Клинки максаров Чадович Николай

Воспользовавшись краткой заминкой противника. Шатун сунулся было вперед, но бич уже со свистом несся ему навстречу. От первого удара Шатун ловко увернулся, второй заставил его высоко подпрыгнуть, третий — броситься ничком.

Служивый стегал и стегал, то сверху вниз, то справа налево. Шатун крутился, как змея на горячей сковородке. Бич еще ни разу не задел его, но так долго продолжаться не могло.

Между тем в хижине, за нашими спинами, происходили события, вольно или невольно определившие в конце концов исход поединка. Хозяин, побуждаемый к деятельности энергичной мимикой старосты, развязал его, и тот сразу бросился к двери. Что он хотел: помочь служивому или просто спасти свою жизнь — так и осталось неизвестным. Бич обвился вокруг его шеи уже на третьем шаге. Такой удар всегда считается смертельным. Падая, староста руками вцепился в бич, а затем, катаясь в агонии у порога хижины, еще и намотал его на себя.

Ставший безоружным, служивый пустился наутек, однако успел добежать только до ровняги. Всего один раз нож описал сверкающую дугу, и всего один раз вскрикнул служивый.

— Где кормилец? — спросил Шатун, пучком травы вытирая лезвие. — Тот, что воду приносил?

— Сбежал, — Головастик растерянно оглянулся по сторонам. — Вон бадья валяется.

— Плохо дело. Надо удирать.

Как бы подтверждая его слова, на заставе завыла дудка — ди-ди-ду, ди-ди-ду! Сигнал тревоги повторился еще три раза, и вскоре на него откликнулась другая дудка, как раз в той стороне, куда мы собирались бежать.

— Хорошо сигналят, — сказал мужичок. — Заслушаешься.

— А ты разве не идешь с нами? — удивился Головастик.

— Куда же мне с вами идти? Вы злодеи. А я человек тихий, простой. Опять же, Сухотье скоро. Едой запасаться надо, брагу варить.

— Прибьют ведь тебя.

— Может, прибьют, а может, и не прибьют… Виноват я, конечно. Отвечать придется. Да, может, помилуют…

— Ну и оставайся, дурак!

От крутопутья мы отрезаны, это было понятно всем. Слева и справа простиралась. Прорва. Оставался единственный путь — по ровняге вперед. Но ведь и там тоже воет военная дудка.

— А тебя действительно Душегубом зовут? — спросил Яган, исподлобья глядя на Шатуна.

— На Вершени — да.

— Много раз я про Душегуба слышал, только вот не думал, не гадал, что придется встретиться.

— Жалеешь?

— Нет, — ответил Яган. — Нет.

То, с какой интонацией это было сказано, в других, менее нервных обстоятельствах, несомненно заставило бы меня призадуматься. Но в тот момент, каюсь, я прохлопал ушами.

С тревогой в душе и с мрачными предчувствиями мы выбрались на ровнягу. Особенно торопиться было некуда. Только что отобедавшие служивые особой прытью не отличаются. Да и впереди нас никто, кроме служивых, не ожидал. Я прикинул в голове некоторые варианты спасения. Если застава на ровняге немногочисленная, можно пробиться — служивые вступают в бой только когда пьяны, когда загнаны в угол или когда имеют подавляющее преимущество в силах. Можно до ночи схорониться в каком-нибудь укромном убежище, но места здесь чересчур людные, десятки глаз наблюдают за нами с плантаций. Лучше всего, конечно, было бы перебраться на ветвяк соседнего занебника, если бы таковой встретился на нашем пути. На Вершени это обычное дело — направленные во все стороны ветвяки соприкасаются, переплетаются и даже срастаются между собой. Но Головастик ничего определенного по этому поводу сказать не мог (у меня вообще создалось впечатление, что он здесь впервые в жизни), а рассмотреть что-либо в тумане, сегодня как назло особенно густом, было совершенно невозможно. Расспрашивать встречных кормильцев тоже не имело смысла. Завидев нашу компанию, они шарахались в сторону. Лишь какой-то нищий калека, не убоявшийся ни ножа Шатуна, ни бича Головастика, увязался за нами. Милостыню он не просил, а требовал. Причем в противном случае обещал нам все мыслимые и немыслимые кары. На добрые слова он не реагировал, на недобрые — тоже. В конце концов нищий отстал, но еще долго раздавались его замысловатые проклятия. Лучшего способа демаскировки нельзя было и придумать.

Время близилось к полудню, и слева потянуло свежим ветерком, проредившим кое-где завесу тумана. Мы видели кормильцев, копошившихся среди молодых побегов масличной пальмы, пустые деревушки и узкие силуэты наблюдательных мачт, установленных вдоль ровняг в черт знает какие времена. Головастик, изо всех сил старавшийся замолить свои вчерашние грехи, согласился залезть на одну из них. Рисковал он, учитывая ветхость мачты, весьма сильно.

— По ровняге за нами следом идет целая толпа, человек с полсотни, — проорал он сверху. — Отсюда толком не разглядеть, но, по-моему, это служивые.

— Далеко?

— Далековато.

— А впереди что?

— Трудно сказать… Очень плохо видно… Кажется, служивые поперек ветвяка расставляют цепь из кормильцев.

— Густая цепь?

— Да уж… человек от человека в трех шагах. Отсюда похоже на частокол.

— Больше ничего не видно?

— Вижу Феникса. Сидит на мачте, как и я. В тысяче шагов от этого места.

— Плохая примета, — буркнул Яган.

— Может, это тот самый? — предположил я. — И чего он к нам привязался?

— Фениксы не всегда приносят одну только беду, — сказал Шатун. — Не раз бывало, как они спасали людей. Правда, никто из спасенных не был потом этому рад.

— Странная тварь…

— Говорят, на всем свете их всего несколько дюжин. Прорицатели знают всех их по именам. Они появились здесь раньше людей, раньше всего живого. Наверное, они бессмертные. Бывает, что кто-то из них начинает стариться — облезает, плохо видит, теряет силу. Тогда этот Феникс исчезает на какой-то срок, а появляется уже помолодевшим.

— Может, это не Он появляется, а его сынок?

— Нет, в том-то и дело, что именно он. Прорицатели в этом уверены. Да и откуда у них могут быть дети? Каждый Феникс сам по себе. Никто никогда не видел даже двух штук вместе.

— А косокрылы им, случайно, не родственники? — поинтересовался Яган. — Уж больно дружно они в Прорве живут.

— Разве набитое соломой чучело родственник человеку? Возможно, когда-то Фениксы и сотворили косокрылов. Ходят такие слухи. Да только никто не знает, для какой надобности. Может, и сами Фениксы про то давно забыли.

— Сотворить можно вещь, — с сомнением сказал Яган. — А разве возможно сотворить живую тварь?

— Нам невозможно. А для Феникса возможно. Он из тебя может и жабу сделать, и кротодава.

Наш столь интересный разговор прервал Головастик.

— Куда теперь? — спросил он, спустившись. — Вперед или назад?

— А ты бы сам куда пошел?

— Вниз.

— Вниз? — удивился Яган. — В Прорву, что ли?

— Нет, в антиподные леса. Разве никто из вас там не бывал?

Выяснилось, что Яган не бывал и бывать не собирается. Шатун слыхать про такое слыхал, но бывать не бывал. Я не слыхал, не бывал и даже мысль о такой возможности не приходила мне в голову.

Головастик горячо заверил нас, что ничего сложного в этом нет, способ проверенный. Главное — не торопиться, не трусить и слушаться его советов. А навык скоро придет. Если антиподный лес здесь густой, то и сложностей особых не будет. Ползи себе, как блоха в шевелюре, не забывай только за ветви цепляться, да смотри, куда ноги ставишь. Ну, а если вдруг лес редкий, что бывает не часто, придется попрыгать, но тут уж понадобятся страховочные веревки. Впрочем, тот, кто считает антиподные леса большим злом, чем допрос с пристрастием и последующую казнь, может остаться, силой его вниз никто не потянет. Сам он лично идет.

— Я тоже, — сообщил Шатун.

— Согласен, — вздохнул я. — Деваться-то все равно больше некуда.

— Лучше бы я в колодке остался, — вырвалось у Ягана. — Рубил бы себе потихонечку ветвяк. И выспаться успеешь, и пожрать дадут. А тут каждый день что-то новое. Я за всю жизнь столько страху не натерпелся, как за последние десять дней.

Что верно, то верно, подумал я. Мне все эти приключения тоже во где! Хорошо мериться силами с судьбой где-то раз в году, устав от рутины и обыденности, но когда вся твоя жизнь превращается в цепь жутких происшествий — это уже слишком.

— Оставайся, — посоветовал Ягану Головастик. — Дождешься служивых. Привет им передавай. О том, в какую сторону мы подались, расскажешь.

— Нет, нет, я о вас и слова не скажу.

— Скажешь, еще как скажешь, — усмехнулся Шатун. — Сначала тебя подвесят за ноги, потом за волосы, а напоследок — за ребро. И пока ты будешь болтаться так, на тебе испробуют все допросные орудия.

— Уж этого не миновать, — подтвердил Головастик. — Имеется там набор специальных клиньев. Всех размеров. Сперва их забивают тебе в ноздри и уши, потом во все остальные отверстия в теле. А уж напоследок в глотку.

— Ладно, — Яган осторожно потрогал свое ухо. — Пошли. Была не была. Я уже и как косокрыл в Прорве летал, и как кротодав в ходах рыскал, остается уподобиться шестирукому.

Сойдя с дороги, мы прямиком через плантации двинулись к ближайшему леску, отмечавшему границу между центральной, наиболее пологой и потому удобной для растениеводства частью ветвяка и крутым склоном, обрывавшимся в Прорву.

Путешествие в антиподных лесах трудно и опасно, но еще труднее и опаснее спуск в этот перевернутый вверх тормашками мир, где небо и твердь поменялись местами, где листья проливают дождь на облака, а корни растений располагаются там, где положено быть макушке. К счастью, местная флора не ориентируется на солнце. Главный источник ее питания не фотосинтез, а живые соки занебника. Поэтому и растет она как придется, то есть чаще всего перпендикулярно поверхности ветвяка. Чем ближе к Прорве, тем больше угол наклона деревьев. Постепенно их стволы принимают горизонтальное положение, затем угол становится уже отрицательным и верхушки все больше склоняются вниз, к далекой, невидимой отсюда поверхности земли. Пользуясь этим обстоятельством (а также своей собственной смелостью и ловкостью), ветвяк можно обойти по окружности, было бы только желание. Наша задача выглядела попроще — пройти антиподными лесами несколько тысяч метров, чтобы оказаться в конце концов далеко за спинами заградительной цепи.

Слова Головастика сбывались: нам действительно пришлось уподобиться блохам, копошащимся в густой и буйной зеленой шевелюре. Жаль только, что мы не обладали ни цепкостью, ни врожденной сноровкой этих малопочтенных паразитов. Сначала, хватаясь за все, что придется, мы прыгали со ствола на ствол, все ниже и ниже, а потом, когда серая пустота уже разверзлась под нашими ногами, двинулись вперед по переплетению ветвей. Выглядело это так: Головастик высматривал самый крепкий из направленных в нужном направлении суков, долго и тщательно проверял его на прочность, после чего, придерживаясь за лианы, в изобилии свисавшие вокруг, перебирался на такой же сук соседнего дерева. За ним по очереди следовали мы. Короткий отдых и снова рывок на десять-пятнадцать шагов. Иногда прямой дороги не было и приходилось искать обходные пути. Таким образом за час преодолевали около сотни метров. Раньше во всех наших предприятиях, кроме разве что попоек и горлодрания, я обычно делил с Головастиком последние места. Теперь же самым слабым в четверке оказался я. От постоянного напряжения немели руки, тряслись ноги, кружилась голова.

Неужели это когда-нибудь кончится, в отчаянии думал я, глядя на проплывающие внизу смутные тени косокрылов. Сейчас, кажется, меня устроил бы любой конец. Мгновенная смерть представлялась желанным избавлением от бесконечной муки.

Время от времени Головастик напоминал, чтобы мы повнимательнее присматривались к лианам. Среди них есть и такие, которые выделяют чрезвычайно липкий сок. Самые опасные хищники антиподных лесов — шестирукие — нередко используют их как ловчие сети. И действительно — несколько раз я замечал, что обычная с виду лиана облеплена всякой дохлой и полудохлой живностью, нередко довольно крупной.

Уже в сумерках, когда каждый неосторожный шаг мог обернуться суицидальным актом, Головастик подал команду остановиться.

— Выбирайте себе место поудобнее, — сказал он, усевшись верхом на толстой ветви, спиной к древесному стволу. — Только обязательно привяжитесь. Шатун, отрежь каждому по куску лианы. Вот только боюсь, долго спать не придется. После полуночи может выпасть жгучая роса? Сейчас, правда, она уже не такая обильная, как в середине Мочила. Хоть и не вредно, но неприятно.

Хорошо хоть, спать придется не на пустой желудок. На всем нашем пути не ощущалось недостатка в дарах природы, тем более, что дикорастущие фрукты на Вершени превосходили культурные как размерами, так и вкусом.

Обильная еда несколько приободрила меня, свежий ветер прочистил головушку, а с потом вышли остатки той гадости, которой я так неосмотрительно накачался накануне. Несмотря на усталость, чувствовал себя я довольно прилично.

— Служивые, верно, обыскались нас, — сказал Головастик.

— Должно быть, совсем с ног сбились, — согласился Яган. — Полусотенному за наш побег большие неприятности грозят. Тут хочешь — не хочешь, а каждый куст обшаришь.

— А не догадаются они, что мы здесь? — спросил я.

— Догадаться, может, и догадаются, да спуститься не посмеют. Особенно ночью. Попробуй отыщи нас в такой чащобе.

— Ну, а если, предположим, они нас наверху будут ждать? Выставят по всему ветвяку оцепление дней на десять.

— Значит, нам придется здесь одиннадцать дней просидеть.

— Откуда же мы про это будем знать?

— А это уж как повезет, — зевнул Головастик. — Кто кого перетерпит. Но чем позже мы отсюда уйдем, тем лучше.

— Слушайте, — я оглянулся по сторонам. — Да ведь здесь жить можно. Проложить подвесные дороги. Вместо хижин пещеры в дереве вырубить. Еды хватает. Растения тут куда урожайнее, чем наверху. Многих я раньше даже не встречал. Роса, правда, хлопот прибавляет, но и это не страшно. Может, вы шестируких боитесь?

— Еще чего! — фыркнул Яган. — Шестируких! Если понадобится, мы их быстро изведем. Просто ни к чему это. На Вершени Свободного места вдоволь. Сколько ветвяков пустует. Война ведь идет. Людей и так не хватает.

— Когда вы с нами воюете, это понятно, — вступил в разговор Шатун. — Мы Настоящий Язык не знаем. Письмена не чтим, живем, как привыкли, а не так, как вам хочется. А между собой вы чего не поделили? Один день с нами бьетесь, другой — с соседями.

— Если ты Письмена не чтишь, то и не поймешь ничего. Как я тебе это объясню, дикарю?

— Зато на Вершени их все народы чтят. А как сойдетесь где-нибудь на порубежном ветвяке, то в Прорву, как из дырявого мешка, сыплетесь.

— В Письменах каждое слово значение имеет. Великое значение! Ничего мудрее их нет на свете. У нас Письмена настоящие. А у других ненастоящие. Хотя, бывает, одинаковые слова и попадаются. Но толкуют их Отступники совсем иначе.

— Ну и что из того?

— Что из того? — Яган готов был взорваться. — Это, по-твоему, что такое? — он протянул вперед руку.

— Рука.

— А я скажу, что не рука это, а нога. Прав я буду или нет?

— Да говори, что хочешь. Народ из-за этого зачем губить?

— Один раз можно стерпеть! Ну два! Но не двести двадцать два.

Если они наши Письмена настоящими не признают, выходит, мы лжецы?

— А вы возьмите да признайте их Письмена. Вот и помиритесь.

— Подделку признать! — чуть не взвыл Яган. — Мой дед за это жизнь положил, отец калекой стал, а я признаю! Как только язык у тебя поворачивается такое говорить! Пожалеешь ты когда-нибудь о своих словах, ох, пожалеешь!

— Ладно, не ори на всю Прорву! — оборвал его Шатун. — Всех зверей, наверное, распугал. Спи. А кто из нас о чем пожалеет, время покажет.

— Я замечаю, мы перенимаем друг у друга вредные привычки, — рассудительно сказал Головастик. — Шатун стал разговорчив, как Яган, а Яган, вспыльчив, как я. Успокойтесь, друзья. Не забывайте, что сегодня нас едва-едва не казнили. Но мы живы, и это уже приятно.

Сон, конечно, штука хорошая, но попробуй засни спокойно, если тебя в любой момент могут окатить чем-нибудь похуже кипятка. Промучившись в ожидании неприятностей первую половину ночи, я задремал только после того, как в листве зашуршали мелкие зверюшки. Их появление означало, что жгучей росы сегодня можно не опасаться. Хотя наверху не было заметно никаких сезонных изменений, антиподные леса уже перерождались в преддверии приближающегося Сухотья.

Разбудил меня жуткий, пронзительный вопль — голос охотящегося куцелапа. Если бы не лиановая лонжа, я наверняка не удержался бы на своем хлипком ложе. Впрочем, треск ломающихся веток и быстро удаляющийся человеческий вскрик означали, что кому-то повезло значительно меньше.

Шатун вновь испустил свой пугающий клич. Возможно, именно такими звуками некогда поднимали мертвых и разрушали стены.

— Нас окружают! — кричал он. — Трясите ветки! Трясите! Ни в коем случае не отвязывайтесь!

Как будто буря обрушилась на приютившие нас деревья. Еще не осознав до конца, что же это такое опять случилось, мы принялись изо всех сил трясти и раскачивать ветки — те, на которых сидели, и те, до которых могли дотянуться. Еще два или три тела, словно перезревшие плоды, сорвались в Прорву. В предрассветном сумраке я уже различал фигуры служивых, подбирающиеся к нам со всех сторон. И хотя числом они значительно превосходили наш отряд, положение их было незавидно. Сражение в нависшей над бездной гуще антиподных лесов имеет свою логику, согласно которой положение защищающихся куда предпочтительнее положения нападающих. Мы надежно привязаны, а они вынуждены карабкаться по шатким веткам. Наши руки свободны, их — заняты поисками опоры. Да и бичи-самобои совершенно бесполезны в этом переплетении веток и лиан. Первого из подобравшихся к нам служивого Шатун без труда спихнул в пустоту, второго ткнул ножом, третий, не удержав равновесия, сорвался сам.

— Прочь, безумцы! — крикнул Головастик, прикрывавший нас с тыла. — Прочь, если жить хотите!

— Как бы не так! — подал голос полусотенный, державшийся, впрочем, от нас подальше. — Без вас нам не с руки возвращаться. Казнят. Драться будем до последнего, будьте уверены. Если не одолеем вас сразу, то и уйти не дадим. Сколько вы так продержитесь — день, два? А жратва кончится, что делать будете? Спать мы вам тоже не дадим. Измором возьмем.

— Это мы еще посмотрим, — огрызнулся Головастик.

— Посмотрим, — согласился полусотенный. — Если только гляделки ваши при вас останутся. Да ведь только мы и договориться можем… По-хорошему.

— Ну-ну, интересно!

— Вы, трое, нам без нужды. Можете своей дорогой идти. А вот болотника отдайте. Сами свяжите и отдайте. В крайнем случае оглушите.

— Шатун, тебе как лучше? — прикинулся дурачком Головастик. — Связать или оглушить?

— Все едино, — отозвался Шатун.

— Договорились! — объявил Головастик полусотенному. — Иди сюда! Подержишь его, пока я вязать буду.

— Значит, добром не хотите… Тогда можете с жизнью прощаться. Вперед, братцы! Всем отличившимся по бадье браги!

Повинуясь приказу (правда, не весьма охотно), служивые сунулись в новую атаку, которая сошла на нет уже через несколько минут, когда выяснилось, что по крайней мере двоим из них уже никогда в жизни не побаловаться брагой. Урон, нанесенный нам, ограничивался подбитым глазом Ягана и моим вывихнутым мизинцем.

— Что же вы, подлецы, делаете! — плаксивым голосом сказал полусотенный, видя позор своего войска. — Из-за какого-то паршивого болотника своих братьев убиваете!

— Вчера утром ты нас своими братьями почему-то не считал.

— Подумайте хорошенько! Зачем нам из-за чужака ссориться! Я вам за него целую деревню отдам. Можете хоть три дня ее грабить. Ну, договорились?

— Надоел ты, заткнись!

— Ну хорошо же! Попомните вы меня, — прошипел полусотенный и действительно заткнулся, скрывшись в листве.

Отступили и его подчиненные, хотя их близкое присутствие ощущалось по треску ветвей и шороху листьев. На военном языке это называется перегруппировкой сил. Нам явно готовили какую-то каверзу.

— Теперь надо ждать атаки сверху или снизу, — предположил Головастик.

— Снизу они не сунутся. Там ветки тоньше, — сказал Шатун. — А сверху навалятся. Видишь, уже кора сыплется.

Однако время шло, а нападение откладывалось. Служивые лазали над нашими головами, таскали туда-сюда что-то, перекликались между собой и теми, кто остался в карауле. Их целеустремленная, упорная деятельность начала не на шутку тревожить меня. Похожее чувство испытываешь в стоматологическом кресле, когда врач перебирает десятки зловещего вида инструментов, а ты не, знаешь, который из них он собирается вонзить в тебя — вон тот ножичек с серповидным лезвием или ту спицу с крючком.

— Может, попробуем прорваться? — предложил Головастик.

— Прямо под бичи служивых? — с сомнением сказал Шатун. — Они, наверное, только этого и ждут.

Верхушки деревьев шумели на ветру, а здесь, в лесной чащобе, воздух был горяч, духовит и неподвижен. Зудела мошкара, равномерно гукала какая-то тварь. Суета служивых постепенно угасала, голоса стихали, нас неудержимо клонило ко сну.

