Гураны. Исчезающее племя Рукосуев Владимир

ГЛАВА 19. НА КОМИССИЮ

Ежегодно военкомат требовал доставлять в райцентр всех приписников на медицинскую комиссию. Это подростки, достигшие 14 лет, которым выдавалось приписное свидетельство. Отныне они становились допризывниками и все передвижения и перемещения их за пределы района отслеживались и санкционировались военкоматом. В основном это школьники и райОНО тут же организовывало свои мероприятия, исполком свои. Выезжали рано, часов в шесть утра на одной машине приписники, участники соревнований по патриотическому воспитанию, семинара по скоростной дойке коров, оренбургскому методу стрижки овец и ответработники с отчетами. Многие совмещали. Для нас поездка была большим развлечением – сто километров по проселку с такими ухабами, что водитель часто сворачивал и ехал прямо по степи. Дорога занимала часа четыре, с песнями, анекдотами, байками, руганью взрослых. Мы на ходу спрыгивали и бежали за машиной, чтобы размяться. Наконец прибывали и сразу в дело. В первый день у нас был военкомат, назавтра военная игра и возвращение домой. Ночевали в школе на соломенных матрацах и взрослые и дети, гостиницы в поселке не было.

Военкомат занимался нами тоже в школе. В программу входило медицинское освидетельствование и физическая подготовка. Делалось все не то намеренно, не то по причине раздолбайства военкоматских работников с максимальным набором тягот и лишений. Начать с того, что в коридоре школы на первом этаже не было ни одной лампочки. Медицинские кабинеты располагались в классах, двери обычно закрывались, а незадействованные классы заперты на замок. Свет не проникал ниоткуда. Нас выстраивали в коридоре на входе, объясняли, что в конце кабинета регистрационная комиссия и наша задача как можно быстрее ее достичь. Поступала команда, мы с гоготом неслись сломя голову и сшибая друг друга. Там нам приказывали раздеться и в одних трусах заходить в кабинет. Вызывали по списку, непонятно было, зачем мы бежали. Но это уже начиналась армия, логика в ней понятие специфичное. Итак, мы заходили в кабинет, на свету нас встречали серьезные дяди и тети, внимательно разглядывали, записывали, выдавали обходную медицинскую карту и объясняли порядок осмотра. Я стоял перед ними с единственной заботой как выгляжу и не слишком ли позорные на мне трусы. Их, кажется, в те времена не завозили, и все они были домашнего изготовления. Инструкции не воспринимались, начиналась бестолковщина. В кабинеты специалистов заходили по одному – два человека. В одном кабинете окулист и ЛОР. Заходим с Санькой Бояркиным (с рождения на отаре, в школу почти не ходил). Меня обследует ЛОР, Саньку окулист. Слышу:

– Назови букву

– М.

– Следующую.

– В.

– Эту.

– Д.

Недоуменное:

– Он что, совсем слепой? Назови фигуру.

– Какую? Прямотрегольник.

Смех, врач берет его карту и в графе «образование» читает:

– учился в первом классе четыре года

– . Вероятно, не закончил. Ты что буквы не знаешь?

– Знаю, только не все.

Подходит очередь хирурга. Перед входом полагается снять трусы и входить уже голым. То, что там молоденькие практикантки из медучилища не должно никого смущать.

Выхожу от хирурга, народ мечется, половина опаздывает, все перезабыли последовательность. Одеваю трусы, влетает Толька Поляков. Видит – все голые, быстро снимает трусы, спрашивает, что делать дальше. Беру его карту: – Тебе сначала на второй этаж к окулисту, беги быстро, опоздаешь. Затурканный, он как есть, нагишом несется на второй этаж, люди в коридоре шарахаются, влетает в кабинет. Там персонал, непривычный к нудистам, машет на него руками, он несется обратно за трусами, на ходу обещая меня убить. Всем весело.

В таком ритме полдня, затем обед в поселковой столовой и физическая подготовка. Вернее, ее проверка. Ну, здесь все в порядке. Редко кто не выполнял армейского норматива. Компьютер тогда заменяла спортплощадка. Инструкторов было хоть отбавляй, от скуки с нами занимались все демобилизовавшиеся из армии парни в свободное время после работы и до танцев в клубе. Заодно показывали девчатам свои способности.

В пять часов в Забайкалье летом еще середина дня. Нас отпустили военкоматские и мы никому уже до отбоя не были нужны. Всем это привычно, дома так же. Здесь же все новое и это нужно исследовать. Из нашего совхоза было человек восемь, большинство интернатских, т.к. средняя школа была одна на десяток сел. Мы и тон задавали, спаялись за годы совместной учебы и проживания. Пошли вдоль улицы, поражаясь их чистоте, туалетам в каждом дворе, здороваясь с каждым встречным и не понимая их удивления при этом.

Увидели Аргунь. Граница! Бегом к берегу, посмотреть на пограничников, нейтральную полосу, сопредельную сторону и все о чем знали из книжек про Карацупу и, вообще, пограничников. Добегаем – ничего. Никаких признаков рубежей родного государства: река, трава, вода. Минут пять побродили в прибрежных кустах, надеясь наткнуться на заставу и приключения. Бесполезно, только жара донимает да насекомые. На солнце пауты (оводы), в кустах комары и гнус (мошка). Убедившись, что никого нет, решили искупаться. Купаться в наших местах, было принято голыми, даже рядом с селениями. Просто выбирались два подходящих места, и одно из них нарекалось «девчачьей купальней», а второе – «парнячьей». Здесь свидетелей не было, поэтому мы разделись, сунули одежду в кусты и с шумом бросились в воду. Доплыли до середины реки, возвращаться не хотелось, китайский берег выглядел безжизненно, решили плыть. Доплывем, отдышимся и назад.

В то время граница так и выглядела. Заставы были в десятках километров одна от другой, да еще и малочисленные. Но это не значило, что граница была бесхозной. Так и сейчас. Видимо, пограничники нас увидели давно, но опасности мы, ни для одной державы не представляли, а развлечений у них было мало, поэтому решили позабавиться. Как только мы отошли от берега и прилегли на мягкую шелковистую, пружинящую под телами нагретую травку, идиллия была нарушена невесть откуда выскочившими тремя китайскими пограничниками с криками на своем сюсюкающем языке. Перепуганные, голые мы сбились в стаю перед стволами советских автоматов. Жестами вывели нас на берег, построили, дали понять, что наша песня спета. Свидетельствую: половина четырнадцатилетних балбесов заплакала, и никто не запел «Интернационал»! Наигравшись, старший закричал в сторону советской границы на ломаном русском: – «Эй, паря, миюла! Шпиона тута имай, диверсанта!». Оттуда донеслось: – «Чего орешь, ходя? Давай их сюда, кутузка по ним плачет».

Три пинка – и вся наша диверсионная группа с рекордной скоростью преодолела водный рубеж. На нашем берегу никого не было. И пограничников нет. Появилась надежда – найти вещи и смыться потихоньку. Кинулись к оставленным вещам, их нет. Начали искать, разбрелись по берегу – ничего. Поняли, что они реквизированы. Что делать, не идти же по поселку голыми.

Потом вышел пограничник и повел нас на заставу. Старшим был сержант срочной службы. Он нас построил и приступил к допросу. Жара спала, но появились комары, которым такая добыча перепадала редко. Одежда каждому выдавалась после того, как он без запинки мог отрапортовать о себе: «Товарищ старший сержант, допризывник Бояркин, задержанный за нарушение Государственной границы, в своем преступлении полностью раскаялся и готов понести заслуженное наказание!». Обучение длилось не меньше часа, все серьезно, без единой улыбки, тревога нарастала. Когда оделся последний курсант, уши нарушителей распухли от комаров. Тогда я понял смысл поговорки: «Курить хочется – аж уши опухли!». После теоретических занятий всех завели в большую палатку, командир сказал, что сейчас нас будут пытать и чтоб мы на пощаду не рассчитывали, т.к. преступление наше по советским законам карается неотвратимо. После этого приказал принести орудия пытки. Что нас ждет по советским законам, мы даже представить не могли, многие скулили. Одно было ясно: что-то ужасное. Дверь палатки открылась, в нее внесли большой котел с выбивающимся паром из-под крышки. Понятно, пытать будут кипятком. Всхлипы усилились. Сержант торжественно возгласил: – «Сейчас каждый из вас пройдет испытание, кто справится, тот будет отпущен на свободу. Учтите, вас этим наказывают за страшное преступление, нам это приходится испытывать безвинно три года каждый день!» Откинули крышку котла, и по палатке распространился аппетитный запах перловой каши с бараниной. Съесть пришлось все.

После этого нам дали подержать автомат, посмотреть боевые патроны, гранату и отправили восвояси, несмотря на сопротивление.

ГЛАВА 20. ЗАРНИЦА

Школьникам второй половины 60-х и после помнится военно-спортивная игра «зарница». Это было формализованное мероприятие с едиными правилами, утвержденным набором вспомогательных средств и привлечением различных учреждений и, если повезет, военных. Для детей это был праздник. Представьте себе пацана, которому разрешили посидеть в танке или подержать автомат!

Мы учились раньше, когда «Зарницы» еще не было. Но из импровизации наших учителей она и зародилась, постепенно вырабатывались универсальные правила, убиралось ненужное и опасное. Но и пресекалась инициатива, исчезала сама суть – творчество в реальных условиях.

Хочется рассказать, как это было у нас в «дозарничное» время.

Жили мы в целинном забайкальском совхозе, недалеко от китайской границы. А районный центр располагался прямо на границе, на левом берегу реки Аргунь. Все мероприятия районного масштаба проводились в нем, для этого съезжались и свозились участники со всего района, размером с некоторые области западной части страны. Обычно это было летом, т.к. доставка осуществлялась силами хозяйств, а те, в лучшем случае, располагали грузовиками. Зимой в этом транспорте людям не выдержать. Старались совместить и приурочить все возможное, чтобы отделаться меньшими затратами. Выезжали рано утром, к обеду были на месте. В первый день выполнялись все плановые мероприятия, а назавтра проводилась военно-патриотическая игра. Ночевали в школе на соломенных матрацах и взрослые и дети, гостиницы в поселке не было.

Наутро подъем, завтрак и сбор во дворе школы. Вышел какой-то районный начальник со свитой из директоров школ и чиновников из райОНО (районный отдел народного образования). Прочитал коротенькую лекцию про заботу Партии и Правительства о благе народа, о том, что мы находимся в окружении идеологических врагов, поэтому нужно быть готовыми к любым неожиданностям. Собственно для подготовки к этому мы и собрались. Сейчас школы разобьем на два лагеря, каждый получит задание, и посоревнуемся в деле защиты Отечества.

Но тут произошел какой-то сбой. Внезапно во двор вошел майор пограничной службы и подошел к руководителю. Они переговорили, после чего руководитель обратился к нам. Сказал, что наше учение отменяется ввиду чрезвычайных обстоятельств, о которых нам расскажет начальник заставы. Пограничник обратился к нам за помощью. Оказывается, рано утром границу перешли два нарушителя, пограничный наряд их задержать не смог. Видно, что люди опытные и опасные, возможно вооруженные. У него людей для поисков мало, поэтому необходимо наше участие. Рассказал где примерно нужно искать, как себя вести в случае обнаружения. Ни в коем случае не вступать в контакт, себя не обнаруживать, сразу отправлять одного с донесением и продолжать слежку. При этом ни на миг не забывать об опасности. Приметы: внешность европейская, телосложение и одежда спортивные, говорят на многих языках.

Это в корне меняло дело, жизнь наполнилась смыслом, бойцы сразу ощутили себя героями, каждый понимал, что именно ему Родина сегодня будет обязана спасением. Никто из нас не удосужился подумать, зачем дружественному Китаю засылать к нам диверсантов европейской внешности, когда на нашей стороне китайцы живут испокон веку и вербуй их сотнями при необходимости без риска перехода границы.

Нужно было прочесать площадь дугой километров десять и двигаться к Аргуни. Это был хорошо просматриваемый кусок пастбища и пашни, с полосой кустарника вдоль берега реки. Если не обнаружим на чистом пространстве, придется искать в густых зарослях. Но это не смущало, все старались оправдать доверие. Наш неформальный лидер Толька Лопатин сразу подбил группу интернатских, человек пять, отбиться от взрослых и действовать самостоятельно. На последующее наказание не обращать внимания – победителей не судят! Так и сделали. Не успели разобраться с командами, как мы уже оторвались и ушли в свободный поиск. Несмотря на начинающее припекать солнце, мы за два часа обогнули заданный квадрат, и вышли непосредственно к реке. Было понятно, что супостаты где-то в кустах и сейчас предстоит самое опасное. Короткое совещание, на котором была пересмотрена вся концепция и утверждены новые правила. Так, мы отказались от установок майора не применять никакого оружия, чтоб не привлекать внимания и не навлечь на себя гнев диверсантов. В боевых условиях не до телячьих нежностей. Никакого посыльного решено было не отправлять – пока он ходит, шпионы неизвестно куда уйдут и мы за ними. Брать в плен и гнать в штаб, разумеется, если убедимся, что они безоружны. Нас пятеро и мы можем не справиться с двумя взрослыми подготовленными врагами. Поэтому держаться на дистанции и забрасывать противника камнями, которых набрали полные карманы. С этого момента напряжение нарастало с каждым шагом. Двигались, осматривая каждый куст, молча подавая друг другу сигналы руками и мимикой.

Вдруг метрах в пятнадцати колыхнулся куст, застрекотала сорока, ветром оттуда навеяло запах табачного дыма. В тени кустов уже вовсю хозяйничали комары, и тот, кто там скрывался, не выдержал, закурил. Мы остановились, шепотом посовещались. Нужно было установить, сколько их и кто это. Минут через десять оттуда вышел молодой парень в спортивной форме (оружие спрятать негде). Приметы совпадали. Где же второй? Решили себя не обнаруживать, чтоб они не бросились в реку. Выждать когда отойдут и тогда заходить от реки и гнать от границы вглубь страны. Парень, озираясь по сторонам, выходил на край кустов к полю. Через некоторое время стало понятно, что он один. Значит разделились. Что ж, одного брать легче. Приготовили камни, растянулись цепью, отрезая его от реки. Приблизились к нему метров на десять, Толька гаркнул:

– Стоять!

Тот остановился, повернулся к нам:

– Молодцы, вычислили.

Улыбаясь, двинулся в нашу сторону. Знаем мы эти штучки! Град камней осыпал его. С такого расстояния не промахнулся никто. Он вскрикнул, кинулся к нам, но встреченный новым залпом, схватившись за голову, прыгнул за куст, оттуда крича на чистом русском языке. Воодушевленные первым успехом, мы пополнили запас камней, приказали ему поднять руки. Он попытался объяснять нам, что это игра, кто нам сказал, что его нужно бить по-настоящему. Толька восхищенно поцокал языком:

– Вот это подготовочка! Даже про учения знает. А язык? Не хуже нас говорит. Давай двигай прямо, пока не добавили

– «Вы, что парни, да я же пограничник».

– Что-то мы тебя вчера на заставе не видели, пограничник!

– Да вчера другая смена была.

– Иди, другая смена.

Препираясь, вышли на поле. Мы держались от него на прежнем расстоянии, в руках камни и палки. С противоположного края поля к нам двигался УАЗик, видимо увидели в бинокль. Остановились, ждем. Подъехал майор и наш руководитель. В этот момент мы чувствовали, что награда не за горами и жалели, что нет свидетелей. Шпион повел себя непредсказуемо. Он громадными скачками кинулся к машине. Вначале мы оторопели, потом поняли, что он решил отбить машину и взять в плен начальство. Но что же командир не стреляет, ведь у него пистолет? Машина остановилась, диверсант, захлебываясь что-то говорил майору, показывая на нас. Наш руководитель вышел и спросил, из какой мы школы.

– Понятно, быстро к месту сбора!

Потом посадили шпиона к себе и они уехали. Мы почувствовали какое-то разочарование, усталость, голод, жару и жажду одновременно.

Когда подошли к строю, руководитель уже заканчивал речь:

– А теперь полюбуйтесь на наших героев.

С этими словами он указал на нас и сказал, что армия это, прежде всего, дисциплина. И что мы сорвали всю операцию, так как оторвавшись от начальника группы, не получая от него новых указаний, самовольно атаковали внедрявшегося в группу нарушителей пограничника и сорвали задание. Да еще и нанесли ему физический ущерб. Пострадавший с ободранной щекой угрюмо смотрел на нас своим ущербным, ничего хорошего не предвещающим, глазом. Второй заплыл напрочь.

Воистину, кто родился на границе, тот смеется над «Зарницей».

Директор нашей школы получил выговор, нас с Толькой больше на такие мероприятия не брали.

Да и учеба наша на этом закончилась, на следующий год пошли работать, а там уже другие игры.

ГЛАВА 21. ТЕХНИКА БЕЗОПАСНОСТИ

В разгар освоения хрущевской «королевы полей» нас осенью, начиная с пятого класса, выгоняли на уборку кукурузы, как в Узбекистане на уборку хлопка. В Забайкалье она не вызревала и годилась лишь на закладку силоса. Как-то в теплый солнечный день нам с Ванькой Барановым досталась «блатная» работа – на ходу разгребать в тракторной тележке для равномерной загрузки рубленую кукурузу, которая вылетала из рукава кормоуборочного комбайна. Стояли вдвоем на тележке, которую тянул трактор, и раскидывали вилами разлетающуюся массу по углам тележки. Тележка дергалась, мы на ходу падали на мягкое крошево, мешали друг другу подниматься, зеленая сочная крошка набивалась за шиворот, в сапоги, глаза и уши. При этом видимость была ограниченной из-за потока, вылетающего из рукава, что добавляло веселья. В какой-то момент, заигрались и спохватились, когда под рукавом образовалась пирамида, почти закрывшая сопло. Срочно кинулись отгребать. Вилы, засыпало, я начал разгребать руками. Ванька, который меня не видел, с другой стороны рукава набросился на кучу с вилами и всадил их мне в ладонь со всего размаху. От пронзительной боли взревел так, что услышали оба тракториста сквозь рокот моторов и управляющий с середины поля. Остановились, я скатился с прицепа, извиваясь и держась за руку, стал бегать по полю кругами. Управляющий, Ванькин отец, дядя Паша схватил меня и из фляжки стал обмывать рану. Рука была проколота насквозь металлическим зубом диаметром миллиметров в десять. Перетянул руку жгутом, посадил на своего Халзанку, и приказал быстро ехать в медпункт. Чести прокатиться на Халзанке раньше не выпадало никому из нас. Это был рослый красавец буланой масти, никогда не знавший хомута и бравший призы на всех районных скачках. Дядя Паша берег его пуще собственных детей. Да и сам высокий, статный с казацкой посадкой, всегда смотрелся эффектно. Было ему тогда чуть за тридцать. Кумир молодых парней, которые стремились походить на него и в подражание все пытались отращивать усы. Конь был не злой, но горячий. К тому же у него выработался рефлекс на легких седоков, которые на него садились для участия в скачках. Вот и сейчас он сразу требовательно потянул повод и пошел такой рысью, что я едва удержался в седле. Дело осложнялось тем, что повод приходилось из-за раны держать в правой руке, что непривычно. А второй рукой ухватиться за луку седла я не мог. Да и, несмотря на боль, держаться за луку означало навлечь на себя насмешки. Пять километров пролетели в одно мгновенье. Я приноровился, бег у коня, несмотря на скорость, оказался неожиданно мягким, как у иноходца. Но понимал, что не я еду на Халзанке, а он меня везет. Повода он слушался только для поворотов, а скорость снижать не хотел. Когда я влетел на центральную улицу села, распугивая кур и возбуждая собак, то понял, что мне его не остановить. Медпункт пролетел на той же скорости и стал делать круги, объезжая квартал и собрав всех деревенских собак в почетный эскорт, который с веселым и разноголосым лаем преследовал меня. Некоторые пытались укусить коня, но тот не обращая внимания с гордо поднятой головой, которую я натягивал поводом, продолжал нестись, не сбавляя хода. Люди повыскакивали из домов и учреждений, меня узнали и решили, что это очередная хулиганская выходка. Послышались осуждающие крики о том, что так можно людей передавить, особенно детей. Ответить я не мог, все усилия были направлены на то, чтоб остановить коня, от напряжения все больше болела рука. Тогда я решился на рискованный трюк – направил коня на низкий метровый забор чьего-то огорода, перемахнул его и перед следующим высоким забором конь встал. Я спрыгнул с него и пошел в медпункт. Люди увидели причину моего поведения, и весь их гнев обратился на дядю Пашу чуть не угробившего пацана. Своего бы не отправил. А я с ними не соглашусь. Он бы и своего отправил, но работу не бросил. Такая была закалка и такое воспитание. А рука зажила, хотя след от прокола остался.

В деревне никто никого не инструктирует и не обучает, главным наставником является жизнь. И наставляет она без скидок на обстоятельства. К определенному возрасту все познается на собственной шкуре. Если тебе дают задание, то подразумевается, что ты готов к его выполнению. Хотя мало кому удается эту шкуру сохранить в целости. У меня до сих пор имеются отметины и у каждой своя история.

В тринадцать лет на каникулах меня взяли на работу и отправили в урочище Кадарча, километров за пятнадцать от деревни. В это время там никого не было, отару угоняли на летние пастбища, надо было скосить траву и убрать сено. Дали двух рослых меринов, запряг их в косилку «семифутовку» и полдня добирался до места. Ввиду отдаленности, предстояло там прожить три дня одному. Потом, когда подсохнет сено, должен подъехать кто-то из работников для скирдования. Никто не задумывался о том, что это опасно или неудобно. Сам я был горд доверием, собрал котомку и поехал без лишних разговоров.

После обеда уже определил делянку и приступил к работе. Косил «на развал» (один из способов), второй назывался «на склад». К сумеркам, а это в Забайкалье летом часов около десяти, лошади устали и проголодались, начали хватать траву на ходу, пришлось остановить работу. За это время выполнил дневную норму. Трава по пояс, площадка ровная, лошади сильные, косилка исправная – работай, да работай! Распряг коней, напоил из протекающего рядом ручья, стреножил и отпустил пастись на ночь. Вскипятил чай, поужинал и от усталости провалился в глубокий сон, которому не мешали ни комары, ни звон треног пасущихся лошадей.

Утром, по холодку и влажной от росы траве дело пошло еще быстрее. Отдохнувшие за ночь лошади работали охотно, косилка стрекотала, распугивая сусликов, которые со свистом прятались в норах. Перепелки взлетали и падали в траву неподалеку, смешно боком убегая – отвлекали от где-то рядом находящихся птенцов. Иногда те выбегали из-под колес и семенили табунком, маленькие и полосатые. Я их ловил, любовался и отпускал. Когда забивались ножи косилки, останавливал лошадей, поднимал на подставку (шебало) полотно, удалял застрявшую между сегментом и рожком помеху. Часам к двенадцати лошади притомились, солнце раскалило степь как сковородку, стали донимать пауты. Кони задними ногами и хвостом пытались отбиваться, но безуспешно. Жгучие укусы заставляли подпрыгивать, принуждали к неповиновению. Делать нечего, распряг, сводил к ручью, стреножил и отпустил на отдых часа на два. За это время искупался в холодном, вытекающем из ключа ручье, потом сварил картошку, поджарил сало, вскипятил чай. Пообедал, и прилег в тень под кустом, укрывшись тряпкой от паутов.

Проснулся часа через два от укуса, ужалившего через тряпку, до ломоты в руке, овода. Один конь лежал, а второй катался по земле, отбиваясь от паразитов. Наскоро перекусил и пошел запрягать. Все было отлично, полоса скошенной травы заметно увеличивалась, было чем похвастаться перед бригадиром.

Но счастье бесконечным не бывает. После второго круга забились ножи. Поднял полотно и начал выдергивать веточки кустарника из проема между сегментом ножа и рожком. У конной косилки нет механизма отключения привода полотна ножей. При движении колеса, ножи двигаются и начинают резать. Вот и сейчас, когда лошадь дернулась от укуса овода, косилка качнулись, чем привела в действие режущую часть полотна. Указательный палец левой руки, находящийся между сегментом ножа и рожком, я выдернуть не успел. От резкой боли в глазах потемнело, показалось, что земля опрокидывается. Оказывается, потерял сознание и упал. Хорошо, лошади смирные. Очнулся, посмотрел на палец, из которого хлестала кровь, понял, что надо срочно ее останавливать. Перетянул руку в запястье темляком от плетки, стал искать, чем перебинтовать. Вытряхнул из чистой тряпки хлеб, пошел к ручью, стал обмывать рану и увидел, что задета кость, которая белела в глубине. Вот от чего такая дикая боль. Палец у основания рассечен больше, чем наполовину. Стесняться было некого, я выл, катался по земле, временами отрываясь от обработки раны. Но и рассчитывать не на кого. С грехом пополам обмыл рану, за неимением ничего другого облил палец керосином из лампы. Потом нашел подорожник, промыл его в ручье, обмотал им палец, замотал руку тряпкой. Боль немного стихла, рука онемела. Ослабил жгут, из книг знал, что долго держать нельзя, кроме того, приходилось участвовать в лечении животных. Напился воды, перекусил, хотел выпрячь лошадей, но одна мысль, что для этого придется работать левой рукой, бросала в дрожь. Собрал вожжи, сел на косилку, поехал. Управлять правой рукой было неудобно, но приспособился, стало получаться. Даже в голову не пришло, что надо ехать в село за помощью. Вспоминал героев Джека Лондона, Павку Корчагина, а еще больше односельчанина деда Полякова. Он на охоте отморозил пальцы ног и заметил, что начинается гангрена. Бушевала пурга, выехать, чтоб получить медицинскую помощь было невозможно. Тогда он накалил на огне нож и отрезал несколько пальцев. После этого два дня пережидал пургу и вернулся домой. Этот пример был ближе, деда я знал, он только год назад умер.

