Невероятное влечение Джойс Бренда

Пролог

В глаза ударил яркий свет, и озадаченная Александра помедлила, не решаясь войти.

– Александра?.. – шепотом позвала ее с кровати мать.

Стены в комнате украшали золотисто-бордовые обои, два окна спальни скрывались за мрачными портьерами. Комод из дорогого темного красного дерева был под стать кровати, а цвет постельного белья повторял теплые тона обоев. Единственное кресло в комнате тоже было насыщенно-красным. Несмотря на мрачноватую обстановку спальни, сильный свет чуть не ослепил Александру.

– Я здесь, мама, – прошептала она в ответ.

И тут же поспешила к кровати, понимая, что медлить нельзя – ее мать Элизабет Болтон была при смерти и могла не дотянуть до следующей ночи. Она угасала с каждой секундой, пожираемая раком. До сей поры Александре удавалось сдерживать слезы. Она не плакала ни разу, даже когда отец сообщил ей о страшной, смертельной болезни матери. Неожиданностью это известие не стало: на протяжении многих месяцев Элизабет чахла на глазах Александры и ее младших сестер. Семнадцатилетняя Александра была самой старшей дочерью, и сейчас, в момент кризиса, именно ей предстояло сплотить семью.

Александра бросилась к матери, почувствовала, как сердце сжалось при взгляде на изможденные, неузнаваемые лицо и фигуру матери. Когда-то Элизабет казалась такой красивой, такой веселой, такой энергичной… Ей было всего тридцать восемь, но сейчас она выглядела на все девяносто.

Александра села рядом с матерью, взяла ее исхудавшие, слабые руки.

– Отец сказал, что ты хотела видеть меня, мама. Что я могу для тебя сделать? Дать тебе глоток воды?

Элизабет слабо улыбнулась. Распростертая на просторной кровати, среди многочисленных подушек и одеял ее истаявшая фигурка казалась совсем маленькой.

– Ангелы, – одними губами произнесла она. – Ты видишь их?

Александра почувствовала, как подступают горькие слезы, и яростно захлопала ресницами. Мать отчаянно нуждалась в ней, точно так же, как две сестры, которым всего лишь семь и девять. Она была нужна и отцу, который заперся в кабинете со своим неразлучным другом – джином. Но только сейчас Александра в полной мере осознала, почему в комнате так странно светло и столь же непривычно тепло.

– Я их не вижу, но могу чувствовать, – ответила она матери. – Тебе страшно?

Элизабет слегка покачала головой и чуть сильнее, насколько хватило сил, сжала ее руки.

– Я… не хочу уходить, Александра. Девочки… такие маленькие…

Разбирать слова матери было тяжело, и Александра наклонилась ближе, к самому ее лицу.

– Мы не хотим, чтобы ты оставляла нас, но теперь ты будешь с ангелами, мама. – Она выдавила из себя подобие улыбки. – Я позабочусь об Оливии и Кори, тебе не стоит волноваться. Я позабочусь и об отце тоже.

– Пообещай мне… милая… Пообещай.

Александра прижалась щекой к костлявому лицу матери.

– Я обещаю. Ты сделала для нашей семьи все, что было в твоих силах, ты была ее путеводным светом, фундаментом и якорем, теперь настал мой черед сделать все возможное для отца и девочек. У нас все будет прекрасно. У них все будет прекрасно, – попыталась она убедить умирающую, хотя точно знала, что ничто в этой семье уже не будет так прекрасно, как прежде.

– Я горжусь тобой… – прошептала Элизабет.

Дочь выпрямилась, и теперь они могли смотреть друг другу в глаза. Александра была самым старшим, первым ребенком, годы разделяли ее и двух ее младших сестер, и она всегда была неразлучна с матерью. Элизабет научила ее, как вести домашнее хозяйство, как принимать гостей и одеваться для чаепития или бала. Под ее руководством Александра освоила, как печь печенье с корицей и готовить лимонад. Элизабет показала дочери, как улыбаться, даже когда расстроена, и как вести себя добродетельно, достойно – всегда, независимо от обстоятельств. Именно мать явила ей истинную силу любви, семьи, усердия и уважения.

Александра знала, что мать гордилась ею. Знала это так же точно, как и то, что просто не в состоянии вынести этот последний, прощальный момент.

– Не беспокойся о девочках и об отце. Я о них позабочусь.

– Я знаю. – Элизабет печально улыбнулась и затихла.

Александра стала задыхаться, она ловила воздух ртом, чувствуя, как острая боль пронзает душу. Так долго сдерживаемые слезы хлынули из глаз, несмотря на все ее усилия. Она еще крепче сжала руки матери и легла рядом с ней, уже тоскуя без нее – сильно, глубоко… Боль казалась нестерпимой – в состоянии этого безграничного горя и нашел Александру ее жених, Оуэн.

– Александра. – Он с нежностью помог ей подняться.

Она перехватила встревоженный, испытующий взгляд любимого и разрешила ему увести себя из этой комнаты смерти. Теперь там было темно и мрачно – теплый свет погас навеки. В холле Оуэн долго держал ее в объятиях. Александра позволила ему это, чувствуя, как боль утраты терзает сердце.

Но она твердо знала, что должна делать. Оуэн был ее лучшим другом, ее первой и единственной настоящей любовью, но теперь все это не имело ровным счетом никакого значения.

– Почему ты так на меня смотришь? – спросил Оуэн, и его глаза удивленно распахнулись.

Александра погладила жениха по щеке.

– Я люблю тебя, Оуэн.

Он встревожился еще больше:

– Ты просто в шоке… Что ж, пришло время горевать.

Александра задумчиво покачала головой.

– Я не могу выйти за тебя замуж, Оуэн. Я пообещала маме позаботиться о нашей семье и сдержу слово. Моя жизнь больше мне не принадлежит. Я не могу выйти за тебя замуж, не могу быть твоей женой или матерью твоих детей. Я не могу. Я должна позаботиться о сестрах, – твердо сказала она, осознав в этот момент, что говорит истинную правду. Новый резкий поворот жизни буквально сокрушил ее.

– Александра! – воскликнул Оуэн. – Позволь себе этот горестный траур. Я буду ждать. Я люблю тебя, и мы пройдем через этот нелегкий период вместе.

Но Александра отстранилась – это был самый тягостный поступок из всех, которые она когда-либо совершала.

– Нет, Оуэн. Все изменилось. Я нужна Кори и Оливии, а еще отцу.

– Я буду ждать тебя, – упорствовал возлюбленный, и слезы сверкнули на его ресницах.

Но отныне выбора просто не было. Александре предстояло сплотить семью, независимо от того, каких жертв это от нее потребует.

– Прощай, Оуэн, – обреченно произнесла она.

Глава 1

– Я больше не могу содержать тебя, – сказал барон Эджмонтский.

Александра Болтон в изумлении смотрела на своего хмурого возбужденного отца. Он только что позвал ее с двумя младшими сестрами в свой маленький запущенный кабинет, где время от времени просматривал бухгалтерские книги поместья. Странно, но отец казался трезвым – а между тем уже почти половина пятого дня. Что все это означает, что он имеет в виду?

– Я знаю, в каком плачевном состоянии наши финансовые дела, – отозвалась Александра, пытаясь тем не менее ободряюще улыбаться. – Я возьму дополнительные заказы на шитье, отец, и наверняка смогу зарабатывать каждую неделю еще на фунт больше.

Граф обескураженно хмыкнул.

– Ты так похожа на свою мать! Она была неустанна, Александра, неутомима в своих попытках поддержать меня – вплоть до последнего дня своей жизни.

Он прошел в глубь кабинета и резко плюхнулся в кресло, заняв свое место за столь же потрепанным, потертым, как и он сам, столом. Старый предмет мебели перекосился – одна из ножек требовала починки.

Душа старшей дочери наполнилась смутной тревогой. С тех пор как умерла Элизабет Болтон, Александра прикладывала максимум усилий, чтобы сплотить семью, – а задача была не из легких, учитывая неукротимое пристрастие отца к картам и виски, которое могла сдерживать лишь мать. Последний раз отец приглашал Александру и двух ее младших сестер в свой кабинет, чтобы рассказать им о тяжелой болезни матери. Конечно, они и сами все понимали, ведь Элизабет угасала на их глазах. Помнится, известие о ее состоянии рвало сердце нестерпимой тоской, но не удивляло.

Элизабет умерла девять лет назад. С тех пор отец растерял всю выдержку, он даже не пытался обуздывать дурные наклонности. Кори обладала неукротимым нравом и, когда Александра не следила за ней бдительным взором, делала все, что заблагорассудится. Оливия замкнулась в собственном мире акварелей и пастелей: хотя и выглядела довольной своей одинокой участью, старшая сестра была в отчаянии. Что же касается самой Александры, то она отказалась от настоящей любви ради того, чтобы заботиться о близких. И ни на секунду не пожалела об этом.

– Не стоит унывать, – сказала Александра с улыбкой. – Мы можем нуждаться в деньгах, но у нас есть прекрасный дом – пусть даже ему требуется ремонт, а еще нам есть что надеть, и пока мы не голодаем. Наша ситуация могла быть хуже.

Кори, которой исполнилось всего шестнадцать, демонстративно усмехнулась. В самом деле каждый ковер в этом доме был потертым, стены не мешало бы отштукатурить и покрасить, а портьеры прямо-таки расползались от ветхости. Дела имения были так плохи, что штат пришлось сократить до одного слуги, позволив уволиться в прошлом году и садовнику. Лондонский дом семьи был продан, но поместье Эджмонт-Уэй, к счастью или нет, находилось недалеко от города, всего в часе езды от Гринвича.

Александра решила не обращать внимания на выходку безрассудной, излишне откровенной и невероятно красивой младшей сестры.

– Отец, что происходит? Твое поведение беспокоит меня.

Странно, но барон еще не был одурманен алкоголем, а ведь обычно напивался задолго до полудня. Что все это значило? Нет, Александра не могла надеяться на то, что он одумался. Она знала, что у отца не было ни малейшей причины даже пытаться изменить свою беспутную жизнь.

Барон вздохнул:

– Мой кредитный лимит исчерпан.

Тревога Александры усилилась. Подобно большинству людей высшего сословия, они жили на доходы от аренды земель и кредиты. Но одержимость азартными играми вынудила отца распродать за бесценок прежде сдаваемые в аренду фермы, одну за другой, и в результате в поместье осталось всего два арендатора. Того, что они платили, возможно, хватило бы на поддержание сносной жизни, если бы неудержимая страсть к картам не увлекала барона почти каждую ночь. Увы, он играл – чрезмерно, неудержимо – все эти годы после смерти жены, так что Александре не оставалось ничего иного, как превратить свою любовь к шитью в источник дохода для всей семьи, хотя это занятие и казалось временами просто унизительным. Те же самые женщины, что когда-то наслаждались чаепитиями и зваными ужинами вместе с Элизабет и ее близкими, теперь были клиентками Александры. Леди Льюис получала несказанное удовольствие, лично вручая ей порванную и обтрепавшуюся одежду, а потом, после возвращения предметов своего туалета, раздраженно жаловалась на то, как небрежно произведена их починка. Александра неизменно улыбалась и приносила свои извинения. На самом деле она в совершенстве владела ниткой и иголкой и до того, как финансовые дела семьи пошли из рук вон плохо, обожала шить и вышивать. Теперь она сомневалась в том, что когда-либо снова вдела бы нить в иглу – если бы, конечно, судьба предоставила ей такой выбор.

Но членам семьи действительно было что носить, у них оставалась крыша над головой и еда на столе. Их одежда давно вышла из моды и уже не раз штопалась, крыша в плохую погоду протекала, а рацион, как правило, ограничивался хлебом, овощами и картошкой, и лишь по воскресеньям семья позволяла себе роскошь в виде мяса. И все же это было лучше, чем совсем ничего.

Кроме того, младшие сестры избегали вспоминать былые времена пышных обедов и балов. И Александра была благодарна за это.

Но как они будут жить дальше без кредита?

– Я возьму еще больше шитья, – решительно сказала Александра.

– Как ты сможешь справиться с таким ворохом работы? Ты и так не спишь ночами напролет, выполняя заказы клиентов! – возразила Кори. – У тебя мозоли на больших пальцах!

Сестра была права, и Александра знала это. В конце концов, она была всего лишь человеком и просто физически не справилась бы с еще большим количеством работы – разве только совсем отказалась бы ото сна.

– Прошлым летом лорд Хенредон просил меня написать его портрет. Я отказалась, – тихо произнесла Оливия. В то время как Кори была натуральной золотистой блондинкой, оттенок волос Оливии не поддавался описанию – ни белокурый, ни каштановый, какой-то невнятный, – но и средняя сестра Александры отличалась необычайной красотой. – Но сейчас я могу предложить жителям графства свои услуги в качестве художника-портретиста. Думаю, я могла бы заработать несколько фунтов за очень короткий срок.

Встревожившись, старшая сестра пристально посмотрела на Оливию. Счастье девочек значило для Александры все на этом свете.

– Ты – художник-натуралист, – мягко напомнила она. – Ты ведь ненавидишь писать портреты!

Но за беспокойством старшей сестры стояло гораздо больше. Александра знала, что Хенредон позволил себе непристойные шуточки в адрес Оливии, после которых, без сомнения, наверняка последовали бы не менее непристойные заигрывания. Хенредон был известен неподобающими способами ухаживания.

– Это хорошая идея, – возразила Оливия так же тихо и спокойно, но в ее зеленых глазах мелькнула сталь.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – ответила Александра, действительно горячо уповая на это. Она боялась, что добродушную сестру жестоко обманут, причем не только в том, что касается портретов.

– Сомневаюсь, что это понадобится, Оливия, – сказал Эджмонт и повернулся к Александре: – Сколько тебе лет?

Странный вопрос отца немного озадачил ее.

– Мне двадцать шесть.

Барон покраснел.

– Я думал, ты моложе, что, вероятно, тебе года двадцать четыре. Но ты – все еще привлекательная женщина, Александра, и превосходно ведешь домашнее хозяйство, даже несмотря на нехватку средств. Так что ты будешь первой – и покажешь надлежащий пример своим сестрам.

– Я буду первой, чтобы сделать что, отец? – помертвев от страха, осторожно спросила она.

– Чтобы выйти замуж, разумеется. Давно пора сделать это, разве ты так не считаешь?

Александра не верила своим ушам.

– Но у нас нет денег на приданое.

– Мне это известно, – резко бросил Эджмонт. – Кому, как не мне, знать об этом, Александра! И все же к тебе проявляют интерес.

Александра подтащила стул ближе и уселась. Ее отец сошел с ума? Ну кто стал бы думать о том, чтобы жениться на почти нищей старой деве такого возраста? Все в городе знали о ее жалкой «профессии» – точно так же, как и о том, что Эджмонт играл в карты и напивался буквально каждую ночь. Сказать по правде, доброму имени Болтонов давно был нанесен серьезный урон.

– Ты шутишь, отец?

Он нетерпеливо улыбнулся в ответ.

– Сквайр Денни подошел ко мне вчера вечером, чтобы справиться о тебе – и осведомиться, может ли он нанести визит.

От изумления Александра резко выпрямилась на стуле, заставив тот угрожающе покачнуться на неровных ножках. Неужели теперь, после того как прошло столько времени, у нее еще остался шанс на замужество? И впервые за все эти годы Александра подумала об Оуэне Сент-Джеймсе, мужчине, которому она отдала свое сердце еще давным-давно.

– Ты, разумеется, знаешь сквайра Денни, – продолжил отец, по-прежнему улыбаясь ей. – Ты несколько лет подшивала одежду для его ныне покойной жены. Недавно он снял траур, и, судя по всему, ты произвела на него впечатление.

Александра понимала, что не должна сейчас думать об Оуэне, их совместных надеждах и мечтах. Она вспомнила сквайра, величавого, в солидных летах мужчину, который всегда был с ней вежлив и почтителен. Александра была знакома с этим джентльменом не слишком хорошо, но его жена была ценной клиенткой. Когда супруга сквайра умерла, швея была опечалена – но теперь не знала, что и думать.

Александру пробила дрожь. Когда она поставила крест на идее выйти замуж девять лет назад, у их семьи еще было достаточно средств. Но в настоящее время они дошли почти до крайней нищеты. Сквайр был состоятельным, владел землями. Брак с ним мог значительно улучшить их положение, их жизни.

– Ему, должно быть, лет шестьдесят! – побледнев, выдохнула Кори.

– Сквайр – немолодой человек, но он очень богат, к тому же ему всего пятьдесят, Кори. У Александры будет шкаф, битком набитый самыми модными платьями. Тебе ведь это понравится, не так ли? – И Эджмонт обернулся к старшей дочери, многозначительно подняв брови. – У него прекрасный особняк. А еще карета и великолепный одноконный экипаж.

Александра смотрела на отца расширившимися от изумления глазами, пытаясь собраться с мыслями. Выходит, у нее появился поклонник, к тому же зажиточный. Да, этот мужчина был намного старше, зато всегда относился к ней по-доброму. И если ее новый воздыхатель склонен к щедрости, он может стать спасителем их семьи. Снова подумав об Оуэне и его ухаживаниях, Александра погрустнела. Что ж, пора выкинуть бывшего жениха из головы! Явный интерес со стороны сквайра Денни был лестным – более того, казался настоящим благом, подарком судьбы! В таком возрасте и положении, при нынешних обстоятельствах она не могла желать лучшей доли.

– Ты же знаешь, что я не забочусь о моде – я забочусь о тебе и девочках, – осторожно сказала Александра. Она поднялась со стула, стряхнув пыль со своих и без того безукоризненно чистых юбок, и теперь внимательно смотрела на отца. Он был трезв как стеклышко и явно не шутил.

– Расскажи мне о сквайре. Он знает, что у меня нет приданого?

– О, дорогая, – пробормотала Оливия. – Александра, ты не можешь рассматривать этого Денни в качестве жениха!

– Не смей даже думать о том, чтобы выйти за него замуж! – громко подхватила Кори.

Но Александра пропустила эти вспышки возмущения мимо ушей.

Эджмонт вперил непреклонный взгляд в младших дочерей:

– Вы двое будете держать свои мнения при себе. Они совершенно излишни. Да, Денни прекрасно осведомлен о нашем затруднительном положении, Александра. – Взор отца стал мрачным.

– Существует ли хоть малейший шанс на то, что он сможет и захочет помочь нашему семейству? – спросила Александра после затянувшейся паузы.

Сорвавшись с места, Кори бросилась к старшей сестре.

– Как ты можешь думать о том, чтобы выйти замуж за этого жирного старого фермера? – возмутилась она и резко повернулась к отцу. – Как ты можешь выдавать Александру замуж за него против ее желания?

Эджмонт сердито посмотрел на дочь:

– Я уже сыт по горло вашими глупыми замечаниями, юная мисс!

– Кори, пожалуйста, я должна обсудить эту благоприятную возможность с отцом, – попыталась утихомирить сестру Александра, сжимая ее руку.

– Но ты так утонченна и красива! Так добра и мила, а он – жирный и старый! – стояла на своем Кори. – И это не благоприятная возможность – такая участь хуже смерти!

Александра мягко положила ладонь на руку сестры:

– Пожалуйста, успокойся. – Она обернулась к отцу. – Так что же?

– Наш разговор явно пошел не в том русле. Но – да, он очень богатый человек, Александра, я слышал, что этот фермер арендует большую часть земель Херрингтонов. Он, несомненно, будет щедр к нам.

Александра принялась в задумчивости покусывать губу – она никак не могла избавиться от этой ужасной привычки. Леди Херрингтон была давней подругой семьи, помнится, Элизабет и Бланш питали взаимную симпатию. Леди Бланш наведывалась в Эджмонт-Уэй пару раз в год, когда проезжала мимо, чтобы справиться об Александре и ее сестрах. Сама Александра давным-давно не гостила у леди Бланш – главным образом из-за своей одежды, старомодной и такой поношенной, что появляться в ней на людях, право слово, казалось неловким. Но сейчас, должно быть, настал удачный момент для визита. Леди Бланш определенно знала о сквайре Денни все.

– Отец, буду откровенна: если этот фермер на самом деле склонен проявлять щедрость, я не вижу повода отказываться от предложения.

Кори вскрикнула от ужаса, но Эджмонт не удостоил ее вниманием.

– Ей-богу, Александра, ты – такая чуткая, самоотверженная женщина! Ты – совсем как твоя мама, она была такой же бескорыстной, жертвенной! Денни ясно дал понять, что будет великодушным зятем. А Оливия, несомненно, сможет вести домашнее хозяйство, когда ты выйдешь замуж.

Александра бросила взгляд на Оливию, которая явно пришла в ужас от подобной перспективы. Как же ей хотелось успокоить среднюю сестру, внушить той, что все будет в порядке!

– Сквайр прибудет с визитом завтра днем, надеюсь, ты нарядишься в свое лучшее воскресное платье, – улыбнулся Эджмонт, довольный сговорчивостью дочери. – Что ж, раз мы обо всем договорились, мне пора.

Отец повернулся, чтобы уйти, но тут Кори в ярости схватила его за рукав.

– Ты не можешь продать Александру этому фермеру! – закричала упрямица, вспыхнув от негодования. – Она – не мешок картошки!

– Кори… – Оливия сжала руку сестры и принялась дергать ее, пытаясь оттащить своенравную девчонку от отца.

– Но именно этим он и занимается! – Кори уже чуть не плакала. – Он продает Александру жирному старому фермеру, чтобы пополнить свою казну, – а потом снова пустит все по ветру, сидя за карточным столом!

Рука Эджмонта метнулась в воздухе, и раздался громкий звук пощечины. Бедняжка Кори чуть не задохнулась, ладонь машинально коснулась покрасневшей щеки, а глаза наполнились слезами.

– Хватит с меня твоей дерзости! – вспыхнув, сквозь зубы процедил Эджмонт. – И мне очень не нравится, когда вы трое объединяетесь против меня. Я – ваш отец и глава этого дома. Вы будете делать то, что я скажу, – каждая из вас. Так что попомните мои слова: после Александры вы обе – следующие.

Сестры обменялись потрясенными взглядами. Александра вышла вперед, мечтая, чтобы Кори нашла в себе силы простить отца за столь понятный в их обстоятельствах срыв, и одновременно сознавая, что сестра слишком молода и не сможет этого сделать. И все же оправдания грубому поведению Эджмонта не было. Александра заслонила собой сестру от отца, в то время как Оливия крепко обняла Кори. Обиженная бунтарка высоко держала голову, хотя и дрожала всем телом от ярости.

– Конечно, ты – глава этого дома. И конечно, мы будем делать то, что ты скажешь, – попыталась разрядить атмосферу Александра.

Но ее смирение не заставило отца смягчиться.

– Я не шучу, Александра. Я уже принял решение устроить этот брак, независимо от того, согласна ты или нет. Даже если сквайр не захочет помогать этому поместью, тебе все равно давно пора замуж.

Все тело Александры мучительно напряглось: она не осмелилась произнести свои мысли вслух и признаться, насколько поражена услышанным. В конце концов, была достаточно взрослой, чтобы ее вот так принуждали к свадьбе или заставляли делать еще что-то против воли.

Отец вдруг заговорил более сердечно:

– Ты – хорошая дочь, Александра, и истина заключается в том, что мои намерения продиктованы искренней заботой о твоих интересах. Вам всем нужны мужья и собственные дома. Я не могу предложить вам в женихи красивых молодых щеголей – и мне остается лишь сожалеть об этом. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы обеспечить вам достойную жизнь. Нам несказанно повезло, что тебе удалось привлечь внимание Денни – в твоем-то возрасте! Это наконец привело меня в чувство. Твоя мать, должно быть, в гробу переворачивалась, возмущаясь тем, как я пренебрегал твоим будущим. – Он бросил раздраженный взгляд в сторону Кори и Оливии. – И черт возьми, я жду хоть немного благодарности за свою заботу!

Ни одна из сестер не двинулась с места, они продолжали хранить ошеломленное молчание.

– Тогда мне пора идти. У меня планы на вечер, если это вам, конечно, интересно. – Опустив голову и старательно избегая встречаться глазами с дочерьми, которые были прекрасно осведомлены о том, как он собирается этот вечер провести, Эджмонт поспешил прочь из комнаты.

Когда за отцом громко захлопнулась парадная дверь дома, Александра обернулась к Кори:

– Ты в порядке?

– Я его ненавижу! – Кори по-прежнему била нервная дрожь. – Я всегда его ненавидела! Только посмотри, что он с нами сделал, до какого состояния довел! А теперь еще смеет гордиться тем, что решил сбыть тебя с рук, выдав замуж!

Александра обняла младшую сестру.

– Ты не можешь ненавидеть его, он – твой отец. Он не в состоянии побороть свою страсть к азартным играм, и его алкоголизм – такая же болезнь, как любовь к картам. Дорогая, я лишь хочу помочь тебе и Оливии. Я так хочу, чтобы вы обе жили лучше!

– Мы и так живем – лучше не бывает! – уже плакала Кори. – Это все – по его вине! По его вине мы влачим убогое существование! По его вине молодые джентльмены в городе предлагают мне цветы, а потом, за спиной, бросают на меня оскорбительные взгляды и шепчутся о том, как бы задрать мне юбку. Это по его вине у меня рваные платья! Я его ненавижу! И сбегу отсюда прежде, чем настанет мой черед выйти замуж за какого-нибудь противного старика!

Она вырвалась из объятий Александры и пулей вылетела из комнаты.

Александра с Оливией обменялись долгими, понимающими взглядами. В кабинете повисла тишина.

Наконец Оливия коснулась руки старшей сестры:

– Это неправильно. Мама выбрала бы для тебя принца. Она никогда не одобрила бы нечто подобное. И мы счастливы, Александра. Мы – одна семья.

Александра вздрогнула. В свое время Элизабет Болтон одобрила кандидатуру Оуэна. На самом деле она была в восторге от того, что старшая дочь нашла такую любовь. И неожиданно Александра в полной мере осознала, что Оливия права. Мама ни за что не благословила бы ее на этот в высшей степени рассудочный и выгодный брак с Денни.

– Мама умерла, а отец всецело поглощен своей разгульной жизнью. Я несу ответственность за семью, Оливия, я одна. Это предложение – настоящее благо!

Выражение лица Оливии стало напряженным. В комнате снова надолго повисла тишина, пока средняя сестра не нарушила молчание:

– В тот момент, когда отец начал говорить об этом, я смотрела на твое лицо и понимала, что никто не сможет отговорить тебя от этой ужасной партии. Ты уже пожертвовала собой ради нас когда-то, но в ту пору я была слишком маленькой, чтобы осознавать это. Теперь ты собираешься сделать это снова.

Александра направилась к лестнице.

– Это – не жертва. Ты поможешь мне выбрать платье?

– Александра, пожалуйста, не делай этого!

– Только ураган или какое-нибудь другое стихийное бедствие сможет остановить меня, – отрезала она.

Огромная черная лакированная карета и упряжь превосходно сочетались друг с другом, черные как смоль лошади неслись вниз по дороге, на дверцах экипажа красовался красно-золотой герб Клервуда. Карету сопровождали двое слуг в ливреях. Внутри экипажа, роскошный интерьер которого был выполнен в тех же красных и золотистых тонах, что и семейный герб, герцог Клервудский привычно держался за ремень безопасности, пристально вглядываясь в темно-серые небеса за окном. Когда грянул гром, его рот изогнулся, словно одобряя капризы погоды. Мгновение спустя сверкнула молния, и лицо герцога снова просветлело. Гроза обещала быть нешуточной: это обстоятельство радовало Клервуда – еще как радовало! – ведь пасмурный, промозглый день прекрасно подходил столь темной личности.

Он напряженно думал о своем предшественнике, предыдущем герцоге – человеке, который его вырастил.

Стивен Маубрей, восьмой герцог Клервудский, повсеместно признанный самым богатым и влиятельным аристократом королевства, перевел бесстрастный взор синих глаз на темно-серую усыпальницу, видневшуюся вдали. Расположенное на вершине безлесного холмика, это мрачное сооружение стало пристанищем для семи поколений дворян Маубрей. Стоило карете остановиться, как зарядил дождь. Герцог даже не шевельнулся, чтобы выйти из экипажа, лишь руки, державшиеся за ремень безопасности, крепко сжались.

Стивен приехал сюда, чтобы засвидетельствовать свое почтение предыдущему герцогу, Тому Маубрею, именно в этот день, в пятнадцатую годовщину его безвременной кончины. Стивен никогда не размышлял о прошлом, считая это бесполезным делом, но сегодня голова раскалывалась от воспоминаний с тех пор, как он встал на рассвете. В этот особенный день просто невозможно было не думать о прошлом. Как еще герцог мог принести дань уважения умершему и почтить его память?

– Я хочу поговорить с тобой, Стивен.

Мальчик был погружен в свои занятия. Стивен слыл прекрасным учеником, он усваивал все предметы и успешно справлялся с каждым заданием, чему немало способствовали усердие, самоотдача и дисциплина. Однако потребность превосходить других не давала ему покоя с самого раннего возраста – в конце концов, герцогу не подобало терпеть неудачи. Стивен не мог припомнить ни одного периода в своей жизни, когда он не прикладывал усилия, пытаясь постичь ту или иную вещь. Ни один разговор по-французски не был достаточно беглым, ни один барьер не был достаточно высоким, ни одно математическое уравнение не было достаточно сложным. Даже маленьким мальчиком, в возрасте шести-семи лет, он готов был заниматься до полуночи. И при этом никогда не слышал в свой адрес ни одной похвалы.

– Этот экзамен оценен на девяносто два процента, – резко бросил седьмой герцог.

Стивен задрожал и поднял глаза на высокого красивого блондина, высившегося над ним.

– Да, ваша светлость.

В то же мгновение листок с выполненным заданием был скомкан и брошен в камин.

– Ты сделаешь все заново!

И Стивен сделал. На этот раз он заработал девяносто четыре процента. Герцог был так разъярен учеником и его новыми баллами, что отправил Стивена в его комнату и запретил выходить оттуда оставшуюся часть недели. В конечном счете мальчик получил сто процентов.

Очнувшись от своих мыслей, Стивен осознал, что один из лакеев держит для него дверь кареты распахнутой, в то время как другой протягивает открытый зонт. Дождь теперь припустил сильнее.

Голова герцога по-прежнему болела. Он кивнул лакеям и выбрался из кареты, проигнорировав зонт. Хотя на Стивене была приличествующая случаю фетровая шляпа, он тут же промок.

– Подождите здесь, – сказал Маубрей слугам, которых дождь не пощадил точно так же, как их хозяина.

Уныло бредя по своим владениям к усыпальнице, герцог рассеянно смотрел на особняк Клервуд, расположенный чуть ниже горного хребта, на котором и обосновался мраморный семейный склеп. Устроившийся в величественном парке, мавзолей казался тусклым и серым на фоне мрачных деревьев и еще более темных, набухших дождем туч. Раскаты грома доносились уже с востока, дождь зарядил всерьез.

Стивен распахнул тяжелую дверь склепа и вошел внутрь, доставая спички. Он один за другим зажег фонари, отметив, что гроза продолжает откатываться все дальше. Капли дождя сейчас опускались тяжелее и быстрее, барабаня по крыше усыпальницы, словно молотки. Стивен чутко улавливал присутствие Тома Маубрея: покойный герцог лежал в глубине зала в саркофаге, на котором красовалось его объемное изображение, и, кажется, ждал своего наследника.

Стивен вступил в герцогство в возрасте шестнадцати лет. К тому моменту он уже знал, что Том не приходится ему биологическим отцом, хотя и не придавал этому обстоятельству большого значения. В конце концов, Стивена специально готовили для того, чтобы стать следующим герцогом, наследником Тома. Осмысление истины не было прозрением или откровением, скорее медленно вползающим в сознание пониманием, неотступным, растущим постижением. Герцог славился своими любовными связями, но у Стивена не было ни братьев, ни сестер, даже незаконнорожденных, что выглядело очень странно. И даже при том, что все детство наследника прошло в изоляции – его жизнь сводилась к гувернерам и учителям, герцогу и герцогине, имению Клервуд, – он непостижимым образом знал о слухах по поводу собственного происхождения. Эти разговоры преследовали Стивена постоянно – всегда, сколько он себя помнил. Его детские уши чутко улавливали сплетни много раз, случалось ли это во время большого Клервудского бала или было сказано слугами под лестницей. И несмотря на то, что Стивен не обращал внимания на перешептывания о «подкидыше» и «внебрачном ребенке», правда в конечном счете стала проникать в его сознание.

Стивен подумал о том, что уроки детства могут сослужить человеку хорошую службу. Всюду, куда бы он ни направился, за ним по пятам следовали слухи, сдобренные завистью, ревностью и злобой. Но герцог неизменно игнорировал все колкости. Да и с какой стати он должен был к ним прислушиваться? Никто другой не обладал такой огромной властью в королевстве, как он – исключая, разумеется, монарших особ. Герцога совершенно не беспокоило, когда кто-то пытался упрекнуть его в холодности и жестокости, обвинял в том, что его не интересует никто и ничто, кроме Клервуда. Заботы о наследстве отнимали все время Стивена, точно так же, как и учрежденный им фонд, носящий его имя. Взяв бразды правления герцогством в свои руки, наследник утроил стоимость владений, а его фонд с тех пор стал щедро помогать приютам, больницам и другим благотворительным учреждениям по всему королевству.

Маубрей бросил взгляд в глубь зала, туда, где стоял серый каменный саркофаг его отца. Мать Стивена, вдовствующая герцогиня, вежливо отказалась сопровождать наследника в этот день. И он ее не винил: покойный герцог был холодным, критически настроенным и требовательным человеком – суровым надсмотрщиком для жены и сына. Стивен знал, что никогда не забудет, как мать постоянно защищала его – точно так же, как никогда не сотрет из памяти нескончаемое проявление ненависти родителей друг к другу, их яростные споры. И все же Том исполнял свой долг, не так ли? Долг старого герцога по отношению к Клервуду заключался в том, чтобы удостовериться: у Стивена есть характер, необходимый для того, чтобы управлять состоянием. И отцу это удалось. Большинство мужчин не смогли бы справиться с тяжелым бременем ответственности, которое ложилось на плечи наследника вместе с вступлением в герцогство. Но Стивен предвкушал, как примет этот нелегкий вызов.

В склепе царила тишина, нарушаемая лишь стуком капель по крыше. Дождь колотил прямо над головой Маубрея, почти оглушая его. Стивен снял фонарь со стены и, медленно подойдя к белой мраморной гробнице, взглянул на выбитый в камне портрет герцога. Он не озаботился тем, чтобы произнести что-то в память о покойном отце – не было ничего, что он хотел бы сказать.

Но так было не всегда.

– Он просит тебя зайти.

Внутри у Стивена все сжалось от мучительного страха. Он медленно закрыл учебник, который читал, и поднял глаза на мать. По ее мертвенно-бледному лицу Стивен сразу догадался, что герцог находится при смерти. Вот уже три дня Том одной ногой стоял в могиле, и ожидание неизбежного казалось почти бесконечным. Нет-нет, Стивен вовсе не желал скорой кончины своего отца. Но подобный исход был неминуем, и напряженность этой ситуации была нестерпимой для всех в доме, даже для него. Впрочем, Стивена слишком долго учили тому, что герцог может и должен справляться с любой непосильной ношей во имя герцогства.

Наследник медленно поднялся, пытаясь подавить, не допустить до сознания свои чувства, хотя и не уверенный наверняка, что они, эти чувства, есть в его душе. Стивен был следующим герцогом Клервудским, теперь настал его черед принять на себя обязанности и сделать то, что должен. Этому его учили с момента рождения и до сегодняшнего дня: если отец умрет, он сосредоточит в своих руках все владения – и, став восьмым герцогом, добьется небывалых успехов. Любая неуверенность, которую он ощутит, должна быть немедленно и безжалостно подавлена. Ему просто запрещалось чувствовать неуверенность – точно так же, как страх, гнев или боль.

Герцогиня внимательно посмотрела на сына, словно ожидая его слез. Но Стивен никогда не стал бы плакать – и уж точно не публично. Он лишь мрачно кивнул матери, и они направились через анфиладу комнат. Даже если герцогиня и ожидала от сына проявления печали, он никогда не стал бы открыто демонстрировать подобные чувства. Кроме того, Стивен мастерски контролировал себя. Он давным-давно, еще маленьким мальчиком, твердо усвоил, что самообладание было настоящим спасением.

В человеке, лежавшем на смертном одре, теперь невозможно было узнать одного из самых могущественных аристократов королевства. Дифтерия истощила тело больного, оставив вместо прежнего крепкого мужчины маленькую изможденную тень. Тело Стивена напряглось, и на один короткий миг он даже потерял свой хваленый самоконтроль. Как же ему не хотелось в этот момент, чтобы отец умирал!

В конце концов, этот человек вырастил его, относился как к родному сыну, дал ему абсолютно все…

Глаза герцога открылись. Его унылый взор, который сначала показался мутным, несфокусированным, тут же сосредоточился на сыне.

Стивен прошел вперед, все еще ощущая мучительный страх и в полной мере осознавая теперь, когда уже было слишком поздно, что он любил герцога – несмотря ни на что.

– Могу ли я что-нибудь сделать для вас, ваша светлость? – спросил Стивен и в ту же секунду понял, как сильно хочет взять руки отца, крепко сжать их и сказать, что он так ему благодарен – и что отец не должен умирать!

Они внимательно смотрели друг на друга. И внезапно сознание Стивена пронзила мысль: в этот последний момент жизни герцога ему бы очень хотелось знать, что отец им доволен. Наследник не слышал в свой адрес ни единого слова похвалы, лишь критику, осуждение, упреки. А еще длинные нотации о долге, усердии и стремлении к совершенству. И проповеди о характере и чести. Время от времени случались даже удары, жестокая порка хлыстом. И никогда не раздавалось ни единой похвалы. Поэтому сейчас Стивен так отчаянно хотел услышать хотя бы одно слово одобрения – и, возможно, выражения привязанности.

– Отец?

Герцог продолжал смотреть на сына, губы Тома скривились в презрительной усмешке, словно он знал, чего хотел Стивен.

– Клервуд – это все, – прохрипел отец. – Твой долг – заботиться о Клервуде.

Стивен лихорадочно облизал пересохшие губы, ощущая странную тревогу, почти отчаяние – целую гамму доселе незнакомых ему чувств. Герцог мог умереть в любое время, возможно, в это самое мгновение. Так что же – он был доволен сыном? Гордился им? Может быть, даже любил его?

– Конечно, – тяжело дыша, ответил Стивен отцу.

– Ты окажешь мне честь, – сказал герцог. – Ты что, плачешь?

Сын постарался взять себя в руки, приняв невозмутимый вид.

– Герцоги не плачут.

– И это, черт побери, правда! – уже задыхался герцог. – Поклянись на Библии, что никогда не оставишь Клервуд.

Стивен послушно повернулся и взял Библию, заметив, как трясутся руки и сбивается дыхание. Он понял, что не дождется ни похвалы, ни доброго слова – ни единого знака отеческой любви.

– Мой долг – заботиться о Клервуде, – произнес Стивен.

Глаза герцога осветились удовлетворением и в следующий же миг навсегда утратили способность видеть.

Стивен услышал, как в безлюдном склепе раздался резкий, пронзительный звук. Он вздрогнул и с изумлением воззрился на саркофаг, но потом понял, что этот звук сорвался с его собственных уст. Разумеется, он обязан Тому Маубрею абсолютно всем в своей жизни, и теперь совершенно не пристало его критиковать.

– Вы, вероятно, довольны, не так ли? Радуетесь тому, что все вокруг называют меня холодным, жестоким и бессердечным? Тем, что все они видят во мне вас! – Голос Стивена эхом отозвался в тишине зала. Если Маубрей-старший и слышал сына, он ничего не ответил, не дал ни малейшего знака.

– Беседуешь с мертвецом?

Стивен снова вздрогнул и поспешил обернуться. Впрочем, он и без того прекрасно знал, что лишь один человек на этом свете посмел бы столь бесцеремонно нарушить уединение – его кузен и лучший друг, Алексей де Уоренн.

Алексей стоял небрежно привалившись к приоткрытой двери склепа, промокший насквозь и взъерошенный, его темные волосы спадали на лукавые ярко-синие глаза.

– Твой дворецкий, Гильермо, сказал, что я найду тебя здесь. Ты, должно быть, совсем спятил, если пируешь тут с умершими! – бестактно усмехнулся он.

Стивен был очень рад видеть своего кузена, о биологическом родстве с которым вне семейного круга не знал никто. Двоюродные братья были неразлучны с самого детства, их дружба подтверждала справедливость старой поговорки о том, что противоположности притягиваются. Стивену было девять лет, когда мать привезла его в Херрингтон-Холл, и он познакомился с таким множеством детей, что не смог сразу запомнить их имена. Это были его многочисленные кузены из семейств де Уоренн и О’Нил. Тогда Стивен не знал о своем родстве с ними: о том, что его настоящим отцом является сэр Рекс де Уоренн, он догадался намного позже. В ту далекую пору Стивен был поражен сердечностью и ненаигранной, совершенно естественной привязанностью, связывавшей родственников, – он и не подозревал, что семья может быть столь любящей, а дом способен вмещать так много смеха. По правде говоря, Стивен не понимал и того, как ему себя вести, ведь он не знал никого в этом доме и не принадлежал к этой семье. Но его мать ушла с другими леди, а он так и остался стоять в одиночестве в дальнем углу набитой битком комнаты, засунув руки в карманы пиджака и наблюдая за мальчиками и девочками, которые оживленно болтали и с удовольствием играли друг с другом. Помнится, тогда именно Алексей подошел к Стивену, настаивая на том, что новый знакомый должен присоединиться к нему и другим мальчикам и делать то, что и полагается ребятам их возраста: искать на свою голову проблемы – и чем больше, тем лучше. Они украли лошадей и понеслись галопом по улицам Гринвича, переворачивая повозки торговцев и разгоняя пешеходов. Тем вечером за выходки наказали всех маленьких хулиганов. Услышав о поведении сына, герцог стал мертвенно-бледным и достал ремень – но Стивену было все равно, ведь он провел время замечательно, так, как никогда в жизни. В тот день и началась его дружба с Алексеем.

Несмотря на нынешний статус степенного, женатого мужчины, Алексей оставался самым свободолюбивым человеком, самым независимым мыслителем из всех, кого Стивен знал. Они могли часами спорить чуть ли не по любому поводу, обычно соглашаясь в общем и расходясь почти по каждой частности. До женитьбы Алексея они частенько кутили вместе – когда-то де Уоренн слыл отъявленным бабником. Стивен восхищался своим кузеном – и почти завидовал ему. Алексей жил именно так, как всегда мечтал Маубрей: он не был слугой долга или рабом наследства. Стивен не мог себе представить, каково это – иметь такой выбор или такую свободу. Однако Алексей тоже пошел по стопам своего отца и встал у руля огромной судоходной компании. В сущности, пока кузен не женился на Элис, его главной любовью было море. Сейчас, что казалось просто удивительным, жена Алексея сопровождала его в длинных морских путешествиях, и они попеременно жили в разных уголках света.