Берия. Лучший менеджер XX века Кремлев Сергей
Костырченко, к слову, утверждает, что «дело врачей» началось раньше того времени, когда был дан ход письму Тимашук. Но это всего лишь попытка подмены причин и следствия. Подлинной причиной «дела врачей» была их преступная, как минимум, халатность.
А может – и более чем халатность! Черт их знает, этих кремлевских «эскулапов»… Забегая вперед, напомню, что их всех потом «реабилитировали», под шумок забыв о том, что уж Виноградов-то был виновен в ряде вполне вульгарных, уголовно наказуемых деяний, тайно храня золото, драгоценности, валюту.
Да и задуматься бы не мешало – зачем профессору Виноградову все эти «камешки» и доллары? Не прятал ли он их до лучших времен, надеясь на такие перемены в СССР, которые стали возможными лишь после 1991 года? И не пытался ли он и впрямь такие перемены приблизить?
Но до таких ли «мелочей» было тогда в Кремле – после триумфа победителей «изверга» Берии, сидящего в подземном бункере штаба Московского военного округа!
ВЕРНЕМСЯ, однако, в этот бункер и на правах исследователей вчитаемся через спину Лаврентия Павловича в продолжение его письма в ЦК…
«…совершенно справедлива… критика… на Президиуме ЦК; с последним моим участием на мое неправильное желание вместе с решениями ЦК разослать и докладные записки МВД. Конечно, тем самым в известной мере принизили [значение] самых решений Ц.К… Хочу прямо сказать, что с моей стороны настаивая на рассылку докладных записок было глупостью и политическим недомыслием, тем более ты мне советовал этого неследует делать. Поведение мое на заседании Президиум[а]ЦК, и Президиума Совмина, очень часто было неправильное и недопустимое вносившее нервозность и излишную резкость я бы сказал, к[а]к это сейчас хорошо продумал и понят, иногда доходило до недопустимой грубости и наглости с моей стороны в отношении товарищей Хрущев [а] Н.С. и Булганина Н.А. при обсуждении По Германскому вопросу, конечно я здес[ь] безусловно виноват и заслуживаю всякого осуждения…»
Здесь, пожалуй, надо кое-что пояснить… Сегодня нам крайне трудно представить себе, что это такое – партийная чистка. В воображении встает нечто карательное, но ведь когда мы говорим, что надо отдать костюм в химчистку, то не имеем в виду ничего плохого, а просто сообщаем о том, что хотелось бы иметь чистый, а точнее – вычищенный, костюм.
Так вот, партийные чистки имели своей целью не некое избиение и унижение членов партии, а, с одной стороны, очищение партии от «примазавшихся», а с другой – очищение и самоочищение вполне надежных членов партии.
Когда христианин идет на исповедь, он ведь идет не только за отпущением грехов. Он идет и для того, чтобы очистить себя, признавшись кому-то вне себя – священнику, в тех или иных прегрешениях. Верующий признается в них тайно, и то становится чище. А большевики в ходе чисток занимались самокритикой публично, перед товарищами по партии, и это было – надо ясно отдавать себе в том отчет – действительно мощным средством самовоспитания и самосовершенствования.
Ведь еще Чехов рекомендовал выдавливать из себя раба каждый день – по капле. А в крепком партийном коллективе в ходе чисток люди не то что по капле дрянь из себя выжимали, а целыми ручьями!
Со временем этот образ поведения становился для старых партийцев автоматическим – если они попадали в ситуацию острой критики со стороны. Они не обижались – как это принято сейчас, на критикующих не озлоблялись, а начинали думать – в чем же я дал промашку? Если, конечно, они были большевиками, партийцами, а не «членами партии».
Но Берия-то и был партийцем! То есть человеком, который живет порученным ему делом, а не прикидывает – как бы из этого дела выжать побольше личной выгоды. И его письмо имело в какой-то мере смысл персональной чистки – благо ситуация тому способствовала. Он и дальше в письме время от времени не самобичеванием занимается и не унижается перед руководством ЦК, а искренне, как тогда говорилось, признает ошибки.
Искренне… Хотя современному человеку это может показаться малодушием и показным раскаянием.
Но это было не малодушие!
Что же до «германского» вопроса, а также упоминаемых далее вопросов «корейского», «турецкого», «иранского», «ответов Эйзенхауэру и Черчиллю», «поступка при приеме венгерских товарищей», то о некоторых из этих «вопросов» мы поговорим значительно позднее, а сейчас я лишь замечу, что внешнеполитические концепции Берии были интересны и реалистичны.
Продолжим чтение…
«Предложения о Надь Имре, должен был не я или, кто иной вносить, а тебе надо было сделать, а тут я выскочил идиотски, кроме того, наряду с правильными замечаниями я допустил вольность и развязность, за что конечно меня следует крепко взгреть».
Сказано энергично, и за этими словами вполне чувствуется характер – не всегда сдержанный, но весьма искренний.
Искренний, уважаемый читатель!
И такими же искренними видятся мне следующие строки…
«…Но должен сказать со всей честностью сам тщательно готовился и заставлял своих помощников готовиться к заседаниям Ц.К. и правительства, чтобы в меру своих сил и способностей помочь в правильном решении обсуждаемых вопросов. Если же вносились мной инициативные вопросы, то несколько раз пересматривал вместе с товарищами работающими со мной, чтобы не ошибиться и не подвести Ц.К. и Правительство. У меня остался в Совмине, я не успел представить тебе докладную записку и проэкт решения об упорядочении наградных дел, над этим я провозился около двух месяцев (речь об идее учреждения новых орденов СССР. – С.К.)… В отношениях с товарищами с которым[и] я работаю, всегда старался быть принципиальным, партийным, требовательным, чтобы порученное им дело выполнялось, к[а]к это требуется в интересах нашей партии и нашего Правительства. Никаких других отношений с указанными товарищами у меня никогда не было. Взять хотя бы руководящих работников в МВД. Т-щей Круглова, Кобулова, Серова, Масленникова, Федотова, Стаханова, Питовранова, Короткова, Сазыкина, Горлинского, Гоглидзе, Рясного, Судоплатова, Савченко, Райхмана, Обручникова, Мешика, Зырянова и многих других, кроме помощи им в работе, требований, чтобы лучше организовать борьбу с врагами Советского Государства, как внутри Страны так и вне ее у меня не было. Да и указанные товарищи работали к[а]к положено настоящим партийцам. Т-ща Серова с бригадой по оказании помощи Московской и ленинградской милиции просто загонял, чтобы сделать все возможное навести порядок в работе милиции указанных городов и сделать необходимые выводы и предложения для других Республик…»
Повторяю: иногда авторство этого письма оспаривается – мол, не мог его Берия писать, он уже к тому времени был убит, а следовательно, письмо – фальсификат.
Я уверен в обратном! Внимательный анализ содержания и стиля письма убеждает в том, что его, как и другие «письма из бункера», писал именно Лаврентий Павлович. Очень уж плотно «набито» это письмо такими деталями и фактами, которые никакой, даже – номенклатурный, «писарь» знать не мог. Да и уровень мышления и чувствования, свойственный письмам, «писарь» иметь не способен.
Но даже без глубокого анализа одно положительное упоминание имен Серова и Стаханова показывает, что письмо писал Берия.
Николай Павлович Стаханов, генерал-чекист, возглавлял тогда Главное управление милиции МВД, потом был замминистра внутренних дел СССР, с 1955 по 1961 год – министром внутренних дел РСФСР. С чего бы это – в случае фальсификации письма – «примазывать» его к Берии?
Ну, а генерал армии (с 1955 года) Иван Серов, которому в 1953 году не исполнилось и пятидесяти, был вообще твердым «хрущевцем». И никакой «писарь»-фальсификатор не стал бы включать его и Стаханова в число тех, о ком «должен был» одобрительно отзываться Берия.
Да и то, что упомянутый в «обойме» Круглов сразу после ареста Берии был назначен министром внутренних дел, тоже косвенно свидетельствует о подлинности письма.
Нет, в начале июля 1953 года Лаврентий Павлович был жив. И это он, а не подставной «писарь», вспоминая всю свою прошлую жизнь и борьбу, писал Маленкову:
«…Все ценное в моей жизни связано [с] совместной работой с тобой. С первых же дней в 1938 г. по наведению порядка в МВД, твое участие в приемке и сдаче дел (при назначении Берии в 1938 году в НКВД СССР), укрепление кадрами МВД при твоей помощи, – большая, напряженная работа во время войны в Государственном Комитете Обороны, когда волей партии нам было поручено тебе организовать в необходимых количествах в соответствующих предприятиях министерств – выпуск самолетов и моторов, а мне – вооружения и боеприпасов или вопросы формирования для фронта. Совместная работа в Оперативном бюро Совнаркома СССР по организации народного хозяйства во время войны, когда понадобилось крепко поддержать работу транспорта были направлены оба мы с тобой с тт. Кагановичем Л.М. и Микояном А.И. для налаживания железнодорожного транспорта, которы[й] играл исключительную роль. Первые недели войны, когда нечем было прикрыть Запад[ный] фронт – которы[й] немец сильно теснил наша совместная работа по созданию под руководством Госуд[арственного] К[омитета] Ставки и лично Товарища Сталина резервного фронта для защиты подступов к Москве, одних только для резервного фронта было организовано 15 полнокровных чекистских войсковых дивизий. Одновременно посылка тебя на Сталинградский] фронт, меня на Кавказский. Надо прямо сказать, что мы самым добросовестнейшим образом относились к успешному выполнению поручений партии, Правительства и товарища Сталина, никогда не жалели сил и энергии и не знали страха…»
Нет, «писарь» так не напишет!
ПОХОЖЕ, став вспоминать прошлое, Берия даже забыл, где и в силу чего он это все пишет! И сразу после приведенного выше текста он увлеченно и подробно касается атомных проблем и систем ПВО «Беркут» и «Комета», а потом, вспомнив, что пишет не докладную записку, возвращается к теме, напоминает Маленкову о годах совместной работы:
«Я не говорю о всевозможных поручениях, – пишет он, – которые давались нам ЦК, правительством и лично т-щем Сталиным в с[в]язи с чем приходилось очень часто и кропотливо работать всегда мы старались быть принципиальным объективным, не было у нас других интересов, так сложилось, что мы, чуть ли не каждый день встречались в стечении десяти лет и разговор у нас всегда был только о делах, о людях, к[а]к лучше организовать ту или иную работу и к[а]к лучше выполнить имеющиеся поручения. У меня всегда была потребность с тобой посоветоваться и всегда для дела получалось лучше…. Поэтому, моя трагедия в том, что как я уже выше говорил, на протяжении свыше десяти лет были настоящими большевистскими друзьями, работали с душой на самых различных сложных условиях работы были в сложных переплетах и никто не расстроил нашу дружбу, столь ценную и необходимую для меня а теперь исключительно по моей вине, потерял все что связывало нас…
А дальше Лаврентий Павлович пишет: «Хочу сказать несколько слов в отношении товарищей…» и обращается к остальным членам Президиума ЦК.
К Молотову:
«…Вячеслав Михайлович! У меня всегда было прекрасное ровное отношение к Вам работая в Закавказье мы все высоко ценили считали Вас верным учеником Ленина и верным соратником Сталина, вторым лицом после товарища Сталина… Вы прекрасно помните, когда в начале войны было очень плохо и после нашего разговора с т-щем Сталиным у него на ближней даче. Вы вопрос поставили ребром у Вас в кабинете в Совмине, что надо спасать положение, надо немедленно организовать центр, который поведет оборону нашей родины, я Вас тогда целиком поддержал и предложил Вам немедля вызвать на совещание т-ща Маленкова… После…мы все поехали к т-щу Сталину и убедили его [о] немедленном организации Комитета Обороны Страны…
Я привел бы другие факты, но скажу одно, что не раз говорил, тот кто ссорит Молотова со Сталиным, то совершает чудовищное преступление перед нашей Страной… Я думаю, что это могут подтвердить т-щи Маленков Г.М. и Микоян А.И. и др. Очень часто, раньше, а еще недавно тов-щ Сталин называл сводниками Маленкова Г.М. и меня, имея в виду Вас и Микояна».
Сталин имел основания разочаровываться в некоторых старых соратниках… Однако не это суть важно сейчас, а то, каким образом Берия отметал обвинения в неких интригах! Ссылаться в письме Маленкову на свидетельство Маленкова можно было лишь тогда, когда говоришь правду.
