Кольца анаконды Гаррисон Гарри

Северная сталь

Тот же самый шторм, который не выпускал «Виргинию» из порта, не позволил «Монитору» покинуть Бруклинскую военноморскую верфь. После спуска судна на воду в середине февраля последовали мучительные дни отсрочки, затянувшейся на целые недели. Эрикссон создал изумительную конструкцию, а постройка судна от киля до спуска на воду за сто один день являла собой чудо механики. Конструктор не учел только человеческий фактор.

В движение металлическое судно должен был приводить двухцилиндровый двигатель, тоже конструкции Эрикссона, крутивший единственный винт. Инженеры, делавшие винт, допустили одну, но весьма существенную ошибку. Они предполагали, что вал двигателя будет вращаться совершенно в противоположном направлении, чем на самом деле. Так что когда капитан судна лейтенант Джон Уорден на первых же испытаниях мореходных качеств скомандовал «малый вперед», оно задрожало, подало назад и врезалось в причал.

— В чем дело?! — крикнул Уорден старшему механику Альбану Штимерсу. К счастью, прозвучавшая в ответ непристойность потонула в лязге механизмов. Когда машина остановилась, Штимерс поднялся в рубку и доложил капитану:

— Похоже, никто не поинтересовался, будет ли винт вращаться по часовой стрелке или против. Вместо того чтобы идти вперед, судно пятится задом.

— Нельзя ли приладить новый винт?

— Нет. Этот был сконструирован и изготовлен по спецзаказу. Не знаю, сколько именно времени займет изготовление нового, но абсолютно уверен, что немало. Кроме того, для его замены судно придется вернуть в сухой док, а это займет еще больше времени.

— Проклятье! А нельзя ли в таком случае запустить двигатель в обратную сторону? Тогда корабль наверняка пойдет вперед.

Штимерс мрачно покачал головой, вытирая чумазое лицо ветошью, но только размазал машинное масло.

— Вообще–то можно. Но тогда нам не выжать больше двухтрех узлов, а судно рассчитано на семь.

Уорден спустился из бронированной рубки.

— Почему? Что–то я не понимаю.

— Ну, чтобы вникнуть, надо немного разбираться в двигателях. Видите ли, каждый золотниковый клапан приводится в движение эксцентриком, который частично проворачивается вокруг оси, чтобы заставить машину крутить вал в другую сторону. Это дает отличные результаты в одном положении, но только в одном.

— Тогда как же быть?

— Надо разобрать всю машину и переставить эксцентрики.

Уорден знал, что на счету каждый день. Все газеты — и северные, и южные — трубили, что броненосец южан будет вотвот спущен на воду. Кроме того, Уорден располагал более специфическими донесениями разведки, что остались считанные недели, а то и дни до того момента, когда вражеский корабль возьмется за блокадный флот. Но винт должен стоять, как положено. Негоже идти в первый бой кормой вперед!

— Приступайте сейчас же.

Но только к девятнадцатому февраля были собраны крепкие моряки и офицеры, и «Монитор» наконец–то проделал на буксире короткое плавание от ГринПойнта до Бруклинской военноморской верфи, где установили на место пару чудовищных орудий — одиннадцатидюймовых гладкоствольных пушек Дальгрена, способных стрелять ядрами весом в сто шестьдесят шесть фунтов. Заодно судно приняло на борт провизию, а также порох, ядра, картечь и шрапнель. Стальной корабль собрался в боевой поход.

Хотя лишь после новой отсрочки.

За пробные стрельбы отвечал механик Штимерс, хотя ему ни разу не доводилось иметь дела с подобными противооткатными механизмами. После выстрела пушка скользила назад по стальным рельсам, а инерцию отдачи гасили тормозные башмаки, крепко притянутые к рельсам. Но Штимерс повернул маховик противооткатного устройства не в ту сторону, ослабив зажимы, вместо того чтобы затянуть их.

После пробного выстрела первая пушка на большой скорости отлетела назад и была остановлена только ударом шишака казенника о стену орудийной башни. Удар срезал несколько болтов, крепивших подшипники люльки к лафету. Добраться до них было трудновато, масса времени ушла на высверливание их и замену новыми.

Снова человеческий фактор. Этот инцидент так расстроил Штимерса, что он повторил ту же ошибку и со второй пушкой. И чинить ее пришлось тем же способом. Эрикссон самолично присматривал за ремонтом, испепеляя взором пристыженного механика и злобно ворча пошведски, пока не был удовлетворен итогом трудов.

Ремонтные работы завершились лишь к вадцать шестому февраля. Следующее утро выдалось холодным и беспросветным, но ровно в семь часов «Монитор» под яростное завывание ветра двинулся навстречу снеговой круговерти, держа курс к ХэмптонРоудс и блокадному флоту Союза. Портовые рабочие поспешили укрыться от непогоды, и на причале остались только Джон Эрикссон и Томас Фитч Роланд, владелец металлургического завода, построившего корабль.

— Наконец–то, — выговорил Роланд. — Теперь батарея Эрикссона покажет, на что она способна. Вы изобрели удивительную машину, и я безмерно горд, что мы воплотили ее в металле ко всеобщему удовлетворению.

— Она покажет все, для чего была сконструирована. Даю вам слово, — отозвался изобретатель. И вдруг охнул. — Но… Что стряслось?!

«Монитор» внезапно повернулся носом к берегу тесного, бурного пролива. Столкновение казалось неминуемым, но в последний момент нос судна повернуло в противоположном направлении — к другому берегу. Стальной корабль шел все медленнее и медленнее, рыская из стороны в сторону, пока наконец не врезался в хлипкий причал, едва не сокрушив его, и остановился.

Эрикссон чуть ли не подскакивал от ярости.

— Возьмите буксир, — процедил он сквозь зубы. — Отведите судно обратно в док.

— Я не мог его удержать, — оправдывался сконфуженный рулевой. — Стоило мне повернуть штурвал в одну сторону, и поворот в другую давался с огромным трудом. Даже вдвоем с лейтенантом Уорденом мы справлялись едваедва. Потом стоило перевалить через середку, как все начиналось сызнова.

Эрикссон настоял на том, что должен изучить ситуацию лично, осмотрев румпельные тяги и коромысла. Матросы передавали от него команды рулевому, чтобы тот поворачивал руль то в одну сторону, то в другую. Прошло больше часа, прежде чем конструктор выбрался из трюма, напрочь промочив брюки, перепачкавшись в грязи и смазке, но не замечая подобных пустяков.

— Руль разбалансирован. Надо увеличить рычаг коромысла. Удвоить, если понадобится.

На это ушло меньше суток. Однако и трое суток спустя «Монитор» все еще стоял на приколе. Экипаж от беспокойства не находил себе места, понимая, что их судно построено для поединка с «Виргинией», которая вотвот сойдет со стапелей, если верить сводкам, регулярно появляющимся в газетах. А поделать ничего нельзя. У побережья бушует сильнейший шторм, на берег обрушиваются исполинские волны, а «Монитор» рассчитан на судоходство по мелководью и рекам. Его низкие борта и мелкая осадка не позволяют выходить в море даже при умеренном волнении.

Шестого марта небо прояснилось, ветер стих, и море успокоилось. Было принято решение, что «Монитор» будет доставлен к месту назначения на буксире, поскольку его крейсерская скорость составляет всего семь узлов. Прицепленный толстым канатом к буксиру «СетЛоу», сопровождаемому паровыми канонерками «Карритук» и «Сэйчем», «Монитор» наконец–то вышел в море.

День прошел довольно легко, и экипаж начал привыкать к новой обстановке. На обед подали отварную говядину с картошкой, а после все свободные от вахты спокойно отошли ко сну. Но поспать им почти не пришлось. Ветер окреп, море разгулялось, и к утру погода испортилась окончательно. Плавание превратилось в кошмар.

Зеленые волны захлестывали крохотное суденышко, водопадом рушась на палубу, перекатываясь через рубку и врываясь сквозь узкие смотровые щели с такой силой, что сшибали рулевого с ног, отбрасывая от штурвала.

Но куда опасней были волны, накрывавшие трубы воздухозаборников, возвышающиеся над палубой достаточно высоко, чтобы при спокойном море снабжать воздухом паровую машину в трюме. Вода затопила вентиляторы, намочила их кожаные приводные ремни и вывела их из строя. Без воздуха огонь в топках угас; без вентиляторов машинное отделение заполнилось ядовитым угарным газом, едва не убившим находившихся там людей.

Отвага экипажа не вызывала ни малейшего сомнения. Добровольцы с риском для жизни пробрались в машинное отделение, вынесли потерявших сознание людей и уложили дышать свежим воздухом на куполе орудийной башни. Через некоторое время те очнулись, но корабль попрежнему подвергался великой опасности. Огонь в топках угас, без пара остановились трюмные помпы. Буксир попрежнему исправно тянул судно по бурному морю, но оно понемногу заполнялось водой. Пытались пустить в ход ручные насосы, но все тщетно. Люди ликвидировали течь за течью, но вода все поднималась. Да еще, пробивая носом очередную волну, корабль черпал воду через клюзы.

Ужасная ночь, ночь изнурительных трудов и морской болезни. Очень немногим достало сил вскарабкаться на верх башни, чтобы извергнуть рвоту за борт. А на нижних палубах тусклый свет масляных ламп высвечивал только плещущуюся грязную воду, плавающий хлам и людей, занятых нескончаемыми трудами по спасению корабля.

Только перед самым рассветом шторм выдохся и волны улеглись. За ночь ядовитый газ выветрился, так что теперь стало возможно выгрести из топок сырую золу и снова разжечь огонь. Как только давление пара немного поднялось, завертелись вентиляторы. По всему кораблю прокатилось громогласное «Ура!», когда за борт выплеснулись первые порции трюмной воды.

Никто так и не спал. Приготовить горячую пищу было невозможно, и тем, кто был в состоянии есть, пришлось обойтись сыром с крекерами и опресненной водой.

Второй день был немногим лучше первого, но усталые, вымокшие до нитки люди не заметили разницы. Но зато они приблизились к цели. К четырем часам вечера впереди показалась крепость Монро, форт Союза, сторожащий вход в ХэмптонРоудс.

А еще густые клубы дыма. Стало видно, как черные штрихи мелькающих в воздухе ядер расцветают белыми облака дыма. Чтобы лучше видеть, лейтенант Уорден вскарабкался на башню.

— Может, корабль конфедератов пытается прорваться сквозь блокаду, — предположил один из моряков, но почти без надежды в голосе. Уорден молча отрицательно покачал головой.

— Слишком уж ожесточенная, слишком уж яростная перестрелка. Должно быть, «Виргиния» вышла в море и схлестнулась с нашим флотом. Сталь против дерева… У наших нет ни малейшего шанса.

— Разобраться с ней — наша работа! — выкрикнул кто–то. — Вот что мы должны сделать!

— Нам не добраться туда до сумерек, — возразил другой, поглядев в небо, а потом на горизонт.

— Тогда мы будем там утром, — мрачно проронил лейтенант Уорден. — Если этот броненосец и переживет сегодняшний день, то наверняка вернется утром. Но когда рассветет и покажется «Виргиния», мы будем поджидать ее. На сей раз сталь натолкнется на сталь. И тогда эти мятежники поймут, что пора принимать бой.

Стоявшие на рейде напротив устья Хэмптона французские и британские наблюдатели даже не догадывались, что у крепости Монро, бастиона северян по ту сторону залива, в сумерках бросило якорь маленькое, черное, неказистое суденышко. Виденное днем, когда «Виргиния» атаковала флотилию Севера, больше смахивало на избиение, нежели на бой, и утром они ожидали увидеть примерно то же самое.

Но, может статься, так и получится, когда неопробованный «Монитор» встретится один на один с «Виргинией», показавшей себя в бою?

Ночью «Монитор» снялся с якоря и вошел в ХэмптонРоудс. Теплую весеннюю ночь озарял свет лунного серпика, но куда ярче было зарево пылающего «Конгресса». Корпус его содрогался от взрывов — пламя добралось до крюйткамер. Экипажу «Монитора» поведали о дневных бедствиях; действительность оказалась куда ужаснее слов. К десяти часам судно заняло позицию между тяжко израненной «Миннесотой» и берегом. Не смыкая глаз, ее экипаж ждал, пока паровые буксиры пытались освободить засевший на банке линкор. Застрявшая на мели, уязвимая при свете дня «Миннесота» все–таки не отказалась от борьбы, ночью приняв на борт новые запасы ядер и пороха.

В два часа линкор снова был на плаву, но вскоре снова сел на мель. Приблизившись к нему, «Монитор» бросил якорь. Уорден послал лейтенанта Грина переговорить с командиром «Миннесоты».

— Слава Богу, вы прибыли! — вымолвил капитан Ванбрант, указывая на продолжающий пылать «Конгресс». — То же самое будет с нами утром, если мы не выберемся с мелководья. Наши пушки не оставили н адской посудине даже вмятины, хотя мы очень старались.

— Быть может, наши смогут. В любом случае мы расположимся между вами и вражеским кораблем. Чтобы добраться до вас, ему придется обойти нас, а это будет не так–то просто.

На следующее утро, вскоре после девяти часов, настал исторический миг, навсегда изменивший облик морских баталий. Наступила эра современного морского боя. Когда «Виргиния» неспешно приблизилась к застрявшему кораблю северян, «Монитор» решительно преградил броненосцу дорогу к намеченной жертве.

— В чем там дело?! — крикнул лейтенант Джонс, не в силах толком разглядеть происходящее сквозь узкую смотровую щель.

Юнга Литтлпейдж вскарабкался на броню, чтобы лучше видеть.

— Буксиры уходят. Но рядом какой–то плот. На нем что–то стоит… Вроде бы хотят отвезти котел и машину на берег.

— Чушь! Не сейчас же! — Подтянувшись наверх, чтобы тоже поглядеть, Джонс гневно скривился. — Проклятье! Это не плот, а на нем чудовищная орудийная башня. Должно быть, это батарея Эрикссона.

В самый неподходящий момент! План добить «Миннесоту», а затем рассеять остатки блокадной флотилии под угрозой.

Твердо вознамерившись прикончить раненый корабль, «Виргиния» выстрелила в сидящий на мели фрегат с расстояния в милю, и часть ядер угодила в цель. Но больше игнорировать крохотный кораблик было нельзя. Выдыхая облачка дыма, он двигался прямиком к огромному противнику, пока не зашел к нему с борта.

— Стоп машина! — приказал Уорден. — Открыть огонь!

Первый орудийный расчет поднял поворотный щит с орудийного порта, выкатил пушку, и Грин дернул за спусковой шнур. Пушка рявкнула, оглушив артиллеристов, наделав больше вреда в башне, чем противнику. Ударившись о броню, ядро просто отскочило.

«Виргиния» дала бортовой залп. Сталь схлестнулась со сталью.

«Монитор» сидел настолько низко, что его палуба находилась вровень с водой, и, кроме крохотной бронированной рубки, над морем высилась только чудовищная орудийная башня. Попасть в эти мишени было почти невозможно, а несколько ядер, все–таки угодившие в цель, просто отлетели рикошетом.

И каждые три минуты собственный паровой движок поворачивал 120тонную махину, чтобы расположенные в ней две исполинские пушки могли прицелиться. Не попасть в громадную мишень было невозможно. Юркий, идеально слушающийся руля кораблик вертелся вокруг неуклюжего, почти неуправляемого броненосного увальня южан.

Два часа корабли обстреливали друг друга монолитными ядрами, почти соприкасаясь жерлами пушек. «Виргинию» чуть не постигла катастрофа, когда ее нос увяз в илистой банке. В течение четверти часа ее чахлый двигатель силился стащить судно с мели, а «Монитор» тем временем кружил рядом, непрерывно обстреливая противника. Вскоре ядра так изрешетили трубу большого корабля, что она почти не давала тяги для машины. Ядро снесло жерла двух пушек «Виргинии». Стрелять из них попрежнему было можно, но после первого же выстрела вырвавшееся из них пламя подожгло деревянную внутреннюю обшивку.

Однако и на «Мониторе» была одна жертва. Его капитан выглядывал сквозь смотровую щель рубки, когда ядро попало прямо в нее. Осколки краски и металла полетели ему в глаза, лейтенант закричал от боли. Его унесли вниз, и судовой врач постарался сделать все, что мог. Один глаз спасти удалось, но второй Уорден потерял.

Битва не затихала до тех пор, пока не начался отлив. Малоподвижная «Виргиния» вышла из боя и медленно зашлепала к устью реки, а ее непобедимый противник остался на посту между ней и ее жертвой.

«Виргиния» вернулась в гавань, а «Монитор» поджидал ее на месте, будто сторожевой бульдог у крыльца.

Но броненосец южан так и не вернулся. Высокая труба зияла дырами, некоторые броневые плиты держались на честном слове. Неисправный двигатель ремонту уже не поддавался, вес судна был чересчур велик, так что глубокая осадка не позволяла ему вести боевые действия нигде, кроме спокойных вод ХэмптонРоудс.

Боевому кораблю, навеки изменившему облик морских битв, больше не суждено было вступить в бой.

Кольцо блокады снова сомкнулось. Петля вокруг Юга начала затягиваться.

Оптимисты на Севере потирали руки, считая войну чуть ли не выигранной.

Шайло

Конфедератский генерал Альберт Сидни Джонстон был, конечно, джентльменом, а также не лишенным доброты человеком. Но в ту минуту ему хотелось не быть джентльменом, чтобы уклониться от свидания с Матильдой Мейсон. В конце концов, ведь надо еще и воевать. Нет, это пустая отговорка. Все приказы уже отданы, войска отправлены, так что ему и в самом деле нечем заняться, пока не начнется наступление. Она прождала уже два дня, и откладывать встречу больше нельзя, потому что благовидных предлогов для этого уже не осталось. Никуда не денешься, она и в самом деле близкий друг семьи, и если разойдется весть, что он отказался ее увидеть…

— Сержант, проводите леди сюда. Затем принесите кофе.

Входной полог шатра откинулся, и Джонстон поднялся, чтобы подать ей руку.

— Давненько мы не виделись, Матти.

— Намного дольше, чем следовало, Сидни. — Она все еще не утратила привлекательности, хотя волосы уже засеребрились сединой. Засопев, она устало рухнула на брезентовый стул. — Извини, мне не следовало такого говорить. Видит Бог, тебе надо вести войну, у тебя масса важных дел, тебе не до того, чтобы видеться со старой сплетницей.

— Но к тебе это наверняка не относится!

— Да где уж там! Видишь ли, я страшно тревожусь о Джоне, закованном в кандалы в темнице на севере. Мы в таком отчаянии! Ты знаешь нужных людей, ты генерал и все такое прочее, так что наверняка можешь чем–нибудь помочь.

Джонстон не стал говорить вслух, но в душе не испытывал сочувствия к сидящему в тюрьме Джону Мейсону. Сообщали, что тот живет с удобствами, получает превосходнейшую пищу, а уж сигары у него наверняка никогда не кончаются.

— Я ничего не могу поделать, пока политики не придут к каким–то соглашениям. Но взгляни на это с другой стороны, Матти. Идет война, и все мы должны так или иначе служить родине. И вот именно сейчас, в этой тюрьме янки, Джон и Слайделл стоят дивизии, воюющей во имя Юга, а то и побольше. Британцы все еще неистовствуют из–за этого инцидента и испускают воинствующие кличи. Как ты понимаешь, все, что плохо для Севера, хорошо для нас. Война идет не так гладко, как хотелось бы.

— От меня ты не услышишь ни слова жалобы, равно как и от других, если уж на то пошло. Мы знаем, что вы воюете, не щадя себя. Дома все мы тоже помогаем фронту, чем можем. В нашем городе не осталось ни одной железной ограды, все ушло в переплавку для броненосца. И если мы самую малость недоедаем, это никакая не жертва в свете того, что делаете вы, люди в серых мундирах. Я ведь не жалуюсь. Я верю, что все мы исполняем свой долг.

— Ты не представляешь, с каким восторгом я слушаю эти слова, Матти. Я тебе скажу, вовсе не секрет, что Юг окружен. Что я хотел бы сделать сейчас, это прорвать кольцо армий янки, удушающее нас. Я заставлял армию маршировать день за днем, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу. И наступление начнется завтра. Но вот это как раз секрет…

— Я никому не скажу!

— Знаю, иначе не стал бы тебе говорить. Я сделал это для того, чтобы ты поняла, что Джон, живущий сейчас в комфорте, делает во имя войны гораздо больше на своем месте, чем мог бы сделать где–нибудь еще, так что, пожалуйста, не тревожься…

Он поднял глаза на адъютанта, откинувшего входной полог и отдавшего честь.

— Срочные депеши, генерал.

— Несите. Матти, вынужден просить прощения.

Она молча ушла, гордо вскинутым подбородком демонстрируя, что думает об этой внезапной помехе разговору, наверняка подстроенной заранее. Правду говоря, помеха была непреднамеренной, но Джонстон все равно обрадовался ей. Отхлебнув кофе, он открыл кожаную папку.

Как и остальные генералы Конфедерации, Джонстон искал способ разорвать петлю, стягивающуюся вокруг Юга. Изучая обступившие Конфедерацию армии, они искали хоть крохотную лазейку. Джонстон не слишком восторгался Улиссом С. Грантом и тем неменее понимал, что имеет дело с противником волевым и целеустремленным. Победы Гранта в форте Генри и форте Донелсон усугубили катастрофу. Теперь Грант расположился лагерем с мощной армией на Питсбургском плацдарме в Теннесси. Конфедератская разведка обнаружила, что к нему на подмогу идет подкрепление. Когда подкрепление прибудет, Грант наверняка ударит в южном направлении вдоль Миссисипи в попытке разделить Юг надвое. Надо его остановить, пока не поздно. И Сидни Джонстон как раз тот, кому это по плечу.

Наступление начнется позже, чем запланировано, но в остальном все идет строго по замыслу. За зиму он собрал армию даже более многочисленную, чем армия Гранта, численность каковой кавалерийская разведка оценила в тридцать пять с лишним тысяч человек. Джонстон принял решение ударить первым, пока тридцать тысяч человек Дона Карлоса Бьюлла не прибыли Гранту на подмогу. Три дня подряд его новобранцы маршировали по грязным тропам и проселкам Миссисипи, и маршруты их усталых колонн сходились на плацдарме у Питсбурга. Теперь настало время в последний раз собрать офицеров.

Они потянулись в палатку один за другим, пододвигали себе стулья и наливали кофе, когда Джонстон указывал на кофейник, жестом приглашая угоститься. Он дождался, когда соберутся все, и лишь тогда заговорил:

— Больше задержек не будет. Атакуем завтра, воскресным утром, как только рассветет.

Его заместитель генерал П. Дж. Т. Борегар не испытывал подобной уверенности.

— Захватить их врасплох уже не удастся. Они окопались по уши. А наши люди всего лишь необстрелянные новобранцы и в большинстве своем даже не слышали грохота канонады.

— Нам об этом известно, но еще нам известно, что, несмотря на изнурительные тяготы марша, люди не растеряли своего задора. Я сражусь с врагом, даже будь против меня миллион. Атака состоится.

— Томас, не знаешь ли, который час? А то мои часы остановились, — сказал генерал Шерман.

Его ординарец Томас Д. Холлидэй лишь с улыбкой покачал головой.

— Часы мне не по карману, генерал. Спрошу у кого–нибудь из офицеров.

Бригадный генерал Уильям Т. Шерман и его штаб объезжали позиции войск, стоящих лагерем близ церкви Шайло на берегах реки Теннесси. Утренний туман еще не рассеялся, под деревьями и изгородями лежала непроглядная темень. Но дождь ночью перестал, день сулил быть ясным. Шерман тревожился: решение Гранта, что окапываться войскам не следует, отнюдь не порадовало его.

— Камп, их боевой дух на высоте, — растолковал Грант, — и я хочу, чтобы таким он и оставался. Если они выроют эти ямы и спрячутся в них, то начнут тревожиться. Лучше их не трогать.

Шерману это пришлось не по душе. Рапорты о перемещениях противника впереди ничуть не обеспокоили Гранта, но все–таки Шерман вывел свой штаб на рассвете, чтобы выяснить, нет ли правды в докладах пикетов о слышанном ночью шуме, якобы свидетельствующем о передвижении войск.

Повернув лошадь, Холлидэй рысцой вернулся к генералу.

— Только что пробило семь, — сказал он. И погиб. Невидимые конфедератские пикеты внезапно дали залп, и пуля угодила в Холлидэя, сбив его с лошади и прикончив на месте.

— За мной! — крикнул Шерман, разворачивая лошадь и галопом устремляясь к собственным позициям.

Выскочивший на опушку пикет кричал:

— Генерал, мятежников там больше, чем блох на дворняге!

Именно так. Они шли тремя цепями, атакуя вдоль всего фронта. С нарастающим победным криком мятежники врезались в неподготовленные позиции северян, вынудив их отступить перед жидким ружейным огнем. Захваченные врасплох солдаты заколебались, предпочитая сдать назад, чем встретить град пуль. И тут появился генерал Шерман, скакавший верхом между вражескими цепями и собственными позициями. Не обращая внимания на пули, засвистевшие вокруг него, он привстал в стременах и взмахнул саблей.

— Солдаты, в цепь, ко мне! Пли, заряжай и пли! Не отступать! Заряжай и пли!

Пыл генерала оказался заразительным: его крики вдохновили солдат, еще мгновение назад готовых к бегству. Они остались на позициях, открыв огонь по атакующим. Заряжай и пли, заряжай и пли.

Положение сложилось отчаянно трудное. Здесь был самый открытый фланг армии Союза, и он–то подвергся наиболее массированной атаке. Вначале у Шермана было восемь тысяч человек, но под напором конфедератов их число неизменно убывало. И все–таки северяне держали рубежи. Полки Шермана приняли на себя главный удар, но не отступили. А генерал держался в самой гуще боя, все время разъезжая перед фронтом и не обращая внимания на град пуль.

Когда лошадь под ним убили, он продолжал сражаться пешком, пока ему не отыскали и не подвели другую лошадь.

Через считанные минуты убили и эту лошадь, когда генерал возглавил контратаку, а еще позже застрелили и третью.

Схватка была жаркой, трудной, грязной и смертельной. Необстрелянные конфедераты, сумевшие пережить кровавую увертюру сражения, малопомалу учились воевать, снова и снова собирались с силами и бросались в атаку, тесня ряды северян. Те малопомалу отступали, сражаясь за каждый фут земли, неся большие потери, но продолжая держаться. И Шерман всегда был в гуще боя, подбадривая обороняющихся. Солдаты гибли один за другим, но дивизия держала свои позиции.

Да и сам генерал Шерман вовсе не был неуязвим для пуль; позже в тот же день пуля ранила его в руку, но генерал перевязал рану носовым платком и продолжал командовать.

Осколком снаряда ему срезало часть полей шляпы. Несмотря на это, несмотря на потери, он оставался во главе войск и сумел стабилизировать положение. Через три часа после начала боя Шерман потерял более половины своих людей. Четыре тысячи убитых. Но позиции держались. Пороха и пуль было так мало, что приходилось брать боеприпасы у павших. Те из раненых, кто не уполз или не был унесен в тыл, заряжали оружие для боеспособных. Затем, во время передышки, пока враг перегруппировывался, Шерман услышал, как кто–то окликает его по имени. Капитан на взмыленном коне небрежно отсалютовал ему.

— Приказ генерала Гранта, сэр! Отойти к Риверроуд.

— Я не отступлю.

— Это не отступление, сэр. Мы окопались на Риверроуд, те рубежи удержать легче.

— Я оставлю здесь отряды прикрытия. Пусть стреляют, сколько смогут. В дыму они смогут задержать следующую волну атакующих. Скажите генералу, что я отхожу.

Но отходить пришлось с боем. Выйти из соприкосновения с решительно настроенным врагом ничуть не легче, чем удержать его на месте. Люди падали, но почти все оставшиеся в живых добрались до Риверроуд сквозь стелющуюся по земле пелену дыма, навстречу грохоту орудий.

— Это наши пушки, генерал! — крикнул один из солдат.

— Так точно, — отозвался Шерман. — Так точно.

То был первый день битвы при Шайло. Ужасающая бойня. Несмотря на растущие потери, конфедераты продолжали наступать, медленно и неумолимо. Только к половине шестого вечера им удалось прорвать позиции северян, но к тому времени было уже слишком поздно. Генерал Грант ухитрился организовать линию обороны, ощетинившуюся пушками, у самого Питсбурга. При помощи артиллерийского огня канонерских лодок, стоящих на якоре у плацдарма, остатки атакующих сил Конфедерации были отброшены. Когда это случилось, на подмогу обороняющимся войскам Гранта подоспели свежие войска Дона Карлоса Бьюлла, вышедшие на другой берег реки.

Обескровленные, обессиленные войска конфедератов уже не могли сравниться в силе с окрепшими северными дивизиями.

Контратаку начали на следующий день на рассвете, и к полудню все утраченные позиции были отбиты.

Если в этой бойне кто–то и победил, то северяне. Получили подкрепление и вернулись на свои исходные рубежи. Но ценой ужасных потерь. У конфедератов погибло десять тысяч семьсот человек, в том числе их командир генерал Джонстон, раненный пулей и истекший кровью, потому что доктор, который мог бы спасти его, в это время занимался ранеными северянами. У северян погибло тринадцать тысяч человек. Несмотря на отвагу, несмотря на жертвы и потери, Юг оказался неспособным прорвать стальное кольцо, сомкнувшееся вокруг него.

Грант и Шерманстали героями дня. Шерман, удержавший позиции, несмотря на собственную рану и ужасающие потери в личном составе.

— Его следует наградить за отвагу, — сказал Линкольн, прочитав последние донесения с поля боя. — Джон, приготовьте письмо в военное министерство и напишите, что я настоятельно рекомендую, чтобы Шерман был произведен в генералмайоры в награду за доблесть и мастерство полководца. Подобными талантами нельзя пренебрегать. И пусть приказ о производстве будет датирован седьмым апреля, тем самым днем, когда состоялась битва.

— Хорошо, сэр. Сделаю немедленно. Сможете ли вы сейчас повидаться с Густавом Фоксом?

— Несомненно. Пусть войдет.

Заместитель министра военного флота Густав Фокс был человеком весьма одаренным. Предлогом для его визитов в Белый дом служила якобы дружба с секретарями Линкольна, живущими через коридор от кабинета президента. Эти приятельские отношения обеспечивали идеальное прикрытие, ибо Густав Фокс располагал властью и был наделен полномочиями, о которых знали только люди, принадлежащие к высшим эшелонам администрации.

— Доброе утро, Гус. Хотите сообщить мне что–нибудь интересное? — спросил президент.

— Весьма многое со времени нашей последней встречи. Мои агенты в Канаде и Британской ВестИндии проявили немалое усердие.

— Не является ли одним из них капитан Шульц из военного флота русских?

Улыбка Линкольна отразилась и на лице Фокса.

— Не на сей раз, господин президент, он занят в другом месте. Но прежде чем я донесу о британцах, должен вам сказать, что моя поездка в Бруклин увенчалась немалым успехом. После победы «Монитора» у Хэмптона и согласия флота вложить деньги в железные корабли мистер Эрикссон проявил грандиозное рвение. Строительство второго броненосца класса «Монитор» идет, как запланировано. Фактически говоря, чрезвычайно гладко, потому что рабочие уже приобрели опыт в постройке подобных кораблей. Эрикссон теперь тратит свое время на улучшение конструкций более крупного железного корабля с двумя орудийными башнями, обладающего более приличными мореходными качествами и большим радиусом действия. Этот человек за работой просто демон. В тот же день был начат монтаж киля военного корабля «Тор».

— Сомневаюсь, что моряки примут в свой флот языческое божество.

— Не примут. Они задержали первый платеж до тех пор, пока Тор не отправится обратно в Вальгаллу, а на его месте не появится «Мститель».

Вынув из внутреннего кармана листок, Фокс развернул его. Его секретные агенты и в самом деле не сидели сложа руки. Здесь были приведены названия и численность британских полков, только что прибывших в Канаду, а также число пушек, выгруженных на причалах Монреаля.

Лицо президента омрачилось.

— Что–то они посылают сюда чрезвычайно мощное воинство.

— Больше армейского корпуса. И, согласно некоторым донесениям, сюда переправляются новые войска. Однако эти донесения пока не подтверждены. Британский военный флот тоже проявляет активность.

Он зачитал список военных кораблей, базирующихся в Британской ВестИндии, а также привел численность новоприбывших подразделений морских пехотинцев, расквартированных там. Президент никогда не спрашивал, что за люди присылают эти донесения, а Фокс не стремился добровольно раскрыть источники информации. Если донесение не вызывало доверия или даже могло оказаться лживым, Фокс так и говорил. Остальная информация всегда оказывалась правильной.

— Вы — мои глаза и уши, — заметил Линкольн. — Хотелось бы мне, чтобы вы нашли способ убедить мистера Пинкертона, что ваши сведения куда более надежны, чем те, какими снабжают его южные агенты.

— Я пытался неоднократно, окольными путями, но он весьма упрямый человек.

— Генерал Макклеллан верит в него.

— Генерал Макклеллан также верит в раздутые цифры численности южных войск, которые ему подсовывает Пинкертон. Настоящая численность на треть, а то и наполовину меньше его цифр.

— Но Макклеллан пребывает в уверенности, что цифры верны, и в очередной раз находит отговорку, чтобы воздержаться от боевых действий. Но это уже в сфере моих обязанностей, а не ваших. Итак, скажите же мне, какие выводы вы делаете из этих фактов о британцах, которые только что предоставили?

Фокс тщательно продумал ответ, прежде чем раскрыть рот и выложить свои умозаключения.

— Страна готовится к войне в Северной Америке. У Британии есть люди, оружие, боеприпасы и корабли, необходимые для победы в большой войне на нашем континенте. Важнее всего тот факт, что абсолютно никто не пытается противиться этому. Газеты призывают к войне, чтобы преподать нам урок. Виги и тори в Парламенте объединились и требуют нашей крови. Да вдобавок королева не питает и тени сомнения, что мы убили принца Альберта.

— Это же полнейший абсурд!

— Для нас — пожалуй. Но у меня есть сведения из надежных источников, что состояние ее душевного здоровья внушает опасения. У нее бывают внезапные приступы кровожадности, которые она не в силах контролировать.

— Неужели в этом хоре не звучит ни один здравый голос?

— Идти против течения неблагоразумно. Один баронет в палате лордов был настолько недалек, что заговорил о возможности мирных переговоров. Он был не только зашикан, но и подвергся побоям.

— Трудно поверить, но, наверное, придется. Неужели они решатся на подобное? Сделают последний шаг?

— Вы можете ответить на этот вопрос куда лучше меня, господин президент. Вы посвящены в суть переговоров касательно их ультиматума, а я — нет.

— Мне почти нечего открыть вам из того, что вы еще не знаете. Мы хотим вступить в переговоры, но я боюсь, что они не захотят выслушать, а еще начинаю подозревать, что выбора у нас уже не осталось. И наши, и их газеты мечут громы и молнии. Их министры непреклонны. Лорд Лайонс сдал свой паспорт и покинул наши берега. Наш посланник Чарльз Адамс из кожи вон лезет, чтобы убедить Лондон изменить формулировки послания, но те ни в какую не соглашаются. Теперь лорд Пальмерстон даже на порог его не пускает, хотя Адамс снова и снова стучится в дверь этого господина. Отговоркой этому лорду служит подагра. В подагру я верю, но повод вижу в ином.

Фокс закивал в знак согласия.

— Тем временем причина всего этого, Мейсон и Слайделл, в своих тюремных камерах катаются как сыр в масле. Заказывают лучшую пищу и вино из Бостона и одну за другой курят гаванские сигары из своих бездонных запасов.

— Несмотря на роскошь, это все–таки тюрьма, а пока они в заточении, бритты будут неизменно осуждать нашу страну. Найдите мне выход из этого тупика, мистер Фокс, и я не постою за высочайшими наградами.

— Как бы я хотел найти этот выход, сэр. Как бы я хотел…

У военной черты

Хотя уже наступил первый день мая, в северных холмах Вермонта погода больше смахивала на зимнюю. Холодный дождь хлестал сосны. Лошади еле тащились по раскисшей тропе, устало понурив головы, и приходилось постоянно тянуть за поводья. Люди устали ничуть не меньше лошадей, но даже не помышляли о поездке верхом. Это означало бы, что утомленным животным придется тащить двойной груз. Им просто не сдюжить. Причина этого долгого, изнурительного путешествия таилась в бочонках, навьюченных на лошадей.

Жак с прищуром поглядел на небо, затем отер с лица воду тыльной стороной ладони. Часы по карману только богатеям, а он весьма далек от этого. Но по неуклонно темнеющему небосводу понял, что скоро закат.

— Скоро, Филипп, скоро! — крикнул он пофранцузски с канадским акцентом. — Остановимся перед перевалом. Потом будем идти дотемна.

Его брат ответил что–то, но слова потонули в резком раскате грома. Братья захлюпали дальше, потом свернули с колеи, чтобы поискать укрытие под ветвями древней дубравы. Лошади отыскали кустики молодой травы и принялись пощипывать ее, а люди привалились спинами к толстым стволам. Жак вытащил пробку из своей фляги, сделал порядочный глоток, облизнул губы и снова ее закрыл. Внутри находилась крепкая смесь виски с водой. Увидевший это Филипп нахмурился.

Заметив его выражение, Жак громко рассмеялся, открыв взору соманные, почерневшие зубы.

— Ты не одобряешь, что я пью, младший братец. Тебе бы в священники податься. Тогда ты мог бы толковать другим, чего делать, а чего не делать. Выпивка избавляет от усталости и греет кости.

— А заодно уничтожает внутренние органы и тело.

— И это тоже, как пить дать. Но надо наслаждаться жизнью, как умеешь.

Филипп выжал воду из своей черной бороды и поглядел на коренастого, крепко сложенного старшего брата. Вылитый отец. А он удался в мать, как все говорят. Матери он никогда не знал, она умерла при его родах.

— Я больше не хочу этим заниматься, — промолвил Филипп. — Это опасно, и когда–нибудь нас поймают.

— Ни за что! Никто не знает эти холмы, как я. Наш добрый батюшка, да упокоится его душа среди ангелов, до самой своей смерти возделывал камни нашей фермы. Я уверен, что эти неустанные бесконечные труды угробили его. Как и прочих фермеров. Но у нас–то есть выбор, разве нет? Мы можем заниматься этим замечательным делом, чтоб помочь нашим соседям. Не забывай, ежели б ты этим не занимался, так чем бы ты занялся? Ты, как и я, как и все мы, темный, неученый квебекос. Я с трудом могу нацарапать собственное имя, а уж читать и писать и вовсе не умею.

— Но я–то умею! Ты бросил школу, а ведь она давала шанс.

— Может, тебе. Лично мне терпежу не хватало высиживать по классам. И ежели помнишь, наш батюшка тогда болел. А кто–то должен был обрабатывать землю. Так что ты остался в школе и получил образование. И что же? Никто тебя в городе не наймет, ничегошеньки ты не умеешь и даже не говоришь на этом вонючем английском языке.

— Английский мне вовсе не нужен. С тех пор как был принят акт о присоединении Нижней Канады, язык у нас французский…

— А свободы у нас нуль без палочки. Мы английская колония, и правит нами английский губернатор. Наши выборные, может, и сидят в Монреале, но вся власть у королевы. Так что можешь читать, дорогой братец, и писать. Только где такого возьмешь, чтобы нанял тебя за эти умения? Так уж тебе на роду написано, что ты должен торчать в Котикоке, где ничего нет, окромя фермы с выдохшейся землей, да потягивать крепкое виски, чтоб заглушить муку существования. Пусть остальные держатся за землепашество, а мы позаботимся, чтобы снабжать других.

Поглядев на четыре бочонка, нагруженные на лошадей, он усмехнулся своей щербатой усмешкой. Доброе виски янки, беспошлинное и купленное за золото. Когда оно окажется в Канаде, цена его удвоится, уж такие жадины эти англичане со своими бесконечными поборами. О да, таможенники Ее Величества довольно прытки и неуемны, но им нипочем не узнать лес настолько, чтоб изловить Дюмгара, который всю свою жизнь провел среди этих холмов. Прижав ладонь к большому накладному карману своего кожаного пальто, он ощутил приятную выпуклость пистолета.

— Филипп, — окликнул он, — ты порох не подмочил?

— Да нет, конечно. Ружье завернуто в брезент, но мне это не по нраву…

— Да оно и не требуется, чтоб оно было тебе по нраву, — огрызнулся Жак. — От этого виски зависит наша жизнь, и отдавать его нельзя. Потому–то нам и нужно оружие. Да и меня взять они не должны. Я лучше помру здесь в лесу, чем сгнию в какой–нибудь английской тюряге. Мы не просили о такой жизни или чтоб родиться в этой жалкой деревушке. Выбора у нас не было, так что надобно выкручиваться как можешь.

После этого они замолкли. Сумерки сгущались, и пасмурный день малопомалу перешел в ночь. Дождь все еще шел, но уже немного поутих.

— Пора, — сказал Жак, неуклюже подымаясь на одеревеневшие ноги. — Еще час, и мы будем уже за границей в хижине. Уютной и сухой. Пошли.

Взяв лошадь под уздцы, он двинулся первым. Филипп повел вторую лошадь, ориентируясь на силуэт лошади брата, едва маячивший в темноте.

Здесь, среди холмов, не было никакой физической границы между Канадой и Соединенными Штатами — ни изгороди, ни разметки. При свете дня можно было бы найти межевые столбы, но не без труда. Этой тропой пользовались только животные, по большей части олени. Да контрабандисты.

Перевалив через низкий гребень, они начали медленно спускаться с другой стороны. Граница проходит где–то здесь, только никто толком не знает, где именно. Жак вдруг остановился и склонил голову к плечу. Подошедший Филипп остановился рядом.

— В чем дело?

— Тихо, — хрипло прошептал брат. — Там кто–то есть, я слышал шум.

— Олень.

— Олени не бренчат, кретин. Вот, опять лязгает.

Филипп тоже услышал звук, но прежде, чем успел открыть рот, впереди замаячили высокие темные всадники.

– Merde! Таможенники… Патруль!

Чертыхнувшись под нос, Жак выудил револьвер из кармана — свой драгоценный Лефоше сорок первого калибра. Нацелил его на группу впереди и нажал на курок.