Штрафник-истребитель. «Искупить кровью!» Корчевский Юрий

Крутой вираж всей тройкой. И тут – «мессеры», штук шесть. Михаил их и пересчитать не успел. Они кинулись сверху – на каждую «пешку» по паре стервятников.

Очереди проходили слева и справа – совсем рядом. Сзади грохотали пулеметы штурмана и стрелка. Ведущий пары «мессеров», отстреляв, с понижением высоты ушел под «пешку», и его место занял ведомый. Черт его знает, по какому наитию Михаил выпустил тормозные щитки. Самолету как будто кто-то в хвост вцепился, скорость упала.

Ведущий «мессер» проскочил «пешку» и попытался уйти с набором высоты. Не мог Михаил упустить такой момент, для того и щитки выпустил. Он довернул нос самолета и, когда немец сам заполз в прицел, надавил на гашетку.

Очередь пулеметов «Пе-2» угодила по центроплану и кабине «мессера». Он свалился на крыло и камнем пошел вниз. Вероятно, Михаил сразил пилота, потому как истребитель не горел, но из крутого пике не вышел. Летчик не выпрыгнул с парашютом, и «мессер» врезался в землю.

Проводив взглядом ушедший в последний путь «мессер», Михаил опомнился и огляделся. Елки-моталки, ведущий ушел вперед вместе со вторым ведомым! Михаил убрал щитки, добавил газ. Полегчавший после бомбежки «Пе-2» быстро догнал звено и встал в строй.

Обозленные потерей товарища немцы не отставали. Пары разделились. Два самолета заходили слева, два – справа, оставшийся без пары ведомый истребитель висел у Михаила на хвосте. Пулеметы штурмана и стрелка грохотали почти без перерыва.

Михаил заметил, как от хвоста самолета Рожковца полетели клочья, от правой хвостовой шайбы почти ничего не осталось.

– Алексей, ты как? – спросил его по рации Михаил.

– Машина руля слушается плохо, стрелок не отвечает, наверное – убит.

– Держись, друг, осталось недалеко.

– Выходи вперед, мы тебя прикроем, – скомандовал Демидов.

Поврежденная «пешка» вышла вперед.

Немцы продолжали яростно атаковать. Еще бы, ведь до передовой оставалось километров сорок. И тут сердце Михаила оборвалось. Левый, ближний к нему двигатель самолета Демидова полыхнул пламенем, которое почти сразу погасло, но появился густой черный дым. Винт остановился, и «пешка» командира начала снижаться.

Немцы бы добили ее, но на встречном курсе показалась группа наших истребителей. Не приняв боя, фашистские летчики убрались восвояси на форсаже. Да и с чем им драться? Боеприпасы и топливо на исходе, а наши истребители только взлетели и готовы к бою.

Михаил с замиранием сердца следил за тем, как снижается командир. За самолетом тянулся густой черный шлейф дыма.

– Алексей, уходи домой, я прикрою командира.

А самолет Петра Демидова опускался все ниже, и скорость его была все меньше. Чувствовалось, что машина плохо слушается пилота.

– Командир, прыгай!

– Попробую дотянуть.

Но дотянуть не получилось. Вместе с дымом вновь появилось пламя.

Командир выпустил шасси.

– Петр, прыгай! – прокричал Михаил.

– Передай в полк – сажусь на вынужденную, – ответил командир.

Петр посадил самолет на поле.

Михаил кружил вокруг. Он видел, как самолет запрыгал по неровному полю и остановился. Экипаж выбрался из кабины и кинулся прочь от горящего самолета, на ходу выхватывая пистолеты.

«Нет, не брошу, – решил Михаил, – а иначе – как они переберутся через передовую? Уж лучше смерть, чем плен!»

Родственники попавших в плен военнослужащих испытывали на себе всю тяжесть воздействия жестокой бериевской НКВД.

Михаил выпустил шасси и пошел на посадку. Петр понял, что задумал Михаил, и замахал руками, запрещая ему посадку. Но Михаил стиснул зубы, выпустил закрылки и потянул рычаг на себя.

Сказать, что самолет трясло, – значит не сказать ничего. Его раскачивало на кочках, как корабль в море во время жестокого шторма. «Не хватает только шасси поломать и здесь остаться», – со страхом подумал пилот. Но глаза боятся – руки делают.

Михаил подрулил поближе к экипажу, открыл форточку, распахнул бомболюк.

– Командир – в кабину, штурман и стрелок – в бомболюк.

Кабина бомбардировщика не была рассчитана на второй экипаж – в ней и без того было тесно.

Петр Демидов забрался в кабину через нижний люк и улегся на бок, прижавшись спиной к борту. Штурман и стрелок забрались в бомболюк. Как они там держались? За что? За держатели для бомб?

Михаил закрыл створки бомболюка, развернул самолет и по своим же следам на слегка заснеженном поле начал разбегаться. Машину трясло, штурвал рвался из рук. Наконец взлетели. Тряска прекратилась, Михаил убрал шасси.

– Штурман, курс!

Штурман ответил мгновенно.

Михаил перевел газ на форсаж. Слегка поддымливая моторами, «пешка» набирала высоту.

– Передовую прошли, – сообщил штурман.

Михаил отжал штурвал от себя, убрал газ. Надо опуститься ниже – так он будет меньше заметен для немецких истребителей, если попадутся. Вот где пригодился опыт работы в сельхозавиации. Самолет шел на бреющем полете, едва не задевая винтами верхушки деревьев – потоком воздуха их наклоняло. Земля пролетала мимо с пугающей скоростью. Конечно, на «аннушке» он обрабатывал поля на 150–180 километрах, а сейчас скорость «пешки» была вдвое выше.

Аэродром вынырнул внезапно. Михаил немного набрал высоту, развернулся, построил «полукоробочку» и, приземлившись на полосе, зарулил на свою стоянку и заглушил двигатели. От нервного перенапряжения не хватило сил выбраться из кабины.

К самолету подошли понурые механики.

Штурман открыл нижний люк и ногами вперед начал вылезать из кабины.

– Чего приуныли, хлопцы? – спросил он механиков.

– А чему радоваться? Рожковец еле дополз, а Демидова и вовсе сбили.

Тут следом за штурманом из кабины начал выбираться и Демидов. Увидев его, технари потеряли дар речи, глаза их округлились от удивления.

В это время снизу – от пола – раздались звучные удары. Михаил открыл створки бомболюка, и оттуда на землю выбрались штурман и стрелок демидовского самолета – как черти из табакерки!

Немая сцена! Потом техники кинулись обнимать всех прилетевших без разбора.

Михаил тоже вылез из самолета.

– Качать его! – заорал кто-то.

– Э, парни, погодите, дайте очухаться, – безуспешно отбивался Михаил.

– Ну, Серега, спасибо! Названым братом будешь! Я уж и не чаял спастись!

– Чего же ты не прыгал?

– Боязновато! Ребята говорят – как из кабины вываливаешься, прямиком на антенный провод попадаешь. Башку сразу отрывает. А ты почему сел? Или не понял, что я тебе махал, запрещая посадку?

– Понял. Только вас в немецком тылу оставлять как-то не по-товарищески.

– Накажу за нарушение приказа, старшина. – Но глаза Петра улыбались.

Демидов повернулся к техникам.

– А что с экипажем Рожковца?

– Сел он, только стрелок у него погиб.

– Жалко парня.

Все помолчали.

– Пошли на командный пункт, там небось ничего не знают, думают – сбили нас. Надо доложиться.

Пока шли к КП, Петр спросил:

– Это твои «мессера» сбили?

– Он сам подставился.

– Ей-богу, как был истребителем, так им и остался. Рисуй вторую звездочку на фюзеляже – я сам видел, как этот «мессер» падал.

Прибыли на КП. Там тоже удивились появлению Демидова – живого и невредимого и в сопровождении практически полного летного звена.

– Дежурный, ты чего же проглядел третий самолет? – взъярился Иванов.

– Не было третьего, двое сели, – оправдывался дежурный.

– Так точно, двое сели. Меня сбили, сел на вынужденную. Старшина Борисов рядом приземлился и нас забрал.

Иванов уставился на Михаила.

– По уставу нельзя садиться на вражеской территории, – только и смог сказать командир полка.

– Вот-вот, я ему тоже посадку запрещал, а он ослушался. Даже хуже – он не внял вашему приказу, товарищ майор. Должен вам доложить, что Борисов…

У Иванова начали изумленно подниматься брови.

– … сбил еще одного «мессера», – закончил Демидов.

Майор по-бабьи хлопнул себя по бедрам.

– Ну ты гляди! Сплошь нарушения! Как думаешь, Демидов? От полетов отстраним за постоянные нарушения?

– И неоднократные, – поддержал Петр.

– За что? – обиделся прямодушный Михаил. Он не понял, что старшие товарищи его просто подначивают.

Майор посерьезнел, взял под козырек и торжественно произнес:

– За спасение товарищей от верной гибели на временно оккупированной территории и сбитый вражеский самолет от командования полка старшине Борисову выношу благодарность!

– Служу Советскому Союзу! – стал по стойке «смирно» Михаил.

– Молодец, Серега! Так и воюй! – положил ему руку на плечо Иванов. – Я на тебя представление напишу в дивизию. Думаю, ордена Красной Звезды ты достоин. Не ошибся я в тебе, когда у особиста отобрал. Иди, отдыхай.

– Есть!

Михаил повернулся через плечо «налево – кругом» и пошел к своему экипажу, на ходу пожимая руки товарищей.

Однако, как впоследствии и оказалось, ордена ему не дали. Майор потом извиняющимся тоном сказал:

– Я отдал представление командиру дивизии, а в штабе армии завернули. Время, говорят, для наград не то. Вот крысы штабные! – Майор выматерился и продолжил: – Два истребителя человек сбил, командира и экипаж спас, бомбит не хуже других – чего им еще надо?

Но все-таки представление майора – пусть и отклоненное – сыграло свою роль. Михаила повысили в звании до младшего лейтенанта – первого офицерского звания. Обмывали всем звеном, как полагается, опустили «кубики» в стакан с водкой. Михаил выпил водку, поймал кубики языком и показал всем. Тут же ему их и прикрепили на петлицы. Даже Иванов пришел – ему уступили почетное место на колесе шасси.

– Летай и дальше так же, сынок! Не трусь, но и на рожон не лезь! Ты мне живой нужен, как и все в полку. – И выпил стакан водки до дна.

Два дня не летали. Механики ремонтировали самолет Михаила – заделывали пробоины. А Петру и летать было просто не на чем. Самолет Рожковца к дальнейшим полетам пока вообще был непригоден: одной шайбы киля практически не было, вторая держалась на честном слове. Удивительно, как самолет вообще долетел до аэродрома и пилоту удалось его посадить.

Другие звенья и эскадрильи летали интенсивно, возвращались изрешеченные пулями и снарядами истребителей, осколками зенитных снарядов. Враг рвался к Москве, бои шли ожесточенные, и штаб дивизии ежедневно требовал вылетов на бомбежку.

Но и немцы не дремали. Видно, агентура немецкая сработала или воздушный разведчик углядел, но аэродром засекли.

Все исправные самолеты вылетели на боевое задание, механики ремонтировали неисправные машины, и ничего не предвещало беды. Вдруг из-за леса на малой высоте выскочил «мессер». Пулеметно-пушечным огнем он прошелся по самолетным стоянкам. Все, кто был в эти минуты на аэродроме, бросились в отрытые щели.

За «Мессершмиттом» появились бомбардировщики «Ю-88». Бомбили с высоты тысячи метров.

Михаил, в это время находившийся у своего самолета, вместе со всеми спрятался в щель.

Ухнули первые взрывы, на головы и спины людей посыпались комья земли. Осколки бомб стучали по крыльям и фюзеляжу.

– Вот сволочи! Мы уже почти ремонт закончили – и на тебе! – в сердцах выругался механик.

Бомбардировщики сделали три захода и убрались, сбросив смертельный груз.

Люди выбрались из щелей.

Поле аэродрома было перепахано воронками, от нескольких самолетов остались только разбитые остовы, один самолет горел, распространяя по полю чадящий дым и запах паленой резины. Больше всего досталось стоянке «У-2». На первый взгляд эскадрилья ночных бомбардировщиков вообще прекратила свое существование.

Но мало того, когда ушли «Ю-88», нагрянули пикировщики «Ю-87».

Люди опять бросились к укрытиям.

Лежа в щели, Михаил наблюдал за действиями пикировщиков. Вот ведущий свалился в пике, завыла сирена, нагоняя страх и ужас. От самолета отделились бомбы – один, второй, третий разрывы… «Крупный калибр – не меньше сотки», – определил Михаил.

За ведущим пошел ведомый. Снова взрывы. Немцы построились в круг и бомбили по очереди. Как пилот, Михаил не мог не оценить работу немецких летчиков. Они бомбили толково, точно, ущерба нанесли больше, чем девятка «Ю-88». Михаил впервые попал под ожесточенную бомбардировку и сразу увидел и понял выгодность ее с пикирования. Точность попадания была значительно выше. Устаревшие, тихоходные, относительно небольшие по сравнению с «Ю-88», пикировщики нанесли больший ущерб. Да еще и эти сирены, от звука которых стыла кровь в жилах, и хотелось заткнуть уши.

Наконец пикировщики улетели. Все стали выбираться из укрытий, с опаской поглядывая на небо – не подойдет ли еще одна группа?

На аэродроме не осталось ни одной целой машины, ни одного здания, посадочные полосы были изрыты взрывами.

Люди уныло осматривали последствия бомбежки. «Эх, была бы «пешка» исправна, улетел бы на задание – глядишь, сохранил бы самолет», – сожалел Михаил. Полк и так нес потери на вылетах, осталась едва ли половина самолетов из полученных в Казани тридцати четырех «пешек».

Прилетели с боевого задания самолеты полка. Иванов кричал по рации: «Осторожнее, парни! Полоса разбомблена, садиться поодиночке!»

Они садились один за другим, лавируя между воронками. Ведь были в полете три часа, баки сухие, и долго крутиться над аэродромом было нельзя – бензин уже выработан.

Все-таки сели относительно удачно, если не считать подломленного шасси у одной из «пешек». И новости сообщили не самые хорошие: по направлению к Туле по шоссе двигалась немецкая танковая колонна.

Иванов тут же доложил в штаб авиадивизии и получил приказ на бомбежку. Когда майор положил трубку, его лицо выражало неуверенность и тревогу. Наконец он принял решение.

– Самолеты заправить, пополнить боекомплект, подвесить ПТАБы. На них посадить безлошадные экипажи. Прилетевшим с задания – отдыхать.

Засуетились техники, мотористы, оружейники. Через час девятка самолетов оказалась готова к вылету.

– Взлетаем поодиночке, выстраиваемся в круг над аэродромом. Как только в воздух поднимется крайний, девятый, – выходим на курс, – объявил комэск Ильинцев.

Взлетающая эскадрилья была почти полностью составлена из летчиков третьей эскадрильи, оставшихся без самолетов, – безлошадных, как называли такое положение летчики.

Лавируя на рулежке между воронками, они благополучно взлетели и легли на боевой курс. Как докладывали прилетевшие пилоты, немцев видели километрах в семидесяти от Тулы. Где наши части, существует ли передовая, или немцы бронированным кулаком проломили нашу оборону – непонятно.

Ведущий все-таки узрел немецкую колонну.

– Приготовиться к бомбометанию! – прозвучал в шлемофонах его голос.

Эскадрилья снизилась, открылись бомболюки. Первый самолет высыпал вниз ПТАБы, за ним – второй… И пошло-поехало!

Когда дошла очередь до Михаила, внизу, на дороге, уже вовсю горели танки, бронетранспортеры и машины. В небо тянулись дымы.

Эскадрилья сделала разворот на восток.

За дымами пилоты не заметили подкрадывающиеся немецкие истребители. И только когда они вынырнули из-за дыма и приблизились, стрелки открыли огонь.

Поздно! Одна из «пешек» сразу загорелась и камнем пошла вниз. Кто-то из членов экипажа успел выпрыгнуть с парашютом.

Истребители заходили сверху и расстреливали из пушек кабины штурманов и бортстрелков, подавляя огневые точки, а потом добивали уже беззащитные машины.

В такой переплет Михаил попал впервые. Чувствовалось, что немецкие пилоты опытные и жесткие вояки. Когда один из «мессеров» проносился мимо, Михаил успел заметить на его фюзеляже намалеванную карту – трефовый туз. Слышал он раньше байки, что так немцы метят своих асов. Думал – враки, а оказалось – правда.

Вот задымил и пошел вниз еще один наш бомбардировщик. Остальные сомкнули строй, стараясь держаться как можно ближе. В этом бою впервые стрелок стал бросать через люк авиационные гранаты «АГ-2». Они взрывались метрах в пятидесяти от хвоста самолета, отпугивая чересчур смелых немецких пилотов.

Заполыхал мотор еще одного нашего самолета. «Хоть бы наши истребители на помощь пришли», – подумал Михаил.

Но нет, не случилось такой удачи. Это уже ближе к концу 1942 года бомберы стали летать на боевое задание под прикрытием истребителей, а сейчас самолетов катастрофически не хватало. Ни истребителей, ни штурмовых «Ил-2», ни бомбардировщиков – фронтовых и дальних.

По кабине ударила пулеметная очередь. От неожиданности Михаил пригнул голову. Спасла его бронеспинка – он явственно ощутил по ней удары пулеметных пуль.

– Эй, штурман, как у тебя? – обеспокоился Михаил.

В ответ – тишина. Михаил, как мог, вывернул назад голову. Штурман лежал на полу кабины, весь в крови.

– Равиль, что сзади – доложи!

Но стрелок молчал – по-видимому, он тоже был убит.

Михаил снова вывернул шею, попытался увидеть и оценить обстановку позади боевой машины.

Сзади, в ста метрах от него, висел «мессер» с желтым коком винта. На крыльях и моторном капоте его засверкали огоньки. Михаил едва успел убрать голову за бронеспинку. По кабине полетели осколки плексигласа и куски дюраля. Приборная панель в один миг покрылась дырами размером с кулак. На крыльях тоже появились пробоины, но пожара не было – двигатели тянули, и самолет слушался руля.

Михаил еще раз по «СПУ» вызвал штурмана и стрелка. Ответом по-прежнему было молчание. Значит, оба убиты.

А немцы не отставали, как злые осы, они вились вокруг поредевшей эскадрильи.

По фюзеляжу как плетью ударили. Потянуло сквозняком, запахло дымом.

– Девятый! Михаил, ты горишь, прыгай!

Девятый – был позывной Михаила.

Черт, сколько же осталось до передовой? И подсказать местоположение некому – штурман убит.

Сзади, за бронеспинкой, появились языки пламени. Надо прыгать – самолет сгорает очень быстро. И хорошо, если внизу свои, а если в немецкий тыл попадешь?

Машина перестала слушаться рулей, и надежда дотянуть до своих исчезла.

Михаил откинул фонарь кабины. Памятуя о коварной антенне, что было сил оттолкнулся от фюзеляжа. Земля внизу, в полутора километрах.

Михаил взялся за кольцо парашюта, но дергать за него не стал. С немцев станется – расстреляют еще в воздухе.

Ветер свистел в шлемофоне. Михаил раскинул руки и ноги, стабилизировал падение. Пора! Он дернул за кольцо. Раздался хлопок раскрывшегося парашюта, ощутимо тряхнуло.

Михаил вертел головой. Он увидел уходивших вдаль четырех «пешек», немецких истребителей за ними и ужаснулся. Пятерых сбили! Таких потерь за один боевой вылет в полку еще не было.

Михаил запомнил направление, в котором улетели «пешки». Теперь взгляд вниз. Поле, овраг за ним, поросший кустами. Вот где ему пригодился опыт давнишних занятий парашютным спортом.

Михаил согнул плотно сжатые ноги, подтянул стропы. Парашют не спортивный – боевой, спускается быстро, скользить не хочет.

Ломающиеся ветки кустарника немного смягчили удар.

Михаил приземлился на склон оврага. Не теряя ни секунды, расстегнул ремни подвесной системы, подтянул к себе и скомкал купол. Забрался на верх склона, выглянул.

Перед ним было едва заснеженное поле, лес вдали. Жилья не видно, как и немцев. Вот это попал!

Михаил достал из кобуры пистолет, проверил обойму и снова сунул его в кобуру, висевшую на длинном ремешке. Посмотреть бы по карте, где он находится, да планшет во время прыжка с парашютом сорвало. Когда покидал горящий самолет, думал – как бы уцелеть, чтобы не ударило о киль, чтобы затяжным вниз пойти, дабы истребители не расстреляли в воздухе – не до планшета было. А вот теперь без карты плохо. И в таком разе местных искать надо.

Приблизительный курс ухода эскадрильи Михаил засек, только вот через голое поле идти надо. А на фоне снега он в темно-синем комбинезоне очень уж заметен будет.

Он понаблюдал еще несколько минут – спокойно все, никакого движения. И все-таки неспокойно на душе было. Он пошел по склону оврага, периодически выглядывая из-за его края и осматривая окрестности.

Наверное, зря он выбрал этот путь – овраг идет под углом к нужному ему направлению, лишний крюк делать надо. Однако, пройдя еще с километр, Михаил похвалил себя за осторожность.

Из леса выехали два мотоцикла с колясками и бронеавтомобиль, пересекли поле. Хорошей же мишенью он был бы на поле, ведь на нем ни ложбинки!

Овраг стал мельче, но кусты росли гуще. Михаилу пришлось продираться через жесткие, колючие ветки. Потом овраг превратился в ложбину, где можно было идти, только пригнувшись, иначе тебя было бы видно со стороны.

Но вот и ложбина закончилась. Михаил лег на стылую землю. Меховой комбинезон и собачьи унты грели хорошо, не пропускали холод. Мерзли только кисти рук, и Михаилу приходилось отогревать их дыханием.

Из-за деревьев вышла женщина с вязанкой хвороста за спиной.

Пилот понаблюдал за ней немного и бегом кинулся к лесу. Всего и бежать-то – сто метров, но Михаил бежал в комбинезоне, унтах и потому запыхался.

– Бабуля, не подскажешь – что за деревня поблизости?

От неожиданности женщина вскрикнула, выронила вязанку и обернулась. Она оказалась вовсе не бабулей, просто одета была как-то по-старушечьи, да лицо чем-то вымазано – как будто сажей.

– Фу ты, напугал! Ты чего на людей в лесу кидаешься, как леший!

– Заблудился я немного.

– Летчик, небось! Вона на голове шлем с очками.

Михаил непроизвольно дотронулся до очков-консервов на голове. Надо снять. Забыл он про них, а не дай бог солнышко попадет на стекло, блик даст. Михаил снял очки и забросил их в чащу.

Женщина продолжила:

– Деревенька тут рядом, Лиски называется. Только ты туда не ходи – немцы там.

– Много?

– С десяток будет.

– А фронт, передовая где?

– Да где ж ей быть? Там должно! – Женщина махнула рукой на восток. – Каждую ночь, а когда и день цельный громыхает. Прут, окаянные. Не слыхал, что товарищ Сталин говорит?

– Слыхал. Положение тяжкое, но враг будет разбит и победа будет за нами.

– Москву они не взяли?

– Нет. И не возьмут, – убежденно сказал Михаил. – Из Сибири да с Дальнего Востока части свежие идут. Москву мы ни в коем разе не сдадим, этой же зимой и погоним немцев назад.

– Больно много машин да танков у них, и самолеты ихние с крестами все время летают, а наших и не видно.

– Как не видно? А я кто? Сбили меня – это правда, но летаем же! И танки у нас есть.

Михаилу стало обидно за Красную армию. В самом-то деле! Газет и радио нет, самолетов наших не видно – откуда население оккупированных районов узнает, что Москва не сдана и страна жива, силы для отпора набирается.

– Спасибо, гражданочка. Дальше я пойду.

– Ой, поостерегся бы. Отец мой хотел к родне сходить, вернулся три дня назад. Говорит – войск немецких везде полно, не пройти. Спрятаться бы тебе где, переждать.

– Ага, до победы, – съерничал Михаил.

– Зачем до победы, – спокойно ответила селянка. – Уйдут немцы дальше – сам вперед пойдешь.

– Выжидай – не выжидай, все равно через передовую переходить надо.

– Кушать хочешь?

– Не отказался бы.

Напрямую попросить еды Михаил стеснялся.

Женщина достала из-за пазухи телогрейки маленький узелок, развернула на ладони чистую тряпицу и протянула Михаилу кусок хлеба и две вареные картошки с солью. Сгодится.

Михаил быстро съел угощение, поблагодарил.

– Немцы в деревне давно?

– Четыре дня.

– Не безобразничают?

– Курей всех постреляли да сварили. Целыми днями только жрут и пьют, весь погреб опустошили, ироды. Как зимовать-то будем? А так – спокойно. Портреты товарища Сталина со стен в избах посрывали – это да. Но никого не стрельнули, Бог миловал.

– Чего они у вас в деревне делают?

– А кто его знает? Машина у них крытая, здоровенная, как изба. Палка над ней высокая с проволочками. И из машины той то музыка ихняя, немецкая играет, то голоса разные слышатся.

«Рация, – понял Михаил. – Эх, кинуть бы в машину гранату, да где взять ее? А с одним пистолетом против десятка солдат – верное самоубийство». Надо трезво оценивать свои возможности. Стрелять он умеет, но не спецназовец и против десятка солдат не выдюжит. «Но запомнить про рацию надо, выйду к своим – доложу».

– Ну – бывай, тетка, за угощение спасибо.

– Я не тетка, меня Глафирой звать.

– Прости, не хотел тебя обидеть. Лохмотья на тебе, лицо чумазое, возраст не угадаешь.

– Это я специально, чтобы немцы не приставали. Мне ведь тридцать всего.

Михаил мысленно чертыхнулся – вот ведь ошибся!