Час волка Маккаммон Роберт
— Все тела уже увезли, — сказал, пожав плечами, старик. Мышонок никогда его раньше не видел, в той квартире прежде жила молодая пара. — Пожар здесь был ужасный. Видите, как обгорели кирпичи? — Он для выразительности постучал по одному из них.
— Луиза… две маленькие девочки… — Мышонок зашатался, мир, жестокий Ад, закружился вокруг него.
— Муж ее тоже погиб, где-то во Франции, — продолжал старик. — Так мне, по крайней мере, говорили. А вы — родственник?
Мышонок не смог произнести ни слова, но все же ответил: криком муки, эхом отдавшимся между остатками стен. А потом, прежде чем Майкл успел спрыгнуть с фургона и остановить его, Мышонок побежал по идущей зигзагом лестничной клетке, обгоревшие ступени трещали у него под ногами. Майкл тут же бросился за ним, в царство пепла и тьмы, и услышал, как старик закричал: — Туда же нельзя! — а потом захлопнул окно.
Мышонок взбирался по лестнице. Левая нога у него провалилась на гнилой ступеньке, он выдрал ее и продолжил подъем. — Стой! — крикнул Майкл, но Мышонок не остановился. Лестничная клетка раскачивалась, кусок ограждения неожиданно оторвался и слетел вниз в кучу обломков. Мышонок на мгновение удержался, балансируя на краю, потом ухватился за перила с другой стороны и стал подниматься дальше. Он добрался до следующего этажа, примерно в пятнадцати футах над землей, и запнулся о груду обгоревших балок, еле держащиеся доски заскрипели под ним. — Луиза! — закричал Мышонок. — Это я! Я пришел домой! — Он вошел в анфиладу комнат, обрезанных обрушением части строения, обнажившим имущество погибшей семьи: покрытую золой печь, побитую посуду и случайно оставшуюся целой чашку, чудом уцелевшую после сотрясения; то, что некогда было столом из сосновых планок, теперь обгорело до ножек; каркас кресла, пружины торчали, как вывалившиеся кишки; остатки обоев на стене, желтые, как пятна проказы, и на них — светлые прямоугольники, где когда-то висели картины. Мышонок прошел по маленьким комнатам, зовя Луизу, Карлу и Люсиль. Майкл не мог остановить его, да и не было смысла пытаться сделать это. Он поднялся вслед за ним и держался к нему поближе, чтобы попытаться успеть схватить его, если он провалится сквозь пол. Мышонок вошел туда, где была гостиная, в досках были прогоревшие места, где сверху падали горевшие обломки и проваливались ниже. Кушетка, на которой любили сидеть Луиза и девочки, теперь представляла собой путаницу обгоревших пружин. А пианино, свадебный подарок от стариков Луизы, было абстракцией из клавиш и струн. Но целым остался камин из белого кирпича, столько холодных вечеров согревавший Мышонка с его семьей. Уцелел и книжный шкаф, хотя в нем осталось лишь несколько книг. И его любимое кресло-качалка тоже выжило, хотя и сильно обгорело. Оно было все там же, где он его оставил. И тут Мышонок глянул на стену рядом с камином, и Майкл услышал, как он захрипел.
Мгновение Мышонок не шевелился, потом медленно прошел по трещавшему полу и подошел к вставленному в остекленную рамку Железному Кресту — награде сына.
Стекло в рамке треснуло. Не считая этого, Железный Крест не пострадал. Мышонок снял рамку со стены, держа ее благоговейно, и прочитал вписанное в удостоверение имя и дату смерти. Тело его задрожало, в глазах мелькнуло безумие. На бледных щеках над грязной бородкой показались два ярко-пунцовых пятна.
Мышонок запустил Железным Крестом в рамке в стену, осколки стекла разлетелись по комнате. Медаль, упав на пол, издала легкий звон. Он тут же кинулся к ней, схватил ее с пола и повернулся, с лицом, пунцовым от ярости, чтобы выбросить ее в разбитое окно.
Рука Майкла поймала кулак Мышонка и крепко сжала его. — Нет, — твердо сказал он, — не выбрасывай ее.
Мышонок недоверчиво уставился на него, он медленно моргал, его мозговые шарики проскальзывали по смазке отчаяния. Он застонал, как ветер в развалинах его дома. А потом Мышонок поднял другую руку, сжал ее в кулак и двинул изо всех сил Майклу в челюсть. Голова Майкла метнулась назад, но он не отпустил руку Мышонка, как не пытался и защищаться. Мышонок ударил его второй раз, и третий. Майкл только смотрел на него, его зеленые глаза горели, а из разбитой нижней губы просочилась капелька крови. Мышонок завел кулак назад, чтобы ударить Майкла четвертый раз, но тут маленький человечек заметил, что челюсть Майкла напряглась, готовая принять удар. Все силы внезапно покинули Мышонка, мышцы его обмякли и ладонь раскрылась. Он слабо шлепнул ладонью зеленоглазого по лицу, а потом рука у него упала, глаза стали щипать слезы, колени подгибались. Он стал валиться на землю, но Майкл удержал его.
— Я хочу умереть, — прошептал Мышонок. — Я хочу умереть. Я хочу умереть. О, Боже, пожалуйста, дай мне…
— Вставай, — сказал ему Майкл. — Давай вставай.
Ноги Мышонка были как ватные. Ему хотелось на этот раз упасть и лежать так, пока молот Бога-громовержца не сокрушит землю. Он ощутил запах пороха от одежды другого человека, и этот горький аромат возродил в его памяти каждый страшный миг той схватки в соснах. Мышонок стал вырываться от Майкла и отшатнулся назад. — Не подходи ко мне! — закричал он. — Будь ты проклят, не подходи ко мне!
Майкл ничего не сказал. Гроза подошла, и она должна прогреметь, чтобы затем утихнуть.
— Убийца! — взвизгнул Мышонок. — Зверь! Я видел твое лицо там, в деревьях. Я видел его, когда ты убивал тех людей! Немцев! Моих людей! Ты пристрелил того мальчишку и даже глазом не моргнул!
— Не до моргания было! — сказал Майкл.
— Тебе это доставляло удовольствие! — продолжал свирепеть Мышонок. — Тебе ведь нравится убивать, так?
— Нет. Не нравится.
— О, Боже… Иисусе… ты и меня тоже заставил убить. — Лицо Мышонка исказилось. Он чувствовал, будто его выворачивало наизнанку от внутренних позывов. — Тот молодой парень… Я его убил. Я убил его. Убил немца. О, Боже мой! — Он оглядел изуродованную комнату, и ему показалось, что он услышал крики своей жены и двух дочерей, они кричали, в то время как взрыв бомбы возносил их до небес. Где я был, думал он, когда бомбардировщики союзников сбрасывали смерть на самых любимых людей? У него даже не сохранилось их фотографий, все его бумаги, его бумажник и фотокарточки отобрали у него в Париже. Это было так жестоко, что он не удержался на ногах и упал на колени. Он стал рыться в куче обгоревшего мусора, отчаянно пытаясь найти хоть какуюто фотографию Луизы и детей.
Майкл тыльной стороной ладони вытер кровь с губы. Мышонок рылся среди обломков во всех помещениях своей квартиры, но Железный Крест по-прежнему держал в кулаке. — Что ты собираешься делать дальше? — спросил Майкл.
— Это все ты сделал. Ты. Твои союзники. Их бомбардировщики. Их ненависть к Германии. Гитлер прав. Мир боится и ненавидит Германию. Я думал, что он сумасшедший, но он оказался прав. — Мышонок копался все глубже в обломках, фотокарточек не было, только пепел. Он обратил свой взор к обгоревшим книгам и стал искать фотографии, которые, бывало, стояли на полках. — Я предам тебя! Вот что я сделаю. Я предам тебя, а потом пойду в церковь и вымолю прощение. Боже мой!.. Я убил немца. Я убил немца своими собственными руками. — Он всхлипнул, и слезы потекли по его лицу. — Где фотографии? Ну где же фотографии?
Майкл опустился на колени в нескольких футах от него. — Тебе нельзя здесь оставаться.
— Здесь мой дом! — закричал Мышонок, с такой силой, что пустые оконные рамы задрожали. Глаза его покраснели и запали в орбиты. — Я здесь жил, — сказал он, на этот раз шепотом, сквозь комок в горле.
— Теперь здесь никто не живет, — Майкл встал. — Гюнтер ждет. Пора ехать.
— Ехать? Куда ехать? — Он был словно тот русский пленный, который не видел смысла в побеге. — Ты — британский шпион, а я — гражданин Германии. Боже мой… зачем я позволил уговорить себя на такое! У меня душа горит. О, Господи, прости меня!
— Именно из-за Гитлера упали те бомбы, которые уничтожили твою семью, — сказал Майкл. — Думаешь, никто не скорбел над мертвыми, когда нацистские самолеты бомбили Лондон? Думаешь, твоя жена и дети — единственные, чьи тела вытащили из развалин взорванного дома? Если думаешь так, то ты дурак. — Он говорил тихо и спокойно, но его зеленый глаз пронзительно смотрел на Мышонка. — Варшава, Нарвик, Роттердам, Седан, Дюнкерк, Крит, Ленинград, Сталинград. Гитлер усеял города трупами так далеко на север, юг, восток и запад, как только мог достать. Сотни тысяч, над кем скорбят. Повсюду многие люди, как и ты, плачут в развалинах. — Он покачал головой, ощущая смешанное чувство жалости и отвращения. — Твоя страна гибнет. Гитлер ее уничтожает. Но прежде, чем с ним будет покончено, он планирует уничтожить как можно больше людей. Твой сын, жена, дочери — кто они для Гитлера? Имели они для него какое-то значение? Не думаю.
— Заткни свой поганый рот! — Слезы блестели в щетине на подбородке Мышонка как фальшивые бриллианты.
— Я сожалею, что бомбы упали сюда, — продолжал Майкл. — Я сожалею, что они падали в Лондоне. Но когда к власти пришли нацисты и Гитлер начал войну, где-то просто обязательно должны были падать бомбы.
Мышонок не отвечал. Он не смог найти в мусоре никакой фотокарточки и сел на обгоревший пол, обхватив себя руками.
— У тебя здесь есть какие-нибудь родственники? — спросил Майкл.
Мышонок поколебался, потом покачал головой.
— Тебе есть куда уехать?
Еще одно покачивание головой. Мышонок шмыгнул носом и вытер влагу.
— Мне нужно завершить свою миссию. Если хочешь, можешь поехать со мной в безопасное место. Оттуда Гюнтер сможет вывезти тебя из страны.
— Мой дом здесь, — сказал Мышонок.
— Разве? — Майкл оставил этот вопрос висеть в воздухе, ответа на него быть не могло. — Если ты хочешь жить на кладбище, это твое дело. Если хочешь встать и поехать со мной, давай вставай. Я уезжаю.
Майкл повернулся к Мышонку спиной, прошел по изуродованным пожаром комнатам к лестнице и спустился на улицу. Гюнтер с Дитцем пили из бутылки шнапс, ветер становился более пронзительным. Майкл ждал рядом с входом в обгоревший дом. Он даст Мышонку две минуты, решил он. Если этот человек не выйдет, тогда Майкл будет решать, что делать дальше. Ему будет очень печально делать это. Но Мышонок знает слишком много.
Прошла минута. Майкл смотрел на детишек, копавшихся в куче почерневших кирпичей. Она нашли пару ботинок, и один из ребятишек погнался за другим. Потом Майкл услышал, как заскрипела лестница, и смог наконец расслабиться. Мышонок вышел из развалин на мрачный серый свет. Он посмотрел на небо, на окружающие дома так, будто увидел все это в первый раз.
— Ладно, — сказал он, голос его был усталым и бесцветным, распухшие глаза обведены красными кругами. — Я поеду с тобой.
Как только Майкл и Мышонок залезли обратно в фургон, Гюнтер хлестнул вожжами, и напрягшая задние ноги крестьянская лошадь тронулась. Дитц предложил Майклу шнапс, и Майкл отпил из бутылки, затем передал ее Мышонку. Маленький человечек покачал головой. Он задумчиво смотрел на свою правую ладонь. В ней лежал Железный Крест.
Майкл не знал, что бы он сделал, если бы Мышонок не вышел. Убил его? Вероятно. Он бы не задумался. Он был специалистом в грязных делах, и первым и самым главным для него была его миссия. Стальной Кулак. Франкевиц. Блок. Доктор Гильдебранд и газовое оружие. И, конечно, Гарри Сэндлер. Как все они взаимосвязаны и какой смысл имели нарисованные на зеленом металле пулевые отверстия?
Он должен выяснить это. Если ему это не удастся, то точно так же может не удаться вторжение союзников в Европе.
Он уселся, прислонившись спиной к борту фургона, и ощутил в сене рядом с собой автомат. Мышонок неотрывно смотрел на Железный Крест, завороженный тем, что такая маленькая холодная вещица должна стать последним, что имело какой-то смысл в его жизни. А потом стиснул награду в кулаке и положил ее в карман.
Глава 3
Явка располагалась в берлинском районе Нойкельн, месте с мрачными заводами и выстроенными в шеренги домиками, облепившими железнодорожные пути. Гюнтер постучал в дверь одного из таких домов, и ее открыл худой молодой человек с коротко подстриженными каштановыми волосами и лицом с выдававшейся челюстью, выглядевшим так, как будто оно никогда не знало улыбки. Дитц и Гюнтер последовали за своими подопечными в дом и вверх по лестнице на второй этаж, где Майкла и Мышонка ввели в гостиную и оставили одних. Спустя почти десять минут вошла женщина средних лет с волнистыми седыми волосами и принесла поднос с двумя чашками чая и нарезанным черным хлебом. Она ни о чем не спросила, и Майкл не стал спрашивать у нее. Они с Мышонком жадно уничтожили чай и хлеб.
Окна гостиной были закрыты маскировочными занавесками. Наверно через полчаса после того, как им подали чай с хлебом, Майкл услышал шум автомобиля, остановившегося снаружи. Он подошел у окну, чуть отодвинул занавеску и выглянул. Спускалась ночь, на улице не было ни одного фонаря. Дома были темными на фоне тьмы. Но Майкл разглядел черный «Мерседес», остановившийся у края тротуара, и увидел, как водитель вышел, обошел кругом и открыл дверцу с другой стороны. Сначала показалась красивая женская ножка, потом и она сама. Она глянула вверх, на полоску желтоватого света, пробивавшуюся сквозь край маскировочной занавески. Лица ее видно не было. Затем водитель захлопнул дверцу, и Майкл опустил занавеску на место.
Снизу послышались голоса: Гюнтера и какой-то женщины. Элегантный немецкий выговор, весьма рафинированный. В гласных звуках слышалась аристократичность, но в ней была странность, нечто такое, чему Майкл не мог дать точного определения. Он услышал, как кто-то поднялся по лестнице, услышал, как женщина взялась за ручку закрытой двери в гостиную.
Ручка повернулась, дверь открылась, вошла женщина без лица.
На ней была черная шляпа с вуалью, скрывавшей черты лица. В руках, обтянутых черными перчатками, она держала черный чемоданчик, а поверх темно-серого в полоску платья на ней был черный бархатный плащ. Но из-под шляпы выбивались золотистые кудри, густые белокурые волосы кольцами ниспадали на плечи. Женщина была стройной, высокой, примерно пяти футов десяти дюймов росту, и Майкл видел, как блестели сквозь вуаль ее глаза, когда она остановила свой взгляд на нем, потом перевела его на Мышонка и опять вернула к нему. Она закрыла за собой дверь. Майкл ощутил запах ее духов: нежный аромат корицы и кожи.
— Вы — тот самый человек, — сказала она светским немецким языком. Это была констатация факта, обращенная к Майклу.
Он кивнул. В ее акценте было что-то странное. Что же?
— Я — Эхо, — сказала она. Затем положила черный чемоданчик на стол и раскрыла его застежки. — Ваш попутчик — немецкий солдат. Что делать с ним?
— Я не солдат, — запротестовал Мышонок. — Я — повар. Был поваром, я имею в виду.
Эхо уставилась на Майкла, за вуалью черты ее лица оставались бесстрастными. — Что делать с ним? — повторила она.
Майкл понял, что она имела в виду. — Ему можно доверять.
— Последний человек, веривший, что можно доверять любому, уже мертв. Вы взяли на себя опасную ответственность.
— Мышонок… мой друг… и хочет выбраться из страны. Нельзя ли это устроить?
— Нет, — прервала Эхо. — Я не рискну ни одним из моих друзей, чтобы помочь вашему. Этот… — она быстро глянула на маленького человечка, и Майкл почти почувствовал, как она сжалась. — Этот Мышонок на вашей ответственности. Вы позаботитесь о нем сами, или придется мне?
Это была вежливая форма вопроса, убьет ли Майкл Мышонка сам или эту работу должны сделать ее агенты. — Вы правы, — согласился Майкл. — Мышонок — на моей ответственности, и я о нем позабочусь. — Женщина кивнула. — Он едет со мной, — сказал Майкл.
Наступило молчание: ледяное молчание. Потом: — Невозможно.
— Нет, возможно. В Париже я зависел от Мышонка, и сюда он приехал ради меня. Так что лично для меня — он человек проверенный.
— Но не для меня. И уж, в таком случае, вы тоже. Если вы отказываетесь выполнить свою работу в соответствии с правилами, я отказываюсь с вами работать. — Она застегнула чемоданчик и направилась к двери.
— Тогда мне придется действовать без вас, — сказал Майкл. И тут его осенило, в чем загадочность ее акцента. — Как бы то ни было, я не нуждаюсь в том, чтобы мне помогали янки.
Она остановилась, рука в перчатке замерла на ручке двери. — Что?
— Помощь янки. Я в ней не нуждаюсь, — повторил он. — Вы американка, не так ли? Это — в вашем акценте. Немцы, которые работают с вами, должно быть, залили уши свинцом, если не слышат его.
Казалось, это ее задело. Эхо ледяным голосом сказала: — К вашему сведению, братишка, немцы знают, что я родилась в Штатах. Сейчас я — гражданка Берлина. Вы этим удовлетворены?
— Это ответ на мой вопрос, но вряд ли он меня удовлетворяет. — Майкл слегка улыбнулся. — Думаю, наш общий друг в Лондоне дал вам все сведения обо мне. — За исключением, конечно же, того, что касалось способности бегать на четырех конечностях. — Я хорошо умею делать то, что делаю. Как я уже сказал, если вы отказываетесь мне помогать, мне придется выполнять эту работу самостоятельно…
— Вы погибнете, пытаясь сделать это, — прервала его Эхо.
— Может быть. Но наш общий друг должен был сообщить вам, что моим словам можно верить. Иначе я бы погиб уже в Северной Африке. Если я говорю, что отвечаю за Мышонка, то так оно и есть. Я о нем позабочусь.
— А кто позаботится о вас?
— На этот вопрос у меня ответа спрашивать не нужно, — сказал Майкл.
— Подождите минуточку! — встрял Мышонок, глаза у него все еще были распухшими от слез. — Может, и мне позволите сказать пару слов на этот счет? Может, я вовсе не хочу, чтобы обо мне заботились? Кто, черт побери, просит вас об этом? Клянусь Богом, в психушке мне было гораздо лучше! Тех психов все-таки можно было как-то понимать, когда они о чем-то говорили!
— Сиди спокойно! — огрызнулся Майкл. Мышонок сейчас был на волосок от пули палача. Маленький человечек шепотом выругался, Майкл снова обратил взор к женщине под вуалью. — Мышонок уже помог мне. Он может помочь мне снова. — Эхо презрительно фыркнула. — Не затем я приехал в Берлин, чтобы прикончить здесь человека, который рисковал ради меня жизнью, — взорвался Майкл.
— А… прикончить? — дыхание Мышонка сбилось, когда ему представилась вся картина.
— Мышонок едет со мной, — Майкл уставился на вуаль. — Я о нем позабочусь. А когда моя миссия закончится, вы поможете нам обоим выбраться из Германии.
Эхо не ответила. Пальцы ее постукивали по чемоданчику, в то время как в голове ее прокручивались колесики.
— Ну? — подтолкнул Майкл.
— Если бы наш общий друг был здесь, он бы сказал, что вы ведете себя очень глупо, — сделала она еще одну попытку, но только убедилась, что грязный зеленоглазый мужчина, стоявший перед ней, утвердился в своем решении и его теперь не переубедишь. Она вздохнула, покачала головой и снова положила чемоданчик на стол.
— Что происходит? — испуганно спросил Мышонок. — Меня собираются убить?
— Нет, — сказал ему Майкл. — Ты всего лишь поступил сейчас на работу в британскую разведку. — Эхо раскрыла чемоданчик, полезла в него и вынула папку с досье. Она протянула его Майклу, но после того, как тот взял его, поднесла свою руку к носу. — Боже, ну что за запах?!
Майкл раскрыл папку. Внутри были листы машинописи, подробное описание на немецком биографии барона Фридриха фон Фанге. Майкл не мог сдержать улыбки. — Кто это придумал?
— Наш общий друг.
Конечно, подумал он. В этом явно чувствовалась рука человека, с которым он в последний раз встречался как с шофером по фамилии Мэллори. За один день от фермера, разводящего свиней, в бароны. Из грязи в князи. Не так уж плохо, даже для страны, где титул можно купить за деньги.
— Семья эта достаточно реальная. Она входит в список немецкого высшего общества. Но хотя теперь у вас появился титул, — сказала Эхо, — от вас все еще пахнет фермером, разводящем свиней. Здесь вот кое-какая информация, которую вы запрашивали. — Она дала ему другое досье. Майкл просмотрел машинописные странички. Камилла шифром радировала Эхо его запрос, а Эхо проделала великолепную работу, собрав подробные сведения о полковнике СС Эрихе Блоке, докторе Густаве Гильдебранде и заводах Гильдебрандов. Здесь были и, смутные, но различимые черно-белые снимки обоих этих людей. Она приложила еще и машинописную страницу сведений о Гарри Сэндлере с фотографией охотника на крупную дичь, сидящего за столом в окружении нацистских офицеров с темноволосой женщиной на коленях. На плече у него сидел, вцепившись когтями, сокол с глазами, закрытыми клобучком.
— Вы очень хорошо все подготовили, — сделал ей комплимент Майкл. От вида жесткого улыбающегося лица Гарри Сэндлера все в нем напряглось. — Сэндлер сейчас еще в Берлине?
Она кивнула.
— Где?
— Наше первое условие, — напомнила она ему, — не трогать пока Гарри Сэндлера. Вам достаточно знать, что в ближайшее время Гарри из Берлина не уедет.
Конечно, она была права: сначала Стальной Кулак, а потом Сэндлер. — А как насчет Франкевица? — спросил он.
Это тоже было в вопросах, переданных Камиллой. — Я знаю его адрес. Он живет возле парка Виктория, на Катсбахштрассе.
— И вы меня туда отвезете?
— Завтра… даже сегодня вечером, я думаю, вам следует заняться изучением этих сведений и своей биографии. — Она жестом указала на досье на фон Фанге. — И, ради Бога, отмойтесь и побрейтесь. В Рейхе не бывает баронов от свиней.
— А как же я? — Мышонок выглядел оскорбленным. — Мне-то что, черт побери, полагается делать?
— Действительно, что? — спросила Эхо, и Майкл почувствовал, что она внимательно его рассматривает.
Он пробежался по основным сведениям из биографии барона фон Фанге. Земельные владения в Австрии и Италии, фамильный замок на реке Саарбрюкен, конюшня с породистыми лошадьми, гоночные автомобили, дорогая одежда от лучших портных: весьма заурядный набор для привилегированного человека. Майкл оторвался от чтения. — У меня будет камердинер, — сказал он.
— Кто? — пискнул Мышонок.
— Камердинер. Некто, кто будет заботиться о дорогих платьях, которые мне положено иметь. — Он повернулся к Эхо. — Кстати, а где эти самые платья? Надеюсь, вы не предполагаете, что я буду играть роль барона в рубашке, пропитанной свинячим дерьмом?
— Не беспокойтесь, об этом позаботятся. И о вашем камердинере тоже. — Она могла бы сейчас слегка улыбнуться, но из-за вуали судить об этом было трудно. — Мой автомобиль приедет за вами сюда в девять ноль-ноль. Водителя зовут Вильгельм. — Она закрыла чемоданчик и прижала его к бедру. — Надеюсь, на сегодня у нас все? Да? — Не дожидаясь ответа, она пошла к двери, ноги у нее были длинные, элегантные.
— Одну минуту, — сказал Майкл. Она остановилась. — Как долго, повашему, Сэндлер планирует оставаться в Берлине?
— Для того, чтобы знать о подобных вещах, барон фон Фанге, я и нахожусь в Берлине. Эрих Блок тоже в Берлине. И это вовсе не чудесное совпадение: оба, Блок и Сэндлер, являются членами Бримстонского клуба.
— Бримстонский клуб? Что это такое?
— О… — тихо сказала Эхо. — Вы это узнаете. Доброй ночи, джентльмены.
Она открыла дверь, закрыла ее за собой, и Майкл слушал, как она спускалась по лестнице.
— Камердинер, — Мышонок брызгал слюной. — Что, черт побери, я могу знать про то, как быть этим проклятым камердинером? За всю жизнь у меня было только три костюма!
— Камердинер — это человек, которого видят, но не слышат. Будь все время осторожным — и мы сможем убраться из Берлина, не попортив собственной шкуры. Именно это я имел в виду, когда сказал, что ты поступил на службу в разведку. Пока ты со мной, я тебя опекаю, но от тебя требуется делать то, что я скажу. Понял?
— Проклятье, нет. Что мне следует сделать, чтобы выдернуть свою задницу из этой щели?
— Ну, это достаточно просто. — Майкл услышал, как завелся мотор «Мерседеса». Он подошел к окну, слегка отодвинул занавеску и понаблюдал, как автомобиль скрылся в ночи. — Эхо хочет тебя убить. Могу предположить, что на это ей хватит одной пули.
Мышонок притих.
— Ночью у тебя будет время подумать об этом, — сказал Майкл. — Если будешь делать так, как я буду говорить, то сможешь выбраться из этой страны, которая станет трупом, когда сюда ворвутся русские. Если нет… — Он пожал плечами. — Решать тебе.
— Имею выбор: или получить пулю в голову, или мне в гестапо прижгут каленым железом яйца!
— Я сделаю все, чтобы наверняка такого не случилось, — сказал Майкл, зная, что если гестапо их схватит, раскаленное докрасна железо, приложенное к яйцам, будет самой милостивой из пыток.
В гостиную вошла седоволосая женщина и проводила Майкла и Мышонка вниз по лестнице, через дверь сзади дома и еще несколько ступеней в оплетенный паутиной подвал. Керосиновая лампа мигала, освещая крысиные чуланчики, по большей части пустые или забитые ломаной мебелью и другим хламом. Они дошли до винного погреба, где ждали двое мужчин, эти мужчины сдвинули в сторону большую полку с бутылками, открыв квадратный проем в кирпичной стене. Майкл с Мышонком последовали за женщиной по туннелю в подвал другого дома — тут комнаты были светлые и чистые, и в них — ящики с гранатами, автоматами и патронами к пистолетам, взрыватели, чеки и тому подобное. Седовласая женщина ввела Майкла и Мышонка в большое помещение, где за швейными машинками работали несколько мужчин и женщин.
По стенам помещения проходили полки с одеждой — в основном немецкая военная форма. С них сняли мерки, подобрали для них костюмы и рубашки и пометили, где подправить, для барона и его камердинера извлекли корзину с обувью, чтобы перемерить ее. Женщины, снявшие размеры с Мышонка, кудахтали и раздражались от того, что им всю ночь придется укорачивать брюки, рубашки и рукава пиджаков. Появился мужчина с ножницами и бритвой. Еще кто-то принес ведра с горячей водой и брусками грубого хозяйственного мыла, от которого сошли бы бородавки и у жабы. Под щелканье ножниц, с помощью бритвы и мыла Майкл Галатин — который не был новичком в превращениях — приобрел совершенно новую личину. Но по мере превращения ему вспомнился аромат кожи с корицей, и он обнаружил, что задумался о том, какое же лицо было под вуалью?
Глава 4
Черный «Мерседес» прибыл точно в назначенные девять часов утра. Был такой же сумрачный день, солнце спряталось за густыми серыми тучами. Нацистское командование такой погоде радовалось: когда смыкались тучи, бомбардировщики союзников ограничивали свою деятельность.
Двое мужчин, появившиеся из домика возле железнодорожных путей, разительно отличались от тех, которые вошли в него прошлым вечером. Барон фон Фанге был чисто выбрит, черные волосы аккуратно уложены, из глаз исчезла усталость; на нем был серый костюм с жилетом, светло-голубая рубашка с узким в полоску галстуком и серебряной булавкой. На ногах начищенные черные туфли, на плечи накинут бежевый плащ из верблюжьей шерсти. Черные замшевые перчатки довершали его облик. Было вполне очевидно, что его одежда сшита на заказ. Его камердинер, низенький полноватый человек, был также чисто выбрит и аккуратно подстрижен, чего нельзя было сделать с его неприлично большими ушами. На Мышонке был темно-синий костюм и одноцветный черный галстук-бабочка. Он выглядел совершенно несчастным: воротник рубашки у него был накрахмален до состояния ошейника, а новые сиявшие черным туфли сдавливали ступни как кандалы. К тому же ему пришлось освоить одну из обязанностей камердинера: носить чемодан из телячьей кожи, набитый платьями барона и своими. Но когда Мышонок помогал упаковывать чемодан, который подносил сейчас от дома до багажника «Мерседеса», то невольно благодарил портных за их внимательность к мелочам: все рубашки барона были помечены его монограммой, и даже на чемодане был вензель «ФФФ».
Майкл уже распрощался с Гюнтером, Дитцем и другими. Он уселся на заднее сиденье «Мерседеса». Когда Мышонок полез на заднее сиденье, Вильгельм — широкоплечий мужчина с нафабренными седыми усами — сказал: «Слуги ездят на переднем сиденье», — и резко захлопнул заднюю дверцу перед носом Мышонка. Мышонок, ворча себе под нос, занял место спереди. Майкл услышал, как в кармане маленького человека звякнул Железный Крест. Затем Вильгельм запустил мотор, и «Мерседес» мягко отчалил от бордюра.
Передние и задние места разделялись стеклянной перегородкой. Майкл ощущал в автомобиле запах Эхо, которым тот был пропитан. Автомобиль был безупречно вылизан: ни платка, ни клочка бумаги — ничего, что могло бы намекнуть на личность Эхо. Так Майкл думал до тех пор, пока не открыл блестящую металлическую пепельницу позади сиденья водителя. В ней не было ни пылинки пепла, но был обрывок зеленого билета. Майкл получше вгляделся в надпись на нем: «кино электра». Кинотеатр «Электра». Он вернул обрывок на место, закрыл пепельницу. Потом открыл маленькую шторку на петлях между собой и Вильгельмом: — Куда мы едем?
— У нас два пункта назначения, сударь. Первый — посещение художника.
— А второй?
— Ваши апартаменты, пока вы находитесь в Берлине.
— Дама к нам присоединится?
— Вероятно, сударь, — сказал Вильгельм, и больше ничего.
Майкл закрыл шторку. Он посмотрел на Мышонка, занятого попытками пальцами растянуть воротничок. Этой ночью, когда они спали в одной комнате, Майкл слышал, как Мышонок всхлипывал. Среди ночи Мышонок вылез из своей постели и долго стоял в темноте у окна. Майкл слышал тихое позвякивание Железного Креста, который Мышонок крутил в руке. Потом, спустя некоторое время, Мышонок глубоко вздохнул, шмыгнул носом и заполз назад под одеяло. Звяканье Железного Креста прекратилось, Мышонок заснул, сжимая медаль в кулаке. Теперь, по крайней мере на время, его душевный кризис прошел.
Вильгельм был замечательным водителем, и это было хорошо, потому что улицы Берлина представляли собой кошмар из телег, армейских грузовиков, танков и трамваев, приправленный еще и кучами гниющего мусора. Пока они ехали по направлению к дому Тео фон Франкевица, на стекло начал накрапывать слабенький дождик, а Майкл в уме перебирал все то, что узнал из досье.
В отношение Эриха Блока ничего нового там не было; этот человек был фанатично предан Гитлеру, истый член нацистской партии, чья деятельность с тех пор как он покинул концлагерь Фалькенхаузен была покрыта завесой секретности. Доктор Густав Гильдебранд, сын немецкого пионера в области создания газового химического оружия, имел поместье вблизи Бонна, возле которого размещались заводы Гильдебрандов. Но тут было кое-что новое: у Гильдебранда был еще дом и лаборатория на острове Скарпа, примерно в тридцати милях от Бергена в Швеции. Для загородного дома, пожалуй, было слишком далеко ездить из Бонна. А как зимнее жилище… нет, зимы так далеко на севере были слишком долгими и суровыми. Так почему же Гильдебранд работал в столь изолированном месте? Наверняка он мог бы найти себе и более идиллическое место. Это заслуживало пристального внимания.
Вильгельм медленно вел автомобиль вдоль парка Виктория, а дождь поливал деревья с набухшими почками. Они попали в еще один район стоявших рядами домов и мелких лавочек, под зонтиками спешили пешеходы.
Майкл еще раз открыл шторку. — Нас там будут ждать?
— Нет, сударь. В полночь герр фон Франкевиц был дома; мы узнаем, там ли он еще.
Вильгельм повел так, что «Мерседес» едва полз по улице. Высматривает условный знак, подумал Майкл. Он увидел женщину, подрезавшую розы в окне цветочного магазина, и мужчину, который стоял в дверях, пытаясь раскрыть неподдававшийся зонтик. Женщина поставила розы в стеклянную вазу и выставила их в окне, а мужчина раскрыл зонтик и вышел. Вильгельм сказал:
— Герр Франкевиц дома, сударь. Его квартира в этом доме. — Он показал на строение из серого кирпича справа. — Квартира номер пять, на втором этаже. — Он притормозил «Мерседес». — Я проеду еще один квартал. Удачи вам, сударь.
Майкл вылез, поднял воротник, защищаясь от дождя. Мышонок тоже полез было идти с ним, но Вильгельм удержал его за руку. — Барон идет один, — сказал он, Мышонок стал сердито вырываться, но Майкл сказал ему: — Все правильно. Оставайся в автомашине, — а затем зашагал к бордюру и в дом, указанный Вильгельмом. «Мерседес» проехал дальше.
Внутри дома пахло как в сыром склепе. На стенах были нацистские лозунги и призывы. Майкл увидал, что что-то в сумраке проскочило мимо. Был ли это кот или очень крупный грызун, разобрать было трудно. Он поднялся по лестнице и нашел потускневшую цифру «5».
Он постучал в дверь. Где-то ниже в коридоре захныкал ребенок. Голоса, мужской и женский, усилились и смешались в споре. Он опять постучал, нащупывая двухзарядный короткоствольный дамский пистолетик в кармане жилетки: подарок гостеприимных хозяев. Ответа не было. Он забарабанил кулаком в третий раз, начиная думать, не перепутал ли Вильгельм условный знак.
— Уходите, — послышался мужской голос с другой стороны двери. — У меня нет денег.
Это был усталый задыхающийся голос. Голос кого-то, чье дыхание было явно нездоровым. Майкл сказал: — Герр фон Франкевиц. Мне нужно поговорить с вами, пожалуйста.
Молчание. Потом: — Уходите. Я не могу разговаривать.
— Это очень важно.
— Я сказал, у меня нет денег. Пожалуйста… не беспокойте меня. Я болен.
Майкл услышал удалявшиеся шаги. Он сказал: — Я приятель вашего друга в Париже. Любителя оперы.
Шаги смолкли.
Майкл ждал.
— Я не знаю, о ком вы говорите, — прохрипел Франкевиц, стоявший близко к двери.
— Он говорил мне, что вы недавно делали несколько рисунков. Некую работу на металле. Я бы хотел обсудить ее с вами, если можно.
Следующая пауза была продолжительной. Фон Франкевиц был или очень осторожным, или очень запуганным человеком. Потом Майкл услышал звуки отпираемых запоров. Задвижка была отодвинута, дверь открылась на два дюйма. В проеме появился кусок белой мякоти лица, подобно лику призрака, возникшего из подземелья. — Кто вы? — прошептал Франкевиц.
— Я совершил долгий путь, чтобы увидеть вас, — сказал Майкл. — Можно войти?
Франкевиц был в нерешительности, его бледное лицо высвечивалось в темноте словно полумесяц. Майкл увидел серый глаз, покрасневший, прядь жирных каштановых волос, всклокоченных над высоким белым лбом. Серый глаз моргнул. Франкевиц открыл дверь и отступил, давая Майклу войти.
Квартира была тесной, темной, с узкими окнами, затемненными пленкой золы от берлинских заводов. Протершийся черный с золотом восточный ковер покрывал деревянный пол, который от этого едва ли ощущался мягче под ногами Майкла. Мебель была тяжелая и резная, вроде той, что хранится в пыльных музейных подвалах. Повсюду валялись подушки, подлокотники дивана цвета морской волны были накрыты шитыми покрывалами. В ноздри Майклу ударили квартирные ароматы: запах дешевых сигарет, сладкого цветочного одеколона, масляных красок и скипидара и горький запах болезни. В углу комнаты около узкого окна стояли кресло, мольберт и холст с пейзажем в работе: красное небо над домами, выстроенными из костей.
— Садитесь здесь. Тут удобнее всего. — Франкевиц смел кучу грязной одежды с дивана цвета морской волны, и Майкл сел. В позвоночник ему уперлась пружина.
Франкевиц, худой мужчина, одетый в синий шелковый халат и тапочки, прошелся кругом по комнате, отбрасывая тени от лампы, мимо картин и пучка увядших цветов в бронзовой вазе. Затем он сел в черное кресло с высокой спинкой, скрестил худые белые ноги и достал пачку сигарет и эбеновый мундштук. Нервными пальцами он вставил сигарету. — Так вы видели Вернера? Как он?
Майкл понял, что Франкевиц говорил про Адама. — Он мертв. Его убили гестаповцы.
Рот другого человека раскрылся, раздался легкий вздох. Его пальцы мяли сигаретную пачку. Первая спичка была отсыревшей, вспыхнула слабенькой искрой, прежде чем потухнуть. Сигарета раскурилась со второй спички, и он глубоко затянулся через мундштук. Из легких у него вырвался с дымом кашель, за ним второй, третий и целый залп. Легкие хрипели мокротой, но когда приступ кашля прошел, художник опять пустил дым через мундштук, его запавшие серые глаза увлажнились. — Мне очень жаль услышать это. Вернер был… джентльменом.
Пора было брать быка за рога. Майкл сказал: — Вы знали, что ваш друг работал на британскую разведку?
Франкевиц в молчании курил сигарету, в сумраке вспыхивал ее красный кружок. — Я знал, — наконец сказал он. — Вернер говорил мне. Я не нацист. Что нацисты сделали с этой страной и с моим другом… ну, у меня нет любви к нацистам.
— Вы рассказали Вернеру про поездку к складу и рисование пулевых отверстий на зеленом металле. Мне бы хотелось знать, как вам досталась эта работа. Кто вас нанял?
— Мужчина. — Худые плечи Франкевица приподнялись в пожиме под голубым шелком. — Я не знаю его имени. — Он затянулся сигаретой, выдохнул дым и опять хрипло закашлялся. — Извините меня, — сказал он. — Вы видите, я болен.
Майкл уже заметил покрытые коростой язвы на ногах Франкевица. Они были похожи на крысиные укусы. — Как этот человек узнал, что вы были способны сделать эту работу?
— Искусство — моя жизнь, — сказал Франкевиц, как будто этим все объяснялось. Но тут он встал, двигаясь по-старчески, хотя ему не могло быть больше тридцати трех лет, и подошел к мольберту. К стене была приставлена стопка картин. Франкевиц встал на колени и стал перебирать их, его длинные пальцы были так ласковы, будто он гладил спящих детей. — Мне доводилось рисовать возле кафе неподалеку отсюда. Зимой я обычно бывал в самом кафе. Этот человек зашел туда попить кофе. Он наблюдал, как я работаю. Затем пришел снова, и еще несколько раз. А, вот она! — он обратился к картине. — Вот над чем я трудился. — Он вытащил холст и показал его Майклу. Это был автопортрет, лицо Франкевица, отражавшееся в чем-то, что оказалось разбитым зеркалом. Осколки казались настолько реальными, что Майкл мысленно потрогал пальцем зазубренный краю одного из них. — Он привел еще одного человека поглядеть на нее: нацистского офицера. Я узнал, что второго человека звали Блок. Потом недели, может быть, через две первый человек снова пришел в кафе и спросил, не захочу ли заработать немного денег. — Франкевиц слабо улыбнулся, замерзшая улыбка на бледном хрупком лице. — Я всегда согласен брать деньги. Даже деньги нацистов. — Он мгновение рассматривал автопортрет: лицо на картине было фантазией самообольщения. Потом он вернул картину обратно в пачку и встал. По окнам стучал дождь, и Франкевиц понаблюдал, как капельки сбегали дорожками по мутному стеклу. — Однажды ночью за мной приехали, и меня повезли на аэродром. Там был Блок и несколько других человек. Прежде чем мы взлетели, мне завязали глаза.
— И поэтому вы не имеете представления, где приземлились?
Франкевиц вернулся к креслу и опять сунул в зубы мундштук с сигаретой. Он смотрел, как шел дождь, голубой дым выбивался у него изо рта, и легкие хрипели, когда он дышал. — Это был долгий полет. Один раз мы садились для дозаправки. Я почувствовал запах бензина. И я ощущал на лице солнце, так что понял, что мы летели к западу. Когда мы приземлились, я почувствовал запах моря. Меня провели на место, где сняли повязку. Это был склад, без окон. Двери были заперты. — Голубой клубок дыма медленно таял вокруг головы Франкевица. — У них были все краски и приспособления, необходимые для меня, собранные очень аккуратно. Там была маленькая комната в качестве жилья для меня: кресло с раскладушкой, несколько книг и журналов и «Виктрола». Там тоже окон не было. Полковник Блок привел меня в большое помещение, где были разложены куски металла и стекла, и рассказал мне, что ему хотелось, что было бы сделано. Дырки от пуль, сказал он, трещины в стекле, такие же, какие я сделал на разбитом зеркале на своем рисунке. Он сказал, что хочет, чтобы следы пуль были написаны на металле, и он пометил их куском мела. Я сделал работу. Когда я закончил, мне завязали глаза и опять повели меня к самолету. Еще один длинный перелет, и они заплатили мне и отвезли меня домой. — Он склонил голову набок, слушая музыку дождя. — Вот и все.
Вряд ли, подумал Майкл. — А как Ад… Вернер узнал об этом?
— Я рассказал ему. Я встретился с Вернером прошлым летом. Я был тогда в Париже с другим моим другом. Как я сказал, Вернер был джентльменом. Благородным джентльменом. Ах, да. — Он сделал подавленный жест мундштуком, и тут на его лице промелькнул страх. — Гестапо… они не… Я имел в виду, Вернер не сказал им обо мне, правда?
— Нет, не сказал.
Франкевиц с облегчением вздохнул. Набежал новый приступ кашля, и он его вытерпел. — Слава Богу, — сказал он, когда смог говорить опять. — Слава Богу. Гестаповцы… они делают с людьми страшные вещи.
— Вы говорили, что вас провели от самолета к складу. Вас не везли?
— Нет. Сделали шагов может тридцать, не более.
Тогда склад был частью аэродрома, подумал Майкл. — Что еще лежало на складе?
— У меня не было случая оглядеться. Все время рядом находился охранник. Я все же видел какие-то бочки и корзины. Это были, я думаю, бочки с маслом и какое-то оборудование. Шестерни и детали.
— И вы подслушали название «Стальной Кулак»? Верно?
— Да. Полковник Блок разговаривал с человеком, приехавшим для осмотра работ. Он называл того человека «доктор Гильдебранд». Блок сказал это несколько раз.
Тут было нечто, требовавшее уточнения. Майкл сказал: — Почему Блок с Гильдебрандом допустили, что вы их подслушали, если секретность была столь высокой? Вы, должно быть, были при этом с ними в одном помещении, да?
— Конечно, так оно и было. Но я работал, и может быть поэтому они решили, что я их не услышу. — Франкевиц пустил в потолок струю дыма. — Однако таким уж секретом это не было. Мне пришлось их написать.
— Написать их? Что написать?
— Слова. Стальной Кулак. Мне пришлось написать их на куске металла. Блок показал мне, какими должны были быть буквы, потому что я не умею читать по-английски.
Майкл молчал, пока это наконец не дошло до него. — Английский? Вы написали…
— «Стальной Кулак» английскими буквами, — сказал Франкевиц. — На зеленом металле. Точнее, оливково-зеленом. Очень тусклом. А пониже я нарисовал картину.
— Картину? — Майкл потряс головой. — Я не понимаю.
— Я вам покажу. — Франкевиц подошел к мольберту, сел в кресло и положил перед собой блокнот для рисования. Он достал угольный карандаш, когда Майкл встал позади него. С минуту Франкевиц молча думал, потом стал набрасывать рисунок. — Это очень грубо, вы понимаете. В последнее время рука делает не то, чего я хочу. Я думаю, это от погоды. Эта квартира по весне всегда сырая.
Майкл смотрел, как рисунок приобретал очертания. Это был большой бесформенный кулак, покрытый броневыми листами. Кулак сдавливал фигуру, которая еще не была нарисована.
— Блок стоял и смотрел из-за моего плеча, вот так же, как сейчас вы, — говорил Франкевиц. Карандаш рисовал худые ноги, болтавшиеся под стальным кулаком. — Мне пришлось сделать пять грубых набросков, прежде чем он удовлетворился. Потом я нарисовал его в красках на металле, пониже надписи. В школе искусств я был в первой тройке. Профессор говорил, что я многообещающий художник. — Он тщеславно улыбнулся, рука у него работала сама по себе. — Мне все время досаждают кредиторы. Я думал, что вы — один из них. — Он дорисовывал пару жиденьких рук. — Лучше всего мне работается летом. Когда я могу выбраться в парк, на солнышко.
Франкевиц закончил тело фигуры, куклы, стиснутой в кулаке. Он взялся за обрисовку головы и черт лица. — Однажды моя картина выставлялась на выставке. До войны. Это была картина с двумя золотыми рыбками, плававшими в зеленом пруду. Я всегда любил рыбок, они кажутся такими мирными. — Он нарисовал пару больших выпученных глаз и вздернутый нос. — Знаете, кто купил ту картину? Один из секретарей Геббельса. Да, самому Геббельсу! Эта картина, насколько мне известно, висит сейчас в рейхсканцелярии! — Он набросал прядь черных волос, свисавших на лоб. — Картина с моей подписью — в рейхсканцелярии. Да, этот мир — весьма странное место, не правда ли? — Он завершил рисунок, наметив черный квадратик усов, и отнял карандаш. — Вот. Это то, что я нарисовал полковнику Блоку.
Это была карикатура на Адольфа Гитлера, глаза у того вылезали из орбит, а рот был широко раскрыт в негодующем крике, поскольку именно его сжимал стальной кулак.
Майкл онемел. Мысли беспорядочно крутились в его мозгу, но не могли найти никакой зацепки. Полковник СС Эрих Блок, явно нацист, заплатил Франкевицу, чтобы тот нарисовал довольно нелепую карикатуру на рейхсфюрера? Это абсурд! Это было своеобразное неуважение, оказываемое лицу с положением, некая уловка, и сделано это было фанатиком Гитлера. Пулевые отверстия, пробитое стекло, карикатура, стальной кулак… для чего все это?
— Я не задавал вопросов. — Франкевиц поднялся с кресла. — Я не хотел знать слишком много. Блок сказал мне, что я могу опять им понадобиться, чтобы сделать какую-нибудь другую работу. Он сказал мне, что это — особое задание, и что если я кому-нибудь дам знать об этом, гестапо узнает и придет за мной. — Он разгладил складки на шелковом халате, пальцы у него опять задергались. — Я не знаю, зачем рассказал об этом Вернеру. Я знал, что он работает на другую сторону. — Франкевиц смотрел, как дождь струился по окну, на его изможденное лицо легли тени. — Я думаю… что сделал это… потому что… из-за того, как Блок смотрел на меня. Как будто я был собакой, которая умела делать трюки. Это было в его взгляде: он чувствовал ко мне отвращение, но я ему был нужен. И, наверное, он не убил меня потому, что думал, что я ему еще понадоблюсь. Я — человек, а не скотина. Вы понимаете?
Майкл кивнул.
— Вот все, что я знаю. Больше ничем не могу помочь. — Дыхание у Франкевица стало опять хриплым. Он отыскал еще одну спичку и вновь зажег уже потухшую сигарету. — У вас есть деньги? — спросил он.
— Нет. — У него был бумажник, полученный вместе со всей прочей одеждой, но денег в нем не было. Он засмотрелся на длинные белые пальцы Франкевица, потом снял замшевые перчатки и сказал: — Вот. Для чего-нибудь могут сгодиться.
Франкевиц без колебаний взял их. Голубой дымок выходил из его губ. — Благодарю вас. Вы истинный джентльмен. В мире осталось не много таких, как мы.
— Вам лучше уничтожить это, — Майкл показал на карикатурного Гитлера. Он двинулся к двери и остановился, чтобы прибавить напоследок. — Вы не должны были говорить мне про все это. Я ценю ваш поступок. Но одно я должен вам сказать: я не могу ручаться, что вы в безопасности, зная о том, что вы делали.
Франкевиц повел мундштуком, оставив в воздухе завиток дыма. — Есть ли в Берлине сейчас кто-нибудь, кто в безопасности? — спросил он.
На этот вопрос у Майкла ответа не было. Он стал отпирать дверь; ему начало становиться душно в сырой комнате с узкими мутными окнами.
— Вы придете еще навестить меня? — Франкевиц докурил сигарету и смял ее в пепельнице из зеленого оникса.
— Нет.
— Полагаю, это к лучшему. Надеюсь, вы найдете то, что ищете.
— Спасибо. Я тоже надеюсь. — Майкл отодвинул последний засов, вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. И тут же услышал, как с другой стороны Тео фон Франкевиц опять запирает ее; это был неистовый шум, звуки животного, торопившегося в клетку. Франкевиц несколько раз кашлянул, в легких у него хрипела мокрота, а потом прошел по коридору. Майкл спустился на улицу, которую поливал дождь.
Вильгельм мягко подвел «Мерседес» к бордюру, и Майкл влез в него. Потом водитель тронул, направляясь через дождь на запад.
— Вы нашли то, что вам нужно? — спросил Мышонок, видя, что Майкл не собирается делиться информацией.
— Только начинаю, — ответил он. Гитлер, сокрушаемый стальным кулаком. Пулевые отверстия на окрашенном в зеленое металле. Доктор Гильдебранд, изучавший газовое химическое оружие. Склад на полосе земли, где воздух пах морем. Начало, да, вход в лабиринт. И вторжение в Европу, зависшее в ожидании, когда ослабнут необузданные весенние шторма. Первая неделя июня, подумал Майкл. На весах сотни тысяч жизней. «Живи свободным», подумал он и хмуро улыбнулся. Тяжелое бремя ответственности легло на его плечи. — Куда мы едем? — спросил он через несколько минут Вильгельма.
— На вашу презентацию, сударь. Вы — новый член Бримстонского клуба.
Майкл собрался было спросить, что это такое, но внимание Вильгельма было занято дорогой, а дождь вовсю полосовал по дороге. Майкл уставился на свои руки без перчаток, в то время как в уме его крутились вопросы, а потоки дождя царапали по стеклу.
Читать бесплатно другие книги:
