Эпоха мертворожденных. Украина в крови Бобров Глеб

Даже не глядя на результаты, развернул спарку и врезал по минометам – благо все расстояния дальномером заранее пробиты и «двести шестьдесят метров» до той полынной проплешины у меня в памяти на заветной полочке схоронены. Сверху вниз да неполных триста дистанции – для «Шмеля» то, что доктор прописал. Кроваво-красным светлячком граната метнулась к батарее, и та каракатицей, накрывшись дымной тенью, тут же смолкла.

Теперь – только время!

Пот заливал глаза. Ну, это мы еще двадцать лет назад прохавали: лоб ночью автомобильной фарой светит. Лучше под шапочкой пропотеть, зато мозги на спину ненароком не обронишь. Железа на мне с избытком, да и у самого хорошо за сотку живого веса. Не стайер, одним словом.

Где-то сзади и с боков густо стреляли. Вновь стали рваться мины, но намного дальше, в глубину. По звуку не поймешь, достают наших или нет. Иногда поверху проходили пулеметные трассы. Главное, чтобы никому не напороться, если сбоку подвалит подкрепление. Хотя и маловероятно. Гостям догнать мою группу можно только по тропе. В обход далеко не уйдешь – там днем черт ногу сломит, что уж за ночь говорить.

Выскочил на поляну с сердцем в глотке. На подходе сквозь рев прокуренных легких и свист вылетавших со всех дыр слюны и соплей услышал окрик:

– Кто?!

– Деркул!

Прошел шагом мимо перепуганного Антона и ввалился в поворот. Передерий потерянно сидел у тропы. На мой немой вопрос он поднял уползавший в жирный куст моток зажатой в руке проволоки. Жихарь склонился над одним из бойцов. Внизу белели пятнистые бинты перевязываемого пулеметчика. Юра, посмотрев на землю за плечом и на меня, отрицательно качнул головой.

Там лежал Дзюба…

Сиплое, короткое, прерывистое дыхание через открытый рот. Голова запрокинута. Мелко сучащие, подрагивающие руки. Молочно отсвечивающее, мокрое от пота лицо. На месте таза намотан огромный узел бинтов, какого-то тряпья и плащ-палатки. Упершись под самый лоб, глаза устремились в будущее, которого у него больше не было. Только прошлое…

Вот так. Мотался братишка на «уазике» и на своих двоих из «Душманбе» на погранзаставу и назад, мимо «вовчиков» и «юрчиков»,[43] афганских духов и местных наркокурьеров, продажных мусоров и оскотинившихся партейцев, новоявленных баев и прочих тварей. Все видел, всего хапнул – полными горстями дерьма: и под пулями полежал, и по минам поездил, и пацанов потаскал. И вот тут, на пороге собственного дома, догнала… забрала Косая свое, что давно ей причиталось.

Подняв глаза, я рявкнул в сторону тропы:

– Какого хера вы, блядь, сидели?! Ракета – для кого была?!

Кто-то придушенно прошептал:

– Дзюба ленту свежую добить хотел, а «ПК» уже снялся, и выходил…

– Да не вышел, смотрю! – Ладно, что орать-то. Толку? – Антон! – Когда тот появился, продолжил: – Передерий! Заканчивай и вперед, никого не ждешь. Место встречи – по плану. Кузнецов! Винтовку и два магазина – сюда! Схватил «ПК». Бугай! Твой – «АГС». Полностью. Оба помогаете расчету с раненым. Дзюба, Жихарев остаются со мной… Выполнять! Бегом!

Мужики, дернувшись от окрика, за несколько секунд загрузились и ушли. Следом, опустив голову, прошел Дед.

Жихарев поднялся:

– Иди, командир. Догоню…

Он стоял прямо передо мной и был готов, тут даже и сомнений не возникало. В листве над головой чирикали латунные птички. Ожившая батарея лихорадочно укладывала мины на сто метров ближе и левее, чем следовало. Примерно в ту же степь глушил и пулемет. Решили, что мы будем уходить в Белогоровку, вероятно, их ввел в заблуждение разгоревшийся там бой. Может, просто отсекали от села, а следом за нами по тропе с горящим взором летит «на добивание» десяток «охочих».[44] Сейчас как-то все равно, что у них в голове. Самим бы разобраться.

– Юра! Я своего на такое одного не оставлю… – Он поднял руку, но я не дал сказать: – И мне пофиг, что ты по этому поводу думаешь. Или – вместе, или – догоняй народ. Базара – не будет…

Глаз я так и не поднял. Сейчас не время в гляделки играть. Еще пара слов, и кто-то из нас свалится возле Дзюбы. Без командиров – лягут остальные. Но и уступить – нельзя. Лучше сразу – ствол в пасть и застрелиться к херам собачьим.

Непонятно передернув плечами, он тихо ответил:

– Подержи голову…

Старлей встал на колено и потянулся к ноге. Опустившись, я зажал виски Олежки меж ладонями. Жихарев вытащил нож, аккуратно ввел лезвие плашмя в рот и мощным, быстрым ударом в торец рукояти – как в долото – вогнал его под углом к затылку. Тело на миг вздрогнуло, выгнулось дугой и обмякло.

Я встал и поднял за кронштейн винтовку. Юра, не без усилия вырвав финку, порылся в карманах Дзюбы, нашел какие-то документы, спрятал и, не глядя на меня, двинулся по тропе.

Вышли к стоянке. Посмотрел… Народ понуро встал навстречу. Одному перевязывали плечо и ногу. Двое стояли со светящимися в темноте бинтами. Еще боец, с белой головой, сидел чуть дальше возле плащ-палатки с пулеметчиком. Зашибись! Один – убит и позорно брошен. Пара на руках, третий – не поймешь, двое – поцарапаны. Треть группы! Повоевали, бля…

Никольский подошел ко мне и, дружески положив руку на плечо, сказал:

– Кириллыч. Брат. Что сделаешь?! Не выполнил приказ – попал…

Я поднял глаза:

– Матери его расскажешь, хорошо?

Борек отшатнулся.

Слева горела Белогоровка. На окраине мощно полыхала БМП. Вторая, трофимовская, тоже огненным фонтаном пылала справа – на половине дороги между нами и станцией. Связи не было ни с кем.

Впереди занимались окраины города.

Так начался штурм Лисичанска.

При переезде трассы, меня встряхнул и выдрал из полудремы свистящий прямо в ухо шепот перегнувшегося через борт Передерия:

– Аркадьич, Аркадьич! Смотри! – Чуть дальше въезда во двор шахтоуправления, на тропинке под заборчиком, тихо пристроилось несколько гусеничных и колесных машин с массивным навесным оборудованием. В темноте особо не разобрать, но, видимо, какая-то специализированная техника. Судя по восторженным интонациям, фанат Денатуратыч свое родное увидел.

– Дед! Залезь, на хрен, в кузов – свалишься сейчас! – Он что-то еще успел быстро протараторить, но я уже занялся Педаликом.

– Ты, сучонок! Почему не разбудил?

– Так ведь… Не спали вы!

Еще два раза крутанув рулем и поддав газу, он мягко притормозил возле отшатнувшейся от машины группы людей. Ума не приложу, как наш водила так быстро ездит без света в темноте, при этом до сих пор никого не задавив.

– Не спали… Машину за угол – ждешь команды. И не тупи, понял!

Согласно кивнув головой и наверняка постанывая про себя: «Ну, вот, снова – ни за что!», Жук по-кошачьи вырулил меж двух грузовиков и тут же растаял вместе с «газоном» в ночном мраке.

Пока подошел «КамАЗ» с Жихарем, в меня энцефалитным клещом снова вцепился Грыгорыч:

– Командир, ты видел?! Ну, скажи – видел?!

Понятно, сам – не отвяжется. Надо было коньяком поделиться, да вот только стремное это дело – с Денатуратычем.

– Дед, что я должен был увидеть такого? Стоят машины, три штуки. Твои машины, саперные. Что дальше?

– Не саперные, а инженерные… ладно. Это универсальные минные заградители. Новые! Самые крутые! Механизированная постановка минных полей… каких хочешь – полей… – Он смотрел на меня так, как будто, повтори я это заклинание вслух, вода в соседней луже тут же превратилась бы в мерцающий лунным сиянием вермут.

– И что? – Вот уж умеет томить…

Бывший инструктор-подрывник, наклонив голову набок, скроил недовольную рожу и, невольно копируя интонации моей математички из давно закрытой восьмилетки, раздельно произнес:

– У нас нет, никогда не было и быть не может этой техники… Никогда – понимаешь? Это – россияне!

Понял – теория заговора. «Паранойя безжалостно косила наши ряды»!

– Григорьевич, дорогой! Все полезное, что мне суждено узнать, я узнаю в штабе, а что меня не касается, пусть стоит там, где поставили. И руками не мацать, а то поженят. Лады?! – Развернувшись, позвал взводного: – Юра, Передерий сидит у Педали в «шестьдесят шестом». До команды из кабины не выходит. Проследи, будь добр.

Дед озабоченно нахмурил брови и, подчинившись, успел по дороге от души прогрузить Жихаря. Зато не из обидчивых – радует.

Осмотрелся. Рядом с входом в бункер курило несколько офицеров полка Колодия. По батальону их не помню. Новые… Чуть дальше у входа раздавалось виноватое бухтение самого Богданыча да звенящий от негодования голосок моей старой подруги. Ну, ты попал, батя! Эта пердлявочка из кого хочешь душу выймет. Такую мозголюбку-затейницу еще поискать!

Закинув автомат за спину, двинул на звук. Впереди у стены маячило несколько машин. Вначале узнал «БРДМ»[45] Стаса. Он-то что тут делает? Дальше – больше: две КШМки в песочном камуфляже я видел и раньше… плюс несколько БМП сопровождения и блатной, бронированный джип. Нормально! Либо Шурпалыч весь штаб в пампасы вывез, либо он – с командующим. Попадалово… Понятно, откуда эту суку ветром надуло. Ничего, родная, я тебе сейчас вечеринку обломаю…

– Катька, твою мать, – сто лет тебя не видел!

Шипение сменилось возмущенным молчанием. Недавно принявший полк Буслаева Колода, не сдержавшись, чуток громче, чем следовало, перевел дух. Маленькая, ладно скроенная женщина с изящной фигуркой, гневно отвернувшись от меня, вновь задрала симпатичную востренькую мордочку куницы, готовясь вцепиться в добрые, домиком, глаза бывшего комбата. Ага, щаз-з-з!

– Не понял?! Ты че, жаба, – не рада меня видеть, а?! – чуток металла в голосе и ноток праведного недоумения… – Или: ушел с должности – забыла, как звать?

Тут она не выдержала:

– Кирилл Аркадьевич! Я – Екатерина Романовна, если вам удобнее по имени… – Могу поспорить – лиловыми пятнами пошла. Девчонка напряглась, ее сразу очень правдоподобно передернуло… – И еще! У меня нет времени на ваши дурацкие шуточки. Я – работаю!

– Я заметил… это мы тут дрочим!

Красавочка еще раз дрогнула всем корпусом, точно зная, что на меня это не действует. В образе, видно… Ощущая кожей глумливые улыбки со всех сторон, она, продирая бумагу в заветной черной тетрадочке отложенной мести, навела напротив моей фамилии не иначе как сотый жирный крестик, задрала голову на свои полные метр шестьдесят «с каблуками» и гордо, с прямой спиной процокала стальными набойками вниз по кафельной лестнице бывшего банно-прачечного комплекса.

– Кать, ну шо ты как девочка, честное слово! Я ж – шучу… Да дай хоть за сиськи подержаться! – последние слова улетели в темный зев подвала. Ледяное могильное молчание было ответом, а ржание чуть ли не в голос за спиной – всеобщим народным одобрением.

– От бисова дытына, як кынулася… вжэ нэ знав куды подитысь! – Перекомандовавший за свои пятьдесят с гаком всем на свете Колодий явно не был готов к такому наезду. Просто не знал, старый, на что напоролся! Это дите, которому еще тридцати нет, таких, как ты, батя, на завтрак жрет и после – не отрыгивает.

От машин штаба отделилась расслабленная фигура Дёмы. Подошел, обнялись. Начальник охраны Кравеца хитро посмотрел на меня и как бы невзначай в потоке общего трепа обронил:

– Ты Катьку особо не щеми… – И, не договаривая, приподняв бровь, добавил: – А ведь хороша стервочка, скажи!

Да понял я… понял! С другой стороны, он мог бы и не намекать: ему-то какое дело до того, кто и почему шефову прошмандовку угомонил.

– Нормально, брат. – Я благодарно хлопнул его по плечу и пошел навстречу выходящему из подземелья Стасу.

– Это кто тут сотрудников аппарата гоняет? – В суровом начальственном рыке сквозили неприкрытые смешинки. Богданыч не понял и вытянулся по струнке. Пока мы хлопали друг дружку по спинам, он так и стоял, покорно ожидая продолжения «вливания». Ненароком оттаскивая Стаса в сторону, я быстро прошептал:

– При всем уважении… Если эта курва еще раз позволит в присутствии подчиненных отвязаться на пофиг-кого из боевых офицеров, пойдет ко мне в отряд. Как раз будет, где пацанам писюны отмыть.

– Отвали со своими бабами, окей. Разберусь… – при всей вальяжности, сказал негромко и в сторону – только для меня. Не повезло Катьке.

– Что там?

– Там – круто. Опанасенко, Буслаев и Сам. Покурите с Колодием полчасика. Вы – последние.

– Будет весело?

– Очень! Только уговор – с порога матом не орать. Договорились?

– Посмотрим…

– Нечего смотреть.

Пока суд да дело, вернулся к взволнованному полкачу – приобняв за необхватную талию, увлек за собой на поваленный взрывом ствол акации.

– Ну, что, Богданыч, пошли загорать. Наш номер – восемь, помрем – не спросят.

– И звидкиль цэ у вас, добродию, такый гарный коньяк? – даже не поведя носом, вдруг оживился новоиспеченный командор.

– Ну, Богданыч, у тебя – нюх! Не проведешь… – сам призывно махнул рукой Жихареву… – Ты, батя, лучше расскажи, на кой тебе с этой цацкой цепляться? – Протянул руку, взял у понятливого Юры флягу и передал Колодию.

Тот неторопливо, оценивая литраж, встряхнул, сделал пару смачных глотков, оторвавшись, потряс, как бы взвешивая остаток, еще раз приложился – по-скромному – и передал оставшиеся сто граммов – назад. Вот это опыт, я понимаю!

– Та я ж и миркую… – пока мы с взводным добивали волшебную воду, полкач кратко поведал историю о звонке из Военсовета и о заказанном ими транспорте для обслуживания корреспондентов… – И дэ ж мэни цых машин на всих набраты? – горестно закончил он свой рассказ. – Хозяйственная прижимистость бывшего комбата задолго до сего знаменательного события на века вошла в народные предания, но здесь он был прав.

– Да, батя, обеими ногами – да в тазик с маргарином. Дивчина – шалэна: без трусов в бассейн прыгнет. На будущее… Посылай под три чорты и не ведись на разводки. Ты кому подчиняешься? Вот приказы штаба и исполняй… А вообще, увидишь – держись от греха подальше.

Тут я, правда, Колодия немного перелечил. Легко сказать – посылай. Эту кобылу я посылал, и не раз, толку?

Голодным степным ветром занесло девочку из глухого крестьянского Старобельска в Луганск. Таким же загадочным северным порывом вбило в голову и выбор профессии. Без видимых проблем окончив факультет журналистики нашего педа, она вполне успешно успела сменить несколько печатных изданий и, наконец, попала на редакторскую должность в новостийный отдел кабельного телевидения.

О том, что такое Катя Хонич, я знал и ранее. Журналистская среда внутри себя достаточно информированна – все знают всех. И когда в самом начале войны Екатерина Романовна вошла в отдел контрпропаганды как ответственный работник, я, ни секунды не думая, двинул к Стасу. Но было уже поздно. Цепкие ручонки этого ангельского создания крепко держались за член одного из Бессмертных.

Лишенная даже намека на какую-либо инфантильность, беззащитность, романтичность, всего того, что делает подростка девушкой, насквозь прагматичная, с заточенной в бритву целеустремленностью, она, казалось, была рождена и воспитана не в человеческой семье, а искусственно выращена на некой бизнес-фабрике будущих золотых директоров MLM.[46]

Внешне Катька – что называется – на любителя. Эдакая мечта педофила – «женщина-ребенок». Невысокая, даже маленькая, но демонстративно стройная, всегда на шпильках, с осанкой школьной примы бальных танцев, с хорошей высокой грудью и круглой правильной попкой. Симпатичная, чуток конопатая мордаха: выразительные карие глазки, чистая ухоженная кожа, бровки игривой дугой, ровненький точеный носик, крупные резные губы, большой рот – все хорошо. Только вот характер – безжалостное и расчетливое животное. Не злобная, жестокая или уродка, а просто тварь.

С волчьим молоком, которым ее вскармливали, она, без сомнений, всосала действенную истину: «Чисто вымытая жопа – залог успешного карьерного роста». Причем во всех смыслах.

И не иначе, у нее был хороший учитель физкультуры. Не знаю, как остальное, но виртуозное владение техникой лазанья по канату она усвоила досконально. Там все просто: вцепилась пальчиками в горло или куда пониже, высоко поджала расставленные ноги, оперлась на тех, кто вровень с тобой, встала на плечи и головы – хватайся за следующую глотку или яйца – как получится.

Так она и шла по жизни. Сама не делала ничего – принципиально. Кто делает – ошибается. Кто много – чаще попадает. Катя была чиста, как свежий лист ватмана. Имея крышу и будучи защищенной от силового давления или дилемм типа: «Уберите эту суку, я с ней работать не буду!» – она спокойно въезжала в работу структуры, находила слабые звенья и начинала «предлагать». Спокойно и без истерик: «А давайте сделаем вот так, и будет лучше». Хорошо: «Бери – делай»! Но Хонич сама траншеи не роет, она руководит… и тут, в работе с подчиненными, в самой организации этого процесса, Екатерина Романовна показала себя во всей красе утонченной корпоративной мегеры.

Она не кричала, не кидалась, не топала ногами и, обливаясь слезами, не билась в припадке. Зачем?! Хрупкая девочка ставила человека перед столом, садилась напротив и методично раскатывала в «ничто». Пару раз послушав, я вычленил ее «коронку»: она постоянно просила, спрашивала, требовала по-любому, не важно как, но вытягивала признание – в проколе, ошибке, лени, бесталанности. Заставляла признать… от совсем малого – к большему, потом – к еще большему. До самого конца – до упора. Получив признание, тут же выдвигала дикие, но аргументированные обвинения. Передергивая, переворачивая с ног на голову, съезжая с неудобных тем, без конца провоцируя, – вынуждала оправдываться, приводить систему контраргументов и собственные системы доказательств и, естественно, всегда ловила на слове – ведь их было так много, «презумпция виновности», однако. Далее новые требования «признать»… Главное – не отпускать, не прощать, не давать даже намека на шанс – никакой милости к побежденному! Ежели уж Катенька ухватилась за кадык – все, пиши пропало: пока не удушит, не отпустит.

То, что люди у нее делали все, что ей требовалось, даже не обсуждается. Не просто выжимала любого до последней капли, нет – этого мало! Милое дите – ломала человека, доводила его до какого-то рабского исступления, до отрыва от самих себя и действительности, до полной дезориентации: попавшие под раздачу просто не понимали, что происходит!

Мне кажется, в этом был какой-то элемент садизма, или, вернее – Хонич, как истинный мастер, попутно с главной решала еще парочку второстепенных проблем, например – восстановление некой социальной справедливости. А что?! Каким путем по жизни идет она? А эти красавчики?! Да нет, ребята! Вот вам, голубоглазые мальчики и девочки из благополучных губернских семей, – прочувствуйте, стоя на коленях перед обрюзгшими импотентами, всю прелесть глубоких сосательных движений! Ну, где-то так, я думаю…

И тут, с Размежеванием, тонко прочувствовав будущие катастрофические изменения в иерархических раскладах, успев мертвой хваткой вцепиться в забронзовевшего могиканина партийно-комсомольской номенклатуры, приходит эта красавочка в совершенно специфический мир пиарщиков, креативщиков и вообще – поэтов-технологов на должность координатора по работе с ТВ. Очень быстро начинает забивать в темечко точные гвоздики и расставлять все, как ей потом надо будет.

Поначалу я с ней пытался бороться – разговаривал с Кравцом, отправлял ее в дальние командировки. Стас отмахивался и просил потерпеть – там, внутри, зрели очень взрослые движения. Из ссылок ее неизменно возвращали, тупо через голову.

Она тоже как-то поуспокоилась. Мое кресло могло прельстить только самозабвенного фанатика: ничего, кроме как сутки напролет щелкающей клавиатуры, светящегося монитора и пары несмолкающих телефонов, перед ним не было.

Ситуация в нашей Республике тоже стала меняться не в лучшую для всех сторону. Клан Бессмертных, периодически выцарапывая друг другу глаза и так же стремительно мирясь – до поцелуев взасос, тащил Восточную Малороссию на дно. Вражеские войска под стенами не стояли, но все понимали – дело времени. Выросшие в системе, а потом окончательно сформированные в эпоху государственного капитализма, наши кучмонавты ни о чем, кроме как о сохранении балансирующего меж «умными и красивыми», никому даром не нужного Каганата и спасении собственных активов, не думали. Вопрос о «разрыве в клочья» стоял уже не в месяцах, а в неделях, если не в днях.

В ситуации постоянного циничного до беспредела двурушничества, нескончаемой склоки и оголтелого крысятничества непотопляемые броненосцы, более того – Отцы-Основатели Республики, те самые, которым мы по сей день обязаны педералистической терминологией,[47] прозевали главное. Тайное умение, которым они почти два десятилетия своего правления владели безупречно, неожиданно им изменило.

Они пропустили момент, когда вырос Лидер. Они-то растили только бледные тени и пресмыкающиеся убожества, а тут надо – воевать. И поднялся Командир. Причем поднялся из стойла, которое просто так – ни бензином не облить, ни дегтем не измазать.

На дворе стояла всеобщая мобилизация. Лето, с первых своих дней отыгрываясь за людское безумие, решило заранее выжечь город дотла: до подхода установок залпового огня, тяжелой артиллерии и массированных БШУ.[48] Политический расклад окончательно прояснился до обывательской очевидности. Стало ясно: «Республику приговорили. Она обречена».

Успехи нового командующего объединенными силами Петра Петровича Скудельникова если кого и вдохновляли, то только моих журналюг, причем лишь самых зеленых, тех, кто писал «позитивку». Мастодонты «чернухи», тяжеловозы-аналитики и прочая «посвященная» братия лишь грустно улыбалась да с самого обеда глушила абсолютный бестселлер завода «Луга-Нова» – водку «Республиканская», именуемую в народе не иначе как «Безбазарка».[49]

В один из дней, как раз во время очередной жутко «чрезвычайной» и традиционно «закрытой» сессии, в корпусах бывшего областного совета и госадминистрации внезапно сменился караул. Милицейская охрана организованно погрузилась на грузовики и убыла восвояси. Вместо наших знакомых, изнывающих под непривычными касками и брониками «беркутят» на посты встали сразу три структуры: армейцы – на крышах комплекса, недавно созданный сводный отряд милиции – на первых этажах и неболтливые ребятки в штатском – по всем коридорам и пролетам.

О случившейся перестановке я узнал быстрей, чем обычно…

– Зайди ко мне! – отрывисто бросив, начальник управления по связям с общественностью сразу положил трубку.

Допечатав предложение, встал и, заправив в джинсы оттопыренную на пузе майку, вышел в коридор. В дверях столкнулся с русым крепышом в тяжелом, поверх добротной шелковой рубашки, армейском бронежилете, с подсумками на поясе и «АКМом» в руках. Так по зданиям администрации раньше не ходили. О парнишке я слышал как об офицере СБУ по фамилии Демьяненко. По жизни с комитетчиками у меня не складывалось, и я его знал только в лицо.

– Деркулов?

– Да…

Он, кивнув и не оборачиваясь, пошел вперед. По нему было видно: повторять – не будет и уверен, что я иду сзади. Возле кабинета Стаса открыл дверь и, пропустив меня вперед, вошел следом.

Кравец стоя курил у окна. Скользнув взглядом, кивнул и показал глазами вниз. Я подошел. В колодце двора стояло человек двадцать. Среди бурлящего водоворота камуфляжа, оружия и рослых фигур стелой выделялся неподвижный, сцепивший руки за спиной Скудельников. Из центральных дверей строем с ладошками на головах выводили народ в сияющих костюмах и шикарных галстуках. Увидев лица, я понял – все, шутки закончились.

Далее события пошли по совсем чумному, шокирующему примитивной обыденностью и взрывной быстротой сценарию. Без всяких разговоров, криков, речей и прочих драматических аксессуаров всех восьмерых Бессмертных поставили к возведенной с началом первых бомбежек стойке фундаментных блоков и тут же без проволочек в три автомата – расстреляли.

Не спрашиваясь, закурил. Не до этикета…

– Что дальше?

– Соберешь всех своих. Подумай, кого возьмешь из общего отдела, из координаторов, корреспондентов… Всех – моих, твоих, чужих, кого посчитаешь нужным. Их – в список и в конференц-зал. Мы перестраиваем структуру. Никого не отпускать. Если нужна помощь… – он кивнул на охранника… – к Дёме. Соберемся, скорее всего, к ночи. Работы будет… ну, ты – понял.

В отделе «контры», как и во всех корпусах Совета, народ стоял на ушах. Секретарша выразительно показала глазами на женский туалет. Пришлось зайти.

На опущенной крышке унитаза, упершись в кафель совершенно пустым взглядом, сидела Катька. Я присел на корточки. Она уже отплакала. Огромные, полные запредельного ужаса и слез глаза. Никогда еще Судьба так не ломала об колено этого безусловно сильного звереныша. Она была готова. Я это видел. Хонич, если бы за ней пришли, гордо проследовала бы во двор и легла вместе с остальными. И шла бы прямо, не сутулясь, и легла бы молча – без соплей.

Ее можно было не любить, ее можно было ненавидеть, ее можно было добить – легко! только вот презреть – обойти вниманием – Катьку в эти минуты было нельзя.

– Ну, девочка… перестань, перестань… – двуспальной периной сграбастав за крошечные плечики, я притянул ее к себе. Она прижалась и, расслабившись, снова, сотрясаясь всем своим почти детским телом, зарыдала.

– Ничего не бойся. Я отправлю тебя отсюда подальше. Все образуется. Ты девка сильная, пробивная, и все у тебя будет нормально. Главное – не ссать! Хорошо? – Она быстро закивала головой… – Ну, и славно. Иди, отмывай тушь. Закройся в своем кабинете и не бзди.

На третьи сутки непрерывной работы я выполз во двор администрации. Сладковатый запах мертвечины в коридорах и кабинетах вызывал позывы времен юношеских практик потребления непереносимых доз портвейна. Трупы раздуло, а убирать их, кажется, никто не собирался. Зато работоспособность управлений, отделов и служб Правительства Республики внушала определенный оптимизм.

Не слишком обращая внимание на грозные взгляды паренька-омоновца, подошел поближе.

Властители судеб, хозяева области, цвет касты Неприкасаемых, последний раз в своей жизни надулись изо всех сил. Брючные ремни, воротники коллекционных сорочек и пиджаков от известных домов врезались в распухшие тела. Лощеные, ухоженные лучшими косметологами лица посинели. Открытые, никогда не лгущие глаза задуло круговертью пыли и мелкого мусора. В раззявленные рты намело окурков и всякого сора. Меж сияющей металлокерамикой мостов и зубных протезов вибрировали отливающие горящей медью живые клубки мух.

Скольких вы сломали, переехали, ограбили и обманули? Куда край опустили? Для чего было все? Нацареванное – где? К чему вы пришли? Вот к этому?! Говорят, ничего на этом свете не возвращается. В таком случае Скудельников – посланник Рока. Здесь и сейчас вернулось. Отлилось каждому по полной…

– Деркулов!

Повернулся. Задумавшись, не услышал, как они вышли из здания. В нескольких метрах за спиной стоял Кравец. Возле него Председатель Военного Совета Республики. Чуть поодаль столпилось несколько человек аппарата и совсем не многочисленная, если сравнивать с прошлым, охрана.

Скудельников внешне откровенно не производил особого впечатления. Среднего роста, обычного телосложения, ну, может, слегка худощав для своих пятидесяти. Короткая, аккуратная стрижка светлых седеющих волос. Рядовые, достаточно правильные черты вполне интеллигентного лица. Ну, может быть, только глаза: приглушенные, неопределенно-серые, немного более внимательные, чем у других. Дабы точнее определить – захватывающий, считывающий, прилипающий к тебе взгляд.

Подошел…

– Кирилл Деркулов. Наш…

Он не дал Стасу закончить:

– Знаю! – Сделал шаг навстречу и крепко пожал мне руку.

– Здравия желаю, Петр Петрович.

– Вот, Кравец, учитесь! – И, широко улыбнувшись, продолжил: – Я знаком с вами, Деркулов, – читал ваше досье. Вы мне нравитесь. Надеюсь только, что вы не станете, при случае, просить с ним ознакомиться?

– Петр Петрович! Не все журналисты дебилы…

Понравилось всем… Но Скудельников хотел добить начатую тему.

– В вашем Curriculum vitae[50] есть один интересный момент. По заключению психолога у вас завышенный порог такого параметра, как «восприятие справедливости». Намного больше обычного. Вы, проще говоря, очень чутки ко всяческому проявлению несправедливости в любой форме… – Я пожал плечами, мол: «вам – виднее». Он, не останавливаясь, продолжал: – И как, по-вашему, это… – он, резко выбросив левую руку, указал на ряд вздувшихся тел, – справедливо?

– Думаю, да. Пока! Посмотрим, что новый ветер принесет… Несправедливо только, что такое – исключение, а не правило. И то, что они третий день тут лежат, тоже не есть хорошо, для всех нас. Во-первых, воняет, а главное, очень плохая карма.

Бывший полковник СБУ сделав шаг, вновь улыбнулся, в упор посмотрел мне в глаза и, наклонившись, негромко сказал почти на ухо:

– Нет. Это хорошая карма! Самый качественный и продвинутый пиар. Поверьте мне, как доктор – доктору! – Выпрямился, еще раз, чуть прищурившись, просиял и закончил: – Вы же художник, Деркулов! Отойдите от технологий и шаблонов!

Надо признать, Скудельников не соврал. Дисциплина, работоспособность и ответственность возросли на порядок: и у нас, и в целом, в обществе. Перестройка большинства структур прошла за считаные дни, в то время как в обычные, даже сверхблагополучные времена такие масштабные изменения заняли бы месяцы, если не годы.

Пропаганда в одночасье, выскочив из удушающего прессинга надменных и все на свете знающих властителей, вздохнула и включилась на всю мощь (никогда не забуду обычное приветствие одного из бонз в преддверии серьезных проектов: «Ну, что, сборище интеллектуальных импотентов, думать – будем?»).

Наши издания поменялись полностью. СМИ из «не наших», вместо тупого давления и мелких гадостей прошлого, ощутимо прочувствовали тяжкую длань нового Командующего и в одночасье закрылись. Как, не стесняясь, открыто заявил Петр Петрович: «Либо либеральная демократия, либо сражаемся».

Идиотские монологи «ни о чем», льющие воду с полос, а зачастую – и с целых разворотов, сменились динамичной мозаикой новостей, аналитики и спецрепортажей. «Расчлененка» прочно заняла чуть ли не двадцать процентов всего контента.

Отправленная мною командовать «репортажами с мест» Катя Хонич свою работу – заставить, сбивая ноги, лезть спецкоров в любую преисподнюю – знала от и до. Да и в ее изящной головке картины чувственных генитальных ласк как-то умудрялись вполне мирно сосуществовать рядом с документальными кадрами вывернутых промежностей с оторванными яйцами – фото- и видеоматериал шел такой, что закачаешься. Соответственно и результаты не заставили себя ждать: ярость благородная вскипала правильными волнами.

Самые глубокие изменения коснулись основы основ – мессаджей. Для начала мы сменили риторику «виляющих жопами педерастов» на суровую «речь солдата»: без подготовки перешли с «отсосем и вашим, и нашим» на «последний рубеж крестового похода на Русь». Но этого было мало…

ЦУР уже открыл ящик Пандоры и выпустил демонов ада на свободу. Свидомые, не изобретая велосипеда, – уроки большевиков не прошли даром – прямым текстом сказали толпе: «Можно»! Разумеется: «Пануемо, хлопци!» совсем не: «Грабь награбленное» и «Мир хижинам, война дворцам», но результаты очень похожи. У нас не было времени заморачиваться, и мы ответили просто: «Они ответят за все!» Тоже мало не показалось.

Выдержав еще неделю этой свистопляски и почти заработав хроническое плоскожопие, я, бросив все, заодно насмотревшись по дороге на последствия собственной пропаганды, отвез семью к родителям жены в Богучар и, не возвращаясь в отдел, рванул в боевые.

Тем временем Командующий, как и многие неглупые люди, не чуравшиеся классики, шел торным путем «кнута и пряника». И достиг большего, чем можно было предугадать. Пачка решительных и жестоких расстрелов на месте – по горячему – за пару недель свели на нет чудовищный цинизм распределений и все безумие выдач гуманитарки. Так же без судебных тяжб и проволочек стали разбираться с просто опухшими от вседозволенности и безнаказанности чинушами – небоевыми ментами, таможенниками, прочей армией разрешителей и распорядителей благ. Вопросы с мародерством и грабежами беженцев, с уличной преступностью и спекуляцией реестровыми продуктами решались совсем быстро. Тела «решенных» не убирались по два-три дня.

И тут произошло нечто: несокрушимый базис, на котором последние десятилетия зиждился режим, универсальное мерило всего на свете, та великая ценность, ради которой продавались души, становились раком и на колени – Их Величество Деньги, – вдруг потеряли весь блеск. Они отошли на какой-то задний план. Многие, например наше управление, вообще не за «мани» работали; паек получали да и ладно: «Тут история вершится, а вы с каким-то баблом!»

Народ облегченно вздохнул и хором пропел искреннюю аллилуйю «сильной руке».

Но это, разумеется, не главное. Самым большим достижением Скудельникова была его команда. Он неведомым образом неизвестно где откопал и непонятно как зажег плеяду ярчайших военных талантов.

В первую очередь – мозг всей армии – начальник штаба Александр Павлович Опанасенко. Мне кажется, что такой головы не было не только у ЦУРа, но и во всех штабах Сил Оперативного Развертывания Евросоюза. Пятидесятилетний полковник в свое зеленое время – по окончании Киевского ВОКУ – долго стоял на распутье между карьерами общевойсковика и шахматиста. Выбрал армию. Но не повезло. Период самого расцвета любого армейца пришелся у него на смутные времена распада Союза, парада независимостей и проклятых войн «своих против своих». Здесь же воссиял. При обороне Северодонецка Шурпалыч плел такие кружева из взаимосвязанных очагов обороны, управляемых минных засад, заслонных и резервных групп, надежно спрятанной и внезапно появляющейся техники и артиллерии, что в них забуксовала самая сильная группировка, когда-либо ранее выставлявшаяся в этой войне.

Умный, терпеливый, немногословный, готовый умереть за одного солдата, за один взвод, группу, он влюбил в себя всю армию и служил ей верой и правдой. Она же, армия, готова была лечь хоть под Северодонецком, хоть под Луганском и пойти за Опанасенко и на Киев, и на Варшаву, и куда угодно, да хоть на Вашингтон! Пофиг тот океан, только прикажи!

В довесок к Опанасенко Петр Петрович нашел и за каких-то полгода буквально вырастил трех комбригов.

Упертый матерщинник и до безумия свирепый в бою танкист Буслаев был готов любые железобетонные руины, в которые на карте ткнул карандашом начштаба, превратить в дом Павлова. Демоном ночи мотаясь на своей изувеченной КШМке по горящим развалинам, он в конечном счете сдал в щебень – до фундаментов и подвалов – стертый ковровыми ударами конгломерат Лисичанск – Северодонецк – Рубежное. Но по приказу! Только вот после этой вполне заслуженной победы у строевых частей ЦУРа напрочь отпало желание воевать всерьез. И теперь при любой возможности они поступали исходя из постулата: «Европи трэба пэрэмога? Ото хай воны й воюють».

Можно быть безжалостным к противнику. Можно быть жестоким к солдату и, пополняя вмиг редеющие ряды беженцами и добровольцами, класть людей эшелонами, до мокрых штанов распинаясь на каждом углу о священных жертвах и последней капле крови. Только так настоящий авторитет не завоевывается. Иваныч везде, где было нужно, стоял насмерть. Только от любителей кидаться во все стороны громкими словами его отличало то, что он сам «стоял». И не сбоку, а в самой гуще, там, где в бетоне арматура горела бенгальскими огоньками. Соответственно и цена его приказа была несоизмеримо выше любого патетического словоблудия. Мы ему верили, и под его слово любой был готов стоять до последнего, так, как сам «Команданте» стоял.

Слава Буслаева так далеко шагнула за пределы Луганщины, что в зоне действий его бригады стали появляться группы из других республик Конфедерации. По слухам, он пригрел легендарного дончака Гирмана, так и не нашедшего общий язык со своим командованием. Говорили и о других известных полевиках, которым вдруг стало удобней сражаться у нас, а не в родных Республиках.

Грамотный, расчетливый, чем-то неуловимо похожий на Командующего и тоже комитетчик Каргалин разбирался с югом области. Войны там пока не было, но шла активная подготовка, выстраивались оперативные связи с братьями по оружию – дончанами, и, конечно же, центральный нерв Восточной Малороссии – граница с РФ. Что и как делал Владимир Геннадиевич, мало кому известно, но факт остается фактом: если в середине лета член Военсовета собственной персоной и по великому блату достал для друга одну (!) крупнокалиберную винтовку (их на весь фронт всего штуки три было, да и то две – у охраны Бессмертных), то сейчас, в декабре, только у меня, обычного полевого командира, их было пять. То же и с остальным вооружением и прочим многообразным обеспечением: от еды до лекарств, от амуниции до боеприпасов, от транспорта до ГСМ, от эвакуации родных до отправки тяжелораненых.

Его, по большому счету, вообще не было видно. Но тыл – это фундамент любой, пусть даже не особо регулярной, трижды сепаратистской и поголовно педералистической армии. И то, что он у нас прикрыт, мы не просто чувствовали – знали доподлинно. С чем и шли в любую заваруху.

Север Луганщины держал Ярик. Когда-то с треском изгнанный из системы, бывший командир пачки милицейских спецподразделений, продвинутый рукопашник и отчаянный боец, Ярослав Алексеевич Узварко умудрялся успешно работать в проукраинских сельских районах. Поддерживал порядок, обеспечивал поставки продовольствия, сдерживал и громил различные группы разведки, агитаторов и пропагандистов, диверсантов и провокаторов, бандитов и дезертиров, бродячих отморозков и прочего прифронтового люда. Как показатель гибкости, ему удавалось удерживать достаточно высокий уровень лояльности к Конфедерации со стороны чисто украинского сельского населения.

За ним тоже шли. Не потому, что крут, не потому, что бесстрашен, не потому, что наш, луганский, а потому, что Мужик.

И еще был Стас. Рожденный с золотой ложкой во рту, выпестованец наследственной губернской элиты; человек, проживший пять лет в студенческой общаге только потому, что любил баб больше уюта; проработавший полтора десятка лет в университете только потому, что ценил науку больше денег; всем довольный и самодостаточный плейбой – стал вторым человеком в Республике. Помимо разросшегося до неприличия управления пропаганды Кравец возглавил нечто соответствующее министерству иностранных дел и практически лично осуществлял все международные контакты. Учитывая специфику восприятия Республики в мире, понятно, что «работал» он, в основном, с Москвой.

Какой бы от неба бубновой целкой он ни был, а вот же, приходится признать, что даже я, личный друг – по жизни, однокашник – с первых дней, военная оторва – с начисто сорванной еще в Афгане каской, ставлю его при всем том на самую верхнюю планку. Командир без дураков!

Теперь, через полгода безраздельной власти, этой команде предстояло сдать очередной, наверное, свой самый важный жизненный экзамен, настоящую государственную проверку – отстоять Луганск.

Из бункера вышла группа и сразу направилась к нам. Опытный Жихарь мгновенно испарился, мы с Богданычем вытянулись по струнке (ну, насколько это возможно с нашими-то габаритами!) и замерли двумя мясницкими колодами.

Петр Петрович вначале тепло поздоровался за руку с Колодием, потом развернулся ко мне:

– Здорово, Дракулов-Акула-Деркулов!

– Здравия желаю, товарищ Главнокомандующий! Про графа – ни слова, Петр Петрович. А за Акулу я потом на банкете в честь Победы вашему секретарю Совета – лично по печени настучу! – Кравец, стоя за нами, откровенно веселился. Во-первых, он считал шутку с придуманным для меня позывным – удачной, а во-вторых, разговор обещал быть очень непростым. Лучше начинать смеяться со старта, дабы плакать потом неприлично было. С Дракулой же случилась совсем другая, весьма мерзкая история, после которой я прославился на весь мир и стал, пожалуй, одной из самых одиозных фигур среди боевиков Республики… Если не самой обосранной.

– Печень на День Победы мы и так убьем. Не вопрос! Дело за малым – дату назначить.

Перешучиваясь, направились в подвал. Перездоровавшись с начштаба и комбригом, встали перед расстеленной на столе картой. Начал, и очень серьезно, Скудельников.

– Времени нет, долго говорить не буду – не на митинге. Общая ситуация понятна. Нюансы проясните в самостоятельном порядке. Задача номер один – остановить бронегруппу. Не дать развернуться у пригородов. Подойти – не дать! Задача номер два – нанести такой урон, чтобы, как минимум, отбить охоту штурмовать город. Как максимум, заставить убраться восвояси. Доктрину «чем больше их гробов, тем короче война» никто не отменял. «Пленных не брать» тоже. Вы знаете, какие после Северодонецка шли дебаты в ЕС… Поэтому! Нами разработана операция… Часть деталей вам расскажет Александр Павлович, часть до поры останется для вас неизвестной. Поскольку наиболее болезненные вопросы коснутся Деркулова, я специально пригласил на это совещание Секретаря Военсовета Станислава Кравеца. Вы долгие годы дружили семьями, жили в одной комнате кампуса, вместе работали в самые трудные дни. Уверен, его слово для вас, Кирилл Аркадьевич, будет равноценным залогом.

Такая забота приятна, слов нет, если не предполагать, что за нее потом попросят. В любом случае красивый ход – своеобразная консолидирующая замануха. В духе Стаса! Моя независимость, как полевика, достаточно условна, и я по-любому соглашусь, какую задачу мне бы ни поставили… Ясное дело, выторгую все, что смогу, но скрепя сердце соглашусь.

Скудельников продолжал:

– Если каждый из нас выполнит все, что предписано планом, если мы будем точны, исполнительны и мужественны, то сражение под Сутоганом навеки войдет в историю, а противник надолго потеряет аппетит. Только мы твердо должны помнить, что на самом деле исход битвы решится не здесь, а во Врубовке и в Родаково. С Врубовкой, надеюсь, Буслаев разберется как положено… – сделав паузу, Петр Петрович прямо посмотрел на нас с Богданычем, и я увидел, насколько измученны его глаза… Он собрался и жестко закончил: – Родаково будет ваше. Мужики, сделайте их!