Мир без конца Фоллетт Кен
— Ну, говори! — крикнул он Филемону. — Что ты собрался строить?
— Не понимаю, о чем ты, — фыркнул аббат.
— Ты задумал построить что-то еще и предлагаешь заказ Гарольду и его друзьям. Что именно?
— Да что ты такое несешь!
— Новый дворец? Еще больше? Новое здание капитула? Только не госпиталь, их у нас уже три. Давай выкладывай, пока окончательно не опозорился.
Архитектор таки ужалил аббата, и тот ответил:
— Монахи хотят построить капеллу в честь Девы Марии.
— Вот оно что.
Все обретало смысл. Поклонение Деве Марии было повсеместным и приветствовалось церковными властями, так как служило противовесом безверию и ересям, распространившимся среди паствы в связи с чумой. К восточной — самой священной — части многих соборов и церквей пристраивали небольшие капеллы, посвященные Богоматери. Они Мерфину не нравились, как правило, создавая впечатление, будто архитекторы задним числом спохватились. Так оно на самом деле и было. Но зачем это Филемону? Прохвост все время перед кем-нибудь лебезит — таков его modus operandi[20] — и, несомненно, рассчитывает на то, что капелла Марии в Кингсбридже вызовет благосклонность высоких клириков.
Это уже второй выпад Филемона. На Пасху он в проповеди осудил вскрытия тел. Мостник догадался, что аббат вышел на тропу войны. Но с какой целью? Олдермен решил ничего не предпринимать до тех пор, пока не поймет его планы. Не сказав ни слова, он ушел с башни и успел домой как раз к обеду. Через несколько минут из госпиталя вернулась Керис.
— Брат Томас совсем плохой, — буркнул зодчий. — Ему можно как-то помочь?
Целительница покачала головой:
— От старости нет лекарства.
— Лэнгли говорил об обрушении в южном приделе, как будто оно произошло вчера.
— Ничего странного. Старики часто помнят отдаленное прошлое, но забывают, что случилось вчера. Бедный Томас. Вполне вероятно, его состояние будет быстро ухудшаться. Но он по крайней мере все здесь знает. Монастыри не меняются десятилетиями. Его ежедневные занятия скорее всего те же, что и раньше. Это хорошо.
За бараньим жарким с пореем и мятой олдермен рассказал о разговоре на башне. Они сражались с аббатами Кингсбриджа уже несколько десятилетий — сначала с Антонием, потом с Годвином, теперь вот с Филемоном — и считали, что самоуправление положит конец бесконечным войнам. Положение дел, конечно, улучшилось, однако нынешний настоятель, судя по всему, так и не сдался.
— За шпиль-то я спокоен. Епископ Анри поставит выскочку на место, велев приступить к работам, как только об этом узнает. Он хочет быть епископом с самой высокой башней в Англии.
— Но Филемону это, вероятно, известно, — задумчиво отозвалась Керис.
— Может, вся эта показуха с капеллой призвана продемонстрировать его рвение, а в неудаче прохвост обвинит кого-нибудь другого.
— Может быть, — с сомнением пожала плечами Суконщица.
Мерфина беспокоил более важный вопрос:
— Но чего он хочет на самом деле?
— Все действия Филемона объясняются его желанием почувствовать себя важным, — твердо ответила Керис. — Я полагаю, он хочет повышения.
— Куда? Да, епископ Монмаутский доживает последние дни, но ведь не может же аббат претендовать на этот сан?
— Значит, он знает что-то такое, чего не знаем мы.
Мастер не успел ответить, как в дверях появилась Лолла. Он испытал такое облегчение, что даже слезы выступили на глазах. Дочь вернулась, живая, здоровая. Отец осмотрел ее с головы до ног. Вроде не изувечена, такая же танцующая походка, на лице обычное капризное недовольство. Первой заговорила Керис:
— Ты вернулась! Как я рада!
— Правда?
Лаура часто выражала сомнения в любви к ней со стороны мачехи. Мостник не обманывался, а вот Керис иногда действительно верила в это, поскольку болезненно сознавала, что не мать девочке.
— Мы оба рады, — добавил Фитцджеральд. — Мы так переживали за тебя.
— Зачем? — Лолла повесила плащ и села за стол. — У меня все отлично.
— Но мы-то этого не знали, поэтому и переживали.
— Напрасно. Я вполне могу за себя постоять.
— Мне бы твою уверенность, — как можно мягче ответил Мерфин.
Керис решила разрядить обстановку:
— Где же ты была? Ведь прошло целых две недели.
— В разных местах.
Зодчий строго спросил:
— А именно?
— Перекресток Мьюдфорд, Кастерем, Аутенби.
— И чем занималась?
— Это допрос? — вскинулась Лолла. — Я обязана отвечать?
Суконщица положила руку на локоть мужа:
— Мы просто хотим быть уверены, что нет оснований для беспокойства.
— Я хотел бы также знать, с кем ты странствовала.
— Да так…
— Это значит, с Джейком Райли?
— Ну да, — пожала плечами Лолла, правда, немного смутившись.
Мерфин уже все простил и хотел обнять дочь, но та была сама неприступность, и зодчий нейтрально спросил:
— И чем вы занимались с Джейком?
— Не твое дело! — крикнула Лолла.
— Нет, мое! — Мостник не выдержал и тоже сорвался на крик. — И мое, и твоей мачехи. Если ты беременна, кто будет ухаживать за ребенком? Уверена, что Джейк готов бросить все и стать мужем и отцом? Ты говорила с ним об этом?
— Отстань от меня! — завопила строптивица, залилась слезами и бросилась наверх.
После короткого молчания зодчий буркнул:
— Иногда я жалею, что мы все не живем в одной комнате. Тогда бы она не могла выделывать такие штучки.
— Ты был довольно суров, — мягко упрекнула Керис.
— А что же мне делать? Она ведет себя, будто это в порядке вещей!
— Но на самом деле бедняжка знает, что это не так. Потому и плачет.
— Вот черт.
Раздался стук, и в дверь просунул голову послушник:
— Простите за беспокойство, олдермен. В аббатство приехал сэр Грегори Лонгфелло. Он был бы вам признателен, если бы вы зашли к нему на пару слов, когда вам будет удобно.
— Черт, — повторил Мерфин. — Передай, я скоро приду.
— Спасибо, — поклонился послушник и ушел.
Мостник задумчиво буркнул:
— Наверно, нужно дать ей время остыть.
— Тебе тоже.
— Ты что, защищаешь ее? — с досадой спросил он.
Жена улыбнулась и пожала ему локоть.
— Я всегда защищаю тебя. Но и мне было шестнадцать лет. Отношения с Джейком беспокоят ее не меньше твоего, но она не признается в этом даже себе — это бьет по самолюбию. Поэтому ей больно слышать от тебя правду. Девочка только-только возвела хрупкую крепость самоуважения, а ты просто снес ее до основания.
— И что же делать?
— Помоги ей построить крепость помощнее.
— Не понимаю.
— Поймешь.
— Пойду-ка к сэру Грегори. — Мерфин встал.
Керис обняла мужа и поцеловала:
— Ты такой хороший и делаешь что можешь; я люблю тебя всем сердцем.
Это его немного успокоило, и, следуя по мосту и главной улице к аббатству, он постепенно пришел в себя. Архитектор не любил Грегори — коварен, беспринципен и готов на все, лишь бы угодить хозяину, точно как Филемон, когда служил Годвину. Олдермен с легкой тревогой думал, о чем пойдет речь. Скорее всего о налогах — вечная забота королей.
Мерфин вошел во дворец аббата, и Филемон самодовольно сообщил ему, что сэр Грегори во дворике мужского монастыря. Мастер удивленно подумал, чем это Лонгфелло заслужил право принимать посетителей там. Законник постарел: волосы поседели, спина сгорбилась, глубокие складки, как скобки, залегли по обе стороны презрительно раздувающихся ноздрей, а один глаз обезобразило нечто вроде бельма. Однако второй не утратил остроты, и гость из Лондона тут же узнал приближающегося Мостника, хотя не видел его десять лет.
— Олдермен, умер архиепископ Монмаутский.
— Да упокоится его душа.
— Аминь. Поскольку я должен был проехать через королевский город Кингсбридж, его величество просил меня приветствовать вас и сообщить важные новости.
— Благодарю. Это не скоропостижная кончина. Архиепископ болел.
Конечно, король не просил Грегори встречаться с ним только для того, чтобы сообщить какие-то новости, с растущим беспокойством думал Мерфин.
— Вы крайне любопытный человек, если мне позволено так выразиться, — добродушно продолжил законник. — Я познакомился с вашей женой более двадцати лет назад. И с тех пор наблюдаю, как вы оба медленно, но верно прибираете город к рукам. Получили все, к чему стремились: мост, госпиталь, самоуправление и друг друга. Вы решительны и терпеливы.
Это говорилось несколько снисходительно, но Фитцджеральд с удивлением отметил в лести Грегори крупицу искреннего уважения. Он приказал себе не терять бдительности: такие люди, как Лонгфелло, никого просто так не хвалят.
— Я направляюсь к монахам в Абергавинни, которые должны проголосовать за нового архиепископа. — Грегори откинулся в кресле. — После того как христианство много веков назад пришло в Англию, монахи сами избирают начальствующих.
А он постарел, подумал Мерфин: молодому Грегори было на все это наплевать.
— Сегодня, конечно, епископы и архиепископы обладают слишком большой властью, чтобы позволить решать вопрос небольшому кругу благочестивых идеалистов, живущих вдали от мира. Выбор делает король, а его святейшество папа утверждает королевское решение.
«Даже я знаю, что все не так просто: обычно в таких случаях идет борьба за власть», — подумал зодчий, но промолчал. Законник продолжал:
— Однако традиция монастырских выборов сохраняется, и легче их контролировать, нежели отменить. Поэтому я и отправился в путь.
— То есть вы укажете монахам, кого следует избрать.
— Если упрощенно, то да.
— И чье же имя вы назовете?
— А я его еще не назвал? Вашего епископа, Анри Мона. Прекрасный человек, преданный, надежный, с ним никогда никаких хлопот.
— О Господи.
— Вы недовольны?
Напускную небрежность лондонца как рукой сняло, он стал крайне внимателен, и Мерфин понял, для чего приехал Лонгфелло. Ему нужно выяснить, как Кингсбридж — в лице Мерфина — отнесется к этой затее. Новый епископ может стать опасным и для шпиля, и для госпиталя. Олдермен сосредоточился.
— На фигуре Анри, как на краеугольном камне, покоится вся расстановка сил в городе. Десять лет назад между купцами, монахами и госпиталем было заключено своего рода перемирие. В итоге все только выиграли. — А для короля Мерфин добавил: — Что позволяет нам платить такие высокие налоги. — Лонгфелло опустил голову. — Поэтому отъезд Мона угрожает стабильности наших отношений.
— Я бы сказал, это зависит от того, кто его заменит.
— Пожалуй, — согласился Мостник. Грегори подошел к самому главному. — И кто же?
— Самый очевидный кандидат — аббат Филемон.
— Нет! Только не Филемон! — пришел в ужас олдермен. — Почему выбрали именно его?
— Этот священнослужитель испытывает определенное уважение к традициям, что нельзя не учитывать в наше время сомнений и ересей.
«Ну конечно. Теперь я понимаю, почему он осудил в своей проповеди вскрытия тел и зачем ему капелла Марии. Я должен был это предвидеть», — думал Мерфин.
— Настоятель дал также понять, что намерен твердой рукой собирать налог с клира, а этот вопрос постоянно вызывает трения между королем и некоторыми епископами.
— Он, должно быть, уже давно думает о кафедре. — Мерфин злился на себя, что позволил этому пройдохе перехитрить его.
— Полагаю, с того самого момента, как заболел архиепископ.
— Это настоящее бедствие.
— Почему вы так говорите?
— Филемон — мстительный интриган. Если он станет епископом, распри в Кингсбридже никогда не утихнут. Мы должны этому помешать. — Зодчий посмотрел Грегори прямо в глаза. — Для чего вы предупредили меня? — Но, не успев задать этот вопрос, архитектор уже знал ответ: — Вы тоже не хотите Филемона. Вам и без меня известно, что он за человек. Но вы не можете помешать его избранию, так как он уже заручился поддержкой влиятельных клириков. — Грегори лишь загадочно улыбнулся, из чего Мерфин заключил, что прав. — Чего вы от меня хотите?
— На вашем месте я подыскал бы другого кандидата.
Вот оно что. Мостник понимающе кивнул:
— Я должен подумать.
— Пожалуйста, думайте. — Лонгфелло встал, и Мерфин понял, что аудиенция окончена. — И прошу вас, дайте мне знать о своем решении.
Олдермен вышел из аббатства и медленно побрел к острову. Кого предложить в епископы Кингсбриджа? Город без труда находил общий язык с архидьяконом Ллойдом, но он слишком стар. Можно развернуть деятельность, добиться его избрания, чтобы через год начать все сначала. По дороге домой мастер так ничего и не придумал. Керис Мостник застал в гостиной бледную, испуганную и уже хотел спросить, в чем дело, но супруга его опередила:
— Лолла опять ушла.
86
В воскресенье полагалось отдыхать, но у Гвенды никогда не получалось. Сегодня, сходив на утреннюю службу и пообедав, они с Вулфриком работали на огороде за домом. У них был хороший огород — пол-акра, с курятником, грушевым деревом и амбаром. На овощной грядке в дальнем конце муж вскапывал землю, а Гвенда сеяла горох.
Мальчики ушли в соседнюю деревню играть в мяч — так они обычно отдыхали по воскресеньям. Игра в мяч заменяла крестьянам рыцарские турниры — эдакие битвы понарошку, увечья в которых, однако, случались самые что ни на есть настоящие. Крестьянка молилась, чтобы сыновья вернулись домой целыми и невредимыми. Сэм пришел рано.
— Мяч лопнул, — мрачно объяснил он.
— А где Дэви? — спросила Гвенда.
— Не ходил.
— Я думала, вы пошли вместе.
— Нет, он часто отправляется по своим делам.
— Вот уж не знала, — нахмурилась Гвенда. — И куда?
Сэм пожал плечами:
— Он мне не рассказывает.
Может, у него свидание с девушкой? От Дэви можно ждать чего угодно. Но тогда с кем? В Вигли не такой уж богатый выбор. Уцелевшие после чумы тут же переженились, как будто поставили себе целью увеличить население в стране, а родившиеся после эпидемии еще слишком малы. Может, сын встречается с кем-нибудь из соседней деревни, в лесу? Такие свидания не редкость, как и страдания от неразделенной любви. Когда Дэви через пару часов вернулся домой, мать приступила к нему с расспросами. Парень и не пытался скрывать, что ходил куда-то тайком.
— Если хочешь, я тебе покажу. Все равно секрета не сохранить. Пойдем.
Пошли все — Гвенда, Вулфрик и Сэм. Сотенное поле, продуваемое резким весенним ветром, пустовало. Власть строго следила, чтобы по воскресеньям никто не работал. Кое-где земля выглядела заброшенной: некоторые крестьяне по-прежнему не могли справиться со своими наделами. Одной из них являлась Аннет. Ей помогала лишь восемнадцатилетняя Амабел, а найти батраков все еще было очень трудно. Их надел, засеянный овсом, совсем зарос сорняками. Дэви завел родителей и брата на полмили в лес и свернул с тропы на поляну.
— Вот.
Гвенда не сразу поняла, что сын имеет в виду. Перед ней между деревьями змеилась какая-то непонятная низкая поросль. Крестьянка присмотрелась и поняла, что такого растения никогда не видела — четырехгранный ползучий стебель и вытянутые овальные листья, по четыре в мутовке. Кучка вырванных с корнем сорняков сбоку говорила о том, что Дэви тут полол.
— Что это? — спросила она.
— Марена. Я купил семена у моряка, когда мы ездили в Малкомб.
— В Малкомб? Это было три года назад.
— Вот столько она и росла, — улыбнулся Дэви. — Сначала я боялся, что вообще не примется. Тот моряк сказал мне, что марена любит песчаную почву и легкую тень. Я перекопал поляну, засадил семена, но в первый год появилось всего три-четыре слабых стебля. Уже было решил, что просто выбросил деньги, но на второй год корни окрепли и дали побеги, а сейчас вон что выросло.
Гвенда удивилась, что сын так долго молчал.
— А что с ней делать, с этой мареной? Это вкусно?
Дэви рассмеялся:
— Нет, она несъедобная. Но если выкопать корни, высушить, растереть в порошок, то получится красный краситель. Очень дорогой. Медж Ткачиха из Кингсбриджа платит по семь шиллингов за галлон.
Вот это да, удивилась крестьянка. Пшеницу, самое дорогое зерно, продавали по семь шиллингов за квартер, а в квартере шестьдесят четыре галлона.
— Так это в шестьдесят четыре раза дороже пшеницы! — воскликнула она.
Дэви улыбнулся:
— Поэтому я ее и посадил.
— Зачем это ты ее посадил? — раздался голос.
Все обернулись. У боярышника, такого же гнутого и искореженного, как он сам, торжествующе ухмылялся Натан Рив. Еще бы: застал смутьянов на месте преступления. Дэви быстро нашелся с ответом:
— Это лекарственное растение, оно называется… кикимор. Помогает от сипов в груди, а у мамы бывает.
Нейт посмотрел на Гвенду:
— Я не знал, что у тебя сипы.
— Зимой, — ответила та.
— Лекарственное? — с подозрением переспросил староста. — Да этим можно вылечить весь Кингсбридж. А вы еще и пололи, чтобы было больше.
— Люблю, когда все аккуратно, — буркнул Дэви.
Слабый аргумент, Нейт пропустил его мимо ушей.
— Все это незаконно. Во-первых, вилланы должны получать разрешение, нельзя сеять что угодно, такая свистопляска начнется. Во-вторых, нельзя сажать в лесу лорда, даже травы.
На это никто не нашелся что ответить. Крайне жесткие законы именно таковы. Крестьяне могли заработать на необычных растениях, пользующихся спросом и стоивших немалых денег: конопле для веревок, льне для дорогого белья, вишне для услаждения богатых леди, — но многие лорды и их старосты из природного упрямства не давали разрешения.
— Один сын беглец и убийца, — ядовито усмехнулся Рив, — другой не подчиняется лорду. Хороша семейка.
Натан вправе злиться, подумала Гвенда. Сэм убил Джонно и избежал казни. Нейт, конечно же, будет ненавидеть их до самой смерти. Староста наклонился и грубо вырвал один побег марены.
— Вот это будет предъявлено на манориальном суде, — злорадно пообещал он и, хромая, зашагал между деревьями.
За ним пошли остальные. Дэви не испугался:
— Нейт наложит штраф, я его заплачу, все равно останется прибыль.
— А если он велит все уничтожить? — спросила Гвенда.
— Как это?
— Сжечь, вытоптать.
— Староста этого не сделает, — покачал головой Вулфрик. — Деревня его не поддержит. По традиции такие нарушения облагаются штрафом.
— А я боюсь графа Ширинга, — задумчиво продолжала мать семейства.
Дэви небрежно отмахнулся:
— Станет он заниматься такими мелочами.
— К нашей семье у него интерес особый.
— Да, это верно, — ответил младший сын. — До сих пор не понимаю, почему Ральф решил помиловать Сэма.
Мальчик неглуп.
— Может, его уговорила леди Филиппа, — небрежно бросила Гвенда.
— Кстати, она тебя помнит, мама, — вставил старший. — Сама мне сказала, когда я пытался спрятаться у Мерфина.
— Наверно, что-то ей когда-то понравилось, — принялась импровизировать крестьянка. — Или просто сочувствие матери.
Не самое убедительное объяснение, но другое в голову не пришло. После того как Сэма отпустили, всей семьей несколько раз говорили о том, почему же все-таки Фитцджеральд решил просить о помиловании. Гвенда делала вид, что, как и все остальные, ничего не понимает. К счастью, ее муж не отличался подозрительностью.
Когда они добрались до дома, Вулфрик, посмотрев на небо, заметил, что еще с час будет светло, и отправился досеивать горох. Сэм вызвался ему помочь. Гвенда села штопать штаны мужа. Дэви уселся напротив:
— Мне нужно еще кое-что тебе сказать, по секрету.
Мать улыбнулась. Она ничего не имела против его тайн, пока он ими делился.
— Ну давай.
— Я влюбился.
— Как здорово! — Крестьянка наклонилась и поцеловала его в щеку. — Я так рада! И кто она?
— Красавица.
Еще до марены Гвенда заподозрила, что отпрыск встречается с какой-то девушкой из соседней деревни. Интуиция не подвела.
— Я почему-то так и думала.
— Правда? — насторожился Дэви.
— Не волнуйся, что же тут плохого. Мне просто пришло в голову, что это возможно.
— Мы ходим на поляну, где я посадил марену. Так и началось.
— И как долго вы уже встречаетесь?
— Больше года.
— Значит, серьезно.
— Я хочу жениться.
— Чудесно. — Гвенда с любовью смотрела на сына. — Тебе всего двадцать, но это ничего, если ты выбрал хорошую женщину.
— Здорово, что ты так думаешь.
— Откуда она?
— Отсюда. Из Вигли.
— Вот как? — Гвенда удивилась. Не могла себе даже представить, в кого здесь можно влюбиться. — И кто она?
— Амабел, мама.
— Нет!
— Не прерывай меня.
— Только не дочь Аннет!
— Да чего ты кипятишься?
Читать бесплатно другие книги:
