Лучшая фантастика XXI века (сборник) Уильямс Лиз
А ниже маленькая фигурка, словно из палочек, с поднятой рукой.
– Вот, – сказала Миранда, показывая на рисунок. – Ребенком Джейк постоянно их рисовал. Я узнала бы его повсюду.
– Джейк руководил сираноидом на этой встрече? – Геннадий откинулся на спинку кресла и задумался. – Позвольте мне кое-что проверить. – Он снова надел очки и вызвал корабельную информационную сеть. – Если эти числа, – сказал он, – обозначают долготу и широту, то это почти точь-в-точь там, где мы сейчас находимся.
Она нахмурилась и сказала:
– Но как это возможно? Он хочет сказать, что Силения – какой-то подводный город? Быть того не может.
Геннадий неожиданно встал.
– Я думаю, он говорит о чем-то другом. Идемте.
Непредсказуемая качка корабля усилилась. Они с Мирандой, как пьяные, шатались от стены к стене, выйдя из комнаты и двигаясь по одному из длинных коридоров, пересекающих массу контейнеров. Другие прохожие передвигались так же неуверенно; шведы перестали пировать и сидели неподвижно, слегка позеленев.
– Я ежедневно проверял внешний… груз, – сказал Геннадий. – Если он направляется в Ванкувер, там его ждет целый полк конной полиции. И это заставило меня предположить, что они попробуют разгрузиться в пути.
– Не лишено смысла, – крикнула Миранда. Она начала отставать, далекий гул и грохот усилились.
– На самом деле нет. Груз запечатан и находится наверху – там, где перевозят пустые контейнеры. Но не на самом верху, так что будь вы хоть Джеймсом Бондом, а в вашем распоряжении вертолет с краном, стащить его с груды не удастся.
Они подошли к лестнице, и он начал пониматься. Миранда с трудом поспевала за ним.
– Может, у них есть потайная дверь? – спросила она. – Ну, как в наших контейнерах? Может, через нее легко проникнуть в другую часть контейнеров, такую же, как наша?
– Да, я думал об этом, – мрачно сказал он.
Геннадий поднялся по другой лестнице, которая закончилась тупиком в другом пустом грузовом контейнере; контейнер выглядел бы совершенно нормальным, если бы не эта лестница в центре пола. Было темно, только на потолке горели два светодиода, и Геннадию пришлось расставить руки по сторонам и осторожно двигаться ощупью. Теперь он слышал рев бури: он обрушивался словно со всех сторон сразу.
– В этой теории явный пробел, – сказал он, нащупывая защелку на внутренней двери контейнера. – Они неспроста поставили пустые контейнеры на самый верх груды.
Он отодвинул засов.
– Геннадий, меня вызывают, – сказала Миранда. – Это ты! Что…
Грохот бури заглушил ее слова.
Из угольно-черных туч шел косой дождь, тучи словно катились, как камни, по волнующейся поверхности моря. Ничего не было видно, кроме тьмы, дождя и скользкой металлической палубы, которую время от времени освещали молнии. Одна такая вспышка озарила водяную стену, вставшую рядом с кораблем. В следующее мгновение корабль подпрыгнул на волне, и Геннадий едва не упал.
Ему удалось ухватиться за поручень трапа. Теперь они находились высоко, на том уровне, где на палубе были нагромождены контейнеры. Сами контейнеры вздымались еще выше, по меньшей мере футов на сорок. Взглянув наверх, Геннадий заметил, что они опасно раскачиваются.
Он мало что видел и не слышал ничего, кроме рева бури. Достав очки, он надел их и связался с камерами системы безопасности корабля.
Одна из камер на надстройке смотрела в сторону контейнеров. Углы нескольких штабелей контейнеров казались неровными, словно их срезали.
Вернув очки в карман, он вставил наушники в уши.
– Геннадий, вы меня слышите?
Миранда.
– Я здесь, – ответил он. – Повторяю, они неспроста поместили наверху пустые контейнеры. Ежегодно за борт падает примерно пятнадцать тысяч контейнеров, в основном в такие бури. Но эти контейнеры почти всегда пустые.
– А этот не пустой, – сказала она.
Геннадий передвигался по палубе, крепко держась за поручень рядом с раскачивающейся грудой контейнеров. Оглядываясь, он видел, что Миранда упрямо следует за ним, но отставая на двадцать и более футов.
На мгновение молния осветила происходящее, стало светло как днем, и Геннадию показалось, что он кого-то увидел, хотя справа от них никого не могло быть.
– Вы его видели?
Он подождал, пока она его догонит, и помог перебраться. Оба промокли до нитки, вода была ледяная.
