Бригантины поднимают паруса Никитин Юрий

Глава 3

Мозг продолжает работу, я уже почти привык, что он смотрит и за тем, чем в Центре Мацанюка заняты Геращенко и моя команда ассистентов, видит на камерах Берлина, как мигранты жгут автомобильные покрышки и забрасывают коктейлем Молотова полицейские участки, следит за всеми научными журналами как в нейрофизиологии, так и по всем смежным областям, откуда что-то можно позаимствовать для своих экспериментов…

В какой-то момент в черепе будто зажглась лампочка, моментально осветилась во всех подробностях огромная и красочная картина, где все цветные камешки лежат один к одному без зазора.

– Вот оно что, – сказал я в изумлении, – так ты в самом деле за ядерными зарядами…

Она насторожилась, спросила резко:

– Ты о чем?

– Говорю, – пояснил я, – у тебя специализация даже шире, чем я думал. Ты настолько хорошо владеешь арабским, что я решил, будто тебя забросили сюда задолго до этих ядерных зарядов.

Она посмотрела свысока.

– Хочешь сказать, я такая старая?

– Напрашиваешься на комплимент, – поинтересовался я, – или это еврейская привычка отвечать на вопрос вопросом?

– А у тебя? – спросила она.

– Сдаюсь, – сказал я. – Значит, твое основное задание здесь кого-то убивать и грабить?

Она посмотрела на меня в изумлении.

– Почему это убивать?

– Репутация, – напомнил я. – После мюнхенской Олимпиады вы охотились по всему миру за теми террористами, потом убивали любых физиков-ядерщиков в Иране, Ираке, Сирии, Ливане… и вообще с террористами переговоров не ведете, а только убиваете.

Она сказала с сарказмом:

– А в Бангладеш?

– А-а, – сказал я. – Там тоже вы, оказывается, всех перебили?

Она вздохнула.

– Так вот, оказывается, какая у нас репутация? Как будто евреи настолько поглупели, что ничего хитрого уже не придумают!

– А знаешь, – сказал я, – самым умным бывает выстрел в упор. Ну, ладно, иногда издали из дальнобойной снайперской, это больше в вашем характере… Так за кем охотитесь? Вроде бы физиков-ядерщиков не вижу поблизости.

– А ядерщики что, наш пунктик?

– Точно, – сказал я. – Вы же их по всему миру истребляете! Чтобы только у вас была атомная бомба!

– Точно, – сказала она с тем же сарказмом. – Только в Израиле и осталась атомная бомба.

– А что, – спросил я, – разве во всем регионе ядерное оружие еще у кого-то, кроме Израиля? Страшно представить, если бы оно оказалось у Ирака, Сирии, Ливии и в прочих йеменах.

Она посмотрела на меня с подозрением.

– Ты что… оправдываешь?

– Крутые меры? – спросил я. – Сейчас мир без них издохнет очень быстро. Потому нужны не крутые меры, а очень даже… иные.

Она смерила меня пытливым взглядом.

– А ты… товарищ Лавронов… как раз что-то иное… особенное.

– Мир уже иной, – сообщил я ей новость. – А я всего лишь первый.

– Из особенных?

– Точно.

Она продолжала рассматривать меня внимательно.

– Все еще не пойму, хорошее нас ждет будущее или ужасное.

– Новое всех страшит, – сообщил я покровительственно. – Многие до сих пор кричат, что Интернет и смартфоны им жизнь испортили.

– Но в леса жить не уходят, – согласилась она. – И от Интернета не отказываются.

Мне показалось, что она напряглась, как туго натянутая тетива перед выстрелом, сказал поспешно:

– Эсфирь, я здесь не из-за этих ядерных зарядов, уверяю! Хотя из-за них тоже, но это малость…

Она не сводила с меня пристального взгляда.

– Уверения в нашей профессии ничего не стоят. А то, что ты только нейрофизиолог, бабушке своей говори.

Я сказал с подчеркнутой обидой:

– Считаешь, прикрытие?

– Нет, – ответила она вынужденно, – нейрофизиолог ты хороший, судя по статьям в научных журналах США, Англии, Германии и Японии.

Я сказал язвительно:

– А сейчас прикидываешь, сколько это ГРУ пришлось потрудиться, чтобы такое сочинить…

Она кивнула.

