Имортист Никитин Юрий
Он протянул мне листок бумаги с цветными линиями графиков.
– Ознакомьтесь. Вы знаете, что сейчас готовят нападение на Сомали. Вам не показалось странным, что у нищего Сомали нашлись средства, чтобы закупить у нас самые мощные и новейшие системы ПВО, я имею в виду знаменитые комплексы С-300, «Буки» и «Тунгуски»? Да, конечно, мы ухватились за возможность выручить несколько миллиардов долларов, на эти деньги построили несколько военных заводов, однако вы же понимаете общую стратегическую линию? США через третьи страны и целую сеть финансирования и своих лиц в правительстве Сомали сумели не только дать им деньги на вооружение, но и указали, какие именно купить!
Я поинтересовался осторожно:
– Зачем это? Наши С-300 неуязвимы, вы сами говорили. Зачем Штатам нападать на страну, защищенную такими комплексами?
Мазарин угрюмо молчал. По его лицу видно, что знает, но возразить нечего.
– Абсолютно неуязвимых нет, – ответил Казидуб. – С-300, как и простой солдат, уязвим в момент перезарядки. Первую волну крылатых ракет или самолетов собьет, но вторая накроет уже сам комплекс. Генералам Пентагона нужно просчитать соотношение потерь, попытаться свести их к минимуму, чтобы в следующий раз штурмовать еще более укрепленную оборону… да, уже здесь.
Я сказал невесело:
– У нас почти нет времени на развертывание производства вооружения. Что можем в этот краткий период?..
Он прямо взглянул мне в глаза.
– Господин президент, вам придется отказаться от ядерного чемоданчика.
Ростоцкий опустил взгляд, Мазарин же, напротив, впился в мое лицо острым скальпельным взглядом. Я ощутил себя так, словно с меня прилюдно сняли одежду, а кто-то приставил к голой спине острое и очень холодное лезвие ножа.
– Объясните, – попросил я.
Казидуб криво усмехнулся:
– Мне нравится это ваше «объясните» вместо обвинений в государственной измене. Дело в том, что ядерный чемоданчик был создан в те старые годы, когда на развертывание сил для нападения нужны были месяцы. Да, в те далекие годы перед началом войны все корабли должны выйти в море, подлодки стягиваются к берегам противника, а летчики днюют и ночуют на аэродромах, греют движки и находятся в постоянной готовности сесть в кабины, задраить колпаки и разогнаться вдоль взлетной полосы. Да, такая подготовка к войне заметна хорошо… Но ее не будет, господин президент. Сейчас мир иной! Уже достигнута постоянная мобилизация сил. Не на уровне мобилизации, а на уровне, так сказать, естественного состояния армии. Теперь не будет никакого предварительного развертывания сил, господин президент! США готовы нанести удар по России… или любой другой стране в любой момент. Мы не увидим, повторяю, предварительного развертывания войск, ибо все необходимое уже в нужной для нанесения удара точке. А это значит, не будет времени, чтобы вам среди ночи сообщили о начале нападения, а вы, сонный и не понимающий, что происходит, позвали дежурного офицера с ядерным чемоданчиком, кое-как открыли все секретные замочки, а потом активировали нужные коды для системы запуска. Ядерный чемоданчик был создан во времена, когда с момента старта до подлета к нашим границам оставалось пятьдесят шесть минут! Теперь, господин президент, у нас нет и двух минут.
Молчание было тяжелым, гробовым, я после паузы спросил таким же тяжелым голосом:
– И что вы предлагаете?
Он прямо посмотрел мне в глаза.
– Первое – вы уже делаете. Народ ощутил, что еще нужен. И что Россию еще можно спасти. Второе… этот ваш имортизм. Не знаю, насколько это серьезно, но… он работает, дает надежду, так что я – ваш человек с потрохами. Или это я уже говорил? Ладно, повторю. От меня такое не часто услышишь. Третье касается именно ядерного чемоданчика. Вместо этого явно устаревшего рудимента нужна автоматическая система оповещения и… это очень важно!.. автоматическая система ответного удара. Объясняю, как только первые вражеские ракеты нанесут удар по первым нашим шахтам, срабатывает вся… повторяю, вся наша система ракетно– космических сил. Все ракеты до единой уходят в сторону США и наносят удар по ее территории. Да, прорвутся немногие, но с десяток крупнейших городов США превратятся в развалины. А всю страну окутает радиоактивное облако. То, что я вам говорю, должно быть принято как наша новейшая военная доктрина! Мы сами должны позаботиться, чтобы ее нюансы знали все юсовцы, все тамошние избиратели, что имеют право голоса. А также все их дети, что могут повлиять на голоса родителей.