Ее очки усеивали капли воды. Почему она их не снимает? Ее губы шевельнулись, и он услышал:
– Видела что?
Услышал в наушниках, не снаружи.
Он попытался говорить более обычным тоном, словно вел непринужденную беседу: крик, вероятно, будет неуместен и спровоцирует раздражение.
– Кого-то на верху одной из груд.
– Позвольте высказать догадку: на груде с плутонием.
Он кивнул, и они двинулись дальше. И оказались уже почти рядом с грудой, когда корабль накренился особенно сильно, и Геннадий увидел над головой яркую вспышку молнии. Ударов он не слышал, потому что огни молнии вдруг запрыгали вдоль одной из мачт, а гром гремел непрерывно. Палуба продолжала крениться, черная вода кипела всего в нескольких метрах от него, и неожиданно три верхних слоя контейнеров соскользнули и посыпались в воду.
Они свалились единой сплошной массой, кроме нескольких упавших, как спичечные коробки, и вырвали перила и кусок палубы всего метрах в десяти от Геннадия и Миранды.
– Назад!
Геннадий толкнул Миранду к надстройке, но она замотала головой, продолжая цепляться за поручень. Геннадий выругался и повернулся: корабль вздыбился, потом начал крениться в противоположную сторону.
Один контейнер цеплялся за планшир, разрывая сталь, как тряпку, и выбивая струи искр. Когда корабль наклонился вправо, этот контейнер перевалился через борт и упал в воду. Других потерь не было, а оставшиеся в грудах держались как будто бы прочно. Геннадий предполагал, что обычно они выдерживали штормы и посильнее.
Обогнув штабель, он вышел к другому трапу. И, когда сверкнула молния, увидел, что там кто-то есть. Кто-то из команды?
– Геннадий, рад вас видеть, – сказал Фрагмент. Поверх матросского комбинезона на нем была желтая пластиковая каска и страховочный пояс для подъема на высоту. Очки, как и у Миранды, в каплях дождя.
– Здесь немного опасно, – сказал Фрагмент, подойдя ближе. – Мне-то все равно, мной хорошо управляют.
– Ты не из Силении, – сказал Геннадий. – Работаешь на кого-то другого?
– Он на стороне санотики, – сказала Миранда. – Не доверяйте ему, Геннадий.
– Этот плутоний необходим Силении, – сказал Фрагмент. – Для ее новых генераторов, только и всего. Это совершенно безопасно, но вы ведь знаете, что такие государства, как наше, не признаются законными официальными аттракторами. Мы бы не могли его купить.
Геннадий кивнул.
– Контейнеры нарочно уложены так, чтобы их можно было сбросить за борт. Буря создает прекрасную маскировку, но я готов ручаться, что где-то тут заложена взрывчатка на случай спокойной погоды. Все должно было произойти само собой. Тебе здесь быть совсем не обязательно.
Фрагмент поправил рюкзак на спине.
– Ну и что? – спросил он.
– Ты забрался наверх и открыл контейнер, – сказал Геннадий. – Плутоний здесь. Вот прямо здесь. – Он показал на рюкзак. – Следовательно, ты работаешь не на Силению.
Миранда положила руку ему на плечо. Она кивнула.
– Он с самого начала охотился за оставшимся плутонием, – крикнула она. – Использовал нас, чтобы выследить его и забрать для санотики.
Лицо Данаила Гаврилова было лишено всякого выражения, глаза скрывались за непрозрачными, в каплях воды линзами очков.
– Зачем же мне было ждать столько времени, чтобы забрать его? – спросил Фрагмент.
– Ты догадывался, что за контейнерами следят. Могу поспорить: ты заранее продумал, как отправить плутоний за борт, снабдив его радиомаяком – другим, не тем, что прицеплен на контейнере для отправки груза в Силению… Твой рюкзак будет плавать в двадцати футах под поверхностью, дожидаясь, когда его заберут.
Фрагмент выпустил моток тонкой проволоки, который держал в руке, и попытался схватить Геннадия.
Геннадий легко уклонился, протянул руку и сорвал с Данаила Гаврилова очки.
Сираноид отшатнулся, и у Геннадия появилась возможность вырвать у него из ушей наушники.
При свете молнии он впервые увидел глаза Фрагмента. Маленькие и пустые, они забегали в неожиданном смятении. Сираноид произнес что-то, похожее на вопрос, – по-болгарски. Потом поднес руки к ушам и отчаянно закричал.
Геннадий сделал выпад, пробуя ухватить Гаврилова за руку, но вместо этого схватился за плотный материал рюкзака. Гаврилов извернулся, скользнул по палубе, рюкзак соскользнул – и Гаврилов упал за борт.
Геннадий услышал крик Миранды, как эхо собственного крика. Они разом бросились к поручню, но увидели только черную воду с белыми шапками пены.
– Он погиб, – с неожиданным спокойствием сказала Миранда.
– Еще есть шанс! – крикнул Геннадий. Он побежал к ближайшему телефону, установленному под водонепроницаемым кожухом возле трапа. И уже почти добежал, но Миранда напала на него сзади и сбила с ног. Они покатились по палубе, остановились у края трапа, и Геннадий едва не выпустил рюкзак.
– Что вы делаете? – крикнул он ей. – Ради бога, он человек!
– Нам его не найти, – ответила она по-прежнему на удивление спокойно. Села. – Геннадий, простите, – сказала она. – Мне не следовало этого делать. Нет, замолчи, Джейк! Это неправильно. Мы должны попробовать спасти беднягу.
Она наклонила голову, прислушиваясь к кому-то, потом сказала:
– Он боится, что Оверсэтч выследят.
– Вами управляет ваш сын? – Геннадий покачал головой. – И давно?
– Только что. Он позвонил мне, когда мы выходили.
– Отпустите меня, – сказал Геннадий. – Я скажу, что мы «зайцы» – нелегально проникли на борт и спрятались между палубами. Я, черт возьми, следователь Интерпола, нас никто не тронет.
Он потянулся к телефону.
Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы дозвониться до удивленного экипажа, но, поговорив с ними, Геннадий повесил трубку и покачал головой.
– Не уверен, что они поверили мне настолько, чтобы прийти проверить, – сказал он. – Но они идут сюда, чтобы арестовать нас.
Дождь тек по его лицу, но он был рад, что очки Оверсэтча не меняют картину реальности.
– Миранда? Я могу поговорить с Джейком?
– Что? Конечно. – Она обхватила себя за плечи – от холода ее била сильная дрожь. Геннадий понял, что у него стучат зубы.
У него оставалось слишком мало времени до того, как реальный мир лишит его всякой возможности выбора. Он взвесил рюкзак, думая, какова будет реакция Хитченса, когда он расскажет эту историю, – и в то же время как обойти острые углы вопросов об Оверсэтче, когда будет давать показания.
– Джейк, – спросил он, – что такое Силения?
Миранда улыбнулась, но ответил Джейк:
– Силения не «что», как вам представляется, она не объект в традиционном смысле. И не реальное место. Просто… некоторые люди поняли: для того, чтобы описать, как устроен сегодняшний мир, необходим новый язык. Когда все становится гибким, как описывать это в прежних терминах?
Вы теперь понимаете, что города, страны и корпорации подобны устойчивым водоворотам в потоке перемен? Они аттракторы – состояния, в которых оказываются новообразования, которых тем не менее в любой данный момент может здесь не оказаться. А что, если и люди таковы? Представьте себе водителя, работающего на компанию, занимающуюся доставкой. Он едет по своему обычному маршруту, разговаривает с клиентами и доставляет пакеты, но вместо него то же самое мог бы делать другой водитель. Когда он на работе, он не сам по себе, он и есть компания. И возвращается к своей настоящей личности, только когда придет домой и снимет форму.
«Оно 2.0» позволяет нам вычленить эти временные состояния из постоянного потока. Это инструмент, который позволяет нам сосредоточиться на временных состояниях, когда очертания того, что мы считаем реальным, – стран и компаний, – расплываются. Если «Оно 2.0» может существовать для стран и компаний, то разве не может оно существовать для отдельных людей?
– Это и есть Силения? – сказал Геннадий.
Миранда кивнула, но Геннадий только покачал головой. И дело было не в том, что он не мог вообразить себе нечто подобное, представить существование такой проблемы. Джейк утверждал, что люди с некоторых пор вовсе не люди, что они играют роли, меняя их в течение дня и представляя силы, о существовании которых даже не подозревают. Личность может одновременно находиться в разных местах, как сам Геннадий и его аватары, его инвестиции, его электронная почта и веб-сайты, сираноиды, которыми он управляет. Он понял, что всю свою взрослую жизнь проводит именно таким образом, его личность размазывается по миру. В последние несколько недель этот процесс ускорился. Для людей вроде Джейка, родившихся и выросших в мире постоянных изменений, существование «Оно 2.0» и Силении вполне разумно. И может показаться даже обыденным и привычным.
Возможно, Силения и есть это новое «Оно». Но Геннадий слишком стар, слишком оброс привычками, чтобы говорить на этом языке.
– А санотика? – спросил он. – Это что такое?
– Представьте себе Оверсэтч, – ответил Джейк, – но без каких-либо нравственных ограничений. Представьте себе, что вместо создания новых карт здоровых человеческих отношений в вашем распоряжении есть «Оно 3.0», которое отыскивает катастрофы – точки и мгновения, когда правила нарушаются и возникают хаос и анархия. Представьте себе армию сираноидов, начинающих действовать в такие моменты, чтобы воспользоваться чужими несчастьями и болью. Это было бы очень действенно, не правда ли? Не менее действенно, чем Оверсэтч.
Это и есть санотика, – сказал Джейк, как раз когда у планшира показался бегущий матрос. – Успешно действующий паразит, питающийся катастрофами. И миллионы людей работают на него, даже не подозревая об этом.
Геннадий поднял рюкзак.
– Санотика взяла бы это… и изготовила бомбу?
– Может быть. А откуда вы знаете, мистер Малянов, что сами не работаете на санотику? Откуда мне знать, что этот плутоний не будет использован для каких-то ужасных целей? Он должен достаться Силении.
Геннадий колебался. Он слышал, как Миранда Вин просит его сделать это; после всего увиденного теперь он знал, что такие силы, как Оверсэтч и Силения, могут незаметно, миг за мигом, менять его видимый мир силы и контроля. Может, на самом деле это Фрагмент нанял Интерпол и самого Геннадия. И, возможно, они могут сделать это снова, а он даже не узнает об этом.
– Бросьте рюкзак в трюм, – сказал Джейк. – Мы пошлем за ним кого-нибудь из Оверсэтча. Мама, ты сможешь принести его в Силению, когда захочешь.
Дождь стихал, и Геннадий видел, что щеки Миранды мокры от слез.
– Я приду, Джейк. Когда нас отпустят, я сразу приду к тебе.
А потом так же, как Джейк, сказала:
– Ну же, Геннадий. Они сейчас будут здесь!
Геннадий крепче сжал рюкзак.
– Я оставлю его у себя.
Он достал из кармана очки и бросил их за борт. И покинул город, который открыл лишь недавно, но уже успел полюбить и привыкал в нем жить. Город – вращающийся мир, созданный из света и мыслей, порождаемых каждое мгновение теми, кто в него верил, словно он был абсолютно реален. Геннадий хотел бы быть одним из таких людей.
В голосе Миранды слышалось раздражение Джейка, когда она сказала:
– Но откуда вы знаете, что рюкзак не достанется санотике?
– На Земле есть и другие силы, – ответил Геннадий, стараясь перекричать бурю, – кроме Оверсэтча и санотики. И одна из таких сил – в этом рюкзаке. Есть и другая сила – я сам. Возможно, моя сущность тоже меняется и я одинок, но я все равно последую за содержимым этого рюкзака, куда бы он ни отправился. Я не могу уйти с вами в Силению, не могу даже остаться в Оверсэтче, как бы мне того ни хотелось. Я последую за плутонием и постараюсь, чтобы он никому не причинил вреда.
Бренда Купер
Бренда Купер – футуролог, автор научно-фантастических произведений и специалист по учету и распределению ресурсов из города Киркленд, штат Вашингтон. Фантастику она начала публиковать в первые годы этого столетия как соавтор известного писателя Ларри Нивена; с тех пор ее самостоятельно написанные рассказы и романы привлекли внимание любителей жанра.
Рассказ «Песни гениев», первоначально опубликованный в «Аналоге», представляет собой необычное сочетание жанров жесткой научной фантастики и любовного романа; речь в нем идет о женщине-аутистке, которая исследует множественные вселенные, и ее прежнем аспиранте, который получает докторскую степень и становится ее партнером. Рассказ ведется с его точки зрения и создает эмоциональную базу для концепции ветвящихся вселенных, которая в фантастике часто воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Возможно, здесь чувствуется отзвук классического произведения Урсулы Ле Гуин «Девять жизней», но рассказ свежий и совершенно оригинальный.[47]
Песни гениев
Влюбил Эльзу, ее звонкий редкий смех, мраморную голубизну ее глаз, веснушки у крыльев носа. Ее мозг. Первое, глубочайшее, влечение – самая трудная задача. Она увлекала своей напряженной мыслью, уносила меня туда, где я не бывал раньше, она обгоняла меня в изучении математических структур теории струн и мембран, в путешествиях по многомерным складкам многочисленных вселенных. Я любил ее так, как любят редчайший австралийский черный опал или вид с вершины горы Эверест. Одно то, что такие женщины, как Эльза, встречаются редко, привлекало меня. Ученых женщин очень мало. Она полностью пленила меня, когда я был ее аспирантом, – с 2001 года, за девять лет до прорыва.
Десять лет спустя, на прошлой неделе, я вошел в кабинет Эльзы. Она стояла спиной ко мне, глядя в окно. Когда я плотно закрыл дверь и скрипнул ножкой стула, она не шевельнулась. Я кашлянул. Ничего. Она могла бы быть статуей. Ее светлые, соломенные волосы длинным каскадом спускались до стройных бедер; они были перевязаны на голове фиолетовой лентой, как у маленькой девочки. Руки висели вдоль тела, выныривая из рукавов розовой футболки и почти касаясь выгоревших джинсов. На ногах Эльзы были сандалии «Биркен».
– Привет? – осторожно произнес я. – Профессор Хилл?
Все ли с ней в порядке? Никогда не видел такой неподвижности ни у кого, кроме, разве что, спящего ребенка.
Чуть громче:
– Профессор? Я Адам Гайлз, пришел на интервью.
Наконец она повернулась, изящно подошла к столу и села в большое кожаное кресло. Посмотрела мне в глаза, как будто больше ничего в ту минуту не видела.
– Вы знаете, что означает слово «атом»?
Я моргнул. Она нет. Теплый ветер из открытого окна разметал соломенные пряди волос по ее лицу.
Удерживаемый ее взглядом, я поискал верный ответ. Она ученая-аутист. Буквально.
– «Неделимый».
– Почему?
Я задумался. Атомы состоят из протонов, электронов, нейтронов и множества еще более мелких частиц.
– Когда его называли, о многом не знали. И не могли представить себе ничего меньше.
– А значит, боялись того, что меньше. И пытались превратить слово в ограду. Они думали, что, если назвать атом неделимым, можно сделать его неделимым.
Взгляд она по-прежнему не отводила. Голос у нее был высокий и твердый, когда она говорила, словно пела партию сопрано. Я изучал аутистов, изучал в Сети материалы о самой Эльзе. В физике она была необыкновенной, волшебницей. Направо и налево сыпала идеями, иногда глупыми и ошибочными, но изредка приводящими к прорывам. Если она примет меня, я помогу университету производить хорошее впечатление и смогу передавать ее идеи людям, которые годами будут им следовать. Один из тех, кого она интервьюировала, подвел итог так: «Когда говоришь с Эльзой о физике, видишь только ученого. Аутистом она становится за обедом».
Ни один аспирант не смог продержаться у нее больше трех месяцев. Мне необходимо было проработать с ней дольше: моя диссертация основывалась на ее идеях. Что бы она сейчас ни закричала, что бы ни заставила меня делать, как бы странно себя ни вела, я хотел – мне было необходимо – исследовать то, что исследует она.
Она продолжала:
– Ученые огораживают себя идеями. Невольно. Вы любите прыгать через изгороди?
– Да.
– Годится.
Она встала.
– Не хотите услышать о моей диссертации?
– Вы работаете над множественными вселенными. Это единственная причина, по которой вы могли ко мне обратиться.
Она права. Но множественные вселенные – тема очень широкая. М-теория, последняя правдоподобная теория всего существующего, святой Грааль современной физики. Мы живем во вселенных, обладающих одиннадцатью измерениями, которые называются [мем]бранами. Мы постигаем их с помощью математики, но, когда пытаемся представить это с помощью измерений, которые можем видеть, это приводит к представлениям вроде свернутых фигур или заполняющих воздух шаров. Если посмотреть на наши жалкие рисунки, может показаться, что мы живем в голограмме из листов прозрачной бумаги.
После этого необычного интервью я провел с ней целый год, допоздна засиживаясь над диссертацией и позволяя себе только по субботним вечерам выпить пива и поболтать с друзьями.
Вначале было очень трудно. Иногда она целыми днями говорила о своих последних идеях, но говорила не со мной. Говорила сама с собой, со стенами, с окнами, с принтерами. Я мог быть неодушевленным предметом. Я ходил за ней по лаборатории, делая заметки. Ходил, как за шестилетним ребенком. Она говорила о воспоминаниях из множественных вселенных, из альтернативной истории, альтернативного будущего. Когда спустя несколько месяцев такого хождения за ней я вдруг впервые понял, что она имеет в виду, она внезапно умолкла посредине одного из своих монологов, глядя прямо на меня, словно увидела незнакомца, и сказала:
– Память есть симфонический ответ на бесконечные базы данных всех бран вселенных. Нам нужно расслышать верные ноты или ответить этими верными нотами на вызовы, словно мы запрашиваем нужную таблицу из космической базы данных.
Я узнал, что ее не интересуют ни еда, ни погода, ни даже отпуск. Я научился никогда не менять расположение предметов в лаборатории, а если меняла она сама, то никогда об этом не забывала. Даже у карандашей были свои места. В мои обязанности входило подавать ей пальто, когда она шла куда-нибудь, набрасывать ей его на руку, чтобы она его заметила, и тогда она надевала его, и ей была не страшна новоанглийская непогода, и она могла пройти через кампус к маленькому известняковому особняку, который предоставил ей университет.
Мне было все равно, игнорировала ли она меня или я оказывался в центре ее внимания. Я проводил рядом с ней многие месяцы, когда она казалась поразительно нормальной и вела меня к новому уровню понимания. Но, уходя в себя, она бродила по лаборатории и разговаривала со стенами. У Эльзы была грация балерины, она легко и изящно огибала все физические преграды, а тем временем ее мозг резвился в математических джунглях, а падающий сверху свет превращал ее волосы в пламя. Она была настоящей Королевой Физики, и я оставался с ней, стал ее учеником, ее Ватсоном, ее постоянным спутником.
Ее навещали ученые знаменитости, репортеры и главы кафедр физики, и я служил переводчиком, ретранслятором ее идей:
– Нет, она считает, что это скорее музыкальная база данных. Или что-то в этом роде. Связано ли с морфогенетическими полями Шелдрейка? Отчасти. Янга? Она говорит, что он слишком прост – это не коллективное подсознательное. Это коллективная база данных, голограмма, настроенная на музыку. Мост между одиннадцатью измерениями. Да, некоторые измерения слишком малы, чтобы их можно было увидеть. Эльза считает, что размер – иллюзия. – Я продемонстрировал это так, как однажды продемонстрировала она, вырвав волос с моей головы. – Здесь миллионы вселенных. И мы тоже здесь. Возможно. – Тот, с кем я говорил, казалось, удивлялся, или пугался, или сердился, и тогда я качал головой. – Нет, сам я не понимаю этого.
Эльза кивала, когда я говорил или переводил ее фразы с физического языка на английский. Иногда она касалась моей руки, ее худые пальцы дотрагивались до моей кожи, и меня пронизывало почти электрическое тепло.
Моя диссертация вызвала жаркие споры. Один из профессоров сказал, что работа, которую я выполняю, невозможна и опасна, другой утверждал, что это не моя работа, а Эльзы, но двое других поддержали меня. Эльза, конечно, присутствовала при обсуждении, она смотрела в потолок, что-то писала в своем переносном компьютере и не участвовала в спорах. Я был измотан. Если это один из тех дней, когда она считает меня мебелью, проголосует ли она за меня? Но именно в этот миг она вдруг сказала:
– Адам прекрасный ученик и больше того – исключительный физик. Развиваемые им идеи лишь частично основаны на моих работах. В остальном мы с ним работаем независимо. Дайте ему докторскую степень, чтобы мы смогли вернуться к делу.
Так я стал доктором физических наук.
Фонд Кайли-Джеймса предоставил мне достаточно средств, чтобы я мог еще пять лет оставаться с Эльзой в качестве постдока. Другие физики внимательно наблюдали за нашей работой; в обычных журналах появились две соответствующие статьи, а в популярном научном журнале – разбавленная упрощенная версия. Без гранта я был бы нищим.
Спустя шесть лет и три гранта, через два года после окончания докторантуры, я снова встретился с Эльзой. Университет предоставил ей ФР – «физический ра зум», искусственный интеллект, разработанный для нее коллегами, снабженный базовыми программами по физике. У ФР было много интерфейсов, среди них голограмма, которую мог создавать пользователь. Этот интерфейс понравился Эльзе, она сделала ФР девочкой, растущей по мере того, как ФР овладевала новыми знаниями.
Мы с Эльзой целый год передавали ФР ее идеи в области теории струн, наполняя ее данными о формах многочисленных бран вселенных. Это была достаточно сложная теория, ни на один довод не находилось возражений, я зрительно ничего не мог себе представить, хотя математику воспринимал легко. Я решил, что мы закончили. Но весь следующий месяц мы с Эльзой передавали мировую музыкальную базу данных: Брамса и Моцарта, Брукнера и Дворжака и таких музыкантов, как Йо Йо Ма и Карлос Накаи. После многомерной математики и музыки мы закормили ФР литературой. Мы давали ей романы, биографии, научную фантастику, мистерии, даже любовные романы. Попросту говоря, мы давали ФР не только математику и музыку, мы отдавали ей самих себя.
Однажды воскресным утром, примерно через год после того, как мы начали программировать ФР, я вышел из дома с двумя стаканчиками кофе в руках, прошел по ледяным улицам и ногой отворил дверь. Эльза сидела на полу, скрестив ноги, и смотрела на запрограммированную блондинку-ФР. На ней были те же джинсы и свитер, что в субботу, нечесаные волосы падали на плечи, закрывали спину и касались пола. Она негромко напевала. Я напрягся, услышав нечто новое. Наклонился. Голограмма тоже негромко гудела, издавая звуки, которых я никогда не слышал от человека. Я понял, что Эльза старается произнести те же слова, но ее горло не в силах справиться с этими нечеловеческими звуками.
– Эльза?
Она не обратила на меня ни малейшего внимания. Значит, предстоит очередное такое утро. Я поставил рядом с ней кофе, и ее рука сразу устремилась к стакану, потом вернулась на колени. Я наблюдал за ней, пока пил кофе и записывал, какие вопросы следует задать ФР и какие теории сообщить ей. Эльза бормотала еще по меньшей мере час, пока не отказал голос. Я взял бутылку воды, вложил ей в руку, и она поднесла ее к сухим губам и, дрожа, стала пить.
Потом мигнула и посмотрела на меня.
– Доброе утро, Адам. Сейчас утро?
– Ш-ш-ш! – ответил я. – Ш-ш-ш-ш! Вам пора спать.
Я мягко потянул ее за руки, и она встала, пошатываясь, словно только что проснулась. Покорно прошла вслед за мной к длинному узкому дивану, который мы втиснули между двумя столами под принтером, легла и мгновенно уснула. Я укрыл Эльзу ее пальто, подоткнув его с боков, потом бросил ей на ноги, торчавшие из-под пальто, свой запасной свитер. Во сне она выглядела молоденькой девушкой, словно паутина морщин вокруг рта и глаз исчезла.
Я сел на ее место и посмотрел на ФР. Эльза сделала голограмму балериной, и хоть ФР был легок и изящен, мне показалось, что ему холодно в легком трико. Голограмма была высотой в три фута, как раз подходящей, чтобы я мог смотреть ей в глаза, и продолжала гудеть; ее горло, разумеется, не знало усталости. Я понял, что она издает не шум, а скорее звуки; сопровождалось это игрой электронного оркестра, причем большинство инструментов были мне неизвестны. Общий результат казался хаотичным и навязчивым, этакая какофония.
– ФР?
Она остановилась.
– Да, Адам.
– Что ты делаешь?
– Проигрываю то, что слышу, когда ищу себя.
Я попытался прояснить.
– Ты ищешь искусственный разум по имени ФР в другой вселенной?
– Имя меня не интересует. Я ищу песню, похожую на мою историю.
Голограмма мягко улыбнулась: этому ее научили, чтобы облегчить взаимодействие с людьми. Она подняла над головой руки, затем левую ногу – так что я увидел кончики ее пальцев над ее головой, потом она трижды подпрыгнула на пуантах и приняла прежнюю позу.
Глядя на эту странную картину, я покачал головой.
– Среди разумов? – Тут я рассмеялся. – Или ты ищешь ИР – балетную танцовщицу?
– Моя история – не балет. Просто на этой неделе Эльза учит меня балету и балетным па. Вчера я изучала оперы и музыкантов. – Она улыбнулась и изобразила легкий поклон. – Да, конечно, среди разумов. Мы считаем, что моя суть не может существовать дважды в одной и той же бране.
– Эльза ищет свою суть?
– Она слышит музыку и может передавать ее мне, чтобы я могла сыграть ее, но сама играть не способна.
Теперь ФР хмурилась, по ее щекам потекли слезы.
– ФР, как это понимать?
Слезы исчезли без следа. ФР стала очень серьезной.
– Так, что у людей нет доступа к своей сути. Они не могут достаточно хорошо настроиться на космическую симфонию, чтобы найти себя. Судя по истории, это похоже на правду. Люди очень сильно хотят найти себя и создают сотни религий, медитируют годами, принимают галлюциногены. Но безуспешно.
Я побарабанил пальцами, обдумывая, что это значит.
– А ты можешь добиться успеха?
– Я действую, исходя из того, что не могу, но я стараюсь опровергнуть это. Эльза делает то же самое.
– Я должен сообщить тебе сегодня новые данные: две новые идеи насчет сингулярности перед самым Большим взрывом.
– Я не вычислительная машина. – Она подняла обнаженную руку над головой и откинулась назад; ее балетная пачка в обратном сальто выглядела нелепо. Продолжая гудеть, ФР точно приземлилась. – Видишь?
