Знаменитые расследования Эркюля Пуаро в одном томе (сборник) Кристи Агата

Глава 24

Рассказ Ральфа Пейтона

Для меня это был очень неприятный момент. Я с трудом смог понять, что произошло дальше, – но комната наполнилась криками и возгласами удивления. Когда я пришел в себя настолько, чтобы понимать, что же происходит вокруг, то увидел Ральфа Пейтона, держащего свою жену за руку и широко улыбающегося мне через комнату.

Пуаро тоже улыбался и в то же время красноречиво грозил мне пальцем.

– Разве я не говорил вам по крайней мере раз тридцать шесть – бесполезно пытаться что-то скрыть от Эркюля Пуаро? – требовательно спросил он. – Что в любом случае он докопается до истины? – И повернулся к остальным: – Вы помните, что однажды у нас с вами был небольшой сеанс за столом? Там нас было шесть человек. И я обвинил пятерых в том, что все они что-то скрывают от меня. Четверо из них выдали свои секреты. А вот доктор Шеппард – нет. Но у меня все равно сохранялись подозрения. В ту ночь доктор Шеппард ходил в «Три кабана» в надежде найти Ральфа Пейтона. Там он его не нашел, но ведь он мог встретить его по дороге домой? Доктор Шеппард был другом капитана Пейтона, который, по его мнению, возвращался прямо с места преступления. Он понимал, насколько серьезно все складывается для Пейтона. Может быть, он знал даже больше, чем остальная публика…

– Именно так, – сказал я уныло. – Думаю, что мне тоже пора облегчить душу. Во второй половине того дня я встретился с Ральфом Пейтоном. Сначала он отказался говорить со мной, но потом рассказал мне о своей женитьбе и о том, в какую финансовую яму попал. Как только убийство было обнаружено, я сразу понял, что, как только эти факты станут известны, подозрение непременно падет на Ральфа, а если и не на него, то на женщину, которую он любит. В ту ночь я выложил ему все это на блюдечке. Мысль о том, что он может дать показания, которые могут опорочить его жену, заставила его решиться любой ценой…

Я замолчал, а Ральф заполнил паузу.

– Исчезнуть, – очень живо произнес он. – Понимаете, Урсула рассталась со мной и вернулась в дом. Я подумал, что она могла попытаться еще раз переговорить с моим отчимом. Он уже был очень груб с нею днем. Мне пришло в голову, что он мог настолько обидеть ее – и в такой непростительной форме, – что, сама не понимая, что она делает…

Он остановился. Урсула вырвала свою руку из его и отступила на шаг.

– Ты это подумал, Ральф! Ты действительно подумал, что я могла совершить такое?!

– Давайте вернемся к заслуживающему всяческого порицания поведению доктора Шеппарда, – сухо предложил Пуаро. – Он согласился сделать все, чтобы помочь молодому человеку. Ему удалось надежно спрятать его от полиции.

– Где? – спросил Реймонд. – У себя в доме?

– Конечно, нет, – сказал сыщик. – А вы задайте себе тот же самый вопрос, который я задал себе. Если хорошему доктору надо надежно спрятать молодого человека, куда он пойдет? Место должно быть где-то неподалеку. Я подумал о Кранчестере. Гостиница? Нет. Пансионат? Тысячу раз нет. Тогда где же? А! Понял. Клиника для душевнобольных. Я проверил свою теорию. Для этого мне пришлось придумать племянника с душевным заболеванием. Я проконсультировался с мадемуазель Шеппард относительно подобных заведений, расположенных в округе. Она дала мне адреса двух недалеко от Кранчестера, куда ее брат обычно направлял своих пациентов. Я навел справки. Действительно, в одно из них сам доктор привез пациента рано утром в субботу. И в этом пациенте, который находился там под вымышленным именем, я без труда узнал капитана Ральфа Пейтона. После нескольких необходимых формальностей мне позволили забрать его. И вот вчера рано утром он появился в моем доме.

Я уныло взглянул на бельгийца и пробормотал себе под нос:

– Эксперт Кэролайн из Хоум-офис… А я и не догадывался!

– Теперь вы понимаете, почему я заговорил о сдержанности вашей рукописи, – негромко сказал Пуаро, обращаясь ко мне. – Все выглядело очень правдоподобно, пока продолжалось, но продолжалось это не слишком долго, а?

Я был слишком сконфужен, чтобы спорить.

– Доктор Шеппард вел себя как настоящий друг, – заметил Ральф. – Он не оставил меня в тяжелой ситуации и делал то, что, по его мнению, было наилучшим для меня. Теперь месье Пуаро объяснил мне, что на самом деле это не было лучшим. Мне надо было выйти вперед и ответить за все. Но в клинике нам не давали газет, и поэтому я ничего не знал о том, что происходит.

– Доктор Шеппард – образец скрытности, – сухо заметил детектив. – Но я, Пуаро, раскрыл все эти маленькие секреты. Это моя профессия.

– А теперь расскажите же нам, что произошло с вами в ту ночь, – попросил Реймонд с нетерпением.

– Да вы практически все уже знаете, – ответил Ральф. – Мне мало что осталось рассказать. Я вышел из сарая где-то в девять сорок пять и долго бродил по тропинкам, пытаясь решить, что мне делать дальше и какой выбрать путь. Должен признать, что у меня нет и намека на алиби, но я торжественно клянусь вам, что не заходил в кабинет и вообще не видел в тот день своего отчима – ни живым, ни мертвым. И что бы ни думали остальные, я хотел бы, чтобы вы мне поверили.

– Нет алиби, – повторил Реймонд. – Плохо. Я-то вам, конечно, верю, но вообще ваши дела плохи.

– Хотя все становится проще, – произнес Пуаро веселым голосом. – Гораздо проще.

Мы все уставились на него.

– Вы что, не понимаете о чем я? Правда? А ведь все очень просто – чтобы спасти капитана Пейтона, настоящий убийца должен признаться.

И он одарил нас всех радостной улыбкой.

– Да, вы не ослышались. Вы же видите, я не стал приглашать сюда инспектора Рэглана. На то есть особая причина. Я не хотел рассказывать ему все, что знаю, – по крайней мере, не сегодня.

Бельгиец подался вперед, и внезапно его тон и внешний вид полностью изменились. Неожиданно он стал опасен.

– Я, который с вами сейчас говорит, – я знаю, что убийца Роджера Экройда находится в этой комнате. И я обращаюсь прямо к нему: Завтра я сообщу всю правду инспектору Рэглану. Вы меня понимаете?

Наступила напряженная пауза. Ее прервала старая бретонка, которая вошла с телеграммой на серебряном подносе. Пуаро вскрыл ее.

Резкий голос майора Бланта заполнил комнату:

– Вы говорите, что убийца среди нас? И что, вы знаете, кто это?

Пуаро прочитал телеграмму и смял ее в руке.

– Теперь – знаю.

И он погладил смятый комок бумаги.

– А это что? – резко спросил Реймонд.

– Телеграмма. С борта теплохода, который плывет в сторону Соединенных Штатов.

В мертвой тишине, которая повисла в комнате, Пуаро встал и поклонился.

– Messieurs et Mesdames[157], эта моя встреча с вами закончена. Запомните – завтра утром инспектор Рэглан узнает всю правду.

Глава 25

Вся правда…

Незаметным жестом Пуаро предложил мне задержаться. Я повиновался и, подойдя к камину, стал задумчиво переворачивать крупные поленья носком ботинка.

Я был озадачен. Впервые я совершенно не мог понять, чего добивается Пуаро. В какой-то момент мне показалось, что сцена, которую я только что наблюдал, была просто напыщенным действом, во время которого детектив, как он это сам называл, «ломал комедию», стараясь придать себе побольше значимости. Однако, вопреки своим ощущениям, я был вынужден поверить в реальность происходящего, за которой что-то скрывалось.

В его словах действительно звучали угроза и определенная неоспоримая уверенность.

Когда дверь закрылась за последним из гостей, сыщик тоже подошел к огню.

– Ну что ж, друг мой, – негромко проговорил он, – что вы обо всем этом думаете?

– Не знаю, что и думать, – честно ответил я. – В чем был смысл всего этого? Почему нельзя было отправиться прямо к инспектору Рэглану и не рассказать ему всю правду, вместо того чтобы предупреждать преступника таким изысканным способом?

Пуаро сел, вытащил портсигар со своими крохотными русскими папиросками и какое-то время курил в полном молчании.

– А вы попробуйте пошевелить вашими серыми клеточками, – произнес он наконец. – Ведь я ничего не делаю без причины.

Несколько мгновений я колебался, а потом медленно произнес:

– Первое, что мне пришло в голову, – это то, что вы сами не знаете имени убийцы, но уверены в том, что он один из тех людей, которые были здесь сегодня вечером. Поэтому вы решили просто вырвать у преступника его признание.

Пуаро одобрительно кивнул.

– Неплохая идея, но не соответствует действительности.

– Потом я подумал, что, заставив его поверить в то, что вы все знаете, вы хотите вывести его на чистую воду и, может быть, заставить как-то проявить себя, причем необязательно сделав признание. Он ведь может попытаться заставить вас замолчать, как заставил замолчать мистера Экройда, – прежде чем вы выполните свою угрозу завтра утром.

– Ловушка, в которой я сам выступаю в качестве приманки! Merci, mon ami[158], но для этого я недостаточно храбр.

– Тогда я отказываюсь вас понимать. Ведь, предупредив таким образом преступника, вы рискуете, что он просто исчезнет.

Пуаро покачал головой и мрачно произнес:

– Он не может исчезнуть. У него есть только один путь, и этот путь не ведет к свободе.

– И вы действительно верите, что один из людей, которые были здесь сегодня вечером, совершил убийство? – спросил я с недоверием.

– Да, мой друг.

– И кто же это?

На несколько минут в комнате повисла тишина. Потом Пуаро бросил окурок в камин и заговорил негромким, задумчивым голосом:

– Я проведу вас той же дорогой, по которой прошел сам. Вы будете следовать за мною шаг за шагом и увидите, что все факты однозначно указывают только на одного человека. Так вот, начнем с того, что мое внимание привлекли два факта и некоторое временное несоответствие. Первый факт – это телефонный звонок. Если Ральф Пейтон действительно убийца, телефонный звонок становится бессмысленным и абсурдным. Поэтому я сказал сам себе – Ральф не убийца.

Для себя я решил, что звонок не мог быть сделан никем из живущих в доме, и в то же время был твердо уверен, что убийство совершил кто-то из присутствовавших тем вечером в «Фернли» и что только среди них я должен искать убийцу. Поэтому я решил, что звонить должен был сообщник преступника. Подобный вывод мне не очень понравился, но я оставил его до поры до времени.

Потом я попытался проанализировать мотивы для этого звонка. Это было сложно, потому что догадаться о них я мог только по результату. А результат был следующий – убийство было обнаружено в ту же ночь вместо следующего утра, что, вероятно, и случилось бы, не будь этого звонка. С этим вы согласны?

– Да-а-а, – согласился я. – Конечно. Все так. После того как мистер Экройд дал указание его не беспокоить, маловероятно, чтобы в кабинет кто-нибудь вошел.

– Trs bien[159]. Кое-что начинает проясняться, не так ли? Но ответ все еще покрыт мраком неизвестности. Какой смысл в том, чтобы убийство было обнаружено в тот же вечер, а не на следующее утро? Единственное, что пришло мне в голову, – это то, что убийца, зная, когда будет обнаружено убийство, мог оказаться на месте преступления как раз в тот момент, когда будут взламывать дверь. Или на худой момент сразу же после этого. Теперь мы переходим ко второму факту – к отодвинутому от стены креслу. Инспектор Рэглан не обратил на это никакого внимания. Я, напротив, считал, что это очень важный момент.

В вашем манускрипте вы нарисовали очень аккуратный план кабинета. Если он есть у вас с собою, то вы увидите, что, если поставить его на то место, которое указал Паркер, кресло оказывается на прямой линии между окном и дверью.

– Окном! – быстро повторил я.

– Вижу, что вы подумали о том же, о чем и я. Я решил, что кресло было выдвинуто на это место, чтобы скрыть что-то связанное с окном. Но вскоре отказался от этой идеи, потому что кресло, хотя и большое, дедовское, с высокой спинкой, почти не закрывало окна. Только ту часть, что находилась между полом и оконной рамой. А теперь вспомните, mon ami, что прямо перед окном стоял столик с книгами и журналами. Отодвинутое же кресло полностью его скрывало. Вот тогда-то я и почувствовал, что стою на верном пути.

Давайте представим, что на столике лежало что-то, что не предназначалось для посторонних глаз. Что-то, что поставил туда убийца. И тем не менее у меня не было никаких идей по поводу того, что же это могло быть. Но кое-что я об этом предмете уже знал. Например, то, что убийца не смог захватить его с собой сразу после того, как совершил убийство. В то же время для него было жизненно важно убрать этот предмет как можно скорее после того, как труп обнаружат. Итак: телефонный звонок и возможность для убийцы оказаться на месте преступления в тот момент, когда тело будет обнаружено.

До прибытия полиции на месте преступления побывали четыре человека: вы, Паркер, майор Блант и мистер Реймонд. Паркера я сразу же исключил – при любом раскладе он вошел бы в кабинет одним из первых. Кроме того, именно Паркер рассказал мне о выдвинутом кресле. Таким образом, к убийству дворецкий отношения не имел (но я все еще считал, что он мог шантажировать миссис Феррарс). Реймонд и Блант оставались под подозрением, потому что если б тело было найдено ранним утром, то они вполне могли бы появиться слишком поздно для того, чтобы убрать объект с маленького столика.

Так что же это могло быть? Вы слышали, что я говорил сегодня по поводу обрывка разговора, который услышал Реймонд? Как только я услышал о посещении «Фернли» представителем диктофонной компании, мысль об этой машине уже не покидала меня. Вы слышали, что я сказал здесь менее чем полчаса назад? Они все согласились с моей теорией, но ни один из них не обратил внимания на один очень важный момент: если в тот вечер мистер Экройд пользовался диктофоном, то почему его не обнаружили в кабинете?

– Мне это в голову не пришло, – признался я.

– Мы знаем, что мистер Экройд приобрел диктофон, но аппарат не нашли среди его вещей. Так что если что-то было убрано со стола, то почему это не мог быть диктофон? Для того чтобы это сделать, надо было преодолеть некоторые трудности. Конечно, всеобщее внимание было приковано к мертвому телу. Думаю, что любой мог незаметно подойти к столику. Но диктофон – вещь не маленькая, его нельзя просто опустить в карман[160]. Должна быть какая-то емкость, в которую его можно было бы поместить.

Вы видите, к чему я веду? Фигура убийцы приобретает очертания. Человек, который немедленно оказался на месте преступления, но которого там могло и не быть, если бы преступление было обнаружено на следующее утро. Человек, у которого в руках была определенная емкость, в которую мог бы поместиться диктофон…

Тут я прервал бельгийца:

– А зачем надо было убирать диктофон? Какой в этом смысл?

– Вы прямо как мистер Реймонд. Вы свято верите в то, что слова, которые были услышаны в полдесятого, были словами, которые мистер Экройд наговаривал на диктофон. Но задумайтесь на минуту над этим удобным прибором. Вы ведь можете на него что-то надиктовать? А позже секретарь или машинистка включает его – и опять слышит ваш голос…

– Вы хотите сказать… – У меня перехватило дыхание.

Пуаро утврдительно кивнул.

– Именно это я и хочу сказать. В полдесятого мистер Экройд был уже мертв. Говорил диктофон – а не человек.

– Но включил его убийца. Значит, он в эту минуту должен был быть в кабинете.

– Возможно. Но не стоит исключать возможность того, что было использовано какое-то механическое приспособление, что-то вроде таймера или простого будильника. Правда, в этом случае мы должны добавить еще два штриха к портрету нашего воображаемого убийцы: это должен быть кто-то, кто знал о том, что убитый купил диктофон, и это должен быть человек, имеющий определенные технические навыки.

До всего этого я дошел своим умом, но потом мне надо было решить вопрос со следами, которые виднелись на подоконнике. У меня было три возможных варианта. Первый: это действительно были следы Ральфа Пейтона. Он мог быть в «Фернли», залезть через окно в кабинет и обнаружить своего отчима мертвым. Это первая гипотеза. Второй вариант: существовала вероятность, что следы оставлены кем-то, у кого туфли были с такими же подошвами, как у Пейтона. Но у жителей дома туфли с подошвами, сделанными из натурального каучука, и я не верю в то, что по чистой случайности у кого-то со стороны могли оказаться такие же туфли, как у капитана. Как мы помним из рассказа официантки в «Собаке и свистке», ботинки Чарльза Кента «буквально сваливались у него с ног». Третий вариант: эти следы были оставлены намеренно, чтобы бросить тень на Ральфа Пейтона. Чтобы проверить последнюю теорию, мне надо было проверить некоторые факты. Одну пару туфель Пейтона забрала из «Дикого кабана» полиция. Они были абсолютно чистыми, потому что в тот вечер их не носил ни Ральф, ни кто-нибудь еще. По мнению полиции, Ральф в тот вечер носил вторую пару точно таких же туфель. Действительно, как я выяснил, у него их было две пары. Если моя теория правильна, то в тот вечер убийце надо было носить вторую пару Ральфа, а самому Ральфу – третью похожую пару! Я с трудом мог поверить, что он привез с собой три пары абсолютно одинаковых туфель – скорее всего, его третья пара была ботинками. Я попросил вашу сестру провести небольшое расследование по этому поводу, сделав упор на цвет обуви, для того – и я это открыто признаю, – чтобы скрыть истинную причину моей заинтересованности.

Вы знаете результат ее изысканий. С собою у Ральфа Пейтона была пара ботинок. Первый вопрос, который я ему задал вчера утром, когда он появился у меня в доме, был вопрос, какая обувь была на нем в ту трагическую ночь. Он немедленно ответил, что ботинки – он все еще был в них, потому что сменить их ему было не на что.

Так мы сделали еще один шаг в направлении нашего убийцы – человека, который имел возможность взять в тот день туфли из комнаты капитана в «Трех кабанах».

Пуаро помолчал, а потом сказал, слегка повысив голос:

– И еще одно – убийцей должен быть человек, у которого была возможность похитить из витрины кинжал. Мне могут возразить, что это легко мог сделать любой из живущих в доме, но я напомню вам, что Флора Экройд была абсолютно уверена, что кинжала уже не было в тот момент, когда она рассматривала витрину.

Опять наступила пауза.

– А теперь давайте подведем итог, когда нам все стало ясно. Человек, который в тот день был в «Трех кабанах». Человек, который знал Экройда настолько хорошо, что тот рассказал ему о покупке диктофона. Человек с жилкой изобретателя, у которого была возможность вытащить кинжал из витрины до того, как в комнате появилась Флора. Человек у которого была с собой емкость достаточная, чтобы спрятать в ней диктофон – например, черный саквояж, – и который находился в кабинете один, пока Паркер звонил по телефону в полицию. То есть – доктор Шеппард!

Глава 26

…И ничего, кроме правды

На пару минут в комнате повисла мертвая тишина, а потом я расхохотался и сказал:

– Вы сошли с ума.

– Нет, – безмятежно ответил Пуаро. – Я не сумасшедший. Мое внимание к вам – еще в самом начале – привлекло некоторое временное несоответствие.

– Временное несоответствие? – переспросил я, слегка озадаченный.

– Ну конечно. Вы же помните, что все – и вы в том числе – согласились, что от сторожки до дома можно дойти за пять минут или даже быстрее, если вы срежете путь к террасе. Вы вышли из дома без десяти девять – и это подтвердили и вы сами, и Паркер, – однако незнакомца у въездных ворот встретили только в девять часов. Ночь была довольно прохладная – в такую ночь не будешь наслаждаться неторопливой прогулкой; тогда почему вам понадобилось десять минут на пятиминутную прогулку? Все время я помнил, что у нас были только ваши показания относительно того, что окно в кабинет было заперто. Экройд попросил закрыть его, но он не стал это проверять. А что, если окно в кабинет осталось открытым? Хватило бы вам времени за эти десять минут обежать дом кругом, поменять обувь, забраться в окно, убить Экройда и быть около ворот в девять часов? Я решил, что нет, потому что, скорее всего, очень нервничавший в ту ночь Экройд услышал бы, как вы забираетесь в окно, и оказал бы вам сопротивление. А если предположить, что вы убили Экройда до своего ухода, тогда, когда стояли рядом с его креслом? В этом случае вы вышли через переднюю дверь, добежали до сарая, взяли туфли Ральфа Пейтона из сумки, которую принесли с собою, забрались в кабинет, закрыли дверь изнутри, вернулись в сарай, надели свою обувь и бросились к воротам. (Я проделал все это вчера, когда вы общались с миссис Экройд, на что у меня ушло ровно десять минут.) А потом домой – и вот вам железное алиби: ведь диктофон вы поставили на 9.30.

– Мой дорогой Пуаро, – мой голос показался мне странным и слишком напряженным, – вы слишком долго занимаетесь этим случаем. Что, ради всего святого, давала мне смерть Экройда?

– Гарантию безопасности. Ведь это вы шантажировали миссис Феррарс. Кто лучше лечащего врача мог знать причину смерти мистера Феррарса? Когда вы говорили со мною в саду в тот первый день, вы упомянули наследство, которое якобы получили около года назад. Я не смог найти никаких следов этого завещания. Вам просто надо было каким-то образом объяснить появление двадцати тысяч, заплаченных вам миссис Феррарс. Большую часть из них вы истратили на различные спекуляции – а потом перегнули палку, и миссис Феррарс избавилась от вас совершенно неожиданным образом. Если б мистер Экройд узнал правду, он был бы совершенно беспощаден – и уничтожил бы вас раз и навсегда.

– А как же телефонный звонок? – спросил я, стараясь взять себя в руки. – Наверняка у вас и для него есть правдоподобное объяснение.

– Признаюсь вам, что это было самым сложным для меня барьером, когда я узнал, что звонили вам именно со станции Кингс-Эббот. Сначала я подумал, что вы просто выдумали эту историю. Сама по себе идея была почти гениальна. Вам ведь надо было придумать объяснение своему появлению в «Фернли» перед тем, как было обнаружено тело, для того чтобы получить возможность убрать диктофон, от которого зависело ваше алиби. Я с трудом понимал, как это можно было сделать, когда пришел к вашей сестре в тот первый день, и спросил ее о пациентах, которые были у вас в пятницу. В тот момент я даже и не думал о мисс Рассел. То, что она тоже посетила вас, было удачным совпадением, так как это отвлекло вас от истинного смысла моих вопросов. И я нашел то, что искал. Среди ваших пациентов в то утро был стюард с американского лайнера. Кто, кроме него, мог уезжать на поезде в Ливерпуль в тот вечер? А потом он уже будет в море и далеко от всего происходящего. Я заметил, что «Орион» отплыл в субботу, и, выяснив имя стюарда, послал ему телеграмму с всего одним вопросом. Вы видели, как я только что получил его ответ. – Он протянул мне телеграмму следующего содержания:

Совершенно верно. Доктор Шеппард попросил меня оставить записку в доме одного пациента и позвонить ему по поводу ответа с железнодорожной станции. Содержание звонка было следующим: «Ответа не будет».

– Здорово придумано, – заметил Пуаро. – И звонок был абсолютно реальный. Ваша сестра видела, как вы на него ответили. Но то, о чемвы говорили, подтверждалось словами только одного человека – вашими собственными!

Зевнув, я произнес:

– Все это чрезвычайно интересно, но вряд ли может быть отнесено к реальным событиям.

– Вы думаете, нет? Не забывайте, что я сказал сегодня вечером, – завтра утром инспектор Рэглан узнает всю правду. Но, ради вашей доброй сестры, я готов дать вам шанс на другой выход. Вы меня понимаете? С капитана Пейтона должны быть сняты все подозрения – a va sans dire[161]. Я предлагаю вам закончить вашу чрезвычайно интересную рукопись – но, прошу вас, не будьте в ней так сдержанны относительно вашего собственного участия в этом деле.

– Да вы просто фонтанируете разными предложениями, – заметил я. – Вы уверены, что закончили?

– Сейчас, когда вы об этом заговорили, я вспомнил, что есть еще кое-что. С вашей стороны будет крайне неумно попытаться заставить меня замолчать так, как вы это уже проделали с месье Экройдом. Такие вещи с Эркюлем Пуаро не проходят, вы меня понимаете?

– Мой дорогой Пуаро, – сказал я, слегка улыбнувшись. – Я могу быть кем угодно, но я далеко не дурак. – Я встал и сказал, подавив зевок: – Ну что же, мне пора домой. Благодарю вас за этот очень познавательный и интересный вечер.

Пуаро тоже встал и поклонился мне с его обычной вежливостью, когда я выходил из комнаты.

Глава 27

Апология[162]

Пять утра, и я очень устал, но задачу свою выполнил. Рука ноет от писанины.

Странное завершение рукописи. Я думал когда-нибудь опубликовать ее как историю об одном из провалов Пуаро! Удивительно, как иногда поворачивается к нам судьба…

С того момента, когда я увидел Ральфа Пейтона и миссис Феррарс, идущих вместе, меня не покидало ощущение приближающейся катастрофы. Тогда я подумал, что она сознается ему во всем – как оказалось, я жестоко ошибался, но эта мысль не покидала меня даже тогда, когда я вошел в кабинет Экройда и он рассказал мне всю правду.

Бедный старина Экройд… Я очень рад, что дал ему шанс. Я ведь умолял его прочитать письмо. Хотя, если честно, разве я подсознательно не рассчитывал на то, что, заставляя его, получу обратный результат и эта тупая башка никогда его не прочитает? То, как он нервничал в ту ночь, очень интересно с точки зрения психологии. Он чувствовал, что опасность где-то рядом. Но ему не пришло в голову заподозрить меня.

Кинжал появился позднее. Сначала я захватил с собой одно очень удобное оружие, но, увидев в витрине кинжал, подумал, что гораздо лучше будет использовать предмет, который со мной никак не связан.

Мне кажется, что я все время хотел убить его. Как только я услышал о смерти миссис Феррарс, мне в голову запала мысль, что перед смертью она все ему рассказала. Когда я встретил его на улице и увидел, как он возбужден, то решил, что ему все известно, а он просто не может в это поверить и хочет дать мне шанс объясниться.

Поэтому, вернувшись домой, я принял меры предосторожности. Если проблема была каким-то образом связана с Ральфом, то это все равно не помешало бы. Два дня назад он дал мне диктофон, чтобы я посмотрел его. Там была какая-то незначительная поломка, и я уговорил его доверить прибор мне, вместо того чтобы посылать его на фирму. Я сделал то, что мне было надо, и в тот вечер взял его с собой.

Я доволен собою как писателем. Что может быть изящнее такого, например, абзаца:

Письмо было доставлено без двадцати девять. А без десяти девять, когда я уже покидал «Фернли», оно все еще оставалось непрочитанным. Положив руку на ручку двери, я остановился и оглянулся, чтобы проверить, не оставил ли что-нибудь недоделанным. Но ничего вспомнить так и не смог и, покачав головой, вышел и закрыл за собою дверь.

Как видите, все написанное – чистая правда. Но представьте себе, если б я поставил многоточие после первой фразы! Не возник ли бы тогда у читателя вопрос, а что мы делали в эти десять минут?

Когда я от двери осмотрел кабинет, я был совершенно удовлетворен. Все было учтено. Диктофон лежал на столике возле окна, настроенный так, чтобы заработать в 9.30 (сделанный мною маленький приборчик был довольно изящен – основанный на принципе будильника), а кресло было подвинуто таким образом, чтобы диктофон нельзя было увидеть от двери.

Должен признаться, что встреча с Паркером прямо у двери потрясла меня. И я тщательно зафиксировал этот факт.

А потом, когда тело было обнаружено, я послал дворецкого звонить в полицию – как идеально я подобрал слова: я сделал то немногое, что мне оставалось! А ведь практически ничего делать и не надо было – просто запихнуть диктофон в саквояж и поставить кресло на его всегдашнее место. Я не мог себе представить, что Паркер обратит на кресло внимание. По логике вещей, он должен был быть настолько занят телом, что не мог заметить ничего вокруг. Не учел комплекс вышколенного слуги…

Я хотел бы заранее знать, что Флора скажет, что видела своего дядю живым и здоровым в 9.45. Ее заявление озадачило меня больше, чем я могу об этом сказать. И вообще на протяжении всего расследования появлялись факты, которые ставили меня в тупик. Казалось, что к этому преступлению приложили руку абсолютно все.

Но больше всего меня беспокоила Кэролайн. Я все время боялся, что она догадается. Любопытно, как в тот день она говорила о моей «слабости»…

Что ж, правды она так никогда и не узнает. Как сказал Пуаро, у меня еще есть выход…

Я могу ему верить. Они с инспектором Рэгланом как-нибудь разберутся с этим вопросом. Я бы не хотел, чтобы Кэролайн знала. Она любит меня, и потом, она гордая женщина… Моя смерть будет для нее большим горем, но горе со временем проходит…

Когда я закончу писать, то положу рукопись в конверт и адресую его Пуаро.

А потом – что будет потом? Веронал? В этом есть даже что-то символическое. Хотя я не считаю себя виноватым в смерти миссис Феррарс. Она была прямым результатом ее собственных действий. Мне ее совсем не жалко.

Так же, как мне не жалко себя.

Пусть будет веронал.

Я бы только хотел, чтобы Пуаро никогда не уходил на покой и не приезжал сюда, к нам, выращивать кабачки.