Лучшая фантастика XXI века (сборник) Уильямс Лиз
– Нет-нет, не стесняйтесь! – Она снова смеется и, не выпуская моей руки, тянет меня в гостиную. – Марти рассказал мне о вас. Вам нужно поднять рейтинг. Когда-то он тоже мне помог.
Она наводит ужас. Она моя соотечественница, но приспособилась к этому месту лучше меня. Кажется, ей здесь комфортно. Она двигается иначе, иначе улыбается; она – американка с легким оттенком нашей культуры, но без корней. Это очевидно. И почему-то я испытываю разочарование. В фильмах она такая сдержанная, а теперь падает на диван, вытянув перед собой ноги. Никакой застенчивости. Мне стыдно за нее, и я рад, что еще не установил камеру. Она задирает ноги на диван. Я шокирован. Она замечает выражение моего лица и улыбается.
– Вы хуже моих родителей. Такой наивный.
– Простите.
Она передергивает плечами.
– Не тревожьтесь. Я полжизни провела здесь; я здесь выросла. Другая страна, другие правила.
Я смущен. Стараюсь не захихикать от напряжения.
– Я только задам вам несколько вопросов, – говорю я.
– Вперед.
Она усаживается перед моей видеокамерой. Я начинаю:
– Во время мартовских чисток вы были в Сингапуре.
Она кивает.
– Верно. Мы заканчивали «Тигра и призрака».
– Какова была ваша первая мысль, когда это случилось? Вы хотели вернуться? Вы были поражены?
Она хмурится.
– Выключите камеру.
Я подчиняюсь, и она с жалостью смотрит на меня.
– Так вы кликов не заработаете. Старая революция никому не интересна. Даже моим фанатам. – Она резко встает и кричит в зеленые джунгли своей квартиры: – Террелл?
Появляется чернокожий гигант. Улыбчивый и смертоносный. Нависает надо мной. Он ужасен. В фильмах, которые я смотрел в детстве, были такие фаранги. Жуткие крупные чернокожие мужчины, противостоявшие нашим героям. Позже, приехав в Америку, я узнал, что фарангам и чернокожим не нравится, как мы изображаем их в наших фильмах. Точно так же, как мне не нравятся их фильмы про Вьетнам, в которых лаосские борцы за свободу ведут себя совершенно отвратительно. Они похожи на животных, ничего общего с реальностью. Однако я все равно съеживаюсь, когда Террелл смотрит на меня.
– Мы идем гулять, Террелл, – говорит Кулаап. – Не забудь предупредить папарацци. Мы устроим для них шоу.
– Я не понимаю, – говорю я.
– Вы ведь хотите заработать клики?
– Да, но… Она улыбается.
– Вам не нужно интервью. Вам нужно событие. – Она оглядывает меня. – И одежда получше. – Кивает своему телохранителю. – Одень его, Террелл.
Когда мы выходим из башни, нас ослепляют вспышки камер. Папарацци повсюду. Двигатели их мотоциклов ревут, а Террелл и трое его людей ведут нас сквозь толпу журналистов к лимузину, расталкивая камеры с силой и жестокостью, никак не вяжущимися с осторожной жалостью, с которой он выбирал для меня костюм «Гуччи».
При виде толпы и кричащих репортеров Кулаап демонстрирует должное изумление, но до моего изумления ей далеко, а потом мы оказываемся в лимузине и выезжаем с поворотного круга, преследуемые папарацци.
Кулаап пригнулась к планшету автомобиля, вводит пароли. Она очень красива, в черном платье до середины бедер, тонкие лямки ласкают гладкие обнаженные пле чи. Мне кажется, будто я в кино. Она нажимает клавиши. Экран озаряется, показывая задние огни лимузина: вид с камер наших преследователей.
– Вам известно, что я три года ни с кем не встречалась? – спрашивает Кулаап.
– Да, я прочел биографию на вашем сайте.
Она широко улыбается.
– А теперь я, кажется, нашла одного из своих соотечественников.
– Но у нас не свидание! – протестую я.
– Конечно, свидание. – Она снова улыбается. – Я отправляюсь на предположительно секретное свидание с загадочным симпатичным мальчиком-лаосцем. Только взгляните на всех этих папарацци, которые гадают, куда мы направляемся и что собираемся делать. – Она вводит очередной код, и теперь перед нами вид на папарацци из лимузина. Кулаап улыбается. – Моим фанатам нравится знать, как я живу.
Могу представить, как сейчас выглядит водоворот: история Марти никуда не делась, но оживает десяток других сайтов, и в центре всего этого – собственный взгляд Кулаап на суматоху, притягивающий фанатов, которые хотят получить информацию прямиком от своего кумира. Кулаап смотрится в зеркальце, потом улыбается в камеру смартфона.
– Всем привет. Похоже, прикрытие рухнуло. Решила сообщить вам, что я на очаровательном свидании с очаровательным мужчиной. Потом расскажу, как все прошло. Обещаю. – Она нацеливает камеру на меня. Я тупо таращусь в объектив. Кулаап смеется. – Скажи привет и пока, Онг.
– Привет и пока.
Она снова смеется, машет в камеру.
– Обожаю вас. Надеюсь, ваш вечер будет таким же замечательным. – На этом она заканчивает запись и вводит код, чтобы отправить видео на веб-сайт.
Это пустышка, не сенсация, даже не новость, но когда она открывает на планшете новое окно с мини-версией водоворота, я вижу, как ее сайт вспыхивает трафиком. Ее водоворот проще и слабее нашего в «Майлстоуне», однако дает впечатляющую информацию о данных, связанных с тэгами Кулаап.
– Какая у тебя новостная лента? – спрашивает она. – Давай попробуем подстегнуть твой трафик.
– Вы серьезно?
– Марти Макли сделал для меня намного больше. Я обещала помочь. – Она смеется. – Кроме того, мы же не хотим, чтобы тебя выслали в черную дыру?
– Вы знаете о черной дыре? – глупо спрашиваю я.
В ее улыбке – печаль.
– Думаешь, лишь потому, что я задираю ноги на мебель, мне плевать на тетушек и дядюшек, что остались дома? Плевать на происходящее?
– Я…
Она качает головой.
– Такой наивный.
– Вы пользуетесь «Джамбо»… – Я умолкаю. Это кажется невероятным.
Она наклоняется ближе.
– Мой ник – «Друг Лао». А твой?
– «Маленький Санг». Я думал, «Друг Лао» – мужчина…
Кулаап лишь смеется.
Я наклоняюсь вперед.
– Это правда, что та семья выбралась?
Она кивает.
– Определенно. Генерал тайской армии – мой поклонник. Он рассказывает мне все. У них есть пост перехвата. А иногда они посылают за границу разведчиков.
Я словно вновь оказался дома.
Мы отправляемся в крошечный лаосский ресторан, где все узнают Кулаап и бегают вокруг нее, а владельцы просто запирают дверь перед носом папарацци, когда те становятся слишком назойливыми. Мы коротаем вечер, делясь воспоминаниями о Вьентьяне. Оказывается, нам обоим нравился один и тот же лоток на Кэм-Кхонге, где продавали рисовую лапшу. Оказывается, она любила сидеть на берегу Меконга и мечтать стать рыбаком. Оказывается, по выходным мы ездили за город на одни и те же водопады. Оказывается, за пределами страны невозможно найти хороший дум-мак-хунг. Кулаап – прекрасный собеседник, полный жизни. Ее американские привычки кажутся странными, но сердце у нее доброе. Время от времени мы фотографируем друг друга и выкладываем фотографии на ее сайт, подкармливая вуайеристов. А потом снова садимся в лимузин, и вокруг снова вьются папарацци. Я чувствую себя звездой: сверкают вспышки, люди выкрикивают вопросы. Я горд, что сопровождаю эту красивую, умную женщину, которая намного больше других знает о том, что происходит на нашей родине.
В машине она заставляет меня открыть бутылку шампанского и наполнить два бокала, а сама изучает в водовороте результаты нашего свидания. Она перепрограммировала водоворот, чтобы он также отслеживал рейтинг моей новостной ленты.
– Сегодня у тебя на двадцать тысяч читателей больше, чем вчера, – говорит она.
Я сияю от удовольствия. Кулаап продолжает просматривать результаты.
– Кто-то уже опознал тебя. – Она поднимает бокал. – Ты знаменитость.
Мы чокаемся. Я раскраснелся от вина и счастья. Я добуду клики для Дженис. Мне кажется, словно бодисатва[8] спустился с небес, чтобы спасти мою работу. Мысленно я благодарю Марти за то, что устроил все это, за его щедрость. Кулаап склоняется над экраном, изучает пылающий контент. Открывает новое окно, начинает читать. Хмурится.
– Что за ерунду ты пишешь?
Я изумленно вздрагиваю.
– В основном статьи о правительстве. – Я пожимаю плечами. – Иногда об окружающей среде.
– Например?
– Сейчас я работаю над статьей о глобальном потеплении и Генри Дэвиде Торо.
– Разве мы с этим не покончили?
Я в замешательстве.
– Покончили с чем?
Нас встряхивает: лимузин сворачивает на бульвар Голливуд, мотоциклы ревут и мечутся вокруг, словно косяк рыб. Папарацци фотографируют бок лимузина, фотографируют нас. Сквозь тонированные стекла вспышки кажутся светлячками, крошечными, как мои статьи в водовороте.
– Я хочу сказать, ведь это старая история. – Она делает глоток шампанского. – Даже Америка снижает вредные выбросы. Все знают, что это проблема. – Кулаап барабанит пальцами по подлокотнику. – Налог на углекислый газ для моего лимузина вырос в три раза, несмотря на гибридный двигатель. Все осознают, что это проблема. И мы ее решим. О чем тут писать?
Она американка. В ней – все их хорошие черты: их оптимизм, желание нестись вперед, творить собственное будущее. И все плохие: их странное невежество, нежелание понять, что они ведут себя как дети.
– Нет. С этим не покончили, – говорю я. – Становится только хуже. С каждым днем. И все наши усилия не приносят никакого результата. Может, мы плохо стараемся, а может, уже слишком поздно. Становится только хуже.
Она пожимает плечами.
– Я читала другое.
Я пытаюсь не выказать раздражения.
– Разумеется, вы читали другое. – Я машу рукой в сторону экрана. – Посмотрите на клики в моей ленте. Люди хотят счастливые истории. Хотят забавные истории. А не те, что пишу я. Поэтому мы все пишем то, что хотите прочесть вы, то есть пустышки.
– И все же…
– Нет. – Я рублю ладонью воздух. – Мы, репортеры, – очень умные мартышки. Дайте нам вашу подписку и ваши клики – и мы дадим вам то, чего вы хотите. Мы будем писать хорошие новости и новости, которые вам пригодятся, новости, которые помогут вам с шопингом, СИЗ-новости. Мы расскажем вам, как лучше заниматься сексом, и лучше есть, и лучше выглядеть, и лучше себя чувствовать, и как медитировать – да, мы такие просвещенные. – Я корчу гримасу. – Вам нужны медитативные прогулки и Дабл-Ди-Пи? Вы их получите.
Она смеется.
– Почему вы надо мной смеетесь? – рявкаю я. – Я не шучу!
Она машет рукой.
– Знаю, знаю, но ты сказал про Ди-Пи[9]… – Продолжая смеяться, она качает головой. – Забудь.
Я умолкаю. Я хочу говорить, хочу рассказать ей о своих разочарованиях. Но мне стыдно за то, что я потерял над собой контроль. Утратил самообладание. Прежде я был другим. Я умел управлять своими эмоциями. Но теперь я – американец, такой же инфантильный и несдержанный, как Дженис. И Кулаап смеется надо мной.
Я смиряю свой гнев.
– Думаю, мне пора домой, – говорю я. – Хватит с меня свиданий.
Она улыбается и касается моего плеча.
– Зря ты так.
Часть меня твердит, что я идиот. Что глупо и безрассудно отвергать такую возможность. Но что-то в этой безумной охоте за просмотрами, и кликами, и доходами от рекламы внезапно кажется мне грязным. Словно мой отец сидит с нами и неодобрительно качает головой. Спрашивает, неужели он писал свои листовки о пропавших друзьях ради кликов.
– Я хочу выйти, – слышу я собственный голос. – Мне не нужны ваши клики.
– Но…
Я смотрю на нее.
– Я хочу выйти. Сейчас.
– Здесь? – Она морщится, пожимает плечами. – Как скажешь.
– Да. Спасибо.
Она просит водителя остановиться. Мы сидим в неуютном молчании.
– Я пришлю вам ваш костюм, – говорю я.
Она грустно улыбается.
– Все в порядке. Это подарок.
Я чувствую себя еще хуже, мне стыдно, что я отвергаю ее щедрость, но я все равно вылезаю из лимузина.
Вокруг щелкают камеры. Это мои пятнадцать минут славы, когда все фанаты Кулаап сосредотачиваются на мне, сверкая вспышками.
Я иду домой, а папарацци засыпают меня вопросами.
Пятнадцать минут спустя я действительно остаюсь один. Думаю вызвать такси, но решаю пройтись. Пройтись в одиночестве по городу, в котором никто не ходит пешком. Я покупаю на углу пупусу и билетик Мексиканской лотереи, потому что мне нравятся их лазерные картинки с Днем мертвых. Словно эхо призывов Будды помнить, что мы все станем трупами.
Я беру три билетика, и один из них оказывается выигрышным: сто долларов, которые можно получить в любом киоске «ТелМекс». Наверное, это добрый знак. Пусть с работой меня постигла неудача, а дева Кулаап оказалась вовсе не бодисатвой, я все равно чувствую себя везучим. Словно отец шагает рядом со мной по этой прохладной ночной улице Лос-Анджелеса, и мы снова вместе, я – с пупусой и выигрышным лотерейным билетиком, он – с сигаретой «Ах Дэнг» и спокойной улыбкой игрока. И странное дело, мне кажется, будто он благословляет меня.
Поэтому, вместо того чтобы отправиться домой, я иду в отдел новостей. Мой рейтинг вырос. Даже сейчас, в середине ночи, крошечная доля поклонников Кулаап читает про шахматных бабочек и некомпетентность американского правительства. В моей родной стране этой статьи не было бы. Цензор сразу же прикончил бы ее. Здесь она мерцает зеленым, растет и убывает в соответствии с кликами. Одинокая точка, мигающая среди намного более крупных контентных вспышек новых процессоров «Интел», рецептов низкокалорийных диет, фотографий с котиками и серий «Выжить в Антарктиде!». Волны света и цвета очень красивы.
В середине водоворота сияет, разгорается зеленое солнце Дабл-Ди-Пи. Ди-Пи чем-то занят. Может, он сдается, может, убивает заложников, может, его фанаты выстроились в живой щит, чтобы спасти любимца. Читательские интересы смещаются, и моя история затухает.
Я еще немного наблюдаю за водоворотом, потом иду к своему столу и набираю телефонный номер. Мне отвечает взъерошенный мужчина, потирающий опухшее со сна лицо. Я прошу прощения за поздний час и осыпаю его вопросами, записывая интервью.
У него выпученные глаза, и он выглядит нелепо. Он прожил свою жизнь, как Торо, размышляя о лесном монахе и следуя его осторожными тропами сквозь остатки леса, среди берез, и кленов, и хоустоний. Он дурак, но он искренен.
– Не могу найти ни одной, – говорит он мне. – Торо в это время года видел тысячи, их было так много, что ему и искать-то не приходилось. Я так рад, что вы позвонили, – говорит он. – Я высылал пресс-релизы, но… – Он пожимает плечами. – Я рад, что вы об этом напишете. Иначе это дело так и останется предметом обсуждений для нас, любителей.
Я улыбаюсь и киваю, отмечая искренность этого странного, дикого создания, которое никого не интересует. Его лицо не годится для видео, его слова – не для печати. Он не облекает свои наблюдения в цитаты. Его речь – биологический жаргон естествоиспытателя. Со временем я бы смог найти другого, посимпатичнее, с хорошо подвешенным языком, но все, что у меня есть, – это один лохматый человек, взъерошенный и глуповатый, одуревший от страсти к цветку, которого больше нет.
Я работаю всю ночь, шлифую статью. К восьми утра, когда в дверь вливаются мои коллеги, она почти закончена. Не успеваю я сообщить об этом Дженис, как она сама приходит ко мне. Ощупывает мою одежду, ухмыляется.
– Хороший костюм. – Она берет стул и садится рядом. – Мы все видели тебя с Кулаап. Твой рейтинг взлетел. – Она кивает на экран. – Описываешь случившееся?
– Нет. Это была личная беседа.
– Но все хотят знать, почему ты вышел из машины. Мне звонили из «Файнэншл таймс», предлагали разделить рейтинг за скандал, если ты согласишься дать интервью. Тебе даже не придется ничего писать.
Заманчивое предложение. Легкий рейтинг. Много кликов. Бонусы с продаж. Но я качаю головой.
– То, что мы обсуждали, никому не интересно.
Дженис таращится на меня, словно я спятил.
– Ты не в том положении, чтобы торговаться, Онг. Между вами что-то произошло. И люди хотят об этом знать. А тебе нужны клики. Просто расскажи, что случилось на вашем свидании.
– Это было не свидание. Это было интервью.
– Тогда опубликуй гребаное интервью и поправь свой рейтинг!
– Нет. Пусть этим занимается Кулаап, если захочет. У меня есть другой материал.
Я показываю Дженис мой экран. Она наклоняется. Читает, ее рот вытягивается в тонкую линию. В кои-то веки ее гнев холоден. Нет взрыва шума и ярости, которого я жду.
– Хоустония. – Она смотрит на меня. – Тебе нужны просмотры – а ты пишешь про цветок и пруд Уолдена.
– Я бы хотел опубликовать эту статью.
– Нет! Ни за что, твою мать! С ней будет то же самое, что с твоей статьей про бабочку, и про дорожные контракты, и про бюджет конгресса. Ты не заработаешь ни клика. Это бессмысленно. Никто не станет ее читать.
– Это новости.
– Марти рисковал ради тебя жизнью… – Она сжимает губы, обуздывает свой гнев. – Ладно. Дело твое, Онг. Если хочешь разрушить свою жизнь ради Торо и цветов – милости прошу. Мы не в состоянии помочь тебе, если ты сам не желаешь себе помогать. Вывод: или ты получишь пятьдесят тысяч читателей, или я отправлю тебя обратно в третий мир.
Мы смотрим друг на друга. Два игрока, оценивающие противника. Решающие, кто уверен, а кто блефует.
Я нажимаю кнопку «опубликовать».
Статья отправляется в сеть, возникает в новостных лентах. Минуту спустя в водовороте вспыхивает крошечное новое солнце.
Мы с Дженис следим за мерцающей на экране зеленой искрой. Читатели замечают статью. Начинают пинговать ее и делиться ею, начинают просматривать страницу. Статья немного подрастает.
Мой отец поставил на Торо. Я – сын своего отца.
Нил Эшер
Нил Эшер – английский писатель-фантаст, чьи произведения начали появляться на страницах журналов и в списках издательств в начале столетия. Часто связываемый с довольно неопределенным направлением «новая космическая опера», автор отличается богатым поэтическим воображением и склонностью к изображению правдоподобных инопланетян. В последние годы Эшер создал в своих рассказах несколько весьма впечатляющих монстров.
Эту его склонность хорошо демонстрирует «Струд», рассказ о том, как сверхразумные инопланетяне революционизировали человеческое общество – в некотором смысле. Мы узнаем о том, как поразительно один вид инопланетян способен использовать другой.[10]
Струд
Струд, похожий на греческую арфу высотой четыре и шириной три метра, – его тело с гибкой перегородкой в центре рябило на невидимом ветру, – мерцая, двигался по парку, протягивая ко мне щупальца с лоснящимися, разбухшими стрекательными стручками. Голос его походил на вопль безумного привидения в пустом доме; вначале он бормотал, потом утробно взревывал, изрыгая бессмысленные звуки. Я почти не раздумывая бросился к ближайшему патуну, преследуемый чудовищем по пятам. Кюриольная матрица патуна отреагировала перламутровой вспышкой, поместив нас обоих в сдерживающие клетки. Меня обожгло – сквозь дыры в рубашке виднелась покрасневшая кожа, но не знаю, кто был виноват в этом, струд или патун. Струд, чью кюриольную матрицу отключил патун, лежал поблизости, точно груда окровавленных морских водорослей. Я осмотрел свой ящик размером десять на десять футов, с полом, усеянным камнями, костями и кусками панциря. Мне всерьез захотелось заплакать.
– Люблю! Съем тебя! – вопил струд. – Съем тебя! Боль!
Возможно, опять возникла проблема с переводчиком. По сравнению с джилстом, прикрепленным у основания моего черепа и с мучительной точностью прорастившим свои иглы в мой мозг, последний «Пентиум синаптик» напоминал абак, в котором недостает большей части костяшек. К несчастью, мы, люди, таковы, что джилст гораздо умнее своего хозяина. Мой джилст, предполагая, что я знаю все слова, загрузил себе английский в полном объеме и, переводя, скажем, речь патуна, выдавал нечто надерганное из всевозможных непонятных словарей – мешанину научных, философских, социологических и политических терминов. Из всех. И что же этот страдающий расстройством пищеварения тритон с пятью рубиновыми глазами и подвешенным снаружи кишечным трактом сказал мне, когда я подбежал к нему?
– Переместитесь на пятнадцать градусов субаксиально полусферическому сращению полиуглеродного интерфейса.
Я спросил, где находится ближайшая ориентирующая машина, и он просто показал на бугор в ближайшей стене и сказал:
– Вон там.
Проведя сорок шесть часов на космической станции, я сумел с помощью технологии обратной связи, которая, как инструкция для пользователя, загружается в ваш мозг в ту самую минуту, когда шипы начинают прорастать в него, ограничить словарь джилста своим привычным бедноватым словарем и полагал, что разобрался с этим – но только до встречи со струдом. Я даже сумел заставить его перестать переводить снисходительные вопросы слиприда, которые тот задавал всякий раз, стоило мне спасовать перед очередным поразительным зрелищем:
– Не требует ли конфузионное замешательство чьих-то разъяснений?
Я понимал суть вопроса, но не мог избавиться от ощущения, что либо переводчик, либо слиприд издеваются надо мной. Что не так уж хорошо, потому что мне никак нельзя было заблудиться на станции: я хотел увидеть перед смертью как можно больше.
До того как посадочный аппарат патунов опустился в Антарктиде, мои шансы на то, что удастся прожить дольше пяти лет, были один к десяти. Такими низкими их сделал рак, угнездившийся в обоих легких. К тому времени как патунская технология начала понемногу распространяться у нас, мой рак пустил метастазы, выслав своих разведчиков осваивать другие области моего организма. И когда я наконец стал получать хоть какую-то пользу от этой технологии, рак основал процветающие колонии в моей печени и в других местах, слишком многочисленных, чтобы их перечислять.
– Мы не можем вам помочь, – объявил доктор-слип рид, плывя в метре над землей в больнице патунов на острове Уайт. Такие больницы открывались по всей Земле, как лечебницы «Врачей без границ» в отсталых странах третьего мира. В этих лечебницах врачи-слиприды подробно объясняли нашим знахарям, в чем те ошибались. Наиболее впечатлительная часть населения воспринимала их название как «ангелы-чужаки, подобные прозрачным лучам манты». Но большинство сочло более подходящим прилипшее к этим существам название «слизистые придурки»: трудно смириться с покровительственным отношением существа, похожего на летающую соплю с прожилками сосудов, двумя клювами, черными глазами-пуговками и прозрачным телом глиста, издающим сильный запах горелого бекона.
– Прошу прощения?
Я не верил своим ушам: ведь эти чудотворцы проделали немыслимый путь, чтобы применять здесь свои волшебные технологии. Слиприд объяснил мне положение дел на превосходном английском языке без переводчика. Ему и ему подобным удалось создать нанофабрики, которые попадали в печень и начинали выпускать восстанавливающие ДНК наномашины. И все было хорошо, если вы получили свой нактор до повреждения вашей ДНК. Это означало вечную молодость, если только не замирать перед несущимся на вас грузовиком. Но у меня повреждения были слишком велики, и мой нактор не мог отличить здоровую клетку от распа дающейся.
– Но… вы сможете меня вылечить?
Я все еще не мог поверить.
– Нет.
Откровенный ответ. И, услышав его, я начал сопоставлять факты, которые раньше старался не замечать.
Люди на Земле по-прежнему умирали в больших количествах, и врачам-инопланетянам приходилось расставлять приоритеты. Видите ли, в Британии наша национальная система здравоохранения заботливо трудится над созданием вирусов и микробов, способных противостоять почти любым антибиотикам. В сущности, у слипридов на Британских островах возникли проблемы с привлечением людей в свои лечебницы, потому что за последнее десятилетие больницы стали для больных главной опасностью. Попав туда, чтобы удалить вросший ноготь, получаешь британский стафилококк или его разновидность и вот уже отбываешь в мир иной в герметически запечатанном пластиковом гробу. Однако львиная доля инопланетных ресурсов направлялась в те же страны, где действовали «Врачи без границ»: сражаться со смертностью, ежедневно уносившей десятки тысяч человек, погубленных новой, передающейся воздушно-капельным путем разновидностью СПИДа, от необузданной лихорадки Эбола и от нового штамма туберкулеза, который за четыре дня превращает ваши легкие в желе.
– Пожалуйста… вы должны мне помочь.
Тщетно. Я знал статистику и, подобно многим другим, после прибытия инопланетян жадно изучал все связанное с ними. Даже просто задержавшись, чтобы поговорить со мной, пока его кюриольная матрица перемещала его от палаты к палате, слиприд, возможно, приносил в жертву другие жизни. Снова вопрос ресурсов. Слиприды освоили практику, которую наша увечная служба здравоохранения не умела применять без истерических воплей: если у вас трое смертельно больных, а ресурсы – для спасения всего двоих, вы так и поступаете и не тратите силы в напрасных попытках спасти всех троих. Этот слиприд, используя все свое мастерство и удивительную технологию, несомненно мог меня спасти, разобрав мое тело на клетки и восстанавливая их одну за одной, но тем временем умерли бы десять, сто или тысяча человек с менее серьезными, но не менее смертельными болезнями.
– Вот ваш билет, – сказал слиприд, и из его матрицы на мою кровать что-то вылетело, а сам слиприд уплыл.
Я уставился на желтый десятисантиметровый диск. Были розданы уже тысячи таких дисков, и правительство пыталось контролировать, кому они предназначаются и для чего. Но инопланетяне, не обращая на это внимания, вручали диски тем, кого считали пригодными, и только тем, кто мог, по их мнению, ими воспользоваться – чтобы улететь с Земли. Я решил, что это мой утешительный приз.
Автоматический слипридский хирург имплантировал мне вспомогательный кибернетический скелет. Это позволило мне встать с постели и направиться к платформе, откуда шаттлы отходили к побережью Кента. Вначале я не испытывал никакой боли, так как хирург установил нервный блок, действие которого ослабевало постепенно, но чувствовал я себя не лучше, чем гнилой шнурок. И когда блок перестал действовать, я вернулся к ингаляторам, к пластырям в тех местах, где рак костей изъел меня сильнее всего, и необходимости жрать таблетки горстями.
В шаттле, который в целом походил на пассажирский вагон, я попытался сосредоточиться на катионовых идентификационных картах чужаков, которые загрузил в планшет, но ноющая боль и постоянная слабость не давали мне сосредоточиться. Вокруг было странное смешение людей, как на борту любого воздушного судна: женщина с ребенком в заплечной сумке, как у североамериканских индейцев, парочка чрезвычайно серьезных личностей, которые могли быть правительственными чиновниками, мафиози или брокерами, и прочие. Прямо передо мной сидели две женщины и трое мужчин с завидно громкими голосами, одетые неряшливо, чуть ли не как панки (такую одежду обожают студенты) – должно быть, группа документалистов Би-би-си, о которой я слышал. Мое предположение подтвердилось, когда один из мужчин достал оклеенную ярлыками видеокамеру и стал снимать пассажиров-негуманоидов. С нами летели два слиприда и патун – существо, похожее на двухметровую мокрицу с вздыбленным передним сегментом, с чрезвычайно сложно устроенной головой, способной поворачиваться на триста шестьдесят градусов, и со вторым набором многочисленных аккуратно сложенных конечностей на плоской спине. Что касается использования инструментов, то природа снабдила патуна рабочей поверхностью, парой рук, мощных, как гидравлические тиски, и второй парой – с пальцами толщиной в волос. Парень с видеокамерой какое-то время снимал чужака, потом опустил ее и осмотрелся. И сосредоточился на мне.
– Привет, меня зовут Найджел. – Он протянул руку, и я неохотно пожал ее. – Куда направляетесь?
Сначала я хотел сказать «не твое дело», но потом подумал, что мне пригодится любая помощь.
– Отправляюсь умирать на системную базу.
Спустя несколько секунд камера Найджела была нацелена мне в лицо, а его спутница Джулия поменялась местами с моей соседкой и засыпала меня фальшиво сочувственными вопросами о том, каково это – умирать, а потом стала нести какой-то вздор о слипридах, не способных помочь мне на Земле. Интервью продолжалось почти час, и я понимал, что они сократят его и отредактируют так, как им будет угодно.
Когда интервью завершилось, я снова обратил внимание на патуна: я был уверен, что он слегка повернул голову, чтобы видеть и слышать нас, хотя не мог понять, зачем ему это. Возможно, его заинтересовало примитивное оборудование, используемое съемочной группой. Как я слышал, одно из этих созданий СТ (сильного тяготения) однажды в Силиконовой долине случайно село на чей-то лэптоп (представьте себе, что вы уронили гантель на спичечный коробок, и поймете, что получилось), а потом за час починило его без всяких инструментов. И, словно это само по себе недостаточное чудо, хозяин лэптопа вдруг обнаружил, что объем памяти для хранения данных вырос с четырехсот гигабайтов до четырех терабайтов. Я бы решил, что история сомнительная, но сейчас этот лэптоп изучают в Смитсоновском институте.
Шаттл пристыковался к станции «Панегирик», и патун, как повелось, вышел первым. Равенство – отличная идея, но в действительности патуны странствуют по Галактике уже полмиллиона лет. В развитии они опережают всех других инопланетян так же, как мы – медуз, и это заставляет задуматься о месте человечества на этой шкале. Когда чужак проходил мимо меня, я почувствовал легкий ветерок, поднятый его кюриольной матрицей (это устройство позволяет другим чужакам, например слипридам, живущим в межзвездных газовых облаках при почти абсолютном нуле, находиться на поверхности Земли и с легкостью приспосабливать окружающую их среду под устраивающие их условия. Для упрощения назовите это силовым полем, хотя на самом деле это нечто гораздо большее. Следующая история о патунах показывает, на что они способны благодаря своим кюриольным матрицам.
Всевозможные группы религиозных фанатиков-шизиков-идиотиков, конечно, сразу назначили инопланетных сверхсуществ причиной всех бед человечества и достойной мишенью, и всего через неделю после появления чужаков какой-то вооруженный бомбой самоубийца попытался взорвать в толпе патуна. Он привел в действие взрывное устройство, но внезапно оказался в невидимом цилиндре вместе с медленно сгорающей пластиковой взрывчаткой – малоприятное зрелище. Другие попытки убить патуна тоже пришли в столкновение с разнообразными симметричными ответами. К снайперу, вооруженному винтовкой с оптическим прицелом, пуля вернулась через этот самый прицел и пробила голову. Бомбист в Испании просто исчез вместе со своей машиной, чтобы появиться – все еще пребывая за рулем – на крыше деревянного дома, который баскские террористы превратили в свою базу. После этого таких попыток стало намного меньше – не потому что террористы излечились от своего безумия, а потому что были упомянуты бейлеки (летающие лазерные пушки, похожие на большие огрызки яблок), способные устроить на Земле подобие глубин Солнца; эта угроза обеспечила патунам безопасность.
Станцию «Панегирик» от системной базы отделял, если воспользоваться определением и чужаков, и моим собственным, всего один короткий шаг. Врата представляли собой просто большое кольцо на одной из площадей «Панегирика»: вы вставали в это кольцо и оказывались на месте. База – гигантский штабель дисков различного размера (девятьсот сорок километров от основания до вершины) – обращалась по орбите вокруг Юпитера. Эту базу перебросили из какой-то системы за восемьдесят световых лет в наше облако Оорта, и оттуда она со скоростью в половину световой направилась к Юпитеру, а корабли с контактерами полетели к Земле. Очевидно, мы созрели для контакта: были достаточно умны, чтобы осознать происходящее, но в то же время еще не настолько развиты, чтобы наша цивилизация погибла при столкновении с таким поражающим воображение всемогуществом.
На системной базе я начал осматриваться – ориентироваться мне помогала специальная программа, загруженная в мой планшет, – и только спустя какое-то время начал повсюду замечать струдов. До тех пор я видел их только на рисунках, и, насколько мне известно, ни один из них не бывал на Земле. Но почему здесь их несколько тысяч? И, конечно, я тут же позволил себе глухо рассмеяться. Да мне-то какое дело? Тем не менее, вновь встретившись с Найджелом и Джулией, я спросил их об этом.
– Согласно данным наших исследователей они стоят довольно-таки низко по шкале разумности и вышли в космос только благодаря протекции патунов.
Джулия изучала свой планшет, чувствуя себя неуютно в роли интервьюируемой; Найджел позади нее перегнулся через перила, снимая огромный металлический склон с прикрепленными к нему тысячами похожих на морские блюдечки струдов в состоянии спячки.
Джулия продолжала:
– Некоторые расы полагают струдов домашними животными патунов, но и нас они ставят не выше.
– Но почему их здесь так много? – спросил я.
Она сердито показала на склон.
– Я неоднократно спрашивала об этом, и всякий раз мне советовали спросить у патунов. А те нас игнорируют: видите ли, слишком заняты своими суперважными делами.
Я подавил желание заметить, что существа, способные пересечь Галактику, не так уж высоко ценят бесконечные медиасенсации. Покорно дав еще одно «короткое» интервью, я сумел улизнуть от них и, заблудившись и не найдя дорогу в назначенный мне отель, оказался в одном из парков, сознавая, что какой-то струд всюду следует за мной…
Сидя в сдерживающей ячейке, я разглядывал монстра, надеясь, что его кюриольная матрица не заработает вновь, потому что бежать мне было некуда и, как у представителя расы, с которой только что вступили в контакт, своей такой матрицы у меня не было. На системной станции среда обитания специально создана для нас, жителей этой системы, поэтому для выживания матрица нам не нужна… и, конечно, детям не дают играть с острыми и опасными предметами. Я уже начал думать, что зря помчался к этому патуну, как вдруг меня снова неожиданно переместили и я оказался в вестибюле совершенно обычного с виду отеля. Внимательно осмотревшись, я повернулся, прошел через вращающуюся дверь и огляделся. Ага: городская улица, на первый взгляд совершенно обычная, если не считать Юпитера в небе. Именно этот район я пытался найти перед столкновением со струдом: сектор, предназначенный для людей, уютная, кажущаяся совершенно обычной база, чтобы мы не пугались и не смущались. Я вернулся в отель, слегка прихрамывая, несмотря на вспомогательный скелет, и тяжело дыша, потому что потерял ингалятор, а пластырь и пилюли переставали действовать.
– Дэвид Холл, – сказал я у стойки. – У меня забронирован номер.
Автомат опустил полированную металлическую муравьиную голову и осмотрел мою изорванную одежду; затем он заглянул в свой планшет, и через мгновение его рука – вернее, клешня – протянула мне карточку-ключ. Я направился к лифту и вскоре оказался в комнате, какую никогда не мог позволить себе на Земле; мой багаж был аккуратно сложен у кровати, а на столе – угощение за счет отеля. Я открыл бутылку шампанского и большими глотками осушил половину, выйдя на балкон. Что теперь?
До краткой встречи с врачом-слипридом мне говорили, что я могу прожить еще несколько недель, но «несомненно, пришельцы что-нибудь сумеют сделать». Что ж, они и сделали. Лекарства и вспомогательный скелет дали мне возможность передвигаться и получать хоть какое-то удовольствие от последних дней моего существования. Однако срок жизни, к несчастью, не изменился. Поэтому я твердо решил, что постараюсь увидеть как можно больше в этом замечательном месте… но в проклятый парк больше не сунусь. И я стал размышлять о том, что произошло.
Парк был пятнадцати километров в поперечнике, с земными лугами и густыми рощами саговников, похожих на лиловые ананасы и высоких, как деревья. Повсюду сновали инопланетяне, среди них очень много струдов. И один – тот самый, который, сразу уверился я, повсюду следовал за мной, – застыл и стоял, как изваяние, на ромашковом поле, а потом начал приближаться ко мне. Я вежливо посторонился, но он последовал за мной, издавая странные стоны. Тут я испугался, но не выдал себя и не шелохнулся, когда струд протянул ко мне щупальце. Может, он просто здоровался. Стрекальные клетки затрещали, как маракасы, и мою руку словно стегнули бичом, а потом она онемела, сделавшись чувствительной, как кирпич. Чудовище затряслось, как будто в сильном возбуждении.
– Съем тебя!
Чертова тварь! Я был не против знакомства с этим ублюдочным представителем братьев наших меньших, но не согласен стать его главным блюдом!
Я вернулся в номер, раскрыл чемодан, отыскал запасные ингалятор и пластырь и пошел в ванную. Час спустя я был чист и сумел превратить боль в легкую неприятность, которую постарался еще больше ослабить с помощью содержимого мини-бара. Проспав свои обычные три часа, я проснулся, чувствуя дурноту, задыхаясь и снова испытывая сильную боль. Несколько вдохов из одного ингалятора, и мои легкие раскрылись, другой ингалятор снял ощущение, будто кто-то трет мою грудь наждаком, а принятые дополнительно таблетки позволили мне проспать еще два часа, а это, знал я, все, на что я могу рассчитывать.
Я оделся и, выйдя на балкон и застегивая рубашку, смотрел на улицу. Здесь нет ни дня, ни ночи, только меняющийся лик Юпитера в оранжево-голубом небе. Стоя там и глядя на огромный шар, я решил, что все понял неправильно. Чужаки убивали людей только в порядке самозащиты, значит, произошло какое-то недоразумение. Может, наша стычка со струдом – ведь он «домашнее животное» инопланетян – из того же разряда, что случайный укус терьера в парке. Я искренне поверил в это. Но это не помешало мне испугаться, когда я услышал внизу все те же бормотание и вопли. Я посмотрел вниз и увидел струда – должно быть, того самого; он проплыл по улице и остановился. Я был уверен, что он смотрит на меня, хотя у него не было глаз.
Когда я выглянул из вестибюля отеля, струд по-прежнему ждал. На секунду я пожалел, что у меня нет пистолета или какого-нибудь другого оружия; впрочем, это сняло бы груз у меня с души, но безопасности не прибавило. Я вернулся в вестибюль и прошел к автомату за стойкой.
Я сказал без церемоний:
– Меня переместили сюда из сдерживающей ячейки, в которую поместили после моего вторжения в личное пространство патуна.
– Да, – ответил автомат.
– Это произошло потому, что я убегал от струда, который хотел меня съесть.
– Да, – повторил автомат.
– Кому я должен сообщить об этом… нападении?
– Если бы ваше нападение на патуна было преднамеренным, вас не освободили бы из сдерживающей ячейки, – прожужжал он.
– Я говорю о нападении струда на меня.
– Струд ни на кого не нападает.
– Он меня ужалил!
Читать бесплатно другие книги:
