Кутузов Михайлов Олег

Глава шестая

"БЕДНЫЙ ПАВЕЛ!"

Хотя дома и знали, что Михаил Илларионович должен приехать из армии в Петербург (весь город облетела необычайная новость: царица назначила генерал-поручика Кутузова чрезвычайным послом в Турции), но так скоро его не ждали. Кутузов командовал 1-й частью Украинской армии, которая с весны находилась в Польше, стоял с войсками у самой Варшавы.

Михаил Илларионович приехал в Петербург в сырое ноябрьское утро. Над городом тяжело плыли низкие тучи. Летний сад стоял голый и неуютный. Неприветливо и хмуро глядела широкая Нева.

Тройка, звеня бубенцами, проехала мимо пустынного и черного Царицына луга и завернула на набережную.

Когда коляска остановилась у подъезда, в окнах мелькнули удивленно-обрадованные лица прислуги.

В прихожей Михаила Илларионовича встретила жена Екатерина Ильинишна и старшая дочь, тринадцатилетняя Прасковья.

Екатерина Ильинишна, небольшая и худенькая, выглядела моложе своих тридцати восьми лет. Она всегда следила за собой и теперь, несмотря на ранний час, была причесана и одета так, словно собралась в гости.

— А-а, добро пожаловать, господин посол! — обняла она мужа.

— Здравствуй, мой дружок, здравствуй! Прости, что не поспел ко дню твоего рождения, — ответил Михаил Илларионович.

— А ты все растешь, Прасковьюшка! — сказал он, целуя дочь.

Девочка смутилась: она в самом деле была уже ростом выше маменьки.

Все направились в гостиную.

Навстречу им спешили две средние дочери: десятилетняя Аня, такая же худенькая, как мать, только с голубыми глазами, и девятилетняя, по-бибиковски черноглазая и по-кутузовски крепкая, плотно сбитая, папина любимица Лиза.

Михаил Илларионович обнял их.

А из дальних комнат с радостными криками уже бежали самые младшие — пятилетняя Катя и четырехлетняя Даша.

Девочки облепили отца.

— Погодите, вот я достану вам варшавские подарки, — сказал Кутузов. — Эй, Ничипор!

— Чего изволите, ваше превосходительство? — выглянул из прихожей денщик.

— Принеси-ка сюда меньшой чемодан.

— Подарки! Папа привез подарки! — прыгали вокруг отца девочки.

Екатерина Ильинишна улыбалась.

Денщик внес чемодан. Михаил Илларионович открыл его.

Дети с любопытством заглядывали в чемодан: что там?

Прасковья стояла поодаль. Ей тоже хотелось заглянуть, но было неловко: как маленькая!

— Вон что-то…

— Красивое… Золотое… — говорили дети.

— Это не ваше, это мой парадный мундир. Вот, получайте! — сказал папенька.

Он вынул из чемодана четыре совершенно одинаковые куклы. Они были одеты в польский национальный костюм — юбку и шнуровку. И всем четверым дал по большому шоколадному барашку.

— Спасибо, спасибо, папенька! — защебетали девочки.

Они тотчас же занялись куклами. Отошли в сторонку и стали рассматривать, у кого красивее цвет юбочки, у кого какой корсетик. Только Лиза не отходила от отца. Она держалась за его руку, восторженно глядя на папеньку снизу вверх.

— Почему это не зайчики или медведи, а барашки? — заинтересовалась Екатерина Ильинишна.

— Это польские рождественские подарки. Агнец непорочный. Видишь, возле каждого — хоругвь. А вот, Прасковьюшка, и тебе гостинец, — протянул старшей дочери золотое колечко Михаил Илларионович. — Может, велико будет? Я не знаю, какие у тебя пальцы. Брал на свой мизинец.

— Спасибо, папенька, как раз впору, — зарделась от удовольствия Прасковья.

— А это тебе, дружок! — передал жене сверток Кутузов.

— Ты очень мил, мой дорогой. Это что же такое? — говорила, поспешно разворачивая подарок, Екатерина Ильинишна.

— С цветами! Ох, какое красивое! — восхищались девочки.

— Это итальянский флер на бальное платье. В Париже и в Варшаве все знатные дамы носят.

— Правда, хорошенькое! Какие красивые розаны! И дорогой этот отрез, Мишенька?

— Шестнадцать червонцев заплатил.

— Дорогой. Ну и зачем было тратиться? — притворно недовольным тоном говорила Екатерина Ильинишна, с восхищением разглядывая тонкую материю. Видно было, что подарок ей нравится. — А каким же покроем шьют в Варшаве? Парижским? Открытая грудь и плечи?

— Парижским, парижским. Все открыто. Таким покроем, как Федька Ростопчин смеется: словно с вывески торговых бань — дамы чуть ли не нагишом ходят! — усмехнулся Михаил Илларионович.

— А рукава носят одинакового цвета с юбкой?

— Разные.

— Папенька, а косыночки из лино или из кружев? — робко вставила Прасковья.

Кутузов, улыбаясь, потрепал дочь по щеке:

— Не помню, дружок. Я, право, как-то не присматривался… Чепцы и косынки весьма разнообразны.

— Мишенька, а какие носят прически? — не унималась щеголиха Екатерина Ильинишна. — Высокие, палисадником, или взбитые, вроде лебяжьего пуха?

— В большинстве случаев этакое остроконечное сооружение, — улыбаясь, показал пальцами Михаил Илларионович. — И наверху еще разные фигурки — пастушки, мельницы…

— А какие башмаки: остроконечные, стерлядкою?

— Да, да, стерлядкою! — потирал застывшие руки Михаил Илларионович, нетерпеливо поглядывая на дверь в столовую.

— Ты, верно, озяб в дороге, Мишенька? Такая отвратительная, промозглая погода, — зябко передернула плечами Екатерина Ильинишна. — И захотел есть. Пойдем я отогрею тебя кофеем.

И она увела мужа.

Михаил Илларионович умылся и сел завтракать.

— Весь город удивлен, почему государыня назначила тебя послом, — рассказывала за столом Екатерина Ильинишна.

— Она всегда была заботлива и добра ко мне. А что же удивительного в моем назначении?

— Ты ведь никогда не был дипломатом.

— Официальным — да, но вести переговоры с врагом мне приходилось неоднократно.

— Но ты же военный человек, генерал.

— В прошлый раз, в тысяча семьсот семьдесят пятом году, ездил послом в Турцию князь Репнин, генерал-аншеф. А наш поверенный в делах в Константинополе теперь — полковник Хвостов. Он командовал Троицким пехотным полком. Видишь, все военные. Война и мир тесно связаны. Римляне ведь говорили: "Si vis pacem, para bellum".

— Это что значит? — задумалась Екатерина Ильинишна. — "Мир и война — сестры", не так ли?

— Почти так: "Если хочешь мира, готовься к войне". Мы хотим мира. Так кому же и думать о нем, как не нам, военным!

— Может быть, в этом и есть резон. Ты турок знаешь, всю жизнь имел с ними дело, и они тебя должны помнить.

— Если уже позабыли Кагул, Очаков и Измаил, то не могли еще забыть Мачин: ведь всего полтора года тому назад я неплохо побил у Мачина их великого визиря. Думаю, потому и назначили меня послом: с победителем приходится больше считаться! Тем более что великий визирь остался тот же.

— А кто он?

— Юсуф-паша, по прозвищу "Коджа" — большой. Прозвали за высокий рост: турок — как колокольня. Борода у него, словно у пророка, по пояс, но талантов никаких. В молодости служил у капудана Гази-Хасана, на адмиралтейские деньги торговал на фрегатах с лотка. Разбогател, купил чин паши.

— Как у них просто!

— Да, у турок решают все две вещи — деньги и кинжал.

— Что было бы, если б у нас торговец с лотка стал министром?

— У нас и такие были.

— Кто?

— Меншикова забыла? А сколько у нас министров хуже любого лоточника! — махнул рукой Михаил Илларионович. Помолчал и сказал: — Да, как воевать с турками, я знаю, а вот как удержать их в мире — еще не пробовал!

— Найдешься! Я где-то читала, кажется, у леди Монтегю, что если хочешь заслужить расположение турок, надо хвалить все ихнее.

— Ну, на эту удочку — на лесть — кого не поймаешь! — усмехнулся Михаил Илларионович. — Восток любит лесть, но больше любит подношения, бакшиш. Не зря Фридрих Второй говаривал: "Турок за деньги готов продать даже своего пророка!"

— Представляю, какие чудесные вещи вы повезете в подарок султану и всем этим пашам. Драгоценные камни, меха, золото…

— Надо будет выбрать верного человека для надзора за дарами. Я вообще наберу в свиту побольше своих людей. Вытребую из моего Бугского егерского корпуса.

— Кому же ты поручишь хранение подарков?

— Майору Павлу Андреевичу Резвому.

— А-а, это верно. Он вполне подходит: порядочный и преданный человек. Мишенька, а нельзя ли пристроить куда-либо Федю Кутузова?

— А что с него толку-то, с Феди?

— Свой человек. Возьми, голубчик!

— Разве что офицером для посылок — на большее он не годится, — ответил Михаил Илларионович. — А скажи, что нового во дворце? Императрица долго оплакивала смерть Потемкина?

Екатерина Ильинишна улыбнулась:

— Ты помнишь, мы когда-то играли у Груши комедию Детуша "Привидение с барабаном"?

— Помню, ты играла баронессу.

— Ну так вот. Баронесса убивалась по мужу до тех пор, пока портной не принес ей красивое турецкое платье. То же было и здесь: императрица скоро утешилась…

— А как чувствует себя ее новый любимчик Зубов?

— С каждым днем все больше входит в силу и все больше наглеет. И как ему не наглеть, если придворные льстецы уже уверяют, что этот Платон достойнее древнего Платона.

— Ну, знаете! — возмутился Кутузов.

— Льстецы и просители стараются попасть к чему в уборную, когда он одевается и причесывается.

— Это что ж, как было у мадам Помпадур или у кардинала Флери? — усмехнулся Михаил Илларионович.

— Наш Федя Кутузов пошел к нему с прошением — хотел перевестись в гвардию, но вынужден был уйти ни с чем.

— Зубов не принял его?

— Не то. У Зубова тоже есть своя фаворитка — обезьянка. Она живет у него на свободе. Прыгает по ширмам, столам, диванам. С печки на люстру, с люстры на плечи посетителей. Увидит у кого-либо высокий тупей, прыг на плечи и ну теребить его. Льстецы и просители терпят, а наш Федя испугался за свой пышный тупей и ретировался.

— А как наследник Павел Петрович? Все в том же небрежении?

— Да. По-прежнему живет у себя в Гатчине. Возится со своим гатчинским гарнизоном. До других дел императрица его не допускает. А сама она сейчас занята женитьбой старшего внука, Александра.

— Не рановато ли ему жениться? Позволь, а сколько же Александру лет? — вдруг задумался Михаил Илларионович. — Он, кажется, на год старше нашей Прасковьюшки.

— Да, он родился вскоре после наводнения; значит, ему только пятнадцать.

— Сыну подыскивала невесту, когда ему еще пятнадцати лет не было, теперь за внука взялась. А кто же невеста?

— Дочь маркграфа Баденского. Маркграфиня прислала в Петербург двух дочерей на выбор: Луизу тринадцати лет и Фредерику одиннадцати.

— Кого же выбрал Александр?

— Старшую.

— А что, какова она?

— Прелестна. У нее греческий профиль, большие голубые глаза, чудесные белокурые волосы, приятный голос. Она сразу же всем понравилась. Императрица зовет ее "сиреною". И вот теперь Екатерина и весь двор изо всех сил стараются помочь неопытным возлюбленным.

— Ну, сводников и учителей цитерному искусству[9] в Зимнем хватит!

— В прошлое воскресенье на придворном театре ставили нарочито для молодого князя комедию "Новичок в любви". Александр громче всех бил в ладоши, а бабушка сияла от удовольствия, что комедия так трогает ее "ангела".

— Избалует она внука. Посмотрим, какой из Александра получится ангел. Не вышло бы так, как говорится в польской поговорке: "aniolek z pazurami" — не ангел, а черт. Сына держит в черном теле, а с внуком бог невесть как нянчится!

— Знаешь, Миша, мне очень жалко Павла Петровича, — сказала Екатерина Ильинишна.

— Да, его положение незавидное: человеку без малого сорок лет, а он все еще в наследниках ходит.

— Ты, Мишенька, съезди и в Гатчину. Во-первых, надо поздравить их: у Марии Федоровны летом родилась пятая дочь, Ольга. А во-вторых, Павел Петрович всегда так внимателен ко мне на балах: подойдет, поговорит. Не забыл, как мы детьми вместе играли на придворном театре, как танцевали и он всегда робел. Павел Петрович тепло вспоминает покойного братца Василия — Вася ведь частенько бывал у наследника. И к тебе Павел Петрович хорош. Он всех Кутузовых жалует. Съезди!

— Конечно, съезжу, — ответил Михаил Илларионович и пошел одеваться.

Екатерина II встретила Кутузова по-всегдашнему очень радушно, была весьма внимательна к нему. Приняв его благодарность за столь ответственное назначение, императрица участливо справилась о здоровье Михаила Илларионовича, не забыла спросить о семье, сказав, что видела недавно "свою тезку", Екатерину Ильинишну, и что она прекрасно выглядит.

Кутузов не считал удобным спрашивать о самочувствии императрицы: она любила хвастать своим железным здоровьем и всегда подчеркивала, что ни разу в жизни не падала в обморок, как другие женщины.

Михаил Илларионович только как бы вскользь скромно заметил:

— Ваше величество одни знаете секрет вечной молодости…

(Хотя сравнивать двух Екатерин не приходилось: императрице Екатерине было шестьдесят три года, а Екатерине Ильинишне Кутузовой — тридцать восемь.)

Это замечание императрица приняла с признательной улыбкой.

Когда Кутузов в свою очередь спросил о Павле Петровиче, императрица ответила, что он благоденствует у себя в своей любимой Гатчине. И тут же полушутя пожаловалась:

— Он целую осень каждый день палил из пушек… Расстучал мне всю голову своей пальбой! — иронически улыбалась Екатерина, прикладывая пухлые, маленькие пальцы к своим чуть седеющим вискам.

— Его высочество всегда имел пристрастие к артиллерии, — с такою же улыбкой ответил Кутузов, вспомнив, как однажды в его присутствии Павел Петрович возмущенно говорил императрице о революции во Франции: "Не понимаю, чего толковать с этим сбродом? Я бы их тотчас усмирил пушками!"

А Екатерина тогда резонно заметила сыну: "Пушки не могут воевать с идеями!"

Михаил Илларионович знал, что Екатерина недолюбливает своей красивой, молодой, добродетельной невестки, жены Павла — Марии Федоровны, но вынужден был справиться и о ней.

Императрица досадливо махнула рукой:

— Что ей делается? Рисует цветики да рожает детей! Она на это мастерица!

Екатерине было не по душе, что великая княгиня хорошо играет, рисует и вырезывает на камне.

Кутузов не стал углубляться в эту тему — и так было достаточно ясно: между "большим", петербургским двором и "малым", гатчинским по-старому лежит пропасть.

Чтобы доставить императрице удовольствие, он спросил ее о внуках Александре и Константине.

Екатерина сразу оживилась. Она стала превозносить Александра — его красоту, обходительность, ум, его необычайные способности и таланты. По ее словам получалось так, что учителя и наставники не могут нахвалиться Александром, что он любит ученье, много читает и никогда не бывает праздным. Александр представлялся необыкновенным, замечательным мальчиком, равных которому нет никого на свете.

"Кажется, неглупая, рассудительная женщина, а вот об Александре судит, как всякая бабушка о родном внуке", — думал Кутузов.

О Константине императрица предпочла ничего не говорить: этого внука она не любила.

Зато точно такие же дифирамбы, как Александру, пела она его невесте, тринадцатилетней баденской принцессе Луизе.

— Вот милости просим, Михаил Ларионович, сегодня отобедать с нами, увидите эту восхитительную юную пару. Это Амур и Психея, — восторженно говорила Екатерина, провожая гостя, который уже стал откланиваться…

…В зале, смежной с "бриллиантовой", где обедала императрица, Кутузов застал несколько вельмож, приглашенных к царскому столу.

У окна стоял маленький, с непомерно большой головой на хилом тщедушном теле Николай Иванович Салтыков, главный воспитатель великого князя Александра Павловича, нервный, желчный человек. Его желтое лицо всегда кривила гримаса, но, несмотря на нервозность, Салтыков считался самым ловким, пронырливым придворным. Отличительным свойством его характера была угодливость. Именно поэтому Екатерина II сносилась с великим князем Павлом Петровичем через Салтыкова, а наследник через него же пересылал матери свои ответы. Салтыков умел сглаживать все шероховатости этих большею частью малопривлекательных заочных переговоров.

В личной жизни Салтыков был беспомощен. Им безраздельно командовала его старая, своенравная, сварливая жена Наталья Владимировна.

Салтыков, стоя у окна, беседовал со своим помощником по воспитанию князя Александра генералом Александром Яковлевичем Протасовым. Салтыков говорил и все время поддергивал штаны: он не носил подтяжек.

У стола сидели, разговаривая, обер-гофмаршал князь Барятинский, вежливый, обходительный человек, и бездарный полководец граф Валентин Платонович Мусин-Пушкин, которого за его нерешительность на поле брани императрица называла "мешок нерешимый".

Когда Кутузов вошел в залу, одновременно с ним из "бриллиантовой" вкатился толстый обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин.

Екатерина II считала веселость самой сильной стороной своего характера и любила веселых, остроумных людей. Она не выносила уныния и потому ценила Льва Александровича Нарышкина, неистощимого на забавную выдумку, на острое, меткое слово, на приятную шутку.

Нарышкин подошел к Кутузову, поздравил его с новым назначением и пошутил, сказав, что завидует Кутузову, потому что Михаил Илларионович увидит султанский гарем.

Кутузов в тон ему ответил:

— Я думаю, Лев Александрович, гаремов и в России не занимать стать! А вот расскажите, какие веселые истории приключились за последнее время при дворе.

— Вы слыхали, как адмирал Василий Яковлевич Чичагов докладывал ее величеству о своих победах над шведским флотом у Ревеля?

— Нет.

— Так извольте повесить уши на гвоздь внимания, как говорят ваши любезные турки. Императрица захотела послушать об этой виктории от самого Чичагова — ведь он разбил втрое превосходящий флот шведов. Ей очень понравилось, что Чичагов, узнав о превосходстве шведов, сказал: "Ну что ж? Авось не проглотят! Подавятся!" Я Василия Яковлевича давненько знаю. Он — морской волк, ничего пресного не любит и в беседе тоже не жалеет соли. Предупредил об этом императрицу, но она отвечает: "Не извольте, Лев Александрович, мерить всех на свой аршин!" А, думаю, коли так, слушайте ж, ваше величество! Вот усадила она Чичагова рядом с собой и приготовилась слушать его рассказ. Сперва у адмирала был, так сказать, штиль — он вел рассказ спокойно и вполне пристойно. А как дошел до самой драки, то попал в шторм: пошел чесать по-морскому, по-боцмански. "Шведский король, распросукин сын, думал улизнуть от нас, ан не тут-то было. У меня не улизнешь, б… сын! Я его, такого-растакого, как хряснул!" Выпалил сгоряча и вдруг спохватился. Упал перед царицей на колени: "Виноват, матушка, прости меня, дурака! Я привык с матросами…" А императрица и виду не подала. "Ничего, говорит, Василий Яковлевич, продолжайте. Я ведь ваших морских речений не разумею!"

— И что же, неужто Чичагов продолжал после этого? — смеясь, спросил Кутузов.

— Продолжал. Не так гладко, как раньше, потому что без "морских речений", но продолжал.

— Лев Александрович, можно вас на минуточку? — позвал Барятинский.

Нарышкин извинился перед Михаилом Илларионовичем и оставил Кутузова. Генерал Протасов, окончивший разговаривать с Салтыковым, собирался уходить из залы. Увидав Кутузова, Протасов подошел к нему.

Протасов тоже поздравил Михаила Илларионовича с неожиданным, важным и интересным назначением.

Кутузов спросил у Протасова, как его дела, и разговор невольно зашел о великом князе Александре Павловиче.

— Говорят, ваш воспитанник делает большие успехи в науке, много читает, — заметил Кутузов.

— Кто это вам сказал? — изумился Протасов.

— Сама бабушка.

— Ну, это настоящие бабушкины сказки!

Протасов огляделся кругом и заговорил вполголоса:

— К сожалению, дело обстоит далеко не так. Князь Александр чрезвычайно ленив. Его никакими канатами не притянуть к книге. Газету прочесть и то лень. У него одно на уме — веселиться и ничего не делать.

— Но все-таки чем-нибудь же он любит заниматься?

— Любимое его занятие — осуждать и высмеивать других. Вот передразнивать и притворяться Александр действительно мастер. Из него получился бы отменный актер.

— А нравом он как?

— Самолюбив и упрям. Недаром даже бабушка, для которой в Александре нет никаких изъянов, называет его "кроткий упрямец". Вообще императрица в нем души не чает. Своими неумеренными похвалами она и испортила его. Александр, мол, такой, да Александр — этакой! А в результате — влюбленный в себя, своенравный и лживый мальчик! Да вот вы сейчас сами, Михаил Ларионович, увидите его за обедом, — с огорчением сказал Протасов и простился с Кутузовым.

За обедом Кутузов впервые увидел нового фаворита Екатерины II — Платона Александровича Зубова, бывшего конногвардейца, а теперь всесильного вельможу.

Своим появлением при дворе он был обязан хитрой лисе Николаю Ивановичу Салтыкову, у которого отец Зубова управлял поместьем.

Молодой конногвардейский ротмистр понравился стареющей, но пылкой императрице и в 1789 году, после Рымника, вошел в фавор. Двадцатипятилетний ротмистр Платон Зубов был в один день пожалован с великим Суворовым: Суворов за Рымникскую победу над турками — графом Рымникским, а Платон Зубов за "бескровную" победу во дворце — генерал-майором.

Зубов был небольшого роста стройный брюнет с злыми карими глазами.

Тут же, за императрицыным столом, Кутузов увидал обоих великих князей — Александра и Константина — и невесту Александра принцессу Луизу Баденскую.

В одном императрица оказалась права: Александр был рослый, красивый мальчик. Он походил лицом на мать, на вюртембергскую линию Марии Федоровны.

Его брат и неразлучный друг Константин больше напоминал гольштинцев — своего отца Павла и деда Петра III: был так же мал, курнос и порывист.

Александр держал себя за столом хорошо, а Константин вертелся, как юла, барабанил ножом по золотой тарелке, что-то выделывал под столом ногами, — видимо, лягал своего соседа — Льва Александровича Нарышкина. Николай Иванович Салтыков, сидевший напротив, не сделал проказнику ни одного замечания. Старый увертливый царедворец старался никогда не высказывать своего мнения. Он считал, что главная задача его как воспитателя состоит в том, чтобы уберечь молодых князей от сквозняка и засорения желудка. Не стоит с детских лет ожесточать горячего Константина и вооружать его против себя — не плюй в колодец, пригодится воды напиться!

Бабушка-императрица тоже, казалось, не видала ничего: она была увлечена зарождающейся на ее глазах молодой, неопытной любовью внука. Екатерина откровенно восхищалась обуревавшими Александра чувствами, переживала всю их юную остроту.

Было странно видеть рядом две несовместные, несуразные пары: двух детей, всерьез стремящихся играть в любовь, и шестидесятитрехлетнюю женщину со своим двадцатипятилетним возлюбленным.

Михаил Илларионович заметил, что Платон Зубов с большим оживлением говорит с прелестной молоденькой принцессой, чем с величественной, но старой императрицей.

Александр же был всецело поглощен своей красавицей невестой, которая держала себя скромно и с достоинством.

В детских голубых глазах Александра уже играли совсем не детские огоньки.

"Тебе бы, красавчик, следовало еще учиться, а не жениться!" — думал Кутузов, глядя на сластолюбивого мальчика.

На следующий день Михаил Илларионович поехал к "гатчинскому помещику" — так называл себя великий князь Павел Петрович после того, как в 1783 году поселился в Гатчине.

Императрица купила у Орловых мызу, расположенную в сорока двух верстах от Петербурга, и подарила ее наследнику. В старину мыза называлась "село Хотчино", но с годами название переделали в "Гатчину"; так показалось понятнее, потому что напоминало немецкое hat Schon[10].

Гатчина со своими живописными озерами, холмами и прекрасным парком была действительно недурна.

Павлу Петровичу Гатчина пришлась по душе, и он зажил здесь, уйдя в личную жизнь, потому что мать ревниво не допускала его ни до каких государственных дел. Поселившись в Гатчине, великий князь, при молчаливом попустительстве президента военной коллегии хитрого Николая Салтыкова, завел в Гатчине свое войско. Это стало главным занятием наследника престола, томившегося в безделье.

Павел Петрович был помешан на всем прусском. Он боготворил прусского короля Фридриха II, подражал ему в одежде, походке и хотел подражать даже в посадке на лошади, но ездил наследник хуже короля: робел. Свое гатчинское войско он обмундировал и обучал на старинный прусский лад.

Каждый въезжавший в гатчинские владения Павла Петровича словно попадал в другое государство. Все дороги перегораживали черно-красно-белые шлагбаумы с часовыми, окликавшими идущих и едущих: кто, куда, откуда? Там и сям торчали такие же полосатые будки и дорожные столбы. Встречные солдаты резко отличались по виду от солдат русской армии: они носили смешные, точно крысиные хвосты, косички, громоздкие, нелепые треуголки и были одеты в тесные, неудобные прусские мундиры времен Миниха.

Михаил Илларионович с иронической улыбкой смотрел на этот никчемный, пустой павловский маскарад.

Павел Петрович искренне обрадовался приезду генерала Кутузова.

— А кто-либо, кроме ваших домашних, знает, что вы, Михаил Ларионович, поехали ко мне? — спросил он. — Смотрите, не повредило бы это вашей карьере.

— Волков бояться — в лес не ходить, ваше высочество, — ответил Кутузов.

Ни для кого не представляло секрета, что в Гатчине было предостаточно шпионов императрицы. Михаил Илларионович понимал, что так или иначе, а завтра же Екатерина будет знать о его визите в Гатчину и, по всей вероятности, о всем том, что он будет здесь говорить.

Жизнь в гатчинском дворце не походила на жизнь Зимнего дворца в Петербурге.