Визави французского агента Днепровская Надежда

Школа для секретных агентов

Принимали в Корпус мальчиков с 8 лет, иногда делая исключения, для особо одаренных детей. Несмотря на то, что с Марселем работал хороший психолог, ребенок был почти аутичен, погружен в себя. Это, правда, нисколько не мешало учебе – учился он блестяще, намного опережая старших товарищей, но ни с кем не дружил. Никто не мог определить его настроения, на лице застыла мягкая, доброжелательная улыбка, которая обманывала и психологов; впрочем, это качество они и сами старались привить своим воспитанникам.

Марсель никогда никому ничего не прощал. Его обидчики всегда получали полновесную сдачу. Конечно, для будущей работы такие качества представляли определенный интерес, но жить рядом с ним было очень трудно.

– Когда я впервые попал в Корпус, меня потрясло такое количество ровесников в одном месте. Я привык к общению со взрослыми людьми, а тут… как будто в одном месте собрали стадо обезьян. Они толкались, кричали, дрались. Сначала мне здорово доставалось, нескольким ребятам казалось, что я девчонка. Но им быстро надоело драться со мной. Я поступал, как отец меня учил:

– Быдло надо ставить на место! Они уважают только грубую силу.

Ну, я, не вступая в перебранку, сразу бил ногой в голень и коленом в лицо. Иногда приходилось драться сразу с несколькими, но меня это не останавливало. В конце концов, они оставили меня в покое…

Обучение в Корпусе было построено так, что ученик на занятиях мог быть один или в группе, психологически комфортной. Соседом Марселя по комнате и на занятиях был Бернар, старше его на 2 года. Несмотря на то, что у Бернара и Марселя до Корпуса были совершенно разные условия жизни, разный темперамент, они оба были на удивление дисциплинированны, и, например, когда после перемен наступало время занятий, они легко выходили из игры, радостное выражение лиц сменялось какой-то недетской серьезностью.

Трудно было понять, как Бернара взяли в Корпус: способностями не блистал, тянулся на троечки, но способность быть «своим» в любом обществе, была феноменальной. Он просто «растворялся» среди окружающих его людей, кроме того, говорил по-русски, как русский, обожал гитару; помимо основных занятий в Корпусе, он брал еще уроки вокала. Почти все воспитанники развивали навыки, которые впоследствии могли стать «крышей».

А вот у Марселя не было дополнительных занятий. Вернее, он изучал все предметы на более высоком уровне, ему всегда было интересно учиться. Кроме, разве что, боевых искусств. Ему скучно было заниматься развитием тела, тем более его реакция была потрясающей. Не успевал противник подумать о приеме, как Марсель его опережал. Хотелось ему или нет, но определенные нормы по физической подготовке сдавали все.

– С нами работали опытные психологи, они постоянно проводили различные тесты. Мы не знали, зачем они 2 раза в месяц оставляли нас без обеда, причем мы могли пойти в кладовку и взять что угодно из продуктов, от хлеба и фруктов, до сыра и ветчины. Некоторые набирали конфеты. Я предпочитал молоко и хлеб, а Бернар ставил сковородку на огонь и готовил омлет с ветчиной, и меня угощал.

А однажды меня привели в комнату, где сидел человек, привязанный к стулу, между нами было стекло, и преподаватель, показав мне на кнопочку, сказал:

– Нажимая на эту кнопку, ты причинишь боль человеку за стеклом. Это преступник, он убил ребенка. Чем дольше ты будешь нажимать, тем больнее будет ему. И ушел, оставив меня с этой кнопкой. Ну, я и нажал, а кто бы не нажал? Мне было интересно. Только ничего не получилось. Человек кричал, корчился, потом дернулся и затих, я держал кнопку долго и видел, что ему не было больно, что он изображает страдания, которых не чувствует. Вошел преподаватель, оторвал мою руку от кнопки, он смотрел на меня, как на чудовище. Но я крепко запомнил, что мне говорил отец:

– Никогда не говори, что видишь чувства людей! Тебя посадят в клетку и будут показывать за деньги!

Взрослые часто обманывают детей, желая им самого лучшего. Тем не менее, полностью скрыть мои способности мне не удалось…

Однажды, когда Марселю было уже лет 14, он решил проучить одного чернокожего педагога, который унижал учеников, демонстрируя свое превосходство в знании всей истории развития африканских народов и их обычаев. Марсель раскопал все о нем, о его собственных корнях, оказалось, что родители учителя приехали в Африку из Америки, а его диссертация была посвящена северным африканским племенам. Он тщательно собрал всю доступную информацию о северных, а потом и о западных, восточных и южных племенах. На экзамене по предмету Марсель начал сравнивать обычаи разных племен, преподаватель пытался с ним спорить, а ученик сыпал примерами. В конце концов, педагог обвинил Марселя в «богатой фантазии» и поставил «удовлетворительно».

Это был единственный предмет, где он не получил «отлично». И он этим страшно гордился. Вообще многие учителя не любили его – слишком тщательно надо было готовиться к занятиям с ним. А он платил им взаимностью, предметов для неприязни хватало: глупость, нетактичность, хамство… но особенно он не любил «цветных». Его отец относился к ним с презрением, граничащим с брезгливостью, Робер никогда не разговаривал с ними, только иногда мог что-нибудь приказать, считал их вроде низших существ, только внешне похожими на человека. И Марсель относился к ним точно также. В то время в Корпусе обучалось несколько вьетнамцев и детей от смешанных браков из Таиланда и Камбоджи, для них разрабатывалась долгосрочная программа. Но Марселю не было до этого дела, его вообще в первое время удивляло, когда «азиаты» с ним заговаривали. Впоследствии он свыкся с необходимостью быть вежливым с ними, но только когда нельзя было этого избежать.

Дружба с Бернаром немного смягчила его характер. Тот постоянно острил, из любой работы мог устроить развлечение, увлекал Марселя во всякие авантюры, постепенно душа его оттаяла, он стал более снисходительно относиться к недостаткам других людей, и если он раньше никому не прощал никаких слабостей, то теперь стал высмеивать их, сначала зло, а потом уже добродушно подсмеиваясь.

Корпус был таким интересным заведением, что о его устройстве можно написать целый трактат. Располагался он на острове, на небольшой военной базе. И это, пожалуй, все сведения о его местоположении. На поверхности собственно база, на которую каждые три месяца приезжали на обучение солдаты Иностранного легиона, а под ней – цитадель в скальной породе, оборудованная всеми возможными новинками техники.

На территории базы располагались небольшие, особняком стоящие дома, там жили и учились воспитанники Корпуса, дети по тем или иным причинам оставленные родителями. Там они получали все. И внимание психологов, и индивидуальные программы обучения, и сбалансированное питание… только, конечно, домашней обстановки не видел почти никто.

Летние каникулы у воспитанников корпуса были до десяти лет. Те дети, у которых были родственники, уезжали к ним, а те, кому было некуда поехать, проводили лето в семьях сотрудников Корпуса.

В первые каникулы за Марселем приехала мисс Колдер и отвезла его в поместье. Он был счастлив встретить старого разбойника д'Артаньяна, и вновь принялся бродить с ним по виноградникам. В то лето книги не привлекали его, он просто много ходил, катался на велосипеде, и мисс Колдер не заставляла его учиться, составляя ему кампанию в пеших прогулках.

Но, однажды, в августе, мисс Колдер стало плохо. Она стала жаловаться на сильную боль в животе, потом прилегла на диван. Приехавший доктор сам отвез ее в больницу, объяснив, что она отравилась яблоком, сорванным около виноградников.

– Виноградники только что опрыскали бордосской жидкостью, проследите, чтобы бы ребенок туда не ходил!

А Марсель в ужасе смотрел, как его любимую, родную няню несут на носилках к машине скорой помощи, бледную, с закрытыми глазами.

– Тем вечером я не знал куда себя деть, я ходил по дому, по двору…Было очень тяжело, я чувствовал себя очень маленьким и одиноким. А когда в своей спальне я увидел д 'Артаньяна, холодного и закостеневшего, я заревел. Наверное, это было впервые в моей жизни. Отец запрещал мне плакать, но теперь слезы хлынули из глаз, и с каждой секундой тяжелый камень в груди становился легче. Я рыдал и вспоминал, как пока мы все бегали, пытаясь помочь мисс Колдер, д'Артаньян сидел у порога и вылизывал свои лапы… потом он, наверное, пытался найти меня…

Два дня я лил слезы, уверенный, что остался один-одинешенек, но на третий день мисс Колдер неожиданно приехала. Тем не менее, я попросил отвести меня в Корпус, я не хотел больше ни к кому привязываться. Потери – это невыносимо больно!

Марсель продолжил учебу в Корпусе, но весь второй год он очень часто плакал без видимых причин, за что получил кличку «Пьеро», что не мешало ему драться, принимать участие в разных играх и отлично учиться.

К концу обучения все подходили в разном возрасте, в зависимости от способностей и количества предметов.

Полное образование получали самые способные, туда входили и литература, и философия, и история (со всеобщей и отечественной историей, историей искусства) иностранные языки, латынь, эстетика, массовая и религиозная культура, политическая психология, конфликтология, социология, политический маркетинг, и много-много других предметов. Те, кто не мог так учиться, это определялось в 10–12 лет, становились «специалистами – прикладниками».

Были и удивительные предметы такие, как сексология. Да-да, сексология! Обязательный предмет. В возрасте 14 – 16 лет, кто как созреет, обучались искусству любви. В столь юном возрасте, подросткам объясняли, что к женщинам надо относиться, как приятному и полезному для здоровья объекту. Опытные девушки обучали этих, как они думали, детей высокопоставленных родителей, постоянно меняясь, чтобы не вызвать привязанности. О нежных чувствах не было и речи.

Поэтому у этих детишек не было повода срываться в Любовь по окончании Корпуса.

Случались иногда накладки, конечно. Один семнадцатилетний романтик, влюбился с первого взгляда в девицу из «бригады обслуживания», ей было 25 лет, и она тоже полюбила. Может быть, у нее были и какие-то материнские чувства, этого уже никто не узнает. Этот редчайший случай предусмотреть было невозможно. Как и то, что юноша с блеском применит полученные умения и навыки на практике. Об этой страсти никто и не догадывался, пока влюбленные не исчезли с базы.

Без помощи сообщников тут не обошлось.

Система не могла позволить пройти такому безобразию безнаказанно.

Построили тех, кто общался с ними последний месяц и проходил одинаковые программы. Человек двадцать. Они стояли по стойке смирно, за ними следили через зеркальные окна, изучая и анализируя каждое движение. Если кто-то пытался изменить положение, хотя бы морщился, уводились на дальнейшую «обработку». Марсель тоже был там, в свои 14 лет, стоял неподвижно, с безмятежным выражением лица… Ему нравилось дурачить людей. Через четыре часа такого стояния Марсель свалился, как сноп… Его пришлось приводить в себя. Он всегда был уверен в себе, считал, что может все, а выносливости не хватило. Только семь юношей смогли простоять шесть часов. Таким образом выявили всех, кто помогал или покрывал юных влюбленных.

А Ромео с Джульеттой поймали на третий день. Они не смогли покинуть остров. Но все равно доставили много хлопот начальству, были увольнения, понижения в должности… Он хотел жениться, «вырвать девушку из порочного круга». Девушку отправили в Гонконг, в какой-то притон. А юношу еще долго обрабатывали, накачивали психотропными средствами, а затем сделали гомосексуалистом. Такие тоже нужны системе.

Марсель чудом избежал этой участи, он был очень симпатичный, но при первых попытках внушить ему, что есть и другая любовь, которую стоит испробовать – вдруг пригодится, инструктор получил карандашом в глаз. Хорошо, что он не попал, только распорол кожу на виске.

Когда его хотели урезонить, он пригрозил, что ляжет лицом на раскаленную плиту. И ему поверили. Он всегда говорил серьезно.

По окончании Корпуса Марсель поехал работать в Москву, с рекомендацией не использовать в делах, сопряженных с опасностями, так как «объект» притягивает неприятности не хуже магнита.

Бернары из Бретани

Друг Марселя, Бернар, попал в Корпус в 8 лет, пройдя все тесты, не слишком блестяще, но по некоторым параметрам показав великолепные результаты, такие как прекрасную память, владение русским языком, феноменальный музыкальный слух и отличные физические данные.

Его отец, наполовину русский, был в составе французской военной миссии, созданной специально для авиаполка «Нормандия – Неман». Кем он там был, история умалчивает, какую работу выполнял, тем более. Конечно, без красивой переводчицы не обошлось. Клод де Бресси не афишировал прекрасное знание русского языка и без переводчицы просто никак не мог. Девушка, естественно, была сотрудницей КГБ, и она должна была поддерживать с сотрудниками миссии хорошие отношения, которые с Клодом быстро перешли в интимные.

После 1945 года миссия прекратила свое существование, и Клод стал работать в посольстве Франции. Был женат, но детей у него не было. Он продолжал встречаться со своей милой, прекрасно отдавая себе отчет о настоящей работе девушки. Его пытались шантажировать этой связью, но Клод начал бракоразводный процесс. А 1949 году он погиб при невыясненных обстоятельствах. В этом же году, у переводчицы родился сын, который попал в детский дом, потому, что его мама была расстреляна за шпионаж.

Бабушка Бернара – русская аристократка, родившаяся во Франции в семье эмигрантов, знала о своем единственном внуке, но ничего не могла поделать. Только в 1954 году, с помощью своих влиятельных друзей, ей удалось найти мальчика в детском доме в Карелии. Бабушка увезла его во Францию, оформила опеку. Хотя в метриках внук был Юрой, она дала ему новое имя – Бернар.

Бабушкой она была примерной, заменила ему отца и мать, научила хорошим манерам, французскому языку. Бернару очень трудно было адаптироваться в чужой стране, с чужими обычаями. Но на ферме был сенбернар, с которым он подружился. Они были неразлучны. Бернар каждый день вычесывал, чистил собаку. Бабушка даже разрешила псу спать в комнате внука, а в ответ он, конечно, старался ее слушаться.

Летом 1957 года семейство де Бресси получило предложение зачислить Бернара в Корпус – в случае удачного прохождения тестов.

Бабушка сама не могла дать внуку достойное образование, денег, чтобы нанимать учителей, не было. Поэтому когда она получила уведомление об удовлетворительном результате тестирования и приеме внука в Корпус, она не стали возражать.

Бернар начал учиться с 8 лет, как и большинство курсантов. В каникулы он приезжал вместе с Марселем к дедушке с бабушкой, которые приняли его друга как родного и даже все время ставили его в пример, за его воспитанность и рассудительность. Конечно, это не мешало их дружбе, как и то, что Марсель не любил собак. Они почему-то всегда лаяли на него, за исключением Глена, который рявкнул на него один раз для порядка, удивляясь вкусам хозяина и просто не замечал Марселя. Они проводили большую часть времени, носясь на велосипедах по окрестностям, сопровождаемые собакой. По вечерам Бернар занимался музыкой с дедом, который в молодости был неплохим пианистом. Они садились за фортепьяно и часами самозабвенно музицировали, а Марсель сидел неподалеку, читая очередную толстую книгу, иногда с удовольствием прислушиваясь к красивым пассажам. Занятия музыкой не входили в круг его предметов, по причине полной неспособности.

После того как Марселю исполнилось десять лет, летние каникулы сократились до 18 дней, а потом и того меньше, но рождественские каникулы были всегда. Конечно, он был со своим другом на Рождество и всегда получал подарки… а в феврале и поздравительные открытки от мамы (из Советского Союза письма шли по два месяца).

Летом 1961 года Глен умер в возрасте 23 лет. Собаки редко доживают до такого возраста, но Бернар очень тяжело переживал потерю. Он был уже подростком, и в свои пятнадцать лет многое знал о смерти, но это был его верный друг…

Бабушка, чтобы хоть как-то повлиять на его не слишком хорошую учебу, сказала, что купит такого же пса, если он будет учиться без троек. Через год на одну тройку стало меньше. Ну не мог он учиться на отлично, слишком много других интересов у него было. Бернар был очень музыкален, обладал прекрасным голосом, обожал гитару и все свободное время посвящал занятиям с учителями по гитаре и вокалу. Естественно, что в это «свободное время» входило и время, отведенное на приготовление уроков.

Тем временем, бабушка купила ему в питомнике щенка, но в то лето Бернар не смог приехать, завалил последний экзамен. Пока пересдавал, пока защищал диплом, бабушка заболела и попала в больницу. Когда Бернар, наконец, смог приехать, он обнаружил, что «щенку» уже 9 месяцев, и им никто не занимался. Он сидел на цепи, страшный, неухоженный, злой.

Работники сказали ему, чтобы он был осторожнее.

– Что вы с собакой сделали?

Бернар бесстрашно подошел к озлобленному псу, снял цепь. Мгновенно двор опустел, а собачка сразу вцепилась ему в ногу. Превозмогая боль, он схватил «зверюшку» одной рукой за шкирку, а другой за основание хвоста, и несколько раз сильно встряхнул. Для этого ему пришлось собрать все силы, ведь щенок весил уже килограммов пятьдесят. Пес тут же отпустил его ногу, поджал хвост и… лег около него. Бернар сам стал за ним ухаживать, вычесал ему запущенную шерсть, мыл специальным мылом, кормил по всем правилам. Пес слушался его беспрекословно. В поводке или наморднике он не нуждался. Хозяину стоило только нахмурить брови. С тех пор они были неразлучны.

Несмотря на строгость и аскетизм, царившие в Корпусе, некоторые поблажки все же допускались, они же в случае чего являлись и кнутом, и пряником. Поэтому Бернар – так остряк назвал свою собаку, жил с ним до окончания обучения, а потом поехал с хозяином и в Москву, хотя для этого пришлось побегать по инстанциям. Решающим фактором, к счастью, была его породность, подключился даже Советский клуб служебного собаководства.

Оказалось, что в Москве заниматься собакой Бернару совершенно некогда. Помог клуб собаководства, взяли собачку в питомник, туда он и приезжал навещать своего друга, иногда брал с собой, когда ездил поохотиться в какой-нибудь заказник, куда его охотно приглашали партийные работники, а также их «боевые подруги». Там он и оставил пса, своему хорошему другу-леснику. Псу понравилось чувствовать себя хозяином леса. И в самом деле, с тех пор там не стало браконьеров, на всякие капканы он писал – помечая их, а на людей с ружьями просто бросался из засады. Поэтому когда приезжали те, кому можно было охотиться, сенбернара запирали в сарае.

Жё д'амур э д'авантюр[3]

Бернар всюду чувствовал себя как дома, таким уж он уродился, но Москва поразила его обилием красивых женщин.

Конечно, в первое время девушки сами «случайно» знакомились с молодыми французами, то в институте, то в метро или еще где-нибудь. Но было слишком очевидно, что красотки работают на КГБ, что впрочем, совсем не смущало, ни Марселя, ни Бернара, они находились в Москве совершенно легально и не делали ничего предосудительного. Поэтому они прекрасно проводили свободное время, будучи на виду, под колпаком, и при этом получая удовольствие.

Иногда они сами знакомились со случайными девушками – на танцах, в ресторанах, на улицах, но это были «бесперспективные» знакомства, кегебешники сразу же проводили с девушками воспитательные беседы. Некоторые девушки сообщали своим новым друзьям об этих беседах, другие избегали встреч, а третьи «выполняли задание» докладывать обо всех разговорах и встречах. Французы относились к этому спокойно, они были готовы к жизни на виду.

Бернар, весельчак, получал от этого особое удовольствие. Придумывал всякие розыгрыши. Только какая-нибудь очередная наташа доложит, что установила контакт с Бернаром, как он приводит на свидание еще одну девушку.

– Познакомься Наташа, это Лида, моя сестра из Тулы. Лида, это Наташа, моя двоюродная сестра. Девочки, пойдемте в кафе-мороженное!

Там, заказав шампанское и мороженое, он незаметно уходил:

– Я сейчас приду! Это сюрприз!

А потом официант приносил им от него цветы, в утешение.

Марселю он говорил, что женится на русской, но выбор настолько велик, что быстро это не произойдет. Жили они широко. У них все время были гости, которых они любили угощать всякими вкусностями, часто вовлекая в процесс приготовления еды самих гостей.

Чего стоило приготовление, к примеру, утки с виноградом. Гости усаживались вокруг стола, каждому выдавалась небольшая гроздь крупного винограда и всякие подручные материалы, для удаления косточек, каждый выбирал, что считал удобным. Луи пользовался огромным грузинским кинжалом, некоторые девушки – маникюрными ножницами, я, например, достала свой скальпель, которым точила карандаши. На что Луи тут же заметил, что операция называется «абортирование винограда».

Роскошной жизни после стипендии обычно хватало на две недели, а иногда и того меньше. Потом начинались поиски денег. Или на худой случай просто еды. Вечно голодные студенты – это про них. Бернару было легче всех. Его постоянно приглашали, с его гитарой, то на дни рожденья, то просто на вечеринки, спеть романсы или блатные песни.

– Все что пожелаете, – у него был огромный репертуар. С собой он обычно брал Марселя или Луи – смотря по тому, кто из них дольше голодал.

Иногда заключали пари, – на обед в Метрополе на 8 персон.

А однажды поспорили, что Луи удержится на взбесившейся лошади 30 секунд. Некоторые спорят, а отдуваться – Луи. Он, конечно, сидел на лошади как приклеенный, но наши золотые мальчики из МГИМО не знали об этом.

Вот договорились, папочка одного из юных дипломатов позвонил на конный завод, чтобы дали какую-нибудь самую злую лошадь, мол, всю ответственность беру на себя. Ну, там и расстарались, приготовили прокатного мерина с вреднющим характером. А когда узнали, для чего, то не поленились, построили станок в дальней леваде[4].

Приехали на заказном автобусе к главному зданию, директор конезавода сел в свою машину и поехал впереди, показывать дорогу. Выгрузились, директор достал из своей машины водку, закуски, а столики и стульчики были уже заранее поставлены около левады, где гулял красивый вороной конь. Рядом лес, птицы поют, красота!

Французы со своими подружками сели за столы и набросились на еду, а Луи взмолился:

– Может не надо?

– Надо, Федя, надо! – Сказал Алексей, любитель конного спорта, отец которого и организовал этот пикник.

Тем временем подошли два крепких конюха и, после небольшой борьбы, поседлали вороного, поставили в станок. Затем завели подпругу к паху. Луи глазам своим не поверил, он-то думал, просто какая-нибудь горячая лошадь, таких он легко укрощал в Камарге[5], а тут – настоящее родео. Но ведь в родео надо продержаться только 8 секунд. Он положил в карман куртки нож.

– Ну, давай! – самодовольно улыбаясь, сказал Алексей – не свалишься за 30 секунд, обед ваш!

Луи залез на станок, где уже трещали все доски под ударами копыт беснующегося коня.

– Пускай!

Как в кино, конь пулей вылетел из станка, лишь на мгновения его копыта касались земли, он крутился в воздухе, в этом вихре невозможно было разобрать, где у лошади голова, где хвост. Как и полагается, уздечки на нем не было, только недоуздок, но ремня на шее, за который можно было бы держаться, почему-то тоже не было, поэтому Луи держался за луку седла.

Точно через 8 секунд Бернар свистнул, как и просил Луи и, в этот момент он отрезал подпругу, которая щекотала коня. При этом он еле удержался, чуть-чуть порезал коня, пропорол себе руку, но конь, вместо того, чтобы успокоиться, перестав крутиться, рванул вперед, как торпеда, перемахнул через изгородь, и унесся в лес, только его и видели.

Бернар тут же заспорил с Алексеем, что пари выиграно, на что Алексей отвечал, что 30 секунд еще не прошло.

Недовольные этим поворотом событий, они вернулись к столу, где дружно выпили за здоровье исчезнувшего Луи. Конюха отправились его искать. Все веселье пропало, еда не лезла в горло.

Тут на опушке леса показался конюх, который вел коня, к недоуздку которого был уже пристегнут трензель с поводом. На коне все еще сидел Луи, его белые бриджи были покрыты рыжими пятнами, из ладони текла кровь; конь шел, спотыкаясь, тяжело дыша, по его дрожащим ногам катился пот, состояние всадника было не лучше. Их появление встретили аплодисментами.

Бернар помог Луи сойти с коня, но ноги его не держали, и он сел на землю. Ему тут же налили стакан водки, он выпил как воду и тут же отключился. Оставив попытки его растолкать, ребята отнесли его в автобус, а сами продолжили веселиться и вернулись к столу. С Луи осталась его девушка, Аннет, или Нетт[6], как он ее называл, сестра Марселя. Она обработала ему руку перекисью и осталась с ним, дожидаясь окончания веселья.

Конечно, на обед они заработали, но бедный Луи не смог воспользоваться плодами своей победы. В лесу, по которому конь несся как танк, поперек тропинки была толстая ветка, не настолько низко, чтобы лошадь прыгнула, или остановилась – конь почти нырнул под нее, а Луи получил удар в солнечное сплетение и в лицо, сломал челюсть. Так что месяц питался бульончиками через соломинку. Нетт взяла на себя заботы о нем, он ей очень нравился – смуглый красавчик с бешеным темпераментом.

Иногда французы посещали и лекции, время от времени ездили на различные переговоры, по результатам – получали денежки, которые всегда были кстати.

Французские друзья и аристократический вид спорта

Я встречалась с Марселем редко: один раз в неделю, а то еще реже.

Но мы не могли не встречаться. Он представил меня своей сестре Аннет, милой девушке с красивыми глазами. Она не особенно жаловала своего братца, он категорически отказался общаться со своей матерью. Приехав в Москву, он нашел свою мать просто по справочной – фамилия, имя, возраст… и явился. Его не ждали. Мама была страшно удивлена, а когда поняла, что этот красавчик – ее сын, начала плакать, объясняя, что не могла поступить иначе, что Армен на хорошей должности, что Марсель ее компрометирует, и что лучше бы он ушел. Но его сестренка, тогда ей было всего тринадцать лет, продолжила знакомство. Мы иногда встречались с ней, когда все собирались на какой-нибудь праздник и Бернар предлагал соорудить экзотическое блюдо совместными усилиями.

Тогда я впервые увидела Луи и сразу захотела его нарисовать. В это время я иллюстрировала «Три мушкетера», и он подходил для портрета д'Артаньяна как нельзя лучше – настоящий гасконец, смуглый, с яркими черными глазами, просто Омар Шариф, подсушенный на солнышке. Красавец! Но только я взялась за свой альбомчик, как Бернар стал громко возмущаться:

– Я тоже хочу портрет!

– Ну, я ведь не могу сразу двоих рисовать!

– А его и не надо! Я же красивее и сидеть буду неподвижно, как статуя! – и с этими словами выдернул из-под Луи стул. Конечно, тот не упал, но без легкой потасовки не обошлось. Все смеялись, и о рисовании пришлось забыть.

Изредка я пыталась делать с них наброски. Но, как только ребята замечали, что их рисуют, отнимали альбом и начинали рисовать друг друга сами. Это были рисунки вроде: «Точка, точка, запятая, вот и рожица кривая!»

– Угадай, кого это я нарисовал? Правда, похоже? Особенно в этом месте!

На следующий день Марсель отправил меня «стучать».

– Он здесь не один! Их тут аж четверо! Все понимают по-русски, с ними другие девушки и собака! Ужас, как подозрительно. Я не могу молчать! – что-то в таком духе, с честными, круглыми глазами. На что мне уже строго сказали:

– Не приходите больше, пока Вас не позовут!

Марсель был очень деликатен со мной, самое большее, что он себе позволял, так это целовать в щеки при встречах и при прощаниях. Это вызывало у его друзей бесконечные насмешки.

– Нет! Ты посмотри, что ты с ним сделала! Бедный монашек! Он боится до тебя дотронуться?

Марсель как всегда улыбался и не отвечал. И мне не разрешал поддерживать разговоры на эту тему. Мне трудно было запретить что-либо, я всегда делала то, что считала нужным. Маму слушалась, когда просто не хотела ее расстраивать, но Марсель был особенным – когда он просил или требовал что-нибудь, значит, за этим стояло что-то важное. Мы гуляли по Москве, когда я писала городские пейзажи, Марсель терпеливо ждал. Он ничего не говорил о моих работах и научил меня не врать. Ведь приходилось дома как-то выкручиваться, когда я уходила на свидания. Маме я так и не сказала, мама обязательно бы запретила эти встречи.

– Ты не пытайся врать. Говори правду. Ведь, когда я сначала сказал тебе, что приехал из Таллина, это была правда, а ты подумала, что я эстонец, и про Марселя Пруста правда. Важно, как подать эту правду.

Это мне очень помогло и тогда и потом, по жизни.

В ноябре, сидя с Марселем в кинотеатре я вспомнила, что мечтаю скакать на лошади. Шел фильм «Неуловимые мстители».

Он не хотел, чтобы я садилась на лошадь – сам он не любил лошадей.

Он беспокоился за меня, пытался отговорить, но я его упросила. Я готова была слушаться его во всем, но лошади меня притягивали как магнит.

Марсель приводил множество доводов:

– Лошадь – это стихия, никогда не знаешь, что она выкинет.

– Но ты же ездишь?

– Это не просто, надо учиться как следует.

– Тогда научи, ну, пожалуйста!

– Ты – лентяйка, а я не смогу тебя заставлять.

– Зачем заставлять, я же сама хочу!

– Это трудно, тебе быстро надоест!

– Это все отговорки, скажи сразу, что тебе некогда.

– И некогда.

В результате меня устроили заниматься верховой ездой к Евгению Рындину, тренеру из «Буревестника». Я тогда и не подозревала, что Марсель платил ему за каждое занятие. Ведь спорт в СССР был бесплатным и доступным. Только несколько лет спустя Женя сказал мне, что получал за уроки очень приличные деньги. Мало того, еще и инструкции, как учить.

– Сам бы я так никогда не учил, если так учить, то никто ездить бы не стал. Зато ты быстро научилась.

Два месяца я ездила два раза в неделю, по два часа, учебной рысью, на длинной корде[7].

Чтобы лошадка не уставала, каждые полчаса ее сменяла другая.

Лошадей было две. После тренировки Евгений помогал мне сползти, еще час я сидела, чтобы набраться сил доехать до дома. Когда я уже галопировала без корды, научившись работать руками, ногами и корпусом и достигла равновесия, оказалось, что верховая езда – это огромное наслаждение. Но если бы я знала, какие мучительные тренировки меня ждали – никогда бы на лошадь не села. Только из за того, что сама напросилась, и меня обо всем предупреждали, я не могла бросить.

Я училась на подготовительных курсах в МГПИ им. Ленина – это вечером, а днем работала художником-оформителем в Моспроекте -1. Все свободное время я проводила в манеже и «библиотеке» – так назывались наши встречи.

Пока я осваивала верховую езду, Марсель уехал на неделю в Англию. Как он не хотел уезжать!

Его начальство планировало оставить его на аналитической работе. Но, по правилам, все выпускники должны были хоть раз выполнить оперативную работу. Его учителя хотели сделать для Марселя исключение, ведь он просто притягивал к себе всякие травмы, но не смогли.

Оперативная работа вредна для здоровья

Это была его первая самостоятельная работа – предварительные трехсторонние переговоры… это не так уж важно, просто это совсем не шпионская деятельность. Ох уж этот Лондон, где туман считается хорошей погодой, дождь туманом, а потоп дождем. Результаты переговоров необходимо было доставить как можно скорее, поэтому Марсель и его товарищ договорились с владельцем маленького спортивного самолетика, что тот доставит их в Шербур. Небольшой аэродром, где находился этот самолет, был в нескольких милях от Лондона.

Добраться туда оказалось не просто – Марсель не учел лондонских туманов. Да еще, после завершения всех дел, долго гулял по местам, где ребенком бывал с отцом. Чтобы не опоздать, поехал на такси. Туман был такой, что пальцы на вытянутой руке были едва различимы. Машины еле-еле тащились. И в какой-то момент Марсель понял, что не успевает. Тогда, расплатившись с таксистом у небольшого магазинчика велосипедов, он купил себе велосипед, карту, попросил продавца, помочь ему составить маршрут. Ехать было не так уж далеко, километров 40. Но машины практически стояли, боясь сдвинуться с места в этом густом тумане. Воспользовавшись телефоном в магазине, Марсель сообщил старшему товарищу о задержке, договорились о переносе времени вылета.

Впереди на шоссе пробка растянулась на несколько километров. Он свернул на небольшую тропинку и поехал в объезд, сверяясь, время от времени по карте. Километров через 15 выехал на шоссе, которое по прямой вело к нужному месту. Туман почти рассеялся. Впереди шел фургон с лошадьми, не намного быстрее, чем Марсель. Он догнал его, ухватился правой рукой за какую-то скобу и решил немного отдохнуть. Так проехал еще несколько километров. Потом дорога пошла вниз, скорость увеличилась, и туман стал сгущаться. Только Марсель подумал, что пора притормозить, как раздался визг тормозов, фургон остановился, а Марсель, вывернувшись чудом, слетел с дороги и понесся вниз по откосу.

Что это было, он не знает до сих пор. Открыв глаза, он увидел над собой серенькое, но ясное небо, моросил мелкий дождик. С трудом повернув голову, он разглядел среди камней и травы смятый велосипед. Пытаясь приподняться, он почувствовал острую боль в правом боку. Потихонечку повернувшись на левый бок, Марсель увидел сквозь порванные джинсы свою окровавленную ногу. Но делать нечего, надо выбираться. К тому времени, когда он дополз до шоссе, вся его одежда стала грязно серой, и крови не было заметно, к тому же стало смеркаться. Поэтому первая же машина остановилась, чтобы его подобрать. Подобрать – это как раз то слово, которое больше всего подходит.

Далее он почти ничего не помнил. В глазах все время был сумрак. Иногда он различал сквозь тьму какие-то лица, свою ногу, повернутую вбок под немыслимым углом, белый кафель…

Его напарник рассказал ему уже дома, что, не дождавшись его, он рискнул и обратился в полицию, благо легенды у них были очень хорошие.

Недалеко от этого места практиковал ветеринар, к которому и отвез Марселя сердобольный фермер. Когда товарищ туда приехал, нога была загипсована. И ветеринар пытался выяснить, куда позвонить, чтобы за раненым приехали.

Он уже отчаялся что-нибудь понять, когда приехал товарищ и, щедро заплатив спасителю, увез несчастного.

В госпитале первым делом сняли гипс, промыли рану, прочистили сустав, удалили мелкие осколки, стянули наколенник скобами и шпильками, зашили все, что порвалось. Потом занялись ребрами. Хирурги называют такую работу вышиванием. А Марселю пришлось продолжить свои эксперименты с болью.

Уже в первый год его пребывания в Корпусе, было замечено, что ребенок терпит боль. Сначала думали, что у него повышенный порог чувствительности. Он часто дрался с одноклассниками, но никогда не жаловался, а однажды, когда у него в одной руке были книги, он хотел взять еще одну другой, но все время ее ронял. Преподаватель хотел ему помочь и вдруг увидел, что большой палец у ребенка сильно опух и синеватого цвета. Марсель считал боль чем-то обычным и не мог понять, почему, например, из-за сломанного пальца он не может удержать книгу в руке. Ему объяснили, что если что-то болит, значит это надо лечить. Если в автомобиле сломается какая-то деталь, он об этом не скажет и только специалист найдет неисправность. А у человека есть возможность показать специалисту, где болит, и рассказать, как именно. Тогда врач сможет помочь.

Марсель привык не обращать внимания на боль, ему пришлось учиться ее распознавать. Он шел на занятия с высокой температурой, педагог замечал его красное лицо, невнятную речь… а сам Марсель не понимал, почему он должен оставаться в постели, когда может встать и идти.

Но самое интересное, когда боль становилась невыносимой, Марсель просто уходил. Он называл это так. Его тело оставалось там, где он его оставлял, он мог смотреть на него со стороны, а мог отправляться куда хотел. Чаще всего в волшебные виноградники своего детства, там он встречал своего кота, с которым они могли разговаривать обо всем. Это было так сказочно, что Марсель не спешил возвращаться, тем более, по возвращении ничего хорошего его не ждало, только боль становилась потише.

Пока его травмы заживали, Марсель учил китайский язык и рисовал иероглифы, не обращая внимания на перевязки и массажи. Через два месяца он уже хромал по московским улицам с неплохим знанием китайского языка и обедал в Пекине[8] для практики.

Теперь чаще всего, наши свидания проходили на моих тренировках в манеже или во время конных прогулок. Иногда приезжал Бернар с очередной девушкой. Показывал ей лошадок, заботливо подсаживал за коленку, потом девушка сидела на трибунах, а Бернар перед ней гарцевал. Сколько же у него девчонок было…

Наступившие холода «погубили» всю красоту Марселя, его нос был постоянно красным, глаза слезились, он не расставался с носовым платком. Бернар никогда не мог понять мое восхищение от носа Марселя.

– Что ты нашла в этом паяльнике?

А в феврале я уже училась на курсах французского языка.

Тогда, в СССР, было очень непросто устроиться на курсы, очередь тянулась по полгода.

Наверное, трудно понять, как очередь тянулась полгода, но мы заполняли почтовые открытки и оставляли их в дирекции курсов, а когда набиралась новая группа, открытки отправлялись по почте. Это были очень хорошие курсы: по три часа, три раза в неделю, плюс домашние задания. В основном там учились люди, которым за знание языка прибавляли к зарплате.

Я безуспешно пыталась попросить своих друзей, чтобы они помогли с грамматикой:

– Вот здесь – «используйте глаголы «dire» и parler», какие ставить?

– О боже! Учебники! – хватался за голову Бернар и сбегал.

Я очень трепетно относилась к произношению, старалась говорить, как мои друзья, хотя с тех пор, как я начала изучать язык, при мне по-французски почти не разговаривали. С марта, по выходным, мы ездили по Измайловскому парку. Марсель разрабатывал свое колено, рассматривая верховую езду как тренажер. Самым трудным было спешиться. Он не спрыгивал, а опускался на руках.

Иногда Марсель исчезал на несколько недель в «командировки», а когда приезжал, мы встречались в манеже, или в разных компаниях и никогда не оставались наедине. Марсель знал как вести себя с КГБ, чтобы меня не подставить. Наедине он оставался с другой девушкой, студенткой ИНЯЗа, но об этом я узнала лишь много лет спустя. Мне он никогда не привозил вещи из-за границы, а когда я, смущаясь, попросила привезти что-нибудь из одежды, он заявил:

– Ты сама украшение, я не хочу, чтобы другие это замечали. Я эгоист, я знаю, что ты такое, но никому тебя не отдам.

Вещи, украшения, деньги, а так же некоторые сведения, интересующие КГБ предназначались для студентки ИНЯЗа.

Советско-французский альянс

Честно говоря, я и не подозревала, что бывают и другие отношения, кроме дружбы. Я наслаждалась общением с умными людьми, которые никогда не кичились своим образованием, наоборот, внимательно слушали мои рассуждения о живописи, о реализме.

– А что такое социалистический реализм?

– Это изображение социалистического строя, прекрасного советского человека!

– А если человек кривоногий, он не советский?

– Ну, мы стремимся показать идеал.

– Какой же это реализм? Ах, да! Это СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ реализм.

Такие разговоры заставляли меня смотреть на привычные вещи под другим углом. Марсель вообще был твердо убежден, что социалистического реализма нет, а есть просто реализм.

Общаясь с ним, я научилась многим правилам хорошего тона, стала читать не только приключенческие романы и фантастику, а Набокова, Солженицына и даже Ницше, хотя это были запрещенные книги.

– Только в метро не читай!

Марсель был очень нежен со мной, хотя Бернар называл его свирепым, бессердечным, и даже подлым. Но они были друзьями и могли говорить что хотели, я этого не понимала.

– От его улыбки дети плачут!

– Это ты от зависти! – отвечала я, признавая про себя, что Марсель детей не любил.

На переговорах различного уровня, стиль Бернара был очаровать, заболтать, уговорить. А Марсель предпочитал загонять в тупик, а потом любезно открывать дверь только в одном направлении, при этом как-нибудь еще и подставить. И остаться одному, победителем.

А 22 апреля, в свой день рождения, вечером, я пошла в манеж, куда меня заранее пригласил Марсель. Там мы даже не зашли на конюшню, а сразу поехали вместе с Бернаром, «покататься на машинке». Остановка оказалась за столиком «На Седьмом небе», я никогда там не была и действительно оказалась на седьмом небе. Марсель немного смущался, зато Бернар просто излучал веселье, время от времени толкая Марселя локтем.

– Давай, не тяни! – он наполнил бокалы шампанским.

Марсель взял меня за руку и очень тихо сказал:

– Тебе сегодня 17 лет, через год будет 18, и мы поженимся, я увезу тебя во Францию. А теперь я торжественно обещаю, что с сегодняшнего дня, ты и только ты моя невеста, перед Богом и людьми, в чем беру свидетелем Бернара!

Я просто потеряла дар речи, пытаясь осмыслить то, что он сказал. А Марсель уже бережно прижал меня к себе и впервые поцеловал в губы. Это оказалось совсем не так, как «в щечку».

Я удивленно смотрела на Марселя.

Бернар тем временем пододвинул нам салфетку с колечками. Марсель мне одел на пальчик одно, я ему другое.

В голове у меня звенели колокольчики. Все это, наверное, не со мной – я скоро проснусь и пойду на работу, или еще куда…

Мы сели за столик и подняли свои бокалы. Бернар изображал, как он утирает скупую мужскую слезу. Шутник!

Я никак не ожидала такого поворота. Я-то думала – так и будем дружить… Ведь в Советском Союзе не принято было обсуждать интимную жизнь. Как будто ее вообще не существовало. О ней не говорили, не писали, тем более не показывали по телевизору. Я и не задумывалась об этом, у меня было так много интересных дел!

А тут такое… Даже опомниться не успела. Почему-то я доверяла Марселю безоглядно, меня не смутило, что он даже не спросил, согласна ли я. Конечно, согласна! Ведь это мой принц. И он предлагает поехать с ним в его прекрасную страну!

На следующий день, в Моспроекте, меня попросили зайти в партком. Там сидел незнакомый молодой человек, который меня спросил, куда это я вчера вечером ездила. У меня сердце ушло в пятки: колечко-то я еще не сняла, так хотелось хоть чуть-чуть поносить. Сжала кулачки и честно ответила:

– На «Седьмое небо», у меня был день рождения.

И все, меня больше ни о чем не спросили и отпустили. Какое счастье!

Потом был май, июнь, когда Марсель приезжал в Москву, мы много ездили верхом. Он не любил лошадей, он вообще не любил вещей, где нет логики, а лошадь существо не всегда предсказуемое. Интересно, что лошади, как будто знали о его неприязни к ним и платили той же монетой. Самые спокойные начинали хулиганить, когда он на них садился. Со стороны казалось, что лошади развлекаются, стараясь показать своему всаднику, что они правда такие своевольные. Однажды, когда мы возвращались с прогулки, сзади с шумом вспорхнула стайка воробьев. Этого оказалось достаточным, чтобы лошадь Марселя понесла, ну а моя, за компанию. Лошади любят, воспользовавшись удачным поводом, изобразить страх и побегать вволю. Мне удалось быстро успокоить Фарна, а конь Марселя сам вдруг остановился как вкопанный. И так резко, что Марсель оказался на шее лошади. Когда он попытался вернуться в седло, опираясь на руки, конь начал опускать шею, и как ни старался Марсель вернуться в седло, он медленно сошел по опущенной шее на землю. Это было довольно комичное зрелище. Да еще и долго залезть не мог, конь вертелся. Я очень волновалась за него, тем более, тогда у Марселя болело колено. Вообще, все, что касалось травм, Марсель старался не афишировать. Отвечал, обычно шуткой, вроде:

– Что ты хромаешь?

– Бандитская пуля. Бандитские пули изрешетили меня всего!

Он настолько привык к разным мелким ушибам, царапинам, порезам, что относился к ним как к досадной помехе, и только.