Он вздохнул:
– Простите, господин президент, главное я сказал. У меня здесь еще целый набор пунктов как насчет системы раннего предупреждения о крылатых ракетах, о скорострельных автоматических ПВО для защиты ракетных шахт, они должны сбивать все в радиусе пяти километров, даже не запрашивая «свой-чужой», так и расчеты модернизации старых ракет. Просто продлить срок их жизни, иное нам пока не до жиру. И даже еще одна вещь, о ней даже как-то говорить не принято…
Ростоцкий сказал хриплым каркающим голосом:
– Да уж не жмитесь, Михаил Потапыч. Здесь все стервятники, хоть многие и поневоле. Поймем.
Он развел руками:
– Я говорю о несимметричном ударе. Мазарин прав, мы должны позаботиться о возможности бактериологического оружия.
– А, это, – протянул Мазарин до жути спокойно. – С этим уже решили. Поехали дальше.
Только сейчас я ощутил, что в кабинете, несмотря на страшные слова, гроза как будто прошла мимо, а то и отгремела незаметно для нас, в чьих душах бушуют бури, куда там атмосферным, стратосферным или даже космическим. А Казидуб поинтересовался убийственно спокойно:
– А как намереваетесь доставить в США?
Ростоцкий указал глазами в сторону Мазарина.
– Спросите уважаемого Игоря Игоревича. Думаю, уже доставлено. А там на местах разрабатывается новое. Главное, чтобы в ответ на удар по России там не замедлили привести его в действие. И чтобы об этом в Штатах все знали. Это тоже фактор сдерживания.
Казидуб потер ладони, раздался скрип, словно весло двигалось в уключинах.
– А ведь хорошо, – сказал он с удовольствием, в то же время как будто с некоторым недоумением. – Но… неужели наконец-то дожили? Неужели обожрались дрянью не только мы, лучшие из лучших, а самый лучший – конечно же, я, но и этот чертов простой народ? Избиратели, электоратели? Мне жутко стыдно, что я голосовал не за вас, господин президент, а за вашего противника, Оглоблева. У него шансы были намного выше, а уж лучше он, чем этот гребаный демократ Цидульский!.. До сих пор дивлюсь вашей победе!
Мазарин сказал хитренько:
– Господин президент с его командой очень сладкого червячка забросили для наживки. Как же, бессмертие для всех!..
Я ощутил подвох, сказал настороженно:
– Да, для всех. А что не так? Для всех, кто идет в гору, а не катится с горы.
Мазарин сказал с торжеством:
– А это и есть тот пунктик мелким шрифтом, что лохи не замечают в умело составленных договорах!.. Кто будет отбирать-то? Кого в элиту бессмертных, кого в газовую печь?
– Газовых печей не будет, – объяснил я. – Зачем матерьял портить? Есть хлев, пусть живут дальше, как жили. До глубокой старости и естественного конца. А кому вручать бессмертие… так все на виду. Конечно же, тем, кто жизнь отдавал науке, искусству, творчеству, работе, кто жил достойно, а не тем, кто с утра стоит у пивного ларька и провожает глазами каждую задницу с единственной мечтою трахнуть.
Мазарин кивнул, сказал оживленно:
– В имортизме, как понимаю, есть несколько простейших истин. Первая: невозможно тащить к звездам все человечество. Или к Богу, один хрен. Вторая: но тащить надо. Третья: тащить надо, не опускаясь самим до уровня простолюдья. Четвертая: помнить, что во все века на одного умного рождалось сто… гм… простых людей, и не пытаться процент умных увеличить. По крайней мере, без генной инженерии. Нам достаточно и одного умного на тысячу, чтобы человечество развивалось успешно. Сейчас же тенденция такова, что умные стыдятся своей умности и начинают усиленно сползать пониже, чтобы быть «как все». И еще одну проблему решит имортизм… Пока она еще на горизонте, лишь немногие способны ее разглядеть, тем более еще не видят, что несет на самом деле… но скоро замаячит во весь исполинский рост! Я говорю о всех этих разговорах о клонировании, генной инженерии и возможности бессмертия.
– Ну-ну! – поощрил Казидуб.
– Мы не можем пустить ни бессмертие на поток, – сказал Мазарин, – ни даже клонирование. Это ничего, что я говорю «мы»?
– Считайте себя имортистом, – разрешил я великодушно.
– Спасибо. Я имею в виду, глупо поддерживать до бесконечности жизнь идиотов с помощью выращивания для них отдельных частей или замены больных органов. Демократия демократией, но бессмертие должны получать лучшие! Но при демократии это невозможно, такой хай поднимется…
Ростоцкий криво улыбнулся, сказал невесело:
– Более того, в порядке политкорректности первыми бессмертием придется наделить идиотов, неизлечимо больных, уродов и прочих демократов. Так ведь? Вот в такую дыру загнали цивилизацию эти гребаные… Да, с ними пришлось бы кончать так или эдак, это тупик. Хуже, чем тупик, – гибель рода человеческого!
– Ага, – нервно возразил Казидуб. – Попробуй скажи что-нить против демократии! Не отмоешься.
Я предложил со злой иронией:
– Попробуйте действовать на опережение. Обвиняйте их в том же самом. И вообще, если приперты к стене и не находите доводов, а страстно хочется не просто возразить, а сокрушить оппонента, то прибегните к изобретенному демократами отличному способу, проверенному и доказавшему свою убойную силу. Скажите громко с изумлением в голосе: «Да вы фашист!» – и неважно, о чем была дискуссия: о политике или способах рыбной ловли на блесну, сокрушенный оппонент сразу умолкнет, начнет жалко оправдываться, что-то мямлить, краснеть и бледнеть, а вы можете гордо расправить крылья и поливать его сверху пометом, время от времени бросая язвительные замечания, типа «расист», «националист», «патриот», «а еще в шляпе».
Ростоцкий покачал головой:
– Нет.
– Что именно?
– Не катит.
– В каком пункте?
– В самой сути. Вы же сами – забыли, да? – еще раньше высмеяли эти штампованные приемчики. Теперь всякий, кто такое вякнет, пугается, когда вокруг начинают ржать, как здоровые брабантские кони… Интересно, что это за такие кони?
– Наверное, как наш Казидуб, – предположил Мазарин. – Он еще тот… конь.
Казидуб поднялся, поморщился, ухватившись за поясницу. Я смотрел с сочувствием, у крупных людей с излишней массой почти всегда проблемы с позвоночником, да и вообще с суставами и связками. Казидуб прошелся вдоль стола, Мазарин сосредоточенно щелкал по клавишам, сортировал файлы. Ростоцкий допивал кофе.
– Красиво, – послышался голос Казидуба.
ГЛАВА 11
Он остановился перед картиной на стене в массивной раме. Полоска моря занимает совсем немного места, все остальное пространство – великолепнейший закат: багровые тучи, оранжевые разрывы, золотые громады с пурпурными краями.
Казидуб полюбовался. Вздохнул:
– Красиво… Великолепно. Просто сказочно!.. Вот так же точно наблюдаем закат самого красивого и великолепного заблуждения человечества… Да-да, заблуждения, основанного на благородной и наивной вере, что раз все люди – от Бога, то все равны, и все имеют право голоса. Не просто право голоса пожаловаться, а даже определять облик общества, в котором живут. Все предыдущие века и тысячелетия, где управляли вожди, были названы жестоким и неверным временем, всем дали равные права, равные возможности, равные голоса… И вот простолюдины, все эти конюхи, лакеи, комедианты и прочая чернь – начали править…
Он потемнел, как будто потолок, откуда льется свет, застлала грозовая туча. Ростоцкий сказал сочувствующе:
– Михаил Потапыч, заблуждение в самом деле было прекрасным и благородным! Недаром же охватило все молодые государства Европы. Устояли только старые, древние, неторопливые, все видавшие, в том числе и демократию в каких-нибудь своих областях и мелких королевствах. Теперь вся Европа, пострадавшая от неудач демократии больше, чем Россия от попытки построить коммунизм, в глухой обороне. США в этом случае тоже пристегиваю к Европе, ибо те недоумки за океаном не больше, чем вымахавший сын-переросток, крепкий мускулами, но слабый на голову.
Ростоцкий слушал невнимательно, по лицу видно, что мыслями далеко, спросил невпопад:
– Господин президент, так как насчет видеокамер в присутственных местах? Нужно чуточку отщипнуть от какой-то статьи в бюджете! Демократы начнут жаловаться, что ущемляются свободы, зато сколько преступлений не просто раскроем, но и предотвратим! Народ, зная, что могут следить и записывать на пленку… хотя у нас все пишется на хард, будет вести себя куда скромнее!
Казидуб повернулся от картины, лицо в багровых тонах, сам весь как в червонном золоте, в глазах красные огни, заявил громыхающим голосом:
– А что? Эти фэйс-контроли везде и всюду позволят поддерживать основной принцип имортизма, верно? Не простое уклонение от зла или неучастие во зле, а активное творение добра! К примеру, если мог перевести старушку через улицу, но не перевел, то хоть и неподсуден по старым за то, что бабка под машину, но подсуден по законам имортизма…
Мазарин перебил:
– Ну так и сразу под суд! Представляю, что начнется… Если бы у нас рубили руки за воровство, уже рубили бы протезы! А ты – за какую-то бабку…
Казидуб смотрел исподлобья, как матадор на быка, возразил:
– Тогда можно сперва что-то вроде штрафов. Даже таких, виртуальных. Мог перевести старушку, а не перевел – получи минус. Мог остановить мальчишку, что пишет на стене матерное слово, но прошел мимо – еще минус. И всякий раз это должно обнародоваться.
– Так сколько это же будет, заколеблешься про всех читать…
Ростоцкий сказал живо:
– А можно пока начать только с депутатов Думы. А потом постепенно расширять, расширять круг… На их помощников, на директоров крупных предприятий, на банкиров, на генералов.
Казидуб перебил, оживляясь:
– Это если по стране! Но если брать район, то мне по фигу, перевел ли старушку господин Говнюк в Новодрищенске. А вот переводят ли старушек в моем городе, районе и не дают ли рисовать скверные слова на стенах моего дома, это мне интересно! И всем жильцам моего дома. Так что камеры фэйс-контроля вполне могут приносить пользу даже на самом низком уровне.
Мазарин кивнул, потянулся, сладко хрустнув суставами.
– Это уже ближе к реальности. А то совсем уж размечтались! Мы силовые министры или мечтательные поэты? Как же, старушек переводить… Маньяки школьников насилуют прямо на улицах, а менты будут на старушках очки зарабатывать. Главное, чтобы не начали смягчать наказания! Больше всего страшусь, что демократы нас заклюют со своим общечеловечизмом. Ты, Ростислав Иртеньевич, не жмись, говори сразу, из-за чего начал. Кроме разрешения, тебе ведь нужны и деньги, верно? И специалистов армию…
Ростоцкий сказал:
– Были бы деньги!
Он смотрел с надеждой, я ответил осторожно:
– Вряд ли в казне сундуки полны золотом. Но мы на днях соберемся, чтобы перераспределить в стране очень многое. Понятно же, что камеры фэйс-контроля куда нужнее, чем… ладно, умолчу.
Александра чуточку приоткрыла дверь, на лице тревожное ожидание.
– Что там? – спросил я.
– Прибыл министр иностранных дел, – сообщила она. – Правда, теперь уже не министр. Вы ему назначили. Он поинтересовался, не случилось ли чего, уже лишних полчаса… А прежний президент всегда минута в минуту.
Я не успел ответить, Казидуб поднялся, развел руками:
– Наша вина! Засиделись, засиделись, бессовестно, просто бесстыдно пользуясь добросердечием господина Печатника.
Ростоцкий тоже поднялся, но Мазарин бросил быстрый взгляд на Александру, на меня, предложил:
– Примите при нас. Честно. У нас добрые отношения, а он увидит, что мы на вашей стороне.
А Казидуб громыхнул:
– Верно-верно. Не пренебрегайте и таким крохотным камешком на чаше весов.
Я поколебался с ответом, не люблю, когда подсказывают и направляют, но Александра перехватила взгляд главного фээсбэшника, исчезла. В кабинет вошел не то прусский барон, не то английский лорд, может быть даже, бельгийский князь, я озлился на себя за такие сравнения, у нас своих князей и графьев хватало, как гуси ходили, да истребили начисто, не начинать же эту дурь по новой…
Статный, рослый, представительный, как говорят о мужчинах уже не только женщины, но и политики, тоже по– женски признавшие, что имидж – это все, с породистым лицом, и в его возрасте, что «за шестьдесят», сохранивший и хорошую фигуру, и выразительное лицо, где не дал отразиться ни болезням, ни даже порокам.
Я засмотрелся на его белые-белые брови, про такие говорят, что как припорошенные инеем, но у Потемкина не припорошенные, а сам иней: густой, плотный, нависающий плотными карнизами. Такие брови я видел раз в жизни, в детстве на улице, на человека оглядывались, даже сейчас Казидуб и Мазарин, дружбаны Потемкина, все равно в первую очередь посмотрели на эти удивительные брови, они как бы подчеркивали значительность вообще-то вполне нормального лица.
Помню, у моего отца брови тоже вдруг начали расти, волосы стали толстыми и блестящими, какая-то гормональная перестройка, но отец регулярно состригает лишнее, вернее, в парикмахерской девушки сами ему состригают, это как бы естественно, все равно что побриться, но ведь вошло же в моду выглядеть небритым, так что и с такими бровями человек добивается некоего эффекта. По крайней мере, Потемкина слушают, видимо, внимательнее, чем если бы он был с бровями стандартного размера.
Он коротко взглянул на меня, словно прочел мои мысли, я торопливо отвел взгляд, дабы не давать ему понять, что я раскусил его в таком вообще-то невинном трюке для привлечения внимания, а он остановился, отвесив короткий поклон. Я протянул руку, он принял с истинно княжеским достоинством, я сказал тепло:
– Гавриил Дементьевич, рад вас видеть в добром здравии. Я хотел бы просить вас снова принять на себя бремя министра иностранных дел…
– И сразу начинать работать, – добавил Казидуб.
Он обменялся с Потемкиным крепким рукопожатием, подошли Ростоцкий и Мазарин, все начали пожимать руки, Мазарин сказал многозначительно с настойчивостью в голосе:
– Впрягайтесь без раскачки. Мы уже работаем.
Потемкин посмотрел на меня с недоверием:
– И как вы их сумели запрячь?..
– Имортизм, – ответил я.
Он поморщился:
– Придурки… Я их в свою партию аристократов записал!.. Так нет же, за Оглоблева проголосовали. Если вы всерьез, господин президент, то я охотно вернусь к прежней работе.
– Почему я могу быть несерьезным?
– Ну, все-таки я ваш соперник в борьбе за президентское кресло.
– Борьба закончена, – сказал я, – начинаем разгребать конюшни. А лучше вас дипломата нет во всей России. Говорят, даже на планете.
Он сдержанно улыбнулся:
– Возможно, они несколько переоценивают. Отчасти, в мелочах.
Я указал на дверь в малую комнату для отдыха:
– Я как раз набросал проект изменений вашей деятельности… Не лично вашей, понятно, а министерства. Взгляните, если есть желание, а мы пока закончим с людьми плащей и кинжалов. И также танков.
Ростоцкий спросил обидчиво:
– А я?
– А вы… наверное, с полосатой палочкой в руке?
Я проводил Потемкина в комнату для отдыха, там у меня тоже ноутбуки, своя связь, услышал, как за спиной жизнерадостно сказал Казидуб:
– Бежит зебра, смотрит на Ростислава Иртеньевича и говорит себе: «Что же это такое у него в руке?» Га-га-га!
Усадив Потемкина, я вернулся к силовикам, все еще застряли посредине кабинета, живо беседуют, явно уходить не хочется, в кои-то веки ощутили в президенте настоящего вожака-самца, что хочет обиходить не только себя и троих баб вокруг поблизости, но все огромное стадо, именуемое даже не Россией, а человечеством.
На столе раздался звонок, я подошел и коснулся мыши. На экране вспыхнуло в окошке лицо Александры. Я зумил на полный экран, она ощутила или увидела, улыбнулась, голос прозвучал почти весело:
Читать бесплатно другие книги:
