Чернильная кровь Функе Корнелия

Черный Принц

– Значит, медведи могут сами сделать себе душу… – сказала она.

Сколько еще неизвестного в мире.

Филип Пулман. Северное Сияние[7]

Черный Принц был не один. Разумеется, с ним, как всегда, был его медведь. Зверь сидел у костра позади хозяина, как его косматая тень. Фенолио хорошо помнил фразу, которой создал Черного Принца. В самом начале «Чернильного сердца», вторая глава. Подходя к костру, Фенолио тихо повторял вслух эти слова:

– Бездомный мальчишка, кожа лишь чуть светлее черных кудрей, скор на язык и на ножевую расправу, всегда готов броситься на защиту тех, кого любит, – будь то две его младшие сестрички, медведь, с которым жестоко обращаются, или Сажерук, его лучший, самый близкий друг… «Который тем не менее погиб бы жестокой смертью, если бы все шло по-моему, – добавил про себя Фенолио, махая рукой Принцу. – К счастью, мой смуглый друг этого не знает, а то вряд ли я был бы желанным гостем у его костра».

Принц помахал в ответ. Сам он, наверное, думал, что его зовут Черным Принцем за смуглость кожи, но Фенолио-то знал, в чем дело. Он украл для него имя из учебника истории в своем старом мире. Так звали славного рыцаря, королевского сына, ставшего знаменитым разбойником. «Понравилось бы рыцарю, что его имя носит теперь метатель ножей, принц комедиантов? Даже если и нет, поделать он все равно ничего не может, – подумал Фенолио, – потому что его история давным-давно закончилась».

Слева от Принца сидел тот бестолковый неумеха-цирюльник, что чуть не сломал Фенолио челюсть, вырывая зуб, а справа от него – Коптемаз, незадачливый огнеглотатель, так же плохо владевший своим ремеслом, как цирюльник – своим. Насчет цирюльника Фенолио не был уверен, но Коптемаза он не придумывал точно. Бог знает, откуда он взялся! Глядя, как неумело и робко пытается он жонглировать огнем, каждый неизменно называл другое имя: Сажерук – Огненный Жонглер – Укротитель Пламени…

Медведь зарычал, когда Фенолио подсел к костру рядом с его хозяином, и так посмотрел на пришельца своими желтыми глазками, как будто прикидывал, сколько мяса можно еще содрать с этих старых костей. «Сам виноват, – подумал Фенолио. – Зачем ты дал в спутники Черному Принцу ручного медведя? Мог бы обойтись собакой». Торговцы на рынке рассказывали всякому, кто соглашался слушать, что этот медведь на самом деле человек, заколдованный феями или кобольдами (кем именно, они не могли между собой договориться), но Фенолио опять-таки знал, в чем тут дело. Медведь был самый настоящий, навек благодарный Черному Принцу за то, что тот много лет назад освободил его от кольца в носу и от прежнего хозяина, колотившего зверя колючей дубиной, чтобы заставить танцевать на рынке.

У костра сидело еще шестеро мужчин. Фенолио знал только двоих. Один был актер, Фенолио все время забывал его имя. Другой – силач, зарабатывавший на хлеб тем, что на потеху публике разрывал на себе цепи, поднимал высоко в воздух взрослых мужчин и гнул железные пруты. Когда Фенолио присел к костру, все замолчали. Его присутствие терпели, но своим он для них так и не стал.

Только Принц приветливо улыбнулся ему.

– А, Чернильный Шелкопряд! – сказал он. – Несешь нам новую песню о Перепеле?

Фенолио взял кружку с горячей медовухой, которую протянул ему один из мужчин по знаку Принца, и устроился поудобнее на каменистой земле. Его старые кости ныли от сидения на голой земле, даже в такую теплую ночь, как эта, но у комедиантов не водилось стульев или другой мебели.

– Вообще-то я пришел, чтобы отдать тебе это.

Фенолио сунул руку под куртку, огляделся и протянул Принцу запечатанное письмо. В царившей вокруг суете было не разобрать, есть ли тут наблюдатель, не принадлежащий к Пестрому Народу. Принц взял письмо, кивнул и сунул его за пояс.

– Спасибо тебе! – сказал он.

– Не за что, – ответил Фенолио, стараясь не обращать внимания на зловонное дыхание медведя.

Принц не умел писать, как и большинство его пестрых подданных, и Фенолио охотно оказывал ему подобные услуги, в особенности если речь шла о таком письме, как это. Оно было предназначено одному из лесников Жирного Герцога. Его люди уже трижды нападали на улице на женщин и детей Пестрого Народа. Никому не было до этого дела – ни самому герцогу, погрузившемуся в свое горе, ни тем, кого он назначил отправлять правосудие. Ведь речь шла всего лишь о комедиантах. Поэтому их предводителю пришлось самому заняться этим делом. Уже этой ночью лесник найдет у себя на пороге письмо, написанное Фенолио. После этого он перестанет спать спокойно и, надо надеяться, будет впредь держаться подальше от пестрых юбок. Фенолио гордился своими письмами-угрозами не меньше, чем балладами о разбойниках.

– Слыхал последние новости, Чернильный Шелкопряд? – Принц погладил медведя по черной морде. – Змееглав объявил награду тому, кто поймает Перепела.

– Перепела? – Фенолио подавился медовухой.

Цирюльник хлопнул его по спине с такой силой, что медовуха выплеснулась Фенолио на руки.

– Что ж, отлично! – сказал он, переведя дух. – Пусть кто-нибудь теперь попробует сказать, что слова – лишь дым и пустой звук! Но этого разбойника Змееглав будет ловить долго!

Как они все на него смотрят! Похоже, знают что-то, что ему невдомек. Но что?

– Ты, значит, еще ничего не слыхал, Чернильный Шелкопряд? – тихо спросил Коптемаз. – Твои песни, похоже, сбываются. Уже два раза на сборщиков налогов, посланных Змееглавом, нападал человек в птичьей маске, а одного его егеря, прославившегося жестокостью, нашли, говорят, в лесу мертвым. Изо рта у него торчало перо. Угадай, какой птицы?

Фенолио изумленно посмотрел на Принца, но тот глядел на пламя костра и ворошил палкой угли.

– Но… но это же великолепно! – воскликнул Фенолио и тут же понизил голос, заметив, как тревожно озираются остальные. – Это отличные новости, – продолжил он тихо. – Что бы там ни было, я прямо сейчас сочиню новую песню. Предлагайте тему! Давайте! Что наш Перепел еще учинит?

Принц улыбнулся, но цирюльник смерил Фенолио презрительным взглядом.

– Тебе все игра, Чернильный Шелкопряд! – сказал он. – Ты сидишь в своей теплой комнате и плетешь слова по бумаге. Но человек, играющий твоего разбойника, рискует головой, потому что он, уж конечно, сделан не из слов, а из плоти и крови!

– Да, но никто не знает его в лицо, потому что он носит маску. Это ты умно придумал, Чернильный Шелкопряд. Откуда Змееглав узнает, кого ему искать? Удобная штука эта маска. Ее любой может надеть.

Это сказал один из актеров. Баптиста. Да, так его и зовут. «Это я его придумал? – спросил себя Фенолио. – Не важно». Никто не умел делать маски лучше, чем Баптиста, – может быть, потому, что его собственное лицо было обезображено оспинами. Многие актеры просили его смастерить для них холщовый смех или плач.

– Но в песнях Перепел довольно хорошо описан. – Коптемаз испытующе посмотрел на Фенолио.

– Верно! – Баптиста вскочил на ноги, положил руку на потертый ремень, будто к нему привешен меч, и оглянулся, словно высматривая врага. – Он высокого роста, сказано там. Это неудивительно, о героях всегда так говорят. – Баптиста прошелся взад-вперед на цыпочках. – Волосы у него, – он провел рукой по голове, – темные, как кротовый мех. Если верить песням. Это необычно. Как правило, герои бывают златовласыми, а там уж представляй себе это как хочешь. О его происхождении мы ничего не знаем, но уж конечно, – Баптиста состроил благородное лицо, – в его жилах течет чистейшая княжеская кровь. Не зря ведь он был так отважен и благороден!

– Это заблуждение, – сказал Фенолио. – Перепел – человек из народа. С какой стати рожденный в замке станет разбойником?

– Вы слышали слова поэта! – Баптиста провел рукой по лицу, как будто стирая с него прежнее выражение. Остальные рассмеялись. – Перейдем к лицу под птичьей маской. – Баптиста ощупал пальцами свое обезображенное лицо. – Конечно, оно прекрасно, благородно и бело, как слоновая кость. В песнях об этом ничего не говорится, но мы знаем, что другого цвета лица у героя быть не может. Извините, ваше высочество! – добавил он, насмешливо кланяясь Черному Принцу.

– Пожалуйста, пожалуйста, я не против, – откликнулся тот, не поморщившись.

– Не забудь о шраме! – сказал Коптемаз. – О шраме на левой руке, в том месте, куда его укусила собака. Он упоминается в каждой песне. Ну-ка давайте закатаем рукава. Может быть, Перепел сидит среди нас?

Он вызывающе обвел глазами присутствующих, но только силач со смехом закатал рукава. Остальные молчали.

Принц откинул с лица длинные волосы. На поясе у него висели три ножа. Комедиантам запрещено было носить оружие, в том числе и тому, кого они звали своим предводителем, но с какой стати Пестрый Народ стал бы соблюдать законы, которые его не защищают? «Он попадает в глаз стрекозе», – говорили о меткости Принца. В точности так, как написал когда-то Фенолио.

– Как бы он ни выглядел, этот храбрец, сделавший мои песни делами, я пью за его здоровье. Пусть Змееглав поищет человека, которого я описал. Он его не найдет! – Фенолио протянул свою кружку, предлагая чокнуться. Он испытывал восторг, почти опьянение – разумеется, не от гадкой медовухи. «Ты только посмотри, Фенолио! – думал он. – Ты пишешь, и твои слова оживают! Даже без чтеца…»

Но силач испортил ему настроение.

– Честно говоря, мне не до здравиц, Чернильный Шелкопряд, – буркнул он. – Говорят, Змееглав объявил, что будет платить звонким серебром за язык каждого шпильмана, который поет о нем насмешливые песни. И у него уже набралась неплохая коллекция.

– Язык? – Фенолио невольно пошевелил своим языком. – А что, мои песни тоже сюда относятся?

Никто не ответил. У костра воцарилось молчание. Из соседнего шатра донеслось женское пение – колыбельная, исполненная такой нежности и покоя, словно раздавалась из другого мира, мира, о котором можно только мечтать.

– Я постоянно говорю моим подданным: не подходите близко к Дворцу Ночи! – Принц отрезал медведю кусок сочащегося жиром мяса, вытер нож о штаны и сунул его обратно за пояс. – Я им все время повторяю, что мы для Змееглава – падаль, вороний корм! Но с тех пор как Жирный Герцог предпочитает слезы забавам, у всех у них пустые карманы и пустое брюхо. И это, конечно, гонит их на ту сторону Чащи. Там много богатых торговцев.

Вот черт! Фенолио потер больное колено. Куда делось его приподнятое настроение? Испарилось, как аромат растоптанного цветка. Он мрачно отхлебнул еще медовухи. Дети снова подошли к нему, упрашивая рассказать историю, но он их прогнал. В дурном настроении он ничего не мог придумать.

– Вот еще что, – сказал Принц. – Силач нашел сегодня в лесу мальчика и девочку. Они рассказывают странные вещи: будто Баста, любимчик Каприкорна, снова появился в наших краях, и они пришли, чтобы предостеречь от него моего старого друга Сажерука. Ты, конечно, слыхал о нем?

– Э-э-э… – Фенолио подавился медовухой. – Сажерук? Ну да, конечно, огнеглотатель.

– Огнеглотатель, которому нет равных. – Принц бросил быстрый взгляд на Коптемаза, но тот как раз показывал цирюльнику воспаленный зуб. – Его считали умершим, – тихо продолжал он. – Вот уже десять лет о нем не было ни слуху ни духу. О том, где и как он умер, рассказывают тысячи историй, к счастью, все это, похоже, выдумки. Но мальчик и девочка ищут не только Сажерука. Девочка спрашивала еще о старике-поэте с лицом черепахи. Это, случаем, не ты?

Фенолио не нашелся что ответить. Принц взял его за локоть и помог встать с земли.

– Пойдем со мной! – сказал он. Медведь за их спинами, рыча, поднялся на лапы. – Они были полумертвые от голода и рассказывали, будто идут из глубины Непроходимой Чащи. Женщины их сейчас кормят.

Мальчик и девочка… Сажерук… Мысли вихрем проносились в голове Фенолио, но, к сожалению, после двух кружек медовухи ему трудно было привести их в порядок.

Под липой на краю табора сидела на траве добрая дюжина ребятишек. Две женщины разливали им суп. Дети жадно хлебали жидкий отвар из деревянных мисок, крепко сжимая их грязными пальцами.

– Ты только посмотри, сколько их опять набралось! – сказал Принц Фенолио. – Мы скоро перемрем с голоду из-за наших добросердечных женщин.

Фенолио молча кивнул, рассматривая худые мордашки. Он знал, как часто Принц сам подбирал голодных детей. Если они оказывались хоть немного способны жонглировать, стоять на голове или проделывать еще какие-нибудь штуки, способные вызвать у людей улыбку и выманить пару монет из их кошелька, Пестрый Народ принимал их к себе, и они кочевали вместе с ним с места на место, от одной ярмарки к другой.

– Вон они. – Принц показал на две головки, особенно низко склонившиеся над мисками.

Когда Фенолио подошел поближе, девочка подняла голову, словно он окликнул ее по имени. Она посмотрела на него во все глаза и опустила ложку.

Мегги!

Фенолио был ошарашен. Он глядел на нее так, что девочка невольно улыбнулась. Да, это она. Ее улыбку он хорошо помнил, хотя там, в доме Каприкорна, ей нечасто случалось улыбаться.

Мегги вскочила, выбралась из толпы ребятишек и бросилась ему на шею.

– Я знала, что ты еще здесь! – бормотала она сквозь смех и слезы. – Зачем ты только сочинил этих волков? И еще этих альбов и осинников? Они швыряли в Фарида камнями и царапали нам когтями лицо. Хорошо, что Фариду удалось разжечь огонь, но…

Фенолио открыл было рот и снова беспомощно закрыл его. В голове у него проносилась тысяча вопросов: как она сюда попала? Что случилось с Сажеруком? Где ее отец? И что произошло с Каприкорном – мертв он или нет? Сработал ли их план? Если да, то как мог уцелеть Баста? Эти вопросы звенели у него в мозгу, как рой гудящих насекомых, но ни одного из них Фенолио не решался задать под цепким взглядом Черного Принца.

– Похоже, ты с ними знаком, – заметил тот.

Фенолио молча кивнул. Где он видел мальчика, сидевшего рядом с Мегги? Не он ли был вместе с Сажеруком в тот достопамятный день, когда писатель впервые столкнулся лицом к лицу с одним из своих созданий?

– Да, это мои… мм… родственники, – пролепетал он. Да уж, знаменитый поэт мог бы выдумать что-нибудь получше!

В глазах Принца сверкнули насмешливые искорки.

– Родственники… Вот как! Что-то у вас маловато семейного сходства.

Мегги опустила руки, обвивавшие шею Фенолио, и взглянула на Принца.

– Мегги, позволь тебе представить, – сказал Фенолио. – Черный Принц.

Принц с улыбкой поклонился.

– Черный Принц! – Мегги повторила его имя почти благоговейно. – А это его медведь! Фарид, иди сюда! Ты только посмотри!

Фарид, ну конечно. Теперь Фенолио вспомнил. Мегги много о нем рассказывала. Мальчик поднялся, но прежде торопливо отхлебнул последний глоток супа из своей миски. Он встал за спиной у Мегги на почтительном расстоянии от медведя.

– Мегги сказала, что пойдет со мной, и все тут, – произнес он, утирая губы рукавом. – Правда! Я совсем не хотел брать ее сюда, но она упрямая, как верблюд.

Мегги собиралась достойно ответить на эту наглость, но Фенолио обнял ее за плечи.

– Милый мальчик, – сказал он, – ты даже представить себе не можешь, как я рад, что Мегги здесь. Пожалуй, только ее мне и не хватало в этом мире для полного счастья!