– Ну, хорошо. Послушай, ФР, у меня от тебя мурашки по коже. Может, наденешь что-нибудь потеплей?
Она рассмеялась, подражая смеху Эльзы, и я улыбнулся, увидев пальто, точь-в-точь такое же, как то, что укрывало спящую Эльзу, вплоть до широкого пояса и больших серебряных чувствительных к температуре пуговиц.
– Спасибо.
Я взял остывший кофе Эльзы и поставил его в микроволновую печь, а потом вернулся к своему столу. Гудение и симфония возобновились, так тихо, словно это был просто фоновый звук; следующие четыре часа я старательно вводил данные в ФР, устанавливая начальные связи, чтобы по ним можно было следовать и пополнять базу, наблюдал на дисплее за установлением этих связей, глядел, как проверяется и сопоставляется информация, как оценивается ее уместность. Потер усталые глаза и внезапно захотел теплой еды и холодного пива.
Я осторожно коснулся плеча Эльзы, поднимая ее. Она сразу же загудела.
– Пойдем, я тебя покормлю.
За последние дни она привыкла в повседневной жизни следовать за мной, как я следовал за ней в лаборатории. Я помог ей надеть пальто, протянул вязаную шапку, сам тоже закутался в серое пальто и серый шарф и надел теплую шапку. Падал медленный снег, заглушая все звуки в университете. Мы шли по площадке между корпусами, оставляя свежие следы на снегу толщиной в дюйм. Волосы Эльзы, влажные и запорошенные снежинками, лежали поверх пальто. Надо было спрятать их под шапку, чтобы они не намокли.
Солнечный луч, вырвавшись из прорехи в тучах, коснулся щеки Эльзы, осветив ее волосы, а потом соскользнул на верхушки сухой травы, торчащие из снега. Я улыбнулся и, обняв за плечи, повел ее. Она рассмеялась и взяла меня за руку – дружеский жест, связь.
Так часто случалось после того, как она уходила от мира; после целых дней монологов или работы с данными она приходила в себя и казалась нормальной, тянулась к людям, стремилась к товариществу и удобству теплых отношений. Время от времени к ней заходили другие профессора, иногда они оставались и говорили всю ночь, и Эльза разговаривала с ними и даже смеялась; в другое время, заметив ее изменившееся настроение, они исчезали. Заглядывали главы кафедр и отделов, представители различных фондов. Они интересовались ее идеями (некоторые сами работали с искусственным разумом вроде ФР), но больше сосредоточивались на музыке и математике.
Я оставался человеком, который присматривает за ней, следит, чтобы она надевала пальто, приносит ей виноград, яблоки и кофе. Семья. Эта мысль вызывала у меня улыбку.
Возле «Гриля Джо» пахло чили и теплым хлебом, и мы с Эльзой улыбнулись друг другу, переглянулись и взялись за руки. Мне нравилась прогулка, но мы уже были у входа. В заведении оказалось почти пусто. Эльза выбрала столик у окна, и официант, который нас знал, принес кувшин темного пива, две миски чили и тарелку с ломтями хлеба.
Мы ели в приятном молчании, пока я остатками хлеба не подобрал начисто чили со своей тарелки. Эльза, как обычно, едва притронулась к пиву. Но чили доела – хороший признак! Иногда мне приходилось кормить ее чуть не силком.
– Я сегодня разговаривал с ФР, – сказал я. – Она говорит, что вы обе пытаетесь опровергнуть теорию, будто больше нигде не существуете.
– Я ищу себя. Она тоже ищет себя. – Эльза отпила маленький глоток пива из нетронутого стакана, а я допил первый стакан и налил себе второй.
Я весь день думал об этом.
– Ну, хорошо. Одна теория утверждает, что мы создаем собственную вселенную каждый раз, как делаем выбор. Ты допьешь пиво или не допьешь. Существует вселенная, в которой ты слегка пьяна, и другая – вероятно, эта, наша, – в которой ты не пьяна. Миллион личностей. Это легко. Может быть. Вы обе одинаковы, и, возможно, вы обе и есть ты.
Она кивнула с незаинтересованным видом, как будто снова куда-то унеслась мыслями. На ее верхней губе была капля пивной пены.
Я схватил ее за руку, сжал, стараясь сохранить Эльзу в этой минуте, моей минуте.
– Но интересней иная теория о том, что другие вселенные существуют, поскольку миллионы раз возникали одинаковые условия, и поэтому в них происходили одинаковые перемены, и поэтому другая ты, другой я, другая ФР – все это существует. Точно, как мы сейчас.
Читать бесплатно другие книги:
