Комендантский час (сборник) Хруцкий Эдуард
— Ну вот, — прошептал Данилов, — дальше пойдете один.
Он крепко стиснул руку Кравцова.
Когда-то, много лет назад, совсем молодым комсомольцем он приехал в район строительства этого завода. Стройка в областном масштабе считалась ударной. Отсюда и началась его биография инженера. Кравцов одно время работал даже начальником вспомогательного цеха на этом заводе.
Он шел уверенно: что-что, а этот завод он знал как свои пять пальцев. Проходя по его разбитому двору, он жалел, что не может как следует определить степень разрушения, чтобы сразу прикинуть, сколько понадобится времени и средств для восстановления предприятия. Мысли его, совершенно неподходящие к обстановке и к тому делу, которым сейчас он должен был заняться, внезапно успокоили его, и все происходящее утратило остроту, стало обычным, таким же, как его мирная работа.
Обогнув стену цеха обжига, он увидел двухэтажное здание заводоуправления, рядом с ним находилась сторожка. Ее он узнал сразу по узкому лучику света, пробивавшемуся в занавешенное изнутри окно.
Кравцов опустил руку в карман, потрогал прохладную сталь пистолета. Ничего, он один, если понадобится, возьмет этого Мишку Банина, бывшего заводского кладовщика, жуликоватого и вечно болевшего человека. Впрочем, в болезни его Кравцов никогда не верил, даже после того, как Банина освободили от военной службы. А вот на торговле кирпичом налево Мишку чуть было не прихватили, да война спасла.
Кравцов подошел к двери и постучал. В глубине помещения раздались шаркающие шаги, потом кто-то спросил хриплым, словно спросонья, голосом:
— Кто?
— Свои, открой.
— А кто?
— Ты открой сначала, сволочь, а потом допрашивай, — зло вполголоса ответил Кравцов.
Дверь чуть приоткрылась, Кравцов толкнул ее и вошел в комнату.
— А… Герр бургомистр. Наше вам. Собрали вещички, стало быть!
— Много знаешь.
— Как есть, как есть. Прошу в мои хоромы каменные.
Банин посторонился, пропуская Кравцова. Тот шагнул, огляделся. Посередине стоял грубо сколоченный стол, к стене была прибита полка из неструганых досок, на ней стояли кружки и несколько фаянсовых тарелок, в углу прижался топчан, покрытый овчинным тулупом. В комнате пахло прогорклым салом, грязным бельем и водочным перегаром.
— Небогато живешь, — усмехнулся Кравцов, садясь на топчан.
— Как положено сторожу-пролетарию, — Банин шутовски поклонился, — куда нам до вашей милости.
— Это уж точно. До нашей милости, ох как далеко.
— Рукой не достать.
— Ну ладно, ты брось скалиться. К Музыке меня доставь.
— Это можно. Тем более имею от него такое распоряжение. Только самого Музыки нет, он послезавтра будет. А Горский там, ждет.
— А где же Музыка? — спокойно, стараясь не выдавать волнения, спросил Кравцов.
— По делам подался. Как я понимаю, за грошами. Вернется послезавтра и — прощай родные места. Уйдем мы все.
— Далече?
— Говорят, в теплые края.
— Ладно, ты меня все равно доставь.
— Чаю не желаешь?
— Нет.
— А водки?
— Тоже нет. Желаю быстрее уйти отсюда.
— Ишь скорый, где барахлишко-то?
— Здесь, в кирпичах припрятал.
— А… Ну я сейчас. Заправлюсь на дорогу.
Банин пошарил под топчаном, вытащил початую бутылку, посмотрел ее на свет.
— Маловато. Ничего, у ребят разживусь. Не будешь? Ну, как знаешь.
Он налил в кружку и одним махом выпил. Кравцов с отвращением увидел его дернувшийся небритый кадык. Ударить бы по нему ребром ладони… Он даже отвернулся, так ему захотелось это сделать.
— Ну вот, — Банин поставил кружку, постоял задумчиво, словно проверяя, подействовала ли на него водка. — Вроде все путем. Пошли, что ли, бургомистр?
— Ты это звание забудь. Понял? — зло сказал Кравцов. — Навсегда забудь. Не было этого. Никогда.
— Не сердись, Кравцов, что ты. Я же в шутку.
— С женой шути…
— Ладно, ладно, — Банин наклонился, приподнял половицу и достал ТТ.
— Это еще зачем?
— От плохих людей. Болото, оно и есть болото.
— Труслив ты больно.
— Осторожен, жизнь научила.
Он привернул фитиль лампы, дунул на нее. Плотная темнота окутала Кравцова.
— Идем.
Где-то заскрипела дверь, и Кравцов пошел на звук, оступился, чуть не подвернул ногу. В лицо ударила ночная свежесть, и он, как на огонь, пошел в сторону этой свежести, перешагнул порог и очутился на улице.
— Подожди, — сказал Банин, — я дверь запру.
— Зачем?
— Для порядка.
Он повернулся к двери и едва успел наклониться, как из-за угла выскочили двое и крепко взяли его за руки. Кравцов тут же сунул руку в карман задержанного и вынул пистолет.
— Добрый вечер, гражданин Банин, — сказал подошедший Данилов. — Зачем же запирать, не надо. Пойдемте к вам, потолкуем.
Войдя в комнату, Иван Александрович вынул спички, и снова вспыхнул желтый, грязноватый свет керосиновой лампы.
Два оперативника ввели Банана. Он осмотрелся, потом остановил взгляд на Кравцове:
— Счастлив твой бог, бургомистр, велел мне тебя Музыка на торфяники привести, говорил, ценности у тебя большие, там бы ты и остался.
— Губит вас всех жадность, Банин, ах губит, — сказал Данилов. — Но это все из области истории. Теперь к делу. Где Музыка?
— Нет его. Обещал быть через три дня.
— Куда он уехал?
— Этого я не знаю.
— Кто знает?
— Горский.
— Это который у Дробышевой нашего сотрудника убил? — спросил с деланным равнодушием Данилов.
— Он.
— Как я понимаю, вы, Банин, только связной?
— Точно, я в их делах не участник.
— Думаю, трибунал это во внимание примет. Так что запираться вам смысла нет.
— Я скажу.
— Вот и прекрасно. Сколько в доме бандитов?
— Пятеро. Нет, в самом доме всегда четверо и часовой один.
— Нарисуйте план дома.
— Как это?
— Вы бывали в нем? Покажите расположение комнат, кто где спит.
Данилов достал бумагу и карандаш. Банин начал что-то чертить, но линии получались ломаные, неровные, он никак не мог унять дрожь в руках.
— Вроде так.
Данилов взял бумагу, посмотрел.
— Это, видимо, лестница?
— Ага.
— Значит, Музыка и Горский спят на втором этаже. Ну, ладно. Сейчас вы повезете нас на торфяники. Вас окликнет часовой, вы ответите. Потом мы подойдем к дому, вас опять окликнут, и вы опять ответите. Только без шуток, Банин, — Данилов хлопнул ладонью по кобуре маузера, — ясно вам?
— Куда уж яснее.
— Вы, товарищ Кравцов, оставайтесь здесь.
— Как же так?..
— Никак. Вы свое дело сделали. Дальше уж наша забота.
На чем ему только не приходилось ездить за время своей работы! А вот на самолете и ручной дрезине не приходилось никогда. Данилов сидел на маленькой металлической скамейке, в лицо бил ветер, пахнувший тиной и плесенью, по обеим сторонам насыпи было болото. Они мчались в полной темноте, только скрип противовеса отсчитывал секунды и метры. Иногда Данилову казалось, что он летит навстречу этому упругому воздуху, сквозь ночную тьму и запахи тлена.
— Все, — услышал он шепот Банина, — дальше под горку сама пойдет.
Скрип прекратился, и дрезина, постукивая на стыках, сначала пошла быстрее, потом скорость ее стала уменьшаться. Через несколько минут колеса тихо ткнулись в шпалу. Банин и Данилов сошли на насыпь, сделали несколько шагов.
— Стой! — окликнули их из темноты. — Кто?
— Это я, Банин. Гостя привез.
— Ну давай, веди его в дом, да напомни, пусть меня сменят, а то…
Дальше послышался придавленный хрип, возня, и все стихло.
— Готово? — тихо спросил темноту Данилов.
— Порядок.
— Передайте, чтобы окружили дом.
— А я поначалу хотел вас на этой дрезине… — Банин замолчал, не окончив фразы, — значит, зря думал?
— Выходит, зря. Пошли.
Сейчас начиналась главная часть операции. Дом стоял в сотне метров, темный и молчаливый. Данилов подождал десять минут. Ровно столько времени, чтобы люди из группы обеспечения успели окружить дом.
— Сережа, — тихо сказал он Белову, — если что, ты этого… Понятно?
— Есть.
— Ну, Банин, иди зарабатывай себе снисхождение.
Они остановились у крыльца. Данилов расстегнул кобуру и вынул маузер. Стараясь не стучать сапогами, поднялись по деревянным ступеням, и Банин ударил кулаком в дверь.
— Кто? — раздалось через несколько минут.
— Я это, Банин.
— А… Привел…
Загремела щеколда.
— Пусть он выйдет, — прошептал Данилов. Дверь распахнулась. На пороге стоял человек, лицо его в темноте разобрать было трудно.
— Помоги вещи взять, — так же спокойно сказал Банин.
— Сейчас.
Человек шагнул на крыльцо, и Данилов ударил его рукояткой маузера по голове. Бандит начал медленно оседать на пол.
Сережа Белов, оттолкнув Данилова, бросился внутрь дома. За ним оперативники райотдела. Они должны были взять тех троих, в нижней комнате.
Данилов шагнул к лестнице, ведущей на второй этаж, и, когда он уже подошел к дверям, внизу грохнул выстрел. Сразу же в комнате раздался второй, и щепки, выбитые пулей, хлестнули его по щеке. Данилов толкнул дверь и прыгнул в комнату. Где-то в темноте был враг. Его присутствие Данилов ощущал каждой клеткой своего тела. Но где он был? Двигаться нельзя, иначе будет выстрел. Тук-тук, — билось сердце, — тук-тук. Данилов осторожно вынул фонарь и, нажав на кнопку, бросил его в угол. Сразу же в двух шагах от него темноту разорвала вспышка выстрела. Одним прыжком он пересек эти два шага, упал, подминая под себя человека, рывком заворачивая ему руки за спину. И, только услышав, как закричал, завыл от боли Горский, Данилов почувствовал, насколько у этого человека слабая рука и какой он сам тщедушный и немощный.
— Товарищ начальник! — раздался на лестнице голос Белова.
— Свет дай!
Вспыхнули карманные фонари. Данилов поднялся.
— Обыщите его, зажгите лампу. Все свободны. Белов, останься.
Горский сидел на кровати. При свете лампы лицо его казалось обтянутым желтым пергаментом. Он раскачивался, словно от зубной боли, придерживая левой рукой правую.
— Где Музыка?
— Нет его, гад!.. Нет!.. Он тебя найдет… Слышишь? Найдет! О-о! — Горский застонал.
— Слушай меня. Ты у Нинки убил моего лучшего друга. Я знаю, что меня накажут, но по военному времени дальше фронта не пошлют. Я — тебе трибунал.
Данилов положил руку на кобуру.
— Нет! Нет! — крикнул с ужасом Горский. Он прижался к стене.
— Адрес?
— Сокольнический вал… дом шесть, квартира десять… Он там будет завтра…
— Так-то, — Данилов опустил руку, — мразь.
Он повернулся и вышел.
Потом опять была дрезина, «эмка», которую Быков вел на предельной скорости. Уже стало совсем светло, когда они подъехали к райотделу. Данилов сразу же вошел к дежурному:
— Москву.
Через десять минут он докладывал о ликвидации банды. Начальник слушал, не перебивая. Только когда Иван Александрович назвал адрес, тот сказал спокойно:
— Мы знаем, там уже Муравьев дежурит.
— Завтра туда приедет Музыка.
— Понял тебя. Выезжай.
У машины его ждал Белов.
— Останешься здесь. Я в Москву. Оформишь документы как положено и возвращайся.
Глава девятая
Москва. 15–16 августа
Девушка в синей форменной курточке с зелеными петлицами ходила по квартире. В большую амбарную книгу она заносила фамилии жильцов, номера телефонов, количество окон в каждой квартире. Это была новый уполномоченный штаба МПВО при домоуправлении. Когда-то этим делом занимался в доме старик пенсионер Соколов, но после того как его по состоянию здоровья эвакуировали в Пермь, место уполномоченного несколько месяцев пустовало. Правда, жильцы не особенно жаловались. Соколов был личность въедливая и крайне пунктуальная, несмотря на преклонный возраст, обладал хорошей памятью, и график дежурств он просто держал в голове. Новый же уполномоченный была веселая и, видимо, добрая девушка. Дело это для нее новое, поэтому она, не стесняясь, у всех спрашивала совета, интересовалась, как работал ее предшественник. Слух о ее появлении немедленно распространился по дому, и жильцы радовались, что теперь можно будет хоть немного отдохнуть от железной руки старика Соколова.
Так ходила новый уполномоченный с этажа на этаж, из квартиры в квартиру. Настала очередь и десятой квартиры. Девушка позвонила туда ровно в половине девятого. Сначала дверь приоткрылась, насколько позволила цепочка.
— Я новый уполномоченный штаба МПВО Дмитриева, разрешите войти к вам.
— Слышала, слышала, — хозяйка распахнула дверь, — проходите.
— Да я ненадолго. Хочу сегодня пораньше все закончить, домой надо. Ой, какой у вас халат миленький! Прелесть просто. Сами шили?
— Вам нравится? — Хозяйка, высокая, статная блондинка, довольно улыбнулась. — Это я перед войной купила в комиссионном.
— Наверное, львовский или рижский. Чудная вещь. Мне в ателье дней за десять до начала войны принес один знакомый целую кучу журналов мод с выкройками. К сожалению, не успела, теперь не до шитья. Клиентки разъехались, — вздохнула Дмитриева.
— А вы портниха?
— Была, даже в Доме моделей работала, а теперь вот, — она провела руками по куртке, — дядя устроил, чтоб не забрали на трудфронт.
— Страшное время, милая, страшное, — вздохнула хозяйка. — Проходите, смотрите, ради бога, не стесняйтесь. Вот кухня, одно окно. Теперь прошу сюда. Здесь два окна. А в другой комнате спит мой друг. Вы понимаете?
— Ой, конечно, конечно, — Дмитриева приложила ладонь к губам. — Я понимаю.
— Там одно окно. Заходите. Всегда буду вам рада.
Они подошли к выходной двери, и хозяйка начала поворачивать ручки замков.
— Тоже местная оборона, — улыбнулась она.
— И правильно, жулья-то развелось.
Дверь распахнулась, и с площадки в квартиру шагнул человек. Хозяйка не успела вскрикнуть — твердая ладонь зажала ей рот.
— Спокойно, — сказал вошедший, — НКВД. Где? — он повернулся к Дмитриевой.
— Там, товарищ майор, — показала она на дверь.
— Пошли, Муравьев.
Прихожая заполнилась людьми, но двигались они бесшумно, словно их вообще не было.
Королев подошел к дверям, слегка приоткрыл их. В небольшой, со вкусом обставленной комнате на диване спал человек. Гимнастерка с петлицами НКВД висела на стуле, там же лежал пояс с кобурой.
Осторожно ступая, Королев подошел к дивану, взял пояс, передал его Игорю, сунул руку под подушку, достал второй пистолет. Спящий только замычал во сне.
— Хороший сон — признак здоровых нервов, — сказал Королев и потряс спящего за плечо.
— Что… — спросил тот, вскакивая, — куда?
— В НКВД, Генрих Карлович, на Лубянку, — усмехнулся майор.
Гоппе сел на диване и, видимо, просто так, не надеясь, а скорее по привычке, сунул руку под подушку.
— Красиво работаете, — еще неокрепшим спросонья голосом сказал он.
— Стараемся. Одевайтесь.
Гоппе встал, подошел к окну. На веревочке, натянутой между рам, висело красное махровое полотенце. Он снял его, вытер лицо и бросил на диван.
— Вы это зря, Генрих Карлович, зря, — Королев сел на стул. — Мы ведь тоже не от конфирмации, повесьте-ка полотенце. А то завтра его Музыка не увидит и сбежит к себе на болота.
— Все знаете, — Гоппе тяжело посмотрел на Королева.
— Нет, кое-что еще нет. Придется вам поделиться с нами.
— Ну, это как сказать.
— Там посмотрим, а пока одевайтесь.
По улице шли люди. Мужчины, женщины, старики, дети. Военные и штатские. А он глядел на них из окна квартиры, ожидая, стараясь узнать в одном из прохожих Музыку. За эти дни он так устал, что даже перестал нервничать. Особенно последние сутки. Дом на болоте, бешеная гонка по разбитой дороге в Москву, еще одна ночь без сна. Он боялся только одного: вдруг Музыка не придет. Не потому, что информация может оказаться неточной. Нет, просто в такое время опасно шататься по тылам: милиция, госбезопасность, патрули, заставы по охране тыла. В любой момент может возникнуть перестрелка и какой-нибудь боец-патрульный завалит с первого выстрела так необходимого МУРу руководителя банды Бронислава Музыку.
Шло время, на кухне капала вода из крана, за окном на повороте скрежетали трамваи. За спиной Данилова вполголоса переговаривались оперативники, кто-то кипятил чай, кто-то рассказывал о своей родне. Он не поворачивался, ждал.
Данилов узнал его сразу. Высокий, худощавый военный, перебегая улицу, на секунду остановился и поглядел на окна дома. Полотенце висело на месте. Чуть покачиваясь от ветра, оно светилось на солнце, словно глаз светофора. «Ну, все», — Данилов облегченно вздохнул.
А Музыка подходил к подъезду. Посмотрев на полотенце в окне, он усмехнулся про себя: это же надо вывесить такой маяк! Да он своим ярким цветом привлечет внимание любого прохожего. Впрочем, черт с ним. Сейчас он поднимется к Шантрелю, выпьет, закусит и ляжет спать. А завтра возьмет документы, деньги да золотишко получит, и все. Прощай, болота, прощай, райцентр. Надо в Ташкент подаваться — так начальство велело. Горский знает, где его найти, а что касается остальных, то до них ему, Музыке, нет дела. Сейчас время такое, людей найти можно. Конечно, лучше совсем бы затаиться, даже от Шантреля. Неизвестно, как дело-то повернется. Вот уж второй год войны пошел, а где победа? Завязли немцы. По таким временам самое лучшее — сколотить банду, стволов пять, да трахнуть тех, кто камушки припрятал. А политика… От нее похмелье плохое.
В дверях он остановился, прислушался. На лестнице играла гитара.
- И в вальсе мы кружимся,
- Играл на мостовой
- Военного училища
- Оркестр наш духовой.
Пели два голоса, мужской и женский, и получалось у них довольно слаженно, особенно под этот умелый гитарный аккомпанемент.
Музыка вошел в подъезд, стал медленно подниматься по лестнице. А над головой продолжалась песня:
- Ушла далеко конница,
- На запад воевать,
- Пока война не кончится,
- Нам свадьбы не сыграть…
Два курсанта артиллерийского училища и девушка спускались ему навстречу. Они были совсем молоденькие, форма на них еще не обмялась и сидела мешковато. Впереди шли высокий парень в пилотке (это он играл на гитаре) и девушка, второй чуть отстал от них, спускался, отбивая чечетку в такт песни.
Увидев командира, курсанты разом прервали песню и прижались к перилам.
— Виноват, товарищ капитан, — сказал гитарист.
— Ничего, — снисходительно махнул рукой Музыка, — веселитесь пока.
Он попытался обойти курсанта, но тут же кто-то из них, Музыка даже не увидел, кто именно, молниеносным приемом вывернул ему руку за спину. Острая боль пронзила его, он захрипел, опускаясь на колени, увидел только руку девушки, расстегивавшую его кобуру.
Дверь квартиры Шантреля распахнулась, и оттуда вышел высокий командир милиции. Он посмотрел на Музыку и сказал буднично, как будто ничего не случилось:
— Здравствуйте, Музыка, вот и довелось встретиться, а я боялся, что вас по дороге подстрелят.
И только тогда Бронислав понял все и закричал надрывно, страшно…
— Езжайте, — приказал Данилов, он еще раз взглянул на Музыку, сидевшего в машине между Муравьевым и Парамоновым.
— А вы? — крикнул Игорь.
— Я потом, позже.
Он пошел по улице, не видя людей и не замечая дороги. Спроси его, куда он идет, Данилов бы не ответил. Повинуясь внутреннему автоматизму, переходил улицы, пережидал машины у перекрестка. Наконец вышел к Сокольническому парку и только тогда понял, что именно сюда собирался прийти уже целый год.
Иван Александрович миновал трамвайный круг, вошел в ворота. С каждым шагом он углублялся все дальше и дальше в заросшие, давно не убиравшиеся аллеи. Но именно такими они нравились ему больше, они стали напоминать настоящий лес.
Людей почти не было. Только в березовой роще сидел на складном стульчике старичок и что-то рисовал. Данилову очень захотелось подойти к нему, но он постеснялся. Прошел еще метров двести и сел на лавку.
Лето подходило к концу. Уже появились первые желтые листья на дорожках, остро пахло свежестью. Данилов глядел на аллею и пытался вспомнить, где он уже видел все это. Пытался вспомнить и не мог. Тишина успокоила его, и он задремал. А когда открыл глаза и снова посмотрел вокруг, то вспомнил, что видел такие же деревья, лавочку и аллею в лесничестве у отца: в его кабинете висела цветная литография картины Левитана «Осенний день. Сокольники».
Читать бесплатно другие книги:
