Вокруг света за 280$. Интернет-бестселлер теперь на книжных полках Шанин Валерий

В семье не без урода

В саду Джона Гилкриста мы жили как одна большая семья. А как говорится, «в семье не без урода». И наша «семья» не стала в этом отношении исключением. В тот самый день, когда произошел инцидент с трактором, к нам приехала новая работница. Поначалу на нее не обратили внимания.

Англичанка Кетрин после окончания сельскохозяйственного колледжа попала в Новую Зеландию по программе студенческого обмена. Ее направили на овцеводческую ферму, но там у нее «не сложились отношения». И она потребовала перевести ее в другое место. Меня, как бывшего специалиста по отбору персонала, это сразу же насторожило. Если бы я проводил с ней интервью, то ни за что не взял бы ее на офисную работу. Но мы вроде бы работали в поле. Может, обойдется?

Однако не обошлось. С нами у нее отношения тоже не складывались. Видимо, ей опять не повезло: опять вокруг оказались одни сволочи и придурки. С ее появлением в нашем дружном коллективе начались конфликты и склоки. И наша когда-то дружная коммуна стала похожа на коммунальную квартиру в самом худшем смысле этого слова.

Как же мы ухитрились прожить до этого три месяца, так ни разу не поругавшись и «не выяснив отношений»? У каждого из нас была своя отдельная комната. Но ванная, туалет, кухня и гостиная были общими. Однако из-за этого проблем почему-то не возникало. Формально «комендантом общежития» Джон Гилкрист назначил меня, как самого старшего и единственного «взрослого». Но я, честно говоря, ни разу и не подумал воспользоваться своей властью, пустив все на самотек.

Моник никогда ничего по хозяйству не делала, но от нее этого никто и не ждал. Хепберн по собственному почину пылесосила. Когда она уезжала на двухнедельную экскурсию по стране, о пылесосе никто и не вспоминал. Свою посуду каждый обычно мыл сам. А общую – Гийом. И опять же никто его не просил. У него к мытью посуды была такая же странная любовь, как у норвежки к пылесосу. Кетрин же решила сразу навести порядок и всех «построить».

Вначале она выбрала своей целью Гийома. Я уж и не помню, к чему прицепилась. Но конфликт разгорался с каждым днем. Она и ябедничала на него Джону Гилкристу, и истерику закатывала. Француз ушел в глухую оборону – вообще перестал с ней разговаривать. А потом и вообще удрал – уехал к своим друзьям на Северный остров. Тогда она переключилась на меня. Первый ход был такой: «Почему это ты все время садишься на переднее сиденье «Датсуна»? Может, я тоже хочу!» Действительно, почему? Я попытался вспомнить. И вспомнил. Первый раз, когда мы впятером попытались втиснуться в малолитражку, Гийом сел за руль, я, как самый большой и тяжелый, на переднее сиденье, а три девчонки сзади. Так и пошло. Хотя, в действительности, разницы большой нет. Можно и поменяться. Но за первым ходом последовал второй, третий, четвертый…

К счастью, на сортировке у Кетрин появился ухажер, и ее внимание переключилось на него. Только иногда, как мне казалось, беспричинно, она подливала жидкость для мытья посуды мне в заварной чайник. Ругаться и скандалить по этому поводу я не стал. Но каждый раз, прежде чем налить себе заварки, открывал крышку и, раскрутив чайник, смотрел, не образуется ли на поверхности воды характерная пена.

Сортировка

В саду Джона Гилкриста по воскресеньям никто не работал. Он, как истинный христианин, «помнил день субботний». Но владельцы других садов были не столь щепетильны. Поэтому по выходным я периодически «ходил налево», подрабатывать. Например, Питер Гилкрист хотя тоже баптист, но не такой набожный, как его отец. Для него гибнущий на корню урожай важнее пропущенной церковной службы.

Один раз я попробовал поработать и на сортировке. Она, как настоящая фабрика, не останавливалась ни при какой погоде. После вольницы, к которой я, как сельскохозяйственный рабочий, уже привык, трудиться за конвейером оказалось страшно нудно и утомительно.

Сортировка фруктов отличается от сортировки гаек или болтов. Для нее нужно не просто иметь хорошее зрение и расторопность, но и уметь различать оттенки цвета. Почему-то считается, что в оттенках оранжевого цвета лучше разбираются женщины, а красно-бордовый доступен обоим полам. Поэтому на сортировку абрикосов ставили только представительниц слабого пола, а на черешне работали все, кто ни попадя. Особенно много там почему-то было камбоджийцев. И откуда они в Новой Зеландии?

За один день на сортировке я так утомился, что больше туда не рвался. На уборке работать все же веселее: свежий воздух, в меру тяжелый физический труд, никаких надсмотрщиков.

Только успешно справившись со сбором дорогих экспортных абрикосов, мы переключились на уборку «технических» сортов. Их сразу отвозили на местный консервный завод, поэтому собирать можно было, как картошку, – все подряд и не особенно церемонясь. Естественно, опять перешли на сдельную оплату. Только сумки уже никто не считал, а платили за ящики. Но получилась все та же уравниловка. Ящик собирали бригадой. А результат делился на всех поровну.

Когда все абрикосы убрали, в саду начали созревать персики. Но их у Гилкриста было мало. Нам хватило только на неделю. Правда, на деревьях осталось по одному-два плода, которые в момент уборки были слишком зелеными. Их мы собирали себе к столу для разнообразия.

Перерыв в работе образовывался не только по воскресеньям, но и в особенно дождливые дни. Тогда из опасения не столько за здоровье рабочих, сколько за сохранность фруктов, объявлялся выходной. Но и сидеть в доме, глядя в окно или в телевизор, не хотелось. Поэтому мы покупали в складчину бензин и отправлялись на своем светло-зеленом «Датсуне» изучать окрестности.

Несколько раз ездили в Александру – столицу центрального Отаго. Поселение на пересечении шоссе № 8 и № 85 назвали Нижний Перекресток и включили в состав городка Клайд, где тогда находилось управление золотоносными месторождениями «Данстейн». В 1863 г. здесь проездом побывала Александра, принцесса Уэльская. В честь этого эпохального события и назвали город, выросший на месте маленького поселка. Первый мост через реку Кута построили в 1883 г. От него сохранилось только две опоры. А построенный рядом в 1958 г. железобетонный мост стоит до сих пор. Другое, достойное внимания инженерное сооружение города, – огромные часы. Их соорудили на горном склоне в 1968 г. С тех пор часы показывают точное время для всех, кто окажется в радиусе десяти километров.

Недельный отпуск

После окончания уборки абрикосов и персиков образовалась свободная неделя. У меня тут же проснулась дремавшая «тяга к странствиям». Долго раздумывать о том, куда бы отправиться, мне было не нужно. На Южном острове я побывал уже везде. Но на Западном побережье мне не повезло с погодой. Я там так ничего и не увидел за пеленой дождя.

Дорога до Данидена была уже знакома и привычна – по ней я несколько раз ездил продлевать визу. В городе я тоже уже все обошел. Но еще дальше, на самой окраине полуострова Отаго бывать не доводилось. Туда я и отправился. Дорога тянется между крутым обрывом и узким галечным пляжем. С противоположного берега залива открывается замечательный вид на центр Данидена: университет, железнодорожный вокзал, церкви, редкие высотные дома.

Все было здорово: ощущение свободы, простора и романтики странствий. Но погода не радовала. Периодически налетал шквальный ветер и начинался сильный ливень. Пришлось отказаться от ночевки прямо на пляже и искать место под крышей. На берегу моря обнаружилось пустующее двухэтажное здание яхт-клуба. Дверь, конечно, закрыта. Но я внутрь и не рвался. Спальный мешок у меня был, а открытая веранда на втором этаже давала надежную защиту от возможного дождя. Я расстелил свою тайскую соломенную циновку на деревянном полу и забрался в спальный мешок. Но спокойно выспаться мне не удалось. Через щели в полу немилосердно дуло. Если летом я так мерзну, что же будет осенью и зимой? И как я до этого обходился без теплого коврика? Или за время работы в Роксборо настолько разнежился?

На окраине полуострова Отаго находится единственная неостровная колония альбатросов. Примерно на полпути к ней высоко на склоне горы стоит замок. Это лучший замок Новой Зеландии. Он же, правда, и единственный! Замок построили в 1871–1876 годах для местного банкира, тогдашнего «нового новозеландца». Видимо, у всех «новых» вкусы одинаковые – с сильной претензией на внешнюю респектабельность. Аналогичные замки сейчас во множестве можно увидеть в окрестностях Москвы и других крупных городов России. Но в Новой Зеландии этот псевдозамок так и остался единственным. Видимо, здесь было слишком много людей, видевших настоящие европейские замки.

Вернувшись в Даниден, я зашел в туристический магазин и купил надувной матрац «терморест», а заодно и продававшуюся с 50 %-ной скидкой полартековую куртку. Утеплившись, я опять же отправился спать в дюнах на берегу моря. И на этот раз мне было тепло и комфортно.

Женщина, вывозившая меня утром назад на трассу, усиленно стала зазывать к себе на ферму «добровольного труда». На таких фермах фанаты экологии бесплатно работают по 2–4 часа в день, получая в обмен кров, еду и возможность отдохнуть на фоне природы.

Я проезжал Тимару уже несколько раз, но все время по объездной. В центр попал впервые. Да и спешить мне особо было некуда. Можно было не спеша прогуляться по центру. В этом портовом городе все достопримечательности, конечно, так или иначе связаны с морем – порт, причалы, торговые склады, памятники знаменитым морякам. А вот центр города практически ничем не отличается от других новозеландских городов XIX – начала XX в. Все они, как правило, начинали строиться с центрального отеля. Вокруг возводились церкви: англиканская, католическая, методистская…

После Тимару я свернул с приморского шоссе на запад, в центр острова. Машин сразу стало меньше. Поход из автостопного постепенно превратился в пешеходный.

Перевалив через перевал, я попал на Западное побережье в районе Хокитики. В XIX в. этот мелкий поселок был чуть ли не самым важным городом побережья. Здесь была таможня, превращенная сейчас в музей. Тогда здесь кипела и культурная жизнь, был создан крупнейший в этом районе Художественный музей.

Без дождя, конечно, и в этот визит на Западное побережье не обошлось – такое уж там мокрое место. К счастью, дождь шел с перерывами. В один из них я уехал из Хокитики с местным фермером. Но когда мне нужно было выходить, опять начался дождь.

– Давай зайдешь ко мне на чашку чая, – дождь закончится, поедешь дальше. А нет – можешь остаться на ночь.

Джон был на Западном побережье новеньким.

– Я переехал сюда три месяца назад. Хочу разводить овец-мериносов. До меня этим здесь еще никто не занимался. Но дождей много, трава зеленеет круглый год. Может, и пойдет дело?

Весь день дождь то начинался, то на некоторое время опять затихал, и я успевал проехать еще немного с очередным фермером или туристом – больше там никто и не ездит. В поселке у ледника Франца-Иосифа меня застиг очередной ливень. В поисках крыши, под которой можно было бы его переждать, я побежал в сторону англиканской церкви. Мне казалось, что такой сильный ливень не может идти долго и вот-вот должен кончиться. Но он и не думал прекращаться. Все лил и лил! Уже стемнело, а из-под крыши над крыльцом нельзя было и носу высунуть.

Церковь, как это обычно и бывает в новозеландской глубинке, была открыта. Только рубильник был выключен и закрыт на замок, чтобы кто ни попадя не включал. Да и это, скорее всего, сделано исключительно в целях противопожарной безопасности.

Постепенно стемнело, никто церковью не интересовался, а дождь все шел. Так и пришлось мне устраиваться спать прямо в церкви, головой к алтарю. Место, конечно, не совсем подходящее. Но ни вечером, ни утром, ни тем более ночью никто меня не побеспокоил.

Ледники

В Новой Зеландии свыше двух тысяч ледников. Но самые известные из них – ледники Франца-Иосифа и Фокс. Ледник Франца-Иосифа маори называют очень длинно – Ка Коимата о Хинехукатере (Слезы девушки-лавины). И, конечно, для обоснования такого вычурного названия существует древняя легенда. В незапамятные времена на Западном побережье жила Хинехукатере – спортсменка и просто красавица. Она увлекалась альпинизмом и в полном соответствии с советом из старой советской песни «парня в горы тяни, рискни» как-то раз увлекла с собой в вылазку по горам своего бойфренда – Таве. Парень оказался не очень ловким. Когда они почти уже достигли вершины, он поскользнулся, упал и разбился насмерть. Девушка ударилась в слезы. Но в горах было так холодно, что они тут же замерзали и превращались в маленькие льдинки. Так и возник огромный ледник, который позднее европейцы назвали ледником Франца-Иосифа.

Я отправился в поход к леднику рано-рано утром. К нему ведет асфальтированная дорога, но по ней никто кроме туристов не ездит. А они в такой ранний час еще нежатся в постелях или завтракают в отелях. Дорога идет вдоль берега реки, раздувшейся и многократно увеличившейся в размере после вчерашнего дождя. А вот ледник, наоборот, постоянно уменьшается. Табличка, обозначающая место, где он заканчивался в конце XIX в., находится за несколько километров от нынешней ледовой кромки.

Непосредственно на сам ледник лучше карабкаться в сопровождении проводника. Конечно, забора из колючей проволоки нет. Можно и пролезть. Но стоит ли? Для альпинизма у меня не было ни подготовки, ни снаряжения, ни, честно говоря, большого желания. Все же ледники доставляют мне главным образом эстетическое наслаждение. Я предпочитаю рассматривать их со стороны, а не карабкаться по льду, рискуя провалиться в расщелину или попасть под очередной ледопад. Значительно приятнее и интереснее гулять по лесным тропинкам. Поэтому, увидев указатель на озеро Вомбат, я, не раздумывая, свернул в лес. После вчерашнего дождя зелень стала еще зеленее. Тишину нарушал только шум срывавшихся с листьев капель воды. Там, куда попадал солнечный свет, вода испарялась, и воздух насыщался водяными парами. Да и тепло было, как в бане. Тропинка вывела меня к уединенному лесному озеру. Там после «парилки» можно было и помыться.

Вернувшись на шоссе, я застопил машину с американцем, который довез меня до ледника Фокса. Он мне показался даже более живописным, чем ледник Франца-Иосифа. Но, может, все дело в том, что погода улучшилась.

Американец-«инвалид» на велосипеде

С ледника Фокса я вернулся назад на шоссе. Голосовал у поворота. Но машины шли только к леднику и назад в поселок Фокс-Гласир. Вечерело. Погода была вроде бы нормальная. Но на Западном побережье, где «триста дней идет дождь и еще пятьдесят дней капает с деревьев», спать под открытым небом очень не хотелось. Может, и мне стоит вернуться в поселок. Интересно, есть ли и там бесхозная англиканская церковь?

Когда я все же решился пойти назад в поселок, на дороге со стороны ледника Фокс показался велосипедист. Проезжая мимо меня, он немного замедлил скорость.

– Привет! Ты откуда? – обычное для путешественников приветствие.

– Привет! Из России! – так же автоматически ответил я и продолжал идти.

– Из России? – удивился он. – Автостопом, наверное, ездишь. Я в молодости все штаты объездил на попутках и в грузовых составах.

Теперь уж я удивился.

– Ни разу в жизни не видел живого хобо (люди, путешествующие в грузовых вагонах по Америке. – Прим. автора)!

Он слез с велосипеда, и в поселок мы пошли вместе. По дороге Майкл рассказал мне о том, что своего дома в Америке у него нет, почту и все бумаги он получает через своего брата. Но у него есть своя яхта.

– Яхта – это, конечно, сильно сказано. Это всего лишь лодка под парусом. Но я на ней уже ходил в Мексику и вдоль американского берега.

– А работаешь где?

– Мне сейчас не нужно работать. Благодаря одной «счастливой» случайности, у меня теперь есть достаточно денег. Дело было так. Я занимался то тем, то другим, но черт дернул меня записаться добровольцем в Корпус мира. Буквально на третий день какой-то идиот случайно ударил меня молотком по голове. Ничего страшного. Но на всякий случай я обратился в госпиталь. Там мне поставили диагноз «сотрясение мозга». Из Корпуса мира я после этого сразу же ушел. Мне дали бланк заявления на получение компенсации за ранение, полученное во время несения «государственной службы». Я все заполнил и дошел до пункта, в котором нужно было выбрать, какую именно компенсацию я требую. Было несколько вариантов, начиная от 200 долларов. Я выбрал самую большую сумму, уверенный, что мне она не достанется. Но через пару месяцев получил чек на 5000 долларов! Через год пришло письмо с просьбой прислать справку от врача. Я прислал и опять получил 5000 долларов! Потом еще пару раз получал чеки. Наконец мне пришло письмо, что никаких справок больше посылать не нужно, мне назначили пожизненную пенсию по 600 долларов в месяц. На эти деньги я теперь и путешествую по всему миру.

– В Америке всем так много платят за ранения?

– Нет. Как потом выяснилось, я, как волонтер Корпуса мира, оказался в одной категории с американскими консулами и послами! Именно поэтому мне и удалось раскрутить правительство на такие большие деньги.

По Новой Зеландии Майкл путешествовал на велосипеде, питался в пабах дешевой «рыбой с картошкой». Ночевал он в кемпинге в своей палатке. Пригласил и меня провести ночь под крышей. На Западном побережье, где дождь идет каждый день, от такого приглашения отказываться не стоит.

Из-за своей изолированности Западное побережье долго оставалось вне досягаемости белых поселенцев. Живой интерес возник только в 1860-х, во времена золотой лихорадки. Тогда везде, где нашли или, казалось, вот-вот найдут россыпи драгоценного металла, стали возникать городки и поселки.

Золотая лихорадка закончилась так же быстро, как началась. А поселения остались. Людям нужно было чем-то заняться. Вначале они переключились на добычу угля, потом стали создавать фермерские хозяйства. А в последние годы нашли новую «золотую жилу» – экологический туризм. И сразу же дикость и неосвоенность региона стала его огромным преимуществом. Сюда приезжают именно за тем, чтобы полюбоваться на природу, почти не освоенную человеком. И при этом пользоваться настоящим «западным» сервисом!

Вид озера Матесон, в зеркальной глади которого отражаются снежные вершины высочайших пиков Южных Альп – горы Кука (3764 метра) и горы Тасмана (3498 метров) – растиражирован на миллионах туристических открыток.

От поселка Фокс-Гласир до озера около семи километров. Но идти пешком до такой хорошо раскрученной достопримечательности, конечно же, не пришлось. Территорию вокруг озера огородили колючей проволокой и объявили национальным парком. Вход, правда, как и везде в Новой Зеландии, бесплатный. У въезда построили автостоянку, кафе и сувенирный магазинчик. А само озеро постарались оставить нетронутым. Только проложили вокруг него тропинку, построили удобные смотровые площадки и развесили указатели.

Нашел я и смотровую площадку, с которой, очевидно, делается большинство «представительских» фотографий озера Матесон. Однако снять вид, хоть в малейшей степени похожий на те, которые можно увидеть на открытках, мне так и не удалось. Опять не повезло с погодой. Я специально прождал пару часов, но вершины гор так и остались окутанными густой пеленой облаков. Ждать же еще и, тем более, оставаться до следующего дня времени у меня уже не было. Пора было назад – в Роксборо.

Яблоки в тумане

Когда я вернулся из поездки на Западное побережье, началась уборка слив. Их у Джона Гилкриста было сравнительно мало. Еще когда мы их «прореживали», вскрылась главная особенность сливовых деревьев. Ветки у них очень хрупкие. Деревья там были старые – высокие, с густой кроной. Чтобы достать до макушки, нужно было становиться на самую верхнюю ступеньку стремянки, да еще и тянуться. А держаться за ветки при этом можно только с очень большой осторожностью. Они могли обломиться в самый неожиданный момент. И тогда – привет родственникам!

Единственный плюс уборки слив состоит в том, что их не нужно разглядывать – рви все подряд. Поэтому, хотя рабочих осталось меньше, чем в разгар сезона, мы собрали урожай всего за одну неделю. Потом Джон Гилкрист арендовал на два дня сортировку. И мы сами же все отсортировали по размерам и упаковали по коробкам. Сливы все равно шли не на экспорт, а по ближайшим рынкам.

Только-только закончили со сливами, как сразу начался сезон уборки нектарин. Они почему-то сильнее других фруктов страдают от вредителей. Нам поначалу приходилось не столько собирать плоды, сколько срезать зараженные плесенью ветки.

Нектарины – гибрид абрикосов и персиков. По-моему, они даже вкуснее своих «родителей». Новозеландские садоводы поначалу зарабатывали огромные деньги на экспорте нектарин в Австралию. Но австралийские фермеры постепенно раскачались и с каждым годом отвоевывают все большую часть своего внутреннего рынка. Это заставляет новозеландских фермеров постоянно совершенствовать продукцию. Сейчас большую часть составляют красно-желтые нектарины. Но им на смену приходит новый сорт – красно-белый. У Джона Гилкриста все новые молодые деревья именно этого сорта.

С окончанием уборки нектарин закончилась моя работа в саду Джона Гилкриста, но не в Роксборо. В начале марта стали созревать яблоки.

У Гилкристов яблони тоже были, но раз-два и обчелся. С ними они могли и сами справиться, поэтому я с Гийомом, Хепберн и англичанкой Кетрин, продолжая жить в том же доме, устроился работать в сад Росборо к Алексу Гордону.

Чтобы заработать на уборке яблок, нужно собирать их очень быстро, но не халтурить. Яблоко считается зрелым, если у него покраснело не меньше 40 % площади. Поначалу очень трудно на глаз отличить 35 % красноты от 45 %. А времени на то, чтобы рассматривать каждое яблоко, нет. За огромный ящик платят всего по 30 долларов.

Студенты собирали так мало, что за первую неделю получили меньше, чем была бы минимальная зарплата. Они попросились на сортировку, где платили строго за отработанные часы, вне зависимости от производительности труда.

Я поначалу тоже работал слишком медленно – два-три ящика в день, но постепенно разогнался до 4–5 ящиков и стал получать больше, чем «сортировщики». А главное, мне нравилось работать под открытым небом: свежий воздух и солнце, плюс физические упражнения – курорт, да и только.

Работа на сортировке начиналась на час раньше, а заканчивалась на час позже, чем у сборщиков, а ездили мы туда и обратно на одной машине. Поэтому у меня рабочий день фактически тоже стал десятичасовым. А первые несколько дней, пока не перевели часы на «зимнее» время, мне вообще первый час приходилось собирать яблоки в сумерках, чуть ли не на ощупь. К тому же по утрам они были ледяные, хотя в середине дня солнце грело почти по-летнему.

Самое неприятное было другое. Своей машины у меня не было, и мне приходилось ездить вместе со всеми. Но проблема в том, что сортировка, как фабрика, работает в любую погоду. А сбор яблок в сильный дождь прекращается – в мокром состоянии они сильнее бьются. Несколько раз сильный дождь начинался в середине дня, и мне приходилось возвращаться «домой» автостопом.

Когда совсем надоело постоянно зависеть от чужой машины, я стал подыскивать себе другую работу. В разгар сезона в Роксборо это означает не столько поиск хоть чего-нибудь, сколько выбор самого подходящего варианта. Редкий случай, когда предложение рабочих рук на рынке меньше, чем спрос.

С одной стороны сад Джона Гилкриста граничит с рекой, с другой тянется пустырь. За этим пустырем начинаются яблоневые сады. Туда я и направился. Там как раз шла уборка.

– Где менеджер? – спросил я у первого же попавшегося на пути человека.

– Вон там, – он показал в сторону мужчины в белой шляпе.

Майкл тут же принял меня к себе в Южные сады.

– Можешь прямо сейчас начать? Надевай сумку.

Огромным плюсом нового места работы было то, что туда я мог ходить пешком. Так восьмичасовой рабочий день дополнился двумя часовыми прогулками – по утрам и вечерам. И все же это было лучше, чем 15-минутная поездка на машине.

Осень вступала в свои права. Листва на яблонях пожелтела и стала облетать, на вершины окружающих гор вернулся снег (он был там и весной, когда я начинал свою работу в Роксборо). По утрам на траве была изморозь, на лужах образовывался тонкий ледок. Да и днем солнце уже не так сильно пригревало.

Уборка яблок была в самом разгаре – едва заканчивался один сорт, за ним шел другой. Рабочий день у меня начинался с часовой прогулки. Потом восемь-девять-десять часов с 15-минутным перерывом. Сбор яблок – занятие для мизантропов или любителей уединенного образа жизни. С утра привозят ящик, ставят его между двумя рядами деревьев, и ты начинаешь собирать в него яблоки. Своих соседей видишь только мельком за деревьями. Босс появляется только изредка, поболтать о жизни, проконтролировать процесс, выслушать жалобы. Пообщаться удается только с трактористом. Он привозит пустые ящики, забирает полные, выдает квитанции. По этим квитанциям в конце каждой недели и оплачивают. По ним же можно всегда точно определить, кто собирал тот или иной ящик. Если брака будет больше десяти процентов, за работу могут и не заплатить. Поэтому, хотя и нужно яблоки собирать как можно быстрее, обращаться с ними лучше аккуратно.

Все когда-нибудь кончается

Новозеландскую визу, вне зависимости от того, на какой срок она была выдана первоначально, можно продлевать вплоть до года – с момента въезда в страну. Продление стоит шестьдесят пять новозеландских долларов – причем неважно, на какой срок. Но продлевают визу только в соответствии с количеством «показных денег», из расчета минимум по 1000 новозеландских долларов (примерно 450 американских) на месяц. Поэтому каждые полтора-два месяца я приезжал в Даниден, показывал справку с банковского счета с 1500–2000 долларами, продлевал визу на 1,5–2 месяца, отправлял деньги домой и возвращался назад в Роксборо. И так три раза.

Каждый раз при продлении визы я показывал справку из банка, где указывалась не только сумма на счете, но и последние десять операций. И только на четвертый раз (!!!) иммиграционный чиновник вдруг обратил внимание, что у меня часто встречается графа, отмеченная «SAE» (зарплата).

– А это что???

– Зарплата!

– Как!!! У вас же нет разрешения на работу (как я уже отмечал, все знают, что в Новой Зеландии работает 90 % туристов – из тех, кто находится здесь больше одного месяца – но Иммиграционное управление официально этого признавать не хочет).

Признаваться, что я работаю на уборке фруктов, в меру сил помогая новозеландскому сельскому хозяйству избежать финансового краха, я не стал – зарплата иммиграционных чиновников не зависит от того, соберут урожай или нет. Поэтому я пошел в наступление:

– Я ведь каждый раз при продлении визы писал, что продление визы мне необходимо, чтобы закончить работу над книгой о Новой Зеландии. И мне, как журналисту, платят гонорары за статьи в российских газетах и журналах!

– Так вам из России деньги перечисляют?

– А то!

– Даже в этом случае нужно оформлять разрешение на работу. Поэтому туристическую визу мы вам не продлим, приходите на следующей неделе и подавайте заявление на получение разрешения на работу.

Я вернулся в Роксборо, прощаться. Но пару дней я все же еще отработал. В последний вечер я не смог уснуть. Чувствовал себя так плохо, что пришлось вызвать «Скорую помощь». Врач приехала быстро, померила давление, пощупала пульс и сообщила, что ничего серьезного нет. Но обязательно нужно пройти обследование. Если у меня что-то серьезное, то поездка в Южную Америку отменяется. Придется прерывать кругосветку и возвращаться назад в Москву. Но вначале нужно решить проблему с визой.

В Иммиграционном управлении чиновника, который хотел, чтобы я оформлял рабочую визу, не было. Ко мне вышел его начальник.

– Извините. Мы учли, что вы не собирались нас обманывать. Поэтому продлили вам визу, как вы и просили – еще на два месяца.

Возвращаться назад в Роксборо я не стал. Сезон уборки там уже заканчивался, а на Северном острове скоро должна была начинаться уборка киви.

В древности путешественники, отправлявшиеся в дальние края, не только пропадали с глаз своих друзей и родственников, но и теряли с ними всякий контакт – вплоть до возвращения (если не считать редких оказий и переданных через много рук весточек). Я еще застал это время. В 1991 г., улетев в США, я не только ни разу не позвонил домой, но и не послал ни одной открытки. И, когда через два с половиной месяца вернулся назад, только тогда и узнал обо всем, что произошло за время моего отсутствия.

В XXI в. ситуация радикальным образом изменилась. Развитие современных видов связи привело к тому, что путешественники могут поддерживать постоянный контакт с теми, кто остался дома. За те два с половиной года, которые я находился в дороге, я постоянно общался со своей семьей через Интернет и был в курсе всего, что происходит в Москве. Поэтому можно сказать, что какая-то часть меня так никогда дома и не покидала.

Из дома я часто получал письма: «Возвращайся и привози деньги». Но на вопрос: «А если одновременно невозможно?», неизменно получал ответ: «Тогда лучше деньгами». За шесть месяцев, проведенных в Роксборо, я только-только смог расплатиться с долгами, накопившимися в Москве за время моего отсутствия. А ведь мне предстояло ехать в Южную Америку. Там мне заработать вряд ли удастся. Придется, значит, еще немного задержаться.

От своих коллег по сезонной работе я знал, что на Северном острове выращивают не только яблоки, но и киви, сезон уборки которых еще только должен был начаться в мае.

Англичан, которые меня взяли на окраине Оамару, остановил полицейский за превышение скорости и выписал штраф. Они поехали платить в ближайший же городок.

– Пошли в кафе, пообедаем. Мы тебя приглашаем. Только что выкинули 100 баксов ни за что. Это надо отметить.

Переночевал я на берегу моря, на окраине Кайкуры. Утром уехал в микроавтобусе. И сразу же до Пиктона. На причале, когда я покупал билет, выяснилось, что за время моего отсутствия правила поменялись. Самый дешевый билет продают уже не на завтра, как раньше, а только на послезавтра. Значит, придется опять обрадовать своим посещением старых пиктонских знакомых Алана и Джоану.

– Приглашали? Так принимайте в гости.

На следующий день Алан с Джоаной устроили мне экскурсию по окрестностям, а рано утром отвезли на машине прямо к отправлению парома.

Второй раз на Северном острове

Паром пришел в Веллингтон рано утром, и я сразу же поехал на север. Долго стоять на одном месте не приходилось. И эта дорога мне была уже знакома. Что было необычно, так это конкуренция на трассе.

Новая Зеландия общепризнанно считается самой лучшей в мире страной для автостопа. Действительно, подвозят там легко и охотно. Но от этого автостоп не становится занятием совсем уж безопасным. Особенно для девушек-одиночек. За то время, что я прожил в Роксборо, в новостях дважды промелькнули сообщения о погибших автостопщицах. Одну семнадцатилетнюю девушку убил водитель-маори на выезде из Окленда. Вторая пропала еще три года назад, но только что прошел суд над водителем, которого обвиняли в ее убийстве.

И все же автостопщиков в Новой Зеландии я видел больше, чем в любой другой стране, через которые проходил маршрут моего кругосветного путешествия. Вот и в Таупо я встретил коллег. Мы немного пообщались, но разошлись метров на двести, чтобы не мешать друг другу. Чтобы еще больше оторваться от своих конкурентов, я согласился уехать на первой же машине, пусть всего лишь на пару километров.

За шесть месяцев работы в Роксборо я совсем стал деревенским жителем. Когда я попал в самый крупный город Новой Зеландии, меня уже удивляли высотные дома, а толчея на улицах стала раздражать. Именно поэтому в Окленде я задерживаться не стал, через Гамильтон проехал вообще без остановки и к вечеру был уже в Ротороа. Там и переночевал на окраине термальной деревни, в теплом облаке с сильным запахом сероводорода.

Утром любитель раритетной автотехники на коллекционном «Мерседесе» 1956 г. подвез меня до озера Таупо. Оттуда, пересаживаясь с машины на машину, я быстро домчал до Напьера – «яблочной столицы» Северного острова Новой Зеландии. Там, как выяснилось в результате опроса в придорожном баре, уборка урожая уже подходила к концу. Остатки яблок еще собирали, но фермеры могли справляться с этим и сами, рабочие им не требовались.

Вернувшись на трассу, я застопил «Хонду» с пакистанцем. На родине он получил высшее образование, работал офицером на грузовых судах. В Новую Зеландию эмигрировал «по очкам», как нужный стране специалист.

– Здесь моряки оказались не нужны. Вот и занимаюсь, чем придется. Сейчас, например, как раз еду на уборку киви.

В Те Пуке пакистанец высадил меня перед домом, стоявшим на углу шоссе № 2. Никаких табличек на доме не было, но именно там жили рабочие, приехавшие к началу сезона уборки киви. Среди них было несколько индийцев, пакистанцев и бангладешцев.

– Будешь работать с ними в одной бригаде. Начинаем в понедельник с утра, – это пакистанец сообщил мне, как дело давно решенное и не требующее обсуждения.

Мне не очень хотелось работать с индийцами. Но другого варианта никто не предлагал.

В понедельник утром я рано встал, собрался и уже был готов приступить к работе, когда выяснилось, что ее еще нет. И как раз тут появился высокий мужчина в рваном свитере, но с широкой улыбкой.

– Не хочет ли кто поработать один день?

Я сразу же вызвался в добровольцы. Так судьба свела меня с Берри Родериком. И не на один день, а на весь сезон, почти на полтора месяца.

Братья Берри и Керри Родерик являются лидерами местного рынка по выращиванию «органических» киви, без использования удобрений. Эти фрукты стоят дороже, но значительно вкуснее обычных «химических» плодов.

Братья Родерик

Первые плоды киви (тогда их называли китайским крыжовником) появились в Новой Зеландии в 1903 г. Мария Фразер, директор женского колледжа Фангануи, привезла их из поездки к своей сестре в Китай, в христианскую миссию. На следующий год она привезла оттуда и семена, которые дала своему знакомому фермеру и садоводу Томасу Алисону. С его легкой руки они стали распространяться по всему Северному острову.

Климат в Те Пуке оказался идеальным для выращивания киви. Только ветер здесь временами бывает слишком сильным. И от него приходится создавать «живые изгороди», высотой до шести метров. Плоды киви растут на лозе, по внешнему виду напоминающей виноградную. Для удобства работы сборщиков ее привязывают. Если для этого используются плоские решетки на высоте примерно двух метров, то получается сплошная зеленая «крыша». Или же с помощью проволочной конструкции создают длинные зеленые «тоннели». В первом случае во время уборки не нужно ни нагибаться, ни тянуться. Только руки затекают, потому что их приходится постоянно держать над головой.

Киви собирают в такие же сумки, которые используют для сбора других фруктов. Но носить их намного тяжелее. В этом я убедился на собственном опыте. А уж мне-то было с чем сравнивать. Киви как маленькие камни – такие же плотные и устойчивые к ударам. При уборке не нужно обращать внимания ни на цвет, ни на размер – рвешь все подряд и бросаешь в сумку. Она наполняется с огромной быстротой, и ее нужно нести к ящику, высыпать и возвращаться назад. И так каждые пять минут! За день на своих плечах перетаскаешь несколько тонн. Поэтому неудивительно, что постоянной темой для обсуждения между рабочими были методы профилактики и лечения болей спины. Именно для этого два-три раза в неделю с Луи и южноафриканцем Майклом я ездил в открытые горячие ванны в Тауранге. Иногда Берри тоже к нам присоединялся. Однажды мы с ним ездили даже в Ротороа, в знаменитую полинезийскую баню: с бассейнами, заполненными минеральной водой. В каждом из них была разная температура – от двадцати пяти до сорока градусов – и общий прекрасный вид на озеро!

Трудовые будни и редкие праздники

Первые две недели я прожил в рабочем общежитии, а потом переехал к Берри. Во дворе его дома уже стоял караван – домик на колесах. В нем жил один из рабочих – венгр Луи, а вместе со мной образовался целый «восточный блок». Берри не только каждое утро отвозил нас на работу, он и работал наравне со всеми. За караван мы платили по 25 долларов в неделю. Но в нем мы только спали. Каждый день после работы Берри и его жена Линн приглашали нас к себе на ужин (как правило, под бутылку с красным вином). И вообще относились к нам, как к членам большой семьи.

Да и на работе атмосфера была домашняя. Отработав с начала рабочего дня два часа, мы делали перерыв на утренний чай (этот перерыв оплачивался как рабочее время). К чаю обязательно были домашние пирожки, булочки, кексы, бутерброды. Потом мы работали еще два часа до обеденного перерыва. На обед каждый должен был приносить свои бутерброды. Я поначалу так и делал. Но вскоре понял, что это единственное время, когда можно хоть немного отдохнуть от еды. Через два часа будет послеобеденный чай, а еще через два часа, после окончания работы – пиво, естественно, за счет босса. Никто не считал, кто сколько выпьет. Но новозеландцам, даже «на халяву», больше одной-двух баночек пива не нужно. Кроме того, в течение рабочего дня можно есть киви и сколько угодно собирать растущие по соседству авокадо.

Платили нам почасовую зарплату. Но никакого мелочного контроля или, тем более, понукания не было. Каждый работал в удобном для себя ритме.

Джеймс – бывший профессор философии – все время носил с собой какой-нибудь заумный трактат и пользовался каждой свободной минутой для того, чтобы в него углубиться. Два года назад он устроился к братьям Родерик на две недели, восстановиться после инфаркта. Но так и остался.

Керри Уайт по образованию строитель, но по призванию ученый-естествоиспытатель. Целыми днями он рассуждал об открытиях, изобретениях и нерешенных проблемах в физике, генетике, электротехнике. К венгру Луи он пристал с… гуляшом. Где-то вычитал, что это венгерское национальное блюдо. И как-то вечером мы отправились к нему домой. Готовили в полном соответствии с рецептом, найденным в кулинарной книге. Хотя главным образом готовил Луи, а остальные только советы давали. Пробовали, конечно, все вместе.

Южноафриканец Майкл 25 лет назад отправился путешествовать по Австралии. Да так с тех пор и не может остановиться. Так и мигрирует с континента на континент, подрабатывая то здесь, то там, но чаще всего на уборке урожая. В Новой Зеландии он уже успел поработать на уборке персиков и яблок; до этого в Австралии собирал дыни и ананасы; в Израиле – овощи…

Венгр Луи, с которым я делил караван, тоже принадлежал к когорте сезонных рабочих, мигрирующих по всему свету. До того как приехать в Новую Зеландию (венгры могут въезжать без визы на срок до трех месяцев), он в течение года работал в США.

– В штатах Теннесси и Миссури я работал уборщиком в супермаркетах. Платили по 50 долларов за ночь. А когда еще полы в супермаркете мыть, если не ночью? Американцы на такую работу идти не хотят, вот и приходится в солидные супермаркеты, принадлежащие известным сетям, нанимать нелегалов, вроде меня. От полиции нас крышевала «русская мафия». Поэтому со мной работало много русских нелегалов. Они между собой обычно говорили по-русски: «Хватит! И так чисто!» – он произнес это почти без акцента. Видимо, долго тренировался.

Праздник Ханги

Уборка киви продолжалась весь май. Работали во все погожие дни, включая субботы и воскресенья. Но едва начинался дождь и киви становились мокрыми, уборка сразу прекращалась. И не потому, что хозяева так уж сильно радели о здоровье своих рабочих (да и своем собственном, ведь они трудились вместе с нами). Важнее было то, что мокрые плоды плохо перерабатывались сортировочными машинами. Поэтому даже после окончания дождя иногда приходилось ждать несколько часов, пока все просохнет.

Каждый вечер мы с интересом смотрели по телевизору прогноз погоды. Если на весь следующий день обещали сильный дождь, то можно было планировать культурную программу, работы все равно не будет.

Приехав в Новую Зеландию, Луи сразу же купил себе за 1000 долларов машину. На ней мы и совершали вояжи по окрестностям – в Таурангу, Ротороа, по ближайшим нацпаркам. Побывали и на озере Таравера, образовавшемся миллионы лет назад в результате взрыва вулкана.

В конце уборки братья Родерик устроили праздник окончания сезона – Ханги. Так же называется традиционный способ обработки мяса. С его помощью можно приготовить не только человечину.

Начинается процедура с подготовки раскаленных камней. Для этого роется яма, в ней разводится костер. На него ставят бочку с камнями. Параллельно начинают готовить продукты: куски мяса и курицы, картошки и моркови, тыквы и батата… Когда камни достаточно прогреются, костер тушат, а яму очищают от остатков дров, углей и пепла (для удобства костер разводят на листе железа, поэтому угли можно легко вытащить). Продукты завертывают в фольгу и раскладывают по железным поддонам. Затем оборачивают мокрой простыней и накрывают мешковиной. Все это закапывается. Когда часа через три-четыре откопаешь, и мясо, и овощи будут уже готовы. Рецепт древний, но полностью соответствующий самым современным представлениям о здоровой пище. Готовится все без жира, на пару.

Прямо во время праздника я зашел к Джефу проверить в Интернете свой почтовый ящик. Мне пришло письмо от Стива Вильямса. С ним я познакомился, когда очередной раз ездил из Роксборо в Даниден продлевать визу. Пока Стив вез меня до Милтона, мы разговорились. Я рассказал о том, что путешествую и пишу книги об автостопе. А он, как выяснилось, работает в издательстве университета Отаго. Мы обменялись электронными адресами и периодически переписывались. Эрик Бирюк из «Школы автостопа» перевел пару моих рассказов. Я переслал их Стиву. И вот сейчас мне пришло от него письмо. Он предлагал выпустить книгу моих рассказов на английском языке. Но для этого мне было бы полезно приехать к нему и обсудить все на месте.

В который уже раз я радикально поменял свои планы и опять отправился на Южный остров, с которого уезжал почти два месяца назад и, как тогда казалось, если не навсегда, то очень надолго.

Назад, на Южный остров

Дорога мне была очень хорошо знакома. Вначале до Таупо – это озеро в центре Северного острова никак не объедешь. Там я попал к дальнобойщику и ехал с ним почти до Веллингтона. Мы останавливались только заправиться и перекусить. Дальнобойщик высадил меня в полной темноте на пустынной развилке. Долго ходить в поисках места для ночлега не было ни желания, ни сил. Ночевал я прямо у дороги, в густом тростнике. Утром на первой же машине доехал до Веллингтона.

Билет на паром удалось взять только на следующую ночь. У меня с собой был телефон приятеля одного из подвозивших меня водителей. Я позвонил.

– А нельзя ли у вас переночевать одну ночь?

Он выспросил, кто я и откуда, и попросил перезвонить через десять минут. Но и через десять, и через двадцать минут на телефоне стоял автоответчик. Звонил же я с автомата на мобильный телефон, поэтому мелочь быстро закончилась. И зачем мне тащиться к какому-то незнакомому человеку на противоположный конец города? Я не стал третий раз перезванивать, купил билет до ближайшей остановки и сел в электричку.

Вышел я на платформе Нгауранга, на берегу моря, примерно посередине между Веллингтоном и его городом-спутником Лоу-Хед. Поблизости от пустой в этот ночной час платформы не было никаких признаков жилья. Железная дорога там проложена примерно в пяти метрах от кромки воды. Метрах в пятидесяти от железки проходит шоссе № 1.

Днем я побывал в посольствах Перу и Чили. Перуанскую визу оформляют за один день и дают сразу на три месяца, причем всего за 15 долларов. А вот чилийскую визу оформить значительно сложнее. Вначале нужно послать в Чили запрос. Это само по себе стоит 25 долларов. Если придет положительный ответ, то за оформление визы придется платить отдельно. Одномесячная чилийская виза для россиян стоит 70 долларов, трехмесячная мультивиза – в три раза дороже.

Самые старые городские районы Веллингтона окружают порт. Названия большинства здешних улиц давались по именам судов, привозивших сюда первых иммигрантов. На вершине горы Виктория есть смотровая площадка. Я добрался до нее по крутой тропинке через парк. И уже там выяснилось, что на самый верх ведет асфальтированная дорога. По ней партиями в экскурсионных автобусах подвозят школьников.

По четвергам музей Те Папа работает до 22.00. В каждый свой приезд я заходил в музей для того, чтобы в камере хранения оставить рюкзак и гулять по городу налегке. Но до осмотра экспозиции обычно «руки не доходили». В этот раз я все же прошел по залам. С удивлением узнал, что всемирно известный физик Резерфорд, оказывается, новозеландец. Но значительно больший интерес привлекла временная выставка, посвященная юбилею Боба Марли. На стенах развешали его фотографии, включили нон-стоп видеоролики и аудиозаписи основоположника стиля регги с Ямайки. Обновили и экспозицию в зале современного искусства. А уж образ коровы, сделанной из консервных банок, вообще, видимо, претендует на символ Новой Зеландии.

От Пиктона до Милтона и обратно

Паром пришел в Пиктон в 4 часа утра. Являться в такую рань к своим знакомым я постеснялся. А зря! Когда я в 7 часов подошел к их двери, на ней висела записка «Валерий, заходи! Дверь открыта», а в комнате горел специально для меня оставленный ночник.

Сразу же после завтрака я, не мешкая, отправился в путь. В прериях Кентербери я немного застрял. Потом доехал до Седдона. Удивительно! Сколько раз проезжал по этой трассе, и все время здесь продают яблоки! И цена, кажется, не меняется – 1 штука стоит 20 центов, а полиэтиленовый пакет, упаковываемый по принципу «сколько влезет», – 5 долларов. И полное самообслуживание – сам упаковываешь, сам платишь, бросая нужную сумму в щель.

И дальше дорога была знакомая – те же города и поселки, реки и горы… Только водители встречались другие, они в автостопе редко повторяются.

Еще две машины, и я в Милтоне. Стив и Кейт Стивенс решили начать новую жизнь. Они продали свою даниденскую квартиру и купили дачу с большим участком. Дом требовал основательного ремонта. Поэтому новоселам было чем заняться. Стив, кроме того, продолжал работать в издательстве. В комнатах шел ремонт, поэтому хозяева попытались поселить меня у кого-нибудь из соседей. Но это не удалось. Только тогда они предложили мне спать на полу в комнате, пока использовавшейся как склад.

Три дня мы с Кейт занимались разбором и анализом моих рассказов. Перевод был выполнен непрофессионально. Но это еще полбеды. Хуже было другое. Мне приходилось подолгу объяснять понятные российским читателям, но туманные для новозеландцев реалии нашей жизни.

До Оамару я ехал с… психиатром.

– Я всегда подвожу автостопщиков. Однажды со мной произошел такой случай. Я подсадил рокера – в черной кожаной куртке и черных очках. Он, как только сел в кабину, таким странным голосом сказал: «Хорошая машина». Я подтвердил. И он продолжил: «Наверное, она дорого стоит», и странно на меня посмотрел. Мне стало не по себе, и я побыстрее постарался переключить разговор на другую тему: «Ты нашел, в каком виде голосовать!» Рокер и сам сомневался, что его кто-нибудь подвезет. Но мотоцикл сломался! И вообще он оказался нормальным парнем.

– Мне по работе приходится общаться с теми, кого в просторечии называют «психами». Среди них разные люди попадаются. Иногда очень интересные. Однажды мне пришлось ехать в Испанию, забирать своего клиента. Это был высокий плотный маори. Он страдал шизофренией, но был совершенно безобиден. Мы должны были вместе лететь на самолете. Едва вошли в салон, как мой подопечный попросился в туалет и… пропал. Я пошел выяснять, куда он мог деться. А он привязался к стюардессам. Они, как только поняли, что я врач, стали требовать разрешения на перевозку психически больного человека. А его у меня не было! Пришлось проявить чудеса дипломатичности, чтобы нас не высадили.

Я рассчитывал, что мне за один день удастся доехать сразу до Пиктона. Но попал в машину, в которой двигатель сильно перегревался, и нам часто приходилось останавливаться, охлаждать радиатор и подливать в него воду. А потом и вода кончилась. Причем, естественно, совсем не вовремя. Пришлось стучаться в первый попавшийся дом. На это уходило так много времени, что, когда мы добрались до Крайстчерча, солнце уже садилось. А водителю во что бы то ни стало нужно было успеть сдать взятый в аренду прицеп.

– Сейчас заедем в город, а потом я вывезу тебя назад на трассу, – предложил он.

– Нет уж. Тогда лучше я поеду к своим друзьям. Что мне делать на выезде из Крайстчерча на ночь глядя?

Так я в очередной раз попал в гости в семью Кругленко. А рано-рано утром Милена Ивановна вывезла меня на трассу.

Когда я стоял на очередной развилке, ко мне присоединился коллега. Студент спешил на паром в Пиктон. Он, на мой взгляд опрометчиво, билет купил заранее. Время текло, а уехать нам никак не удавалось. Казалось, только овцы с соседнего поля смотрели на нас с интересом. Машины же проезжали, даже не притормаживая.

Мы и не претендовали ехать вместе, на одной машине. И все же уехали одновременно – с парочкой пенсионеров на легковушке с караваном. Когда они остановились выпить кофе, предложили нам к ним присоединиться. Я с радостью согласился, а студент взял свой рюкзак и пошел на дорогу, надеясь быстро уехать. Но в результате мы попили кофе с булочками и, выехав на дорогу, опять его подобрали.

Пенсионеры высадили нас в Кайкуре. Я дал возможность студенту уехать первым. Но, когда он застопил микроавтобус, водитель согласился взять сразу двоих. Так мы вместе и приехали в Пиктон.

Русские в Веллингтоне

Вернувшись в Веллингтон, я позвонил старосте русской православной церкви. Его телефон мне дали русские в Данидене. С тех пор я уже несколько раз побывал в Веллингтоне и звонил, но не дозванивался. И в этот раз я прождал семь гудков и собирался уже повесить трубку, как мне ответили:

– Александр Тимофеевич Карусь.

Я, как обычно, вкратце рассказал о себе, о том, что только что прибыл с Южного острова и нахожусь на паромном терминале. Он пообещал приехать за мной минут через сорок.

С терминала мы сразу же отправились в церковь, в район Мирамар. По пути Александр Тимофеевич стал рассказывать о себе. Как и любой эмигрант, начал он с самого важного события своей жизни.

– После войны я служил в группе советских войск в Австрии. Оттуда дезертировал и сдался американцам. Они поместили меня в лагерь для перемещенных лиц. К нам туда приезжали вербовщики из разных стран мира. Я записался на Австралию, прошел медкомиссию, но нужно было ждать еще неизвестно сколько. А тут как раз стали набирать в Новую Зеландию. Я тогда про эту страну ничего не слышал. Но мне было все равно куда ехать.

– В России были?

– Там, наверное, меня, как дезертира, приговорили к расстрелу. Сейчас времена изменились, но мало ли что. А вот по миру я попутешествовал. Однажды мы с женой проехали за шесть месяцев вокруг света. А два года назад у меня нашлась дочь. Вообще, в Австрии у меня было много женщин. Может, и еще дети остались? Но в гости ко мне приезжала только одна. И я с ней теперь поддерживаю контакт, сейчас как раз собираю посылку ей на день рождения.

Когда в Веллингтоне собралось достаточно много русских эмигрантов, они купили старую англиканскую церковь в самом центре Веллингтона. Земля, на которой она стоит, все время дорожала, а денег на ремонт и реставрацию старого здания у приходского совета не было. Возникла классическая патовая ситуация. Когда Александр Тимофеевич стал старостой, он предложил эту церковь продать и купить какую-нибудь другую – в лучшем состоянии, но подальше от центра. Бывшая лютеранская церковь в районе Мирамар подходила как нельзя лучше.

После продажи одной церкви и покупки другой у приходского совета еще и деньги остались – на ремонт и текущие расходы. Места здесь также было больше, чем в старой церкви, зажатой со всех сторон небоскребами.

Как практически в любой русской церкви, здесь есть и комната для гостей. В ней обычно останавливаются приезжающие священники. Но могут приютить и редких в этих местах путешественников. В комнате, как в отеле, есть все только самое необходимое: кровать, тумбочка, стол и один стул, рядом находятся туалет с душем и кухня с НЗ (комплект сухого пайка – китайская лапша, заварка, кофе, сахар, даже вино).

В Веллингтоне русская община маленькая, и за пять дней я, кажется, познакомился с большей ее частью. Или, по крайней мере, с наиболее активной – с несколькими «прыгунами», мелкими предпринимателями и жертвами своей неосведомленности. Лучше всех устроился один бывший моряк.

– Я не собирался эмигрировать в Новую Зеландию. Работал здесь на российском траулере, а заработанные деньги хранил в тумбочке. Однажды замок взломали, и кто-то из нашего же экипажа стащил всю мою зарплату. Я не выдержал, вспылил, подрался с тем парнем, которого подозревал в воровстве. Мне пришлось списаться на берег.

У меня была рабочая виза еще на два года. Я устроился работать на рыбозавод. Познакомился с новозеландкой. У нее ко мне вспыхнула жуткая любовь. Представляешь, она даже выучила русский язык. Я-то по-английски так и не научился говорить. А зачем? Живу на всем готовом, пенсию мне платят исправно. Конечно, возраст у меня еще допенсионный, но однажды во время работы на заводе на меня свалились ящики с рыбой – вернее, какая-то сволочь их уронила. Упал я неудачно, повредил позвоночник. Вроде ничего страшного, но работать больше не стал. Пусть они меня теперь содержат!

В пятницу вечером в прицерковном зале устроили очередную встречу эмигрантов. Дима Маслов пригласил меня к себе домой. Всю ночь он пел свои песни и рассказывал сочиненную им басню. Он только-только развелся со своей женой и очень переживал по этому поводу. Развод и сам по себе может доставить много неприятных переживаний. А в эмиграции это усугубляется еще и тем, что не с кем поговорить по душам, выплакаться в жилетку. Новозеландцы не поймут, а у русских и своих проблем хватает. Вся надежда только на таких, как я, случайных визитеров.

История у Димы – одна из самых типичных. По крайней мере, я что-то похожее слышал в Австралии и Новой Зеландии уже десятки, если не сотни раз. Началось с того, что Дима, хорошо устроившийся в России, возмечтал о еще более замечательной жизни на Западе. А тут его мать случайно вышла замуж за новозеландца. Прислала и ему приглашение. Вот он и отправился в неизвестную для себя страну. Первое время, как и всем без исключения эмигрантам, ему пришлось пережить настоящий шок – оказываешься в незнакомой стране, вынужден заново учиться говорить и разбираться в самых простых, очевидных для местных жителей вещах. Самое неприятное открытие – о своей прежней профессии нужно забыть. Она здесь никому не нужна. А нужны строители, рабочие, уборщики и т. д. И неважно, что здешний уборщик получает в пять раз больше нашего учителя или врача и живет пусть и не в своем, а в государственном доме, о котором в России не мог бы и мечтать. Но профессия для человека, выросшего в России, – это не только возможность получать деньги, но и интересная работа, и круг общения, и социальный статус. И всего этого в эмиграции приходится лишаться.

С Димой все произошло так же, как и с другими. Бывший дипломированный учитель истории стал квалифицированным уборщиком. В Ярославле у него осталась невеста. Два года потребовалось на то, чтобы оформить ей визу. И вот она приехала из российского областного центра в столицу Новой Зеландии. И оказалась замужем не за «звездой» ярославского КСП, а за одним из обычных мало оплачиваемых чернорабочих. Да еще и жить пришлось в одном доме со свекровью. Две неработающие женщины под одной крышей и в России-то ужиться не могут. А в эмиграции и подавно! Поэтому за три месяца они успели пройти весь путь от романтической влюбленности до лютой ненависти. Я застал момент, когда самым главным вопросом был: как поделить имущество? Кому забрать телевизор, а кому – диван?

На следующий вечер я попал еще в одну семью. У нее тоже непростая история. Володя «спрыгнул» с судна во время стоянки в Веллингтоне еще в самом начале перестройки. Его жена с сыном остались в маленьком сибирском городке (неженатых в то время в загранку не отпускали). Чтобы у жены не возникло проблем на работе, они «для вида» развелись, но продолжали поддерживать переписку и стремились воссоединиться. Удалось им это через… восемь лет. Удивительные люди. Еще удивительнее то, что сразу и не поймешь, за что боролись. Дом у них, конечно, государственный, хотя и двухэтажный, на вершине одного из веллингтонских холмов. Но жить приходится на пособие. Плюс какие-то случайные заработки. Например, делают на продажу футболки с российской символикой (раньше они были более популярны, сейчас продаются максимум по две-три штуки в неделю – только на хлеб, даже без масла).

В России учителя и врачи относятся к одной категории. А в Новой Зеландии они находятся на прямо противоположных концах социальной лестницы. Врачи – самые высокооплачиваемые специалисты. А вот учителям еле-еле удается сводить концы с концами. В меру сил они борются за свои права. В этом их поддерживают самые преданные и социально активные ученики. Демонстрации и митинги в поддержку учителей проходят регулярно. В Веллингтоне я попал на одну из них.

Школьники дружной толпой с транспарантами и плакатами прошли по центральной улице, подошли к старому зданию парламента и стали скандировать лозунги. Тут же, естественно, были и представители массмедиа. В Новой Зеландии происходит так мало важных событий. Из парламента вышел какой-то чиновник. Как мне показалось, ему не так важно было поговорить со школьниками, как засветиться на ТВ в выпуске новостей.

Для продолжения кругосветки мне нужно было пересечь Тихий океан и попасть в Америку. Выезжая из Москвы, я планировал из Новой Зеландии попасть в Чили, а потом, двигаясь на север вдоль западного побережья, добраться до США и Канады.

Южноамериканские визы россиянам дают свободно. Но неясно, как переправиться в Южную Америку. Грузовые суда из Новой Зеландии регулярно ходят только на США. Среди них есть и российские. Например, линия, обслуживаемая компанией «ФЕСКО», связывает Окленд с Лос-Анджелесом.

Ехать из Новой Зеландии сразу в Северную Америку? Оттуда мне вряд ли захочется спускаться вниз на юг, скорее, я отправлюсь сразу в Европу и домой. А в Южной Америке так никогда в жизни и не побываю. Но зато в США можно попасть гидростопом, а в Южную Америку – нет. В таких противоречивых чувствах я и отправился в Окленд, подавать заявление на американскую визу.

Морской музей в Окленде

Александр Тимофеевич решил совместить полезное с приятным. Он вывез меня на 30 километров от города, а заодно и заехал в гости к своему старому другу. Благодаря этому мне удалось оторваться от Веллингтона. Дальше по уже знакомой дороге ехал практически без остановок. По третьему-четвертому разу голосовал на тех же самых местах. Водитель, подвозивший меня до Таупо, настоял на том, чтобы я переночевал именно в отеле-бэкпакерс. Он же и заплатил 21 доллар – столько там стоит одна койка за ночь.

Утром я пешком вышел на северную окраину Таупо. Но до водопада дойти не успел. Следующая остановка была на окраине Ротороа. Запах сероводорода там не чувствовался, но места все равно замечательные.

Американское консульство находится в тихом переулке возле набережной. После 11 сентября анкету на получение визы усложнили. В ней появились вопросы о том, проходил ли военную подготовку, учился ли обращаться со взрывчатыми и отравляющими веществами…

Честно говоря, я не очень-то и хотел в США. Поэтому ничего не стал делать для того, чтобы увеличить свои достаточно призрачные шансы на получение визы. Даже не встречался с консулом. Заполнив анкету, я послал ее с паспортом по почте. Положусь на судьбу. Дадут визу, поеду в Штаты, а оттуда сразу в Европу. Не дадут – отправлюсь в Южную Америку.

На набережной Окленда находится огромный Морской музей. Интересно, можно ли попасть в него без билета? Я зашел через выход. Но меня тут же вычислила бдительная охрана и отправила в офис. Там я рассказал, что приехал из России специально, чтобы написать про этот замечательный музей. Для этого мне, конечно же, нужно посмотреть его бесплатно.

Девушка на ресепшен внимательно меня выслушала.

– Конечно, конечно. Вот вам билет, – она прикрепила мне на куртку ярко-желтый кружок с эмблемой музея и добавила: – А вообще-то у нас вход для всех бесплатный.