И выходило, что правда, а не наветы, была такой, как писал о том Берия.
Была она и такой:
«Клемент Ефремович! То же начну с Закавказья, мы Вас крепко любили, я по поручению руководящих органов Грузии, ездил специально в Москву в ЦК и т. Сталину настоял прислать Вас в связи с пятнадцатилетием Советской Грузии.
В начале войны товарищ Сталин сильно обругал меня и назвал политическим трусом, когда я предложил. Назначить в тяжелые времена переживаемые нашей Родиной известных все[й] стране т-щей Вас и Буденного командующими Обругать обругал, а, чуть позже, т-щ Сталин назначение провел…»
Обращаю внимание читателя на формулу «по поручению руководящих органов Грузии»… Не «я ездил», а «я по поручению руководящих органов Грузии…».
Если бы Берия имел низкую натуру, он, скорее всего, не преминул бы выпятить перед Ворошиловым личную роль в приглашении… Но Берия всегда был «человеком команды». И лишний раз подтвердил это в своем письме.
К ХРУЩЕВУ и Булганину он обратился коротко и «отписочно», сухо аттестовав обоих «прекрасными большевиками и товарищами».
Булганин был фигурой весьма серой, что же до Хрущева, то Лаврентий Павлович, похоже, уже понимал, who is он… Пяток строк, обращенных к Никите, интересны лишь сообщением о том, что Хрущев на Президиуме ЦК «крепко и гневно» ругал Берию.
Зато хотя тоже коротко, но выразительно и искренне автор письма обращался к Кагановичу и Микояну:
«…Лазарь Моисеевич и Анастас Иванович. Вы оба знаете меня давно. Анастас меня направил еще в 1920 году из Баку для нелегальной работы в Грузию, тогда еще меньшевистскую от имени Кавбюро РКП и Ревоенсовета, XI армии, Лазарь знает 1927 г. и не забуду никогда по[мо]щи оказанной мне по партийной работе в Закавказье, когда вы были секретарем ЦК. За время работы в Москве можно было, многое сказать. Но одно скажу всегда видел, с Вашей стороны принципиальные отношения, помощь в работе и дружбу, я со своей стороны делал все, что мог…»
Сколько инсинуаций можно прочесть о службе Берии в мусаватистской разведке. И я об этом скажу подробно… Но не достаточно ли этих вот, только что прочитанных читателем, строк, чтобы поставить на всех наветах крест? Напоминал ли бы в такой час Берия о 1920 годе, если бы он был нечист?
Вряд ли.
Последнее обращение было «персональным» наполовину. Лаврентий Павлович писал о Первухине и Сабурове, но – не обращаясь к ним… Однако писал он нечто настолько, на мой взгляд, интересное для понимания личности Берии, что эту часть письма я пока сообщать читателю не буду, вернувшись к ней в свое время и в своем месте.
А заканчивалось это удивительно емкое и многоплановое письмо так:
«…Все это может быть, мне не следовало в моем положении писать, но прошу Вас мне это простить. Дорогой Георгий прошу тебе понять меня, что ты лучше других знаешь меня. Я только жил, как лучше сделать, конечно в пределах своих возможностей вместе с Вами Страну Могущественней и Славной, думать иначе обо мне просто недопустимо моей голове Конечно, после того все, что произошло, меня надо призвать крепко к порядку, указать свое место и крепко одернуть, чтобы было помнить до конца своей жизни, но поймите дорогие товарищи, я верный сын нашей Родины, верный сын партии Ленина и Сталина и верный Ваш друг и товарищ. Куда хотите, на какую угодно работу, самую маленькую пошлите присмотритесь, я еще могу верных десять лет работать и буду работать всей душой и со всей энергией. Говорю от всего сердца, это неверно, что раз я занимал большой пост я не буду годен для любой маленькой работы, это ведь очень легко проверить в любом крае и области, совхозе, колхозе, стройке и умоляю Вас не лишайте меня быть активным строителем, [на] любом маленьком участке славной нашей Родины и вы убедитесь, что через 2–3 года я крепко исправлюсь и буду Вам еще полезен. Я до последнего вздоха предан нашей любимой партии и нашему Советскому Правительству.
Лаврентий Берия».
После подписи следовала приписка:
«Т-щи прошу извинения, что пишу не совсем связно и плохо в силу своего состояния, а также из-за слабости света и отсутствия пенснэ (очков)».
Не знаю, как кому, но меня, когда я читал это письмо в первый раз, почему-то резануло по сердцу это последнее пояснение в скобках – «(очков)». От него на меня повеяло какой-то наивной беззащитностью, каким-то наивным простодушием…
Впрочем, может, это мне лишь кажется, не знаю.
ВОТ ТАКОЕ вот письмо из бункера. По счету – второе, но первое – краткое, от 28 июня, я приведу позже. А что можно сказать об этом?
Исповедь?
В какой-то мере – да.
Но, скорее, – не исповедь (для натуры Берии это было несвойственно), а отчет о проделанной работе.
А точнее – отчет о прожитой жизни, о том, чем она была наполнена.
Да, здесь, в этом письме, по сути – вся жизнь. И вроде бы бурная, и вообще-то – однообразная. Никаких тебе Канарских и Багамских островов… И никакой Ниццы – разве что на озеро Рица выберешься… Никаких костюмов «от Версаче» и «пятизвездочных» отелей… Никаких саун в президентских апартаментах… Никаких горных лыж…
И никаких воспоминаний типа: «А помнишь, как мы крепко нарезались в Куршевеле и захороводили сразу десяток девиц…»
Да нужны ли они ему были – все эти куршевели, версачи, апартаменты и «черные пояса» с горными лыжами?!
У него вместо них было – Дело!
Державное!
Что еще надо мужчине, чтобы спокойно смотреть в глаза Эпохе и Истории?
ТОН письма был вполне достойным. Не было в нем никаких «тщетных призывов о помощи», которые усматривают в этом обращении Берии к ЦК «интеллектуалы»-либералы. Они не цитируют письмо подробно, а выхватывают из него пару фраз в целях то ли одурачивания, то ли – «одемокрачивания» сограждан и затем смачно клевещут на автора письма.
А ведь единственное слово, выдающее крайнее внутреннее напряжение Берии, вырвалось у него в самом конце – «умоляю»… Но в контексте оно жалким и слезливым не выглядит.
Нет, не выглядит!
Заканчивая свое второе письмо, Берия не исключал, судя по тону и содержанию письма, что его биография – личная и политическая – уже сделанным до этого не исчерпается. Он надеялся на предоставление возможности работать и дальше – где скажет ЦК.
Однако мы знаем, что вышло не так. В тот ли, в иной ли месяц 1953 года, но жизненный путь героя этой книги завершился в том же году, когда его арестовали.
А как этот путь начинался?
Глава 4
Начало биографии
Я не стремлюсь написать лишь биографию Берии – даже политическую. Скорее тему книги можно определить как эпоха через судьбу Берии и суть этой судьбы как ориентир для понимания прошлого Державы и… И – ее будущего, славного или бесславно гибельного.
Но, говоря о человеке, нельзя не сказать ничего о поре его становления, о его детстве и юности. Мы ведь и впрямь все родом из детства.
Глядя на фотографии юного и молодого Лаврентия, снятые в шестнадцать лет, в семнадцать, в тридцать один год, в тридцать три и даже позднее, с удивлением обнаруживаешь, что в них видна натура в чем-то неистребимо простодушная и наивная…
Натура с налетом одухотворенного идеализма и искренней веры в людей.
К слову, вряд ли и красавица Нино Гегечкори – сама отнюдь не хладный «вамп» – вышла бы замуж за расчетливого прагматика-себялюбца.
И еще одно приходит на ум при взгляде на эти фотографии. Если в 1930 году Берия снят без пенсне, то уже в 1934 году он его носит. Выходит, много перечитал к тридцати пяти годам этот парень – это тебе не Хрущев с его знаменитой резолюцией «Азнакомица»…
Впрочем, тяга к знанию и образованию подтверждается, конечно, не пенсне на переносице Берии, а фактами его биографии.
Он родился 17 (29) марта 1899 года в горном селении Мерхеули Сухумского уезда в Грузии. Родился, по одним источникам, в бедной, по другим – в зажиточной, крестьянской семье.
Возможно и то, и другое… С одной стороны, из очень уж бедных семей, да еще и кавказских, редко кто получал образование, а Лаврентий в восемь лет поступил в Сухумское высшее начальное училище, называемое еще и реальным.
С другой стороны, для того чтобы отдать сына в училище, родителям пришлось продать полдома. Зажиточным так поступать не было бы необходимости. И, скорее всего, семья Берии не нищенствовала, но жила скромно.
Гимназия – это учебное заведение для «чистых». А реальное училище было стандартной возможностью для способных детей бедняков «выйти в люди». Вспомним, что в реальном училище учился и Павка Корчагин, и создатель его образа, сын рабочего Николай Островский.
Отец Лаврентия, Павле, переселился в Абхазию из Мингрелии, по словам его внука Серго – из-за преследований жандармов за участие в крестьянских волнениях. Это – очень возможно. Надо сказать, что воспоминания сына Берии тем достовернее, чем они дальше от того 1953 года, который оборвал жизнь отца и исковеркал судьбу Серго, и чем они ближе к детству и самого Серго, и Лаврентия.
Мерхеули, хотя и находилось в Абхазии, было мингрельским селом, так что выбор его мятежным мингрелом был вполне понятен.
Мать Лаврентия – Марта Джакели, по словам того же Серго, была в каком-то родстве с князем Дадиани, владельцем Мингрелии, но при этом – очень бедна. За Павле она вышла вторым браком, имея от первого брака сына и дочь.
Серго Берия пишет, что дед покорил его бабушку храбростью и красотой, и вот уж это – наверняка правда. Внуки часто внешне похожи на дедов, а то, что молодой Серго был чертовски красив, доказывают не только фотографии (они нередко и лгут). Это подтверждает, например, Корней Чуковский. В его дневнике за 1953 год есть запись от 12 июля (когда отец Серго уже был арестован): «Мне вспоминается сын Берии – красивый, точно фарфоровый, холеный, молчаливый, надменный, спокойный».
Замечу в скобках, что «холеный» и «надменный» – это на совести Чуковского, потому что сослуживцы Серго по 3-му Главному управлению (разработка систем ПВО) отмечают как раз его скромность.
Судя по всему, семья была дружной и работящей. Отец всегда в работе, мать прекрасно шила и всю жизнь (даже когда сын занимал высокое положение) подрабатывала портняжным ремеслом.
Родители очень хотели дать сыну образование. Он это ценил и старался помочь семье как мог. Помочь же, не пренебрегая учебой, он мог, лишь зарабатывая репетиторством, и в своей автобиографии, написанной им 27 октября 1923 года, Берия сообщает, что в Сухумском училище готовил учеников младших классов. Замечу, что слабые в репетиторы не идут, да их и не нанимают. Так что сомневаться в успехах юного горца в освоении наук нам не приходится.
Серго Берия писал:
«Некоторых из учителей отца, а это были люди удивительные, учительствовавшие по призванию, я много лет спустя встречал в Грузии. Много интересного рассказали они мне о детстве отца, да и сам он всегда с теплотой отзывался о них, прекрасно понимая, чем обязан первым своим педагогам».
В шестнадцать лет Лаврентий, с отличием окончив Сухумское училище, уезжает учиться в Баку. Почему именно туда – ведь Тифлис был ближе? Этим вопросом, похоже, никто из биографов не задавался, а он интересен.
Думаю, сыграли свою роль два обстоятельства. Баку по тем временам был и крупнейшим в Закавказье промышленным центром, и центром политической жизни. В Баку было проще и получить техническое образование, и подработать, и включиться в политическую жизнь. Есть основания думать, что преобладало первое соображение – Лаврентий имел инженерную жилку и задатки ученого (впоследствии это отметит такой компетентный эксперт, как академик Капица).
С 1915 года Берия – студент Бакинского среднего механикостроительного училища. А кроме того, он – участник студенческого марксистского кружка.
В том же году к нему приезжают мать с пятилетней внучкой и глухонемая – после перенесенной болезни – сестра. Наступает пора платить по долгам жертвенности родных, и Лаврентий платит: три женщины у него на содержании. Жили они, конечно, очень бедно, мать одно время шила одежду, но потом сын стал подрабатывать почтальоном, и положение с деньгами несколько улучшилось. Мать даже перестала заниматься шитьем.
Отец жил по-прежнему в Мерхеули в маленьком домике (чтобы Лаврентий мог поехать в Баку, пришлось продать и оставшиеся полдома) и крестьянствовал. Почему вышло так, я гадать не собираюсь. Да и стоит ли?
По собственным словам Берии, его первое знакомство с марксизмом произошло в октябре 1915 года – в нелегальном марксистском кружке, организованном группой учащихся из Бакинского технического училища и других учебных заведений.
«Мотивами создания кружка, – вспоминал в 1923 году Берия, – были: организация учащихся, взаимно материальная поддержка и самообразование в марксистском духе (чтение рефератов), разбор книг, получаемых от рабочих организаций, и прочее».
В летние каникулы 1916 года Лаврентий служит в главной конторе Нобеля в Балаханах, «зарабатывая, – как сам признавался, – на пропитание себе и семье». Однако лето уже следующего года он проведет далеко от Каспия – в Одессе.
Об этом, впрочем, – чуть позже.
А сейчас, заканчивая короткий рассказ о поре становления Лаврентия Берии, спросим себя: «Каким, скорее всего, мог сформироваться его характер в тех жизненных условиях, в которых он формировался?»
Ответ на этот вопрос дать несложно. Берия родился в трудовой семье, где не могли и не хотели его баловать, но где хотели видеть его развитым человеком. А развитой человек – это образованный человек. И по отношению к сыну родители повели себя умно и самоотверженно, поступившись житейским благополучием ради его образования. И смогли привить ему чувство не иждивенчества, а благодарности за добро.
Вошли в характер Берии также экономность, бережливость, крестьянская основательность и умение себя ограничивать.
Учителя примером собственной жизни дали ему уроки служения общественному делу и помогли уяснить, что такое есть долг.
Горы тоже что-то дали Берии. Ведь он в полном смысле слова был сыном гор. А горы способны создать характер гордый, независимый, широкий и мудрый. Горец знает, что мир, окруженный горами, не тесен – как может показаться на первый взгляд. Потрудись, взойди на вершину, и тебе откроются захватывающие перспективы, ты будешь видеть далеко и видеть многое. Но все это – лишь после немалых усилий.
Вынужденная ранняя – с восьми лет – жизнь вне семьи воспитывала самостоятельность и чувство ответственности. Да и узнавать людей учила.
Репетиторство дало некий педагогический навык и умение подойти к людям. И еще в одном сомневаться не приходится – в том, что Берия формировался как энергичная, деятельная натура.
Все эти качества уже вскоре ему ой как пригодились.
Глава 5
Революция и Гражданская война
В марте 1917 года Берии исполнилось восемнадцать лет. Революции в России не исполнилось и месяца. И в Баку, как и в Петрограде, вначале установилось двоевластие: образовались Исполнительный комитет – орган нефтепромышленников и помещиков и Совет рабочих депутатов.
Свой партийный стаж Берия исчислял с марта 1917 года – тогда он с группой товарищей по учебе организовал ячейку РСДРП(б). Но, скажем, Антонов-Овсеенко-сын уверяет, что Берия вступил в партию лишь в 1919 году (в феврале). Вряд ли тут может быть одно мнение.
Ведь это была революция! О каком точном учете членства могла быть тогда речь! Человек объединял вокруг себя еще нескольких, и они говорили себе и другим: «Мы – большевики». У них не было членских билетов, но существенным было то, что они действовали как большевики.
А уж формально членство могло быть оформлено и позднее. Между прочим, в «Именном комментарии» к переписке Сталина и Кагановича, изданном в 2001 году издательством «РОССПЭН» и Российским государственным архивом социально-политической истории, ясно сказано: «Берия Л.П. (1899–1953), член партии с 1917 г.».
Так или иначе, в июне 1917 года Берия добровольно поступает техником-практикантом в гидротехническую организацию армии Румынского фронта и выезжает в Одессу, а потом в Румынию, где начинает работать в лесном отряде села Негуляшты.
В 1953 году, после ареста, ему это вменят в вину – мол, большевиком считал себя с марта 17-го, а без разрешения парторганизации уехал невесть куда. С учетом того, когда это было и кем тогда был Лаврентий, упрек выглядит глупо.
Шло первое лето революции, но сама революция пока шла ни шатко ни валко. Берии – всего восемнадцать, он – не партийный лидер, не опытный революционер. И хотя он хочет строить новую жизнь, он хочет ее именно строить! Он мечтает об архитектуре, он неплохо рисует, даже пишет акварелью, маслом. Забегая вперед, скажу, что он, как только к тому появлялась возможность, рвался продолжать учебу, чтобы стать инженером, строителем, архитектором. К чисто политической работе он не стремился – его в нее втягивала эпоха, жесткая политическая ситуация.
И вот молодому парню, которому надо и себя кормить, и мать с сестрой и племянницей, подворачивается заманчивое во всех отношениях предложение: увидеть новые края, получить техническую практику и – чего уж там отрицать – финансовые дела поправить, семье помочь…
А партия? А революция? Так он ведь от них не отшатывается. Какая разница, где работать на новую жизнь – на Каспийском ли море, на Черном?.. Главное – работать!
И о какой жесткой партийной дисциплине могла идти речь у молодых и политически зеленых энтузиастов? Ведь начиналось всего лишь лето 1917 года! Еще не то что Гражданской войны не предвиделось, но и пролетарская революция была под вопросом.
Короче – Лаврентий поехал на Черное море и в Румынию и пробыл там до января 1918 года. А потом вернулся в Баку.
Психологически и исторически все объяснимо. В дальних краях он в стороне от уже набирающего большие обороты революционного процесса не стоял, был – как сам писал – «выборным от рабочих и солдат… делегатом от отряда», часто бывал «на районных съездах представителей районов» в Пашукани (Румыния).
Осень дала России Октябрь, ситуация обострялась, становилось ясно, что по-доброму старая жизнь не уйдет. И бороться за новую жизнь хотелось в родных местах. Да и продолжить учебу, конечно, хотелось. Это видно из собственного признания Берии: «По приезде в Баку продолжаю усиленным темпом учебу в училище, быстро наверстывая упущенное».
ПОЛИТИЧЕСКАЯ борьба на Кавказе и в Закавказье обещала быть особенно непростой. Местные националисты и сепаратисты уже с конца XIX века оформились здесь в отдельные политические партии. Но действовали и партии, общие для всей Российской империи.
Особенно были сильны меньшевики Грузии. Вот занятные цифры. Из 8 депутатов рабочей курии от Грузии в первой Государственной Думе было 5 меньшевиков. Во второй Думе все депутаты от Грузии были меньшевиками. В третьей – 3 депутата, из них 2 меньшевика.
В четвертой, последнего созыва, царской Думе Грузию представляли 2 меньшевика и один социалист-федералист.
Ной Жордания – председатель Тифлисского Совета рабочих депутатов в феврале 1917 года, а в 1918–1921 годах премьер-министр Грузии – меньшевик. И Николай Чхеидзе – депутат 3-й и 4-й Думы, а в 1917 году Председатель Петроградского Совета и ВЦИК, – тоже. Меньшевиком был и член исполкома Петросовета и член ВЦИК, а позднее – министр почт и телеграфов, а затем – министр внутренних дел Временного правительства Ираклий Церетели.
Вот как сильны были грузинские меньшевики даже в масштабах России!
И это – не считая чистой воды националистов, которые не имели депутатов в царской Думе, но определенным влиянием в грузинских массах пользовались.
Социалистическая революция 7 ноября 1917 года в Петрограде не привела к установлению Советской власти в Тифлисе. Там в конце ноября был ликвидирован все более «краснеющий» Тифлисский Совет и образовалось меньшевистское правительство. И оно продержалось до 1921 года.
Таков был послеоктябрьский политический расклад в Грузии.
В Армении в 1890 году образовалась националистическая партия «Дашнакцутюн» (по-армянски – союз). Дашнаки имели тайные связи с политиками Франции, Англии, США и с турками – в расчете на создание «Великой Армении». Были, впрочем, и более скромные планы: автономия Западной Армении в составе Турции («реалистичность» таких замыслов показал 1915 год, когда младотурки вырезали в турецкой Армении более миллиона армян).
Дашнаки широко применяли террор, не пренебрегая и методами резни (при скрытом одобрении царского Петербурга, склонного властвовать на национальных окраинах, разделяя).
После распада Российской империи в Армении к власти пришли не большевики, а дашнаки. Пришли, безусловно, при внешней помощи. Но уже в марте 1920 года Микоян писал Кирову в Астрахань: «В Армении работа наладилась, наши силы растут».
В апреле 1920 года советские войска заняли Баку. А в августе дашнакское правительство Армении объявило войну кемалистской Турции, и вскоре турецкие войска уже угрожали Эривани. Все меморандумы дашнаков к Лиге Наций, европейской и (как же без нее!) американской «демократиям» результат имели ожидаемый, то есть – нулевой.
9 ноября 1920 года в Баку приехал Сталин и поставил прямую задачу освобождения Армении. В интервью «Правде» в конце ноября он сказал:
«Дашнакская Армения пала, несомненно, жертвой провокации Антанты, натравившей ее на Турцию и потом позорно покинувшей ее на растерзание турок. Едва ли можно сомневаться в том, что у Армении не осталось никаких возможностей спасения, кроме одной: союза с Советской Россией. Это обстоятельство, нет сомнения, послужит уроком для всех народов, буржуазные правительства которых не перестают низкопоклонничать перед Антантой».
29 ноября 1920 года в Армении была установлена Советская власть. Но, как оказалось, еще не окончательно. 2 декабря
1920 года дашнакское правительство буржуазной Армении подписало Александропольский «мирный договор», по которому Армения объявлялась турецким протекторатом. Следующей, к слову, могла быть Грузия.
Рассчитывая на поддержку Турции, дашнаки в феврале 1921 года подняли мятеж и захватили Эривань с прилегающими к ней районами. Обстановка на Кавказе сразу осложнилась. И 16 марта
1921 года РСФСР пришлось заключить с Турцией договор, по которому районы Карса, Ардагана и Артвина отходили к туркам. Вне границ Армении оказалась и священная гора армян – Арарат. Расположенная на расстоянии примерно в шестьдесят километров от Еревана, она по-прежнему возвышается над армянской столицей, но уже на турецкой территории. «Демократы» ставят сей факт в счет Ленину, однако утраченный армянами Арарат – это цена последней авантюры дашнаков.
В июле 1921 года с ними было покончено: их выбили из последней базы – Зангезура, и в Армению, наконец, пришел мир. Хотя до покоя было еще далеко.
Несколько ранее прекратила свое существование меньшевистская Грузия. 25 февраля 1921 года Красная Армия вступила в Тифлис.
В Азербайджане националистический тон задавала партия «Мусават» («Равенство»). Она образовалась в 1912 году и имела программой панисламизм и пантюркизм. После Февральской революции мусаватисты объединились с Федералистской партией азербайджанских беков.
В ноябре 17-го образовался Бакинский Совет рабочих, солдатских и матросских депутатов и его возглавил Степан Шаумян. Возвратившийся Берия начинает с января 1918 года работать в его секретариате.
В сборнике «Политиздата» 1991 года «Берия: конец карьеры» (анализируя этот «документальный» пасквиль, можно написать отдельную книгу) на странице 335 «многозначительно» сообщается:
«Из уст в уста, где тайно, а где явно передавали, к примеру, рассказ о том, что Берия в 1918 году являлся командиром взвода охраны Бакинской коммуны, и все диву давались, как ему удалось спастись, а тем более избежать ареста, в то время как те, кого он при Советской власти охранял, были и арестованы, и расстреляны».
Тут непонятно все (или напротив – очень даже все понятно)… Во-первых, почему «из уст в уста» и «тайно»?
Не такой уж великой властью обладал Берия в начале 20-х (и не очень к ней рвался, чему есть весомое документальное, не отрицаемое никем доказательство в автобиографии 1923 года, о чем я еще скажу), чтобы «стирать в лагерную пыль» тех, кто этот «рассказ», то есть – сплетню, «передавал», вместо того чтобы поставить вопрос в партийном порядке (что было обычной в таких случаях практикой).
Во-вторых, с чего бы это Берию, военного опыта не имевшего, назначили командиром взвода охраны Бакинской коммуны? Он был по понятиям того времени уже образованным человеком, и использовать его было целесообразно с учетом «грамотности». Что, вообще-то, и было сделано – Лаврентий работал в секретариате Совета.
В-третьих, Берия что – двадцать седьмым бакинским комиссаром был? Даже если бы он их охранял, скрыться ему было принципиально проще, чем тем, кого он при Советской власти «охранял». Тем более что он их и не охранял, ибо…
Ибо, в-четвертых, скрывать от партии факт нахождения на такой видной (в смысле – публичной) должности было бы для Берии бессмысленно. А вот щегольнуть им можно было. Однако в подробной автобиографии 1923 года (это, вообще-то, для анализа ценнейший документ!) он об этом не упоминает. И не упоминает, конечно, потому, что никаким начальником взвода охраны он никогда не был!
Напротив, он сам внятно сообщал в 1923 году, что оставался сотрудником Бакинского Совета до сентября 1918 года, а события октября этого года застали его «в ликвидации комиссии советслужащих», а не во взводе охраны.
Подобные «разоблачения» Берии в «обличительной» литературе о нем имеются в изобилии. И почти все они опровергаются даже без привлечения документов – простым логическим анализом.
Вернемся, впрочем, в Баку 1918 года.
В КОНЦЕ марта мусаватисты подняли в Баку антисоветский мятеж. Его быстро подавили, и 25 апреля был создан Бакинский Совет народных комиссаров, куда вошли Шаумян, Азизбеков, Джапаридзе, Фиолетов… Однако в июне 18-го мусаватисты образовали свое правительство с центром в Елизаветполе (впоследствии – Кировабад) и начали заигрывать как с турками и немцами, так и с англичанами (ведь еще шла Первая мировая война).
Начался период интервенций, и 31 июля 1918 года Советская власть в Баку пала, а 1 августа была сформирована «диктатура Центрокаспия», куда входили мусаватисты, эсеры, меньшевики, дашнаки…
4 августа Баку оккупировали англичане под предлогом военной помощи против турок. То есть «националистический» «Мусават» привел на Кавказ турок, англичан и сотрудничал и с теми, и с теми. Как, впрочем, и эсеры.
Надо сказать, что в Баку политическая обстановка напоминала калейдоскоп. 11 сентября ввиду наступления турок английские войска ушли из города, а 15 сентября Баку заняли немцы и турки. Установился режим террора. В ночь на 20 сентября 1918 года между станциями Ахча-Куйма и Перевал эсерами (при соучастии англичан) были расстреляны 26 бакинских комиссаров во главе с Шаумяном.
В первое время турецкой оккупации Берия работал конторщиком в Белом городе на заводе «Каспийское товарищество». Но, как сам он писал в автобиографии 1923 года, «в связи с началом усиленных занятий в техническом училище и необходимостью сдать некоторые переходные экзамены» он «принужден был бросить службу».
Партийная же его работа прекратиться, конечно, уже не могла.
В конце октября 1918 года Турция вышла из войны, и вскоре Баку оккупировали уже турки. А 17 ноября город вновь заняли англичане. Боевые действия Первой мировой на Ближнем Востоке и в Месопотамии заканчивались, и у бриттов появилась возможность переключиться на Кавказ. Освободившиеся войска (в основном – сикхов) ввели из Ирана и Ирака. А «знаковой» приметой ситуации стало создание интервенционистских структур по управлению нефтепромышленностью.
В декабре 1918 года председатель одной из бакинских нефтяных компаний Герберт Эллен откровенно заявил:
«Британские вооруженные силы появились на Кавказе… Их прибытие приветствовали почти все народности, ждавшие защиты – одни от турецкого ига, другие от большевиков… Никогда еще история Британских островов не давала нам такого благоприятного случая для мирного расширения британского влияния и британской торговли, для создания второй Индии или второго Египта… Русская нефтяная промышленность… составила бы сама по себе ценное прибавление к империи…»
Стоит ли, уважаемый читатель, эту речь комментировать?
Англичане – признанные демократы, и поэтому жизнь в Баку при них установилась в чем-то похожая на жизнь в многоквартирном доме. Англичане играли роль владельца «дома». Эсеры и мусаватисты – роль управляющего. Какие-то «квартиры» занимали при этом «официальные» власти и партии, но находилось место и для полулегального существования большевиков – трогать всерьез их боялись, ведь народ это был такой, что мог и огрызнуться.
В 1919 году Берия окончил училище, став дипломированным техником. По тем временам это было немалое образование, и Лаврентий хотел бы его продолжить. Политическая работа для него по-прежнему – необходимость момента, а быть ему хотелось архитектором.
Увы, пришлось заниматься другим.
«С февраля 1919 года по апрель 1920 г., – писал он в автобиографии, – будучи председателем ком. ячейки техников, под руководством старших товарищей выполнял отдельные партийные поручения райкома, сам занимаясь с другими ячейками в качестве инструктора…»
И вот тут мы подходим к тому моменту жизни Берии, который, по словам, например, «внутреннего хроникера ЦК КПСС» Николая Зеньковича, является в биографии Лаврентия Павловича «темной страницей». Это, конечно, служба в мусаватистской контрразведке…
Однако ничего особо темного лично я здесь не усматриваю и предлагаю читателю разобраться в этой истории совместно.
Режим жизни в Баку в 1919–1920 годах определялся во многом присутствием, как я уже говорил, английских интервентов (официально – «союзников»). Авантюра Колчака к лету 1919 года провалилась, да и у Деникина обозначился явный провал. Так что открыто зверствовать и «затягивать гайки» эсеровско-мусаватистским «властям» и англичанам в условиях все большего нависания над Каспием 11-й Красной Армии было не с руки. Тем более что политическая жизнь Баку (да и вообще в Закавказье) пестрила тогда, как сарафан цыганки, и разобраться, кто есть кто, иногда было просто невозможно. Чуть позже я приведу на сей счет интересную оценку Ивана Исакова, будущего советского адмирала.
В такой обстановке и началась пресловутая «темная страница» в биографии молодого техника. Сам он об этом писал в 1923 году так:
«Осенью того же 1919 года от партии Гуммет поступаю на службу в контрразведку, где работаю вместе с товарищем Муссеви. Приблизительно в марте 1920 года, после убийства тов. Муссеви, я оставляю работу в контрразведке и непродолжительное время работаю в Бакинской таможне».
В не тем будь помянутом антибериевском сборнике «Политиздата» 1991 года относительно партии «Гуммет» дается скупая и невнятная справка: «социал-демократическая организация, действовавшая с конца 1904 года по февраль 1920 года, созданная для политической работы среди трудящихся мусульман».
Думаю, что эта скороговорка не случайна. За развернутой справкой о социал-демократической группе «Гуммет» («Энергия») я отсылаю читателя к вполне доступному источнику – 13-му тому второго издания БСЭ (стр. 202), а здесь сообщу, что она была создана по инициативе Сталина в 1904 году для политической работы среди трудящихся всего Азербайджана, а не только мусульман (наряду с Азизбековым ее возглавлял Алеша Джапаридзе, был среди лидеров Нариман Нариманов). В бакинский период деятельности Сталина в 1907–1910 годах он тесно сотрудничал с «Гуммет», но по своему составу группа не являлась однородной – в ней были активны националистические элементы.
И как раз летом 1919 года «Гуммет» раскололась, и часть ее, «скатившаяся, – как пишет БСЭ, – на позиции, враждебные пролетариату», примкнула к меньшевикам, а большевистская часть «Гуммет» впоследствии вошла в Компартию Азербайджана.
А ТЕПЕРЬ можно события и реконструировать! Летом 1919 года уже нетрудно было предвидеть такой поворот дел, когда 11-я армия пойдет на Баку. Для подготовки этого нужна была информация о действиях врага, и Берию решают направить к мусаватистам. Скорее всего, в принятии решения участвовал и Анастас Микоян (хотя, как мы увидим позднее, он это «запамятовал»).
Весьма вероятно, что имел отношение к направлению Лаврентия и упомянутый им М. Муссеви – в 1919 году заместитель начальника Организации по борьбе с контрреволюцией (то есть контрразведки) при Комитете государственной обороны Азербайджанской республики.
Пусть читателя не смущает сверх-р-р-еволюционное наименование организации, одним из руководителей которой был Муссеви, погибший в марте 1920 года. Эта организация и была… той самой мусаватистской контрразведкой, в которую пришел Берия. Ведь в правительстве марионеточной Азербайджанской республики были сплошные р-р-еволюционеры – эсеры, меньшевики. И они «тоже боролись с контрреволюцией». На свой лад – языком.
Такие вот «семнадцать мгновений весны» пролетали тогда над Баку.
Время и канал внедрения Берии в контрразведку были выбраны (им или «старшими товарищами») весьма грамотно. Если кто-то обратит внимание на недавнюю «красноту» нового сотрудника, то ее легко объяснить – да я же из «Гуммет»! Была, мол, дурь по молодости, да вышла, и разошлись, мол, мои дорожки с большевичками. Для того (да и только ли – для того?) времени в такой метаморфозе ничего особо удивительного не было!
Зададимся вопросом: «Если бы Берия был тайным агентом контрразведки, работая в партии, пошел ли бы он в контрразведку уже открыто?»
Думаю – вряд ли.
А точнее – нет!
Отговориться можно было без труда – его же не на явный фронт посылали, а на тайный. Тут отказ можно обставить легко – мол, под пули, товарищи – хоть сейчас, а притворяться не приучен, разоблачат в момент!
Но, может, Берию перевербовали уже во время его службы в контрразведке? Тоже не получается! Во-первых, когда все уже сказать было можно и нужно – после ареста в 1953 году, даже после окончания «следствия», официальных обвинений Берии в подобном так и не было предъявлено. Предсовмина Грузии Бакрадзе хотя и назвал Лаврентия Павловича на пятой сессии Верховного Совета СССР «шпионом международного империализма», но это было сказано так – для грязного словца.
Главное же – если бы Берию завербовали, то весь «рисунок» его натуры изменился бы! Какие там напор и жесткость в горячие времена! Осторожность, сдержанность, неспешный подъем вверх, а лучше бы – вообще без него. Чем выше поднялся, тем больше на тебя смотрят…
Записной политический пасквилянт Антонов-Овсеенко-сын много и гнусно писал о Сталине. «Отметился» он в «бериевской» теме, написав «труд» под названием «Путь наверх», помещенный в сборнике «Берия: конец карьеры». Анализировать психопатические бредни Овсеенко непросто – самому можно свихнуться, разбираясь с допускаемыми им «нестыковками» фактов и логики иногда в пределах одной страницы. При этом Овсеенко заявляет: «Моя работа основана на фактах».
На его «фактах» я еще буду иметь повод остановиться не раз, а сейчас приведу один «факт», касающийся работы Берии у мусаватистов. Овсеенко пишет: «Добытые Берией данные Багиров пересылал в Царицын, в штаб X армии».
Об этом «факте», уважаемый читатель, со ссылкой на Овсеенко, я вначале прочел у Н. Зеньковича («Маршалы и генсеки», «Русич». Смоленск. 1997 г., стр. 207) и тогда подумал, что здесь – ошибка набора, надо – в «штаб XI армии», потому что Зенькович опустил «в Царицын».
«Внутренний хроникер ЦК КПСС» Зенькович приводит этот «факт» даже в оправдание Берии – мол, передавал же он сведения, даже, мол, Овсеенко не отрицает. То есть – приносил Берия Родине какую-то пользу. Хотя, мол, «страница и темная». Но штука-то в том, что ни в какой штаб X армии никаких сведений от Берии поступать не могло – они там были нужны, как телеге пятое колесо.
Просто уму непостижимо – если уж Овсеенко и Зенькович не знают истории Гражданской войны, то уж географию-то знать надо бы!
Где Баку, а где – Царицын?
И зачем Багирову или кому-то еще надо было тыщи полторы верст киселя хлебать до Царицына, когда по пути намного ближе был штаб 11-й армии (в Красной армии, вообще-то, не были приняты латинские цифры в номерах частей) – в Астрахани! Еще 14 марта 1919 года (если быть совершенно, по-военному точным – в 14 часов 46 минут) Главком Вацетис подписал в Серпухове директиву № 1185/оп о реорганизации войск в связи с ликвидацией фронта, где пункты 2-й и 3-й гласили:
Читать бесплатно другие книги:
