Дом Цепей Эриксон Стивен
Я, Карса Орлонг, внук Палка Орлонга, клянусь. Если ты сомневаешься, Уругал, знай: мы выходим этой ночью. Путешествие начинается на закате нынешнего солнца. И каждое из новых солнц будет видеть под собой троих воинов клана Урид, ведущих боевых коней через перевалы, вниз, в неведомые земли.
Серебряное Озеро снова, четыре века спустя, задрожит от прихода Теблоров».
Карса не спеша поднял голову, устремив взор на выветренный утес, отыскивая суровое звероподобное лицо Уругала там, среди его сородичей. Пустые глаза вроде бы смотрели прямо на Карсу. Ему показалось, что в них горит алчное желание. Да, да, он уверен, он так и скажет Делюму и Байроту, и Дейлис, чтобы она произнесла благословление, ибо он столь ждет ее благословления, ее холодных слов… «Я, Дейлис, еще не обретшая семейного имени, благословляю тебя, Карса Орлонг, на жестокий набег. Да сразишь ты легион детей. Да усладят их вопли твои грезы. Да заставит их кровь жаждать большего. Да осветят огни пожаров путь жизни твоей. Вернись ко мне, возложив на душу тысячу смертей, и сделай меня женой».
Она действительно может его благословить. Первое, но несомненное проявление интереса. Не к Байроту — она играет с Байротом, как могла бы любая незамужняя женщина, ради развлечения. Разумеется, ее Нож Ночи остается в ножнах, потому что Байроту не хватает холодного дерзновения — он готов отрицать порок, но всем ясно: он не может вести, только следовать. Дейлис это не устроит.
Нет, она будет его, Карсы, женой после возвращения. Это кульминация торжества, которым станет набег на Серебряное Озеро. Для него, для него одного, Дейлис выхватит Нож Ночи.
«Да сразишь ты легион детей. Да осветят огни пожаров путь жизни твоей».
Карса встал. Ветер не шевелил листву окруживших поляну берез. Воздух был неподвижен. Это воздух низин, пробравшийся в горы вослед катящемуся солнцу; теперь, когда гаснет свет, он оказался пленником поляны Каменных Лиц. Словно дыхание богов, вскоре он всосется в гниющую почву.
Карса не сомневался, что Уругал присутствует там, за ликом в камне. Он так близко, как может подойти. Его привлекла клятва Карсы, обещание славного возвращения. Явились и прочие боги. Берок Тихий Глас, Кальб Молчаливый Ловец, Зеник Разбитый, Халед Рогоносец, Имрот Жестокая и Сибалле Ненайденная — все пробудились и жаждут крови.
«И я ступил на этот путь. В начале восьмидесятого года жизни, став наконец воином. Я слышал древнейшие слова, шепотки о Том, кто объединит Теблоров, свяжет кланы и поведет их в низины. Так начнется Война Народная. Этот шепот — голос обещания, и голос этот — мой».
Незримые птицы возвестили приход сумерек. Пора уходить.
Делюм и Байрот ждут его в деревне. И Дейлис, молчаливая, приберегающая заветные слова.
Байрот будет в ярости.
Пузырь теплого воздуха оставался на поляне еще долго после ухода Карсы Орлонга. Мягкая болотистая почва неохотно поглощала следы коленей и мокасин; тускнеющий солнечный свет продолжал выделять грубые черты божьих лиц, хотя поляну уже проглатывали тени.
Семь фигур поднялись из земли — кожа, морщинистая и пятнисто-бурая, сухие мышцы и тяжелые кости, волосы красные как охра, сочащиеся черной протухшей влагой. У некоторых недоставало руки, другие стояли на сломанных, искривленных ногах. У одного отвалилась челюсть; другому давний удар смял половину лица, уничтожив и глазницу. Каждый из семерки в чем-то ущербен. Несовершенен.
Порочен.
Где-то за стеной камней была запечатанная пещера, ставшая могилой на сотни лет — но, как оказалось, пленить их удалось лишь на сравнительно короткое время. Слишком искалеченные, чтобы оставаться с племенем, они были оставлены позади, как велит обычай их народа. Приговор неудачнику — забвение, вечность неподвижности. Сохранившие сознание останки тех, что погибли со славой, кладут под открытым небом, чтобы они могли видеть окружающий мир, могли найти покой в созерцании эонов. Но падение этой семерки не было героическим. А значит, их приговорили к темной могиле. Впрочем, они не огорчились.
Темный дар явился позже, из-за пределов лишенной света темницы. А с даром — возможность.
Все, что требовалось — отринуть обет и присягнуть другому повелителю. А награды — возрождение и свобода.
Сородичи отметили место упокоения, вырезав на скале лица, насмешливо глядящие на окрестности слепыми, пустыми глазами. Они произнесли имена, завершая ритуал связывания, имена, оставшиеся на поляне и наделенные силой, достаточной, чтобы исказить разум шаманов народа, нашедшего убежище в горах, на плато с древним названием Ледерон.
Семеро молча и неподвижно стояли посреди поляны. Сгущался сумрак. Шестеро ждали, когда подаст голос один, но он не спешил. Свобода стала необузданным наслаждением и, хотя она была ограничена поляной, эмоции все еще бурлили. Теперь уже недолго. Свобода порвет последние цепи — зрение, ограниченное глазницами высеченных в камне лиц. Служба новому хозяину предполагает странствия, повторное открытие мира и множество убийств.
Уруал, чье имя означало «Замшелая Кость», известный среди Теблоров как Уругал, наконец заговорил.
— Этот подойдет.
Син' б'алле — «Тусклый Мох», Сибалле Ненайденная, не стала скрывать скепсиса: — Ты слишком надеешься на жалкого Теблора. Теблоры. Они ничего не знают, они забыли даже свое истинное имя.
— Вот и радуйся, — сказал Бер» ок, и голос его был хрипом, с трудом вырвавшимся из раздавленного горла. Шея была сломана, голова склонилась на сторону, так что ему приходилось изворачиваться, чтобы поглядеть на скалу ликов. — Но ведь ты имеешь детей, Син' б'алле, и они несут истину. Остальные же забыли историю, забыли ради нашей выгоды. Невежество — главное наше оружие.
— Сухая Рябина верно говорит, — отозвался Уруал. — Мы не смогли бы переделать их веру, сознавай они свое наследие.
Син' б'алле недоверчиво пожала плечами. — Тот, кого звали Палк, тоже… подходил. По твоему мнению, Уруал. Казалось, он достоин повести моих детей. Но он не справился.
— Наша вина, не его, — прогудел Харан» элле. — Мы были нетерпеливы, мы слишком верили в себя. Отказ от Обета унес так много сил…
— Но что же нам дал новый хозяин, Летний Рог? — сказал Зен' х. — Всего лишь чепуху.
— А ты чего ждал? — спокойно спросил Уруал. — Он восстанавливается после мучений, как и мы.
Голос Эмрот был мягче шелка: — Ты думаешь, Замшелая Кость, что внучок Палка прорубит нам дорогу к свободе.
— Думаю.
— А если нас снова ждет разочарование?
— Тогда начнем снова. Сын Байрота во чреве Дейлис.
Эмрот зашипела: — Еще сто лет ожидания! Проклятие долгоживущим Теблорам!
— Сотня лет — ничто…
— Ничто и всё! Ты в точности понимаешь, о чем я!
Уруал смотрел на женщину, удачно прозванную Зубастой Скелетиной, и вспоминал, как любила она форму Солтейкена и как алчность зверя привела их к неудаче. Так давно… — Вернулся год моего имени, — сказал он. — Кто среди нас провел клан Теблоров по нужному пути так удачно, как сделал я? Ты, Зубастая? Ты, Тусклый Мох? Ты, Копьеног?
Все молчали.
Наконец Сухая Рябина издал что-то вроде тихого смеха. — Мы молчаливы как Алый Мох. Путь будет открыт. Так обещает новый хозяин. Он нашел свою силу. Избранный воин Уруала уже владеет двумя десятками душ, свитой убийцы. Причем это души Теблоров. Вспомните, что Палк странствовал в одиночку. А Карсу будут оберегать двое отличных воинов. Если он погибнет, останутся Байрот и Делюм.
— Байрот слишком умен, — зарычала Эмрот. — Он все взял от сына Палка, своего дяди. Хуже того, он заботится лишь о себе. Он поклялся следовать за Карсой, но лишь для того, чтобы встать за его спиной.
— А я стою за его спиной, — пробормотал Уруал. — Ночь почти сошла. Пора вернуться в могилу. — Древний воитель повернулся. — Зубастая Скелетина, не отходи от ребенка в утробе Дейлис.
— Она даже сосет из моей груди, — заверила Эмрот.
— Девочка?
— Только во плоти. То, что я делаю, не будет ни девочкой, ни ребенком.
— Хорошо.
Семь фигур вернулись в землю, когда первые звезды замигали в небесах. Замигали, просыпаясь, и поглядели на поляну далеко внизу. Там не было никаких богов. Никогда не было богов.
Деревня была расположена на каменистом берегу реки Ледеру. Бурно спускающийся с гор поток ледяной воды прорезал заросшую можжевеловыми лесами долину и устремлялся к далекому морю. Дома строились на фундаментах из валунов, имели стены из толстых кедровых бревен; высокие черепитчатые крыши давно поросли мхом. Вдоль берега поднимались рамы, густо увешанные полосками сухой рыбы. В лесу вырублены были поляны, на которых могли пастись кони.
Свет окон расплывался в тумане, когда Карса шел через рощу к дому отца. Он миновал двух лошадей, неподвижно стоявших на полянке. Единственной угрозой животным были налетчики из соседних племен, ибо местная порода отличалась свирепостью нрава и горные волки давно поняли, что громадных коней лучше избегать. Иногда медведь мог спуститься с гор ради охоты, но такое обычно случалось в сезон гона лосося, так что звери не желали бросать вызов коням, собакам или бесстрашным воинам деревни.
Синюг оказался в учебном загоне. Он ухаживал за Ущербом, лучшим своим жеребцом. Приблизившись, Карса расслышал стук сердца животного, хотя и не смог различить черную шкуру в темноте. — Красноглаз все еще бродит на свободе, — пробурчал Карса. — Ты ничем не поможешь сыну?
Отец продолжал расчесывать Ущерба. — Красноглаз слишком молод для такого путешествия. Я уже говорил…
— Он мой, и я поеду на нем.
— Нет. Ему не хватает независимости. Он еще не скакал вместе с конями Байрота и Делюма. Ты совсем испортишь ему нервы.
— Так мне придется идти пешком?
— Я отдаю тебе Ущерба, сынок. Я бережно выгулял его ночью и не снимал упряжи. Собирай вещи, пока конь не остыл.
Карса молчал. Он был поистине поражен.
Он молча развернулся и пошел в дом. Отец повесил мешок с вещами на колышек у двери, чтобы сохранить в сухости; меч из кроводрева висел на перевязи рядом с мешком — свежесмазанный и с нарисованным на лезвии боевым полумесяцем уридов. Карса снял клинок, надел перевязь, поместив обернутую кожей рукоять длиной в две ладони над левым плечом. Мешок поедет на спине Ущерба, привязанный к стременному ремню, хотя большую часть веса ощутит колено Карсы.
Теблорская упряжь не включала седла — воин скакал на голой спине, привстав в стременах. Вес его приходился на плечи животного. Среди взятых у низменников трофеев встречались седла; если поместить их на мелких человеческих лошадей, большая часть веса приходится на круп. Однако настоящему боевому коню не следует отягощать круп, чтобы он мог успешнее бить задними ногами. Кроме того, воин должен защищать грудь и голову коня мечом или наручами.
Карса возвратился к отцу и Ущербу.
— Байрот и Делюм ждут тебя у ручья, — сказал Синюг.
— Дейлис?
Карса не заметил на отцовском лице никакого особого выражения. И голос его был ровным: — Дейлис благословила Байрота, едва ты ушел к Каменным Лицам.
— Она благословила Байрота?
— Да.
— Кажется, я недооценивал ее, — сказал Карса, пытаясь изгнать из голоса излишнее напряжение.
— С женщинами это легко.
— А ты, Отец? Ты дашь мне благословение?
Синюг передал Карсе одиночный повод и отвел глаза. — Это уже сделал Палк. Радуйся и этому.
— Но Палк мне не отец!
Синюг замер в темноте, вроде бы раздумывая. — Нет, не отец, — сказал он.
— Так ты благословишь меня?
— И чем же благословить тебя, сынок? Семью Богами, которые — ложь? Славой, которая пуста? Я должен радоваться, что ты станешь резать детей? Что ты привезешь трофеи, привяжешь к поясу? Мой отец, Палк, успел отполировать языком свою юность. Чего другого ждать от старика? Чем он благословил тебя, Карса? Сказал, что ты превзойдешь его подвиги? Вряд ли. Обдумай его слова тщательно, и поймешь, что они были нужнее ему самому. Не тебе.
— «Палк, Нашедший Путь, по коему ты проследуешь, благословляет твое странствие». Так он сказал.
Синюг чуть помолчал. Когда заговорил снова, сын ощутил на лице его мрачную улыбку, хотя и не видел лица. — Как я и думал.
— Мать меня благословила бы, — бросил Карса.
— Как и подобает матери. Но в сердце ее поселилась бы тяжесть. Иди же, сынок. Спутники ждут.
Карса зарычал, прыгнул на широкую спину коня. Ущерб помотал головой, ощутив непривычную тяжесть, и фыркнул.
Синюг сказал из мрака: — Он не любит нести гнев. Успокойся, сынок.
— Боевой конь, страшащийся гнева, почти бесполезен. Ущербу придется понять, кто на нем отныне скачет. — Сказав так, Карса рванул за повод, заставляя жеребца развернуться. Второе движение держащей повод руки послало коня на тропу.
Четыре кровных знака, отмечавших жертвоприношения братьев и сестер Карсы, стояли по пути к деревне. В отличие от соплеменников, Синюг не украшал резных столбов; он лишь вырезал глифы с именами трех сыновей и дочери, отданных Каменным Лицам, и окропил их отеческой кровью, быстро смытой дождями. Никаких плетеных лент и примотанных кишками перьев на вершинах — столбы высотой в рост мужчины завивали лишь лозы, впившиеся в потемневшее дерево, а тупые верхушки были запятнаны птичьим пометом.
Карса знал, что память о родичах заслуживает большего, и решил произнести их имена во время атаки, убивая врагов под приветственные кличи родни. Голос его станет их голосом. Время придет. Слишком долго они страдали от пренебрежения.
Тропа расширилась, по сторонам показались пни и ползучие можжевельники. Впереди сквозь дымку замерцали яркие огни костров. Около одной из ям для обжига угля виднелись двое конных. Третья фигура, пешая, в мехах, стояла неподалеку. Дейлис. Она благословила Байрота Гилда и теперь пришла проводить.
Карса ехал к ним, переведя Ущерба на ленивую рысь. Он вожак, он сразу же это докажет. Байрот и Делюм дожидаются его — не так ли? Кто из них ходил к Скале Лиц? Дейлис благословила того, кто поедет следом. Неужели Карса слишком велик для нее? Увы, таково бремя вождей. Она должна была понять. Какая бессмыслица…
Он остановил коня прямо перед ними и замер в безмолвии.
Байрот был кряжистым и не таким высоким, как Карса или даже Делюм. В обличье его было нечто медвежье, и он давно научился подражать повадкам зверя. Сейчас он поворочал плечами, как бы разминаясь перед дорогой, и улыбнулся: — Хорошее начало, брат. Украл коня у родного отца.
— Я не крал его, Байрот. Синюг подарил мне коня и благословение.
— Похоже, сегодня ночь чудес. А еще Уругал вышел из скалы, чтобы поцеловать тебя в лоб, Карса Орлонг?
Дейлис фыркнула.
«Если бы он действительно вышел на землю смертных, лишь один из нас встречал бы его». Карса ничего не ответил на дерзости Байрота. Не спеша перевел взор на Дейлис: — Ты благословила Байрота?
Она небрежно пожала плечами.
— Скорблю, — продолжил Карса, — недостатку в тебе смелости.
В глазах ее вспыхнула ярость.
Улыбнувшись, Карса поворотился к Байроту и Делюму. — Звезды кружатся. Пора ехать.
Однако Байрот игнорировал его слова, не став отвечать по обычаю. Он лишь пробурчал: — Не годится изливать на нее яд уязвленной гордости. По возвращении Дейлис станет мне женой. Ударишь ее — ударишь меня.
Карса не пошевелился. — Но, Байрот, — сказал он тихо и вежливо, — я ударяю туда, куда хочу. Недостаток смелости грозит стать заразной болезнью — неужели ее благословение станет проклятием? Я воевода. Я призываю тебя бросить мне вызов сейчас, прежде чем мы покинем дом.
Байрот ссутулился и подался вперед. — Вовсе не трусость, — прохрипел он, — останавливает мою руку, Карса Орлонг…
— Рад слышать. Звезды кружатся. Пора ехать.
Разозлившись, что его прервали, Байрот скривил было губы, но промолчал, улыбнулся и вновь стал спокоен. Он оглянулся на Дейлис и кивнул, как бы клянясь сохранить некую тайну, и сказал нараспев: — Звезды кружатся. Веди нас, Воевода, к славе.
Делюм, следивший за ссорой молча и без всякого выражения, тоже произнес: — Веди нас, Воевода, к славе.
Воины вслед за Карсой проскакали по деревне. Старейшины высказались против их похода, так что никто не вышел на проводы. Однако Карса понимал, что все слышали звук, знал, что однажды все они пожалеют, что ничего не видели и запомнили лишь глухой стук копыт. И все-таки ему хотелось, чтобы хоть кто-то кроме Дейлис увидел его сейчас. Но не показался даже Палк.
«Однако я чувствую, будто за нами наблюдают. Может быть, это Семеро. Уругал, поднимись к звездам, оседлай кружение колеса, погляди на нас, низших. Услышь меня, Уругал! Я, Карса Орлонг, убью ради тебя тысячу детей! Тысячу душ положу к ногам твоим!»
Какой-то пес заскулил в беспокойном сне, но не вскочил.
На северной стороне долины, что глядит на деревню, на самой опушке стояли двадцать три безмолвных свидетеля ухода Карсы Орлонга, Байрота Гилда и Делюма Торда. Подобные призракам во тьме между широколиственных деревьев, они молча ждали, пока воины не скрылись по восточному тракту.
Урожденные уриды. Принесенные в жертву уриды, родичи Карсы, Байрота и Делюма. На четвертом месяце жизни их отдавали Каменным Лицам. Матери клали их на поляне, дождавшись заката. Семеро принимали их — утреннее солнце видело пустую траву. Все они были отданы новой матери.
Теперь они стали детьми Сибалле. Сибалле Ненайденной, единственной богини без покорного ей племени. Итак, она создала себе племя, тайное племя, оторванное от шести прочих. Она научила их считать родней только друг друга. Научила уважать прежние их кланы. Научила пониманию особой цели, которой послужат они и только они.
Сибалле назвала их Найденными, и так они звали друг друга, так называлось их тайное племя. Они жили посреди земель кланов, но никто не знал об их существовании. Конечно, кто-то мог подозревать — но подозрения оставались неподтвержденными. Мужчины вроде Синюга, отца Карсы, обращающегося с кровными знаками без всякого почтения, скорее даже с презрением. Такие не представляли реальной угрозы… но если возникал серьезный риск, принимались меры решительные. Как было, например, с матерью Карсы.
Двадцать три Найденных, молча засвидетельствовавших начало военного похода, прячась среди деревьев на краю долины, были по крови роднёй Карсе, Байроту и Делюму, но по сути — чужаками. Хотя в тот миг это казалось не имеющим значения.
— Один из них сумеет, — сказал старший брат Байрота.
Сестра — близняшка Делюма пожала плечами. — Что же, мы будем готовы к его возвращению.
— Да, будем.
У всех Найденных была одна общая черта: Сибалле отметила своих детей жуткими шрамами, сорвав полоски плоти с мышц левой стороны лица — от виска до челюсти, и это мешало лицам выражать различные эмоции. Все лица застыли в вечной гримасе недовольства и разочарования. Каким-то странным образом физические повреждения изменили их голоса — а возможно, причиной тому было подражание монотонной речи богини.
Лишенные интонации слова надежды звучали фальшиво даже для их собственных ушей, заставляя говоривших замолчать.
Один из них сумеет. Возможно.
Синюг мешал похлебку в котле, когда за спиной открылась дверь. Тихий скрип, шорох парализованной ноги, стук палки о порог. Затем — суровый, обвиняющий вопрос: — Ты благословил сына?
— Я отдал ему Ущерба, отец.
Палку удалось вместить презрение, отвращение и подозрение в одно слово: — Почему?
Синюг не поворачивался. Слушал, как отец мучительно ковыляет к креслу около очага. — Ущерб заслужил последнюю битву. Я знаю, что сам не поведу его на врага. Поэтому.
— Как я и думал. — Палк застонал, опустившись в кресло. — Ради коня, не ради сына.
— Голоден?
— Не откажу тебе в показном радушии.
Синюг позволил себе тихо и горько улыбнуться, достал вторую чашу и поставил рядом со своей.
— Он готов был свернуть гору, — пробурчал Палк, — чтобы увидеть, как ты вскочишь с подстилки.
— Он всё это делает не ради меня, отец, а ради тебя.
— Он обретет великую славу лишь тогда, когда сумеет искупить твой позор, Синюг. Ты похож на кривой куст между двух высоких башен. Одной башне ты сын, второй — отец. Вот почему он тянулся ко мне. Зачем ты шуршал и махал колючками там, внизу, между Карсой и мной? Ты вечно делаешь плохой выбор!
Синюг наполнил чаши и встал, передавая одну отцу. — Рубец вокруг старой раны не чувствует боли, — сказал он.
— Бесчувствие не добродетель.
Синюг улыбнулся и сел в другое кресло. — Расскажи сказку, отец, как делал раньше. О днях после твоего триумфа. Расскажи об убитых тобой детях. О зарубленных женщинах. Расскажи о горящих фермах, о криках овец и коров, пойманных огнем. Я снова увижу эти огни в твоих глазах. Развороши угли, отец.
— Когда ты говоришь о прошлых днях, сын, я слышу лишь голос той женщины.
— Ешь, отец, если не хочешь нанести оскорбление моему дому.
— Ладно.
— Ты всегда был приятным гостем.
— Верно.
Они молчали, пока не прикончили похлебку. Синюг опустил чашу. Встал, подобрал чашу Палка — и швырнул обе в очаг.
Глаза отца широко раскрылись.
Синюг глядел на него сверху вниз: — Ни один из нас не доживет до возвращения Карсы. Мост между мной и тобой смыли воды. Приди еще раз, отец, и я убью тебя. — Он протянул руки, поднял Палка, оттащил плюющегося старика к двери и без особых церемоний вышвырнул вон. Вслед полетела клюка.
Они ехали по старому тракту, ведущему вдоль горного хребта. Там и тут недавние обвалы завалили путь, спустив в долину стволы поваленных кедров и елей; в других местах кусты и деревья пустили корни на дороге, мешая идти. В двух днях пути впереди лежали земли ратидов, а именно с этим племенем уриды враждовали больше всего. Набеги и жестокие убийства поймали племена в сеть взаимной ненависти, и тянулась эта сеть на сотни лет.
Но Карса не намеревался незаметно миновать территории ратидов. Он хотел мстительным клинком прорубить кровавую дорогу, растоптать копытами коней обиды настоящие и воображаемые, отнять души у десяти, двадцати, а может и еще большего числа Теблоров. А вот едущие за ним воины, знал он, верят, будто им предстоит таиться и красться. Их ведь всего трое…
«Но с нами Уругал. Это его время года. Мы возвестим его приход пролитием крови. Мы пнем гнезда шершней, ратиды познают страх, запомнят имя Карсы Орлонга. Как и сюниды. Придет их черед».
Кони осторожно шагали по осыпи недавнего оползня. Прошлой зимой было много снега — больше, чем мог припомнить Карса. Задолго до того, как Каменные Лица пробудились и объявили старейшинам, посылая сны и трансы, что победили старых теблорских духов и требуют покорности; задолго до того как отнятие вражьих душ стало первой заботой Теблоров — правившие страной и людьми духи были костями скал, плотью земли, волосами и мехом лесов и лугов. Дыхание их было ветром, несущим смену времен года. Зима приходила и уходила с жестокими штормами, бушевавшими высоко в горах, когда буйные духи сцеплялись в бесконечной взаимной вражде. Лето и зима были чем-то похожи: одинаково сухие и однообразные, хотя лето казалось временем утомления, тогда как зима — периодом ледяного, хрупкого покоя. Поэтому Теблоры приветствовали лето, время уставших в битве духов, и презирали зиму, ибо бойцы ее слабы, а в иллюзии покоя нет ценности.
До конца весны оставалось около двадцати дней. Бури на вершинах затихали, становились менее частыми и сильными. Хотя Каменные Лица давно уже уничтожили древних духов и были, как кажется, равнодушны к смене сезонов, Карса в глубине души смотрел на себя и своих воинственных спутников как на вестников последней бури. Мечи из кроводрева завоют отзвуками старинной вражды, устрашая ничего не подозревающих ратидов и сюнидов.
Они миновали свежую осыпь. Дорога впереди вела в неглубокую низину, на высокогорные луга, открывшиеся яркому полуденному солнцу.
Байрот сказал сзади: — Нам нужно бы разбить стоянку на той стороне низины, Воевода. Кони нуждаются в отдыхе.
— Может, твой конь и нуждается, Байрот, — ответил Карса. — На твоих костях повисло слишком много разгульных ночей. Странствие снова сделает из тебя воина. Надеюсь. К спине твоей прилипло слишком много соломы. «А на животе скакала Дейлис».
Байрот засмеялся, но ничего не ответил.
Делюм крикнул: — И мой конь хочет отдыха, Воевода. Поляна впереди послужит хорошей стоянкой. Там прыгают кролики, и я поставлю силки.
Карса пожал плечами. — Итак, на мне повисли две тяжкие цепи. Боевые вопли ваших желудков оглушили меня. Разбиваем стоянку.
Огня разжигать было нельзя, так что пойманных Делюмом кроликов съели сырыми. Раньше такое было рискованным, ведь кролики носят множество смертельных для Теблоров заболеваний. Но после явления Каменных Лиц племена стали меньше болеть. Их все еще одолевает безумие, но оно ведь не связано с едой и питьем. Старики объясняли: иногда бремена, возложенные на мужчину Семью Богами, оказываются слишком тяжелыми. Нужно укреплять разум, а это дается верой. Для слабого мужчины, для одержимого сомнениями законы и правила становятся клеткой, а заключение всегда ведет к безумию.
Они сели у ямки, выкопанной Делюмом для кроличьих костей, и поели, мало разговаривая друг с другом. Небо над головами постепенно темнело, звезды закрутили свое колесо. В наступившей тьме Карса слушал, как Байрот высасывает кроличий череп. Он вечно ест дольше других; наутро он еще будет жевать кожу, снимая тонкий слой жира.
Наконец Байрот бросил пустой череп в ямку и сел прямо, облизывая губы.
— Я дал волю, — сказал Делюм, — мыслям о предстоящем пути. Через земли Ратида и Сюнида. Нельзя выбирать тропы, проходящие по гребням холмов — нас увидят на фоне неба. Подходят лишь тропы в низинах. Но они приведут нас близко к чужим стоянкам. Думаю, нам нужно отныне идти по ночам.
— Это удобнее, — кивнул Байрот, — для проказ. Будем переворачивать камни очагов и красть перья. Возможно, какие-то заснувшие в стороне воины отдадут нам свои души.
Карса подал голос: — Прячась днем, мы не заметим дымов, подсказывающих положение стоянок. Ночами дует ветер, разнося дым, и мы также не поймем, где их очаги. Ратиды и сюниды не глупы. Они не будут складывать костров на вершинах и перед скалами, и мы не заметим зова ночных огней. К тому же кони лучше видят и увереннее скачут при свете. Мы поедем днем, — закончил он.
Байрот и Делюм отозвались не сразу.
Наконец Байрот прокашлялся. — Мы окажемся на тропе войны, Карса.
— Мы станем подобны стреле ланидов, летящей по лесу, меняющей направление у каждого сука и ствола. Мы будем пожинать души, Байрот, подняв ревущую бурю. Война? Да. Ты боишься войны, Байрот Гилд?
Делюм сказал: — Нас трое, Воевода.
— Да, мы Карса Орлонг, Байрот Гилд и Делюм Торд. Я встретился с двадцатью четырьмя воинами и сразил всех. Мне нет равных в танце — станете отрицать? Даже старейшины говорят обо мне с трепетом. А ты, Делюм? Я вижу восемнадцать языков в петлях твоего пояса. Ты можешь найти след призрака, ты за двадцать шагов слышишь, как шевелится камешек. А Байрот — в дни, когда он нес на себе лишь мышцы — да, Байрот, разве не ты переломил бюриду спину голыми руками? Не ты повалил боевого жеребца? Жестокость лишь дремлет в тебе, и наше странствие вновь ее пробудит. Другие трое мужчин… да, они крались бы во тьме, переворачивали камни очагов, выдирали перья и перерезали горла спящим врагам. Достаточные подвиги для любых других мужчин. Но для нас? Нет. Ваш Воевода сказал слово.
Байрот сверкнул зубами, глядя на Делюма: — Давай поднимем взор к звездам и будем созерцать их кружение. Слишком мало зрелищ нам осталось.
Карса не спеша встал. — Ты следуешь за воеводой, Байрот Гилд. Ты не задаешь ему вопросов. Неверное твое мужество угрожает отравить нас всех. Верь в победу, воин, или бреди назад.
Байрот пожал плечами и прилег, вытягивая ноги в кожаных штанах. — Ты великий вождь, Карса Орлонг, но до ужаса слеп к юмору. Я верю, что ты поистине найдешь славу, что Делюм и я воссияем — как малые луны, но тоже воссияем. Для нас достаточно и этого. Не задавай вопросов, Воевода. Мы здесь, мы с тобой…
— Бросаешь вызов моей мудрости?!
— Мудрость мы еще не обсуждали, — ответил Байрот. — Мы воины, как ты и сказал, Карса. И мы молоды. Мудрость принадлежит старикам.
— Да, старейшинам, — фыркнул Карса. — Которые не благословили наш путь!
Байрот захохотал: — Это наша истина и нам нести ее в сердцах, неизменную и горькую. Но по возвращении, Воевода, мы обнаружим, что истина успела измениться. Благословения будут даны задним числом. Подожди и сам увидишь.
Глаза Карсы широко раскрылись. — Старейшины солгут?
— Разумеется, солгут. И будут ожидать, что мы примем новую истину. И мы примем. Да, мы должны, Карса Орлонг. Слава наших подвигов должна послужить сплочению народа. Таить ее — не только эгоистично, но и потенциально опасно. Подумай, Воевода. Мы вернемся в деревню и будем нечто утверждать. Да, да, трофеи послужат доказательством рассказа, но если мы не разделим славу со старейшинами, наши притязания познают яд недоверия.
— Недоверия?
— Да. Они поверят, но только если мы разделим с ними славу. Они будут верить в нас, но только если и мы будем верить в них — в перекроенное прошлое, в то, что благословение было дано и жители деревни провожали нас по обочинам. Они все были там — так они скажут. Мало-помалу и сами они в это поверят, живо вообразят сцены прощания. Ты все еще смущен, Карса? Если да, не будем больше обсуждать мудрость.
— Теблоры не играют в игры обмана, — прорычал Карса.
Байрот мельком взглянул на него и ответил: — И точно, не играют.
Делюм завалил ямку камнями и землей. — Пора спать, — сказал он, поднимаясь, чтобы в последний раз проверить стреноженных коней.
Карса смотрел на Байрота. «Ум твой подобен стреле ланидов в лесу, но поможет ли ум, когда мы обнажим лезвия из кроводрева и огласим округу боевыми кличами? Вот что бывает, если мышцы зарастают жиром и солома липнет к спине. Бряцание словами ничего тебе не даст, Байрот Гилд. Разве что язык твой не сразу высохнет на поясе воина — ратида».
— По меньшей мере восемь, — прошептал Делюм. — И, может быть, еще мальчик. Там только два очага. Они выследили серого медведя, что живет в пещерах, и несут добычу домой.
— То есть раздуты гордостью, — кивнул Байрот. — Отлично.
Карса нахмурился. — Почему?
— Я читаю в уме врага, Воевода. Они чувствуют себя непобедимыми, и это делает их неосторожными. У них есть кони, Делюм?
— Нет. Серый медведь отлично знает звуки копыт. Если они брали на охоту собак, ни одна не выжила.
— Еще лучше.
Они спешились и проползли к опушке. Делюм уже успел пробраться вперед, разведав стоянку ратидов. Он полз в траве, между пней высотой по колено и кустов, не задевая самой малой ветки.
Солнце сияло в вышине, воздух был сухим, горячим и неподвижным.
— Восемь, — сказал Байрот. Усмехнулся, глядя на Карсу. — И юнец. Его надо убить первым. Чтобы выжившие познали позор.
«Он думает, что мы проиграем». — Оставь его мне, — сказал Карса. — Атака моя будет яростной и приведет на ту сторону стоянки. Воины, что еще будут стоять на ногах, все повернутся вслед за мной. Тогда вы и нападете.
Делюм моргнул. — Ты хочешь, чтобы мы ударили в спину?
— Да, чтобы уравнять шансы. Потом каждый сможет вступить в поединок.
— Ты будешь хитрить и вилять, атакуя? — спросил Байрот. Глаза его блестели.
— Нет. Я пойду напролом.
— Тогда они свяжут тебя, Воевода, и тебе не удастся пробиться на ту сторону.
— Меня не свяжут, Байрот Гилд.
— Их девять.
— Смотри, как я танцую.
Делюм спросил: — Почему мы не используем коней, Воевода?
— Я устал болтать. За мной, но медленным шагом.
Байрот и Делюм обменялись загадочными взглядами. Байрот дернул плечами: — Что же, мы будем тебе свидетелями.
Карса снял со спины меч, сжал обеими руками обернутую кожей рукоять. Кроводрево было темно-красным, почти черным, отполированным до зеркального блеска; нарисованный полумесяц, казалось, плавает на высоте пальца над поверхностью. Край лезвия был почти прозрачным — втертое кровяное масло затвердело, заместив дерево. На лезвии ни зазубрин, ни царапин, только легкая волнистость там, где масло залечило повреждения, ведь оно наделено памятью и не терпит внезапных изменений. Карса поднял меч перед лицом и скользнул в траву, ускоряясь и начиная движения танца.
Найдя кабанью тропу, указанную Делюмом, он пригнулся и полез по затвердевшей земле, не шевеля сплетенные поверху травы. Казалось, широкое затупленное острие тянет его вперед, прорезая молчаливый, безошибочный путь сквозь тени и полосы света. Он набрал высокую скорость.
В середине стоянки ратидов трое из восьми воинов склонились над кусками медвежатины, которые только что вынули из оленьей шкуры. Двое других сидели рядом, положив мечи на колени и втирая в клинки кровяное масло. Остальные трое стояли и разговаривали всего в трех шагах от кабаньей тропы. Юнец был на дальнем конце.
Карса максимально ускорился, добежав до выхода. На дистанции примерно в семьдесят шагов воин — Теблор способен обогнать галопирующего коня. Его появление было подобно взрыву. Только что восемь воинов и мальчик отдыхали на поляне — а миг спустя две головы слетают с плеч от единого взмаха меча. Куски скальпов и кости, брызги крови полетели в лицо третьему из стоявших ратидов. Он отскочил и развернулся влево, чтобы увидеть возвращение меча Карсы. Меч прошел под нижней челюстью и исчез из вида. Широко распахнутые глаза дико озирались. Но очень скоро свет для них померк.
Не сбавляя темпа, Карса высоко подпрыгнул, и голова воина пролетела внизу, ударившись о землю.
Ратиды, что намазывали мечи, уже вскочили и готовили оружие. Разделившись, они ринулись на Карсу с трех сторон.
Он захохотал и развернул плечи, проскальзывая между охотниками, в руках которых были только окровавленные ножи. Приблизив меч к груди, пригнулся. Три небольших лезвия нашли себе цели и прорезали одежду, кожу, проникли в мышцы. Сила рывка протолкнула Карсу между троих воинов; он утащил с собой вонзившиеся ножи, отсек мечом пару рук, затем вонзил его подмышку, разрезая плечо и лопатку. Сверкнув обнаженной костью, связкой сухожилий и вен, рука полетела в небо.
Кто-то тяжелый с рычанием обхватил ноги Карсы. Все еще смеясь, воевода — урид опустил меч. Шар рукояти проломил макушку врага. Руки содрогнулись и выпустили его.