Меня больше огорчал простой в работе. Приедут послезавтра люди, а сена нет и укладывать нечего. Засмеют, да и погонят с работы поганой метлой. А славу наживешь такую, что никто потом ничего не доверит. Нет, надо работать.

К вечеру кое-как разобрал лошадей, стреножить одной рукой не смог, сбрую не снимал, отстегнул постромки от вальков косилки и все. Привязал их к косилке на длинные веревки, чтобы травы до утра хватило, снова занялся раной. Палец к этому времени распух, тряпка присохла, малейшее прикосновение причиняло жуткую боль. Страх страхом, но я понимал, что оставлять так нельзя, иначе загниет. Снова повторил все процедуры. На этот раз после керосина намазал на тряпку какого-то жира, предназначенного для жарки картошки, чтоб повязка не присыхала, и опять наложил подорожник. Приготовил маломальский ужин, поел и лег спать. Просыпался раза три за ночь, когда задевал больной палец. К утру появился легкий озноб, температура, но заботы отодвинули все на второй план.

Проснувшись, повторил перевязку, палец болел меньше, даже опухоль стала спадать. Я боялся нагноения, так как ночью палец «токал», но обошлось. Ножи были чистые от постоянной работы, керосин оказался действенным дезинфицирующим средством, а подорожник – беда и выручка сельской ребятни, делал свое дело. С лошадьми ничего не случилось, напоил, пристегнул постромки и продолжил свой труд. Весь этот день проработал в обычном режиме с перерывами на отдых, обед и перевязки. Солнце все эти дни палило нещадно, сено подсохло, но набежавшие к вечеру облачка вселяли тревогу – не дай Бог дождь, столько трудов будет насмарку. Я ходил и щупал это, в буквальном смысле «выстраданное» сено и просил погоду подождать еще денек, завтра приедут взрослые и уберут.

Утром приехали мужики, отругали за невыпряженных лошадей, за порезанный палец, похвалили за работу, за стойкость и умение справляться с трудностями. Отправили на Центральную усадьбу совхоза к фельдшеру. Евгения Степановна, спасавшая до этого не один раз мне отмороженные нос и уши, привычная к нашим злоключениям, не удивилась, похвалила за умелые действия. Спросила, кто меня научил раны керосином обеззараживать. Ответил, что никто, но подсмотрел, как ветеринар заливал раны у овец, когда не было креолина.

– Ладно, иди, овца! Будешь приходить каждый день на перевязки, чтоб нагноения не было.

Но это автоматически означало отстранение от работы, поэтому уехал назад на участок. Через две недели все об этом забыли, только шрам остался напоминанием на всю жизнь.

ГЛАВА 22. ЧАБАНСКИЕ БУДНИ

Учеников распустили перед Новым годом, так как в совхозной средней школе их некому стало учить. Просто разбежались молоденькие учительницы, попавшие сюда по распределению, не выдержав тягот деревенской жизни. Это приставания сельских, постоянно подпитых и небритых ухажеров, удобства во дворе в лютый холод в кромешной тьме, отсутствие дров и хоть какой-то заботы начальства о беспомощных и беззащитных городских девчонках. Оставшихся педагогов хватило только на начальные классы. Родителям предложили пристраивать детей кто как сможет.