Изюм из булки. Том 1 Шендерович Виктор

Утро удалось

Один мой знакомый сравнил телевидение с унитазным бачком. Не в унизительном смысле, а в технологическом. Приходит время дергать за цепочку, а внутри еще не накопилось.

…В информационной службе готовили утренний выпуск новостей, а новостей не было. Да и какие могут быть новости в половине девятого утра? Только из другого полушария, да те, которых — не приведи, Господи…

Но ни импичментов, ни наводнений, ни терактов в тот день Господь не послал, и выпуск накрывался медным тазом. Ни одной новости, вообще!

— О! Пожар в Костромской области! — оживился редактор, сидевший у компьютера, в «агентствах».

— Погибшие есть? — с некоторой надеждой спросил ведущий.

— Полно. Коровник сгорел.

— Да ну тебя…

До эфира оставалось меньше часа. Бачок был совершенно пуст. Где-то в Латинской Америке ограбили ювелирный магазин, но «картинки» не было. Тайфун, гад, прошел мимо населенных пунктов. Полное затишье на земном шарике означало локальную катастрофу на нескольких этажах останкинского телецентра.

Служба информации была спасена в последний момент. За полчаса до эфира в дверь всунулась девчоночья голова практикантки и радостным голосом крикнула:

— Корнеев [4] умер — никому не нужно?

— Нужно, нужно! — радостно закричали ей и полезли в интернет, искать биографию покойной знаменитости.

Встреча Ельцина с деньгами

В конце девяностых в Москве появилась сеть закусочных «Русское бистро»: патриотический фаст-фуд, наш ответ «Макдоналдсу»! Для показа, что живой, и демонстрации близости к народу на открытие пищевой точки привезли президента Ельцина.

Предварительно, разумеется, установив на месте события телекамеры.

И вот — о счастье! — Ельцин своими ногами вышел из лимузина и пошел лично пробовать пирожок с вязигой и запивать оный кваском ядреным, с хренком! Народ, разумеется, разогнали по округе погаными метлами, чтобы случайно питающийся рядом избиратель не испортил дедушке аппетит.

Дедушка взял заранее проверенное охраной питание, пошутил заранее написанную спичрайтерами шутку и вместе с подносом и свитой двинулся к кассе, за которой уже полчаса в предынфарктном состоянии сидела заранее отобранная кассирша.

Пришел, таким образом, час расплаты.

На этот случай дедушке дали деньги — и любознательный Борис Николаевич, будучи человеком абсолютно непосредственным, начал прямо у кассы их рассматривать с огромным интересом. Он видел российские деньги в первый раз.

Дедушке помогли подобрать нужные бумажки, и сближение с народом состоялось.

«Юноше, обдумывающему житье…»

Самолет летел из Сочи.

В соседнем кресле кочумал крепкий молодой человек. Он только что вернулся из армии и находился на жизненном распутье. У юноши была задумка поставить свою жизнь на крепкую финансовую основу, и он колебался между школой милиции и работой на братков.

Братки предлагали дело и «крышу» — в школе милиции была перспектива стать «крышей» самому. Но у братков деньги начинались сразу, а в школе милиции первых серьезных «бабок» надо было еще дожидаться.

С другой стороны, у братков постреливали, а юноша хотел пожить.

У каждого из вариантов, таким образом, имелись свои плюсы и минусы, и юноша спрашивал моего совета. Я отнекивался, но юноша, еще выпив, спросил у меня напрямик: к браткам — или в милицию?

Я сказал, что, по моим наблюдениям, в текущий исторический момент одно другому не мешает, чем, кажется, снял камень с его пытливой души.

Дело было в середине девяностых.

Где он сейчас? В каком чине?

Заранее горжусь воспитанником.

Такой период

Санкт-Петербург, 1997 год. Поздний вечер. На улице, что интересно, Салтыкова-Щедрина, стоит пьяненькая тетушка в возрасте между «ягодка опять» и среднепенсионным.

— Мужчина, — говорит она мне, — ну куда вы торопитесь?

— В гостиницу, — отвечаю, — а что?

— Зачем же в гостиницу, — говорит ночная бабушка и улыбается мне довольно интимно.

Несколько ошарашенный (ибо на проститутку моя собеседница похожа, как я на Марлона Брандо), интересуюсь: что же она может предложить мне взамен?

Бабушка с готовностью выложила свой нехитрый прейскурант: сауна, несколько ее товарок на выбор… Видимо, на моем лице отразился сыновний ужас, потому что женщина, смутившись, сказала (дословно):

— Мужчина, вы не подумайте чего, мы приличные домохозяйки… Просто у нас сейчас период оплаты счетов!

«Хайтек»

В разгар телевизионной известности меня пригласили выступить перед космонавтами. Не на станции «Мир», разумеется, а в Центре управления полетами, в городе Королев.

В зону видимости станция должна была войти через час, но радиосвязь уже была, и в досужем ожидании я слушал переговоры космонавтов со специалистом на Земле.

Речь шла о невозможности закрыть какой-то люк из-за поломки ключа. Это был обычный русский народный разговор, вполне представимый у люка на асфальте.

— Может, прижать его как-нибудь? — предлагал человек с Земли.

— Как я его прижму? — доносилось через хрипы с орбиты.

— Ну упрись во что-нибудь…

— Во что я тут упрусь?

После телесеанса меня повели по ЦУПу. Показали макет станции в зале управления полетами: эти солнечные батареи не работают, этот отсек разгерметизирован, тут сломано навсегда, тут пытаемся чинить…

По орбите, издыхая, летал старый проржавленный трамвай.

Целые залы ЦУПа были законсервированы; в кабинете суточного руководителя полетом, в граненом стакане с кипятильником, булькал кипяток; сам руководитель вынимал пакетик с заваркой и разворачивал бутерброды, приготовленные женой…

Я представил себе условия работы его коллеги в Хьюстоне — и мне стало обидно за державу.

Держава, прямо сказать, не первой свежести, но, с другой стороны: сколько бы продержался в российских условиях его американский коллега? И возможны ли в Хьюстоне люди с глазами героев «Понедельника» братьев Стругацких — того, что начинается в субботу?

Катапульта для сына

Много лет назад, в самолете, летящем в Париж, я случайно оказался в компании российских авиаторов. В числе прочих, познакомился и с главой НПО «Звезда», производящего катапульты… Его звали поразительным римским именем Гай Северин.

Через несколько дней, в Ле-Бурже, на моих глазах, продукция этого НПО получила шикарную рекламу: на выходе из «штопора» Су-30 зацепил землю и взорвался, но за миг до взрыва два летчика успели катапультироваться и остались живы.

Катапульты сработали штатно. И знаете почему?

Я знаю.

Испытателем этих катапульт на НПО «Звезда» работал сын генерального конструктора!

Подъем духовности вручную

В новейшее время начальство рвануло в сторону духовности. Обкомы в полном составе перешли в православие, и не осталось ни одного офицера КГБ, который не постоял бы со свечкой у алтаря.

И вот — весна 1994-го, Кремль, Соборная площадь; из церкви, под перезвон колоколов, при большом скоплении народа выходят президент и патриарх. И Борис Николаевич, расчувствовавшись, говорит:

— Россияне! Поздравляю вас с Пасхой — и, значит, с рождением Христа!

Как говорится, чтобы два раза не вставать.

Примерно в то же благословенное время в церковь рангом поменьше, собрав вокруг себя побольше телекамер, пришел Жириновский. Пришел, решительным шагом прошел к образам, собрал в горсть пальцев… сколько Бог дал… и начал класть на себя крест.

Путь ото лба к животу Владимир Вольфович прошел безошибочно, а потом задумался. Стоит, жменю у пупа держит и к которому плечу ее вести — не знает, благодетель.

Впрочем, наш брат журналист тоже отличился на ниве православия. Пасхальный репортаж из Елоховского собора корреспондент НТВ закончил так:

— Христос воскресе! С места события — Иван Волонихин…

Хорошую компанию Ивану

…составил комсомольский поэт Дементьев, в новейшие времена освоившийся в Израиле в качестве собкора Российского телевидения.

Он сказал:

— Наш микрофон установлен на Голгофе!

Счет на восстановление

…храма Христа Спасителя был открыт в Дзержинском отделении Жилсоцбанка, в Безбожном переулке.

«Нужны ли тут слова?»

Рекламная перетяжка

…поперек Ленинского проспекта обещала «снисхождение благодати в прямом эфире»…

Зверское православие

В начале следующего века маразм окреп и сгустился. И однажды, в добрый час, ведущие программы «Спокойной ночи, малыши!» Анна Михалкова и Оксана Федорова в едином просветлении поздравили с пасхой Христовой — Степашку и Мишутку.

«Воистину воскресе!» — писклявым хором отвечали Мишутка и Степашка этим сексапильным оплотам православия.

Хорошо, хоть Хрюши там не было…

Бурый премьер

В середине девяностых Виктор Степанович Черномырдин решил побаловать себя медведжьей охотой. Славную забаву сию устроили в заповеднике на Ярославщине; премьера с ружьецом сгрузили с вертолета прямо у берлоги…

Об этом пронюхали журналисты; время было еще либеральное, начальству спуску не давали: в «Огоньке», а потом и в других изданиях появились сообщения о премьерской охоте, программа «Времечко» даже устроила сороковины невинно убиенных медвежат… В общем, Черномырдина, что называется, достали.

Накласть в карман любезному ЧВСу сподобились и «Куклы».

Программа «Витя и Медведь» вся была построена на «медвежьих» ассоциациях: то бюджетники сосут лапу, то у левых сил зимняя спячка, то Большая и Малая Медведицы плохо расположены… Нерезиновый Виктор Степанович после эфира страшно обрычал руководство НТВ по телефону.

Мы, разумеется, были довольны: высочайший гнев — лучшая похвала сатире!

Но все это оказалось только завязкой: жизнь продлила придуманный нами сюжет…

Через несколько дней, на заседании правительства, проходившем, как положено, под председательством многострадального ЧВСа, выступал главный таможенник страны г-н Круглов. И, рассказывая о трудностях таможенной службы, он позволил себе метафору: мол, есть у нас еще такие медвежьи углы…

Виктор Степанович рявкнул на таможенника так, что тот чуть язык не проглотил.

— Сядь! Все! Хватит!

Таможенник попытался объясниться: мол, про медвежьи углы — это же он в порядке самокритики…

— Сядь на место! — крикнул реформатор.

И еще, говорят, минуту в страшной тишине перекладывал ЧВС с места на место бумаги, не мог продолжать заседание.

Закончу, однако, также на самокритике: ведь я, готовясь писать ту программу, выписал в столбец все, что смог вспомнить в русском языке на косолапую тему. Мне казалось, я ничего не забыл…

Но русский язык приберег «медвежьи углы» — для отдельной репризы в зале заседаний правительства.

Мы строили, строили…

Как-то раз Виктор Степанович Черномырдин сказал Ирине Ясиной:

— Ну что, Ирка, построили мы с тобой капитализм!

И поделился наблюдениями, породившими этот неслабый тезис:

— Вчера ночью, — говорит, — ехал через деревню, специально попросил шофера остановиться у магазина. Семь сортов колбасы! Ночью! В деревне! Представляешь?

— А что за деревня-то? — поинтересовалась Ира.

— Да почем я знаю? — отмахнулся премьер. — Какая-то деревня.

— Да как называется? — не отставала Ира.

Премьер даже возмутился.

— Что ты пристала? Какая разница! Простое русское название…

— Не Жуковка, часом? — уточнила Ясина.

— Точно, Жуковка!

Ну да, где ж еще было ехать с работы Виктору Степановичу?

Жуковка — кусочек номенклатурной Швейцарии по Рублево-Успенскому шоссе. Там, где они построили капитализм…

Панихида для пиара

Жизнь сплетает жанры самым фантастическим образом, и смешная история может, оказывается, начинаться словами «дело было на отпевании Бродского»…

Этот сюжет рассказал мне Петр Вайль.

В похоронном доме в Нью-Йорке, куда привезли тело Иосифа Бродского, было два зала. Во втором в это же самое время отпевали какого-то итальянца.

И вот посреди приватного прощания с великим поэтом к дому с помпой подкатила государственная процессия — лимузины, охрана, суетящиеся холуи… Из головного лимузина вышел, собственной персоной, премьер-министр России Виктор Степанович Черномырдин. Ему в руки всунули букет красных роз, и премьер пошел прощаться с Бродским.

О смерти Бродского и о его существовании Виктор Степанович узнал одновременно — из доклада собственной пиар-службы. Кто-то ушлый сообразил, что, ежели Бродский так удачно умер во время визита Черномора в США, грех этим делом не попользоваться: рейтинг!

И вот, значит, премьер направился в похоронный дом…

Здесь следует заметить, что сюжет прошел в сантиметре от чудовищной развязки: ведь Виктор Степанович мог начать говорить. Речь Черномырдина над гробом Бродского — можете себе представить? Но Господь распорядился сюжетом иначе.

Когда ЧВС, с букетом наперевес, прошел в помещение, из соседнего зала, от своего покойника, вышла группа заинтригованных итальянцев: приезд лимузинов с охраной пересилил их скорбь.

— Кто это? — поинтересовался у Петра Вайля один из вышедших.

Вайль объяснил.

Весть о приезде в похоронный дом премьер-министра России привела итальянца в сильнейший восторг.

— О! — сказал он. — Пускай и к нашему зайдет!

Тусовка

Случайно встретив кинокритика Василия Кисунько через несколько дней после похорон Листьева, его приятель, весьма известный в России господин, светски поинтересовался:

— Ты тусовался на Владе?

Неубиенный довод

Дело было в первые годы незалежной независимости.

Мэр славного черноморского города взял у немцев огромный кредит и, к профессиональному восторгу окружения, своровал его в тот же день.

Кто-то из приближенных осторожно поинтересовался: зачем было непременно делать это в тот же день? Можно же «распилить» постепенно…

Мэр пресек эти интеллигентские рефлексии на корню:

— Что их, больше станет, что ли?

На перекрестке

Среди великих формулировок эпохи не должна затеряться фраза, которую приписывают уроженцу Тбилиси, балетмейстеру Михаилу Лавровскому: «Светофор в Тбилиси себя не оправдал!»

Бывшие союзные

В Узбекистане, в начале двухтысячных годов, высочайше запретили игру на бильярде — как способствующую распространению наркомании и преступности! Оказывается, многие преступники были замечены за бильярдом…

Когда в те же годы наследник азербайджанского престола Ильхам Алиев невзначай проиграл в Стамбуле два миллиона долларов (с кем не бывает?), разгневанный папа-вождь велел закрыть все казино — в Баку…

Хорошо, что наследник престола в Стамбуле не отравился — папа мог бы закрыть в Баку все точки общепита.

Я, Толстой и Достоевский

Эта восточная логика хорошеет и у нас…

Однажды — дело было в середине девяностых — глава Конституционного суда России Владимир Туманов, обидевшись на мои впечатления от российского правосудия, сделал мне прилюдный выговор: писатели в России, сказал он, должны прививать уважение к закону, а вместо этого позволяют неуважительные высказывания в адрес судейских!

Конкретизируя свою мысль, Туманов помянул недобрым словом гг. Толстого и Достоевского: мол, как ни судья у них, так какой-нибудь мерзавец.

Дивным образом оказавшись в одной компании с классиками, я немедленно возгордился…

Но какой ужас: это, оказывается, из-за Льва Николаевича в России нет уважения к закону! А Англии по судебной части сильно нагадил Диккенс.

«Выполнение программы правительства…»

Кстати, о судебной части.

Я обещал рассказать историю «посадки» (на семь лет строгого режима) моего друга Юры, но этот судебный юмор, пожалуй, чересчур черен для этой книги. Для увеселения почтенной публики — лишь несколько легких штрихов к портрету нашей блядоватой Фемиды…

Цитата из обвинительного заключения: «Данное дело явилось результатом выполнения программы правительства по искоренению преступлений и коррупции в сфере экономики» (курсив мой. — В. Ш. ).

Во время зачтения приговора заснула и упала головой на стол тетка по правую руку от судьи. Это была народный заседатель, и звали ее Иветта Раздатовна. Конвойный, надевавший на Юру наручники, оказался его соседом по подъезду.

Юру брали в железа, когда судья еще дочитывал приговор… Это заняло секунд двадцать. После приговора оправдательного (после трех кассаций, через четырнадцать месяцев) Юра не мог выйти на свободу еще восемь суток.

Все эти восемь дней начинались для меня одинаково: я звонил в канцелярию Мосгорсуда и интересовался судьбой бумажки, от физического движения которой зависело освобождение заключенного. Бумажку с оправдательным приговором требовалось доставить в Тверскую колонию, где сидел Юра.

За восемь дней из Москвы до Тверской колонии можно добраться ползком, но бумага все блукала по темным закоулкам Мосгорсуда, а в тамошней канцелярии всё пили чай: как ни позвонишь туда — все звон чашек да бабий говорок. Они мне, признаться, надоели, но уж и я их, слава богу, достал!

На восьмой день, когда я заученно долбил голову неизвестной мне канцелярской тетки необходимостью выполнить решение суда, в трубке, перекрывая звуки утреннего чаепития, раздалось обращенное к моей собеседнице, нетерпеливое:

— Люся, давай скорее, чай стынет!

И работница канцелярии Мосгорсуда, недостаточно прикрыв трубку ладонью, ответила коллегам, а я, в тихом восторге, тут же дословно записал:

— Да тише вы, ёб вашу мать, это этот звонит, как его, козла… Шендерович!

Борьба с преступностью

А вот коленце из судьбы другого приятеля-бизнесмена.

В один прекрасный день некий сотрудник его фирмы взял из кассы семьдесят тысяч долларов и исчез. Бизнесмен обратился в милицию. Там даже не стали делать вид, что будут кого бы то ни было ловить, сказали: ищи сам, нам не до того (что можно считать проявлением как искренности, так и особого цинизма).

Тогда бизнесмен через знакомых вышел на офицера ФСБ, и тот пообещал свести его с организованной преступностью, которая выразила готовность обуздать преступность неорганизованную.

Встреча состоялась. Бандиты пообещали бизнесмену найти вор-беглеца и «вынуть» из него злосчастные 70 тысяч. Бизнесмена ознакомили с расценкой работы (50 % от «вынутой» суммы), и он с расценкой согласился. А что ему оставалось?

Бандиты обещали перезвонить и слово сдержали. Позвонив, они сообщили клиенту три вещи: первое — что беглеца не нашли, второе — что больше заниматься этим не намерены, других дел по горло; и наконец, третье — что он должен им три штуки баксов.

— За что? — спросил бизнесмен.

На том конце провода подумали несколько секунд и ответили:

— За знакомство.

Бизнесмен подумал, что это такая шутка, но через неделю ему позвонил тот самый бандитский связной (по совместительству офицер ФСБ) и передал, что «обстановка накаляется» и «ребята ждут бабок».

И еще полгода потом бизнесмен вертелся угрем, а обиженные пацаны, которым не было заплачено за знакомство, искали его со своими раскаленными утюгами и корешами из ФСБ.

А власти удивляются, что мы не платим налоги.

«Розовые лица, револьвер желт…»

На обочину вышел милиционер с автоматом Калашникова на животе и коротким жестом приказал остановиться. Дело было через неделю после Буденовска. Москва стояла на страже.

С головой (и автоматом) ввалившись в открытое окно «жигуля», мент обдал меня сивушным перегаром и сказал буквально следующее: «Ара, попить есть?».

Я уже набрал в грудь воздуха, чтобы послать его на три буквы, но не послал, потому что вдруг захотел жить (а посмертно мог бы оказаться и чеченским террористом).

Вспотев до глубины души, я честно ответил: «Ара, попить нет!» — и мы поехали на дачу, а мент замахал жезлом на следующую машину.

Впрочем, с пьяного какой спрос? Вот вам про трезвых.

Сижу в открытом кафе у метро «Фрунзенская», пью кофеек, лето опять-таки. Вдруг — скрип тормозов, из машины выскакивают ребята спортивного телосложения, подбегают к стоящей у бордюра красной «девятке» и с громким матом выдергивают оттуда трех хорошо одетых людей южного вида.

За соседним столиком говорят: во беспредел пошел, прямо среди бела дня! И я тоже думаю: может, ну ее на фиг, мою чашечку кофе, а то сейчас как пальнут… Позвать, что ли, милицию?

Бандиты ставят выдернутых из машины в положение «ноги врозь, руки на капот» — и начинают копаться в «девятке». Нет, говорят за соседним столиком, это не бандиты, это ОМОН переодетый, — а бандиты как раз те, что в «девятке», ишь, нахалы! И я тоже успокаиваюсь и, радуясь торжеству закона, возвращаюсь к чашечке кофе. В это время к стоящим в положении «ноги врозь, руки на капоте» неторопливо подходит накачанный, коротко стриженый человек и с размаху бьет их поочередно ногой поддых.

Нет, говорят за соседним столиком, эти, накачанные, точно бандиты, а те, в «девятке»…

Наше гадание на кофейной гуще прерывает приезд милицейского «уазика». Избитых, скорчившихся на асфальте людей оттаскивают и увозят навстречу правосудию.

Кораблекрушение

Дело было под Питером, в пансионате.

Приехав, мы с женою вышли прогуляться вдоль Финского залива… типа на берегу пустынных волн… типа единение с природой…

Ага, щас! Вдоль полосы прибоя уходила вдаль образцово-показательная помойка, как будто только что здесь, на берегу пустынных волн, со страшной силой взорвался мусоровоз.

Пакеты из-под соков, гнилые доски, презервативы, строительная каска, женские трусики, канистра, куски полиэтилена, старый кроссовок, ведро, пластиковые стаканы, черенок ананаса, пивные сплющенные банки, оторванные руки детского трансформера, разломанный проржавевший ящик, оловянная ложка, крупные фрагменты сантехники — и бутылки, бутылки, бутылки…

Картина происходящих здесь народных гуляний ясно встала перед мысленным взором, и я засобирался прочь с пляжа, желая покинуть сей берег прежде, чем меня стошнит прямо в натюрморт. Настроение было испорчено, казалось, окончательно…