда, где растет свиной корень, и схоронись в листьях. Недрилы терпеть его не могут. Я скоро вернусь.
Терн всхлипнул, утер слезы, но кивнул, и мать устремилась к дому. Лесной демон заметил ее и ринулся наперерез. Терн взвизгнул.
Но Заря сохранила самообладание и выполнила тот самый танец, что утром показывал Релан. Через минуту подземник поплелся налево, а она рванула направо и скрылась в проеме окна.
Терн, как во сне, побрел в заросли свиного корня. Устроился среди толстых побегов, переломав их и перепачкавшись в липком соке. Одна штанина насквозь промокла. Все-таки обмочился. Близнецы сживут его со свету, когда увидят.
Терн затаился, дрожа и внимая крикам родных. Он слышал, как они зовут друг друга; обрывки фраз приплывали на волнах ночного дыма. Но никто не пришел, а вскоре стало светать, и серый дым озарился гадким, пульсирующим сиянием. Терн поднял глаза и увидел, что из окон льется призрачный оранжевый свет.
Демоны загалдели и в нетерпении закогтили землю, дожидаясь, когда выйдут из строя метки. Лесной демон ломанулся в дом и был отброшен магией. Огненный попытался вскочить на крыльцо – и тоже тщетно. Но даже Терн видел, что магия слабеет и тускнеет.
Когда на крыльцо сунулся лесной демон, сеть ослабела достаточно, чтобы он прорвался. Магия заплясала на его шкуре, и подземник заверещал в агонии, но все-таки вышиб входную дверь. Из помещения вырвался столб пламени, похожий на плевок огромного огненного демона, и лесняга опрокинулся, вереща и дымясь, но стая огненных тварей проникла в брешь и скрылась в доме. Ночь наполнилась их ликующим визгом, который частично заглушил вопли родных.
Из боковой двери с криком вывалился Силач. Его окровавленное лицо почернело от сажи, одна рука безвольно повисла, и рукав пропитался кровью. Он заполошно озирался.
Терн выпрямился:
– Силач! – Он принялся прыгать, размахивая руками.
– Терн!
Силач увидел его и побежал к огородным меткам, но не привычными скачками, а все сильнее хромая. Из дома с воем бросились вдогонку два огненных демона, но Силач, мчавшийся к зарослям свиного корня, успел прилично оторваться.
Однако он не покрыл и половины дистанции, когда ему впился когтями в спину воздушный демон, спикировавший с небес. Тварь взмахнула когтистыми крыльями, и голова Силача шлепнулась на землю. Тело еще не начало падать, а воздушный демон уже снова взмыл в небо, унося его с собой. Когда он скрылся в дымном мраке, Терн закричал.
Огненные демоны заверещали, глядя, как воздушный умыкнул их добычу, но заметили голову Силача и остервенело набросились на нее. Терн повалился обратно в заросли свиного корня и еле успел развернуться, чтобы выблевать ужин. Он плакал, кричал, метался и хотел пробудиться от кошмара, но тот продолжался.
В убежище Терна становилось все жарче, он задыхался от дыма. Хлопья горящего пепла кружились, как снежные, поджигая двор и огород. Один пал на щеку Терна, и он, взвыв от боли, принялся хлестать себя по лицу, чтобы сбить пепел.
Затем закусил, сдерживая кашель, губу и безумно огляделся по сторонам.
– Мама! Папа! Кто-нибудь!
Он утер слезы, размывавшие пепел. Мать бросила его. Разве можно? Ему всего шесть!
«Шести лет достаточно, чтобы алагай схватил его, когда побежит, вместо того чтобы замереть, – сказал Релан. – Или когда замрет, а надо бежать».
Он сгорит, если останется, но пламя, как и предупреждал отец, притягивало демонов, словно мотыльков. Терн вспомнил о златодреве. Оно укрыло его от братьев и сестер – может, спасет и сейчас.
Терн припал к земле, трижды, как научила мать, вдохнул, затем выскочил из убежища и помчался к лесу. Повсюду клубился дым, и он видел всего на несколько футов в каждую сторону, но чувствовал сновавших во мраке демонов. Он быстро пересек знакомый участок и вдруг врезался в дерево, которого – Терн точно помнил – не должно здесь быть. Ссадив о кору лицо, он грохнулся навзничь.
А дерево взглянуло на него и зарычало.
Терн медленно встал, стараясь не делать резких движений. Лесной демон наблюдал за ним с любопытством.
Терн принялся раскачиваться взад и вперед, как маятник, и демон зашатался в унисон, не отводя взгляда, он напоминал дерево на сильном ветру. Подземник начал похаживать в такт, и Терн, затаив дыхание, сделал два шага, потом один назад, затем три и снова обратно, после чего, на четвертом, продолжил идти. Спустя три вдоха демон затряс головой, и Терн пустился наутек.
Демон заверещал и бросился в погоню. Терн получил фору, но подземник преодолел разрыв за несколько длинных скачков.
Терн бросался влево и вправо, но демон не отставал, и его рычание звучало все ближе. Он перелез через дымящуюся поленницу, а демон расшвырял ее одним ударом когтей. Терн резко свернул к отцовской мусорной тележке, нагруженной кое-какими вещами, которыми Релан и братья поживились на свалке.
Упав на карачки, Терн заполз под тележку. Он затаил дыхание, когда когтистые ноги демона с глухим ударом впечатались в землю напротив него.
Лесной демон засопел, припал зубастым рылом к почве. И устремился в лощину, принюхиваясь к корням и земле. Терн знал, что демон может выудить его из-под тележки или отшвырнуть ее прочь, но понадеялся, что успеет выскочить с другой стороны и добежать до дерева. Он выждал, и вот рыло придвинулось, оказалось всего в нескольких дюймах.
И вдруг демон выдал чудовищный чих, обнажив перед носом Терна ряды острых янтарных зубов. Разинул пасть, потом захлопнул. Терн вылетел из укрытия, но демон давился и кашлял, а потому последовал за ним не сразу.
«Свиной корень», – сообразил Терн.
У дерева к нему бросился маленький, не больше енота, огненный демон, но Терн не побежал. Он подождал, пока тот приблизится, и замахал руками, одновременно встряхивая одежду. Вонь от свиного корня, повисшая облаком, не заглушилась даже едучей гарью, которой полнилась ночь. Демона скрутило, словно он собрался блевать, и Терн отвесил ему пинка. Тварь распростерлась на земле, а Терн снялся с места. Подпрыгнул, ухватился за нижнюю ветвь и забросил свое тело в густую листву златодрева, пока подземник не опомнился.
Затем оглянулся и увидел пламя, пылавшее в окнах дома, как в очаге. Его языки лизали стены, подбираясь к крыше.
Очаг.
Жар ощущался даже здесь, и каждый вдох обжигал легкие, а воздух загустел от дыма и пепла, но Терн похолодел. Нога дрогнула, и ей стало тепло: это избавился от той малости, что в нем оставалась, мочевой пузырь. В голове зазвучала мамина песенка:
- Чтобы очаг согревал нас с тобой,
- Заслонку – долой, заслонку – долой!
Сколько раз он разводил огонь? На ночь, когда очаг догорал, отец всегда перекрывал дымоход заслонкой. А утром надо было ее выдвинуть…
– Иначе дом наполнится дымом, – прошептал он.
Минутой раньше Терн казался себе храбрецом, но теперь счел иначе. «Смелость – это когда тебе страшно, но голова остается на плечах», – сказала мать.
Какая там голова!
Он сунул руку в ямку, где сходились ветви, нащупал свой клад – леденцы, бросил их вниз и всхлипнул.
«Надо было поделиться».
Глава 2
Терновник
Рассвело еще не вполне, но достаточно, чтобы Терн разглядел, как подземники исчезают, а дым – рассеивается. Пламя успело погаснуть, пощадив большую часть дома. Релан не доверял деревянным стенам и выстроил дом из сотен камней, доставленных с поселковой свалки.
«Только дурак, – сказал отец, – выбросит хорошие камни и построит что-нибудь ветхое».
Вой и визг демонов затихали, воцарялось безмолвие. Терн задержал дыхание, вслушиваясь, и соскользнул со златодрева.
«Ни шагу за дверь, если не получается выйти под солнечный луч», – учила мать, но Терн не мог ждать. Он побежал к дому:
– Мама! Папа! Небо! Солнышко! Крепыш!
Он чуть не добавил: «Силач!» – но натолкнулся на почерневшие останки его головы. Демоны содрали мясо и раскололи череп, чтобы вычерпать содержимое.
Терн взял себя в руки, намочил в дождевой бочке рубаху, повязал ее на лицо и направился к дому. Дым еще густо висел в воздухе, но уже рассеивался. Соломенная крыша исчезла, ставни сорвало, а от входной двери осталось лишь несколько сломанных досок на покореженных петлях.
Под босыми пятками зашуршал теплый пепел, в который превратилось камышовое покрытие. Терн замер, боясь, что на шум выскочит демон, но отогнал страх и пошел дальше.
– Мама? Папа? Кто-нибудь, отзовитесь!
На следующем шаге он во что-то вляпался. Глянув под ноги, Терн всюду увидел кровь. В одних местах она запеклась, как на рашпере, в других еще оставалась влажной и липкой. По общей комнате, где Терн развел огонь, были разбросаны обломки костей и ошметки плоти.
Во всех закутках и углах виднелись кровавые следы демонов, оставленные в жирной саже. Ужас Терна был слишком силен, чтобы хоть попытаться идентифицировать останки, но их хватало на каждого, и даже с избытком.
Скрепленные раствором камни Релана устояли, но тщательно отремонтированная мебель валялась разломанная, как почти все остальное. Терн нашел кое-какую одежду, но еда сгинула напрочь вместе с материнскими травами и приправами. Сохранились только большой стальной кухонный нож и ступка с пестиком. Терн забрал их.
Он закашлялся, и грудь отозвалась колющей болью. Дым стоял слишком густой, и не спасала даже мокрая рубаха, прикрывавшая лицо.
Он уже собрался уйти, но его привлек металл, блеснувший в общей комнате. Среди костей и маслянистого пепла лежало отцовское копье.
Терн поднял его из грязи. Обугленное древко сломалось в руке, но наконечник остался острым и прочным. Рядом нашелся меченый щит Релана. Ремни придется чинить, но кованая бронзовая поверхность засияла, когда Терн смахнул с нее пепел.
Выйдя на крыльцо, Терн убрал с лица рубаху и глубоко вдохнул утренний воздух в тот самый миг, когда перил коснулось солнце. Неужели всего сутки назад он стоял здесь с отцом, скрещивал ноги и мечтал быть единственным ребенком в семье?
«Эверам услышал мою эгоистичную просьбу, – подумал он. – Услышал и послал недрил, чтобы покарать меня ее исполнением».
Вдалеке затрубил большой рог. Народ увидел дым и скоро явится разбираться.
«Они не узнают, – сказал он себе. – Ни то, что я устроил пожар, ни о моем пожелании».
Терн всхлипнул. Какая разница, узнают или нет? Он-то знал. Знал, что это его вина. Все произошло из-за его эгоизма. Глупости. Беспечности.
«Лучше бы я с ними сгорел», – подумал он. Но и в этом была неправда. Его семья погибла с честью. Они пойдут одиноким путем и станут ужинать на Небесах за столом Эверама.
Но Терну отныне заказаны Небеса. Теперь он хаффит.
Послышались крики, болотники приближались. Сейчас свернут за угол и увидят его.
Терн повернулся и побежал в топи.
На болоте полно еды, если знать, где искать. В торфяниках гнездовались птицы, и всюду росли съедобные корни и травы, отлично знакомые сыну травницы. Терн всяко не испытывал особого голода. Несколько грибов и корешков, которые покончили с желудочными коликами, да глоток воды из ручья на ходу. Болото тянулось, сколько хватало глаз, – все пятьдесят миль до большого озера.
Прошли часы, и Терн обнаружил, что бредет к свалке на окраине топи. Он был там бессчетное число раз, приезжая в отцовской мусорной тележке.
Терн всегда обретал в этом месте умиротворение. Кроме его родных, сюда почти никто не заглядывал, и Терну становилось спокойно среди хлама, – по крайней мере, пока солнце стояло высоко. Свалка представляла собой тихое кладбище, забитое остовами телег и никуда не годной мебелью, с горами мусора помельче, высокими и зловонными. Ближе к болоту земля была сырой, мягкой и смрадной даже без всяких отходов.
Возле одной мусорной кучи виднелся дикий свиной корень с высокими и толстыми стеблями, буйно разросшийся в удобренной почве.
«Недрилы нипочем не найдут меня здесь», – подумал Терн. Участок слишком вонял, чтобы его учуяли, и демоны никогда не забредут в заросли свиного корня по чистой случайности.
«Это лучше, чем ночевать в терновнике».
Глава 3
Раген
Раген сделал глубокий вдох. Пахло отчасти его личной вонью, настоявшейся за многодневное странствие без постели и ванны, но амбре пересилил аромат теплой пыльцы, который напомнил об истоках его любви к дороге вестников. В Лактоне стояло лето – мечта и сказка для его земляков в далеком северном Милне. Каменистая почва Милнских гор была скупа на урожай фруктов, но плодородные земли вокруг великого озера родили с лихвой и не терпели убытка.
Он привстал в седле и сорвал с низкой ветки яблоко величиной с кулак. Жители придорожных деревень сажали деревья с оглядкой на вестников. Для многих селений это было поводом к гордости, и путники закатывали царские пиршества, вкушая груши и яблоки, сливы и персики. На одном участке пути росли такие апельсины, что рот Рагена наполнялся слюной при одном воспоминании.
«Не надо спешить, – подумал он, со смачным хрустом вгрызаясь в яблоко. – Наслаждайся мгновением и запоминай, потому что оно не повторится».
– Последний поход, – пообещал он Элиссе. – Я вернусь еще за месяцы до рождения малыша и уже навсегда повешу копье на стену.
В запасе оставался не один месяц пути, и пообещать было просто. Большую часть времени он потратил на доставку местной почты, чтобы повидаться и проститься со старыми друзьями. Кто-то встречал его радушно, кто-то – на удивление трогательно. Обе стороны договаривались поддерживать связь, но все понимали: больше они не увидятся.
Он доехал до Форта Райзон и дальше, путешествовал по три дня кряду лишь для того, чтобы навестить определенный хутор и в последний раз полюбоваться безлюдными пустошами. Но скоро он покинет Лактон и вступит в Энджирс, где список друзей короче.
Он тосковал по Элиссе, мечтал обнять ее и полюбоваться ее округлившимся чревом, но не мог избавиться от желания выгадать еще немного времени, прежде чем ворота Милна закроются за ним в последний раз.
Раген проделывал этот путь ежегодно на протяжении двадцати лет, пользуясь доверием и гостеприимством как купцов, так и правителей. Хлебное место, за него старшие вестники готовы были вцепиться друг другу в горло, – за несколько лет удавалось скопить достаточно, чтобы еще молодым уйти на покой. Цеховой мастер Малькум наверняка потирал руки в предвкушении куша, который сулили ему вестники за это назначение.
Но Раген успел пошептаться с кем надо и собрал письма от королевских особ и купцов со всей страны, в которых выражалось желание видеть на месте Рагена его протеже Арлена Тюка.
К горлу подступил ком, и Раген сглотнул от гордости. Его карьера заканчивалась, но Арлен достоин сменить его, как Раген сменил своего отца, королевского вестника.
Раген завидовал Арлену, но угнетало его личное будущее. Все говорили о его отставке как о чем-то желанном, словно отказ от красоты большого мира и жизнь за мечеными стенами принесут ему великое облегчение.
– Ночь, мне почти сорок лет, – пробормотал он.
«Сорок три, – уточнил внутренний голос. – Раньше после ночной пьянки тебе хватало тарелки яиц и четырех часов сна, а теперь мучаешься несколько дней».
– У тебя как у вестника есть два пути, – сказал ему в годы ученичества мастер Коб. – Уйти молодым или умереть молодым. Демоны не простят тебе, когда ты утратишь прыть тридцатилетнего.
Но вот впереди показался торфозаготовительный поселок Топь, и Раген отвлекся от тяжких раздумий. Скоро он утешится теплой едой и веселой беседой в доме своего друга Релана. Красийские товары стоили дорого в Форте Райзон, но много меньше, чем в герцогстве Милн. Его седельные сумки разбухли от игрушек для детей, шелка и специй для Зари и кувшина кузи для Релана.
Раген улыбнулся. Не только для Релана, но и для себя. Они в последний раз будут пить, пока не распробуют корицу, и проведут так всю ночь, пугая Зарю и детей байками о дорожных приключениях.
При виде выгоревшего дома у Рагена перехватило горло. Болотники залили последние уголья, и двор смердел едучей смесью пепелища и крови.
Увы, Раген отлично знал этот запах. Как всякий вестник. И сколько ни сталкивался с подобным, привыкнуть не мог.
Он так и видел семейство Дамадж – его призраки носились по двору и отдыхали на крыльце, наслаждаясь долгими летними вечерами.
А сейчас болотники укладывали немногочисленные останки на поддон для последующего сожжения, действуя под надзором местного рачителя, который старался сложить хоть какое-то подобие тел, дабы обеспечить им достойные похороны.
Это было чересчур. Раген сполз с лошади и, силясь вдохнуть, согнулся почти пополам так, что голова оказалась между колен.
Кто-то тронул его за плечо, и он, подняв глаза, встретился с добрым взглядом рачителя Вереска. Тот тоже едва не плакал.
Трудно сглотнув, Раген каркнул:
– Кто-нибудь выжил?
Вереск устало пожал плечами:
– Останков хватило только на одного близнеца, но это, возможно, части обоих.
Раген кивнул:
– Даже когда сорванцы были живы, я не знал, где кончается один и начинается второй.
Вереск издал звук вроде смешка, уместного при столь мрачной шутке.
– Терн и вовсе как в воду канул.
– Ищут? – вскинулся Раген.
– Я отправил людей прочесать болото, но… Мальчонка – совсем кроха. Крупный демон мог проглотить его целиком.
Это правда, но Раген отказывался верить. Релан был ему другом, и, если два его сына могли уцелеть и где-то прятались, израненные и перепуганные, долг Рагена их найти.
– Обождите с костром, – сказал он. – Я сам посмотрю.
Вереск кивнул:
– Мы отнесем поддон в Праведный дом, чтобы я разбросал пепел по меченой земле. Даю тебе срок до вечернего рога.
Двор Дамаджей затоптали множество болотников, явившиеся кто помочь, кто поглазеть, но в огороде Раген нашел что искал. Следы. Судя по всему – Зари и Терна. Заря оставила мальчика в зарослях свиного корня. Толково придумано.
Потом она побежала домой, и ее растерзали.
Раген выдохнул сквозь слезы. Терн очутился в надежном месте, но жар и дым, очевидно, стали нестерпимыми. После тщательного поиска Раген выяснил, где мальчонка выбрался с огорода, чтобы добежать до мусорной тележки, а оттуда рвануть на болото.
Раген напал на новый след только через час – заметил в грязи леденцы, облепленные муравьями. Терн здорово натоптал под златодревом.
– Терн! – позвал Раген, задрав голову. – Ты наверху, малыш?
Не получив ответа, он вздохнул, уцепился за ветку и подтянулся. Завтра будет крепатура.
Ямка, где ночевал Терн, нашлась легко. К ложу из примятых листьев пристала кукурузная шелуха, в которую были завернуты леденцы, а сама выемка провоняла свиным корнем.
Дальше след потерялся, и Раген несколько часов проходил по болоту, зовя Терна. Он обыскал и свалку, зная, как много времени проводили там мальчики Дамаджей, но тоже впустую.
Протрубил большой рог, возвещая сумерки, и Раген с тяжелым сердцем оседлал Ночку и помчался к Праведному дому. Если бы нашелся хоть один след мальчика после того, как он спустился со златодрева, Раген разложил бы свой круг и ждал бы всю ночь, не донесутся ли крики.
Но это лишилось смысла. Раген знал правду, какой бы горькой она ни была. Он продержался бы дольше, чем большинство других, но шестилетний мальчик – один, в открытой ночи?
Терн мертв.
Хотя болотники пренебрегали еженедельным посещением Праведного дома, у погребального костра собрался весь поселок, желая отдать дань уважения даже той семье, которая не вполне вписывалась в местное общество. Все были серьезны, но плакали, помимо Рагена и рачителя, немногие. Только Тами Тюк рыдала открыто.
Когда служба кончилась, Мейсен Тюк сплюнул:
– По крайней мере, я больше не должен этой поганой Заре восемь ракушек.
Его братья загоготали.
Раген сгреб шутника за рубаху и придержал. Хрустнуло, и изо рта Мейсена вылетели обломки зубов.
Тюки бросились на подмогу, но Раген схватил его за руку, пригнулся и перебросил через себя, превратив в снаряд, поваливший помощничков наземь.
– Вы заплатите по десять каждый Праведному дому за похороны, – прорычал Раген, – иначе – Создатель свидетель! – я позабочусь, чтобы вы больше не получили ни одного письма.
Гласная Марта подоспела мгновенно. Она встала между ними, но трудно было сказать, на чьей она стороне, потому что взирала на всех одинаково свирепо.
– Это не понадобится, вестник. – Она взглянула на братьев Тюк. – Вы слышали. Раз вы, ребята, не уважаете мертвых – ступайте домой за кошельками.
Те не двинулись с места, и Раген подумал, что гордость понудит их вступить в заведомо проигрышную схватку. Ему даже хотелось, чтобы они бросились на него. Несколько сломанных костей научат их уважать усопших и напомнят, как им повезло, что выжили.
Другие болотники бесстрастно наблюдали за сценой. С Мартой наверняка согласились не многие, но всем хватило ума не перечить вестнику, тем более уровня Рагена. От воли вестников зависели целые состояния.
Рачитель Вереск подошел к Марте, упер руки в бока и уставился на Тюков. Позади него бушевало пламя, добавляя зрелищу мрачности. Братья Мейсена дотронулись до шляп и быстро зашагали прочь. Мейсен сплюнул кровавый сгусток и махнул своему семейству, чтобы шли следом.
– Праведный дом предлагает тебе на сегодня ночлег, вестник, – сказал Вереск, когда костер догорел.
– Благодарю, рачитель, – ответил Раген. – У меня есть кувшин красийского спиртного, который я привез Релану. Ты почтишь меня, если выпьешь со мной.
Вереск закашлялся, недоверчиво глядя на крохотную чашку.
– Косит вернее, чем пинта моего лучшего эля, а на вкус что твоя огненная слюна! Такое пойло не может не угодить под запрет!
– Оно и угодило, – усмехнулся Раген. – Всем, кто им торгует, дама рубят большие пальцы, а порка положена даже тому, у кого найдут.
– Не может быть, – покачал головой Вереск. – Релан говорил, что в Красии только его и пьют.
Раген налил на второй круг, чокнулся чашечкой с рачителем, и оба выпили.
– Красия ничем не отличается от других мест, рачитель. Там есть свои праведники и свои лицемеры. В Эведжахе сказано: спиртное – грех…
– Создатель запрещает, – уточнил Вереск.
– Но это не значит, что все его слушаются. – Раген уставился в пустую чашку. – Релан рассказывал тебе, почему уехал из Красии?
Вереск кивнул:
– Тамошних воинов каждую ночь запирают в полном демонов Лабиринте, а с теми, кто убегает, обращаются как с отребьем. Релан сказал, ты предложил ему нечто лучшее и рискнул жизнью, вывезя его за ворота.
– Так и выразился? – рассмеялся Раген. – О, до известной степени это правда, но он здорово приукрасил. Я знать не знал Релана до того утра, когда выехал из Форта Красия. Проделал нелегкий путь и ехал чуть ли не дотемна, а потом выпряг лошадь и разложил переносные круги.
Он снова наполнил чашечки кузи.
– И вот я, значит, развожу костер, ставлю чайник, и вдруг из темноты выходит шарум в полном воинском облачении, с копьем и щитом. Я так перепугался, что чуть не надул в штаны. Схватился за копье, но он даже после того, как целый день провисел на тележной оси, отбил мои выпады, как будто я был молокососом и держал учебный муляж. Будь он полон сил, я бы и вовсе пропал.
Вереск принял чашку:
– И что же дальше?
Раген пожал плечами:
– Он врезал мне копьем, и я растянулся. Пользуясь случаем, мог и убить, но вместо этого опустил копье и подождал. Тут я смекнул, что он не нападал, а защищался. Этот сын Недр ни слова не понимал по-тесийски, но я неплохо освоил базарный жаргон, и мы кое-как побеседовали. Он взмолился, чтобы я взял его на север, и в итоге мы проездили на пару почти три сезона, пока он не положил глаз на вашу смазливую травницу.
– Город взорвался, когда они попросили меня поженить их, – кивнул Вереск. – Я и не стал бы, но Релан перешел ради нее в нашу веру.
– Он склонялся к этому еще до того, как мы покинули пустыню, – сказал Раген. – Релан не хотел умереть в Лабиринте, но не желал и портить отношения с Создателем. Ты ему помог. Я помню, как он плакал, когда ты осенил его знамением и окурил ладаном.
Раген поднял чашку:
– С тех пор в их домике чуть ли не каждый год случалось прибавление. А теперь он пуст.
– За Релана и семейство Дамадж, – чокнулся с ним Вереск. Выпив, он озадаченно взглянул на чашку. – На вкус напоминает…
– Корицу, – поддакнул Раген. – Но ее замечаешь, только если напьешься вдрызг.
Вереск закупорил кувшин:
– Тогда лучше чуток оставить. Мне нужно сохранить здравость рассудка и каждый час трубить в рог.
Рачители Создателя жили по Закону Споспешества, который гласил, что Праведный дом должен служить убежищем на протяжении всей ночи. В мире нашлось бы немного метчиков, способных потягаться с рачителями в могущественных начертаниях, усвоенных в их бытность послушниками. Рисовать храмовые метки было намного труднее, зато хитроумные сети становились непроницаемыми и отражали атаки подземников столь мощно, что усердный демон мог забить себя насмерть о меченую стену, ничем ей не повредив.
В помощь бегущим дорожку ко входу всю ночь освещали фонари, а двери никогда не запирались. Рачители жили скромно, красть у них было нечего.
Большой же рог звучал каждый вечер за час до заката и еще раз – на рассвете, указывая дорогу тем, кто попал в беду. И если рачитель собрался трубить всю ночь…
– Ты все еще думаешь, что Терн где-то бродит? – спросил Раген.
Вереск взглянул на часы и нетвердо поднялся:
– Когда я спросил у Релана, почему он решил изменить Эведжаху и подчиниться Канону, он вот как ответил: «Теперь мне ясно, что если власть Эверама безгранична, то даже Най существует лишь с его попущения. А значит, алагай приходят по его воле. Что это, если не наказание за наши грехи?»
Раген нахмурился:
– Прости, рачитель, но я никогда в это не верил. Сказано, что Создатель нас любит. Какая же это любовь – наслать подземников?
– Парадокс, – согласился Вереск. – Об этом веками спорили мужи поумнее, чем мы. Но и Канон, и Эведжах сходятся в том, что могущество Создателя безгранично. – Он доковылял до большого рога, чуть помедлил и облизнул губы. – Мы живем в реальном мире и поступаем исходя из того, что видим, но всегда можем молиться о чуде.
Набрав полную грудь воздуха, он дунул.
Утром Раген возобновил поиски Терна, искал его и следующий день, но тщетно. Видимо, Создатель хоть и способен на чудеса, но прижимист.
Когда наконец показались высокие стены Милна, Раген, ждавший тоскливого чувства, внезапно воспрянул духом. Да, он простился с большим миром, но этим уважил Релана. Друг ставил семью превыше всего, и чем почтить его память, как не решением покончить со скитаниями и позаботиться о родных?
Он вошел в город, глядя в будущее, а не в прошлое.
Достигнув района метчиков, где держал лавку Коб, он сделал короткую остановку перед тем, как навсегда осесть дома. Арлен полировал доспехи, когда Раген переступил порог.
– Если бы ты уделял своей девушке половину того внимания, что тратишь на доспехи, она бы кормилась с твоей руки.
Арлен с улыбкой поднял глаза:
– Вот это и называется перекладывать с больной головы на здоровую, а если нет, то я и не знаю, что тогда. У меня было бы больше времени на Мери, не присматривай я за госпожой Элиссой, пока ты в разъездах.
От упоминания имени Рагена бросило в дрожь.