Советник на зиму. Роман Яковлев Сергей

Осада

Несговоров сам не чуял, как снова оказался в накопителе.

Здесь многое успело перемениться. Куда-то пропали стражники. Величественная дверь на сцене оставалась полуоткрытой, но никто почему-то не стремился в нее войти. Люди сидели и возлежали вдоль стен, прихлебывая из одинаковых пластиковых чашек. В проходе посреди зала сверкал большой котел, который Несговоров успел заметить еще до того, как попал на прием, а возле него – …

Конечно, Несговоров помнил мираж, возникший тогда на долю секунды. Но последние дни Маранта чудилась ему так часто, что он уже привык подобным миражам не верить. А там, за белой дверью, ему и без того хватало впечатлений. Несговоров еще и теперь был сам не свой: щеки горели, лоб покрывала холодная испарина, конечности заледенели и не слушались. Тут-то и предстала перед ним вполне осязаемая Маранта, держа в одной руке черпак, в другой – пластиковую чашку, наполненную чем-то горячим.

– Ешьте!

Она сказала это так просто, как будто он каждый день получал у нее из рук похлебку. Несговоров безропотно принял чашку и машинально обхватил ее ладонями, чтобы согреться. Его трясло.

– Вы весь дрожите! – заботливо сказала Маранта. – Я знала, что здесь не топят, но чтобы так дрожать… Запишите, – обратилась она к стоявшему рядом человеку. – Они держат стариков, детей и больных в неотапливаемом помещении!

Спутником Маранты, только теперь обратившим на себя внимание Несговорова, был чрезвычайно живой человек средних лет с красивой седоватой шевелюрой и любопытными голубыми глазами. Головного убора он не носил, был одет в элегантное драповое пальто и по самый подбородок закутан теплым шерстяным шарфом. Здоровый цвет лица, бодрая мимика и улыбчивость выдавали в нем иностранца.

По просьбе Маранты незнакомец вынул из широкого кармана пальто блокнот и с усердием принялся что-то в него заносить. Закончив работу, аккуратно поместил блокнот с ручкой на прежнее место, приветливо улыбнулся Несговорову и сказал, невпопад кивая головой:

– Здравствуйте! Вы должны сначала показать свою ладонь, да?

– Ладонь?.. – переспросил Несговоров.

– Ваш номер! Такой порядок.

– Можете его кормить! – с набитым ртом важно разрешил стоявший поблизости кучерявый блюститель очереди в замшевой куртке. – Он еще не успел написать, его номер тысяча сто сорок первый!

– Почти «первый», – пошутил успокоенный иностранец. Он неплохо говорил и, видимо, любил каламбурить по-русски.

– Зачем вы дали мне это? – с недоумением спросил только-только начавший приходить в себя Несговоров, возвращая нетронутую чашку Маранте.

– Ешьте, – настойчиво повторила она. – Вы же не обедали! Это гуманитарная помощь, инициатива мистера Викланда. А это, – она повернулась к иностранцу, – мистер Несговоров, известный русский художник, профессор живописи.

– О, мы с вами почти коллеги, – радушно заметил Викланд, не переставая кивать. – Я тоже профессор, ну, вообще, дома, а здесь у меня миссия… Миссия или комиссия? – с трогательным смущением уточнил он у Маранты. – Да-да, секретарь миссии, что-то вроде посланника. Мы защищаем интересы обыкновенных людей. Нормальных.

– В нашем городе нормальных нет, – уверенно сказал кучерявый коротышка, дожевывая свой хлеб и возвращая Маранте пустую чашку. – Все чокнутые.

– Ах, да, «чокнутые»! – Викланд кивнул и ему.

Несговоров опустился на корточки, поставив чашку рядом. Он чувствовал тошноту и слабость, изнутри жгла боль.

– Что они с вами сделали? – тихо спросила Маранта, опускаясь возле него и выразительно поглядывая на белую дверь. Он догадался, что она видела, как он оттуда вышел.

– Я был на приеме у Кудряшова, – признался Несговоров.

– Боже!.. Теперь я понимаю. Это, наверное, был сплошной кошмар!..

– Вы видели Кудряшова? – удивился Викланд. – Но это невозможно! Я пытался с ним беседовать, но мне отказали, потому что он три месяца тяжело болен, лежит разрезанный в госпитале…

– Да он за границей давно! – вклинился коротышка.

– Стащил наши денежки и тю-тю! – прохрипела со стороны театралка. – Где моя пенсия?

По накопителю пронесся шумок.

– Давайте расскажем всем, что произошло вчера вечером возле театра! – предложила Маранта Викланду с непонятным для Несговорова воодушевлением. В ее глазах полыхал огонь.

– Да-да, – охотно согласился Викланд. – Но я не должен. Это было бы вмешательством в ваши внутренние дела. Я уполномочен только наблюдать. Наблюдать, чтобы соблюдать! У вас не все хорошо с правами человека, нет? – обратился он к Несговорову, заминая неловкий каламбур.

– Он еще не знает вчерашнего! – с той же значительностью сказала Маранта.

– Кисель вместо мяса! – скрипнул в углу тонкий пропитой голос. – Вот ваши права!

Это ворчала уже знакомая Несговорову нищенка в шубейке. Сидя на полу с широко раскинутыми ногами в спущенных чулках, она грязной ручонкой полоскалась в чашке с супом, пытаясь что-то выловить. Рядом пировал недавний ее обидчик – горбун с костылем.

– Заткнись, мать! – цыкнул на нищенку кучерявый староста, обладавший острым чувством справедливости. – У тебя и на кисель прав нет! В следующий раз ничего этой мрази не наливайте, – наказал он Викланду. – Ни ей, ни ее хахалю! Они в очереди не стоят.

– Да-да, – привычно кивнул Викланд, прибавив с юмором: – Это будет нелегко!

Горбун оторвался от еды и угрожающе уставился туда, где сидел кучерявый. Внезапно он вырвал чашку у своей соседки и швырнул ее в кучерявого вместе с остатками супа.

Задетые и перепачканные люди повскакивали с мест. Возник переполох.

– Уходили бы вы отсюда! – прокаркала Викланду с Марантой старуха-театралка. – Одно беспокойство от вас.

Откуда-то раздался оглушительный свист. Маранта стремительно поднялась и с грохотом поволокла к выходу пустой котел, по дороге ловко собирая использованную посуду. Опомнившийся Несговоров подхватил котел с другого боку. Викланд, с любопытством озираясь, поспешил за ними.

– В этой очереди тоже есть кудряшовцы? – озадаченно спросил он, когда выбрались на воздух.

– Что делается, смотрите! – воскликнул Несговоров.

У крыльца полукругом стояли солдаты в камуфляже, в касках, с огромными щитами и дубинками в руках. Они плотной цепью отрезали башню от непривычно многолюдной и шумной площади. Это уже не походило на деловитую толпу в базарный день: народ был чем-то взбудоражен, чего-то ждал, слышались задиристые возгласы и брань. Но солдаты, судя по всему, не собирались охранять башню от уличных смутьянов – напротив, их щиты воинственно глядели внутрь полукольца, прямо на Несговорова, Маранту и Викланда.

– Началось, – загадочно произнесла Маранта. От волнения на щеках ее выступил румянец, глаза заблестели ярче.

– Мы были здесь с гуманитарной миссией! – заявил Викланд военным, предупредительно показывая иностранный паспорт.

– Приказано никого не выпускать. Возвращайтесь в башню!

Викланд встревожился.

– Похоже, нас хотят… Как это у вас говорится? Замочить? Вместе с кудряшовцами, – невесело пошутил он и снова обратился к солдату: – Где офицер? Мы ваши друзья! Мы тоже работаем на демократию!

– Ничего не знаю. Идите назад!

Маранта резко вскинула голову – как было на сцене, во время представления. Взметнулась с волос снежная крупа. Котел в ее руках вдруг описал большую дугу и – с размаху бухнулся в щит. Солдат от неожиданности отступил, поскользнулся и упал в снег.

– Спасибо этому дому, теперь пойдем к другому! – задорно крикнула Маранта и первая устремилась в образовавшуюся брешь с котлом наперевес.

Несговоров ринулся следом, восхищаясь Марантой и страшась за нее. Эта взлохмаченная красавица, которая теперь скользила со своим котлом под горку, будто ведьма на помеле, всякий раз преподносила сюрпризы и грациозно его обставляла, вынуждая плестись в хвосте.

Викланд не отставал от Несговорова, в его голубых глазах играли чертики.

– Надеюсь, они не будут стрелять нам в спину? – сдержанно шутил он на бегу. Жизнь учила быть осмотрительнее в остротах.

Возле театра Маранта лихо перевернула котел кверху дном, уселась на него и сказала Несговорову с упреком:

– Это вы вчера накликали. Я ведь правда не люблю воевать.

– Такая хорошая бескровная война, нет? – вымолвил довольный Викланд. – «Спасибо этому дому…» Как там дальше?

– Не имеет значения, – сказала Маранта.

Мысли Несговорова витали далеко.

– Это солдаты губернатора? – не к месту спросил он.

– Будем надеяться, что это просто солдаты, которые охраняют покой горожан, – заметил Викланд.

– Вчера бы я ответила вам, что мне все равно, чьи это солдаты, – серьезно сказала Маранта Несговорову. – Но теперь, когда погибли дети…

– Расскажите подробнее, я хочу сверить свои ощущения, – попросил Викланд, принимая приличествующую случаю скорбную позу.

– Вчера здесь, в театре, выступали японские музыканты, давали благотворительный концерт для детей, – начала Маранта. – Кто-нибудь в этом городе слышал сямисэн, сякухати, семнадцатиструнное кото?.. Такие гастроли случаются раз в тысячу лет. Естественно, набился полный зал. Пришли даже сироты из приюта. Слава Богу, Даша не знала об этом концерте и не пришла! – Маранта подняла на Несговорова горестный взгляд. – Когда концерт кончился, советники как раз выгуливали на площади своих собак. У них стало модным держать этих отвратительных питбулей, по примеру Кудряшова. Тому привез из-за границы какой-то неонацист. Выводят на прогулку сворой, без намордников…

– У нас эта порода запрещена, – вставил Викланд. – Они непредсказуемы.

– Последними выходили из театра приютские дети. С ними была воспитательница, она пыталась их организовать, выстроить парами… Но дети есть дети… Да еще после замечательной музыки, мыслями все там, на концерте… Две девочки и мальчик отстали от группы, и на них… Их разорвали в клочки…

Викланд деликатно отвернулся.

– Я уверена, что собак натравили нарочно, это было подстроено, – сказала Маранта, взяв себя в руки. – Кудряшов понял, что власть от него уплывает, и решил напугать, показать всем, кто тут хозяин. В жертву грязной политике принесли безобидных крошек.

– Он что, сам был там? – наивно спросил запутавшийся Несговоров.

– Там была его собака! – жестко сказала Маранта. – Ее узнали, она вожак всей стаи.

«Я доволен, что мне удалось заставить их сбиться в стаю», – по совпадению припомнилось Несговорову. Он бы не поверил очередному кошмарному слуху, если бы не Маранта… В ее глазах стояли слезы.

– Кто-нибудь видел этих детей? – лишь поинтересовался он.

– Каких детей? – с ударением переспросила Маранта дрогнувшим голосом. – Разорванных собаками? Возможно, под снегом кровь. – Она посмотрела себе под ноги. – Это случилось здесь, вы можете проверить. Наверное осталась.

– Простите, – сказал Несговоров тихо, чувствуя себя раздавленным.

Рядом с Марантой он был обречен ежеминутно сознавать свою неловкость и думать только о том, как не оплошать перед ней.

– И что теперь? – вопросил Викланд, глядя на солдат перед башней.

– Наверное, будут искать улики, – предположила Маранта. – В любом случае преступление не должно остаться безнаказанным.

– Вы тоже так думаете? – Викланд повернулся к Несговорову.

Прочерчивать какие-то связи и выводить умозаключения, которых ждал, по-видимому, Викланд, Несговоров был не в силах.

– Я знаю, что делать! – пришла ему на выручку Маранта. – Надо положить здесь, на месте гибели детей, цветы и зажечь три свечи.

– Прекрасная мысль! – откликнулся Викланд. – Пойду попрошу спички.

– А я принесу свечи из гримерной! – сказала Маранта. – Я знаю, где их прячут.

Несговорову не осталось выбора.

– А я, – сказал он после малодушной паузы, за которую тут же себя осудил, – пойду куплю цветов на рынке.

Маранта заглянула ему в глаза испытующе:

– У вас есть деньги? Зимой цветы дорого стоят!

– Не нужно об этом! – остановил ее Несговоров, закипая уже настоящей ненавистью к себе. – Вы придумали замечательно.

– Если бы я знала! – промолвила Маранта с сожалением, но и с благодарностью…

Когда все трое собрались на прежнем месте, начало смеркаться. Народу на площади прибавилось: подошли «кудряшовцы», сочувствующие осажденному совету, заняли позицию со стороны рынка. Между враждующими группировками пролег свободный коридор шириной несколько метров. Заводилы с обеих сторон время от времени вяло перебрасывались через нейтральную полосу оскорблениями и угрозами, но сближаться и выяснять отношения никто не хотел. На будке охраны сторонники губернатора вывесили лозунг: «Убийц – к ответу!» Недвижно стоящие в цепи солдаты к ночи стали смотреться зловеще.

Викланд передал последнюю новость, услышанную им в толпе: городской совет распорядился закрыть пекарни, завтра в магазинах не будет хлеба.

– Это весьма деструктивно, – рассуждал он. – Зачем ваши пекари слушают этих сумасшедших?

Маранта зажгла три свечных огарка, укрепила их на днище перевернутого котла, там же уложила принесенные Несговоровым гвоздики. Викланд опять направился в толпу, чтобы прочесть лозунги. Воспользовавшись моментом, Несговоров достал припрятанную на груди под пальто розу и протянул Маранте.

– Это вам, вам одной, и пусть само место и поминальный этот час свидетельствуют о чистоте и силе моего к вам чувства. Не знаю, представится ли мне когда-нибудь случай принести клятву вернее этой.

Маранта приблизила цветок к огню, сберегая от холода, склонилась над ним. В ее волосах искрились капли оттаявших снежинок. Озаренное свечами лицо было серьезным и сосредоточенным.

– Я приму это, если вы дадите мне обещание, – медленно вымолвила она.

Несговоров решил, что она потребует от него никогда больше не говорить ей о любви, и мысленно сжался.

– Все это стоит денег, – продолжила Маранта, слегка запинаясь. – Вы совсем не обязаны. У вас, наконец, есть Даша, ее надо кормить… Обещайте, что если наступит день, когда у вас не окажется рубля на кусок хлеба – вы возьмете у меня этот рубль…

Комок подступил к горлу Несговорова. Она не только не отсекла надежду, но сама нарисовала общее с ним будущее!

– Что ж, – произнес он. – Такое действительно может случиться. Сегодня мне объявили о закрытии колледжа и пообещали в ближайшие дни выкинуть нас с Дашей на улицу.

– И вы только сейчас об этом говорите! Так вот зачем вы ходили на прием к Кудряшову…

– Да. Он сначала поставил резолюцию, а потом порвал мое заявление.

– Порвал? Он порвал?!.. Вчера вы упоминали о возмездии. Наверное, это именно тот случай, когда отмщение неизбежно… Теперь я знаю, как надо поступить!

Она подняла голову, и в больших черных глазах засверкали отражения огненных язычков.

– Случалось ли такое, чтобы вы этого не знали? – пошутил возникший из темноты Викланд, потирая от холода руки.

– Надо разбудить, наконец, этот сонный город, – продолжала Маранта. – Они должны понять, что никто за них не сделает выбора… Идемте!

– Куда теперь?

– На крышу!

На ходу Маранта изложила свой план. На чердаке театра, заваленном старыми декорациями и всякой рухлядью, Несговоров напишет красками большую картину на подвернувшемся холсте, каком-нибудь выброшенном за ненадобностью занавесе, и они растянут ее на фасаде театра. Этой картиной надо суметь сказать все и ждущим, все еще колеблющимся людям на площади, и солдатам, и тем, кто надеется отсидеться в башне. Пусть она будет сделана наскоро, в условно-плакатной манере, с какими-нибудь шокирующими надписями и разными авангардистскими штучками, – главное, чтобы потрясала тревогой, болью и гневом.

– Я видела в кладовке фосфоресцирующую гуашь! – радостно вспомнила Маранта. – Ночью все это будет сверкать огнем. В башне решат, что против них ополчился сам Люцифер!

Несговоров в эту минуту не смог бы признаться и себе самому, хочется ли ему малевать на старом театральном занавесе какой-то гуашью зажигательный плакат. Скорее всего, у него, как в случае с цветами, просто не оставалось выбора, но это и был, по сути, его внутренний выбор. Маранта была Марантой, она никогда не переставала играть, но именно такую Маранту он безоговорочно принял в свое сердце.

Викланд подчинился Маранте в своем обычном стиле легкого подтрунивания:

– Да-да. Мы их накормили, теперь пора будить!

Маранта повела их уже знакомым Несговорову окольным путем: через двор мимо мусорной свалки к подвальной двери и далее по узкому коридору с трубами вдоль стены… Но до страшной кухни не дошла, повернула на неприметную лесенку (вероятно, именно там в прошлый раз скрылся от Несговорова с Дашей провожатый), и скоро они оказались в пустой гримерной, где Маранта брала свечи. Здесь стояли вдоль стен высокие темные скрипучие шкафы, которые Маранта принялась бесцеремонно потрошить, вываливая на пол стопки журналов, баночки с гримом и пудрой, какие-то пузырьки, открытки, афиши, парики и прочую мелочь, пока не добралась наконец до припасов декоратора. Как она и рассчитывала, нашлись две большие банки со светящейся гуашью – огненно-красного и синего цветов. Тут же лежали плохо помытые кисти, выбирать из них Маранта предоставила Несговорову, а сама тем временем нацепила на голову седой парик с буклями.

Дальше началось восхождение по той самой узкой и крутой черной лестнице, что привела в свое время Несговорова с Дашей в пустую ложу осветителей. Викланд немного отстал, Несговоров же поднимался в темноте бок о бок с Марантой.

– Если это случится, – тихо сказала ему Маранта, перейдя на условный, теперь только им двоим ведомый язык, – Даша могла бы побыть… Вы тоже, конечно, если вам это удобно, без мастерской… Хотя оборудовать небольшую мастерскую не проблема… Какое-то время, пока все устроится… Это маленькая квартира, но теперь она, кажется, стала окончательно моей… Я возвращаюсь поздно, мешать вам не буду.

Она была в эту минуту вся как трепетный сгусток жизни – жизнь взволнованного сердца, жизнь струящейся крови, загадочная жизнь нечаянных горячих прикосновений… Несговоров сомлел от счастья чувствовать ее, такую, рядом, и не сразу сообразил, о чем она говорит.

– Вы упоминали вчера о ваших связях в окружении губернатора… Может, через них попробовать?

– Это нужно будет делать, – быстро согласилась Маранта. – Но сейчас я о первых днях… Если все случится прямо завтра… Что бы там ни было, Даша не должна страдать.

Только тут до него дошло.

– Теперь условие за мной, – прошептал Несговоров ссохшимися губами. – Я… Простите, у меня что-то с голосом. Когда говорю с вами, самому тошно себя слушать.

– Каждый ненавидит свой голос как нежеланного свидетеля, – загадочно обмолвилась Маранта.

– Мое условие: если такое действительно возможно… То есть, чтобы Даша и я поселились у вас… То все должно быть по-настоящему. У меня с вами это может быть только по-настощему, насовсем.

Он щекой, ухом, всей кожей ощутил жар ее близкой щеки.

– Я предчувствовала, что вы так скажете, – созналась Маранта. – И почти знаю ответ.

– Но… каким же он все-таки будет… ответ?

– Не торопите. Он именно будет.

– Ваш ответ Кудряшову? – громко поинтересовался Викланд, нагоняя их на площадке. – Надеюсь, после такой тренировки он будет достаточно сокрушительным!

Маранта обошла винтовую лестницу, ведущую к осветителям под купол, и нырнула в низкий проем. За ним наощупь отыскались ступеньки, по которым они в кромешной тьме, стряхивая липнущую к лицу и рукам паутину, взошли на чердак.

При бледном свете зажженной Марантой свечи пробрались через завалы к серевшему во тьме круглому окну. Отсюда открывался вид на площадь. Внизу в разных концах горели большие костры, возле них кучковались темные фигурки. Молодежь перебрасывалась через «линию фронта» снежками. Солдатская цепь распалась и сгрудилась возле своих костерков. Наверх доносились хохот, мат, свист, даже девичий визг, где-то затянули песню:

Чтобы не было грустно,

Порубаем в капусту

Всех врагов с кудряшов-ца-ми!..

– Отсюда можно подсчитать голоса и объявить итоги, – сказал довольный Викланд.

– Вам это напоминает голосование? – с сомнением спросил Несговоров.

Они остались у окошка вдвоем. Маранта бродила по чердаку, отыскивая пригодный для работы холст. Гремели и хрупали под ее ногами фанерные декорации.

– Мне милее народ молчащий, – продолжил Несговоров. – Не забитый, конечно, а как у нашего классика Пушкина, знаете? Который так безмолвствует, что это гудит в ушах набатом. В молчании больше правды и чистоты.

– Благодарите Бога, что я не американец! – сказал Викланд, демонстративно зажимая уши при последних словах Несговорова. – В Штатах бы вас за такие речи очень и очень не похвалили! Чистота у вас уже была, нет? На нее тратится слишком много… Как лучше сказать? Ради нее приходится часто умываться кровью.

– Никогда не говорите посланцам из-за бугра о чистоте и справедливости! – крикнула Несговорову с веселой дерзостью Маранта, волоча за собой длинный пыльный рулон, вся в мусоре и тенетах. – Забугорье относится к этим понятиям с большим подозрением.

– Для демократического слуха они звучат подозрительно, – уточнил педантичный Викланд. – История двадцатого века не оставила иллюзий на этот счет.

– Между чистотой и тиранией нет ничего общего, – упорствовал Несговоров. – Для чистых все чисто. Возможно, мнимая чистота тиранов – один из мифов толпы, жаждущей искупить свою нечистоту.

– Или не мнимая, – пробормотала Маранта, уже бросив свой рулон и тоже прильнув к окну. – Жажда ведь не одни фантомы создает, она и пресуществляет…

– Не буду спорить с русскими мудрецами! – Викланд миролюбиво поднял руки.

– Значит, вы не видите смысла во всем этом участвовать? – тихо спросила Маранта Несговорова, не отрывая взгляда от ночной площади.

– Да нет…

– «Да нет» – это «да» или «нет»? – со смехом воскликнул Викланд.

– А что я вам говорила про ужас русской речи! – оживилась Маранта. – И не думайте переводить. Это как рассеянным боковым зрением иногда видишь больше, чем выпялив зенки…

– Зенки? – Викланд попал в новое затруднение.

Несговоров невольно улыбнулся. Ему нравилось, как Маранта хулиганила.

– Моя Даша в таких случаях говорит «разуй глаза», – сказал он.

– Вот-вот! – восхитилась Маранта. – Разуйте глаза, господин иностранец! Перед вами натуральный русский бунт.

– Снова бунт? – в тон ей резво отпарировал Викланд. – И не только на площади, как я понимаю, но и здесь? Ваш художник отказывается писать «Кудряшова – на нары»?

– И даже рисовать его собаку, – серьезно продолжил Несговоров. – Если все это фарс…

– Фарс? Погибшие дети – тоже фарс? – накинулась на него Маранта.

– Не знаю. Дайте сказать. То, о чем вы говорили внизу – это важно. Чтобы люди сбросили морок и проснулись, научились сами принимать ответственные решения. Этой цели я готов служить. Но я умею работать лишь с полной отдачей… Истово. Только так, по-моему, можно противостоять повальному глумлению, когда каждый забавляется жизнью, своей и окружающих, как ему вздумается, а в результате все превращается именно в дрянной жестокий фарс…

В запальчивости он повторил слово из напутствия, полученного в башне, и сам поразился перекличке.

– Кажется, я начинаю понимать, – сказал Викланд. – Истово – значит усердно? Просто вы восточник. На Западе художник рисует картину и получает за это деньги. Или какие-то преференции на будущее, как сейчас, когда вам никто, конечно, сразу не заплатит. Свободу, например, к которой можно относиться вполне утилитарно… Это его работа. Но вам, чтобы заниматься искусством безмятежно, требуется решить, как ни мало, две проблемы: во-первых, есть ли на небесах Бог, и, во-вторых, назначил ли он именно вас своим орудием. Это максимализм, но красиво, правда? – Викланд повернулся к Маранте.

– Правда, – согласилась Маранта. – Только не «назначил», а «избрал».

– Да-да, избрал, извините. Ваш Бог не чиновник, это я понимаю. Он заменяет вам демократию. Как это? Пре-су-щест-вляет ее в себе… Но противоречие, кажется, разрешимо? – дипломатично предположил Викланд. – Надо лишь назначить… извините, избрать подходящий сюжет. По-моему, подошла бы «Юдифь». – Тут он озорным взглядом окинул с ног до головы Маранту, стоявшую со свечой, как с мечом. – Красавица проникает во вражеский стан, соблазняет господина Кудряшова и… отрубает ему голову. Эта ножка на голове противника, а? – Он приглашал Несговорова полюбоваться нарисованной картиной.

– Вам не идет повторять базарные сплетни, – рассердилась отчего-то Маранта.

– Нет-нет, вы меня неверно поняли…

– Брейгель Младший! – мечтательно предположил Несговоров, выглядывая в окно. – «Ярмарка с театральным представлением» или что-то в этом роде.

– О! Такую картину придется слишком тщательно рассматривать…

– «Ночная стража»! – сказала Маранта, стряхнув оцепенение обиды и включаясь в игру.

– «Взятие Бастилии», конечно, но это банально, да?

– Муций Сцевола!

– Святой Себастьян со стрелами!

– Нет! – Несговорова осенило. – Просто безымянная голова! Голова, пронзенная стрелами. И еще солдатка, выносящая с поля боя человечью ногу – все, что осталось от любимого. И еще «Победа»: неопрятная изможденная баба с крылышками, по колено в крови, и ей рукоплещут скелеты…

– Ну да! «Иван Грозный убивает своего сына Ивана», – с иронией сказал Викланд, потеряв, видимо, надежду на дельный результат.

Маранта тревожно и странно смотрела из темноты на Несговорова.

– Я знаю, про что вы, – тихо сказала она. – Но тогда уж «Человек огня». Фреска из приюта в Гвадалахаре.

– Да, – сказал Несговоров. – Да, именно эту его вещь я держал в голове и как-то упустил.

«Человека огня» он не назвал потому, наверное, что видел только репродукции, и хотя уже ими был потрясен, но даже самому себе стыдился в этом признаться, а о местонахождении подлинника как-то не задумывался… Сообщение Маранты застало его врасплох. Неужели судьба распорядилась столь гениально? Такая картина должна украшать именно приют, служить тем, кому трудно. Засыпая вечерами и просыпаясь утрами под «Человеком огня», они не посетуют на тяготы текущих дней, не растратят время жизни на пустые роптания, но будут готовиться к светоносному подвигу. И молиться станут лишь о том, чтобы Бог даровал им в решающий час силу, смысл и красоту.

Еще Несговорову показалось, что Гвадалахара как-то связана с Марантой, где-то уже всплывало рядом с ней это далекое звучное имя, но как и где, вспомнить не мог, а спросить – постеснялся…

Втроем расчистили участок пола перед окном, задыхаясь от поднявшейся пыли. Расстелили найденное Марантой полотнище, сшитое из нескольких полос крепкого серого рядна. О таком холсте нельзя было и мечтать! Ловко орудуя невесть откуда взявшимися молотком и гвоздями, Маранта натянула и закрепила его по периметру на длинных рейках. А затем подала Несговорову кисть.

– Всегда найдутся доброхоты, готовые протянуть ружье! – напомнил он ей с улыбкой ее слова.

Недоставало света; но уже после первых мазков Несговоров убедился, что вполне может ориентироваться в полумраке по фосфоресцирующему следу краски. Маранту, однако, это не устроило, и она решила спуститься в гримерную за новыми свечами, а заодно раздобыть где-нибудь еды.

Викланд молча рассматривал площадь. Несговоров погрузился в работу.

Человек огня, распятый на кресте, весь воспарял взвихренным потоком к небу. Тело формировалось пламенем и было от него неотличимо. Густые, более спокойные нижние языки наполняли силой мышцы ног и живота, а выше стремительная тяга, казалось, с оглушающим ревом возносила вместе с искрами почти бесплотные контуры головы и плеч… Так это представлялось теперь Несговорову.

Рисунок, как и горение, начинался снизу. Низ – холодный. Единственное, что еще оставалось в человеке не затронутым пламенем, были голые ступни да икры.

На все человеческое и огненное имелось всего две краски: алая и синяя. Небогато.

Могло быть и хуже, подумал Несговоров, когда ему удались ступни. Человек как раз и состоит из двух: холодной мертвой плоти, своей тени, и бегущей по жилам горячей крови. С пламенем потруднее: как ни парадоксально, в природе нет огненного огня. Но ведь артерии, по которым струится кровь, тоже не кажутся нам алыми, они – голубые. Так и огонь, достигший максимальной силы и чистоты сгорания…

– Грузовик, – скучным голосом известил от окна Викланд.

Несговоров и сам услышал: от мощного рева прибывшего на площадь грузовика задребезжали стекла.

– В кузове аппаратура, – комментировал Викланд. – Кажется, кто-то собирается говорить.

– Раз-два-три… – упруго ворвалось на чердак из мощных репродукторов, подавляя все другие звуки. – Проверка. Проверка. Раз-два…

Наступившее вслед за тем короткое молчание разрезал пронзительный голос:

– Сограждане! Друзья мои!..

Несговоров обмер. Хрипящие динамики и вибрирующее эхо искажали звук, но интонация была слишком знакомой.

– …Патриоты города! Я говорю с вами от имени и по поручению всенародно избранного губернатора, которому все мы, друзья, когда-то доверили защищать нашу свободу. Что же изменилось, родные мои? Почему вы так нерешительны перед теми, кто задумал ее задушить? Вы знаете, что случилось вчера на этой площади. От рук… гм… гм… От клыков собак, натравленных советниками-убийцами, погибли невинные дети. Наполовину опустел городской приют, которому все мы дарили тепло своих сердец. Только что пришло еще одно страшное известие: обезумевшие от страха перед неизбежной расплатой преступники захватили в качестве заложников тысячу сто сорок горожан, ждавших в башне решения своих проблем. Лишь одному удалось сбежать, его личность сейчас устанавливается органами правопорядка. Остальных ждет участь погибших сирот…

– Что он там несет! – простонал Несговоров, скрипнув зубами.

– Что ваша личность устанавливается, – с деланной серьезностью доложил Викланд. – Вы знаете оратора? Кажется, он настроен демократически?

– Опасны не Кудряшов, не советники: им уже приготовлены места в камерах, – продолжали надрываться динамики. – Обещаю вам, что там у них не останется никаких привилегий. Опасны и заразительны идеи, которые пропагандируют их многочисленные агенты среди выживших из ума стариков и старух, бродяг, алкоголиков и наркоманов. Этот сброд, одержимый чумным бредом равенства, тянет нас в позавчерашний день. Всех, всех под одну гребенку – вот их мечта! Оглянитесь, друзья, вокруг, проверьте, нет ли рядом с вами тайных врагов свободы. Будьте бдительны! Давайте скажем все дружно: сво-бо-да! сво-бо-да! сво-бо-да!

«Сво-бо-да!» – принялась завывать площадь…

Сомнений не осталось: это был Асмолевский. Утешало лишь то, что он живой и невредимый, у всех на виду, а значит, и слухам про покушение конец.

– Обозленный бродяга и нищий – вот он, друзья, наш враг! Давайте скажем: смерть кудряшовцам! Смерть! Смерть!..

«Ур-р-ра!!!» – вопили на площади. Крики усилились, среди них были и отчаянные. Несговоров оставил кисть и подошел к окну. Одна часть толпы, подбодренная воинственными кличами Асмолевского, навалилась на другую. Теперь дело уже не ограничивалось снежками: в ход пошли бутылки, камни, заранее припрятанные железные прутья. Упавших затаптывали и били ногами. Кто-то рослый, с голо блиставшей при свете костров заостренной макушкой, размахивал направо и налево горящей головней. Несговорову показалось, что это Щупатый…

Грузовик взревел, развернулся и укатил, провожаемый затихающим звоном чердачных стекол.

Башня молчала, глухо чернея окнами. Солдаты из оцепления безучастно глазели на драку, которая то затихала, то вспыхивала с новой силой.

Маранта вернулась незаметно, подсела к огню и вынула из-под накидки несколько свечей и сверток. В промокшей газете лежали четыре полураздавленных вареных яйца, обломок зацветшего батона, сухая сырная корка и банка с остатками чего-то вязкого на дне.

– На ужин хватит! – сказала с вызовом, первой храбро счищая грязную скорлупу с яйца.

– А! – произнес Викланд, потирая руки.

– Грибной соус? – любезно предложила Маранта, протягивая ему банку. – По запаху судя, грибной.