Густая прохладная струйка пролилась мне прямо на макушку — как будто кто-то кринку сметаны опрокинул. Только уж больно запах у этой сметаны странный — так в оранжереях пахнут орхидеи. Я машинально коснулся головы, и рука моя сразу прилипла к волосам. С великим трудом оторвав ее, я принялся разнимать склеившиеся пальцы. Белую и тягучую, как латекс, массу, невозможно было ни оторвать, ни соскоблить.

— Паучья кровь! — первым догадался Головастик. Точно таким же тоном, наверное, он возвестил бы о появлении косокрыла или шестирукого.

Ужас случившегося еще не дошел до меня, и, глянув на Головастика, я едва не рассмеялся: больше всего сейчас он напоминал ромовую бабу, облитую сливочным кремом.

— Прикрывайтесь хоть чем-нибудь! — приказал Шатун. — Ломайте ветки, отдирайте кору.

Однако было уже поздно. «Паучья кровь» — млечный сок лианы-тенетника уже обильно пометил каждого из нас. Еще чуть ли не ведро этой Пахучей гадости обрушилось на меня. Глянув вверх, в прогалину между листвой, я увидел двух служивых, как жгут мокрого белья, перекручивавших толстый стебель тенетника. Уже невозможно было разнять ладони и оторвать спину от древесного ствола. Ресницы слиплись, уши заложило, рот был словно забит крутым кисло-сладким тестом. Не в лучшем положении находились и мои товарищи. В одну минуту дерево превратилось в огромную липучку, а мы — в беспомощно бьющихся на ней мух.

Все, подумал я. На этот раз действительно все. Не представляю даже, что нас может спасти.

И действительно, мы были побеждены, обречены на неподвижность, распяты без гвоздей и веревок. Но что, спрашивается, выиграли от этого служивые? Ведь им позарез нужно вещественное доказательство победы — Шатун, если не живой, то хотя бы мертвый. Но приблизиться к нам, не рискуя жизнью, по-прежнему невозможно. Раньше этому препятствовали мы сами, а теперь — покрывающая все вокруг «паучья кровь». Только шестирукие не боятся ее. Любого сунувшегося сюда служивого ожидает участь неосторожной щуки, решившей полакомиться попавшим в сеть карасем. Впрочем, нам от этого не легче.

Однако я снова не оценил степень сообразительности полусотенного. Оставив часть служивых для охраны (дабы мелкие лесные падальщики преждевременно не попортили наш товарный вид), он повел остальных на заставу. Замысел его был прост и отталкивался от известной истины о Магомете и несговорчивой горе. Уж если нас нельзя доставить на допрос, придется следователя доставить к нам. Пусть без помех исполняет свой долг.

Напоследок полусотенный не преминул попрекнуть нас за глупость и пообещал вскорости вернуться. «А уж тогда, братцы, скучать вам не придется!»

Сон обуреваемого тоской и страхом пленника совсем не то, что сон уверенного в своей безопасности победителя, и поэтому, в отличие от служивых, я стал свидетелем того, как из серого рассветного тумана бесшумно возникли три плоские длинные тени. В неверном мутном свете едва нарождающегося дня трудно было оценить истинные размеры пришельцев, но стремительная, жутковато-точная грация движений не оставляла сомнений, что это хищники.

Убийство было их стихией. Они убивали небрежно, как бы мимоходом — легким ударом лапы раскалывали черепа, откусывали головы, разрывали тела. Не прошло и десяти минут, как все, что осталось от служивых, было нанизано на острые сучья. Впрок, так сказать. Двух уцелевших, предварительно изваляв в липком соке, швырнули в нашу кучу. Шестирукие были предусмотрительны — теперь, кроме свежего мяса, у них имелся еще и солидный запас живых консервов. Более того, их обеспокоила даже степень нашей упитанности.

Толстым, как кукурузный початок, пальцем шестирукий очистил мой рот от застывшей «паучьей крови» (не знаю, как при этом уцелели зубы) и, болтаясь на одной лапе, тремя остальными поочередно принялся запихивать в него сочные плоды дынного дерева. Я даже не мог крикнуть — ужас парализовал мои голосовые связки. От шестирукого несло невыносимым смрадом. В складках кожи на голом животе копошились насекомые. Мешками болтались сморщенные пустые груди. Но страшнее всего было лицо: черное, расплющенное, с почти человеческими, но невероятно гипертрофированными чертами. Между верхними и нижними конечностями расположилась еще и пара могучих ласт, издали действительно похожих на руки. С их помощью эти звери, как самки, так и самцы, удерживают своих детенышей, еще не набравших силенок. Захват этих ласт, как говорят, может расплющить даже кротодава.

Нажравшись до отвала и силком накормив нас, шестирукие ушли, чтобы после полудня явиться уже впятером. Искалеченные трупы служивых уже почернели, вокруг них вились мухи, но это не только не охладило, а наоборот, разожгло аппетит хищников. Они буквально слюнки пускали. При таком количестве едоков и при таком их усердии наша очередь должна была наступить денька через два-три, не позже. Если, конечно, к тому времени не вернется полусотенный со своей камарильей. Интересно, кому мы все же достанемся — людоедам двуногим или людоедам шестируким?

— Давайте подумаем сообща, как нам быть, — предложил Головастик некоторое время спустя.

— Прежде всего надо бы прикинуть, на что мы вообще способны сейчас, — сказал Шатун.

Вскоре выяснилось, что все мы можем говорить и слушать. Шатун мог двигать левой рукой и левой ногой, Головастик только руками, мы с Яганом умудрились приклеиться к дереву всеми конечностями сразу. Беспрерывные попытки освободиться обессилили всех нас, и решено было на время прекратить их. Еще у нас имелся нож. Им можно было во-первых: зарезаться (предложение единогласно отвергнуто), во-вторых: выколоть глаза шестирукому, когда он сунется к нам в следующий раз (предложение принято тремя голосами при одном воздержавшемся). Неясным оставалось — отпугнет это хищника или, наоборот, разъярит. Головастик, наиболее авторитетный знаток антиподных лесов, рассказал все, что знал о шестируких. Зверь этот, хоть и чрезвычайно опасен, но вполне уязвим. В редкой хижине не найдешь его шкуры. Открытых схваток с людьми он избегает, предпочитая нападать на сонных или ослабевших. Охотятся шестирукие только там, где произрастает лиана-тенетник. Более того, ходят слухи, что эту лиану они разводят специально. Шестирукие умнее всех остальных дверей, вроде бы даже говорить умеют. Были случаи, когда одни шестирукие спасали людей от других шестируких. В их стаях нередко воспитываются человеческие детеныши. В недрах занебников у них устроены целые города, где живут беременные самки, малыши и хранятся запасы вяленого мяса на время Сухотья. Шестирукие плодовиты и живучи. Если бы не кротодавы, не люди да не косокрылы, они, вполне возможно, давно заселили бы всю Вершень.

Да, милые создания, подумал я и содрогнулся, вспомнив желтые, глубоко упрятанные под надбровными дугами глаза.

Шестирукие всегда передвигаются бесшумно. Людей же выдает треск веток и шорох раздвигаемой листвы. Поэтому мы заранее знали, кто именно к нам приближается.

Как я и ожидал, первым шествовал полусотенный. Хотя, судя по всему, встреча с нами на этот раз не доставила ему никакого удовольствия. Выглядел он скорбным и изрядно помятым. Эту минорную картину прекрасно дополняла веревочная удавка на его шее, свободный конец которой сжимал в руке… кто бы вы подумали? — наш давний знакомец Змеиный Хвост. Следом двигался слепой Прорицатель (вот уж не ожидал от старика такой прыти!). А уж дальше цепочкой пробирались мрачные косматые головорезы — все с ножами на груди и мешками за спиной.

Полусотенный, до этого исправно служивший проводником, сразу стал не нужен. Я даже не успел заметить, что произошло, как он, рассекая листву, уже летел в Прорву.

Никто не произнес ни единого слова, только Шатун и Змеиный Хвост обменялись взглядами — словно два ножа скрестились, высекая искры. Затем Змеиный Хвост кончиком ветки тронул лужу липкого сока (ветка так и осталась торчать в ней) и зашептал на ухо старику. Тот кивнул, шепнул что-то в ответ, и весь отряд, развернувшись, быстро удалился. Куда? Зачем?

— Ну и дела! — только и сказал Головастик. — Вот не думал, что еще раз встречусь с твоими земляками.

— Они все время шли вслед за нами, — внес ясность Шатун. — Думаете, кто тогда взбудоражил кротодавов? И разбойников они перебили, тех, что разминулись с нами. На ветвяке они отстали, зато уж в антиподных лесах наверстали упущенное.

— Что они хотят? — спросил я. — Отомстить?

— Вряд ли. Тогда они просто убили бы нас. Возможностей у них хватало. Но с ними пришел Всевидящий Отче. Я даже не припомню случая, чтобы Прорицатели покидали Иззыбье. Что его сюда погнало? Не могу представить.

— Они еще вернутся?

— Разумеется. Когда найдут способ освободить нас от «паучьей крови». Всевидящий Отче знает то, чего никогда не узнаем мы. Он умеет пользоваться чужим умом и чужим знанием. Только этот ум и эти знания не человеческие.

— А чьи же?

— Откуда мне знать. Я не Прорицатель и никогда им не стану. Я не так устроен. Ты часто задаешь странные вопросы. Тебе ли не знать на них ответ. Ведь ты тоже не человек. — Он в упор посмотрел на меня.

— Я человек… только не такой, как вы, — пробормотал я, смущенный его прозорливостью.

— Вот и я про это. А за кем именно пришли болотники, скоро станет известно.

— Думаешь, за мной?

— Может быть. Вспомни Феникса. Ведь он заклевал бы нас, если бы не ты. Тебя он не посмел тронуть. Он отступил. Про такое мне еще не приходилось слышать. Только Незримые имеют силу, равную силе Фениксов.

Странно все это, подумал я. Незримые… Фениксы… Ну, допустим, Незримых можно отнести к сказочным существам, типа леших или троллей. Но ведь Феникса я видел собственными глазами. Его можно было принять за птицу, если бы только я не знал, что никаких птиц в этом мире нет. Косокрыл не птица, это скорее зверь, огромная летучая мышь. Можно без труда проследить его морфологическое сходство с многими другими существами, Населяющими Вершень. А Фениксы не похожи ни на кого. Это существа без родни. Может быть, они реликты давно прошедших времен? Откуда тогда у них такая власть над всеми другими существами, в том числе и разумными? Может, Фениксы такие же чужаки здесь, как и я… Да, что-то уж очень много получается чужаков. Не мир, а проходной двор какой-то.

Размышления мои были прерваны приходом болотников. Было, их сейчас заметно меньше, зато те, кто уцелел, гнали перед собой живого шестирукого. Каждое движение зверя ограничивали веревки, привязанные ко всем его конечностям. Стоило ему сделать хоть один опрометчивый шаг, как болотники дружно натягивали путы, лишая пленника опоры. Был этот шестирукий не из самых крупных. Левую переднюю лапу, перебитую в плече, он поджимал под грудь. По черной его морде слезы проложили две мокрые дорожки. Время от времени зверь тяжело, со всхлипом вздыхал, и это были первые звуки, которые я слышал от шестируких (за исключением чавканья во время трапезы).

Шестирукого тащили к нам, тащили медленно и упорно, как муравьи тащат дохлую гусеницу, тащили до тех пор, пока он не уперся мордой в брюхо Ягана. Всевидящий Отче наклонился над зверем и что-то приказал ему на непонятном языке — но тот даже не пошевельнулся. Змеиный Хвост несколько раз пырнул шестирукого ножом — тот же результат. Принесли горящий факел, и сунули зверю под брюхо. Он протяжно застонал и только тогда занялся тем, к чему его так настойчиво принуждали, — принялся лизать сок тенетника, толстым слоем покрывавший наши тела. Успевшая потемнеть от покрывавших ее мошек неуничтожимая и несмываемая, бесконечно тягучая масса таяла на языке шестирукого, как сливочное мороженое. Не стану описывать свои ощущения, когда его шершавый, как акулья кожа, горячий и быстрый язык коснулся моего лица. Случалось раньше, что меня лизали собаки, а один раз даже корова, но дьявол во плоти, дьявол свирепый и кровожадный, пахнущий всеми зловониями ада, — никогда! Так не торопясь, по очереди, шестирукий обработал каждого из нас. Тому, кто уже освобождался от «паучьей крови», болотники набрасывали на шею веревочную петлю и отводили в сторону.

Исключение было сделано только для меня — Всевидящий Отче позаботился об этом.

— Смертен ли ты. Нездешний? — неожиданно спросил он после долгого молчания.

— Да, — поколебавшись немного, ответил я.

— Смертен только здесь или везде?

— Думаю, что везде. — Я не улавливал пока, к чему клонит старик.

— Один раз мы уже похоронили тебя, но ты сумел вырваться из могилы. Ты избежал смерти от воды и огня. Посланный в погоню Феникс не тронул тебя. Ты счастливо избежал многочисленных опасностей Вершени. Не сомневаюсь, что и шестирукие не причинили бы тебе вреда. Как же справиться с тобой?

— Зачем это нужно? Разве я причинил вам вред? Разве я убил или обидел кого-нибудь? Я не демон и не злой дух! Я обыкновенный человек.

— У человека сердце здесь. — Он ткнул пальцем в правую половину своей груди. — А у тебя где?

Действительно, как это я раньше не заметил: куриные, обтянутые иссохшей кожей ребра старика подрагивали с правой стороны.

— Разве у человека бывают железные зубы? — продолжал Всевидящий Отче.

Насчет зубов он, безусловно, прав. Действительно, во рту у меня имеются сразу четыре металлические коронки. Но как он сумел это рассмотреть?

— Человек не может лгать, приняв судного зелья. Человек не может противиться Фениксам! Так кто же ты такой?

— Вы вряд ли поймете мои объяснения. — Отпираться дальше не имело смысла. — Повторяю, я не дьявол и не бог. Я человек, но немного другой, чем вы. Не по своей воле я оказался здесь. Я сбился с пути. Сейчас ищу обратную порогу. Зла я вам не причиню. Даже если бы и захотел.

— Ты причинишь нам зло! — сказал Всевидящий так убежденно, что даже я ему поверил. — Ты сам есть воплощенное зло. В ином обличье ты уже являлся в этом мире. Не хочется вспоминать, что из этого вышло. Второе твое пришествие предсказано давно. Ты пробудишь новые беды и заставишь народы умыться кровью. Слова твои сладкий обман, а мысли — черное лукавство. Чтобы жили наши внуки, чтобы покой вернулся на Вершень и Иззыбье, мы умертвим тебя. Испробуем все: железо, петлю, огонь, собственные, зубы — пока не найдем то, чего ты боишься. Нет неуязвимых существ. Даже Незримые погибнут в свой срок. Тело твое мы уничтожим, дабы ни одна частица его не оскверняла воздух и землю. Не пытайся бежать, вокруг мои люди, а в Прорве тебя караулит могучий Феникс. Ты умрешь, чего бы это нам ни стоило.

— Зачем же тогда нужно было освобождать меня. Прирезали бы без долгих разговоров, и все!

— В твоих словах слышна насмешка. Ведь ты прекрасно знаешь, что на все потомство того, кто тебя убьет, ляжет вечное проклятие. Так говорится в предсказании. Не всякий решится на такое. Но среди нас есть пришлый человек без рода и племени, который в благодарность за гостеприимство болотников согласен принять на себя вечный грех. Где Вуквур Немой? Приведите его сюда!

— Нету Вуквура, — вздохнул Змеиный Хвост. — Не уберегли… Неловкий он какой-то оказался… Ступил на сломанную ветку. Только его и видели.

— Тогда ты заменишь его!

— Прикажи мне сейчас умереть — и я не задумываясь располосую себе горло. Но обрекать на страдания и муки всех своих детей и внуков, всех братьев и племянников я не могу. И ты прекрасно понимаешь это. Всевидящий.

Все болотники вокруг одобрительно загудели. На лице старика впервые отобразилась тень смятения. Но он быстро овладел собой и принял новое решение.

— Вы, двое чужаков, уже однажды приговоренные к смерти, — обратился он к Ягану и Головастику. — Если вы хотите спасти свои ничтожные жизни, убейте его!

— Как же я его убью! — рассудительно сказал Головастик. — Это же не слепой крот. Мужик он здоровый, легко не поддастся. К тому же, он мой друг. Не нужна мне ваша милость. Уж если помирать, так вместе.

— А что скажет другой?

— Если ты, старик, прав, — Яган искоса взглянул на меня, — то это именно тот, кого мы ожидаем на Вершени уже много лет. Он наш свет и наша надежда. Он предвестник новой эпохи. Кто из нас осмелится поднять на него руку?

— Он мертвец! Если с ним не смеют сразиться люди, с ним сразится Феникс. Все время он незримо присутствовал здесь. Фениксы редко вмешиваются в дела смертных, но как раз сейчас такой случай настал. Расступитесь и дайте место тому, кто видел рождение первых занебников, чья мудрость равна силе и кому открыты тайны времен.

Болотники поспешно отпрянули, словно боясь заразы, и расселись на ветвях вокруг нас — выше, ниже, справа, слева, за спиной. Ни убежать, ни спрятаться. Стало тихо-тихо, только шестирукий глухо вздыхал, зализывая раны. Мутные слезы, не переставая, катились из его глаз.

— Отпустите зверя, — сказал я деревянным голосом. — Зачем его мучить.

— Подумай лучше о себе, — старик презрительно поджал губы. — Феникс выдолбит твой мозг и вырвет сердце, хоть оно и находится не там, где у людей.

— Как сражаться с Фениксом? — тихо спросил я у Шатуна.

— Не знаю… А как сражаться с молнией или бурей?

— В том мире, откуда я пришел, есть управа и на молнию, и на бурю.

— Ну, тогда тебе и Феникс не страшен. Жаль только, что ни когтей, ни клыков у тебя нет. Кулаком Феникса не убьешь.

— А твой нож?

— Его у меня отняли.

Не знаю, сколько у меня в запасе осталось времени — минута, две, час. Гамлетовский вопрос — сражаться или принять смерть. Но как сражаться с тем, о ком ничего толком не знаешь? Чтобы победить молнию, потребовались века, да и сейчас она собирает с человека обильную дань. Насчет бури я, конечно, перегнул. В борьбе с бурей у нас пока успехи чисто теоретические. Что я знаю о Фениксе? Да, практически, ничего. Если бы это была обыкновенная хищная птица, пусть и очень большая, я бы как-нибудь отбился, тем более здесь, в переплетении растений. Но сила Феникса не в клюве и не в когтях. Сила его в другом — в каком-то непонятном, жутком воздействии на человека. Наши тела для него, как воск. Я помню, что Феникс сделал с Шатуном. Но со мной его штуки тогда не прошли. Может, я действительно, сделан из другого теста? Ну что ж, скоро это станет известным…

Листва вокруг затрепетала и посыпалась, словно на нее действительно обрушилась буря. Воздух как бы помутнел и сгустился — вихрь принес с собой холод и темноту. Со свистом раздвинулись ветви — и Феникс оказался прямо передо мной.

Он хорошо подготовился к этой встрече и сейчас в упор смотрел на меня огромными, кровянистыми, совсем не птичьими, очень печальными глазами. Вид Феникс имел древний, но отнюдь не дряхлый. В то же время ясно ощущалось, что он бесконечно утомлен жизнью, долгим, скучным и бессмысленным прозябанием в этом чужом и немилом ему мире. Он был брат мне — такой же неприкаянный странник, случайный гость, так и не свыкшийся с законами чужбины… И вот именно от него я должен был сейчас принять смерть.

Во взгляде Феникса не было ненависти. Он просто знал обо мне нечто такое, чего не знал и я сам. Мое присутствий здесь могло сломать какой-то хрупкий баланс, нарушить неустойчивое равновесие, послужить тем безобидным с виду камешком, который инициирует лавину, несущую беду, печаль и разрушение всему живому. Феникс видел будущее, и это будущее было страшным. Он пытался изменить его, хотя и понимал, что такое вряд ли возможно. Моя душа была перед ним, как на ладони. Он не желал мне зла, он признавал меня равным себе, он хотел, чтобы я сам понял все и сам сделал этот последний шаг… Жгучий, мучительный восторг овладел мной — краткий, сладостный экстаз, который испытывают только эпилептики за секунду до начала припадка, за миг до мрака, распада, бездны…

Зажмурившись и застонав, я шагнул навстречу смерти…

Крики и толчки привели меня в чувство. Шатун и Головастик держали меня за руки, а поперек груди обнимал Яган. Феникс пребывал в той же позе, так же устало помаргивали его мудрые, безжалостные, почти мертвые глаза, но между ними кто-то стоял. Голова моя, как ни странно, была удивительно ясной, но я никак не мог взять в толк, что же это такое на самом деле: бестелесный призрак, мое бредовое видение, отражение чего-то ирреального, странным образом запечатлевшееся в пустоте, или живое существо из плоти и крови. Неестественно узкий и высокий, весь какой-то скособоченный, силуэт казался плоским, двумерным, словно вырезанным из картона. Временами он бледнел и сквозь него, как сквозь туман, проступали очертания людей и деревьев. Затем волны густого, насыщенного цвета пробегали по этому телу с ног до головы, то наполняя его ртутным блеском, то обволакивая почти фиолетовым мраком.

— Незримый! — прошептал Головастик. — Незримый спас тебя!

Змеиный Хвост схватился за клинок, и его примеру последовали еще несколько болотников. Однако все они тут же выронили оружие и скорчились, словно осыпаемые градом невидимых ударов. Силуэт мгновенно переместился метров на тридцать в сторону, замер в пустоте, задрожал, исчез — и вновь возник на прежнем месте, между мной и Фениксом, только уже расплющенный, укороченный, переливающийся всеми оттенками синего и голубого цветов. Страх поразил не только видавших виды болотников, но и шестирукого. Только двое оставались невозмутимыми — Всевидящий Отче и Феникс.