Верные, безумные, виновные Мориарти Лиана
– Я ни о чем не думаю. Совершенно ни о чем. – Дакота говорила очень уверенно, и она никогда не лгала.
– Ты не волнуешься из-за того, что завтра мы идем в «Сейнт-Анастейша»? – спросила Тиффани.
– Нет.
– Наверное, будет интересно, – небрежно произнесла Тиффани.
Она чувствовала, что погружается в сон. Может быть, ничего и нет. Препубертатный возраст. Гормоны. Подрастает.
– Полежать мне с тобой, пока не уснешь? – спросила Тиффани.
– Как хочешь, – холодно ответила Дакота.
Мама крепко спала рядом с Дакотой. Она не храпела, но каждый раз при выдохе издавала носом протяжный тонкий свист.
Длинные пряди маминых волос задевали лицо Дакоты и щекотали ей нос. Одной своей ногой Тиффани придавила ногу Дакоты.
Сдерживая дыхание, Дакота осторожно высвободила ногу. Откинув одеяло, она встала на колени и, как Человек-паук, распласталась по стене спальни, а затем проскользнула вдоль стены до конца кровати. Это была маскировка. Она спасалась от захватчика. Да! Получилось! Она на цыпочках прошла по спальне, избегая фугасов в ковре.
Какая чепуха! Выбрось из головы эти глупые детские мысли, Дакота, когда в наше время происходят настоящие войны, и реальные беженцы пересекают океан в крошечных лодках, и реальные люди подрываются на минах. А ты не хотела бы наступить на мину? Она уселась на свой диванчик у окна, поджав ноги к груди, и попыталась проникнуться благодарностью к своему диванчику, но ничего не почувствовала. Вместо этого в голове у нее возник ужасно грубый стих: «Мой диванчик у окна мне не нужен ни хрена».
Дакота лишь недавно осознала, что мозг – ее личное пространство, куда допущена только она одна. Вчера она посмотрела на учительницу и выкрикнула в голове бранное слово. Ничего не произошло. Никто не узнал, что она сделала. И никогда не узнает.
Возможно, другие дети поняли это года в три, но для Дакоты это было откровением. Думая об этом, она представляла себя в круглой комнате – круглой, потому что голова у нее круглая, с двумя маленькими круглыми окошками, то есть глазами, и люди пытаются заглянуть внутрь, понять ее, глядя ей в глаза, но ничего не могут разглядеть. Вот как! Она там, в своей круглой комнате, сама по себе.
Она может сказать маме: «Мне нравится мой диванчик у окна» – и если она скажет это без излишнего энтузиазма, чтобы мама ничего не заподозрила, то мама поверит и никогда не узнает правду.
Так что, если Дакота сможет это сделать, если в голове у нее появятся злые, грубые мысли вроде: «Мой диванчик у окна мне не нужен ни хрена», тогда, возможно, и у взрослых возникнут шокирующие, грубые мысли, что, наверное, гораздо хуже, потому что им разрешается смотреть взрослые фильмы.
К примеру, мама может сказать: «Доброй ночи, Дакота, я люблю тебя, Дакота», но внутри круглой комнаты ее мозга реальное «я» думает: «Не могу поверить, что ты моя дочь, Дакота. Не могу поверить, что моя дочь способна сделать такое».
Вероятно, ее мать думала, что причина, по которой Дакота стала таким разочарованием, в том, что она «росла с деньгами». Хотя, как это ни странно, у нее фактически не было денег, исключая банковский счет на день рождения, средства с которого она не имела права снимать.
Мать Дакоты не «росла с деньгами», как и ее отец, но он не комплексовал на этот счет, просто любил тратить деньги.
Когда Тиффани была в возрасте Дакоты, она попала на вечеринку к богатой подружке и влюбилась в ее дом. Дом был как замок, говорила она. Она до сих пор могла описывать утомительные подробности интерьера этого дома. Ей особенно понравились диванчики у окон. Она помешалась на этих диванчиках. Они были верхом роскоши. Многие годы мама Дакоты мечтала о двухэтажном доме с мраморными ванными комнатами, эркерами и диванчиками у окон. То была специфически архитектурная мечта. Она даже делала эскизы. Так что, когда они с отцом обсуждали дом со строителями, то сказали: «Диванчики у окон, пожалуйста. Чем больше, тем лучше».
Забавно, что однажды Дакота сказала что-то тетушке Луизе, одной из старших сестер мамы, насчет того, что они росли в «бедной» семье, а тетя в ответ рассмеялась: «Мы не росли бедными, просто мы не были богатыми. У нас были праздники, были игрушки, мы прекрасно жили. Только твоя мама считала, что ее место не в этих пригородах, где обитают люди низшего сословия». Потом она рассказала об этом другим теткам, которые стали дразнить маму, но мама не обращала на это внимания, просто смеялась и говорила: «Да ради бога!», как будто она американка на телешоу.
Как бы то ни было, Дакота все еще пыталась полюбить и оценить свои диванчики у окон, но у нее не очень получалось.
Штора была задернута, и Дакота не хотела отодвигать ее, боясь разбудить маму, так что она натянула штору себе на голову.
На улице шел дождь, и она почти ничего не видела. Дом Гарри казался размытым призрачным силуэтом. Она подумала, что там бродит призрак Гарри, сердито ворча, пиная разные предметы и то и дело с отвращением отплевываясь. Люди, люди, почему вы так долго не могли найти мое тело? Вы дураки, что ли?
Она не радовалась его смерти, но и не печалилась. Не чувствовала ничего. Гарри не вызывал у нее никаких эмоций.
Сказав маме, что ни о чем не думает, она говорила правду. Она хотела, чтобы ее мозг был как чистый лист бумаги.
Единственное, что можно было занести на этот чистый лист, – школьные дела.
Ничего больше. Ни грустные мысли, ни счастливые мысли, ни пугающие мысли.
Хорошо, что она поступает в новую школу. У них хороший «академический статус». Она надеялась, что в школе ее мозг напичкают большим объемом фактов и там не останется места для мыслей о том, что она совершила. До этого она тревожилась о том, как поступит в новую школу, но теперь это не имело значения. Вспоминать свои прежние волнения по поводу новых друзей было все равно что вспоминать что-то из раннего детства, хотя барбекю состоялось в конце первого семестра.
Родители все еще любят ее, она в этом не сомневалась. Возможно, в душе они уже не очень сердятся.
Она вспомнила, как на следующий день после барбекю папа, стоя на заднем дворе, размахивал тем большим железным прутом, как бейсбольной битой. У него было багровое лицо, и это вселяло ужас. Потом он, не говоря ни слова, вошел в дом и встал под душ, а ее отец любит поболтать. Чтобы отец перестал говорить, должно было произойти нечто серьезное.
Но после этого мама и папа постепенно пришли в себя. Они слишком сильно любили ее и не могли не простить. Они знали, что она осознает всю чудовищность совершенного ею. Наказания быть не могло – настолько велика была провинность. Не какие-то детские шалости типа: «Никакого телевизора, пока не уберешься в комнате». По сути дела, Дакоту почти не наказывали. Другие дети каждый день совершали множество мелких проступков. Дакота долго накапливала их и совершила одну огромную провинность.
Она сама должна была наказать себя.
Она размышляла о том, не вскрыть ли себе вены. Она читала об этом в книге для юношества, про которую библиотекарша сказала, что она ей не по возрасту, но Дакота уговорила маму купить ей такую. Мама покупала ей любые книги, какие она просила. Подростки делали это. Это называлось «нанесение себе телесных повреждений». Она подумала, что попробует нанести себе телесные повреждения, хотя по-настоящему не терпела вида крови. Однажды, когда родители были заняты своими компьютерами, она пошла в ванную комнату, отыскала лезвие бритвы и долго сидела на краю ванны, набираясь смелости надавить ею на кожу, но не смогла этого сделать. Она была чересчур слабой, трусливой. Вместо этого она со всей силы ударила себя по бедрам сжатыми кулаками. Позже появились синяки, так что получилось. Но потом она придумала себе наказание получше – то, что ранило сильней, чем вскрытие вен. Нечто действующее на нее каждый день, а никто даже не замечал никакой разницы.
От этого ее чувство вины ослабевало, но в то же время она ощущала себя такой безутешной. «Безутешная» было самым красивым словом для ее ощущений. Иногда она снова и снова повторяла его про себя, как песню: безутешная, безутешная, безутешная.
На миг она представила себе, что Гарри был безутешным, а потому так злился на всех. Она вспомнила, как в тот вечер сидела с книгой на диванчике у окна. Подняв глаза, она увидела свет в комнате второго этажа дома Гарри и задумалась: что там делает Гарри, что он вообще делает со всеми комнатами своего дома, если живет там один?
Теперь Гарри умер, и Дакота ничего не чувствовала на этот счет, совершенно ничего.
Глава 20
– Вот они идут! – прокричала Тиффани Виду, бывшему на кухне.
Сама она стояла у входной двери, наблюдая, как по подъездной дорожке идет Дакота, держа за руки дочек Клементины, одетых в розовые пачки. В какой-то момент младшая девочка споткнулась и упала как бы в замедленном движении, как бывает у маленьких детей, и Дакота попыталась понести ее. Малышка ростом была вдвое ниже Дакоты, и ее ножки волочились по земле, а Дакота наклонилась на один бок, шатаясь под тяжестью.
– Дакота такая чудесная старшая сестра! – сказала Тиффани Виду, который подошел к входной двери в полосатом фартуке.
От него сильно пахло чесноком и лимоном, поскольку он мариновал креветки.
– Даже не думай об этом, – ответил Вид.
Пятнадцать лет назад, когда он сделал ей предложение и Тиффани очень понравилось обручальное кольцо (кольцо для Тиффани от «Тиффани», разумеется), Вид сказал: «Прежде чем ты наденешь его, нам надо поговорить о детях, ладно?» Имея трех своенравных дочерей-подростков, Вид не хотел больше детей, но Тиффани была молодой женщиной, и она, конечно, захочет детей, это было естественно, и он это понимал. Поэтому Вид предложил компромисс: всего один ребенок. Установка на одного ребенка. Как в Китае. Больше он вынести не смог бы. Его сердце и банковский счет не справились бы с этим. Он сказал, что понимает: одного ребенка мало, но обсуждать он это не станет. Принимай это или уходи, и, между прочим, «если ты уйдешь, кольцо оставь себе, и я всегда буду любить тебя».
Тиффани согласилась на эту сделку. Тогда дети меньше всего волновали ее, и ей совсем не нравились следы от растяжек.
Она никогда не жалела об этом, лишь иногда, как вот сейчас, ощущала какую-то боль. Из Дакоты получилась бы любящая, ответственная старшая сестра, какими были старшие сестры самой Тиффани. Лишать ее этого казалось несправедливым, в особенности потому, что Дакота не просила ничего, кроме библиотечных книг.
– Может быть, нам стоит пересмотреть условия нашего соглашения, – сказала Тиффани.
– Даже не шути на эту тему. Мне не до смеха. – Вид скорчил скорбную гримасу. Серьезное лицо. – Четыре свадьбы разорят меня. Это будет мой конец. Знаешь, как в том фильме, «Четыре свадьбы и одни похороны». Мои похороны. – Довольный собой, Вид хохотнул. – Четыре свадьбы и мои похороны. Уловила? Свадьбы четырех дочерей и похороны Вида.
– Уловила, Вид, – сказала Тиффани, понимая, что будет слушать эту шутку все ближайшие месяцы, а возможно, и годы.
Она смотрела, как вслед за детьми к дому подходят Эрика с Оливером и Клементина с Сэмом. В их строе было что-то странное, они шли поодаль друг от друга, словно это не две близко знакомые пары, а четыре отдельных гостя, не встречавшиеся до этого дня и случайно пришедшие в одно время.
– Привет! – издалека выкрикнула Эрика, неправильно рассчитав время.
Подъездная аллея была очень длинной.
– Привет! – крикнула Тиффани, спускаясь по ступеням навстречу гостям.
Когда они подошли ближе, она заметила у всех одинаковые остекленевшие улыбки, как у людей, недавно подсевших на наркотики, или религию, или финансовую пирамиду. Тиффани охватила дрожь. Как пройдет этот вечер?
Вид с распростертыми объятиями прошел мимо нее навстречу гостям. «Господи Иисусе, Вид, можно подумать, это любимые родственники, вернувшиеся из долгого заграничного путешествия!»
Барни тоже подумал, что гости – его любимые родственники, и принялся исступленно обнюхивать обувь каждого, словно пытаясь обнюхать всех в рекордно короткий срок.
– Милости просим, милости просим! – воскликнул Вид. – Посмотрите только на этих прелестных маленьких девочек! Привет! Надеюсь, вы не против, что я послал Дакоту вас встретить. Не хотел, чтобы мясо пережарилось. Барни, уймись, бешеная псина. – Он расцеловал Клементину в обе щеки. – Я ведь помню, что ты гурман вроде меня, верно? Мы любим хорошую еду! Знаешь, в прошлый раз, когда мы встречались у Эрики, помню, мы разговаривали про еду.
– Неужели? – с подозрением спросила Эрика, как будто темы всех разговоров надлежало сначала уточнить с ней. – Не помню такого. – Она вручила Тиффани баночку орешков в шоколаде. – Надеюсь, у вас нет аллергии, потому что это орехи. Орешки в шоколаде.
– Никакой аллергии, – сказала Тиффани. – Люблю такие.
Она говорила не просто из вежливости. Конфеты вызвали в ней ностальгию. Такие орешки дед покупал им на Рождество.
– Правда? – с сомнением спросила Эрика. – Ну и хорошо.
Эта девушка – настоящая чудачка, как выразилась бы сестра Тиффани Карен.
С лица Клементины пропало натянутое выражение, и она смотрела на Вида так, словно он мог решить все ее проблемы.
– Мама, вот это Руби, а это Холли. Можно отвести их ко мне в комнату? – спросила Дакота у Тиффани.
Она с сияющими глазами представляла маме двух девчушек со спутанными волосами, в пачках и с крылышками фей, с ног до головы обсыпанных блестками.
– Если их мама и папа не против.
– Знаете, Дакота очень ответственная, – сказал Вид. – Она присмотрит за ними.
– Конечно мы не против! – Сэм поцеловал Тиффани в щеку и окинул ее тело быстрым взглядом хорошо воспитанного парня – вверх, вниз и в сторону.
– Тиффани, очень приятно вновь с тобой увидеться, – произнес он с небольшим придыханием, словно тоже был рад оказаться здесь.
Они с Клементиной вели себя как люди, которые пришли на поминки после похорон и с облегчением распускают галстуки, желая расслабиться, жаждут поесть и выпить и напомнить себе, что они еще живы. Наклонившись, Сэм потрепал Барни за уши, и пес, позабыв о достоинстве, повалился на землю брюхом кверху, ожидая ласки, словно прежде никто не обращал на него внимания.
– Благодарим за гостеприимство.
Оливер потряс Вида за руку и неловко поцеловал Тиффани.
– Входите, входите! – Вид провел группу в дом. – Давайте выпьем, а потом выйдем во двор.
– Извините, что девочки повсюду роняют блестки, – сказала Эрика, наблюдая, как Дакота ведет малышек наверх, а вслед за ними бежит взбудораженный Барни.
Тиффани заметила, как лицо Клементины исказилось от раздражения, очевидно, потому, что другая женщина извинилась за ее детей.
– О-о, ничего страшного, – произнесла она.
– Я приготовила для них игровой столик, – пояснила Эрика. – Мы думали, дети занимаются поделками, а они просто…
– Ужасно шалили, – закончила Клементина.
Обе они с Эрикой теперь улыбались, как над чем-то смешным.
Тиффани считала, что довольно хорошо разбирается в людях и ситуациях, и интуиция обычно не подводила ее, но сейчас эти четверо сбивали ее с толку. Друзья они или враги?
– Мы принесли шампанское.
Клементина подняла бутылку «Моета» с горделивостью человека, не слишком часто покупающего «Моет». (У Вида в подвале стояло три ящика.)
– Спасибо! Не обязательно было это делать! – Вид сгреб бутылку жирной от мяса рукой, словно это был бензиновый насос. – Хочу спросить важную вещь, Клементина: ты принесла с собой виолончель?
– Конечно. – Клементина похлопала по сумке. – Я не выхожу из дому без нее. Она здесь. Новая раздвижная.
Вид долю секунды тупо таращился на ее сумку, а потом радостно загоготал. Не так уж это смешно, подумала Тиффани. Вид направил на Клементину бутылку шампанского, как пистолет:
– Ты меня подловила! Подловила!
Да, она тебя подловила, подумала Тиффани, проворно направляясь к шкафу за бокалами, поскольку Вид намеревался открыть эту бутылку с присущей ему помпезностью.
Хорошо, что Вида тянет к Клементине. Тиффани могла это понять, это ей даже нравилось, и, судя по тому, как Клементина поправляет волосы, той это тоже нравится. Всего-навсего влечение. Просто и понятно. Чего Тиффани не могла уразуметь, так это реакцию трех других людей в комнате. Когда Вид откупорил бутылку с ожидаемым воплем «Тпру!», а Клементина выхватила из рук Тиффани два бокала и со смехом закружилась, пытаясь поймать в бокал пенистое шампанское, Оливер, Эрика и Сэм уставились на нее. И Тиффани не понимала, смотрят они на нее с искренним обожанием или глубоким презрением.
Глава 21
Клементина положила раскрытую книгу на колени, в кружок света от лампы на пуховом одеяле. Прислушиваясь к дождю, взглянула на пустую темную сторону их двуспальной кровати.
Когда Сэм вернулся, а мать уехала домой («В другой раз, – грубовато сказала она. – Попробуем в другой раз»), они ни словом не обмолвились об этом неудачном вечере в ресторане. Они держались друг с другом вежливо и холодно, как не слишком дружелюбные соседи по квартире. «В холодильнике осталась паста». – «Хорошо, я, наверное, поем». – «Я ложусь спать». – «Спокойной ночи». «Спокойной ночи».
Сэм пошел спать в кабинет на диване, от лежания на котором у всех болела поясница. «Отлично, отлично!» – незаметно потирая поясницу, уверяли его гости на следующее утро.
Получилось, что теперь кабинет стал спальней Сэма. Они даже не стали притворяться, будто ложатся в общую кровать, а затем один крадучись выходит из спальни посреди ночи с подушкой под мышкой. «Теперь мы спим в разных комнатах». Ее даже немного покоробило, когда эта мысль облеклась в такую форму.
Последний раз, когда они с Сэмом проспали обычную полную ночь в этой кровати – ночь без тревожных снов, скрежетания зубами или метаний, – был накануне барбекю.
Теперь трудно было даже представить, что они ложатся спать, спят вместе всю ночь и просыпаются вместе утром. Какой была эта обыкновенная ночь? Она ничего не могла о ней вспомнить, но только знала, что тогда они совершенно отличались от себя теперешних, а прошло всего восемь недель.
Занимались ли они сексом? Возможно, нет. У них редко до этого доходило. Вот почему они были так восприимчивы в тот вечер. К сексу.
Ее мать, вероятно, надеялась, что тот вечер в хорошем ресторане закончится тем, что они, вернувшись домой, займутся любовью. Если бы они не пришли домой рано, если бы вошли в дверь, держась за руки, Пэм быстро удалилась бы с многозначительной улыбкой, а на следующий день позвонила бы и сказала бы что-нибудь ужасно неподходящее, типа: «Надеюсь, вы не слишком устали и смогли заняться любовью, дорогая. Здоровая сексуальная жизнь определяет здоровье брака».
От этого Клементине захотелось бы заткнуть уши пальцами и запеть «ла-ла-ла», как она обычно делала, когда мать в машине по пути на вечеринки просвещала ее и Эрику на предмет секса. Эрика, записывающая чуть ли не каждое ее слово, внимательно выслушивала наставления, задавая весьма специфические вопросы. «Когда именно надо надевать презерватив?» – «Когда пенис парня…» – «Ла-ла-ла!» – вопила Клементина.
Ее мать всегда чересчур открыто и радостно относилась к сексу, как будто это что-то очень полезное, вроде аква-аэробики. У нее на прикроватном столике, словно интересный роман, беззастенчиво лежала книга «Радость секса».
Клементина в основном запомнила ворсистую бумагу той книги.
Клементине хотелось, чтобы секс был чем-то утонченным и загадочным. Свет выключен. Таинственность. Ей привиделся образ Тиффани на том дурацком заднем дворе, пока не зажглись все китайские фонарики: ярко-белая футболка Тиффани в призрачном свете. Во рту появился сладкий привкус. То было воспоминание о десерте, приготовленном Видом. Теперь это был вкус стыда.
Две или три ночи после барбекю Клементине снилось, что она занимается сексом на сцене Сиднейской оперы с каким-то мужчиной, не с Сэмом. В зрительном зале сидели Холли с Руби и смотрели, как их мать занимается сексом с чужим мужчиной. Сидели в переднем ряду, болтая ногами, пока Клементина развратно стонала и охала. Сначала они просто таращились с тупым вниманием, как обычно смотрят «Дашу-путешественницу», но потом разревелись, и Клементина прокричала: «Одну минутку!», словно заканчивала стирку, а не оргазм. После чего ее родители и родители Сэма, все четверо, с возмущенными лицами побежали по проходу концертного зала, а мать Клементины пронзительно прокричала: «Как ты посмела, Клементина, как ты посмела?»
Истолковать этот сон было несложно. В сознании Клементины происшедшее будет навсегда связано с сексом. Грязным, порочным сексом.
Фрагменты этого отвратительного сна мучили ее много дней, словно реальные воспоминания. Ей приходилось убеждать себя: «Клементина, все в порядке. Ты никогда не устраивала секс-шоу в Опере, и твои дети не сидели в зале».
Но по-прежнему это скорее походило на воспоминание, чем на сон.
Первую неделю после барбекю им обоим снились плохие сны. Сбитые простыни, пропитанные птом подушки. Она просыпалась от криков Сэма с сильно бьющимся сердцем, рывком садилась, словно кто-то схватил ее за грудки и дернул вверх. Сэм обычно сидел рядом, смущенно что-то бормоча, и ее первой реакцией бывала злость, а не сочувствие.
Сэм начал скрипеть зубами во сне. Невыносимая мелодия на три четверти. Щёлк-два-три, щёлк-два-три. Она, бывало, лежит в темноте с открытыми глазами, считая, как ей казалось, часами.
Очевидно, Клементина начала во сне разговаривать. Однажды она проснулась – над ней склонился Сэм с криками: «Заткнись, замолчи, замолчи!» Он говорил потом, что не кричал, но он кричал.
Если кто-нибудь из них был слишком раздражен, то шел спать или читать в кабинет. Тогда же они разложили диван и больше его не складывали. В конце концов, им надо поговорить. Так не может продолжаться вечно.
Не думай об этом сейчас. Все образуется. Существуют более важные вещи. Например, завтра ей надо позвонить Эрике и встретиться с ней после работы. Она скажет ей, что, конечно, даст свои яйцеклетки. И сделает это с удовольствием.
Почему-то она вдруг вспомнила, как в детстве в первый и единственный раз зашла к Эрике в дом.
Они дружили уже примерно полгода, и Клементина всегда (в основном по настоянию матери) приглашала Эрику к себе поиграть, но никогда не получала от нее ответного приглашения. Клементине, с ее развитым, как у всех детей, чувством справедливости, это начало надоедать. Здорово ходить в гости. Часто тебя угощают тем, что не разрешают есть дома. Так почему же Эрика такая странная и скрытная и, честно говоря, эгоистичная?
Потом как-то мать Клементины везла их на какой-то школьный пикник, и они остановились около дома Эрики, чтобы забрать забытую вещь. Шапку? Клементина не помнила. А помнила она, что выскочила из машины и побежала за Эрикой, чтобы сказать ее маме также и о теплом свитере, и помнила, как в замешательстве остановилась в коридоре дома. Входная дверь не открывалась на всю ширину, потому что ее подпирала башня из картонных коробок, доходящая до потолка. Эрика, должно быть, протиснулась бочком.
– Убирайся отсюда! – пронзительно закричала Эрика, неожиданно появившись в коридоре с искаженным от злобы лицом. – Что ты здесь делаешь?
Клементина отскочила назад, но навсегда запомнила вид коридора в доме Эрики.
Словно она попала в трущобы в пригороде. Всякий хлам: кипы старых газет, разбросанные вешалки для одежды, зимние пальто и обувь, сковорода, заполненная бусами, и груды раздувшихся, стянутых узлами пластиковых пакетов. Словно разрушилась чья-то жизнь.
И запах. Запах гниения, плесени и разрушения.
Мать Эрики, Сильвия, была сиделкой, и, как считалось, весьма опытной. Она много лет проработала в доме престарелых. Клементине показалось очень странным, что человек, живущий в подобных условиях, может работать в системе здравоохранения, где очень важны такие вещи, как чистота, гигиена и прочее в таком роде. По словам Эрики, которая теперь могла свободно говорить о привычке матери накапливать в доме всякий хлам, в этом не было ничего необычного. В сущности, такие люди часто работают в сфере медицинского обслуживания. «Говорят, дело в том, что они сосредоточены на заботе о других, поэтому не заботятся о себе, – сказала как-то Эрика, а потом добавила: – Или о своих детях».
На протяжении многих лет они старались не обсуждать проблемы матери Эрики, даже когда на телевидении появились эти шоу и для этого ужаса вдруг нашлось определение – патологическое накопительство. Мама Эрики была барахольщицей. Это было своего рода нарушение, расстройство. Но, лишь начав общаться год назад со своим милым психологом, Эрика сумела вслух произнести слово «накопительство», обсуждая психологическую подоплеку расстройства в новой, резкой манере, словно это никогда не было ее ужасной тайной.
Как же могла Клементина, увидев дом Эрики, жадничать и не желать делиться с ней своим домом и жизнью? Не могла и все-таки делала это.
Теперь было то же самое. Она так и не стала хорошим человеком. Она по-прежнему не испытывала удовлетворения от мысли помочь подруге исполнить ее сокровенное желание. По правде, она испытывала то же непреодолимое отвращение, что и в тот момент, когда они впервые попросили ее стать донором яйцеклеток, но только теперь это отвращение доставляло ей удовольствие. Она хотела, чтобы врачи рассекли ее, извлекли ее частичку и вручили Эрике. Вот, пожалуйста. Выровняем весы.
Клементина выключила лампу и, перекатившись на середину кровати, попыталась подумать о чем-нибудь другом, кроме того дня. Так называемого обыкновенного дня.
Глава 22
Эрика смотрела, как Клементина пытается спасти шампанское «Моет», бьющее струей из бутылки, а Вид стоит посреди гигантской кухни, высоко подняв бутылку и глупо улыбаясь, как победитель «Формулы-1», позирующий для снимка.
Клементина смеялась, как над чем-то очень смешным, словно не обращая внимания на то, что пропадает дорогое шампанское. Не следовало тратить столько денег. Не надо было появлятьс на этом барбекю с французским шампанским. Они с Сэмом всегда жили не по средствам. Ипотека на их небольшой модный дом! Эрика с Оливером не поверили, услышав, сколько они взяли в кредит, а в прошлом году они отправились с малышками в Италию! Финансовое безумие! Они оплатили путешествие с кредитной карты, хотя дети были бы не менее рады на часок прокатиться в Сентрал-Кост, расположенный всего в часе езды. Но ведь Сэму с Клементиной подходит только Тоскана.
Вот почему Клементине действительно требовалась работа в оркестре на полный рабочий день. Она всегда накручивала себя перед прослушиванием, начиная вдруг сомневаться в себе. Эрика не представляла, как можно выполнять работу, если сомневаешься в способности ее сделать. В мире Эрики человек либо имел квалификацию, либо нет.
Возможно, Эрика тогда неправильно истолковала выражение лица Клементины. Дело не в том, что она не хотела помочь им и стать донором яйцеклеток, просто в тот момент она была озабочена другими вещами. Им следовало попросить ее после прослушивания. Но миновало уже несколько месяцев. Если бы она прошла прослушивание, то начала бы уже новую работу. Если нет, очень расстроилась бы. Поэтому пришлось попросить. Теперь или никогда.
Может быть, никогда.
Неужели таблетка, которую она приняла, влияет на чувство равновесия? Нет, конечно нет. С ней все хорошо.
– Вот, пожалуйста! – Клементина протянула Эрике бокал, стараясь не встречаться с ней взглядом.
– Я тоже выпью, – сказал Оливер.
Разочарование от результата их встречи сказалось в опущенных уголках его губ, и он стал похож на печального клоуна. Он питал такие надежды на эту встречу. «Думаешь, она согласится?» – спросил он вдруг накануне вечером, когда они смотрели телевизор. Ей не понравился надрыв в его голосе, и она резко ответила: «Откуда мне знать?»
– Угу, и я к вам присоединюсь, – сказал Сэм.
Как будто все умирали от жажды. У себя дома Эрика подавала в тот раз гостям газированную минеральную воду с лимоном. Она сделала большой глоток шампанского. Не так уж оно ей и нравится. Наверное, многие притворяются, что им нравится шампанское.
– Что ж, знаю, это не очень круто, но я выпью пива.
Тиффани подошла к огромному холодильнику из нержавеющей стали и замерла перед ним, отставив бедро.
На ней были джинсы с прорехами на коленях (прорехи не слишком вызывающие, и Эрика почти примирилась с ними) и простая белая футболка. Ее длинные белокурые волосы выглядели так, словно она только что пришла с пляжа, как это бывает у кинозвезд. Глядя на нее, Эрика сразу подумала о сексе. Одному Богу известно, что она делает с мужчинами. Хотя, взглянув на собственного мужа, Эрика увидела, что тот смотрит в окно, видимо мечтая о детях. Идеальный муж. Ему нужна идеальная жена.
– На самом деле я тоже выпью пива. – Сэм поставил свой бокал с шампанским на стойку.
– У меня в духовке готовятся штрукли, еще пять минут, – сказал Вид. Открыв духовку, он заглянул внутрь. – Это штрудель с острым сыром, очень вкусный, словенский, старый семейный рецепт. Нет, не совсем, я узнал его из Интернета! – Он загоготал. – Его готовила моя тетушка, и я спросил у матери про рецепт, а она сказала: «Откуда мне знать?» Моя мать – неважная стряпуха. Зато я великий повар.
– Он действительно хороший повар. К тому же очень скромный.
Тиффани откинула голову и сделала большой глоток пива, выгнув спину и выставив грудь, будто какая-нибудь девица в очень сексуальном рекламном ролике про футбол. Эрика не в силах была отвести от нее взгляд. Неужели она делает это нарочно? Это так необычно. Эрика встретилась взглядом с Клементиной, и та изогнула бровь в ответ, а Эрика постаралась не рассмеяться. Все ее чаяния в отношении их дружбы заключались в этом тайном изгибе брови, предназначенном лишь для нее.
– Хотелось бы мне иметь мужа, который умеет готовить, – сказала Клементина Тиффани. – Где ты его нашла?
– Ты не поверишь! – задорно проговорила Тиффани.
Эрика не понимала такого рода разговор. Пожалуй, это не совсем прилично. Клементина с Тиффани так свободно общаются, как давние подруги, а Эрика чувствует себя неудачницей.
– Эй, я умею готовить! – Сэм легонько хлопнул Клементину по плечу.
– Ох! Суть в том, что мы готовим вместе, но ни один из нас не преуспел в этом, – пояснила Клементина, обращаясь к Тиффани и Виду.
– Что?! – с шутливым гневом произнес Сэм. – А как насчет моего фирменного блюда?
– Твоя картофельная запеканка с мясом. Она восхитительна! Бесподобна! Ты точно выполняешь инструкции, приведенные на пакете со смесью.
Клементина обняла его за талию.
И это тоже. Эрика не могла этого понять. Как могут они ласково поддразнивать друг друга после натянутой обстановки у нее дома? Эта натянутость возникла из-за Эрики, но, право, им тоже есть о чем задуматься – решить, будет ли у них третий ребенок. Это нужно прояснить, обсудить. Клементине не стоило разбрасываться фразами типа «я скорее дам себе выбить глаз…», чтобы люди не принимали всерьез эти слова.
Предназначено ли это любовное подтрунивание Виду и Тиффани? Они с Оливером не подтрунивали друг над другом. В обществе Оливер разговаривал с Эрикой ласково, но вежливо, словно она любимая тетушка, а не жена. Возможно, люди считали их брак ужасным.
– Давай долью тебе бокал, – предложила Тиффани Эрике, поднимая бутылку с шампанским.
– О господи, как быстро я его выпила! – Эрика в недоумении посмотрела на свой пустой бокал.
– Пожалуй, надо пойти взглянуть на детей. – Сэм поднял глаза к потолку. – Там подозрительно тихо.
– А-а, расслабься, не волнуйся, им там хорошо с Дакотой, – откликнулся Вид.
– Сэм немного псих, – сказала Клементина.
– Да, а Клементина предпочитает держать детей на свободном выгуле, – подхватил Сэм. – Не обязательно следить за ними в торговом центре, о них позаботятся охранники.
– Сэм, такое было всего один раз, – запротестовала Клементина. – Я на секунду отвернулась от Холли в «Джей-Би хай-фай», – рассказывала она Виду и Тиффани, хотя Эрика не слышала эту историю прежде. – И она убежала на поиски DVD-диска с Барби или что-то в этом роде, потерялась и вышла из магазина. Я очень перепугалась.
– Да, вот почему нельзя терять ребенка из виду, – сказал Сэм.
– Да, Мистер-Который-Никогда-Не-Ошибается. – Клементина закатила глаза.
– Я никогда не допускал подобной оплошности.
– Ничего страшного. Однажды я потерял Дакоту на пляже, – признался Вид.
Эрика переглянулась с Оливером. Эти родители, похоже, пытаются перещеголять друг друга в неумении и безответственности. Когда у Оливера и Эрики родится ребенок, он всегда будет у них на глазах. Всегда. Они будут просчитывать риск каждой ситуации. Они окружат своего ребенка вниманием, которое недополучили от своих родителей. Они все будут делать правильно в тех ситуациях, когда их родители ошибались.
– Я никогда в жизни не испытывала такого страха, как в тот день на пляже, – сказала Тиффани. – Хотела его убить. Думала про себя: если что-то случится с Дакотой, я убью его, по-настоящему убью, никогда его не прощу.
– Но посмотрите, я все еще жив! Мы нашли ее. Все получилось замечательно. Дети иногда теряются. Это часть жизни.
Нет, это не так, подумала Эрика.
– Нет, неправда, – возразила Тиффани, вторя мыслям Эрики. – Этого можно избежать.
– Согласен. – Сэм чокнулся своей пивной бутылкой с бутылкой Тиффани. – Какие у нас беспомощные супруги.
– Ты и я – мы беспомощные, – сообщил Вид Клементине, причем это слово прозвучало в его устах как нечто восхитительное.
– Мы просто спокойные, – ответила Клементина. – Так или иначе, это случилось один раз, и теперь я слежу за детьми, как ястреб.
– А как обстоят дела у вас? – спросил Вид у Эрики и Оливера, видимо заметив, что его соседи не участвуют в разговоре.
– Я слежу за Эрикой, как ястреб, – неожиданно произнес Оливер. – И ни разу ее не терял.
Все рассмеялись, и Оливер просиял. Обычно ему не удавались остроумные реплики. «Не испорть все, любовь моя, – подумала Эрика, увидев, как шевелятся губы Оливера. – Остановись. Не пытайся сказать то же самое по-другому, чтобы опять заставить всех смеяться».
– А как насчет детей, а? – спросил Вид. – Вы планируете иметь детей?
Наступила короткая пауза. Сжатие атмосферы, как будто люди перестали дышать.
– Вид, – начала Тиффани, – нельзя задавать такие вопросы. Это личное.
– Что? Почему нельзя? Что такого личного в детях? – Вид был смущен.
– Мы надеемся иметь детей, – сказал Оливер.
Его лицо поникло, как лопнувший воздушный шарик. Бедный Оливер. Недолго длился его крошечный светский триумф.
– Когда-нибудь, – добавила Эрика.
Казалось, все присутствующие умышленно не смотрят на нее, как это бывает, когда у человека в зубах застряла пища и люди не хотят говорить об этом, поэтому стараются не смотреть. Она поковыряла ногтем в зубах – нет ли кунжутных зерен из крекеров. Ей хотелось, чтобы ее слова прозвучали радостно и оптимистично.
– Когда-нибудь в скором времени, – повторила она.
– Да, но не стоит затягивать, – заметил Вид.
– Вид, я тебя умоляю! – возмутилась Тиффани.
Сверху донесся пронзительный вопль.
Глава 23
– Это Клементина.
Шум дождя был таким сильным, что Эрика с трудом различила голос подруги по телефону.
– Говори громче.
– Извини. Это Клементина. С добрым утром! Как поживаешь?
– Привет! Все нормально.
Эрика зажала телефон между ухом и плечом и продолжала носить вещи из дома в гараж, чтобы положить в машину.
– Не хочешь встретиться после работы? – спросила Клементина. – Сегодня. Или в другой день.
– Я не иду на работу. Взяла отгул. Надо съездить к матери.
Позвонив в офис, она попросила секретаря говорить всем, кто будет о ней спрашивать, что она взяла отгул, поскольку ее мать больна. Что было в формальном смысле верно.
Последовала пауза.
– О-о, – произнесла Клементина особым тоном, каким обычно разговаривала о матери Эрики. Она становилась осторожной и деликатной, словно говорила с умирающим. – Мама сказала, что вчера звонила тебе.
– Да, – подтвердила Эрика.
При мысли о том, что Клементина с ее матерью доверительно беседуют о бедной, бедной Эрике, как это бывало, вероятно, с самого детства, она слегка разозлилась.
– Как прошел ужин? – поинтересовалась Эрика.
– Отлично, – ответила Клементина, и это означало, что все совсем не так, поскольку в противном случае она принялась бы восхвалять изумительные ароматы того-то и того-то.
Читать бесплатно другие книги:
