Сны Аделаиды Жданко Евграф

ISBN 978-5-4490-2289-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поэмы

Запахи
(физиологический триптих)

Запахи, запахи, тени вчерашние,
Запахи-слепки с минувшего дня;
Сладкие, гадкие, милые, страшные,
Призрачным прошлым дурманят меня.

Картина первая

Апрельский вечер над селом смежает вежды,
Закат багровый проводив за горизонт,
И чудный купол в блёстках искорок надежды
Над миром дольним раскрывается, как зонт.
Прохладой веет от земли, ещё хранящей
В ложбинках с талою водой последний снег,
Но полон воздух уж той свежести пьянящей,
Что предвещает первый тоненький побег.
Белёсый дым, как скатерть, стелется повсюду,
Напоминая Млечной россыпи туман,
Воображения похожий на причуду, —
Туманной памяти белёсый океан.
Костры дымят во всех соседних огородах,
Сжирает пламя с аппетитом старый хлам:
Всё, что копилось в сараюшках год от года,
Свой век «вещественный», чадя, кончает там.
И я, мальчонка в старой латаной куртчонке
(такой, каким не быть мне больше наяву),
Шарашусь по двору, похожий на зайчонка,
И жгу сухую прошлогоднюю траву.
Мне десять лет, я чист, как белая страница
Тетрадки школьной, хоть к рукам пристала грязь,
И в саже рожица, и вечно нос сочится,
И на болячке над губой желтеет мазь.
Какое счастье для меня того, былого, —
Возиться с пакли клоком, смоченным смолой,
Огонь направить с одного конца, с другого,
Раздуть пожар иль притоптать его ногой.
Мальчишка милый может целыми часами
Смотреть с серьёзным выражением лица
Его безоблачно-невинными глазами
На то, что гибнет, возрождаясь без конца.
Стеблей пожухлых, бледных тесные сплетенья
Сгорают с треском, как заветная мечта;
В огне, не знающем ни слёз, ни сожаленья,
В прах превращаясь, исчезает красота.
И вслед за нею по крупице исчезают
Очарование ребячьей простоты
И чистота, а на их месте проступают
Совсем иные – грубошёрстные черты.
• • • • • • • • • •
Исчезло всё, лишь запах дыма как-то чудом
Остался в памяти, и больше ничего…
Белёсый дым, который стелется повсюду,
Родной до боли запах детства моего.

Картина вторая

Горбатый скрепер с тупорылою кабиной,
Взревев надсадно, завернул за поворот;
Так Змей-Горыныч в песне сказочной, былинной
Трёхглавой тучей отправляется в полёт.
И долго в воздухе стоял особый запах —
Мотора дизельного едкой гари дух;
Сквозь чёрный дым летел и оседал на знаках
Дорожных белый-белый тополиный пух.
Мне этот запах вновь напомнил о чужбине,
О мутном времени казённого житья,
О двух годах, прошедших в пошлости, рутине,
Зубовном скрежете страдающего «я».
• • • • • • • • • •
Субботний день, пехотный полк в версте от Чешки¹,
Весенним залитый моравским солнцем парк²,
Тщедушной травкой прорастающие плешки,
Металл, лоснящийся от масла, точно карп.
Мотострелковый полк готовится к проверке³:
Все что-то красят, пилят, бьют, метут, трясут,
Шлифуют, штопают, стригут, снимают мерки,
Куда-то что-то, увязав в тюки, несут.
В углу, у бокса, что прогнившею громадой
С дырявой крышей прислонился к ПМП⁴,
Солдат-механик с непечатною руладой
Заводит час безрезультатно БМП⁵.
Стартёр визжит, жужжит, а толку никакого:
Аккумулятор сел? Забился БЦН⁶?
А может, кабель заменить на целый, новый?
…Молчит движок, хоть кровь ручьём пускай из вен!
Снимает грязный шлемофон механик с матом,
Из люка ловко выбирается на свет,
Идёт к соседней БМП: «Алё, ребята,
Шнура для «внешнего»⁷ у вас, случайно, нет?».
Нашёлся шнур, машины им соединили
В одну простую электрическую цепь…
Минута-две, и дружно, враз замолотили
В цилиндрах поршни, как в руках умелых цеп.
Слезоточивой и удушливой завесой
Окутал всё вокруг машины чёрный смог,
Настолько тяжкий, что от собственного веса
Подняться выше, в небо, он уже не мог.