Он поспешно простился с Принцем и потащил Мегги и Фарида за собой.

– Пошли! – сказал он тихо, проводя их между шатрами. – Нам нужно многое обсудить, но лучше сделать это в моей комнате, вдали от чужих ушей. Сейчас уже поздно, а после полуночи стража не пропустит нас через городские ворота.

Мегги рассеянно кивнула, увлеченная зрелищем кипевшей вокруг жизни, зато Фарид резко вырвался.

– Нет, я с вами не пойду. Мне нужно найти Сажерука.

Фенолио изумленно посмотрел на него. Значит, это правда? Сажерук…

– Да, он вернулся, – сказала Мегги. – Женщины говорят, что он, наверное, у той комедиантки, с которой жил раньше. У нее теперь усадьба там, на холме.

– Комедиантка? – Фенолио взглянул в ту сторону, куда показывала Мегги. Холм, о котором она говорила, казался отсюда черным контуром в лунном свете. Ну конечно! Роксана. Он вспомнил. Интересно, она в самом деле так хороша, как он ее описал?

Мальчик нетерпеливо заерзал.

– Я пошел, – сказал он Мегги. – Где я тебя потом найду?

– На улице сапожников и седельщиков, – ответил вместо Мегги Фенолио. – Просто спроси, где тут дом Минервы.

Фарид кивнул и снова посмотрел на Мегги.

– Вообще-то лучше бы не отправляться в путь на ночь глядя, – сказал Фенолио, хотя и чувствовал, что мальчик не собирается спрашивать у него совета. – Дороги тут небезопасные. Особенно ночью. Грабители, разбойники…

– Я им не дамся. – Фарид вытащил из-за пояса нож. – Береги себя!

Он сжал руку Мегги, потом резко повернулся и исчез в толпе комедиантов. Фенолио заметил, что Мегги еще несколько раз оборачивалась, ища его глазами.

– Бедняга! – пробурчал он, разгоняя очередную стайку ребятишек, пристававших к нему с просьбой рассказать историю. – Он, похоже, в тебя влюблен?

– Прекрати! – Мегги вытянула руку из его ладони, но при этом невольно улыбнулась.

– Ладно-ладно, молчу! Твой отец знает, что ты здесь?

Этого вопроса задавать не следовало. По лицу Мегги было видно, что ее гложет совесть.

– Ох ты Господи! Ну ладно, сейчас все расскажешь. И как ты сюда попала, и что означают разговоры о Басте и Сажеруке – в общем, все! Какая ты стала большая! Или это я съежился? Боже мой, Мегги, до чего же я рад, что ты здесь! Теперь уж мы наведем в этой истории порядок. С помощью моих слов и твоего голоса…

– Порядок? Как это понимать? – Мегги недоверчиво взглянула ему в лицо.

Так она порой глядела на него тогда, в пору их заточения в доме Каприкорна – пристально, нахмурив лоб, такими светлыми серьезными глазами, что казалось, они заглядывают прямо в сердце. Но здесь было не место для объяснений.

– Потом! – сказал Фенолио, понизив голос, и потащил ее за собой. – Потом, Мегги. Здесь слишком много лишних ушей. Да где же, черт подери, мой факелоносец?

Чужие шорохи в чужой ночи

• Под сумерек покровом
• Мир дивно зачарован
• Приветной тишиной —
• Родней каморки той,
• Где злого дня волненье
• Сон предает забвенью.

Маттиас Клаудиус.Вечерняя песня

Позже, пытаясь вспомнить, как она дошла тогда до жилища Фенолио, Мегги могла вызвать в памяти лишь несколько отрывочных картин: стражник, выставивший им навстречу копье, а потом, узнав Фенолио, с ворчанием пропустивший в город, темные улочки, по которым они пробирались за мальчонкой с факелом, потом крутая лестница, скрипевшая под ногами. У Мегги так кружилась голова от усталости, когда они поднимались по ступенькам, что Фенолио несколько раз заботливо подхватывал ее под локоть.

– Я думаю, все рассказы мы отложим на завтра, – сказал он, пропуская ее в комнату. – Пойду попрошу Минерву найти для тебя мешок с соломой, но сегодня ты лучше выспись на моей кровати. Три дня и три ночи в Непроходимой Чаще! Клянусь чернилами, я бы, наверное, просто умер от страха.

– У Фарида был нож, – пробормотала Мегги.

Этот нож ее и вправду успокаивал, когда они ночью устраивались спать высоко на дереве, а внизу под ними все наполнялось шорохами, сопением, рычанием. Фарид все время держал нож наготове.

– А когда ему виделись духи, – сонно рассказывала она, пока Фенолио возился со светильником, – он зажигал огонь.

– Духи? В этом мире нет духов, во всяком случае, я их не сочинял. А что же вы ели все эти дни?

Мегги побрела к кровати. Постель выглядела очень заманчиво, хотя состояла всего лишь из набитого соломой мешка и пары грубошерстных одеял.

– Ягоды, – пробормотала она. – Много ягод, а еще хлеб, который мы захватили с кухни Элинор, и кролика, которого поймал Фарид.

– Боже ты мой! – изумленный, Фенолио покачал головой.

Увидеть снова его морщинистое лицо было настоящей радостью, но сейчас Мегги хотела только одного – спать. Она сбросила сапоги, залезла под колючие одеяла и вытянула болевшие ноги.

– Как вам только пришла в голову сумасшедшая мысль вчитать себя в Непроходимую Чащу? Почему не прямо сюда? Сажерук ведь наверняка рассказывал мальчику об этом мире.

– Слова Орфея… – Мегги зевнула. – У нас были только слова Орфея, а Сажерук просил вчитать его именно в Непроходимую Чащу.

– Ну да, это очень в его духе.

Она почувствовала, что Фенолио поправляет на ней одеяло.

– Я тебя не буду пока спрашивать, что это за Орфей. Завтра наговоримся. Спокойной ночи! И добро пожаловать в мой мир!

Мегги с трудом заставила себя снова разлепить глаза.

– А ты где будешь спать?

– Об этом не беспокойся. Там внизу у Минервы без конца ночуют какие-то родственники, по нескольку на одной кровати. Одним больше, одним меньше. Вот увидишь, к здешним неудобствам быстро привыкаешь. Надеюсь, правда, что муж ее на самом деле храпит не так громко, как она рассказывает.

Фенолио закрыл за собой дверь, и Мегги слышала, как он, чертыхаясь, спускается вниз по крутой лестнице. На потолочных балках шуршали мыши (она надеялась, что это мыши), а сквозь единственное окно доносились голоса стражи с недалекой городской стены. Мегги закрыла глаза. Ноги у нее болели, в ушах все еще звенела музыка из табора комедиантов. «Черный Принц… – думала она, – я видела Черного Принца… и ворота Омбры… и слышала, как шепчутся деревья в Непроходимой Чаще». Если бы только она могла рассказать все это Резе или Элинор. Или Мо. Но он теперь уж, конечно, ни слова не захочет слышать о Чернильном мире.

Мегги протерла усталые глаза. Над кроватью к потолочным балкам лепились гнезда фей, как об этом мечтал когда-то Фенолио, но за их темными отверстиями не слышалось никакого шевеления. Каморка Фенолио была чуть поменьше той комнаты, где их с Фенолио заперли когда-то по приказу Каприкорна. Кроме кровати, которую он ей так великодушно уступил, здесь стояли еще деревянный сундук, скамья и конторка для письма из темного дерева, украшенная резьбой и поблескивающая полированной поверхностью. Она не подходила к остальной обстановке – к грубой скамье и простому сундуку. Казалось, она попала сюда из другой истории, как сама Мегги. На конторке стояла глиняная кружка со связкой перьев, две чернильницы…

Фенолио выглядел довольным, да, правда.

Мегги провела рукавом по усталому лицу. Платье, которое сшила ей Реза, все еще хранило мамин запах, даже после трех дней в Непроходимой Чаще. Она сунула руку в кожаный мешок, который дважды чуть не потеряла за время лесных скитаний, и достала подаренный Мо блокнот. Прожилки на мраморной бумаге переплета были темно-синие и зеленые – любимые цвета Мо. «Хорошо иметь при себе в чужом месте свои книги». – Мо часто твердил ей это, но, наверное, не имел в виду настолько чужие места. На второй день в чаще, пока Фарид охотился на кролика, Мегги попыталась заглянуть в книжку, которую взяла с собой, но так и не продвинулась дальше первой страницы. Кончилось тем, что она эту книжку забыла, оставила у ручья, над которым вились рои синих фей. То ли охота читать пропадает, когда сам оказываешься в написанной истории, то ли она просто слишком устала. «Надо хотя бы записать то, что я тут видела, – подумала Мегги и снова провела рукой по корешку блокнота, но голова и все тело были словно ватные от усталости. – Завтра, – решила она. – И еще завтра я скажу Фенолио, чтобы он вписал меня обратно. Я видела фей и даже огненных эльфов, Непроходимую Чащу и Омбру. Да, и ему ведь понадобится еще день-другой, чтобы подыскать нужные слова…» В гнезде фей над ее головой послышался шорох, но синего личика не появилось.

В комнате было прохладно. Все здесь было чужим, таким чужим. Мегги привыкла бывать в чужих местах, ведь Мо всегда брал ее с собой, разъезжая по своим переплетным делам. Но одно оставалось в любом из этих мест неизменным: он всегда был рядом. Всегда. Мегги прижалась щекой к жесткому матрасу. Она скучала по матери, по Элинор, по Дариусу, но больше всего по Мо, и у нее щемило сердце. Любовь и нечистая совесть – мучительное сочетание. Если бы он просто отправился с ней! Мо с любовью показывал ей их мир, и ей так хотелось сделать то же самое для него. Ему бы все это наверняка понравилось: огненные эльфы, шепчущие деревья и табор комедиантов…

Да, она скучала по Мо.

Интересно, а Фенолио? Он по кому-нибудь скучает? Неужели его не тянет обратно в свою деревню, к детям, друзьям, соседям? И к внукам, с которыми Мегги столько раз носилась по его дому? «Завтра я тебе все покажу, – шепнул он ей, когда они торопливо шагали за мальчиком, несшим перед ними догорающий факел, и в голосе Фенолио звучала при этом гордость, как у принца, который обещает гостю показать на следующий день свое королевство. – Стража не любит, чтобы люди шлялись ночами по улицам», – добавил он. Между тесно стоявшими домишками, до того напоминавшими деревню Каприкорна, что Мегги на каждом углу ожидала увидеть чернокурточника с винтовкой, и правда было очень тихо. Навстречу им попались только две похрюкивающие свиньи и оборванец, сметавший в кучу отбросы, а потом лопатой сыпавший их на ручную тележку. «К этой вони ты со временем привыкнешь, – шепнул Фенолио, увидев, как Мегги зажимает нос. – Скажи еще спасибо, что я живу не рядом с красильней или дубильней. К этим запахам даже я так и не привык». Нет, Фенолио никуда отсюда не рвался, это точно. Да и зачем? Это был его мир, вышедший из его головы, знакомый ему, как собственные мысли.

Мегги прислушалась к тишине. К мышиной возне примешивался еще какой-то звук – вроде тихого похрапывания. Он доносился, кажется, от конторки. Мегги скинула одеяло и на цыпочках подошла ближе. У кувшина с перьями спал стеклянный человечек. Его прозрачные ручки были испачканы чернилами. Наверное, он очинивал перья, макал их в пузатые чернильницы, посыпал песком свеженаписанные страницы… как об этом всегда мечтал Фенолио. А гнезда фей над его кроватью – это правда, что они приносят счастье и навевают приятные сны? Мегги заметила на конторке пыльцу фей. Мегги задумчиво провела по ней пальцем, посмотрела на оставшийся на пальце серебристый след и помазала пыльцой лоб. Интересно, помогает пыльца фей от тоски по дому?

Да, она очень тосковала по дому. Как тут ни красиво, ей вспоминался дом Элинор, мастерская Мо… Что за глупое у нее сердце! Разве не билось оно сильнее каждый раз, когда Реза рассказывала ей о Чернильном мире? А теперь, когда она здесь, на самом деле здесь, оно, похоже, не знает, что ему чувствовать. «Потому что их здесь нет! – шепнуло что-то в ней, словно сердце пыталось оправдаться. – Потому что всех их здесь нет».

Если бы хоть Фарид был рядом…