Мессия Дюны Герберт Фрэнк

Тибана писал апологии сократического христианства, он был, вероятно, уроженцем Анбуса IV и жил в восьмом-девятом веке до воцарения Дома Коррино, скорее всего во второе правление Даламака. Сохранилась лишь малая часть написанного им, откуда и взята эта фраза: «Сердца всех людей обитают в одних и тех же джунглях».

(Ирулан, из «Книги Дюны»)

– Ты – Биджас, – произнес гхола, вступая в крохотную каморку, где карлика содержали под стражей. – Меня зовут Хейт.

За гхолой следовал целый отряд дворцовой стражи: вечерняя смена караула. Пока они пересекали внутренний двор, порыв ветра принес песок, он жалил лица, заставлял прикрывать глаза и торопиться. Было слышно, как снаружи в коридоре они обмениваются шутками, обычно сопровождающими ритуал смены часовых.

– Ты не Хейт, – отвечал карлик. – Ты – Дункан Айдахо. Я видел, как твою мертвую плоть погружали в бак и как извлекали из него тебя – живого и готового для обучения.

Гхола глотнул, горло его вдруг пересохло. Яркие шары плавающих ламп словно тускнели здесь, на фоне зеленых гобеленов. Но на лбу карлика были заметны капли пота. В нем чувствовалась странная целостность, словно бы проступало сквозь кожу предназначение, заложенное в него тлейлаксу. Под маской труса и болтуна угадывалась сила.

– Муад’Диб поручил мне выяснить у тебя, что намереваются здесь сделать тлейлаксу с твоей помощью, – произнес Хейт.

– Тлейлаксу, тлейлаксу, – запел карлик, – я и есть тлейлаксу, дурень ты этакий! Кстати, и ты тоже.

Хейт глядел на карлика. А Биджас, казалось, светился харизматической бодростью, заставлявшей наблюдателя вспоминать о древних идолах.

– Слышишь голоса стражи? – спросил Хейт. – Они охотно удавят тебя по моему приказу.

– Хай! Хай! – воскликнул Биджас. – Экий заносчивый дуралей, а еще говоришь, что явился искать истину.

Хейт вдруг ощутил, что ему вовсе не нравится внутренняя невозмутимость, проступавшая на лице карлика.

– Быть может, я ищу всего лишь свое будущее.

– Неплохо сказано, – отвечал Биджас. – Теперь мы знаем друг друга. Когда встречаются два вора, их можно не представлять друг другу.

– Значит, мы с тобой воры? – переспросил Хейт. – И что же мы крадем?

– Мы не воры – мы игральные кости, – отвечал Биджас, – и ты хочешь подсчитать числа, нанесенные на моих гранях. А я – на твоих. И что я вижу? У тебя два лица.

– Ты и в самом деле видел меня в баках тлейлаксу? – преодолев странную нерешительность, спросил Хейт.

– Я же сказал, – отозвался карлик и вскочил на ноги. – Нам пришлось побороться за тебя – с тобой. Плоть не хотела возвращаться назад!

Хейту вдруг показалось, что он очутился в кошмарном сне, привидевшемся вовсе не ему самому и не ему подвластном, но если он вдруг забудет про это, – неминуемо затеряется в закоулках чужого ума.

Биджас с хитрым выражением на лице склонил голову набок, обошел вокруг гхолы, глядя на него снизу вверх.

– Когда ты волнуешься, в тебе проступают былые черты, – проговорил Биджас. – Ты – тот самый преследователь, который не хочет догонять свою жертву.

– Ну а ты – оружие, нацеленное в Муад’Диба, – отвечал Хейт, поворачиваясь, чтобы уследить за карликом. – Что ты задумал?

– Ничего! – отвечал Биджас, вдруг остановившись. – Вот тебе простой ответ на несложный вопрос.

– Или ты метишь в Алию, – спросил Хейт, – не так ли?

– Во Вселенной повсюду ее зовут Хоут, Чудовищной Рыбой. Но почему это я ощущаю, как вскипает твоя кровь, когда ты говоришь про нее?

– Так значит, они зовут ее Хоут… – протянул гхола, пытаясь что-нибудь прочесть в чертах лица Биджаса. Странными были речи карлика.

– Она шлюха-девственница, – продолжал Биджас, – она остроумна, вульгарна и понятна, несмотря на ужасающие глубины ее существа; она жестока в своей доброте, бездумна и мудра, созидая, она несет разрушения, подобно кориолисовой буре.

– Итак, ты пришел держать речь против Алии, – проговорил Хейт.

– Против? – спросил карлик, опускаясь на подушку возле стены и ухмыляясь. Это сразу сделало его похожим на большеголовую ящерицу. – Не-ет. Я пришел сюда, чтобы ее телесная красота завлекла меня в ловушку…

– Нападать на Алию – значит нападать и на ее брата, – отвечал Хейт.

– Это настолько очевидно, что можно даже и не заметить, – отвечал Биджас, – в сути своей Император и сестра его являются единой двойственной личностью, две половинки которой, женская и мужская, обращены спиной друг к другу.

– Подобные речи мы слыхали от фрименов глубокой Пустыни, – сердито сказал Хейт, – от тех самых, кто возобновил кровавые жертвоприношения Шаи-Хулуду. Почему ты повторяешь эту бессмыслицу?

– И ты смеешь говорить, что это бессмыслица? – возразил Биджас. – Ты, сразу человек и маска на лице человека? Аххх, естественно, откуда игральным костям знать, сколько очков на них выпало. Я забыл про это. А ты запутался вдвойне – ведь ты прислуживаешь этому двойному созданию. Чувства твои уводят прочь от истины, ум – лучший проводник. Воспользовался бы им!

– И ты проповедуешь тем, кто стережет тебя, эту ложь о Муад’Дибе? – негромким голосом спросил Хейт. Он чувствовал, что разум его опутан речами карлика.

– Это они сами проповедуют! – отвечал Биджас. – И молятся. А почему бы и нет? Все мы должны молиться. Разве мы живем не в тени, которую отбрасывает на нас это существо, ужаснее которого не порождала Вселенная?

– Ужаснее которого…

– Собственная мать не желает жить на одной планете с ними.

– Почему ты не говоришь прямо? – спросил Хейт. – Ты ведь знаешь, у нас есть разные способы хорошенько повыспросить тебя. Мы сумеем узнать ответ… только другим способом.

– Но я ответил тебе! Разве я не сказал уже, что миф этот реален? А я – разве я ветер, что несет смерть в своем брюхе?.. Нет! Я – это слова! Но слова, подобные молнии, что бьет из песка в темное небо. Я сказал: задуем лампу! Настал день! А ты говоришь: дай мне фонарь, чтобы я не проглядел приход дня.

– Ты играешь со мной в опасные игры, – отвечал Хейт. – Или ты думаешь, что мне не понятны дзенсуннитские выверты? Ты за собой оставляешь отпечатки следов, словно птица на влажной глине.

Биджас хихикнул.

– Почему ты смеешься? – возмутился Хейт.

– Потому, что у меня есть зубы, а я хочу, чтобы их не было, – выдавил Биджас, смеясь. – Не будет зубов, нечем будет скрежетать.

– Теперь я понял: твоя цель – это я, – отвечал Хейт, – ты метишь в меня.

– И я попал в самое яблочко! – веселился Биджас. – Разве можно промазать в такую большую мишень? – Он кивнул, словно в подтверждение собственных слов. – А теперь я спою тебе, – и он зажужжал под нос монотонную мелодию, с привизгом повторяя немногие такты и слова.

Хейт напрягся, странная боль пробежала волной по позвоночнику. Он глядел на лицо карлика, в его юные глаза на древнем лице. Казалось, что глаза эти словно повисли в центре паутинной сети морщин, белыми линиями разбегавшихся в стороны к впалым вискам. Какая огромная у него голова… И все прочие черты только окружали теперь пухлый рот, извергавший монотонный шум. Звук этот напомнил Хейту древние ритуалы, воспоминания не одного человека – народа, древние слова и обычаи, позабытый смысл мельком услышанного бормотания. Сейчас здесь вершилось нечто жизненно важное в кровавой игре идей на просторах времени.

В напев карлика вплетались символы, словно яркий свет били они из древней тьмы, освещая века существования человечества.

– Что ты делаешь со мной? – задыхаясь, выдавил Хейт.

– Просто играю на тебе, – отвечал Биджас, – ты и есть тот самый инструмент, на котором меня учили играть. Я назову тебе другие имена предателей из числа наибов. Вот Бикурос и Кахийт. Числится среди них и Джедида, который был секретарем у Корбы, и Абумоджандис, помощник Баннерджи… Не исключено, что один из них сейчас уже пронзает ножом твоего Муад’Диба.

Хейт только мотал головой из стороны в сторону. Говорить было слишком трудно.

– Мы с тобой как два брата, – произнес Биджас, прерывая свое жужжание. – В одном баке выросли, я был первым, ты – младший.

Металлические глаза Хейта вдруг словно ожгло внезапной болью. Все вокруг погрузилось в мерцающую красную дымку. Все ощущения отошли далеко, оставив только одну боль, и все вокруг виднелось как бы сквозь пелену, как через помутневшее от песка стекло. Все стало случайным, и только случай правил над бездушной материей. Даже собственная воля превратилась в нечто неопределенное. И она затаилась где-то внутри него, не дыша, не издавая ни звука, так что не сыщешь и с фонарем.

С ясностью, порожденной отчаянием, он прорвал эту дымку усилием воли. Все внимание его столбом огня било прямо под ноги Биджаса. И глаза его постигали суть карлика, слой за слоем: купленный интеллект, а под ним страхи, желания, стремления… и наконец, сердцевину: сущность, управляемую символами.

– Мы на поле боя, – сказал Биджас, – можешь говорить.

Команда эта развязала его язык, и Хейт ответил:

– Ты не сможешь заставить меня убить Муад’Диба.

– Я слыхал, как Бене Гессерит говорят, что во Вселенной нет ничего прочного, ничего уравновешенного, ничего неизменного, но каждый день – а случается, и каждый час – несет перемены.

Хейт тупо мотал головой из стороны в сторону.

– Ты поверил, что глупый Император и есть наша цель, – произнес Биджас. – Как же плохо ты понимаешь наших хозяев – тлейлаксу. Гильдия и Бене Гессерит считают, что мы производим изделия. На самом деле мы создаем услуги и инструменты. Все, от войны до бедности, может послужить инструментом. Война полезна: она ведь так эффективна. Она стимулирует метаболизм. Она усиливает правительства. Она перемешивает наследственность и наделяет жизнестойкостью, как ничто другое во всей Вселенной. Лишь те, кто знает цену войне и платит ее, обладают решимостью…

Странно спокойным голосом Хейт отвечал:

– Интересные речи ведешь ты, и я вот-вот поверю в месть Провидения. Как же пришлось преобразовать твое прежнее тело, чтобы создать тебя?.. Наверняка получилась бы занимательная история… с еще более увлекательным эпилогом.

– Великолепно! – пропел Биджас. – Ты нападаешь, значит, у тебя есть сила воли и решимость.

– Ты пытаешься пробудить во мне желание убивать, – задыхаясь, проговорил Хейт.

Биджас отрицательно качнул головой.

– Пробудить – согласен, но не насилие. Тебя учили ясности, так ты сам говорил. И я должен пробудить в тебе ясность восприятия, Дункан Айдахо.

– Хейт!

– Дункан Айдахо. Искуснейший из убийц, любовник многих женщин, солдат-меченосец. Правая рука Атрейдесов на поле боя. Дункан Айдахо.

– Прошлое нельзя пробудить.

– Ты уверен?

– Прежде это никогда не удавалось.

– Интересно, но наши хозяева даже слышать не хотят, что может найтись нечто такое, чего нельзя сделать. Они всегда ищут способ: нужный инструмент, точку приложения силы, услуги нужных…

– Ты скрываешь свое истинное предназначение. Прячешь его за бессмысленными словами!

– В тебе сокрыт Дункан Айдахо, – отвечал Биджас, – и все его сознание откроется тебе… или твоим эмоциям, или бесстрастному рассудку… но оно покорится. И сознание его возвратится из тьмы былого, окружающей каждый твой шаг. Оно рядом и правит тобой, даже когда ты не даешь ему воли. Дункан Айдахо – внутри тебя, он существует, и когда сознание его сфокусируется, ты покоришься.

– Тлейлаксу думают, что я все еще их раб, но я…

– Тихо, раб! – привизгивая особенным образом, бросил Биджас.

И Хейт обнаружил, что застыл в покорном молчании.

– Ну вот мы и добрались до самой основы, – удовлетворенно проговорил Биджас, – и я знаю – ты это понял. Такие слова управляют тобой… думаю, это вполне достаточно.

Хейт ощущал выступивший на лбу пот, чувствовал, как дрожат руки и грудь, но не в силах был пошевелиться.

– Однажды, – продолжал Биджас, – к тебе придет Император. Он скажет: ее больше нет. И лицо его будет воплощать горе. Он будет отдавать воду мертвым, так все здесь называют слезы, а ты ответишь моим голосом: «Господин! О, господин мой!»

Челюсти и шею Хейта сводило, он едва покачивал головой из стороны в сторону.

– И ты скажешь: «У меня весть от Биджаса», – карлик скорчил рожу. – Бедный Биджас, безумный Биджас… пустой барабан, на котором выбивают дробь сообщений, сути которых он не понимает… но стукни по Биджасу, и он загрохочет. – Он снова принялся гримасничать.

– Ты думаешь, я ханжа, Дункан Айдахо? Нет! И я могу горевать. Но пришло время менять мечи на слова.

Икота сотрясла Хейта.

Биджас хихикнул.

– Ах, спасибо, Дункан. Ах, спасибо! Вот потребности тела и спасут нас. В жилах Императора течет кровь Харконненов. И он сделает все, что мы потребуем от него. Так что станет ваш Император нашим молотком и будет чеканить слова, что будут приятным звоном отдаваться в ушах наших хозяев.

Хейт моргал, удивляясь, насколько оживленным казался карлик, злобным и мудрым одновременно. Откуда в Атрейдесах кровь Харконненов?

– Вспомни-ка лучше о Звере Раббане, злодее Харконнене, и вспомни свой гнев, – промолвил Биджас. – В гневе ты всегда был подобен фрименам. Если слов не хватает, то уж меч-то всегда под рукой. Вспомни муки, на которые Харконнены обрекли твою семью. Знай: по матери твой драгоценный Пауль и есть настоящий Харконнен. Ну, когда тебе было трудно убить Харконнена?

Горькое разочарование одолевало гхолу. Или гнев? Почему эти слова вызывают гнев?

– Оххх, – стонал Биджас, – ах-хх, хах! Клик-клик. Вот и еще кое-что. Тлейлаксу предлагают сделку твоему драгоценному Паулю Атрейдесу. Наши хозяева восстановят его возлюбленную. Некоторым образом это будет твоя сестра – тоже гхола.

Хейту внезапно почудилось, что он оказался в мире, где нет ничего, кроме стука его собственного сердца.

– Да, гхола! – повторил Биджас. – И плоть гхолы будет плотью его возлюбленной. Она будет рожать ему детей. Она будет любить его одного. Мы можем даже улучшить оригинал, если он этого захочет. Разве хоть однажды дана была человеку возможность вернуть к жизни умершую любовь? Да он просто уцепится за наше предложение!

Биджас кивнул, прикрывая веками глаза, словно от усталости:

– Он смутится… и когда он задумается, ты подберешься поближе. И ударишь! Два гхолы будут у нас, не один! Этого хотят наши хозяева! – Карлик откашлялся, снова кивнул и велел:

– Теперь говори.

– Я не сделаю этого, – отвечал Хейт.

– А вот Айдахо сделал бы, – проговорил Биджас. – Тебе не предоставится более удобной возможности отмстить этому потомку Харконненов. Не забывай этого. Ты предложишь ему возможность улучшить возлюбленную, дать ей вечную нежность, нестареющую любовь. А потом предложишь им обоим убежище – а сам будешь подбираться все ближе – на планете где-нибудь за пределами империи. Подумай только! Вернуть любимую к жизни. Не плакать, а в уединении и любви доживать свои годы.

– Дорогой подарочек, – осторожно заметил Хейт. – Он спросит и о цене?

– Скажешь ему, что придется отказаться от всех претензий на божественность и дискредитировать Квизарат. А еще, еще ему придется отдать – себя самого и свою сестру.

– И всего-то? – насмешливо спросил Хейт.

– Естественно, ему придется отказаться и от всей своей доли в КООАМ.

– Естественно.

– И если ты не подберешься еще достаточно близко, чтобы ударить, говори ему, как восхищены тлейлаксу полученным от него уроком: они не знали еще об истинных возможностях религии. Скажи ему, что тлейлаксу завели целый департамент по подготовке религий на разные нужды.

– Очень умно придумано, – заметил Хейт.

– Ты считаешь себя свободным, думаешь, что вправе не слушать меня и насмешничать, – проговорил Биджас, хитро прищурясь и наклоняя голову набок. – Не спорь.

– Они хорошо сработали тебя, маленькое животное, – скривился Хейт.

– И тебя тоже, – отозвался карлик. – И ты скажешь, чтобы он поторопился. Плоть распадается, ее нужно будет срочно поместить в криогенный бак.

Хейт почувствовал, что заблудился в этой путанице явлений, вдруг ставших незнакомыми. Карлик был столь самоуверен! Но и в логике тлейлаксу должен был отыскаться порок. Создавая гхолу, они настроили его на голос Биджаса, но… Что – но? Логика (сеть) объект… Очевидные мысли так легко принять за верные! Или логика тлейлаксу искажена?

Биджас улыбался, словно прислушиваясь к внутреннему голосу.

– А теперь, – сказал он, – ты все забудешь, но когда придет пора, вспомнишь. Он скажет: «Ее больше нет». И Дункан Айдахо проснется.

Карлик хлопнул в ладоши.

Хейт заморгал, ощутив, что его вдруг перебили на какой-то важной мысли или на половине фразы. Что это было? Кажется, они говорили… о целях?

– Ты хочешь запутать меня, а потом управлять мною, – сказал он наконец.

– С чего ты взял? – спросил Биджас.

– Я твоя цель, и ты не можешь отрицать этого.

– И не подумаю.

– Что ты пытаешься выполнить моими руками?

– Доброе дело, – отвечал Биджас. – Одно доброе дело.

Силы предвидения не могут отразить последовательности реальных событий иначе, как в самых чрезвычайных обстоятельствах. Оракул выхватывает отдельные звенья событий из исторической цепи. Вечность движется, она одинаковым образом действует и на оракула, и на пришедшего к нему просителя. Пусть подданные Муад’Диба сомневаются в величии Императора и его пророческом даре. Пусть они отрицают его мощь. Пусть – но да не усомнятся они в Вечности!

(Из «Священных Заветов Дюны»)

Хейт видел, как Алия покинула свой храм и направилась через площадь. Охрана теснилась вокруг, пытаясь свирепыми минами замаскировать полноту плоти, порожденную спокойной и сытой жизнью.

В лучах полуденного солнца яркими вспышками гелиографа замелькали крылья топтера над храмом; аппарат принадлежал к Императорской гвардии и нес на фюзеляже знак Муад’Диба – кулак.

Хейт вновь посмотрел на Алию. Здесь, в городе, она выглядела чужеродным телом, подумал он. Да, Алия принадлежала Пустыне, беспредельным просторам ее. Пока он следил за ее приближением, странная мысль пришла ему в голову: Алия казалась задумчивой, лишь когда улыбалась. Виноваты в этом глаза, решил он, припоминая, какой была она на приеме по случаю прибытия посла Гильдии: стройная и горделивая посреди всей этой суеты… ее дерзкие речи, обращенные к изысканно облаченным людям обоего пола. Алия была тогда в белом… ослепительное, яркое одеяние воплощало всю ее чистоту. Он глядел из окна, пока она пересекала внутренние сады для официальных приемов, шла вокруг пруда с его певучими фонтанами, сквозь заросли высокой травы прерий к белому бельведеру.

Все не так… совсем не так. Она принадлежала Пустыне.

Хейт порывисто вздохнул. Тогда он потерял Алию из вида, теперь тоже. Он ждал ее, стискивая и разжимая кулаки. И что за нелепый разговор вышел у него с Биджасом!..

Он слышал, как свита Алии прошествовала по коридору мимо комнаты, в которой он находился. Алия удалилась в семейные апартаменты.

Он пытался сосредоточиться на том, что его встревожило. То, как шла Алия через площадь? Да. Она шла словно жертва, спасающаяся от хищника. Он вышел на соединяющийся с семейными апартаментами балкон, прячась от солнца за навесом из пластали, пробрался вперед и остановился в тени. Алия стояла возле балюстрады и глядела куда-то за храм.

Он проследил за ее взглядом – Алия смотрела вдаль, за город. Прямоугольники, цветные пятна, дальние движения, звуки. Здания сверкали, контуры их дрожали в мареве. Раскаленный воздух плясал над крышами. Напротив, возле храма, в тупике между массивных стен мальчишка стучал мячом о стену. Мячик ударялся о стену и отлетал – туда-сюда…

Алия тоже видела мяч. Взгляд ее был прикован к нему – вперед-назад… вперед-назад. Словно это сама она билась о стены коридоров времени.

Прежде чем оставить храм, она приняла колоссальную дозу меланжевого зелья – никогда прежде она не рисковала подобным образом. И ей было страшно – уже сейчас, хотя эффект еще не начал сказываться.

Почему я сделала это? – спрашивала она себя.

Но находясь среди многих угроз, приходилось идти на риск. Приходилось. Лишь таким образом можно было рассеять мглу, которой Таро Дюны затмило будущее. Существовала преграда, и ее нужно было взломать. Действия ее определялись необходимостью; она хотела увидеть, куда идет ее брат, устремив вперед невидящий взор.

Знакомая меланжевая фуга начинала звучать в сознании. Алия глубоко вздохнула, стараясь обрести хотя бы хрупкое спокойствие, сосредоточенное и отстраненное.

Второе зрение способно сделать из человека опасного фаталиста, думала она. К несчастью, в пророчестве нет «спускового крючка», его невозможно рассчитать. С видениями нельзя манипулировать, как с формулами. В них приходится погружаться, рискуя жизнью и разумом.

В резких тенях на примыкающем балконе шевельнулась фигура. Гхола! Обострившимся восприятием Алия увидела его с невероятной ясностью… смуглое живое лицо с блестящими металлическими глазами. В нем встречались ужасающие противоположности, они сталкивались, налетая с противоположных сторон. Он был сразу и тенью, и ослепительным светом… Процесс, давший новую жизнь мертвой плоти… произвел нечто невероятно чистое… и невинное.

Именно невинное!

– И давно ты здесь, Дункан? – спросила она.

– Значит, теперь я Дункан? – осведомился он. – Почему?

– Ты не должен спрашивать меня, – отрезала она.

Глядя на него, она удивлялась, как сумели тлейлаксу настолько отшлифовать свое создание и ничего не упустить из виду.

– Только боги могут так рисковать, – проговорила она, – совершенство опасно для смертного.

– Дункан умер, – возразил гхола. – Я – Хейт.

Она вглядывалась в эти искусственные глаза, гадала – что они видят. Вблизи в них были заметны крошечные выемки, колодцы тьмы, черневшие в сверкающем металле. Фасетки, как у насекомого. Вселенная искрилась вокруг и покачивалась. Она удержала равновесие, упершись рукой в прогретую солнцем ограду. Ах-хх, как быстро течет по телу меланжа.

– Вам плохо? – спросил Хейт. Он пододвинулся ближе, стальные глаза внимательно глядели на нее.

Кто это говорит? – удивилась она. Дункан Айдахо? Или же ментат-гхола… а может быть, философ-дзенсуннит? Или простая пешка в руках тлейлаксу, куда более опасная, чем любой из навигаторов Гильдии? Брат ее знал об этом.

И она снова посмотрела на гхолу. Теперь он был пассивен, в нем дремало нечто: гхола был словно насыщен ожиданием и силами, превосходящими доступное человеку.

– Как дочь собственной матери, я во многом принадлежу сестрам Бене Гессерит, – отвечала она, – ты не забыл про это?

– Я помню.

– Я пользуюсь их знаниями, думаю, как они. Часть моего существа признает священную необходимость выполнения генетической программы – и всю значимость… ее продуктов.

Она заморгала, ощущая, как часть сознания ее уносится потоками времени.

– Говорят, что Бене Гессерит никогда не оступаются, – сказал он, только теперь заметив, как побелели ее пальцы, впившиеся в ограду балкона.

– Неужели я оступилась? – спросила она.

Гхола видел, как глубоко она дышит, чувствовал напряжение в каждом движении, заметил слегка остекленевшие глаза.

– Когда споткнешься, легко восстановить равновесие, надо лишь подпрыгнуть и перескочить через то, что легло на твоем пути.

– Это сестры Бене Гессерит споткнулись, – отвечала она, – и хотят восстановить равновесие, перепрыгнув через моего брата. Они хотят ребенка… ребенка Чани или моего.

– Ты понесла?

Чтобы ответить на этот вопрос, она с трудом отыскала свое положение во временном пространстве. Понесла? Где? Когда?

– Я вижу… моего ребенка, – прошептала она.

Отступив от края балкона, она обернулась к гхоле: белое, как соль, лицо и горькие глаза – два кружка расплавленного свинца… Он отвернулся от света, чтобы видеть ее в голубых тенях.

– И что же… ты видишь такими глазами? – прошептала она.

– То же, что и все вокруг, – отвечал он.

Слова его звенели в ушах, сознание напряглось. Она словно бы тянулась через всю Вселенную… прочь из нее… наружу, но время спутывало ее цепкой лианой.

– Ты приняла Пряность – огромную дозу, – понял он.