Картина третья

Слова любви уйдут, подобно каплям влаги,
Сквозь лет зернистый очищающий песок,
Оставив тихо на листе простой бумаги
Десяток грустных, обрамлённых рифмой строк.
Слова любви – минутный всплеск слепого чувства,
Как и минутная иллюзия весны,
Минутный слепок с грёз минутного искусства,
Минутный голос среди вечной тишины.
Как только сказаны, они свой смысл теряют
(слова несказанные лишь хранят его);
Но как же всё-таки от них сугробы тают
В душе холодной и не ждущей ничего…
• • • • • • • • • •
Она была совсем обычная девчонка:
Лицо приятное, но без особых черт,
Дырявый свитер, старомодная юбчонка —
Всё заурядно, как надорванный конверт.
В толпе студийной краснощёкой молодёжи⁸
Она росла, как бледный, слабенький цветок,
Не выделяясь ни здоровым цветом кожи,
Ни стройной порослью прямых и тонких ног.
Увы, единственным, что резко отличало
Её от стайки артистической подруг,
Был запах лошади, который источала
Одежда в сгибах плечевых девичьих рук.
Перегоревший, застарелый запах пота,
Намёк на деятельность скрытую желёз,
Настолько сильный, что ломилась в глотку рвота,
Бил то и дело в мой брезгливый, нежный нос.
Кто знает, может, я бы так и не заметил
Её простого и неброского лица,
Когда бы случай ненадолго не приветил
И не согрел бы наши бедные сердца…
• • • • • • • • • •
В тот вечер в студии мы красили поделки:
Вовсю готовились к премьере. Шум и смех
Сопровождали наши полупосиделки.
Все предвкушали неминуемый успех.
Я, как и все, в тот вечер искренне смеялся,
Загнав привычный сплин на дно души своей;
Ко всем девчатам, как репейный цвет, цеплялся
И, наконец, устав, уселся рядом с ней.
• • • • • • • • • •
Лицо, похожее на тусклый день осенний,
На мозглый воздух, весь пронизанный дождём;
Во взгляде капли нет тепла – ожесточенье,
Неслышный стон, глухая боль застыли в нём.
В стекляшках глаз её холодных отразились
Моё безверие, мой измождённый дух…
Вопрос, ответ, ещё вопрос – разговорились,
И что молчало как-то высказалось вслух.
Немая скорбь, в груди носимая глубоко,
Вдруг поднялась со дна безудержной волной.
И стало нам не так на свете одиноко
У края бездны нашей жизни сволочной.
• • • • • • • • • •
Я знал: ничем, увы, не кончится в двух душах
Минутной нежности болезненный прилив,
Ибо реальность и безверие задушат
Своей железною рукой любой порыв.
Но я хотел любить, натура умоляла:
Тепла, хоть капельку отрадного тепла!
Всё существо от одиночества устало,
И сердце стало холодней куска стекла.
Вот так же самка, как её приходят сроки,
Слезами давится: хоть сдохнуть, но рожать!
А невозможность всё высасывает соки,
И всё приходится всю жизнь чего-то ждать…
• • • • • • • • • •
Я ей писал в стихах о том, что дух мятежный
Наружу просится из плотского гнезда,
О том, как свет свой шлёт мне иллюзорно-нежный
Порой вечерней одинокая звезда.
Я ей писал, что мы две капли, обречённых
На неслияние безжалостной судьбой, —
Два существа, несчастных, бедных и никчёмных,
С отяжелевшей от досады головой.
Она читала их без тени восхищенья,
Скупые строки тех безрадостных стихов,
И обнажала на какое-то мгновенье
В награду жёлтый ряд прокуренных зубов.
И только раз её глаза огнём блеснули,
Всю чистоту продемонстрировав свою, —
Когда мои ей губы на ухо шепнули:
«Наташенька, я… я тебя люблю».
О Боже, как же детски, трогательно-мило
Она уткнулась носом-кнопкой мне в плечо
И недоверчиво, чуть слышно попросила:
«Ещё, пожалуйста, скажи, ещё, ещё…».
• • • • • • • • • •
Остыв, уходит сквозь песок по капле влага,
Звучат слова, в звучанье том теряя смысл.
Но сохранит в безмолвье строк скупых бумага
Минутным чувством нежно тронутую мысль.
Мираж поблёк, исчез, пропал за поворотом;
Он не вернётся, как ни плачь, как ни зови.
И только в памяти живёт тот запах пота
Как символ слёз несостоявшейся любви.
***
Запахи, запахи, болью живущие
Где-то на дне в подсознанье моём,
Грустью о чём-то мне душу гнетущие,
Грустью-тоской неизвестно о чём.
Запахи, запахи ветреным вечером,
В утреннем свете грядущего дня
Мучат меня невозможною встречею,
Призрачным прошлым дурманят меня.
4 – 15 апреля, 1988
г. Омск

Примечания

¹Русифицированный обиходный вариант названия г. Ческа-Тршебова в Восточно-Чешской области ЧССР, находящийся в употреблении у русскоязычного контингента советского военного поселения. – Е. Ж.

² Имеется в виду парк бронетанковой и автомобильной техники войсковой части. – Е. Ж.

³В Вооружённых Силах СССР дважды в год (весной и осенью) проходят инспекторские проверки боевой готовности. – Е. Ж.

⁴ПМП – полковой медицинский пункт. – Е. Ж.

⁵ БМП – боевая машина пехоты. – Е. Ж.

⁶ БЦН – большой центробежный насос двигателя БМП. – Е. Ж.

⁷ «Внешний» запуск двигателя БМП осуществляется с помощью аккумуляторных батарей другой машины, подсоединяемых специальным кабелем к «незаводящейся» БМП. – Е. Ж.

⁸ Речь идёт о питомцах театральной студии при Дворце культуры одного из омских заводов. – Е. Ж.

Хмельная балка

Пролог

«Давай, давай, мотоциклетка!
Трещи, покуда я на взводе,
Покуда ладная соседка
Сидит и ждёт… И в этом роде.
Пускай сорвётся мне навстречу,
Повиснет жёрновом на шее;
А я засосом ей отвечу…
Давай, вези меня скорее!».
Так зоотехник наш совхозный
Спешил с работы на свиданье,
Забыв про всё: про дух навозный,
И про телят, и про собранье,
Куда с отчётом о прививке
Был строго вызван накануне.
Все мысли были о наливке
И разбитной молодке Дуне.
Чух-чух – и встал «конёк» ижевский
В версте от фермы, у оврага.
«Ха-ха, – подумал Василевский
(наш зоотехник), – скиснет брага,
Да и Дуняша…»… Недовольно
Достал ремонтную котомку,
Полез под картер и невольно
Переключился на поломку.
«Что ж, не просили мы о худе,
Да, видно, худо к нам бежало…
Тэк, здесь нормально… Знали б люди,
Когда беда… О! Вишь, зажало…
И тут нам надобны кусачки;
А вот кусачек-то и нету…
Ну, чёрт! Придётся на карачки
Да подтащить поближе к свету».
Уж вечер поздний опустился,
За дальним лесом солнце село;
Наш Василевский притомился,
Однако ж сделал своё дело;
Стерев подтёки на ботинке
Обрывком старого обшлага,
Он по извилистой тропинке
Пошёл к ручью на дне оврага.
Мысль в голове почти уснула,
И ноги стали точно вата.
«Эх, если б тягу не рвануло,
Как раз успел бы до заката;
Теперь нарвусь на нервотрёпку», —
Подумал наш герой уныло,
Не замечая, что и тропку
И спуск нахоженный размыло.
И тут случилось то, что все мы
Рукой судьбы зовём привычно
(увы! печальной этой темы
не избежать нам, как обычно):
Пётр Василевский оступился
И, по известному закону,
Всей своей массой покатился
Вниз по обрывистому склону…

Глава первая

Вихрь нашей жизни – как позёмка,
Что зимним вечером играет:
Шуршит порывами негромко
И в гребни памяти сметает
Людских судеб, пропахших бытом,
Часов и дней крутую соль.
И глохнут в коконе укрытом
И чей-то вздох, и чья-то боль.
Иное время наступило,
Иные песни зазвучали;
Не всякий вспомнит, как всё было,
Что было после, что вначале…
Кто постарел, а кто и помер,
Другие дети во дворе,
И дом другой, и новый номер.
Лишь лес всё тот же на горе.
Всё так же сплетницы-осины,
Листву по осени роняют;
Всё так же тёмные низины
Ручей петляющий скрывают;
Всё так же эхо отдаётся,
Когда аукнешь наугад,
А вниз по склону тропка вьётся —
Совсем как сорок лет назад.
Что у кого происходило
В те сорок лет, судить не смею;
Кому-то крепко подфартило,
Кому-то – нет, свернули шею;
А кто-то упряжь как собака
Волок упорно день за днём…
Что ж Василевский наш, однако? —
Пора нам вспомнить и о нём.
На дне заросшей котловины,
Меж ив заплаканных стволами,
Седых от клочьев паутины,
В траве, объеденной козлами,
Лежит Петруша, еле дышит,
Как плеть безжизненна рука;
Он ничего ещё не слышит:
Он без сознания пока.
Уж ночь прошла, роса сверкнула
В лучах, пробившихся сквозь кроны,
И небо точно развернуло
Лазурный стяг, и будто стоны
Из-под замшелого завала
Слышны, и что-то говорит
Нам, что опасность миновала…
Наш Пётр очнулся и сидит.
Минута, две, ещё минута…
Виски пульсируют от боли…
Мысль ускользает почему-то,
Во рту горчит и привкус соли…
Всё тело ломит, как на дыбе,
Озноб – нет слов, чтоб передать…
Прильнув щекой к торчащей глыбе,
Пётр попытался всё же встать.
Не тут-то было, ноги-руки
Не очень слушались беднягу;
Превозмогая стойко муки,
Кой-как, хватаясь за корягу,
Он принял положенье «стоя»
И так – ещё минуты две,
Пока мозги от разнобоя
Освобождались в голове.
«Где я и сколько провалялся
В лесу без памяти? И что же?
До Дуни так и не добрался…
Да и работа… Нет, негоже
Так запускать дела в отключке,
Пора скотину прививать.
Не уложусь – начнутся взбучки,
Пойдут стыдить, критиковать…».
Вот так прикинув перспективу,
Пётр Василевский по тропинке
Заохал кверху, к коллективу,
К любимой в общем-то скотинке,
К привычным дням по разнарядке,
Когда решают всё за нас…
Но что-то с сердцем: точно схватки,
Как будто всё в последний раз.
• • • • • • • • • •
В изрядной мере потрясённый
Пред ним открывшейся картиной,
Стоит герой наш и суконный
Картуз снимает с глупой миной
И чешет маковку, желая
Понять, что – правда, что – мираж.
Но в чём же дело, и какая
Картина эта, в чём пассаж?
Где налитыми колосками
Ржаное поле колыхалось —
Пустырь, заросший сорняками,
Хлебов в помине не осталось;
Прогнивших дисков от сцепленья
Скучают груды тут и там;
Цепей разрозненные звенья,
Истлевший тент и прочий хлам…
«Вот так петрушка, снится, что ли?» —
Подумал Петя и трусцою —
Туда-сюда, и в лес, и в поле;
И под кустом, и под сосною
Он мотоцикл свой суетливо
Давай искать, ругаясь вслух.
Но тщетно всё: кругом крапива,
Бурьян высокий да лопух.
«До фермы надо бы хоть пёхом,
Но побыстрее мне добраться,
А там-то все вопросы чохом
Уж как-нибудь, да разрешатся», —
Смекнул Петруша, огляделся
И зашагал во весь опор
Туда, где вроде бы виднелся
Знакомый с детства скотный двор.
• • • • • • • • • •
Каким гнетущим запустеньем
Петрушу встретили постройки,
Что наполнялись оживленьем
Ещё вчера во время дойки:
Лишь развороченные стойла,
Остатки сгнивших половиц
Да два корыта из-под пойла;
На всём помёт мышей и птиц.
В углах – обрывки паутины,
Опоры с признаками тлена;
Кой-где завалы из мякины
И унавоженного сена.
И запах плесени подвальной
Повис в пространстве нежилом —
Как символ смены вех тотальной
И веры, пущенной на слом.
«Ну что ж, пройдёмся до усадьбы,
Посмотрим, там что приключилось.
Эх, что-то тошно, пожевать бы.
А Дуня, видно, не ложилась…».
И, поднимая клубы пыли,
Пётр двинул в сторону холмов,
Чьи склоны густо облепили
С полсотни стареньких домов.
Пустынны улицы посёлка,
Людьми кишевшие, бывало;
Из рощи вырулила тёлка,
Прошла степенно и пропала.
И снова тихо, как в пещере,
И жизнь надолго замерла…
«Коровы есть по крайней мере, —
Петро подумал. – Во дела!».
Покрыв до центра по проулку
С полкилометра расстоянья,
Пётр завершил свою прогулку
У двери каменного зданья,
Что было, помнится, конторой
Совхоза «Ленинский закал»,
Дорожку тайную к которой
С известных пор Петруша знал.
(Его Авдотья счетоводом
Уж с год работала в конторе,
Сводила днём приход с расходом,
По вечерам же пела в хоре;
Не отличалась нравом строгим
И потаскушкою слыла.
Слыла, но всё ж, на зависть многим,
Зазнобой Петиной была.)
…И снова сердцу неуютно,
В груди тревога всколыхнулась;
И наконец догадка смутно
В мозгу усталом шевельнулась:
«А в той ли жизни я очнулся,
И сам я тот ли, что в овраг
Вчера с тропинки навернулся
И ночь провёл среди коряг?..».
Всё говорит о перемене:
И дверь какая-то другая;
Иначе выглядят ступени,
На что-то как бы намекая;
Иная окон расстановка,
И флаг какой-то не такой,
И Ленин как-то так неловко
Стоит с протянутой рукой.
Да и табличка, что при входе,
Способна вызвать удивленье,
Вопрос иль что-то в этом роде,
А может, даже и сомненье:
«АО» и дальше – словно кочки:
«Захламскконсервмясомолпрод».
Прочёл герой наш эти строчки
И встал как пень, разинув рот.
Вот так стоял бы он в печали
И с чувством слабости в коленях,
Когда б шаги не прозвучали
На обвалившихся ступенях:
Мужик седой уж было взялся
За ручку двери, чтоб войти,
Но замер, точно растерялся,
Увидев пропасть на пути.
Седой мужик тот как-то странно
Взглянул на нашего беднягу
(так смотрят все, когда нежданно,
к примеру, влезут в передрягу),
За грудь схватился, будто лихо
Там стало сердцу, и, в косяк
Плечом упёршись, молвил тихо:
«Петь… Вась… Петруха… как же так…».

Глава вторая

На фоне тех людских остатков,
Что сохранились здесь доныне,
Иван Ефимович Придатков
Был, как цветок среди полыни
(в том смысле, что в среде подобных
был бесподобный экземпляр,
беззлобный голос в сонме злобных
или еврей в толпе татар).
Столь «беспросветных» доброхотов
К нам в мир нечасто посылают.
Но в пору смут, переворотов
И войн (кто пережил, те знают)
Всем распрощавшимся с надеждой
В пути встречается такой:
Снабдит и хлебом и одеждой,
А может, даст совет какой.
Приехав фельдшером кудрявым
С дипломом новеньким в кармане
(в тот самый год, когда лукавым
вторым был свергнут первый в клане),
Прижился Ваня понемногу
В совхозе «Ленинский закал»,
Осел, женился, слава Богу,
Детишек справных нарожал.
Так и прошло неспешно время,
И нет уж прежнего задора,
И уж блестит на солнце темя,
И внуку в армию уж скоро,
И «Знак Почёта» есть в шкатулке,
И ставят школьникам в пример,
И домик свой стоит в проулке,
И сам Иван – пенсионер.
Всё так, но в дни, что послужили
Началом нашему рассказу,
Иван с Петром знакомы были,
Сошлись друг с другом как-то сразу:
Парням – за двадцать, неженаты,
И внешне оба – молодцы,
За год до этого – солдаты,
Теперь же – сельские спецы.
Работу делали прилично
И трезво, что немаловажно,
По вечерам же, как обычно,
Шли в клуб на танцы, эпатажно
Там не вели себя и к местным
Девчатам лазали тайком…
И каждый слыл и интересным,
И перспективным женихом.
Всё хорошо б, и жить бы стало
С годами, может, потеплее,
Судьба бы, может, подобрала
Расклад получше, посветлее,
Когда б близ хутора Кульчевский
Не приключилась раз беда:
Пропал Петруха Василевский,
Пропал без всякого следа!
• • • • • • • • • •
Не претендуя горделиво
На некий дар необъяснимый
(в наш век сенсаций, эксклюзива
всяк дар имеет, хоть бы мнимый),
Я всё же не без представленья
О многомерности миров…
Однако есть иные мненья
В иных мозгах иных голов.
Как передать мне, что бывает
В душе простого человека
(того, что в общем-то не знает
мудрёных слов, как «ипотека»,
живёт рутинным настоящим,
чей век похож на каждый день)
При встрече с фактом, уводящим
Привычный смысл со света в тень?..
• • • • • • • • • •
Они стояли и молчали,
Без слёз в глазах и сил для вздоха;
Пётр – в удручающей печали,
Ивану ж вовсе стало плохо;
Другой бы дёру дал от страха,
А Ване с сердцем-то его…
Промокла вмиг на нём рубаха,
И ноги что-то не того.
«Так ты живой, Петруха, что ли?..
А мы ведь было… сам подумай…
Везде… с багром… на суходоле…
Авдотья чуть… с тех пор угрюмой…
Да ты совсем не стар… похоже…
И никаких, считай, следов…».
«А ты Иван? Придатков? Кто же,
В конце концов, кто я таков!».
• • • • • • • • • •
Как только шок от потрясенья
Чуть поослаб, Иван, как баба,
Захлюпал носом, и сомненья
Его оставили, и жаба,
За грудь схватившая так с маху,
Дала ему вздохнуть слегка…
И грусть пришла на смену страху,
Растрогав сердце старика.
Как будто молодость вернулась,
Минуя прожитые годы,
Душа как будто окунулась
В давно унёсшиеся воды.
И что с того, что необычный
День нынче выдался такой?..
Вот – Петька, кореш закадычный,
Знакомый, нашенский, живой!
«Ну здравствуй, Петя! Ты откуда?
Глазам не верится, ей-богу!
Шёл в цех, и вот – такое чудо…
Я тут живу через дорогу;
Давай ко мне, мы это дело —
Как между близкими людьми!..
Ведь лет-то сколько пролетело!
Друзьями ж были, чёрт возьми!».
В ответ – ни звука, ни полслова,
Застыв подобно истукану,
Герой наш смотрит бестолково
В рот говорящему Ивану.
Нутро незримая подпруга
Свела – что впору помереть…
И на глазах былого друга
Пётр стал стремительно стареть.
Лицо одрябло, точно шарик
В конце рождественской недели;
Глаза потухли, как фонарик,
Чьи батарейки разом сели;
Пошли траншеями морщины
По лбу, у глаз и по щекам,
И две глубокие плешины
Легли на темя по бокам.
Готов ровесник для Ивана;
Придатков только что не скачет;
В мозгу подобие тумана,
Дыханье спёрло – радость, значит.
Петра хватает как попало:
«Давай ко мне! Петруха! Брат!
Споём на пару, как бывало, —
Теперь уж сорок лет назад!..».
Тут небо мигом помутилось,
Рванул ветрище что есть мочи,
А пыль с обочин закрутилась,
Как бесы в пляске среди ночи,
И ливень с градом полновесным
Ударил землю, точно бич, —
Да так, что знаменьем чуть крестным
Не осенил себя Ильич.
Иван Петра сгребает цепко
И тащит в дом через дорогу;
Пока волок, слетела кепка,
Промок пиджак и чем-то ногу
Зашиб старик, однако ж друга
Довёл до самых до ворот.
А тут уж Клавдия, супруга,
Им зонт из фортки подаёт.

Глава третья

Стояла долго непогода,
По сути шторм, лило нещадно;
Давно уж в это время года
Так не бывало; то отрадно,
Что водосточные канавы
Прочистил загодя Иван,
А то ему, по воле Клавы,
Забыть пришлось бы про диван.
Дул ветер, в трубах завывало,
И день был сер и мир несветел.
И мне кого-то не хватало,
И я кого-то не приветил.
Мне бы уйти туда, где скоро,
Быть может, стало б мне тепло,
А я обрывки разговора
Ловил сквозь мокрое стекло…
«…Так вот, и сделал наш Бачурин
Такой порядок, что и мышка
Не прошмыгнёт, а Колькин шурин
(ну, помнишь, был на бойне Тишка?) —
Он что придумал: створку лаза
С утра вожжою подвязал,
А как стемнело, взял, зараза,
И подогнал свой самосвал…».
«…Продать-то продал, да неловко:
Мужик-то умным оказался,
Приметил, что плохая ковка,
И понял, с кем спроста связался…
Ну там, попёрся в отделенье,
То-сё, да я, да столько лет…
И бах! – на Тишку заявленье.
Ну, взяли парня и – привет!».
«…Эх, Петя, Петя, сам не знаю,
Как и сказать, уж подзабылось…
Клав, ты подлей маленько чаю…
Авдотья-то в тебя влюбилась.
Когда пропал ты, понимаешь,
Она беременной была,
На третьем месяце – смекаешь?
Ведь от тебя… Таки дела…».
«…С полгода шибко горевала,
Совсем осунулась, болела.
Ну, мать, конечно, помогала,
А там рожать пора приспела.
Мы передачки ей носили,
Швы всё гноились у неё
(Клав, помнишь, Дуню ж кесарили?);
Достал ей масло, мумиё…».
«…Сын у неё, у вас, родился.
Три восемьсот, такая детка…
Я как-то даже удивился:
Ведь недоношен, а конфетка…
Дуняша, это, плакать было,
Как показали-то его…
Потом к груди так приложила
Петрушку, сына твоего…».
«…Ты что ж, Иван, сказал не сразу!
Так я к директору, в правленье,
В местком! Я сам, не по приказу!
Исправим с Дуней положенье!
Я ж, Вань, за сына-то в ответе;
Пускай судачат – всё равно!..».
«Пять лет, как нет его на свете:
Погиб в бою под Ведено…».
«…Был замполитом батальона,
Имел ранение, медали.
В тот день отправилась колонна,
Он старшим в ней. В эскорт им дали
Лишь БМП, без вертолёта…
В ущелье их противник ждал…
Пётр в головной; у поворота —
Прицельным в сердце, наповал…».
«…Согнулась вся, клюка клюкою,
Уж не жила – существовала;
И говорить сама с собою
И пить с тех пор ох крепко стала.
В Захламске брат был – я связался;
Забрал Авдотью он туда.
А через год взял и скончался:
Рак средостенья. Так вот… Н-да…».
«…Понятно, место занимает.
И начались тут заявленья:
Нас бабка, дескать, объедает,
А мы ей что же, фонд спасенья?
Короче, выжили из дома,
Бомжует где-то за рекой;
То наберёт в телегу лома,
То на помойке день деньской…».
«…Недели с две назад за снастью
В Захламск я ездил – внуку надо;
У пустыря, что за санчастью,
Случайно Дуню встретил. Рада
Была, что свиделись, и Клаве
Привет просила передать…
Как подло с ней… хоть и не вправе
Чужих людей-то осуждать…».
«…Отец не дожил, схоронили
В семидесятом (селезёнку
на Соловках ему отбили,
с тех пор болела), а сестрёнку
Взял замуж Мишка Жайворонок,
Им в мае внучку Бог послал.
Уж многих нет из тех девчонок,
Которых ты когда-то знал…».
«…Что ж коммунизм-то? Командиры
Ведь рост сулили без предела,
Еду бесплатную, квартиры…».
«…Росло-росло, да не поспело.
Наш коммунизм убит в Афгане,
В Берлине сгинул под стеной,
У ходорковичей в кармане
Халявогонной стал трубой…».
«…Да мы и сами виноваты:
С семидесятых начиная
Всё, чем тогда были богаты,
В дом волокли; даже такая,
Бывало, присказка ходила:
Тащи с завода каждый гвоздь
(да всё – сгущёнку, масло, мыло):
Ты здесь хозяин, а не гость…».

Глава четвёртая

Прошло три дня, а на четвёртый
Иван Петру сказал, в прихожей
Сняв плащ свой с вешалки потёртый:
«Погодка нынче, глянь, – дар Божий;
Да и в Захламск мне надо: соты
У свояка пора снимать…
Поедем вместе, а? Ну что ты
Один здесь будешь куковать?».
Лукавил Ваня: этим летом
Дожди всё шли – не та погода,
Чтобы пчела, душистым цветом
Опьянена, давала мёда;
Петра Придаткову хотелось
С Авдотьей как-нибудь свести…
Соврал старик, хоть и вертелось
В уме: «Эх, Господи прости!».
Недолги сборы, подыскали
Петру одёжку, нарядили;
Где мешковато – подобрали,
Где тесновато – распустили;
Гараж открыт, сведён с канавы,
Заправлен старенький УАЗ;
ЦУ последние от Клавы,
Ногой на газ и – в добрый час!
Урчит мотор, и проплывают
Поля, пригорки, перелески;
Кой-где домишки возникают
С резьбой по типу арабески;
Телок мычит – отстал от стада;
Вон девки курят за ларьком
(в штанах каких-то на ползада
и кепках с гнутым козырьком).
Но как же новы, незнакомы
Места, любимые когда-то…
Как дико смотрятся хоромы,
Когда вокруг так виновато
Толпятся избы да бараки;
Как непривычен новый быт.
И лишь бездомные собаки —
Всё те же, прежние, на вид.
…Захламск их встретил молчаливо:
Всем недосуг, у всех работа;
Облезлый кот взглянул пытливо
На них и юркнул под ворота.
Зайдя по улице Заречной
(«ползком», чтоб в яму не попасть),
Иван проехал до «конечной»,
Где и ютилась медсанчасть.
В полуверсте, за котлованом,
Отрытым некогда под стройку,
Так и не ставшим рестораном
И превратившимся в помойку,
Лежал пустырь, куда свозился
Со всей округи разный хлам.
Там люд бродяжий копошился,
Паслась и Дуня часто там.
Иван знакомую фигуру
Завидел издали: пыталась
Авдотья ржавую «бандуру»
Свернуть, но та не поддавалась.
Притормозив не доезжая,
Вздохнул Иван, потупив взгляд:
«Вон видишь: женщина седая?
Дуняша это, так-то, брат…».
Страх овладел Петром, колени,
Как лист осинов, задрожали,
И будто мук подспудных тени
В глазах мелькнули и пропали.
«Как хочешь, Вань, а я не выйду,
Здесь посижу, а ты поди,
Поговори с ней – так, для виду,
И дальше сам уже гляди…».
Как грустно стало в поднебесье,
Как детски всхлипнул мир украдкой,
Как смутно дымкой редколесье
Вдали укрылось, когда шаткой
Походкой к Дуне приближался
Вдруг стушевавшийся Иван…
«Привет, подруга, вот, собрался,
На пробу мёда Стёпкой зван…».
…То-сё, как Клава, как хозяйство,
Да как здоровье, как соседи…
«А мы тут просто, без зазнайства,
Катаем бочки – как медведи…».
…И так о жизни да судьбине
По-стариковски чуть не час…
А Пётр один сидел в машине,
Ловя обрывки слов и фраз.
И уж в конце, когда минута
Прощаться светлая настала,
Как будто радуясь чему-то,
Авдотья Ване прошептала:
«Я перебрала, может, малость,
Но мне, пока ты говорил,
Всё время сильно так казалось,
Что Василевский с нами был…».
…И разошлись. И в целом свете
С разочарованной улыбкой
Цветы качнулись, словно эти
Цветы, взойдя на почве зыбкой,
Надежду слабую питали
На нечто, сказку, волшебство
И вмиг надежду потеряли…
И не осталось ничего.
• • • • • • • • • •
Молчит Иван, скрипя сиденьем,
Следит угрюмо за дорогой;
Молчит и Пётр – под впечатленьем
Того, что видел; складкой строгой
Прорезан лоб его глубоко,
В глазах – смертельная тоска:
Как бесконечно одиноко
Вдруг стало сердцу старика…
Вот так и ехали уныло,
С глухим сознанием разлада,
Пока им путь не преградило
С мычаньем вышедшее стадо.
Бурёнки с вислыми хвостами,
Заполонили весь проезд,
Толкаясь разными местами, —
Ну прямо ярмарка невест.
Герой наш как бы встрепенулся,
В нём точно клапан приоткрылся:
«Стой, Ваня! Я, кажись, проснулся!
Домой скорее!». И схватился
За ручку дверцы, стал ломиться
И биться в пыльное окно.
Смешались в кучу краски, лица,
Дождь, ветер, свалка, Ведено…
…И пулей выскочил к коровам;
Прочь с головы слетела кепка;
Как в западне, метнулся с рёвом,
Потом замолк и, сжавши крепко
Виски дрожащими руками, —
Бегом по насыпи туда,
Где меж высокими хлебами
Легла дорога в никуда.
Придатков выпал из машины
И за Петром пустился было;
Но что-то, с силою пружины
Его рванув, остановило.
Иван же, совестью влекомый, —
Опять за пятнышком во ржи…
И некий голос незнакомый
Шепнул: «Не надо, не держи».
• • • • • • • • • •
…Он уходил, и ветер знойный
Гнал вслед ему частицы пыли;
Он уходил, уже спокойный,
И, как ни странно, уходили
За ним незримою толпою
Все мысли, чувства и черты,
Что так нечаянно с собою
Принёс он в бездну суеты.
А мы с Придатковым стояли
И провожали его взглядом;
Опустим лишние детали —
Придатков плакал; я же рядом
Молчал, жалея в полном смысле
Петра, и – Бог весть почему! —
Поймал себя на чёткой мысли,
Что я завидую ему.
Он уходил туда, где было
Мне безбоязненно уютно
И, что ни вечер, приходила,
В своих порывах абсолютна,
Надежда на причастность к чуду
И мать, нестарая совсем,
Мне на ночь пела… Не забуду
Тех грёз, не виденных никем.

Эпилог

«Танюша, слышь, я здесь маленько
Пособираю, за кустами;
Тут ягод много… Правду Женька
Вчера сказала: надо маме
С ведро отборного кизила
Да хоть костянки кузовочек.
Ты б далеко-то не ходила…
А то вон сядь-ко на пенёчек».
«Я лучше, Лида, поиграю
Между завалами, в низине —
Тут попрохладней… Лид, а чаю
Мне можно выпить? Я в корзине
Оставлю фляжку, под баклагой;
Допей, пока не скисло зряшно.
…Ой, Лид! Там кто-то за корягой
Лежит как будто!.. Лид, мне страшно!..».
• • • • • • • • • •
«…Кажись, не мёртвый, вроде дышит;
Поближе б надо, а робею:
Вдруг притворился и всё слышит,
Потом как вскочит – да за шею!
Ты вот что, Тань: давай-ко к школе,
Найди Семёныча в каптёрке,
Я ж поднимусь по тропке в поле
И там дождусь вас на пригорке…».

***

Из рапорта участкового инспектора Терещенко Н. А. начальнику ОВД Захламского РИК, г. Захламска, …ского края, п/п-ку Супруну Л. В.

«…4 августа 1966 г. около полудня мною, вместе с зав. хоз. частью Кульчевской поселковой 8-летней школы, Забелиным Г. С., согласно информации, поступившей от учащихся указанной школы, сестёр Шевелёвых Л. и Т., в овраге, называемом местными жителями Хмельная балка, был обнаружен неизвестный пожилой мужчина, предположительно 60—65 лет, одетый в серый брючный костюм несоветского покроя с большим количеством этикеток на иностранном языке, в состоянии, близком к бессознательному. На все попытки расспросить его о его Ф. И. О., месте жительства, работы и т. д. вразумительного и связного ответа не последовало. В ходе досмотра карманов одежды указанного неизвестного каких-либо документов, удостоверяющих его личность, обнаружено не было. В связи с тем, что вскоре упомянутый мужчина впал в состояние полной невменяемости и безразличия к окружающему, мною было принято решение о его транспортировке в лечебное учреждение, что и было сделано посредством бортового автомобиля ГАЗ-51, выделенного для этой цели директором совхоза „Ленинский закал“, Мельниченко Р. Д. В 18 час. 05 мин. того же дня указанный неизвестный был доставлен в Захламскую районную больницу, где был передан медперсоналу во главе с зам. глав. врача, Пичугиной Р. М., о чём в больничном журнале регистрации поступивших была сделана соответствующая запись за №14…».