Девушка из Бруклина Мюссо Гийом

1

Марк Карадек почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Как будто ему пятнадцать и он отправляется на первое в жизни любовное свидание. Тот же трепет и те же страхи.

Сыщик всегда остается сыщиком. Три сожженных трупа, битком набитая купюрами сумка, фальшивые документы, двойная жизнь Анны: адреналин наполнил кровь, и в Марке снова проснулся азарт охотника. Давно уже, с тех пор, как в него угодила шальная пуля, он не испытывал подобного нервного возбуждения, а ведь оно должно быть у каждого настоящего следователя, у геолога, ведущего поиск нефтяных месторождений, у разведчика, у шпиона… Никто из них не откажется от риска, когда идет по следу. Одно слово – охотник.

Выйдя из дома, где находилась квартира Анны, они с Рафаэлем решили разделиться, чтобы дальше вести расследование независимо друг от друга. Марк точно знал, чем следует заняться в первую очередь.

Квартал Бют-о-Кай, улица Гласьер. Карадек знал этот уголок как свои пять пальцев. Вытащив из кармана свой мобильник у светофора, пока горел красный свет, он поискал в контактах нужный номер. Матильда Франсанс. И, к своему удивлению, нашел, хотя прошли уже годы. Набрав номер, он почти сразу услышал в трубке знакомый голос.

– Марк! Столько лет прошло…

– Привет, красавица. Надеюсь, у тебя все в порядке? Ты, как и раньше, вкалываешь в социалке?

– Ну да! Правда, мне удалось вырваться из Фонда медицинского страхования в Эври, и теперь я в семнадцатом округе, в центре Батиньёль. А в марте собираюсь выйти на пенсию.

– Значит, на свободу с чистой совестью! Ну, пока ты еще на службе, сделай одолжение, найди мне сведения о…

– Так и знала! Не мог же ты мне позвонить просто так, по дружбе…

– …о юной девушке по имени Анна Бекер. У меня есть номер ее социальной карты; если хочешь, запиши.

На светофоре зажегся зеленый свет, и Марк, уже на ходу, достал из кармана сложенную вчетверо фотокопию и продиктовал Матильде номер.

– А кто это?

– Милая девушка, мулатка, двадцати пяти лет, заканчивает медицинский. Она пропала, и я дал слово ее семье, что разыщу ее.

– Подрабатываешь?

– Не совсем; скорее по доброй воле. Ты же знаешь, как говорят: стоит раз попробовать сыскной работы – и ты увяз на всю жизнь.

– Какие сведения тебе нужны?

– Мне все сгодится. Все, что тебе удастся накопать.

– О’кей, я посмотрю, что можно сделать. Я тебе перезвоню.

Марк, удовлетворенный ее согласием, отложил телефон.

Итак, кто следующий? Филипп Лельевр. Он опять взял трубку и набрал имя в поисковике. Имя «Лельевр» находилось на желтых страницах и фигурировало там в разделе «Стоматология». Марк не мог не заметить, что его кабинет расположен в том же номере, что и квартира Анны, которую она снимала в начале 2010-го.

Бульвар Пор-Руаяль. Вдалеке показалась стеклянная крыша павильона входа в метро, еще чуть подальше – увитый зеленью фасад Клозри-де-Лила. Карадек включил поворотник, чтобы свернуть на проспект Обсерватуар, и миновал фонтан, где плескался целый табун каменных коней, орошая все вокруг брызгами и водяной пеной. Оставив машину под каштанами, он вышел, хлопнув дверцей, и постоял какое-то время рядом, чтобы докурить сигарету. Лениво разглядывая расположенный напротив маленький зеленый дворик, за которым виднелось здание Центра Мишле из красного кирпича, теплых африканских тонов, заметил детей, играющих на детской площадке. Карадек погрузился в воспоминания. Когда-то давным-давно, когда он жил на бульваре Сен-Мишель, ему случалось приходить сюда поиграть со своей дочуркой. Безоблачные были времена, но только потом он понял, что это было счастье. Марк зажмурился, но воспоминания не отпускали, картинки множились, и перед глазами вставали другие сцены, другие места. В ушах стоял звонкий смех дочки, когда ей было всего пять-шесть лет: как она каталась с горки, кружилась на карусели около Сакре-Кер, вприпрыжку скакала за мыльными пузырями… Он вспомнил, как на пляже Паломбаджи держал дочку на руках, а она, запрокинув личико к небу, показывала пальчиком на кружащего в вышине бумажного змея.

В определенном возрасте человек уже ничего не боится, кроме воспоминаний. Где он это слышал? Попытался вспомнить, но не смог. Раздавив потухшую сигарету каблуком на тротуаре, Карадек перешел улицу, позвонил в дверь большого дома и стал торопливо подниматься по ступенькам. Как и некоторые другие бывшие полицейские, он сохранил служебное удостоверение. Сунув его под нос хорошенькой брюнетке в приемной, Марк сказал:

– Следственный отдел, мадемуазель. Мне нужно поговорить с доктором.

– Сейчас я его предупрежу.

Ему понравилось вновь испытать почти забытые ощущения: почтительность со стороны населения, желание угодить представителю власти, демонстрация уважения – сезам цветов французского флага творил чудеса… Он приготовился ждать, опершись о стойку регистрации. Должно быть, кабинет дантиста недавно ремонтировали – в воздухе ощущался запах свежей краски. Интерьер был очень мил: в стиле хай-тек и одновременно очень уютный: стойка и кресла из светлого дерева, стеклянные стены и бамбуковая ширма. В приемной приглушенно звучала успокаивающая музыка, напоминающая плескание волн о морской берег, слышались звуки флейты и романтической арфы. Просто потрясающе!

Вопреки ожиданиям, доктор Лельевр оказался молодым человеком, еще не перешагнувшим сорокалетний рубеж. Круглая большая голова, короткая стрижка, веселые глаза за стеклами очков в оранжевой оправе. Короткие рукава больничного халата позволяли увидеть впечатляющую татуировку на запястье в виде единорога.

Они поздоровались, и Карадек, протянув дантисту свой мобильник, на экране которого высветилась недавняя фотография Анны, присланная ему Рафаэлем, спросил:

– Вы знаете эту женщину, доктор?

Лельевр ответил, не моргнув глазом, в ту же секунду:

– Разумеется. Это одна студентка, которой я сдавал комнату лет пять назад. Анна, кажется, или что-то в этом роде…

– Анна Бекер.

– Да-да, именно так. Если не ошибаюсь, она училась на факультете Пари-Декарт.

– А что еще вы можете о ней вспомнить?

Лельевр задумался ненадолго, копаясь в памяти.

– Да, собственно, ничего особенного. Она была аккуратной девушкой – таким приятно сдавать квартиру; скромная, всегда платила вовремя… наличными, но я все отразил в налоговой декларации. Если вы сомневаетесь, я запрошу нужные справки и предоставлю…

– В этом нет необходимости. Скажите, к ней часто захаживали гости?

– Насколько я помню, никто к ней не приходил. Такое впечатление, что она с утра до вечера сидела за учебниками. Но к чему эти расспросы, капитан? С ней что-то случилось?

Карадек почесал кончик носа, пропустив вопрос мимо ушей.

– И последнее, доктор: может, вы знаете, где Анна жила до того, как поселиться у вас?

– Знаю, конечно: она снимала комнату у бывшего мужа моей сестры.

Марк почувствовал, словно его слегка дернуло током. Это как раз та информация, ради которой он и пришел.

– Его зовут Мануэль Спонтини, – продолжал дантист. – После развода ему пришлось продать свою квартиру на Университетском проспекте, при ней была комната для прислуги.

– Именно там и проживала Анна?

– Именно так. Я говорил сестре, что хочу сдавать комнату и ищу жильца. Она и дала Анне мои координаты.

– А где я смогу найти этого Спонтини?

– Он держит булочную на улице Франклина Рузвельта, но хочу вас предупредить: он скользкий тип. Моя сестра многого натерпелась, пока не ушла от него.

2

Отчаявшись остановить такси у Порт-д’Орлеан, я вскочил в автобус № 68.

– Остановка «Улица дю Бак»? Вы там будете через двадцать минут, – пообещал водитель.

Я плюхнулся на сиденье, совершенно сбитый с толку и обессиленный, будто кто-то со всей силы дал мне под дых, и стал вспоминать, что мне довелось узнать и увидеть за последние несколько часов: фотография с тремя трупами, полмиллиона евро, засунутые под плинтус, фальшивые документы. Все это казалось абсолютно несовместимым с образом молодой женщины, которую я, казалось, хорошо знал: студентка-отличница, работяга, отличный педиатр, внимательная и добрая к детям, веселая и ласковая в кругу друзей. Я спрашивал себя, какое событие могло произойти, чтобы жизнь Анны так резко пошла под откос.

Усилием воли я старался вернуть себе самообладание. Пользуясь временной передышкой, решил узнать в Интернете что-нибудь о месте, куда лежал мой путь, – о лицее Сен-Сесиль.

В этом особом заведении под эгидой католической церкви учились только девочки. Министерство образования не вмешивалось в его деятельность, но, как ни странно, в отличие от других монастырских школ, ученицы этой школы всегда блистали на экзаменах, особенно по естественным наукам. Хотя и преподавание религиозных предметов здесь тоже имело место; плюс к этому – присутствие на церковной службе дважды в неделю, обязательные молитвы, катехизис по средам во второй половине дня и участие в разных благотворительных мероприятиях.

Водитель не обманул. Еще не было и одиннадцати, как мы уже выруливали на улицу дю Бак.

Сен-Тома-д’Акэн. Самое сердце Парижа. Шикарное место. Аристократический район, где расположены министерства, роскошные отели, богатые дома из обтесанного серого камня, все как один под иссиня-черной грифельной черепицей.

Через пару шагов я оказался на улице Гренель, позвонил у тяжелых ворот под каменной аркой, а когда мне открыли, показал свой паспорт. Консьерж впустил меня, и я очутился во внутреннем дворике: мощеный двор в форме каре, как в монастырях, много зелени и цветов, по краям растут невысокие сливы и лавровые кусты, в середине – фонтан, окаймленный каменной оградой, что придавало всему пространству вид тосканского сада. Негромкий звук колокола призвал к смене занятий. Двор наполнился лицеистками в темно-синих плиссированных юбочках и в пиджачках с вышитой на лацкане эмблемой. Они не спеша пересекали двор парами или небольшими группами. Плеск водяных струй в фонтане, шум листвы, тихие разговоры девушек в одинаковой униформе переносили случайного посетителя далеко от Парижа, в Италию 50-х годов, в Акс-ан-Прованс или в далекий английский колледж.

На какое-то время я вдруг представил себе двор моей школы. Лицей Сальвадора Альенде в Эссоне. Начало 90-х годов, за тысячу лье от этого райского уголка. В бетонном загоне две тысячи школьников. Насилие, наркотики, пыль, теснота. Преподы жмутся по углам, стараясь держаться подальше от шума и гама школьной перемены. Редкие приличные ученики, над которыми в лучшем случае издевались, в худшем – поколачивали. Другая планета. Другой мир. Мир грязный и неуютный, из которого я сбежал, как только начал писать рассказы.

Я потер глаза, чтобы прогнать неприятные воспоминания, и обратился к садовнику, который поблизости поливал из шланга разросшиеся кусты шалфея. В ответ получил:

– Где найти директора? О, это просто! Мадам Блондель. Вон она! Видите? Рядом с аркой.

Клотильда Блондель… Кажется, я видел это имя на сайте. Я поблагодарил садовника и направился к директрисе. Это была та самая женщина, которую я заметил на классной фотографии, найденной в квартире у Анны. Невысокого роста, худенькая, лет пятидесяти, в легком твидовом костюме и в обтягивающей трикотажной кофточке терракотового цвета. Клотильда Блондель в самом деле была блондинкой, изящной и будто светящейся изнутри, нечто среднее между Гретой Гарбо и Дельфин Сейриг. Она стояла, купаясь в золотых лучах летнего солнца, невесомая, словно небесное создание.

Ее рука лежала на плече ученицы, они о чем-то тихо беседовали. Я не стал прерывать их разговор и замедлил шаг, чтобы лучше к ней присмотреться. Тонкие черты лица без признаков возраста, природная грация и ни капли надменности. Ей было самое место в этом саду, как раз между статуями Пресвятой Девы и святой Сесили. От нее исходила какая-то поистине материнская теплота, надежность и спокойная уверенность. Девочка, с которой она вела беседу, говорила тихим грудным голосом, глотая слова. Как только они закончили, я подошел, чтобы представиться.

– Добрый день, мадам. Меня зовут…

В ее изумрудных глазах вспыхнула искорка.

– Я прекрасно знаю, кто вы, Рафаэль Бартелеми.

Для меня это стало так неожиданно, что я смутился. Она продолжала:

– Во-первых, потому, что я читала ваши книги, а главное, потому, что Анна вот уже полгода только о вас и говорит.

Я старался не показывать виду, что шокирован. Мое замешательство, казалось, забавляло Клотильду Блондель. Вблизи она меня еще больше интриговала. Точеный профиль, духи с ароматом лилии, золотистая прядь волос на высоких скулах.

– Мадам Блондель, как давно вы видели Анну в последний раз?

– Мы с ней обедали вместе на той неделе. Как обычно, во вторник.

Я вздрогнул. С тех пор, как мы знакомы, Анна всегда говорила, что по вторникам занимается в спортзале. Но я уже ни в чем не был уверен…

Клотильда заметила мое недоумение.

– Рафаэль, вы ведь пришли сюда сегодня, так как знаете, кто я. Не правда ли?

– Не совсем так. Я здесь, потому что беспокоюсь за Анну. – Я протянул ей фотографию в пластиковом файле. – Вот эта фотография помогла мне добраться до вас.

– Где вы ее нашли?

– В квартире, где живет Анна. Должно быть, она для нее что-то значит, так как это единственная фотография, которую она хранит.

Она взглянула на меня с негодованием.

– Вы копались в ее вещах без разрешения?

– Позвольте, я вам объясню…

В двух словах я рассказал директрисе об исчезновении Анны, правда, не вдаваясь в подробности о причине нашей размолвки. Она выслушала меня с равнодушно-холодным видом.

– Если я правильно поняла, вы поссорились с вашей невестой, и она вернулась в Париж одна, чтобы проучить вас. Надеюсь, по крайней мере, что после этого вы поняли, какую глупость совершили.

Я не был готов к такому повороту событий.

– Мне кажется, вы должны понять, что ситуация гораздо серьезнее. Мое присутствие здесь доказывает, что дело не просто в банальной семейной ссоре. Все гораздо страшнее.

– Учтите на будущее – я настоятельно вам советую больше не шарить в ее вещах. Я хорошо знаю Анну и уверяю вас: она, мягко говоря, такое не одобряет.

Куда исчез мягкий голос и плавные интонации?! Клотильда Блондель чеканила слова жестко, отрывисто.

– Но я уверен, что у меня были веские основания так поступить.

Икры в глазах ее потухли, взгляд потемнел.

– Возьмите вашу фотографию и уходите!

Она повернулась ко мне спиной, но я настаивал:

– Подождите, мне хотелось поговорить с вами о другой фотографии…

Она уже удалялась, поэтому мне пришлось повысить голос, чтобы она услышала мой последний вопрос:

– Мадам Блондель, Анна показывала вам фото с тремя обгоревшими телами?

Несколько лицеисток, проходящих случайно мимо, обернулись, услышав мой голос. Директриса застыла на месте, потом повернулась ко мне.

– Я думаю, нам лучше подняться ко мне в кабинет.

3

Восьмой округ Парижа.

Карадек включил поворотник, опустил солнцезащитный экран и припарковал машину на платной стоянке на площади Сен-Филипп-дю-Руль.

Магазин Спонтини занимал весь первый этаж дома на углу улицы Боэти и проспекта Франклина Рузвельта. Шоколадные жалюзи закрывали половину стеклянной витрины, над ними – золотистые ламбрекены. В витрине выставлены хлеб в широком ассортименте, булочки и изысканная венская выпечка. Марк открыл дверь и вошел. Продавщицы готовились к наплыву посетителей, которые в этом деловом квартале часто заходили сюда в обеденный перерыв, расставляли на прилавках сэндвичи, салаты в вакуумной упаковке, тарталетки с овощами и мясом. У Марка при виде этих яств разыгрался аппетит. Утром ему пришлось отложить свой завтрак, когда к нему неожиданно заявился Рафаэль, так что со вчерашнего вечера он ничего не ел. Карадек заказал у девушки сэндвич с пармской ветчиной и спросил, где найти хозяина, Мануэля Спонтини. Она кивком головы указала ему на бистро, расположенное на противоположенной стороне улицы.

На открытой террасе заведения, без пиджака, в одной рубашке, сидел перед кружкой пива Спонтини и листал «Экип». Сигарилла в зубах, темные очки на носу, густые бакенбарды и лохматая шевелюра придавали ему диковатый вид. Булочник был похож на Жана Янна из фильмов Шаброля или Пьяла.

– Месье Спонтини? Мы можем с вами поговорить пару минут?

Карадек застал его врасплох, решительно сел напротив, положив локти на стол, как будто приглашая помериться силой в армрестлинг.

– Но… черт побери, кто вы такой? – рявкнул булочник, инстинктивно отпрянув.

– Капитан Карадек, следственный отдел. Веду расследование по поводу исчезновения Анны Бекер.

– Не знаю такую.

Марк невозмутимо сунул ему под нос фотографию Анны на экране своего мобильника.

– В первый раз вижу.

– Советую тебе посмотреть повнимательней.

Булочник вздохнул и нехотя наклонился поближе к экрану.

– Какая красотка… смуглая куколка! Я бы с ней позабавился.

Марк молниеносно вскочил, схватил Спонтини за волосы и с силой прижал лицом к металлическому столу. Стол качнулся, кружка с пивом грохнулась на пол и разбилась вдребезги. На жалобный вопль булочника оглянулся официант заведения.

– Я вызову полицию!

– Это я тут полиция, юноша, – заявил Карадек, свободной рукой достав из кармана удостоверение. – Лучше принеси мне перье.

Официант побежал выполнять заказ. Карадек ослабил хватку.

– Кретин, ты мне нос сломал! – стонал Спонтини.

– Заткнись! Давай рассказывай все, что знаешь об Анне. Я в курсе, что она снимала у тебя комнату.

Оторвав кусок бумажной салфетки, булочник промокнул кровь, вытекающую струйкой из левой ноздри.

– Она называлась по-другому.

– Что это значит?

– Она сказала, что ее зовут Паже. Полина Паже.

Полицейский достал фальшивое удостоверение личности Анны и кинул его на стол, как козырную карту из колоды. Спонтини взял документ в руки и долго его рассматривал.

– Ага, именно эту карточку она мне и показала, когда мы впервые увиделись.

– Когда это было?

– Не помню.

– Уж напряги память.

Официант как раз принес Марку перье. Спонтини, в который раз промокнув кровоточащий нос, погрузился в воспоминания. Он принялся размышлять вслух:

– Когда мы выбирали Саркози в президенты?

– В мае две тысячи седьмого.

– Ага… значит, после этого, летом, в Париже разразилась страшная гроза. Наш дом затопило. Часть крыши пришлось перекрывать и чинить верхние комнаты. Ремонт закончился только осенью. Нужны были деньги, и я развесил объявления в трех своих магазинах. Смуглянка Барби откликнулась первая.

– Так когда это было?

– Наверное, в октябре седьмого. Или позже, в ноябре, в начале месяца…

– Ты официально оформил аренду? Платил налог?

– Ты что, парень? За кого ты меня принимаешь? С нашими налогами можно без штанов остаться. Ты хочешь, чтобы я платил налог за комнату в двенадцать квадратных метров? Всего-то за шестьсот евро наличными в месяц. Хочешь – соглашайся, хочешь – нет. Мы так условились, и девчонка всегда платила.

– В две тысячи седьмом она была еще несовершеннолетней. Ей исполнилось к тому моменту не больше шестнадцати.

– По документам все было в норме.

– Ты же сам видишь, что бумаги фальшивые.

Мануэль Спонтини пожал плечами.

– Да пусть хоть пятнадцать или двадцать! Мне какая разница? Я не собирался с ней спать, я всего лишь сдавал ей комнату.

Он раздражался все больше, ему хотелось встать и уйти. Когда его стул заскрипел железными ножками по асфальту, Карадек схватил его за руку и удержал за столом.

– Когда вы с ней встретились впервые, какой она тебе показалась?

– Черт возьми! Я не помню! Это же было лет десять назад!

– Чем скорее ты вспомнишь, тем скорее я тебя отпущу.

Спонтини тяжело вздохнул.

– Испуганная какая-то, немного чокнутая. Первое время, как мне показалось, она вообще носу не высовывала из своей конуры. Всего боялась.

– Продолжай. Вспомни еще что-нибудь, какие-нибудь детали, и я тебя отпущу.

– Ну не знаю… Она говорила вроде, что сама из Америки, что приехала в Париж, чтобы учиться в Университете…

– Американка, что ли? И ты ей поверил?

– Она действительно говорила с акцентом, как янки. По правде говоря, мне было вообще наплевать. Она заплатила за три месяца вперед, вот это для меня имело значение. Она утверждала, что родители дают ей деньги.

– А ты их видел когда-нибудь?

– Нет, я вообще никого у нее не видел… Ах нет! К ней заходила какая-то блондинка, несколько раз. С виду приличная. Лет сорока. Аппетитная такая, фигуристая. Я бы не прочь с такой позабавиться. Ты меня понимаешь? Что-то типа Шэрон Стоун или Джины Девис.

– Знаешь ее имя?

Спонтини отрицательно покачал головой. Карадек вернулся к разговору о девушке:

– Ладно, ты не заметил, может, девчонка занималась какими-нибудь темными делишками?

– Чем, например?

– Наркотики? Проституция? Рэкет?

У булочника округлились глаза:

– Ты что, парень… Ты не там ищешь. Если хочешь знать мое мнение, то знай: она просто-напросто хотела учиться и жить спокойно. Неприятности ей были не нужны.

Марк кивнул булочнику, что тот свободен и может идти, а сам какое-то время продолжал сидеть за столиком в кафе, обдумывая факты, которые ему поведал Спонтини. Он уже собрался уходить, как его мобильный начал вибрировать. Его вызывала Матильда Франсанс. Он ответил:

– Ну как, есть что-нибудь для меня?

– Да, я нашла досье на Анну Бекер. Но это совсем не совпадает с тем, что ты мне говорил. Если верить этим данным, то девушка…

4

– Я всегда этого боялась. Я знала, что когда-нибудь это случится, но и представить себе не могла, что все так обернется.

Клотильда Блондель сидела за письменным столом в стиле модерн, представляющим собой прозрачную поверхность из толстого стекла, покоящуюся на двух хромированных ножках. Ее кабинет, возвышавшийся над школьным двором, был оформлен по современной моде в полном несоответствии со старинным стилем и церковными традициями монастыря Сен-Сесиль. Я-то ожидал увидеть мебель XVIII века, стеллажи библиотек, уставленные авторами Плеяды[6] и старыми церковными книгами с переплетами из тисненой кожи, а вместо этого попал в полупустую стильную комнату с белыми стенами. На столе лежали открытый ноутбук и смартфон в изящном кожаном футляре, стояли фотография в рамке из светлого дерева и репродукция чувственной статуэтки Бранкузи.

– Мадам Блондель, вы давно знакомы с Анной?

Директриса посмотрела мне прямо в глаза, но вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, сказала, словно упрекая меня в чем-то:

– Анна безумно в вас влюблена. Я впервые вижу, чтобы она так увлеклась мужчиной. Но, как я вижу, вы достойны такой любви.

Я повторил свой вопрос, но она опять проигнорировала его.

– Когда Анна спросила, что я об этом думаю, я посоветовала ей открыть вам правду, но она испугалась вашей реакции. Боялась потерять вас…

Воцарилось молчание. Затем директриса тихо, словно разговаривая сама с собой, сказала:

– Сабато прав: «Истина хороша для химии и математики, но не для жизни».

Я поежился. Очевидно, что Клотильда Блондель многое знала. Чтобы завоевать ее доверие, я решил ничего от нее не скрывать и рассказал все: про 400 тысяч евро, которые мы нашли в комнате Анны, и про фальшивые паспорта на имя Магали Ламбер и Полины Паже.

Она выслушала меня с подозрительным равнодушием, как будто я просто напомнил ей о каких-то малозначительных и малоприятных событиях, о которых и вспоминать-то не хотелось.

– Полина Паже… Именно так она назвалась, когда мы впервые встретились.

Опять молчание. Блондель вдруг схватила сумочку, лежащую на скамеечке рядом с ней, достала тонкую длинную сигарету и лакированную зажигалку и закурила.

– Это произошло в две тысячи седьмом, двадцать второго декабря, в субботу, во второй половине дня. Я так хорошо запомнила дату, потому что каждый год в этот день мы отмечаем в школе Рождество. Для нашего заведения это важное событие: мы собираем всех наших учениц, приглашаем их родителей, чтобы вместе отпраздновать день рождения Христа…

Теперь ее голос изменился, стал сухим и резким, голос курильщика со стажем.

– В тот день шел сильный снег, – продолжала директриса, выпуская облачка дыма с ментоловым ароматом. – Никогда не забуду эту девушку, дьявольски красивую, появившуюся неизвестно откуда в темно-сером плаще, туго перехваченном у талии ремнем.

– Что она вам сказала?

– Она поведала мне историю, похожую на правду. В ее речи слышался небольшой акцент, который она старалась скрыть. Будто бы ее родители, родом из Франции, были в свое время высланы в Мали, она училась там во французском колледже, потом в лицее в Бамако. Но родители хотели, чтобы она получила высшее образование в Париже, поэтому и отправили ее в школу Сен-Сесиль заканчивать бакалавриат. В доказательство своих слов она протянула мне конверт с восемью тысячами евро для оплаты первого года обучения.

– Эту историю она придумала?

– От начала и до конца. Я направила запрос во французский лицей в Бамако, чтобы они прислали мне оценочный лист, подтверждающий ее обучение. Это необходимо, чтобы принять нового ученика. Они ответили, что никогда о такой и не слышали. Я не знала, где искать концы. Чем больше я старалась докопаться до истины, тем хуже становилось мое мнение об Анне.

Клотильда Блондель потушила сигарету.

– На следующий день я отправилась по адресу, который мне дала Анна: небольшая комната для прислуги, которую она снимала на Университетском проспекте. Мы провели вместе целый день, и я поняла, что она – из тех людей, которых можно встретить лишь раз в жизни. Одинокое, несчастное существо, женщина-ребенок, в мучительных попытках перестроить свою жизнь, но нацеленная на успех. Она попала в Сен-Сесиль не случайно: у нее был разработан четкий план профессиональной карьеры, она хотела стать врачом. Умненькая, работоспособная до предела; ей необходимо было получить хорошее образование, чтобы добиться своего и преуспеть.

– Какое же решение вы приняли?

Вдруг кто-то постучал в дверь директорского кабинета. Это был заместитель Блондель, пришедший согласовать расписание занятий. Клотильда попросила его немного подождать, и в тот момент, когда за ним закрылась дверь, спросила:

– Рафаэль, вы читали Евангелие от Матфея? «…Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их»[7]. Я посчитала своим христианским долгом помочь Анне. А в тот момент «помочь» означало спрятать ее.

– Спрятать от кого?

– Ни от кого конкретно… и от всех. Именно в этом и заключалась проблема.

– В каком смысле?

– В том смысле, что я решила предоставить Анне возможность учиться у нас, но не стала записывать ее в академический реестр.

– И вы ни о чем ее больше не спрашивали?

– Мне не нужны были лишние вопросы. Я обо всем догадалась сама.

– И в чем заключалась ее тайна?