Властелин Севера. Песнь меча (сборник) Корнуэлл Бернард

– Эльфлэд, мой господин, – поправил я.

– Ее звали Эльфлэд, мой господин, – послушно сказал он.

– Он была саксонкой?

– Да, мой господин.

– И что, она действительно пыталась отравить твоего отца?

Ситрик помолчал, потом понял, что, если скажет правду, это никому не принесет беды.

– Да, мой господин.

– И как именно? – Я возвысил голос, чтобы перекрыть шум толпы.

– Черными ягодами, мой господин.

– Пасленом?

– Да, мой господин.

– Сколько тебе лет?

– Не знаю, мой господин.

На вид ему было лет четырнадцать.

– Твой отец любит тебя? – спросил я.

Этот вопрос поставил его в тупик.

– Кто любит меня?

– Кьяртан. Он ведь твой отец, так?

– Точно не знаю, мой господин, – ответил Ситрик, и, вероятно, то была правда.

Кьяртан, должно быть, наплодил в Дунхолме сотню таких же щенков.

– A твоя мать? – спросил я.

– Я любил ее, мой господин, – сказал Ситрик, снова готовый заплакать.

Я сделал шаг навстречу, и меч в его руке дрогнул, но он попытался взять себя в руки.

– На колени, мальчишка, – велел я.

Теперь у него был непокорный вид.

– Я хочу умереть, как подобает, – ответил Ситрик, и голос его сорвался от страха.

– На колени! – прорычал я.

Испугавшись, он упал на колени и, когда я двинулся к нему, казалось, был не в силах шевельнуться. Я перевернул Вздох Змея, и Ситрик вздронул, ожидая, что я ударю его тяжелой рукояткой. Но вместо этого я протянул ему свой меч рукоятью вперед, и в глазах его появилось удивление.

– Возьми меч, – велел я, – и повторяй за мной.

Мальчишка все еще молча таращился на меня, потом ухитрился уронить щит и меч и положить ладони на рукоять Вздоха Змея. Я накрыл его руки своими ладонями.

– Повторяй за мной, – снова приказал я.

– Клянусь отныне быть твоим человеком, мой господин, – послушно повторил он, глядя на меня снизу вверх, – верно служить тебе до самой смерти.

– И после нее, – сказал я.

– И после нее, мой господин. Клянусь.

Дженберта и Иду эта сцена страшно возмутила. Оба монаха перешагнули через орешниковые прутья и закричали, что мальчик должен немедленно умереть, что такова Божья воля. Ситрик вздрогнул, когда я вырвал Вздох Змея из его рук и сделал круговой замах. Зазубренный клинок, покрытый свежей кровью, устремился к монахам, а потом застыл, его кончик был у самого горла Дженберта.

И тут ко мне пришла ярость – ярость битвы, жажда крови, веселье убийства. Я едва удерживался, чтобы не позволить Вздоху Змея забрать еще одну жизнь. Меч жаждал этого, я чувствовал, как он дрожит в моей руке.

– Ситрик – мой человек, – заявил я монахам. – И отныне каждый, кто его тронет, станет моим врагом. И я убью тебя, монах, если ты его тронешь, убью не задумываясь! – Я уже кричал. Наконец, с трудом сумев отвести острие Вздоха Змея от горла Дженберта, я описал мечом круг, охватывающий всю толпу. – Еще кто-нибудь из вас возражает против того, что Ситрик – мой человек? Хоть кто-нибудь? Ну же?

Никто не подал голоса. В порывах ветра, проносившегося через Кайр-Лигвалид, все почуяли запах смерти, поэтому никто не решился заговорить, но их молчание не утолило моего гнева.

– Ну же? – прокричал я, отчаянно желая, чтобы кто-нибудь принял мой вызов. – Потому что, если найдется такой человек, он сможет убить мальчишку! Он сможет убить его, стоящего на коленях, но сперва этому человеку придется убить меня!

Дженберт молча наблюдал за мной. У него были узкое смуглое лицо и умные глаза. Рот его был слегка кривым, возможно, из-за какого-то несчастного случая, приключившегося с ним в детстве, и поэтому казалось, будто монах недобро усмехается. Я хотел вырвать его гнилую душонку из тощего тела. Он тоже не отказался бы прикончить меня, но не осмеливался даже шевельнуться. Никто не двигался, пока наконец Гутред не перешагнул через ветки орешника и не протянул руку Ситрику.

– Добро пожаловать, – сказал он мальчику.

Отец Виллибальд, который побежал ко мне, услышав мои свирепые вызывающие крики, также переступил через ветки.

– Ты можешь вложить меч в ножны, мой господин, – сказал он ласково.

Священник был слишком испуган, чтобы приблизиться вплотную, но все-таки достаточно храбр, чтобы встать передо мной и осторожно отвести в сторону Вздох Змея.

– Ты можешь вложить меч в ножны, – повторил он.

– Мальчик будет жить! – прорычал я ему.

– Да, мой господин, – мягко произнес Виллибальд, – мальчик будет жить.

Гизела наблюдала за мной, и глаза ее ярко блестели, как в тот день, когда она обнимала своего брата, вернувшегося из рабства.

Хильда же наблюдала за Гизелой.

A что касается меня, то у меня все еще недоставало одной отрубленной головы.

Мы выступили на рассвете – армия, отправляющаяся на войну.

Люди Ульфа двигались в авангарде, потом шла толпа священников, несущих три драгоценных сундука аббата Эадреда, а за ними ехал Гутред на белой кобыле. Гизела шла рядом с братом, а я пешком двигался за ней, в то время как Хильда вела в поводу Витнера. Потом, заметив, что моя подруга устала, я настоял, чтобы она села в седло.

Хильда выглядела как монахиня. Она заплела в косы свои длинные золотистые волосы и обернула их вокруг головы, а поверх накинула светло-серый капюшон плаща. На шее у нее висел простой деревянный крест, и она все теребила его, пока ехала верхом.

– Они не дают тебе покоя? – спросил я.

– Кто?

– Священники. Отец Виллибальд и другие. Небось уговаривают тебя вернуться в монастырь?

– Мне не дает покоя Бог, – ответила Хильда.

Я поднял на нее глаза, и она улыбнулась, словно заверяя, что, несмотря на душевные терзания, не будет для меня обузой.

– Я молилась святому Кутберту, – сказала она.

– И он тебе ответил?

Хильда потеребила крест.

– Я просто молилась, – спокойно произнесла она, – и это еще только начало.

– Тебе не нравится быть свободной? – спросил я без обиняков.

– Я женщина. Как я могу быть свободной? – засмеялась Хильда.

Я ничего не ответил, и она улыбнулась мне.

– Мы, женщины, всегда подчиняемся, – сказала Хильда. – Богу, отцу, мужу. Так уж заведено на свете.

Она говорила без горечи, словно просто утверждала очевидное. И это было правдой. Она происходила из хорошей семьи, и если бы в детстве ее не отдали Церкви, то наверняка отдали бы мужчине. Такова уж женская доля. Правда, со временем я познакомился с женщиной, которая бросила вызов такой судьбе, но Хильда напоминала вола, который в праздничный день скучает по своему ярму.

– Теперь ты свободна, – сказал я.

– Нет, – ответила она. – Я завишу от тебя. – Она посмотрела на Гизелу, которая смеялась каким-то словам своего брата. – И ты хорошо заботишься обо мне, Утред, и не позоришь меня.

Хильда имела в виду, что я не унижаю ее, хотя вполне мог бы бросить и начать ухаживать за Гизелой. Заметив выражение моего лица, Хильда засмеялась.

– Во многих отношениях ты хороший христианин.

– Я?!

– Ты пытаешься поступать правильно, ведь так?

Хильда снова рассмеялась: наверняка вид у меня был ошарашенный.

– Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал, – сказала она.

– Если только это в моих силах, – осторожно ответил я.

– Поклянись, что не украдешь голову святого Освальда, чтобы у тебя стало восемь отрубленных голов.

Я засмеялся, почувствовав облегчение: обещание, которого Хильда от меня ждала, не имело отношения к Гизеле.

– Вообще-то, я подумывал об этом, – признался я.

– Знаю, что подумывал, но из этого ничего не выйдет. Освальд слишком стар. И Эадред будет убит горем.

– A что в этом плохого?

Хильда не обратила внимания на мои последние слова.

– Семи голов вполне достаточно, – настаивала она.

– Восемь было бы лучше.

– Нельзя же быть таким жадным, – заметила Хильда.

Семь голов были зашиты в мешок. Ситрик погрузил его на ослика, которого вел на веревке. Вокруг мешка жужжали мухи, и из него страшно воняло, поэтому Ситрик шел в одиночестве.

Мы были странной армией. Не считая священников, нас насчитывалось триста восемнадцать человек, причем с нами шли по крайней мере столько же женщин и детей и, как обычно, несколько десятков собак. Шестьдесят или семьдесят священников и монахов я охотно обменял бы на дополнительных лошадей и воинов. Откровенно говоря, я сомневался, что из трехсот восемнадцати человек хотя бы сотня стоила того, чтобы поставить ее в «стену щитов». Положа руку на сердце, мы были не армией, а настоящим сбродом.

Монахи распевали на ходу. Я полагал, что они поют на латыни, но не понимал ни единого слова. Они набросили на гроб святого Кутберта прекрасную зеленую ткань, вышитую крестами, и тем утром вороны обделали ткань. Сперва я принял это за дурное предзнаменование, но потом решил, что раз ворон – птица Одина, он просто выказывает свое неудовольствие мертвому христианину. Поэтому я поаплодировал шутке бога, заслужив тем самым злобные взгляды братьев Иды и Дженберта.

– A что мы будем делать, если, добравшись до Эофервика, обнаружим, что Ивар уже вернулся туда? – спросила Хильда.

– Убежим, конечно.

Она засмеялась.

– Ты счастлив, правда? – спросила она.

– Да.

– Почему?

– Потому что я далеко от Альфреда.

И я понял, что ответил чистую правду.

– Альфред – хороший человек, – укоризненно заметила Хильда.

– Хороший, – согласился я, – но, признайся, тебе хоть раз хотелось оказаться в его компании? Ты когда-нибудь запоминала шутку, чтобы поделиться ею с Альфредом? Кто-нибудь хоть раз сидел вместе с ним у огня, загадывая королю загадки? Мы когда-нибудь пели с ним вместе? Альфред только и знает, что беспокоиться о том, чего хочет бог, и составлять правила, чтобы ублажить своего бога, и если человек что-нибудь для него сделает, Альфреду всегда этого мало, потому что его несчастный бог всегда хочет большего.

Хильда улыбнулась своей обычной терпеливой улыбкой, как и всегда, когда я оскорблял ее Бога.

– Альфред хочет, чтобы ты вернулся, – сказала она.

– Ему нужен мой меч, а не я.

– Ты вернешься?

– Ни за что, – твердо ответил я.

Но кто из нас в силах увидеть свое будущее? Вот и я не знал, что уготовили мне пряхи, прядущие нити наших судеб. Я надеялся каким-то образом вместе со всем этим сбродом уничтожить Кьяртана и взять Беббанбург, однако суровый здравый смысл говорил мне, что это невозможно. С другой стороны, кто бы мог вообразить, что освобожденный раб будет принят в качестве короля как датчанами, так и саксами?!

– Неужели ты никогда не вернешься к Альфреду? – спросила Хильда с сомнением.

– Никогда, – сказал я.

И услышал, как пряхи смеются надо мной, и испугался, что судьба свяжет меня с Альфредом. Неужели я больше не буду сам себе господином? Ну уж нет, я не собираюсь, подобно Хильде, слепо подчиняться судьбе. Я должен свершить кровную месть.

Мы следовали через холмы по римской дороге. Очень медленно (у нас ушло на дорогу целых пять дней), но быстрее двигаться мы не могли, потому что монахи несли на плечах труп святого. Каждую ночь они читали молитвы, и каждый день к нам присоединялись все новые люди, поэтому в последний день нашего марша к Эофервику, когда мы пересекали плоскую равнину, нас было уже почти пятьсот человек.

Ульф, который гордо именовал себя ярлом Ульфом, возглавлял наше шествие под знаменем с орлиной головой. Он проникся расположением к Гутреду, и теперь мы с Ульфом были ближайшими советниками короля. Эадред, конечно, тоже был приближенным Гутреда, но аббат плохо разбирался в войне. Как и большинство церковников, он утверждал, что Бог дарует нам победу, этим весь его вклад в общее дело и ограничивался. Мы же с Ульфом, напротив, могли многое сказать о войне и армии. Суть наших высказываний сводилась к тому, что пятисот наполовину обученных людей далеко недостаточно, чтобы взять Эофервик, если Эгберт решит его защищать.

Но Эгберт был в отчаянии. В священной книге христиан есть история о короле, который увидел на стене некую надпись. Я слышал эту историю несколько раз, но не запомнил подробностей, кроме того, что слова, которые он прочитал на стене, страшно напугали короля. Думаю, их написал христианский бог, хотя и не уверен. Я мог бы при желании выяснить все детали у духовника своей жены, которая была очень набожной женщиной. Но всегда боялся, что священник начнет пресмыкаться и умолять, чтобы я увеличил паек рыбы, эля и дров, которые получает его семья. A мне совершенно не хотелось этого делать, поэтому я так и не узнал детали. Ну и не важно. Жил-был король, однажды он прочитал на стене какие-то слова, которые его напугали. Вот и все.

A сейчас Виллибальд тоже вспомнил историю о том короле. Он плакал, когда мы вошли в город, плакал от счастья, а когда выяснилось, что Эгберт не сопротивляется нам, Виллибальд начал кричать про короля, который увидел на стене надпись. Он выкрикивал это снова и снова, и тогда его слова не имели для меня смысла, но теперь я знаю, что он имел в виду. Виллибальд хотел этим сказать, что Эгберт знал: он проиграл, еще не начав сражения.

В Эофервике ожидали возвращения короля Ивара, и многие жители, боясь мести датчан, покинули город. У Эгберта, конечно, имелась личная стража, но большинство телохранителей бросили его, так что теперь стражников насчитывалось всего двадцать восемь человек. И ни один из них не захотел умирать за короля, который видит надписи на стенах, а оставшиеся жители даже не потрудились покрепче закрыть городские ворота или попробовать защитить палисад. Поэтому армия Гутреда вошла в город, не встретив никакого сопротивления. Мало того, нас приветствовали как желанных гостей.

Думаю, жители Эофервика считали, что мы явились защищать их от Ивара, а не отбирать корону у Эгберта, но даже когда они узнали правду, то все равно выглядели вполне довольными.

Разумеется, их особенно воодушевило присутствие святого Кутберта. Эадред водрузил гроб святого в церкви архиепископа, открыл крышку, и народ столпился, чтобы посмотреть на мертвеца и помолиться ему.

Вульфера, архиепископа, не было в городе, но отец Хротверд все еще был там и до сих пор читал свои безумные проповеди. Он немедленно прилип к Эадреду. Полагаю, Хротверд тоже видел надпись на стене. Что же касается меня, то я видел лишь кресты, нацарапанные на дверях домов. Это был знак, что здесь живут христиане, но большинство выживших датчан тоже на всякий случай выставили кресты. A люди Гутреда были настроены грабить. Эадред пообещал им распутных женщин и горы серебра, но теперь аббат прилагал все усилия, чтобы защитить христианский город от датчан Гутреда.

Беспорядки все-таки были, но небольшие. У горожан хватило ума самим предложить нашей армии монеты, еду и эль, чтобы не допустить грабежей, а Гутред обнаружил ящики с серебром во дворце и раздал деньги своим воинам. Ну а если учесть, что в тавернах имелось много эля, пришельцы из Камбреленда были вполне довольны и даже счастливы.

– Что бы сделал на моем месте Альфред? – спросил меня Гутред в первый же вечер, проведенный в Эофервике.

Я уже начал привыкать к этому вопросу, потому что Гутред каким-то образом убедил себя, что Альфред – король, которому стоит подражать. На сей раз Гутреда интересовало, как поступить с Эгбертом, которого нашли в королевской спальне. Его притащили в большой зал, где он упал перед Гутредом на колени и поклялся ему в верности. То было странное зрелище: один король, стоящий на коленях перед другим в старом римском зале, освещенном жаровнями, которые наполняли дымом верхнюю часть помещения. За спиной у Эгберта на коленях стояли его придворные и слуги, и все они, шаркая, ползли вперед, чтобы тоже присягнуть на верность Гутреду.

Эгберт казался старым, больным и несчастным, в то время как Гутред весь светился молодостью, здоровьем и силой. Я нашел кольчугу Эгберта и отдал ее Гутреду. Он надел ее, потому что это придавало ему царственный вид. Гутред был приветлив и великодушен со свергнутым королем: поднял его с колен и расцеловал в обе щеки, а потом вежливо пригласил сесть рядом с собой.

– Убей старого ублюдка, – посоветовал Ульф.

– Я желаю проявить милосердие, – царственно проговорил Гутред.

– Идиотское желание, – резко ответил Ульф.

Он был в дурном настроении, потому что не обнаружил в Эофервике и четверти того, что собирался награбить. С другой стороны, Ульф нашел здесь двух близняшек, которые ублажили его, поэтому не слишком жаловался.

После того как церемония подошла к концу и Эадред проревел благодарственную молитву, Гутред отправился вместе со мной прогуляться по городу.

Думаю, он хотел показать свою новую кольчугу, а может, просто проветриться, ибо дворец был наполнен дымом. Он пил эль в каждой таверне, шутил с людьми на датском и на английском, поцеловал не меньше пятидесяти девушек, а потом вдруг повел меня на укрепления, и некоторое время мы шагали молча, пока не дошли до восточной окраины города. Там я остановился и бросил взгляд через поля туда, где река блестела в лунном свете, словно лист серебра.

– Вот здесь погиб мой отец, – сказал я.

– С мечом в руке?

– Да.

– Это хорошо, – кивнул Гутред, забыв на миг, что он христианин. – Но для тебя то был печальный день.

– Не такой уж и печальный, – возразил я, – потому что я встретил ярла Рагнара. И мне никогда особо не нравился мой отец.

– Не нравился? – удивленно спросил Гутред. – Почему?

– Он был слишком угрюмым, – ответил я. – Люди жаждали его одобрения, а получали недоброжелательность.

– Значит, ты похож на него.

Пришел мой черед удивиться.

– Я?

– Мой угрюмый Утред, – сказал Гутред. – Весь – сплошной гнев и угроза. Так посоветуй, что мне делать с Эгбертом?

– Лично мне по душе предложение Ульфа.

– Ульф убил бы кого угодно, потому что это избавило бы его от всех проблем. A что бы сделал на моем месте Альфред?

– Думаю, это не важно.

– Нет, важно, – настаивал Гутред, – поэтому ответь мне.

Было в Гутреде что-то такое, что всегда заставляло меня говорить ему правду, ну или почти всегда. У меня возникло искушение ответить, что Альфред вытащил бы старого короля на рыночную площадь и отрубил бы ему голову, но я знал, что он сроду такого не сделал бы. Пощадил же Альфред своего предателя-кузена после Этандуна, оставил в живых своего племянника Этельвольда, хотя этот племянник имел больше прав на трон, чем он сам.

– Он бы не стал убивать Эгберта, – вздохнул я, – но Альфред – набожный дурак.

– Он не дурак, – возразил Гутред.

– Его приводит в ужас неодобрение Бога, – объяснил я.

– Ну что же, этого, пожалуй, стоит бояться.

– Убей Эгберта, мой господин! – воскликнул я. – Если ты оставишь его в живых, он попытается вернуть свое королевство. К югу отсюда у Эгберта есть поместья. Он может поднять тамошних людей, отведет их к Ивару, а Ивар захочет снова видеть Эгберта на троне. Эгберт – враг!

– Он старик, больной и испуганный, – терпеливо отвечал Гутред.

– Вот и избавь престарелого ублюдка от страданий, – гнул свое я. – Если пожелаешь, я сделаю это для тебя. Я еще никогда не убивал королей.

– A тебе бы хотелось?

– Я убью его для тебя, – повторил я. – Эгберт позволил своим саксам резать датчан! Он не так жалок, как ты думаешь.

Гутред неодобрительно посмотрел на меня.

– Я знаю тебя, Утред, – ласково произнес он. – Ты хочешь иметь полное право хвастаться, что не только убил Уббу на морском побережье и сбросил с коня Свейна Белую Лошадь, но и отправил короля Эофервика Эгберта в холодную могилу.

– И убил Кьяртана Жестокого, – отозвался я. – И зарезал Эльфрика, который незаконно захватил Беббанбург.

– Я рад, что не вхожу в число твоих врагов, – беспечно проговорил Гутред, потом поморщился. – Какой здесь кислый эль.

– В этих краях его делают по-другому, – объяснил я. – A что посоветовал тебе сделать аббат Эадред?

– Разумеется, то же самое, что ты и Ульф. Убить Эгберта.

– В кои-то веки я согласен с Эадредом.

– Но Альфред не убил бы его, – твердо заявил Гутред.

– Альфред – король Уэссекса, – ответил я. – Ему не угрожает Ивар, и у него нет соперника вроде Эгберта.

– Но Альфред – хороший король, – настаивал Гутред.

Я в отчаянии пнул частокол и поинтересовался:

– Почему ты хочешь оставить Эгберту жизнь? Чтобы понравиться здешнему народу?

– Да, я хочу нравиться людям.

– Они должны тебя бояться, – возмутился я. – Ты король! Ты должен быть безжалостным. Ты должен внушать страх!

– A разве Альфред внушает страх?

– Да, – ответил я и сам удивился, поняв, что сказал правду.

– Потому что он безжалостный?

– Нет, просто люди боятся вызвать его неудовольствие, – покачал я головой.

Я никогда не сознавал этого раньше, но теперь мне внезапно стало ясно: хотя Альфред вовсе не был безжалостным и был склонен проявлять милосердие, однако все равно внушал страх.

Думаю, люди подчинялись Альфреду, понимая, что он и сам живет под кнутом. Кнутом Альфреда был страх вызвать неудовольствие Бога. Он никогда не мог избавиться от этого страха. Ему никогда не удавалось быть настолько хорошим, как хотелось бы, но он никогда не переставал пытаться. Что касается меня, я уже давно принял то, что я несовершенен, но Альфред никогда не мог смириться с этим по отношению к себе.

– Мне бы хотелось, чтобы люди боялись вызвать мое неудовольствие, – мягко проговорил Гутред.

– Тогда позволь мне убить Эгберта, – ответил я.

Но я напрасно тратил время, убеждая его. Гутред, вдохновленный своим кумиром Альфредом, пощадил Эгберта, и в конце концов выяснилось, что он поступил правильно. Он вынудил старого короля удалиться в монастырь к югу от реки и приставил к нему монахов, которые следили за тем, чтобы Эгберт не покидал монастырских стен. Монахи выполнили приказ, и не прошло и года, как Эгберт умер от какой-то болезни, которая превратила его в истерзанный болью мешок костей и сухожилий. Его похоронили в большой церкви у Эофервика, хотя ничего из этого я не видел.

Лето было уже в разгаре, и каждый день я опасался увидеть людей Ивара, следующих на юг, но вместо этого до нас дошли слухи о великой битве между Иваром и скоттами. Поскольку вечно циркулировали подобные слухи, которые в основном оказывались ложными, я не обратил на них особого внимания, но Гутред решил поверить в эту историю и разрешил большей части своей армии вернуться в Камбреленд, чтобы собрать урожай.

Таким образом, в Эофервике остался лишь маленький гарнизон. В том числе и личная стража Гутреда, и каждое утро я заставлял их упражняться в сражении на мечах, со щитами, с копьями, и каждый день заставлял их чинить стену Эофервика, обвалившуюся в слишком многих местах.

Решение Гутреда позволить людям уйти показалось мне неразумным, но он заявил, что следует собрать урожай, дабы потом не голодать. И он был совершенно уверен, что все вернутся. И снова оказался прав. Люди действительно вернулись. Ульф привел их назад из Камбреленда и потребовал, чтобы ему рассказали, чем будет заниматься вновь собирающаяся армия.

– Мы отправимся на север, к поселению Кьяртана, – ответил Гутред.

– И Эльфрика, – настойчиво добавил я.

– Конечно, – отозвался Гутред.

– Сколько добычи можно взять у Кьяртана? – заинтересовался Ульф.

– Безмерно много, – ответил я, вспомнив рассказ Текиля. Я предусмотрительно умолчал о свирепых псах, охраняющих серебро и золото. – Такое богатство, как у Кьяртана, вам и не снилось.

– Ну, тогда пора точить мечи, – отозвался Ульф.

– A у Эльфрика припрятано еще больше богатств, – добавил я, хотя понятия не имел, правду ли говорю.

Так или иначе, я искренне верил, что мы сможем взять Беббанбург. Ну и что с того, что эту крепость еще никогда не брали враги? В жизни нет ничего невозможного. Все зависело от Ивара. Если удалось бы его победить, Гутред стал бы самым могущественным человеком в Нортумбрии. A поскольку Гутред был моим другом, я верил, что он не только поможет мне убить Кьяртана и таким образом отомстить за Рагнара Старшего, но и вернет мне мои законные земли и крепость у моря.

Таковы были мои мечты тем летом. Я думал, что меня ждет золотая судьба, если только я смогу укрепить королевство Гутреда, но я опрометчиво позабыл о трех коварных пряхах, что сидят у корней древа жизни и плетут нити наших судеб.

Отец Виллибальд хотел вернуться в Уэссекс, и я не мог его за это винить. Он был восточным саксом, и ему не нравилась Нортумбрия. Я помню, как однажды ночью, когда мы ужинали елдером – это спрессованное и запеченное коровье вымя, – я жадно поглощал это блюдо, говоря, что так вкусно не ел с тех пор, как был ребенком. Бедный Виллибальд не смог проглотить даже одного куска и выглядел так, как будто его вот-вот стошнит. Я насмехался над священником, называя его слабаком-южанином. Ситрик, который теперь был моим слугой, принес ему вместо вымени хлеб с сыром, а мы с Хильдой вдвоем доели елдер.

Хильда тоже была южанкой, но не такой привередливой, как Виллибальд. Именно той ночью, весь скривившись при виде елдера, он сообщил нам, что хочет вернуться к Альфреду.

До нас доходило мало новостей из Уэссекса, мы лишь знали, что там царит мир. Гутрум, конечно, был побежден и принял крещение как одно из условий мирного договора, который он заключил с Альфредом. При крещении он взял имя Этельстан, что означало «благородный камень», и Альфред стал его крестным отцом. В донесениях с юга говорилось, что Гутрум – или как там теперь его звали – хранит мир. Альфред жив, в Уэссексе все спокойно, – вот, пожалуй, и все, что нам было известно.

Гутред решил отправить к Альфреду послов. Он отобрал четверых датчан и четверых саксов, рассудив, что такой отряд сможет невредимым проехать на юг по территории обоих народов. Отца Виллибальда он назначил своим посланником. Священник записал письмо короля, скрипя пером по куску свежевыделанного пергамента.

– С помощью Божьей, – диктовал Гутред, – я взял королевство Нортумбрия…

– Которое зовется теперь Халиверфолкланд, – вставил Эадред.

Гутред вежливо махнул рукой, давая понять, что Виллибальд может сам решить, добавлять ли эту фразу.

– И с благословения Божьего я правлю этой землей мирно и справедливо…

– Не так быстро, мой господин, – попросил священник.

– И должен же кто-то научить здешних жителей правильно варить эль, – продолжал Гутред.

– И должен же кто-то научить… – повторил себе под нос Виллибальд.

– Нет-нет, святой отец! Этого писать не надо! – рассмеялся Гутред.

Бедный Виллибальд. Письмо оказалось таким длинным, что пришлось растянуть, выскоблить и обрезать шкуру еще одного ягненка. Послание все тянулось и тянулось – в нем говорилось о святом Кутберте и о том, как он привел Армию Святых Людей в Эофервик, а также сообщалось о намерениях Гутреда сделать для святого гробницу. В письме упоминалось, что у короля до сих пор еще есть враги, способные помешать всем этим благим намерениям, но они описывались, на мой взгляд, как-то очень уж легкомысленно, как будто Ивар, Кьяртан и Эльфрик были лишь мелкими, незначительными помехами. В послании короля Уэссекса просили молиться за Гутреда и его подданных и заверяли, что такие молитвы каждый день возносятся за него самого христианами Халиверфолкланда.

– Я должен послать Альфреду подарок, – сказал Гутред. – Как ты думаешь, что бы ему понравилось?

– Святые мощи, – угрюмо сказал я.