Половинный код. Тот, кто спасет Грин Салли

Темнеет

Время, наверное, уже за полночь. Вот и еще один день прошел. День, полный позитивных мыслей. День, когда я снова думал об Анне-Лизе, но ни на шаг не приблизился к тому, чтобы ей помочь. День, проведенный на дереве в ожидании Габриэля, который так и не пришел. Надо бы попытаться заснуть, но я не чувствую усталости. Я редко устаю по ночам. Даже наоборот, я как будто становлюсь еще живее, хотя и Чернее тоже.

Можно придумать еще какой-нибудь список или повторить то, чему учила меня Селия: как убивать ножом, как убивать голыми руками. Это весело. А можно заняться фактами. Например, из жизни мои семьи. Просто сидеть и перебирать имена: Харроу, Титус, Гонт, Дариус, Лео, Кастор, Максимилиан, Массимо, Аксель, Маркус, Натан. Харроу, Титус, Гонт, Дариус…

Да, списочек не из веселых, и депрессивные мысли мне сейчас противопоказаны, но ведь не моя вина в том, что всех моих родственников убили Охотники или замучил до смерти Совет. Хотя вот Маркус до сих пор жив, по крайней мере, насколько мне известно, он цел и невредим и живет неизвестно где. И он был рядом со мной, он спас мне жизнь, он провел для меня церемонию Дарения, но потом снова ушел и бросил меня одного, как всегда.

«Ты и сам неплохо справляешься», – сказал он мне на прощание. Классическая отговорка!

Нельзя думать о плохом. Надо оставаться в пози-черт-его-возьми-тиве.

Черт, до чего же мне погано.

Надо еще потренировать память. Например, вспомнить все Дары, которые украл мой отец, по одному на каждое съеденное им человеческое сердце. Подумать только, он, этот убийца, этот ПСИХОПАТ, сидел напротив меня, говорил со мной, дал мне три подарка. И я не могу его ненавидеть, я его даже не боюсь. Он… он внушает мне трепет. Это ведь позитивное чувство – восхищение собственным отцом? Отцом-психом. Психопат он или нет? Не знаю. Я не знаю, как определить психопата. Не знаю, сколько людей надо съесть, прежде чем тебя официально признают психом.

Я снова грызу ногти, хотя они и так обкусаны почти до мяса.

Вот он я, сижу на дереве и грызу ногти – Натан, сын Маркуса, парень, который должен был убить своего отца, который пытался доказать, что не навредит ему, вернув ему нож Фэйрборн, но все испортил, потеряв этот самый нож. Еще я знаю, что в схватке с Маркусом не протяну и секунды, хотя другие считают, что я могу его убить; все хотят, чтобы я пошел и убил своего отца. Мне удалось сбежать от Уолленда и тех Белых Ведьм, которые особенно хотели, чтобы я это сделал, и добраться до Меркури, и что же? Оказалась, она тоже хочет, чтобы я его убил.

Черт! Надо переключиться на что-нибудь позитивное.

Например, на Анну-Лизу. Я часто думал о ней, пока сидел в клетке. Представлял ее себе, воображал, как я трогаю ее, как мы занимаемся сексом и все такое. Хотя у меня никогда ни с кем не было не то что секса, вообще ничего похожего. А за руку я в последний раз держал ее, когда мы сидели на крыше коттеджа Меркури, и все пошло наперекосяк: задул сильный ветер, потащил Анну-Лизу вниз, к Меркури, а меня пригвоздил к крыше. Я помню, как Анна-Лиза лежала внизу, на траве, и ее грудь часто поднималась и опускалась, как будто ей не хватало воздуха, а потом был последний вздох, медленный и такой тяжелый, что больно было смотреть. Вспоминать о нем и то больно.

Кстати, о боли и ненависти – на эту тему тоже можно составить неплохой списочек. Первой в нем будет, конечно, моя сестричка, милая Джессика. Она ненавидела меня лютой ненавистью с тех пор, как я родился, и я платил ей тем же. Потом ее дружок, Клей, вожак Охотников, жестокий и заносчивый болван. Как его не ненавидеть? И еще один скот, Киеран О’Брайен, старший брат Анны-Лизы, который раньше был номером один в моем списке, а теперь едва удерживает в нем третье место. Номер два в нем прочно занимает Сол О’Брайен, член Совета. Он говорил мне, что сам хочет дать мне три подарка, что, по-моему, еще большее извращение, чем держать меня в клетке. Так что он тоже, наверное, психопат. Но психи идут отдельным списком, и нумеро уно в моем – мистер Уолленд. Белый Колдун, который трудился надо мной спокойно, как над подопытной крысой. Это он сделал мне татуировки, которые я ненавижу больше всего на свете.

Вот это позитив!

Зато в этом списке нет Селии. Я перестал ее ненавидеть, и это, наверное, хорошо. Ведь это же позитивно – не испытывать ненависти к тому, кто почти два года держал тебя в клетке? Наверняка. С другой стороны, может быть, это просто означает, что после клетки у меня мозги набекрень. Не знаю. Но Селии в этом списке нет.

И Меркури тоже. Меркури нельзя ненавидеть. С таким же успехом можно питать ненависть к погоде.

Меркури сказала, что освободит Анну-Лизу в обмен на голову моего отца или его сердце. Ни того, ни другого я ей не принесу. Значит, надо найти способ добраться до Меркури, освободить от чар Анну-Лизу и уйти вместе с ней. Это наверняка трудно и опасно, но у меня есть план, и это еще одна позитивная мысль. Вот только мой план – дерьмо, и никогда не сработает, а Меркури наверняка меня убьет.

Хотя как раз на этот счет можно не беспокоиться. В конце концов, все когда-нибудь умрут.

И вообще, сейчас мне хватает проблем и с текущим планом. Больше месяца я сижу здесь и пытаюсь придумать другой сценарий, в котором Габриэль не пришел сюда не потому, что он погиб или попал в плен к Охотникам, а потому, что лежит в громадной постели, читает книгу и ест круассан.

Если бы его схватили, его стали бы пытать, и под пыткой он рассказал бы все. Обо мне, о себе, о Фэйрборне, об Анне-Лизе, и уж наверняка о том, где меня можно найти – в этой пещере, где мы с ним договорились встретиться. Если бы меня пытали, я бы наверняка сказал, значит, и он тоже. Ничего стыдного тут нет. Пытка, которую применяют к Черным Колдунам, раскалывает всякого, никто не в силах выносить ее целый месяц. И все же Охотники до сих пор не пришли за мной. Не пришел и Габриэль. Значит, он умер. Застрелен Охотниками в ту ночь, когда мы украли Фэйрборн. Погиб, спасая меня. А я тут, сижу на дереве и стараюсь мыслить позитивно.

Ох, и мерзкая штука – это позитивное мышление, если вдуматься.

Конец ожидания

Уже светает, когда я подхожу к коттеджу Меркури. Получив от отца три подарка, я убежал отсюда, но с тех пор бывал тут уже дважды – посмотреть, чем заняты Охотники. Последить за ними для разнообразия.

В первый раз я пришел сюда две недели назад, абсолютно уверенный в том, что никаких Охотников у меня на хвосте нет. Быструю я убил, остальные сами меня потеряли. Я считал, что они решили, что я больше здесь не появлюсь. В конце концов, проку для меня в этом никакого, а риск большой. По этой логике, коттедж должен был быть пуст. Как бы не так! Охотников оказалось целых двенадцать. Похоже, они решили превратить коттедж в базу для поисков Меркури. Где-то рядом с ним магический разрез в пространстве, которым она добиралась до своего настоящего дома. Таким же путем мы с Габриэлем добирались до коттеджа из квартиры в Женеве. Отец говорил мне, что Охотники нашли способ распознавать такие ходы, так что теперь либо Меркури уничтожила его, либо Охотники прошли по нему и убили ее. А если Меркури мертва, то я понятия не имею, что будет с Анной-Лизой. С другой стороны, я не верю, чтобы Меркури проявила беспечность, несообразительность или слабость. Наверняка она уничтожила проход и замела следы, так что эта долина превратилась в тупик и для Охотников, и для меня.

В тот первый раз, когда я вернулся в коттедж, там был Клей, он был в паршивом настроении и жутко орал. С ним была Джессика. У нее теперь длинный шрам ото лба через нос и всю щеку – след от пореза, который нанес ей я, точнее Фэйрборн в моих руках. Клея он, похоже, нисколько не смущал: он и Джессика, судя по всему, по-прежнему были вместе. Он прижал ее к себе одной рукой и поцеловал в кончик носа. Был момент, когда он подошел к самой кромке леса и встал, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Он поднял голову и смотрел, казалось, прямо на меня. Я хорошо спрятался, так что он не мог меня видеть, но впечатление было такое, будто он ждал именно меня.

Неделю назад я снова был в коттедже. Охотников осталось только шесть: я ожидал найти там Клея, думал, он знает, что я вернусь, но его не было. Зато я имел удовольствие лицезреть Киерана. И атмосфера в коттедже в тот раз была совсем другой. Охотники загорали, болтали, занимались всякой ерундой. Прямо как в лагере отдыха каком-то, только это были Охотники, а они никогда не отдыхают. И все равно, вид у них был такой, словно они совершенно не ждали, что вот сейчас сами-знаете-чей-сын выйдет из-за ближайших кустов.

Я стал разглядывать Киерана: он был голым по пояс, его волосы выгорели на солнце, физиономия загорела до кирпичного оттенка, мощный торс бугрился мышцами. Он оказался почти таким же здоровяком, как Клей. Рядом с коттеджем Охотники устроили полосу препятствий из подвесных бревен, веревок, сеток и деревянных стенок. И Киеран, несмотря на свои размеры, всегда проходил ее раньше других, а потом издевался над ними за их медлительность. Когда дело доходило до борьбы, становилось ясно, что девушки – новички; спарринг-партнер Киерана был неплох; сам Киеран дрался отлично. И все же я думаю, что в честном поединке я бы с ним справился, но его Дар – умение становится невидимым – затрудняет все дело. Одна из девушек, похоже, могла поджигать предметы на расстоянии, другая умела метать молнии, но обе делали это довольно слабо. Что умели партнер Киерана и остальные девушки, я так и не понял.

В Охотники берут в основном женщин, но попадаются и умелые мужчины-колдуны. Из них отбирают самых высоких и сильных, и мужчин ставят в пару с мужчинами, а женщин – с женщинами. До тех пор я считал, что Охотниками бывают только британцы, но тут я увидел двух девушек, которые явно были иностранками. Со всеми они говорили по-английски, но между собой и иногда с партнером Киерана общались, кажется, на французском. Насколько я знаю, Совет Белых Ведьм в Европе никогда не занимался подготовкой Охотников и никогда не травил Черных так, как это принято в Британии. Габриэль говорил мне, что здесь Белые и Черные занимаются каждый своим делом и не обращают друг на друга внимания, а Охотников задействуют лишь тогда, когда надо выследить какую-нибудь особо опасную ведьму или колдуна, например моего отца. Значит, если Охотники задействуют в своих операциях местных Белых Ведьм, то они расширяют свое влияние.

Я следил за ними весь день. Знаю, что зря. Знаю, что лучше было вернуться в пещеру и ждать Габриэля, но я просто не мог оторваться. Я слушал, как Киеран орет на своего партнера, и вспоминал тот день, когда он и его братья поймали меня, пытали и издевались надо мной. То, что они сделали со мной тогда, теперь кажется мне еще ужаснее. Мне было всего четырнадцать, я был пацаном, мальчишкой. А Киерану был уже двадцать один год, и он втянул в это дело младших братьев: заставлял Коннора сыпать порошок мне на спину, смеялся над ним, издевался над их слабостью не меньше, чем над моей. И ведь он не просто оставил на моей спине шрамы, он меня заклеймил: вырезал слева от позвоночника букву Ч, а справа – Б. Да, это мой половинный код, таков я – наполовину Черный, наполовину Белый, тем и другим одинаково чужой.

И вот я снова иду в коттедж, в третий раз. Теперь я подхожу к нему сверху, со стороны леса. Солнце еще не выбралось из-за горных пиков слева от меня, но уже светло. Не знаю, зачем я опять пришел сюда, но знаю, что ненадолго. Просто хочу в последний раз проверить, как тут дела.

Коттедж стоит на спуске в долину, посреди крутого склона, вжавшись в него так, что каменный бок горы служит ему четвертой стеной; сразу под ним начинается альпийский луг. Долина почти вся заросла лесом, но серые пики и гребни гор поднимаются выше самых высоких елей, и даже летом на них кое-где виден снег. В верхней части долины он вообще не тает, там лежит ледник, а из-под него течет речка. От коттеджа ее не видно, зато хорошо слышно: неумолчный рев воды заполняет всю долину.

Мягкими шагами я спускаюсь к опушке леса. Кругом все тихо, только в голове у меня жужжит: это от их мобильных. Правда, жужжит тихонько. Значит, телефонов немного. Не шесть. Скорее, два. И оба в коттедже. Похоже, они все же решили, что Меркури здесь больше не появится, а я не так туп, чтобы прийти сюда еще раз. Ну и зря. Вот он я, снова тут как тут.

Уже совсем светло.

Мне правда надо идти.

Но я не могу больше сидеть в пещере и ждать Габриэля, зная, что он мертв. С другой стороны, мне так хочется его увидеть, и я обещал, что буду ждать, и он обещал, и я знаю, что он ждал бы меня не один месяц, если бы пришлось…

И тут задвижка на двери коттеджа с грохотом отъезжает, и появляется Охотник.

Я сразу узнаю его.

Киеран обходит вокруг коттеджа, потягиваясь и зевая, потом вдруг начинает вращать головой на толстой шее так, словно ему предстоит боксерский поединок. Подходит к куче дров, выбирает кусок ствола, ставит его торцом вверх на пень, который служит колодой для рубки. Берет топор и занимает позицию. У дерева нет шансов.

Он стоит ко мне спиной. Я легко могу к нему подобраться. Мой нож уже скользит из своих ножен.

Киеран останавливается. Нагибается, собирает дрова в охапку и идет с ними к стене коттеджа, где складывает их в поленницу. Мимо него, совсем близко, пролетает небольшая птичка. Трясогузка. Садится на землю у коттеджа. Киеран смотрит на нее пару секунд, потом вскидывает топор на плечо и выбирает новый чурбак. И все начинается сначала.

Нож все еще у меня в руках. Я могу убить его прямо сейчас. Через десять секунд он будет мертв.

И я хочу этого, я знаю. Но я еще никогда никого не убивал вот так, со спины, имея все шансы скрыться. И потом, если я убью его сейчас, то мне точно придется бежать из этой долины. И если Габриэль все же вернется к пещере, то там будет полно Охотников, которые придут за мной. Но я знаю, что Габриэль мертв; просто я не хочу в это верить. Охотники наверняка убили его: моего лучшего друга, самого честного, самого правдивого и тонкого из людей, Габриэля. А здесь, прямо передо мной, как ни в чем не бывало, рубит дрова самый жестокий и отвратительный из людей, Киеран, живой и невредимый. Киеран заслуживает смерти. Без Киерана мир станет лучше.

Киеран замахивается топором, и я начинаю спускаться к нему. Я могу убить его раньше, чем он успеет что-нибудь сообразить. Он уязвим: если я буду двигаться быстро, топор ему не поможет, мой нож войдет ему прямо в шею.

И я хочу, чтобы он умер.

И все же, все же…

Я не могу убить его вот так. Я хочу убить его, но не так, как мне пришлось бы сделать это сейчас: быстро и милосердно. Я хочу убить его так, чтобы он знал, кто его убивает, видел мои глаза в тот миг, когда я буду отнимать у него жизнь, и с ней все, что у него есть.

А может, я просто придумываю себе оправдания? Может, я сомневаюсь?

И еще я не чувствую прилива адреналина, зверь во мне спит, словно это его не касается.

Снова лязгает задвижка на двери коттеджа. Черт! А я стою на самом виду у Охотника, который как раз выходит из дома на травку. Но он скребет в затылке, еще не проснувшись, и смотрит себе под ноги.

Я быстро отступаю. Затаив дыхание, несусь по холму вверх, туда, где деревья растут плотнее, и только там останавливаюсь, чтобы послушать.

Топор все еще стучит.

Но вот стук прекращается, и я слышу голоса: сначала напарника Киерана, потом самого Киерана, но о чем они говорят, я разобрать не могу.

Тишина.

И снова стук топора.

Меня не заметили.

Я убегаю.

Парень, ты не мертвый?

Я хочу уйти из этой долины. Уйти и никогда больше не возвращаться. Мне надо найти Меркури и придумать новый план, как помочь Анне-Лизе, план без Габриэля. Но сначала мне нужно вернуться в пещеру. Я думаю оставить там что-нибудь на случай, если чудо все же произойдет и Габриэль когда-нибудь туда доберется.

По дороге я останавливаюсь и присаживаюсь на землю с куском дерева, который начинаю строгать ножом. Я хочу сделать из него маленький деревянный нож боуи, такой, как тот, которым я его режу. Пусть лежит в пещере, в том дальнем углу, где Габриэль зарыл когда-то свою жестянку с письмами, а я уйду и больше не вернусь.

Вырезая, я вспоминаю, как получил этот нож в подарок от Габриэля…

Мы уже два дня живем в коттедже Меркури. Ее саму я видел всего раз, в день прибытия, с тех пор она не появлялась и не сказала со мной ни слова, так что я не знаю, поможет она мне с Дарением или нет, и все время дергаюсь. Мы с Габриэлем много гуляем и купаемся. В тот день мы выходим из коттеджа еще до рассвета и сразу пускаемся бегом. Габриэль впереди, я за ним. Даже в теле фейна он бегает очень быстро. У него длинные ноги: каждый его шаг на треть длиннее моего. Мы взбираемся по крутой стене каменной горловины, и я справляюсь неплохо. Я повторяю все его движения, пользуюсь теми же опорами, что и он, и у меня с каждым разом получается все лучше, но он делает это без усилий.

Взобравшись на небольшую вершину, он останавливается и смотрит на меня. Синяк вокруг глаза у него прошел, порез под левой бровью заживает, но, думаю, шрам останется – памятка о том, как я набросился на него в той квартире в Женеве. А ведь я мог и глаз ему выбить.

Он протягивает мне руку, я хватаюсь за нее, и он втаскивает меня наверх. Там совсем мало места, и мы стоим почти вплотную друг к другу.

Дальние вершины все в снеговых шапках. Здесь холодно, но мне жарко.

– Ты запыхался, – говорит Габриэль.

– Мы же высоко. Здесь воздух разреженный.

– Для меня вроде ничего, нормальный.

Я толкаю его плечом.

– Не начинай того, чего не сможешь кончить, – отвечает он и тоже подталкивает меня.

За моей спиной отвесная стена и обрыв, оканчивающийся острыми камнями, а у Габриэля – короткий склон и мягкая травяная полянка. Я толкаю его, несильно, и хватаю за рукав куртки, чтобы он не упал.

Но он вырывает у меня руку и сильным движением ладоней толкает меня назад. Я хватаю его за оба рукава и, ругаясь, на чем свет стоит, удерживаю равновесие. Он ухмыляется, как больной, и мы еще немного толкаемся и пихаемся, с каждым разом все сильнее и сильнее, пока я обеими руками не толкаю его в плечи так сильно, что он начинает заваливаться назад, его руки тянутся ко мне, а лицо серьезно и даже встревоженно. Я хватаю его, но подаюсь слишком далеко вперед и, потеряв равновесие, лечу за ним. В воздухе я успеваю притянуть его к себе и извернуться так, что я падаю на спину, а он – на меня.

– Ай-й!

Я лежу на полянке, но в траве оказались мелкие плоские камни, они-то и воткнулись мне в спину.

Габриэль, хохоча, скатывается с меня на землю.

Я ругаюсь на него.

– Кажется, я ребро сломал.

– Поной, поной. Вечно вы, англичане, ноете.

– Я не жалуюсь, а констатирую факт. Если я могу исцелиться, это еще не значит, что мне не больно!

– Вот не знал, что ты такой неженка.

– Я? Неженка?

– Ага. – Теперь он сидит рядом со мной на коленях и тычет меня в грудь пальцем. – Неженка!

Я уже заживил свое ребро и теперь хватаю его за руку, выворачиваю ее и бросаю его на землю, а сам усаживаюсь на него.

Я тычу его в грудь пальцем.

– Я не неженка.

– Неженка, но это не страшно. За это я тебя и люблю.

Я снова ругаю его последними словами и встаю. Протягиваю ему руку, он берет ее, я помогаю ему подняться.

Мы снова спускаемся с горы в лес, переходим ручей и поднимаемся по другому склону, заросшему деревьями и такому крутому, что местами приходится хвататься за камни и корни, чтобы удержать равновесие. Деревья, растущие на склоне, высокие и толстые, каждое у самой земли поворачивает вверх под таким углом, что его ствол делается похожим на хоккейную клюшку. Мы пробираемся через заросли и оказываемся на языке недлинной каменистой осыпи у раскрытого рта пещеры. Она не глубокая, но широкая – всего четыре или пять метров в длину и примерно столько же в ширину, так что, наверное, я мог бы спать здесь по ночам, и меня бы не тошнило.

В пещере стоит обычный лесной запах: жизни и тления вперемешку.

Габриэль говорит:

– Я подумал, если что-нибудь случится… ну, пойдет не так… мы здесь встретимся.

– А что, по-твоему, должно случиться?

– Я не знаю, но на тебя идет охота; а Меркури опасна и непредсказуема. – Он колеблется, потом добавляет: – Да и ты тоже.

Он, конечно, прав.

Он вынимает из своего рюкзачка жестянку и говорит:

– Оставлю здесь мои вещи. – Он говорил мне, что лежит в жестянке: любовные письма его отца к его матери, а также то, чем Габриэль собирался заплатить Меркури, если она найдет способ превратить его из фейна в колдуна. Но что это такое, я не знаю. И не спрашиваю. Захочет – сам скажет. Он кладет коробку в угол пещеры, а потом выуживает из рюкзака что-то еще.

И протягивает это что-то мне.

– Это тебе, держи… Я подумал, тебе понравится.

Я не знаю, что делать, что сказать.

Он говорит:

– Возьми. Это подарок.

Судя по тому, какой у Габриэля необычный голос, как он запинается, как едва заметно дрожит его рука, он хочет, чтобы подарок мне понравился. И я хочу, чтобы он мне понравился, ради него.

Пакет у меня в руках длинный и плоский. Судя по весу, это могла быть книга, но я знаю, что это не так – обрадоваться такому подарку мне было бы слишком трудно. Предмет завернут в магазинный пакет, светло-зеленый с буквами, он сложен у горловины и слегка помялся в рюкзаке. Бумага плотная, гладкая.

Я сажусь на корточки и аккуратно приподнимаю край пакета. Внутри оберточная бумага, белая, во много слоев, новая, совсем не мятая. Я осторожно вытягиваю сверток из пакета, тот падает на землю. Вернее, медленно, как осенний листок, опускается на пол пещеры. Все в этот миг кажется мне особым. Подарок тяжело лежит у меня в ладони, в нем чувствуется сбалансированность и прочность.

– Когда ты в последний раз получал подарки? – спрашивает Габриэль и нервно посмеивается.

Не знаю. Давным-давно.

Я кладу сверток перед собой на выстланное сосновыми иголками дно пещеры, и он лежит на нем, ярко-белый на коричневом и зеленом.

Я снимаю бумагу, очень осторожно.

Так медленно, как только могу.

Так нежно, как только умею.

Еще один слой.

– После такой подготовки лучше бы он тебе понравился.

Мне уже нравится. И я жду, наслаждаясь мгновением – белой бумагой, почти раскрытым подарком.

Кончиками пальцев я приподнимаю последний слой. Под ним лежит нож, черный на белом. Рукоятка из отличной черной кожи. Лезвие в толстых кожаных ножнах. И пряжка, чтобы надевать на пояс. Рукоять удобно ложится мне в ладонь – не слишком велика, но и не мала. Нож не тяжелый и не слишком легкий. Лезвие с легкостью выходит из своего защитного чехла. Это нож боуи, с характерным изгибом клинка. Металлическая поверхность собирает рассеянный в пещере свет и посылает далеко в лес солнечного зайчика.

Я смотрю на Габриэля. Он пробует улыбнуться.

– Мне нравится.

Я так и не попросил у него прощения за глаз.

Я закончил вырезать деревянный нож. Мне бы очень хотелось, чтобы Габриэль увидел его, но я знаю, что этого не случится. Я встаю и поворачиваюсь назад, к коттеджу, и мне хочется кричать и выть, до того все это несправедливо. Никогда у меня не было такого друга, как Габриэль, а они взяли и отняли его у меня, как отнимают все, и я хочу убить за это Киерана и остальных. Но я знаю, что убей я их сейчас, Охотники снова возьмут мой след и, может быть, поймают меня, и тогда я не смогу помочь Анне-Лизе. Значит, ради нее придется соблюдать осторожность.

Я возвращаюсь в пещеру.

Уже темно, и я почти пришел, как вдруг, идя вдоль холма, я вижу небольшое пламя. Костерок.

Неужели…?

Я замираю. Потом двигаюсь вперед. Медленно. Бесшумно. Скрываясь в тени деревьев.

Огонь горит у входа в пещеру. Красные угли окружены кольцом из камней, на одном стоит кофейник.

Но кто же развел здесь огонь? Ведь не Габриэль, правда? Может, туристы? Неужели Охотники? Да нет, они не стали бы разводить костер, тем более затем, чтобы сварить кофе. Да и в голове у меня не звенит, мобильных телефонов поблизости нет. Значит, не фейны. Но, скорее всего, и не Охотники.

Неужели все-таки Габриэль?

Он любит кофе.

В пещере что-то движется. На пороге возникает темный мужской силуэт.

Габриэль?

Но нет, этот ниже и шире в плечах.

Но и не Охотник. Звона в голове нет, и потом их было бы два – или двадцать два…

Черт! Кто же это?

Мужчина проходит мимо костра. Он смотрит в мою сторону. Темно. Я стою за деревьями. Он не может меня видеть.

– Черт меня побери, парень, – говорит он. Судя по акценту, австралиец.

Я снова думаю, что их двое и что он обращается к напарнику в пещере.

Но он продолжает медленно приближаться… Нерешительно, но все же идет, прямо на меня.

Я застываю на месте и перестаю дышать.

Он делает еще шаг. Потом еще один. И смотрит на меня. Нас разделяют всего четыре или пять метров, огонь, горящий у него за спиной, превращает его в черный силуэт. Я не вижу его лица, но точно знаю, что он не Габриэль.

– Адская кровь, – говорит он. – Я думал, ты мертвый.

Он определенно говорит со мной. Наверное, он видит в темноте. Я не двигаюсь, только смотрю на него в упор.

Тогда он нервно спрашивает:

– Эй, парень, ты не мертвый?

Несбит

Мой нож давно у меня в руке, и я, сделав к мужчине шаг, хватаю его за куртку, пользуясь инерцией движения, толкаю его на землю и тут же придавливаю ему коленом грудь, а нож приставляю к горлу.

– Ладно, парень, хватит, – говорит он. Судя по голосу, он скорее раздражен, чем напуган.

– Заткнись! – командую ему я.

Мой клинок давит ему на шею плоской стороной, так что не порежет. Я быстро оглядываюсь кругом, убеждаясь, что у него нет напарника. Кажется, нет, но, может быть, есть друг. Никого не видно, только темные силуэты деревьев, костерок да кофейник рядом с ним.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Вряд ли ты поверишь, если я скажу, что просто люблю проводить время на открытом воздухе?

– Вряд ли ты будешь возражать, если я вырежу тебе язык за то, что ты мне врешь?

– Надо же, какой ты обидчивый, парень. Уж и пошутить нельзя.

Я нажимаю ему ножом на горло так, что выступают крошечные капельки крови.

– Думаю, что смогу вырезать его и так.

– Несбит, меня зовут Несбит. А тебя Натан, верно?