– Именно. Так что да, у тебя хорошее… имя. Но и в Моссаде работают не только безмозглые, что умеют хорошо бегать, водить авто и стрелять. Но твоя роль, как ты сказал, в деле с этими зарядами… только эпизод?

– Трудно поверить? – спросил я. – Эсфирь, уже говорил и еще раз повторю: у меня другая задача. А понял по тому… извини, по утвердившемуся мнению, что боретесь за монополию в ядерном оружии. Потому и ядерные центры в соседних странах бомбите, и физиков-ядерщиков отстреливаете всех, кого ни попадя.

Она зло сверкнула глазищами.

– Только тех, кто работает над созданием ядерного оружия!

– Правда? – спросил я с наигранным изумлением. – Не лишай мир такой красивой страшилки. Пусть хотя бы Моссад останется нетолерантным в этом быстро гниющем мире.

– Подлец, – сказала она сердито. – Тебе хаханьки, а у нас это больное место!

– Что, – поинтересовался я, – и там толерантность?

– Прикидываться мы можем всякими, – отрезала она, – но в основе разведчики должны быть чисты и тверды как сталь!

Я вскинул руки ладонями вверх.

– Сдаюсь! Ты права. Я подлец. Можешь меня в плену не кормить, но изнасиловать по праву победителя просто обязана.

Она зло осмотрела исподлобья все еще горящими глазами.

– Над этим подумаю. Но не сейчас… сейчас я еще злая. Разорву в клочья!

– А насиловать когда? – робко поинтересовался я.

– Минут через пять, – сообщила она.

Я охнул.

– Чего так долго?.. Мне казалось, ты хоть и злая, но отходчивая.

– Чего так решил? Ах да, ты же нейрофизиолог. И трудно было придумать такую личину?

Я двинул плечами.

– Не знаю. Это же ГРУ писало за меня работы, публиковало в научных журналах, училось в университете, даже в начальной школе… У нас вербуют в ряды рано, так что я закаленный овощ и стойкий партийный товарищ. Почти как в Моссаде, только не такой… интеллигентный.

Она вздохнула.

– Нам бы сбросить хоть немножко этой интеллигентности! Что-то бы взять от русских свиней.

Я сказал весело:

– Да ладно, мы же от жидов набрались вашей выживаемости?.. Вон в который раз Россию из пепла поднимаем… да еще до каких высот! Правда, с помощью русских евреев, что хорошо помогают бороться с американскими евреями и даже проклятыми сионистами Израиля и всяких еще зачем-то существующих стран.

– Ладно, – ответила она, – дуй в душ, а потом марш в постель. Насиловать буду.

– Так пять минут еще не прошло? – спросил я опасливо.

– Я в эти пять минут включила и душевую, – объяснила она. – Давай быстро, пока я еще злая!

Красиво по-мужски роняя по дороге одежду на пол, я прошел в ванную, холодная вода ударила мелкими тугими струями. Как хорошо, раскаленное зноем тело едва не зашипело, как выдернутый из горна клещами кузнеца кусок металла.

Я подвигался, шлепая мокрыми подошвами по кафельному полу, подключился к сети, хотя вообще-то мой мозг, вот же человеческое любопытство, все время там шарит, но сейчас я подключился целенаправленно, скользнул в далекую Россию, отыскал наше здание и, войдя в систему наблюдения, некоторое время смотрел и слушал, о чем говорят Ивар и Данко, задавая в нашем Центре тон, хотя Гаврош тоже крепко стоит на ногах и постоянно дает отпор посягательству на его интересы.

В мое отсутствие пришел даже Мануйленко, мне казалось, он сидит безвылазно в своей комнате потому, что анахорет по натуре, зажатенький, но, оказывается, стесняется только в присутствии начальства, это я начальство, надо привыкать, а так говорит хоть и крайне вежливо и с обтекаемыми формулировками, но достаточно уверенно.

Оксана больше прислушивается и присматривается, коллектив все-таки мужской. А то, что она в нем, это ее личная заслуга, а не разнарядка по квотам, и надо еще доказывать, что не уступает здешним самцам, которые в первую очередь видят ее украинские сиськи и немецкую жопу.

Некоторое время я с вялым интересом слушал, о чем говорят. В дикую старину, когда люди были еще невежественными и обремененными, подслушивание считалось неприличным, тогда еще в ходу была примитивная формула «Мой дом – моя крепость», что сейчас не только совсем смешно, но и опасно, ни одно общество не должно позволять даже возможности кому-то собирать на дому атомную бомбу.

Пусть даже не атомную, все равно ради безопасности десятков, а то и сотен людей на улицах, в кафе, школах и везде-везде всем придется поступиться той частичкой свободы, которая вообще-то никому и не нужна, то есть возможностью в любой момент увидеть, что тот или иной человек делает.

Тот, кто ничего преступного не делает, может вообще забыть о всеобщем наблюдении: когда оно за всеми, то его как бы и нет вовсе. Это первый шажок к тому, что совсем скоро с помощью нейроимплантов сможем связываться друг с другом напрямую, передавая не только изображение и слова, но и чувства, а вот тогда придет время настоящего дискомфорта и потрясения основ…

Из комнаты раздался сердитый голос:

– Ты там не заснул?

– Иду, – ответил я поспешно и закрыл кран. – Не поверишь, о тебе думал!

– Конечно, – донесся ее голос, – не поверю.

– Молодец, – одобрил я и вышел, не озаботившись повязаться полотенцем вокруг бедер, здесь такое же видеонаблюдение, как и в душевой кабинке. – Ты все понимаешь, ассасинка.

– Кто-кто?

– Расхитительница гробниц, – уточнил я. – Та самая.

Она бросила взгляд в зеркало.

– Спасибо. Умеешь, мерзавец, говорить отвратительно приятные вещи.

Когда люди заняты делом, хоть общим, хоть каждый своим, то, оказавшись в постели, ведут себя очень даже естественно, даже если только-только увидели друг друга.

А мы по современным меркам знаем один другого чуть ли не вечность, так что повязались быстро, хоть и с азартом, как молодые супруги, уже не стесняющиеся партнера, а потом я подгреб ее ближе и, прижав, как щенка, к пузу, крепко заснул.

Проснулся распластанным, как рыба на столе умелой хозяйкой, голова Эсфири на моем плече, ее согнутая в колене нога почти на груди, а когда я начал выныривать из глубин сладкого сна, услышал деловитый голос:

– Что-нибудь придумал?

Я просипел сонным голосом:

– Ночью сплю, а не деньги считаю, будто еврей какой!.. А потом, пока не возьму в ладони большую чашку горячего крепкого кофе, обязательно сладкого, меня вообще нет в этом мире!

– А в каком есть?.. На Лубянке?

– Как бы не существую, – проговорил я сонно. – Есть только твердотельно-жидкий хард. Поняла? На котором еще не активирована прога моей уникальной и высокодуховной личности.

Она сказала почти в ухо:

– Активирует кофе?

– Есть и другие способы, – ответил я уклончиво, – но предпочитаю кофе. Я тонкая личность с толстыми взглядами и прозрачными намерениями.

Она тяжело вздохнула.

– Садист. Пойду готовить, раз уж ты такой нежный.

– Я сложный, – сказал я скромно. – Это ты создана на уровне БИОСа, а я многоуровневая оболочка.

Она фыркнула, сошвырнула на меня одеяло и поднялась, красивая и обнаженная.

– Значит, тебя выведет из строя любой вирус?..

– БИОСу вирусы не страшны, – согласился я, – здесь ты по-женски права. Потому и должна беречь меня особенно трепетно и нежно!

Она гордо отвернулась и пошлепала босыми ступнями на кухню, прямоспинная и с красиво широкими плечами.

Кофе у нее просто замечательный, что значит крепкий. У меня, как у мужчины с интеллектом, это практически единственное требование к кофе.

Некоторые, что с комплексами, щеголяют знанием десятков видов, а то и больше, а также сортов и способов приготовления, хотя это скорее говорит об отсутствии интеллекта, лишь о памяти и зажатости, когда человечку хоть в чем-то жаждется выглядеть умным, значительным и хоть в чем-то больше знающим, чем другие.

Эсфирь придвинула ко мне блюдце со сладким и рассыпающимся во рту печеньем.

– Жри, жри. Разоряй мою страну, чужеземец.

– С удовольствием, – ответил я.

Она спросила с подозрением:

– Что с удовольствием? Страну разорять или чужое печенье жрать?

– Так я и за тебя, – пояснил я. – Вон ты какая толстая. А мне можно. Мужчины даже толстые все красавцы, если при деньгах.

– Что с Хиггинсом? – напомнила она требовательно.

Я отставил опустевшую чашку, покосился на остатки печенья.

– Налей еще. Почему все евреи такие жадные?..

– Сахару сколько? Пять или шесть?

– Три, – сказал я, – но так, чтоб я видел. Не жадничай, у вас Моссаду Рокфеллеры отстегивают такие деньги, не вышепчешь… А еще и Ротшильды добавляют. В общем, вариант есть. Только их слишком много. Нужно перебрать… и выбрать.

– Какая скромность, – съязвила она.

– Я такой, – согласился я. – Но лучший вариант – мужской.

– Ворваться, стреляя направо и налево?

– А также перед собой, – сказал я, – расчищая дорогу к светлому будущему трансгуманизма.

– Если это прямой, то что такое примитивный?

– Прямой путь, – напомнил я, – кратчайший. Но настоящие герои всегда идут в обход, потому предпочту просто уговорить. Убедить, мы живем в век компромиссов между прибылью и совестью. Предложить более выгодные с точки зрения демократии варианты.

Она посмотрела исподлобья.

– Ты серьезно?

– Абсолютно, – заверил я, но уточнил: – насколько это возможно с женщиной. Красивой женщиной. Мужчины, в отличие от вас, руководствуются разумом, а не эмоциями. Потому, если расположить слова геометрически правильно, можно обрисовать картину предельно ясно и четко, когда сразу видно, что выгодно, а что нет.

Она покачала головой, не сводя с меня взгляда.

– И в чем будешь убеждать?

– Отдать заряды мне, – ответил я.

Она поморщилась.

– Для этого ему нужно ломать пальцы и пилить зубы с месяц, а потом еще дня три. А ты хочешь за один вечер?

– Хочу, – ответил я.

– Хотеть не вредно.

– Теперь все вредно, – сообщил я. – Но, думаю, стоит попробовать. А кости ломать, фи, грубо. Как дикари какие-то. Стыдно за вас. Какие-то звери в вашем Моссаде…

– То ли дело в КГБ, – ответила она в тон.

– Да, – согласился я. – Там только одухотворенные личности.

Глава 4

Я не видел, что и как она нажимала в торце письменного стола, но через мгновение несколько картинно вытащила то, что мне показалось замаскированным ящиком прямо под крышкой стола.

Правда, это всего лишь широкая доска, где живописно расположился десяток пистолетов, начиная от массивных «вальтеров» и заканчивая «пистолетами последнего шанса».

– Выбирай.

Я вздохнул.

– Ладно, если это необходимо… Только не обижайся, если потеряю по дороге.

– Ты такой рассеянный?

Я развел руками.

– Профессора все рассеянные и чудаковатые. Ладно, вот этот чем-то элегантнее. Совсем как я.

Она бросила взгляд на пистолет в моей руке, в глазах блеснула злая искорка.

– А-а, попался!

Я изумился:

– Ты чего?

– Ты взял «беретту пико», – сказала она победно, – отодвинув «беретту нано», хотя не всякий спец знает разницу. Последняя модель для спецназа! Выпущено не больше десятка экземпляров, ясно? Потому что каждый приходится доводить и подгонять с микронной точностью профессиональным ювелирам.

– Ого, – сказал я, – не думал, что у меня вкус на драгоценности. И чем эта штука хороша?..

– Отдача мощная, – сообщила она, – но на близком расстоянии прошибает даже новейшие бронежилеты. Если зарядить бронебойными или с усиленным наконечником, то пробивает даже стенки бронетранспортера.

– Я не потому…

– А чем заинтересовал?

– Дальность и точность, – сказал я и пояснил: – Так мне кажется, как ученику Кювье, что по одной косточке мог восстановить облик динозавра или птеродактиля. А еще здесь явно достигнут минимальный разброс пуль.

Она смотрела испытующе.

– Ты не снайпер, случаем?

– Обижаешь, – ответил я с достоинством. – Я ученый!.. Просто для ученых важна точность.

Она сказала ядовито:

– Понятно, теперь эта профессия называется «ученые». Какие только эвфемизмы не возникают в этом сумасшедшем мире!

Я сказал с неохотой:

– Ладно, одевайся, и поехали. Хотя тебе с твоей фигурой можно и так. Время – деньги, как говорят евреи.

Она огрызнулась: